— Ну и как он?
Неопрятный парень согнулся в поклоне и прогундел:
— Работает. Молится. Как все.
— Разговаривал с кем?
Ох, ну можно же иногда мыться! Припираются в кельи к старцу как к себе в сарай!
— Как все, — повторил парень.
Как же его? Иван? Петр?
— Скажи мне, чадо, ты ведь усердно исполняешь послушание?
— Да, Господи! — «чадо» хлопнулось на колени и теперь бубнило в пол.
— Встань. «Когда молишься, не будь, как лицемеры. Ибо знает Господь все нужды твои»! Продолжай наблюдать за порученным тебе рабом божиим. Ну все, все, иди.
Старец торопливо благословил «чадо», постаравшись не коснуться немытых волос, и скривился только когда дверь закрылась.
— Полдня теперь проветривать! Еще и навозом от него несет. Вот откуда?
— На птичник бегает, — сообщили из угла. — К Ольге.
— Вот это — к Ольге? Это ж какое самомнение надо иметь! — восхитился старец. — Окно открой.
Келейник выскользнул из-за стола, перетек к окну и потянулся к высоко расположенной ручке. Не знай его старец несколько лет, подумал бы: рисуется, а то и завлекает. Но нет, просто наградила природа такой вот кошачьей грацией. И не на радость — сколько получал тумаков и кличек. Весь монастырь был уверен в его — той самой — ориентации, а старец только посмеивался, замечая, как «не такой» ловко скашивает глаза на Ольгину или Дашину грудь.
— Нужно заповедью запретить вход к Богу немытым.
— И в непраздничных ризах, — хихикнул келейник. Он растекся по подоконнику, подставляя лицо сквозняку. — А еще можно проповедь про «мойте руки перед едой». Таким все надо в стишках и с картинками.
— Каким «таким»? — рассердился старец. — Слезь!
Чуть было не сказал «брысь» и за это отвесил подзатыльник. Потому что рука сама потянулась — то ли почесать за ухом, то ли пригладить вихры.
Келейник спрыгнул на пол и тут же привычно ссутулился.
— Не смей возноситься! Ничем ты не лучше этого…
— Иоанна, — подсказал келейник.
— Иоанна. Иди отсюда. И Ваську не пускай: проповедь писать буду. Про чистые помыслы. И одежды.
Келейник испарился, а старец еще постоял, глядя на дверь, тряхнул головой и уселся за проповедь. Но писалось почему-то про борьбу с искушениями. Тут ему было что сказать, как любому святому.
За дверью препирались келейник с Васей, тикали напольные — в рост человека — часы, проповедь получалась вдохновенной и грозной. Главное — не отвлекаться, не думать, зачем здесь этот Кирилл из полиции. Сам приехал или по службе? Тоже вот искушение… И не знаешь, что с ним делать: выгнать? поговорить? Что?
— Берешь доску и несешь вон туда, в угол, понял?
Яков послушно кивнул.
— А можно мне какие-нибудь перчатки?
Серега остановился, почуяв новый повод потыкать мальчишку. Почему-то тот ему не нравился.
Семеныч немедленно уселся прямо в траву. Все использовали любую возможность передохнуть, а тут как раз куда-то унесло надсмотрщика. Кирилл прислонился плечом к будке, которую они курочили, посматривая, не идет ли кто, и только Александр изображал деятельность, уныло таскаясь к забору и обратно.
— Какие перчатки?
— Для рук, — пояснил Яков, протягивая свои белые аккуратные ладони.
— Яшенька, — завелся Серега, — ты тут у кого-нибудь видишь перчатки?
— А у него?
Яков кивнул на бродившего с куском фанеры Александра.
— А ему невеста привозит, — сообщил Семеныч, хихикая.
Действительно, рыжая невеста приезжала каждый третий день, вытаскивала жениха за ворота и по часу миловалась с ним в машине. В келью Александр возвращался счастливый, мечтательный, с пакетами, из которых доставал чистую одежду, постельное белье и, что особенно бесило Серегу, всякие кремчики-масочки и шампуньки.
«Лучше бы жратвы привезла», — как-то выступил он. Александр демонстративно отпил воды из пятилитровой канистры и умелся на улицу с полотенцем и косметичкой.
— Вот у тебя есть невеста? — не унимался Серега. — Нет? Значит, проживешь без перчаток.
— Я не могу, — озабоченно нахмурился Яков. — Мне надо руки беречь.
— Это почему? Ты у нас что, скрипач-виртуоз?
— Ага. Только не виртуоз. Просто скрипач.
— Ну надо же! Эй, Саня! Сань, хватит бродить, как хомяк по клетке. Иди сюда!
Александр подошел. Фанерку свою он так и не бросил, Кириллу показалось, даже перехватил поудобнее.
