С утра Кирилл ждал объяснений. Ну, хотя бы минимальных: не кот чихнул, его едва не съели вообще-то. Но Федор не пришел на молитву и даже на завтрак, а Костик держался подальше от Кирилла, поближе к Вере; не ловить же его.
После завтрака Ростик позвал Кирилла с собой чинить камеру, справился играючи и вкручивал новую лампу, когда из двери высунулся Костик, проорал:
— Ростик! Там Вася опять! — и снова исчез.
Ростик бросил недокрученную лампу и рванул в дверь, приказав Кириллу:
— Давай за мной, пригодишься.
Они выскочили через парадный вход, пробежали рощу и ворвались в монастырь.
— Что случилось-то? — прохрипел Кирилл.
Надо бы заняться собой, раздобрел здесь на сладких харчах, как потом нормативы сдавать? Уже еле дышит, а бежать еще сколько!
Кстати, сколько?
Оказалось — до главных ворот и на парковку, где Ростик, не замедляясь, влетел в клубок мужчин, запихивающих кого-то в машину, схватил одного за плечо, развернул к себе, врезал в лицо и сразу же под дых — второму. Кинул в руки подбежавшему Кириллу отбитую и помятую Васю, снова развернулся к первому.
— Да что происходит?
Кирилл отпихнул Васю дальше, к воротам, и рванул к Ростику. Тот вертелся в окружении трех противников и отбивался как мог.
Они успели пару раз отоварить оппонентов, Кирилл пропустил в живот и по почкам. Пора бы поговорить. И как по заказу из-за спин донеслось:
— Стоять!
Противники застыли, как недавно собаки, Кирилл и Ростик — тоже. Костик одной рукой обнимал Васю, другой выставил перед собой телефон.
— Я снял ваши рожи и номера. И как вы избиваете сотрудника полиции — тоже. И вызвал наряд. Минут двадцать сюда ехать. Ростик, вы же продержитесь?
— Как нефиг делать! — выдохнул Ростик, стряхивая с локтя руку нападавшего.
— Какого сотрудника?
Кирилл только сейчас разглядел откровенно восточные рожи. Один за рулем и трое махали тут кулаками.
— Кирилл — сотрудник. Кир, у тебя удостоверение с собой?
— Сейчас принесу, — огрызнулся Кирилл.
Но сработало: троица нырнула в салон, машина, взвизгнув тормозами, сорвалась с места.
— И что это было? — спросил Кирилл, но никто ему не ответил.
Ростик стянул резинку с хвоста и поправлял растрепавшиеся волосы, Костик обнимал Васю, что-то ласково ей выговаривая. Кирилл засмотрелся: Вася была на полголовы выше и даже на вид крепче, но держалась за Костика, как за спасение, игнорируя настоящих героев: Ростика и его.
— Ну зачем ты опять вышла? — укорял Костик.
— Он сказал, что привез Тяпу.
— Дурочка. Не отдаст он тебе собаку, просто из вредности. Да и куда бы мы его дели? У отца аллергия. Не к Федькиным же монстрам в вольер.
Ростик подошел и прервал воркование.
— Пошли уже.
— А наряд? — не понял Кирилл.
Костик мотнул головой и убрал руку с Васиной талии на ее же локоть.
— Я не звонил.
Они медленно побрели по монастырю. Костик с девушкой впереди, два героя — сзади.
— Кстати, спасибо. Помог, — проговорил Ростик.
— Объяснишь? Кто это был?
— Васин муж.
— Чего-о?
— Бывший, — поправился Ростик. — Они развелись, но он время от времени пытается ее утащить. Обиделся. Горячий горец и все такое.
— А поподробней?
Звучало довольно бредово: что за киношные страсти в наше время? Но Ростик говорил серьезно и даже печально, чего за этим вечно веселым клоуном Кирилл раньше не замечал.
— Она из цирковых. Делала номер с отцом. Оба разбились. Отец — насмерть, а Вася сломала руки. Когда стало понятно, что больше выступать не сможет, мать ее выдала замуж. Продала этому вот Ахмету. На свою у него денег не было, а наша досталась почти бесплатно.
— А Вася почему согласилась?
— А Вася с диагнозом, — жестко сказал Ростик. — Поэтому брак удалось признать недействительным. Муж — к маме, мама — в отказ, вот он и ездит. Думает, что его обманули и пытается навести справедливость, жену себе обратно добыть.
В скиту Костик сдал им Васю и рванул по лестнице. Ростик взял девушку под локоток и повел вверх. Кирилл потянулся за ними. Вдвоем они завели Васю в ее комнату и усадили на кровать.
Заглянул встревоженный Костик.
— Натка ушилась в монастырь, там кто-то рожает. И что их несет, дур! Сидели бы дома…
Вася вздрогнула, и Ростик шагнул вперед, вытесняя Костика из комнаты.
— Не ори.
Дверь закрылась, Кирилл остался с Васей наедине. Она сидела на краешке кровати, зажмурившись и обнимая себя руками.
— Вася? — осторожно позвал Кирилл. — Васенька, все хорошо?
Она вздохнула и открыла глаза.
— Да, все хорошо. Спасибо.
— Не бойтесь, я разберусь, обещаю. Больше он не приедет. Если надо, оформим судебный запрет.
Действительно, что за дела. Если это не первый раз, неужели в полицию не обращались? И сейчас вот Костик не позвонил, только пригрозил. Надо расспросить Ростика и, правда, заняться. Они, конечно, ему никто, но девочку жалко.
Вася стянула со стула какой-то платок и закуталась в него. Кирилл смотрел на разбросанные резинки, заколочки, какую-то помаду, и вспоминал, как жена собиралась в театр или гости, так же разбрасывая все по доступным поверхностям. Вася вдруг заговорила:
— Я, когда в больницу попала, вообще боялась разговаривать. У Ахмета дома нельзя было лишний раз. А Костик никого не боялся. С медсестрами спорил, с врачами, смеялся, анекдоты рассказывал. Волосы мне причесывал. Девчонки в палате дразнились, говорили «жених». А он — нет, он хороший был.
— А с чем вы лежали?
Кирилл предполагал, что в дурке мальчиков и девочек держат отдельно.
— Я — с переломом, а он с сотрясением.
Значит, в травме. А как же тогда диагноз?
— А после больницы вы виделись?
— Меня выписали, а когда я вернулась, он уже в другом отделении лежал.
— Вернулась?
— Ага, с сотрясением, — хихикнула Вася. — А Костик, когда меня выписали, ночью порезался, его и перевели. Медсестры меня дразнили Джульеттой. Типа, меня выписали, а он соскучился. Но меня не было три дня. Если бы он подождал, все было бы хорошо.
— Постой, — Кирилл прямо чувствовал, как закипает мозг. — Почему ты вернулась через три дня?
— Меня мама Ахмета толкнула и я ударилась головой. Правда, все было нормально, просто я в магазине упала и меня опять увезли на скорой.
Кириллу очень хотелось кому-нибудь врезать. Желательно Ахмету и его маме. Нужно было отвлечься и не пугать ребенка.
— А Костик порезался?
— Ага. Его хотели выписывать, а когда порезался, оставили еще на целый месяц. Я тоже хотела месяц, но порезаться было нечем. Зато у соседки целая сумка таблеток. Я даже проглотить не успела, все забегали, закричали, правда, желудок промывать мне совсем не понравилось. Надо было порезаться, Костик всегда знает, как лучше.
— А потом?
— Потом пришли Ростик с Господом и забрали меня. Костик уже там был.
— Где?
— В комнате. Там был диван и матрасы на полу. Мне сказали спать на диване. Потом Ростик привел Венеру. Она такая красивая! И умная. Сказала, что к Ахмету возвращаться не надо, а надо подписать доверенность, отдать паспорт, и Венера разберется. Я отдала.
— А Костик? Он же тогда был Ярослав? А почему стал Костик?
Когда же сеть починят? Что там Руслан выяснил про паспорт и диагноз предположительных близнецов?
— Это когда мы крестились. У него святой — князь Константин-Ярослав, ему и понравилось больше другое имя.
— Крестились?
— Костик придумал, что мне надо креститься, тогда Ахмет сам откажется, но одна я боялась, вот он и пошел со мной. У нас церковь была через дорогу, Господь там работал, туда и пошли.
Кирилл окончательно запутался, и тут пришло спасение в виде Наташи. Она обняла Васю, кивнула Кириллу, и он пошел к двери.
— Спасибо, Кирилл.
— Спасибо, Кирилл, — повторил Костик, стоящий в коридоре.
Он выглядел усталым и встрепанным.
— Не за что.
— Федор плохо закрыл вольер, они и выбрались.
— Ясно.
— Он извиняется.
— А чего не сам?