— Чего надо?
— А ты что грубый такой? Я вот тебя обрадовать хотел. У нас тут еще один артист образовался. Коллега твой.
Александр обернулся, едва не заехав фанеркой Сереге в живот.
— Здравствуйте, Александр Сергеевич! — затараторил мальчишка. — Вы меня помните? На дне города… Вы тогда с нами, в филармонии…
— Вторая скрипка? — припомнил Александр.
— Ага!
— Такой молодой и уже алкоголик.
Александр сунул Якову в руки свою фанерку, подобрал кусок доски и пошел к забору. Ребенок остался хлопать глазами.
— Я не алкоголик… Я…
— Работаем! — скомандовал Кирилл, заметив спешащего к ним дежурного.
Семеныч подхватил ломик, Серега загремел топором по доскам, Кирилл поволок по земле кусок отломанного крыльца. Передышка закончилась.
Собак, значит, на ночь, спускают? Ай да скит святой! Ай да старец! Зря, конечно, полез, но сколько можно ждать у моря погоды? Он тут девятый день, а старца только дважды издали видел. Братья тоже не особо разговорчивы, да и как их расспросишь? Если насторожатся — сразу из монастыря выкинут. И хорошо если живого. Нет, всерьез Кирилл за себя не боялся: какой дурак будет убивать полицейского? Только если он наткнется на старца с присными, зарывающих трупы, тогда могут. Но пока кругом божья благодать и сплошные доски. Они уже стояли перед глазами, стоило Кириллу улечься в кровать. Хотя… Вон, соседи выгребные ямы чистят. От них даже в церкви все норовили подальше встать, и ладан не помогал. Так что доски — еще ничего, нормальное послушание.
В кустах рядом с крыльцом кто-то разговаривал. Ну-ка, ну-ка, что это за ночная жизнь?
— Какого хрена ты тут забыл, скрипач сопливый?
Ух ты, а Александр у нас и так умеет? Когда на него наезжают, значит, отмалчивается, а на ребенка можно бычить? Ай-яй-яй, Сашенька, как некрасиво.
— Мама привезла, — доверчиво отозвался Яков.
Ты гляди, Кирилл думал ребенка спасать, а ребенок спокоен, как дома.
— Весь ее коньяк выпил? — с издевкой хмыкнул Александр. — Или ты наркоша?
— Я… нет, я…
— Ну?
— У меня рак. Недавно нашли. Ну и… вот.
Господи, ужас какой. В шестнадцать лет. И что он здесь…
— И что ты здесь забыл?
— Старец же.
— Старец? — издевался Александр. — Может, он над тобой молитвы читал? Руки возлагал? Зельем поил? Ты здесь сколько уже, а его видел вообще?
— Нет.
— Значит так! — голос Александра стал угрожающим, и Кирилл на всякий случай подобрался. — Завтра автобус с паломниками придет, чтобы собрал свои шмотки и — домой. Увижу на ужине — руки переломаю! Понял?
— А-а…
— Что за народ, блядь! Лечиться надо у докторов, а не здесь говно таскать, пока поздно станет! Ты меня понял? Домой, мать — нахуй, сам — в больничку! Дебил малолетний, откуда вы беретесь такие вообще!
Тут Кирилл был с Александром полностью солидарен. Вот только бушевал бы потише, еще поднимет дежурного, а они тут хором режим нарушают. Как бы на выгребные ямы не перевели.
— Понял?
— А у меня денег нет.
— Твою мать! — простонал Александр. — Спать пошли, завтра выдам. И чтобы…
— Я понял, — тихо ответил Яков. — Спасибо вам.
— Нахуй, — буркнул Александр.
Кирилл подождал, пока они дойдут до кельи и улягутся на кровати, прокрался следом.
— Ты где вчера гулял? — тихо спросил Семеныч, набивая карманы хлебом. Ужин опять был из чечевицы, нормальному мужику — ни о чем. — Молодежь ночью шастала, и ты туда же.
— А молодежь чего? — прикинулся незнающим Кирилл.
Вчера, когда он вернулся, все тихо сопели по койкам, а, гляди-ка, оказывается, тут каждый под колпаком.
— Да чего-то делили в кустах, — отмахнулся Семеныч. — Видишь, малого-то нет.
После вечерней молитвы в церкви паломники толпой повалили к автобусам, а трудники в трапезную. Видимо, Александр оказался убедителен — на ужин мальчишка действительно не пришел.
— А чего делили?
— Да, мало ли. Ты разговор не переводи. Нашел где-то?..
Семеныч, хоть и приезжал сам, отсутствием выпивки тяготился, все время надеялся найти кого-нибудь, кто продает запрещенное зелье из-под полы.