— Боится, морду набьешь.
— Надо бы.
— А отец говорит: «Прощайте ближним ошибки их».
— Только ближним?
— Ну, чем ближе, тем больше прощаешь, так ведь?
Кирилл неожиданно вспомнил, как Костик прижимался к нему в темноте, и его дернуло, словно током. А Костик еще и вскинул бездонные глаза с такой надеждой, словно Кирилл и вправду должен был его за что-то простить.
— Ты как имя сменил?
— В паспортный стол сходил. А как еще можно? — нарочито удивился Костик.
— А Вася?
— А Вася Васей так и осталась. Василиса отроковица. Дать почитать житие?
— Костя!
От лестницы звал старец, Костик бросился туда, забыв о Кирилле, и это почему-то было обидно.
— …а кто еще? Ростик?
Дверь в келью старца закрывалась неплотно, и Кирилл хорошо расслышал пренебрежительное фырканье Костика.
— Не благословляю. Тебе неполезно.
— А что еще мне неполезно? Играть с мальчишками? Ходить без шапки?
— Ярослав…
— Да, Евгений Виленович? — прозвучало с недобрым намеком.
Что же у этих двоих случилось такого, что теперь Костик из старца веревки вьет?
— Возвышающий себя падет.
— Не упадешь — не поднимешься.
Старец помолчал и выдохнул:
— Делай, как знаешь.
Кирилл поспешил к лестнице. Интересно, что именно Костик у него выпрашивал? И как они все не путаются в именах? Ладно — Ростик, он больше обзывает, чем называет, но Вася, старец, кто там еще его знал Ярославом, они что, привыкли уже?
Вечером Кирилл спустился на молитву. Паства тихо переговаривалась. Недоумевали: по субботам старец обычно говорил проповедь, да и исповедники были.
Служба началась как обычно: Даша читала, сектанты крестились и кланялись. Дверь исповедальни открылась и оттуда выступил Костик. В светлом подряснике, с причесанными на пробор волосами, он напоминал какого-то неприятного книжного героя. Встал посередине сцены, внимательно оглядел молящихся, вскинул голову и вкрадчиво начал:
— Еще один день прожит, дети мои. Возблагодарим Господа!
То, что у старца получалось ласково и по-отечески, в исполнении келейника звучало неприятно и даже угрожающе. Все затихли. Пока пел хор, Костик молчал, обводя взглядом паству.
В этот раз Кирилл оказался напротив сцены, и Костик уставился прямо на него. Это раздражало. Кирилл стал смотреть за его плечо, на Ростика и хор.
— Нам ведь есть за что благодарить, правда? — продолжил Костик ласково. — У нас ведь все хорошо. Мы одеты, не голодны, нас никто не гонит и не держит в темницах. Мы любим друг друга. Заботимся. Молимся. Ни у кого нет тайных мыслей, нечистых помыслов. Так ведь? Мы чисты перед Господом и нам не в чем себя упрекнуть?
Кирилл аккуратно скосил глаза. На лицах слушающих отражалось совсем не довольство жизнью или благодарность. Многим было неловко. А Костик продолжал:
— Никто ведь не задумал донести на брата и предать отца?
Он смотрел на Кирилла, тот сморгнул, но не отвел взгляд. К черту твои приемчики, парень. Мы тоже не пальцем деланы.
— Чиста ли наша совесть? Исполняются ли заповеди? Верны ли мы? Не алчем своих тридцати серебряников? Готовы положить душу за ближнего?
От издевки, звучащей в голосе, Кирилл поморщился. «Апостолы» и «мироносицы» стояли с застывшими возвышенными лицами, хмурился только Ростик, но тоже молчал.
— Господь наш, — почти прокричал Костик, подняв руку к небу, — делает это для нас ежедневно. Распинается ради грешников, живет одной молитвой, и чем же мы отвечаем? Непослушанием. Гордостью. Самостью. Злобой. Предательством. Так ли это?
Головы слушающих качнулись, соглашаясь, многие так и остались склоненными. У кого-то тряслись плечи.
— Что же делать? Пасть на колени и возопить к Господу о прощении! Ибо нет здесь невиновного! Нет светлого! Ни одного! Все — рабы неверные! Гробы покрашенные, внутри полные костей мертвых и всякия нечистоты! И только любовь Отца защищает вас от геены огненной, Его жертва закрывает от готового пасть огня! Молите же у Всевышнего защиты и милости. Только он спасет от смерти земной и небесной!
Костик обвиняюще протянул руку — и сектанты в едином порыве преклонили колени. Кирилл оглянулся: он один возвышался посреди склоненных людей. Костик смотрел прямо на него, и желание упасть со всеми сделалось почти нестерпимым.
— Плачьте! Кайтесь! — приказал Костик, не отводя взгляда, и казалось, что он безумен и уверен в своей правоте, как древние инквизиторы. — Господь простит, нужно только осознать свои грехи и смирить гордыню.
За спиной Костика Вера аккуратно поддернула юбку и опустилась на сцену. Хор последовал за ней. Теперь на Кирилла смотрели все. Костик — в упор, Ростик — задумчиво, стоящие на коленях сектанты — словно готовы вцепиться и усадить силой.
— Не всем дано увидеть свою мерзость сразу. Некоторые живут так долгое время. Но Господь посетит их, как посетил нас. А пока будем молиться о ближних и плакать о них, ибо конец нераскаянных близок и страшен.
Подавив ощущение, что за него заступились и запретили трогать, Кирилл сделал над собой усилие и все-таки встал на колени. Костик сдержал улыбку и вскинул руки. Поднявшийся хор запел:
— Ныне отпущаеши раба своего Владыко…
Кирилла затошнило. Он едва не вскочил на ноги, но сдержался. Сектанты уже перестали хмуриться, на лицах появились улыбки, все явно расслабились. Ростик мягким баритоном выводил:
— Яко видеста очи мои спасение Твое…
Костик смотрел на склоненные перед ним головы и тяжело дышал, словно бежал или дрался, и удовольствие на его лице было почти неприличным.
— Свет во откровение языкам…
Дверь исповедальни закрылась, и к ней тут же выстроилась очередь.
— И славу людей Твоих Израиля.
Остаток службы Кирилл бесился. Все время хотелось отряхнуть колени и умыться, словно лицо в чем-то липком. И набить Костику морду. Ишь, нашелся, великий инквизитор! А рожа-то какая довольная! Словно всех нагнул.
«А он и нагнул! — подзуживал гадкий голосок в голове. — И тебя нагнул. И теперь у тебя одно желание — доказать, что ты круче и рога у тебя длинней. Ну, иди, пободайся. Тебя же для этого сюда прислали, с психами малолетними воевать».
И голосок этот был до обидного похож на Костиков, оттого Кирилл даже не заметил, как оказался в очереди, а потом и у двери исповедальни. Толкнул ее и пнул, закрывая. Костик повернулся на звук:
— Да ладно!
Кирилл осмотрелся. В узкой комнатке с занавешенным окном едва помещались кресло, аналой с толстой книгой на нем и подсвечник. Половина свечей догорела, и в полумраке Костик, сидевший в кресле, виден был фрагментами: белым — лицо и руки, серым — подрясник, глаза, когда в них отражался свет, взблескивали ярко-желтым.
В голову сразу полезла всякая дрянь про кресты и осину. Креста на Кирилле не было, и хорошо: с волками — по-волчьи. Он и так слишком долго тут отличника изображал.
Второго стула не было, наверное, посетителям полагалось встать на колени. Кирилл удобно уселся на пол, и Костику пришлось согнуться почти пополам, чтобы видеть лицо собеседника.
— Фиговый ты пастырь, Ярик.
Костик оскалился, выпустив сразу и нечисть, и инквизитора. Еще и глаза блеснули. Вышло настолько странно, что Кирилл напрягся: вдруг кинется, загрызет.
Не загрыз — огрызнулся:
— Ты-то что в этом понимаешь?
— А что тут не понимать? Что ты — ублюдок с манией величия? Хочется власти, а старец не дает?
Костик дернулся, выдохнул, явно пытаясь взять себя в руки. Не так скоро, парень.
— Ты зачем пришел?
— Хочу облегчить душу. У меня есть тайные помыслы. — Кирилл поднялся и навис, с удовольствием наблюдая, как Костик ерзает в кресле, пытаясь отодвинуться, только, вот, некуда. — И желания.
— Я не буду с тобой разговаривать. Жди отца.
— А если мне невтерпеж? Дашь своей водички, как Сашеньке?
— Там было успокоительное! Я сам его пил!
Костик влез в кресло с ногами и вцепился в подлокотники. Кирилл подавил смех: ну орел! Или бойцовый петух, вон, гребень весь растрепался и глаза горят.