«Потому что спрос рождает предложение — помнишь, в институте учили? Значит, должны и тут быть умные люди. Только, небось, боятся, по своим толкают»
— Нашел?
— Да нет! — огорчил его Кирилл. — Я, это, в гости ходил. К соседкам.
— А-а… — Семеныч тут же потерял интерес и поднялся. — Пошли, что ли, пока не выгнали.
Он запихнул в карман оставшуюся в тарелке горбушку и поплелся к выходу. Кирилл зевнул и двинулся за ним. Спать хотелось ужасно.
Бани Кирилл не любил. Не то, чтобы брезговал или стеснялся, просто толкаться в горячем пару и мыться в тазике с его ростом ужасно неудобно. С другой стороны, чувствовать себя чистым было прекрасно. Хоть день, а как белый человек, и даже побрился.
— Ну, где ты ходишь?
Александр успевал в баню первым, мылся по-военному быстро, остаток вечера обычно тратил на маски, кремы и ногти, а тут накинулся на Кирилла, как будто они опаздывали в театр.
— Что?
— У тебя полчаса. Собирайся.
— Куда?
Вот уж никуда не тянуло. Только свалиться на кровать и задрыхнуть на пару часов раньше. Кирилл даже на ужин не собирался.
— К старцу!
— Куда-а?
Семеныч подтвердил: пока Кирилл плескался, прибежал надсмотрщик и сообщил, что их с Александром старец призывает на субботнюю молитву в скит.
— Счастье вам привалило.
Кирилл уже влезал в чистые штаны. Действительно, привалило. Вот только счастье ли? И с чего это вдруг? Александр нахмурился и поправил Кириллу завернувшийся воротничок.
— Причешись.
— Да, мамочка.
Было как-то волнительно. Вроде бы не первоклассники на линейку, а все равно что-то екало внутри, какой-то азарт.
В скит шли через небольшую рощу. Кирилл вчера уже тут полазил, поэтому головой не крутил, сосредоточившись на предстоящем. Интересно, у них вечернее моление такое же, как в монастыре? Будет возможность осмотреться? А подобраться к старцу? Нужно же как-то обратить на себя внимание, а то так и зимовать останешься, а начальство уже торопит. Так что надо понравиться старцу, Кирюша. Давай, включай свое обаяние или что там у нас есть.
Скит был обнесен вполне современным забором: без колючки по верху, конечно, но внушительным. Камер Кирилл не заметил. Может быть, их и нет, все-таки не Форт Нокс. Собаками обходятся.
Ворота тоже приличные, не плетень.
Внутри оказался райский садик, особенно по сравнению с разрухой в основном монастыре. Клумбы с цветами, газон, дорожки. Посреди рая возвышался терем: деревянный, в три этажа, с высоким крыльцом и двумя лестницами от него, вправо и влево, украшенный резными кружевами. Все — натурального дерева, никакой краски, только благородный лак. Ну ни фига ж себе устроился старец! Прямо, как в сказку попали.
Их проводник быстро взбежал по лестнице, перекрестился и первым открыл тяжелую дверь. Кирилл привычно ткнул себя пальцами в нужном порядке, Александр креститься не стал — мамкин бунтарь, блин. А ну как выгонят сейчас? Но вошли.
За дверью было что-то вроде тамбура с тремя дверями: прямо, справа и слева. А охраны что, нет? Интересненько. Кирилл уже приготовился встретить пару громил в подрясниках, но из правой двери выглянула женщина в фартуке и пахнуло едой. Столовка? Кухня?
За центральной дверью оказался холл, две лестницы на второй этаж и молитвенный зал — большая комната с возвышением вроде низенькой сцены. Стул, пара аналоев, скамейки у стен и снова две двери: глухая слева и наполовину стеклянная справа. Сквозь стекла Кирилл разглядел накрытые клеенкой столы и скамейки. Два небольших подсвечника у сцены поблескивали в полутьме золотым.
Пока никто не пришел, он осматривался и запоминал расположение, но вскоре по лестницам застучали шаги, и в зал повалили люди.
Их было человек тридцать, все в темненькой гражданской одежде, а думал, они тут ходят в мантиях или еще какой форме. Ага, и на метлах летают. Кирилл фыркнул и сам себя призвал не отвлекаться.
Все привычно встали рядами, они с Александром оказались в последнем. Очень удобно: никто не пялится и все видно. Хотя тут была пара человек с него ростом, но впереди.
Левая дверь открылась и вышел старец со свитой. Кирилл вытянул шею и сосредоточился. Рядом со старцем, одетым в светлое, шел молодой парень в черном подряснике, следом — две женщины и коренастый мужик. Парень влез на сцену, придвинул стул и ссутулился за его спинкой. Кириллу он не понравился: суетливый, прилизанный, движения нервные, улыбка как у блаженного. Бывший наркоша или алкаш, излечившийся и приближенный к старцу?