— А тебе как раз полезно: дерганый весь. Совесть покоя не дает? — Кирилл поймал Костика за руку и провел пальцами под рукавом, нащупывая следы. — Ты ведь «не хочешь жить, никому не нужный». Неужели не мог погуглить, что резать надо не поперек?
Костик вздрогнул. Кирилл пригнулся, чтобы лучше видеть лицо — и как провалился. В сумраке глаза Костика казались совсем бездонными, вспыхивали в такт свечам и не давали отвести взгляд. Версия про гипноз уже не казалась такой бредовой.
— А я погуглил, — медленно проговорил Костик. — Мне был нужен месяц до совершеннолетия. Да и с армией потом проще.
Значит, погуглил. Продумал. Время, небось, выбрал, чтобы побыстрее нашли.
— А старца-то за что? — тихо спросил Кирилл.
— А мы в ответе за тех, кого приручили, — зло бросил Костик, оттолкнул Кирилла и исчез в стене.
За занавеской была еще одна дверь, а за ней — комнатка с узкой кроватью. Горела настольная лампа, Костик стоял спиной и пинал коленом тумбочку.
— Ух ты! Это что, для особых грешников? Чтобы сразу епитимью? А горох где?
— Какой горох?
Костик повернулся и смотрел исподлобья настороженным темным взглядом.
— Чтоб на колени ставить. Или ты без гороха? По доброй воле?
Костик гадливо скривился:
— Зачем, Кирюш?
Имя вдруг ударило по больному. Даже не по памяти — по мечтам, которые с таким же «Кирюш» были посланы вслед за «веройнадеждойлюбовью». «Ты же все понимаешь, Кирюш…», и Кирилла снесло.
— Что «Кирюш»? Часто тут бываешь?
— Уходи.
— Да ладно! Давай я тебя исповедаю. Кайся!
— В чем?
— Ты же хочешь на место Бога? Кайся в гордыне. В похоти. Сам же набивался! На коленки мне кто залезал? А теперь целочку корчишь?
Кирилл толкнул Костика в грудь. Тот охнул и упал на кровать, задев рукой лампу. Та грохнулась на бок, мигнула, погасла, Костик попытался встать, но Кирилл пихнул его обратно и навалился сверху.
— Пусти! — зашипел Костик ему в лицо.
— А ты ведь мне рад. Или у тебя телефон в кармане?
— А у тебя — уголовный кодекс? Пусти!
Он старался освободиться, но не справлялся, задыхаясь от тяжести и, наверное, злости. Горячие выдохи жгли как пощечины. Попытался ударить головой, но промазал, только вскользь задел щеку, оставив влажный след.
Сквозь одежду ощущался чужой жар, а когда Костик высвободил руку и уперся Кириллу в грудь, ему тоже стало горячо и нечем дышать.
Они были так же близко, как там, с собаками, и было так же темно, но теперь Кирилл был этому даже рад. Возникшее вдруг желание ощущалось как боль, хотелось задушить ее, выплеснуть, избавиться, и он бил — не кулаками — словами, выплевывая в невидимое в темноте лицо:
— Со старцем, значит, можно, а я чем хуже? Или с ним — это для карьеры?
— Пусти, сука!
— Подумай, Ярик. Я ведь могу всю вашу шарашку прикрыть. Собачки на грудь, говоришь, прыгают?
Костик замер. В темноте Кирилл различал только голову на белой подушке, волосы, торчащие во все стороны, провал рта и темные пятна глаз. Рука дернулась, сгребая футболку Кирилла в кулак, разжалась. Стало холодно, словно в грудь плеснули водой. Кажется, начинал бить озноб.
— Доходит? На каждого что-то да есть. Но вот лично тебя я готов отпустить. Если попросишь. А если хорошенько попросишь, может быть еще кого-нибудь подарю.
— Ты на работе. Тебе нельзя! — напряженно выдохнул Костик.
Кирилл засмеялся, стараясь сдержать дрожь.
— Я в отпуске. И вообще, кому из нас поверят? Клиенту психушки или сотруднику органов? А?
Ощущение победы портилось напрочь. Тем, что Костик больше не шевелился, не скрипел зубами, не шипел. Он как будто уснул, и пришлось наклониться к самому лицу, чтобы разглядеть, что глаза открыты, а губы скривила не то улыбка, не то судорога.
— Ну так что, Ярик? Готов положить душу за ближних? Или, все-таки, по любви?