Вот этого бы потрясти, наверняка слабое звено.
Паства немедленно освободила проход, старец прошел на сцену, оглядел всех и улыбнулся.
— Еще один день прожит, дети мои. Помолимся!
Голос у старца был ласковый и певучий, выглядел он, как добрый волшебник, а Кирилла с детства корежило от таких вот добреньких, глядящих в душу поверх очков.
Старец присел на стул, на середину сцены выдвинулись женщины и блаженный. Зажглись свечи, душно запахло ладаном, Кирилл приготовился слушать надоевшие усыпляющие псалмы, но читать ничего не стали.
Блаженный вдохнул и запел, глядя поверх голов. Пел что-то красивое и мелодичное на латыни.
Рядом подавился воздухом Александр.
— Ничего себе!
— Что? — не понял Кирилл.
— Неожиданно в этом сарае.
— Чего?
— Потом объясню.
Потом так потом, тем более что на них уже косились сектанты. Кирилл состроил благочестивое лицо и продолжил рассматривать паству. Все завороженно внимали. Лица разгладились, а улыбки показались Кириллу пугающе беззаботными. Александр тоже включился: пялился на поющего парня и едва не покачивался в такт. Вот же его нахлобучило, сразу видно — творческий человек. Нет, пел парень вполне ничего так, но Кириллу больше понравилось, когда две женщины стали подпевать. Получилось вообще классно.
Закончив, блаженный скромно отполз за спину старцу, а женщины с залом затянули заунывное «помилуй нас, боже». Старец, не вставая, протягивал руку, сектанты по очереди подходили ее целовать. Закончив, он все-таки отлип от стула, пожелал всем «пережить эту ночь» и скрылся со свитой за той же дверью, через которую вошел. Кириллу немедленно представилось что-то вроде «Десяти негритят»: десять сектантов, и проснутся завтра не все. Он задавил смешок и вернул себя на грешную землю. Вечерня явно заканчивалась.
«… яко благословен еси во веки веков. Аминь»
Ну наконец-то всё. Как эти зомби часами на молитве выстаивают? У него и то подготовка хуже. Очень хочется есть и спать.
Интересно, когда тут кормят? Или их голодными обратно отправят? Пока они тут духовно просвещаются, в монастыре ужин давно прошел. К сожалению, здесь, очевидно, тоже: сектанты двинулись вверх по лестницам, а двери в трапезную так и остались закрытыми.
— Братья… — подошел к ним проводник.
— Тут туалеты есть? — перебил его Кирилл: надо же осмотреться.
Туалеты, конечно, были. И охранник был, оказывается: за той самой левой дверцей напротив кухни; смотрел очень недружелюбно, как будто читал кириллово личное дело и заранее готовился хватать и вязать. Похоже, бывший коллега.
Александр мыл руки и задумчиво пялился в зеркало.
— Так чего ты там трепыхался? — поинтересовался Кирилл.
— Тебе не понять.
Александр уже восстановил свое самомнение и морду кирпичом.
— Тоже мне, сложности. Парень поет лучше, чем ты, да? Или просто запал? Ты у нас не из этих? Которые хоть куда?
Александр ловился на раз. Покраснел, оскалился, как бы плеваться не начал.
— Быдло полицейское! Алкаш, а туда же, изображаешь из себя…
— Так ты тоже алкаш.
— У меня мозгов хватает «В лесу родилась елочка» от «Panis Angelicus» отличить!
— Чего-чего?
— Того! У парня явно образование. Тенор, и не хилый такой тенор. Школа видна.
— Да? — интересненько. — А как ты определил?
— Слышно же. Дыхание, опора, звук. Что он тут забыл, в этой помойке?
— Может, тоже алкаш, как мы с тобой?
А может и похуже. Во всяком случае, Кирилл бы за ним приглядывал и за спиной не оставлял.
— Наверное.
Александр как-то скис, может быть, задумался о собственном будущем. Оно и на пользу. Глядишь, выводы сделает.
— Пойдем, а то подумают про нас нехорошее. В святом-то месте.
За дверью их ждал уже другой мужик, коренастый, полуседой, похожий на физрука.
— А где этот наш? — удивился Кирилл. — Ну, этот…
— Иоанн? Завтра после службы за вами вернется, — отмахнулся мужик.
— Как завтра? А сейчас нам куда?
— Вас старец зовет. Идемте.
— Какая честь!
Кирилл сам себя заткнул, едва успел тон сменить с издевательского на восторженный. Не время психовать и выпендриваться, Кирюша, вот оно, соберись. Пора поработать, дружок.
Мужик еще раз оглядел их и повел за собой.