Гравитация - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 4

Часть 1. Главы 13 — 17

Глава 13

Дожди пришли неожиданно. Их принес с собой туман, который становился каждое утро все гуще и холоднее. Он медленно завоевывал территорию, прокладывая путь настоящей осени — сырой, промозглой и ветренной. Где-то внизу, у подножия берега море все чаще начинало беспокоиться, предвкушая скорые шторма, на которые осень тоже никогда не скупилась.

Первый день осенней непогоды был серым, молчаливым и незаметным. Дождь выглядел небольшой моросью, которая косо ложилась на оконное стекло и, судя по этим следам, становилась все больше и сильнее. Такие дни заставляли плотнее закутаться в теплые вещи и забраться в самый дальний угол дома, надежно защищающий от подступающих холодов. Еще хотелось спать. Это желание было таким же глубоким и первобытным, как и инстинкт самосохранения, связывающий человечество с животным миром, готовящимся залечь в спячку. Осенью всегда хочется спать, даже если ты выспался и чувствуешь себя бодрым. И стоит больших трудов не поддаваться искушению нырнуть в кровать, соорудив теплую нору из одеял и подушек, чтобы не вылезать оттуда до весны.

Не хотелось лишний раз выйти за порог, но необходимость в виде опустевшего холодильника требовала прогулки за хлебом насущным. В тысячный раз пожалев об отсутствии машины, я с недовольством выбралась наружу — из уютного тепла в неопределенную плаксивую сырость. Дождь, или то, что претендовало им называться, раздражал. Он был слишком мелким, слишком резко бьющим в лицо, словно с неба падали не капли воды, а сгущенные кусочки тумана. От него сразу утяжелялась ткань одежды, на лице словно выступал мелкий пот, и сырость медленно проникала во все тело, пытаясь добраться до костей.

Погода не изменилась и тогда, когда я выбралась из магазинов спустя пару часов. Она оставалась прежней, и, мне почти казалось, что моросящий дождь будто бы назло бьет только в лицо, не меняя направления. Решив не обращать на это внимания и не злиться на погоду, которая не работает по заказам человечества, я заторопилась назад.

Улица делала поворот почти под прямым углом, поднимаясь на пологий склон, вершину которого занимали дома. Сам же склон был засажен декоративной акацией и другими кустарниками, которые весной придавали улице более красочный вид. Сейчас на половине из кустов еще оставалась листва, уныло шуршащая под легкими порывами ветра. Я дошла до середины уходящей вверх дороги, когда внимание привлекли виднеющиеся за блеклой листвой огоньки. Красный и синий, чередующиеся и мигающие сквозь косые линии дождя, который становился все сильнее.

Непроизвольно я замедлила шаг, затем и вовсе остановилась, подчинившись требованиям встревоженного инстинкта. Еще пара шагов — и меня будет видно с вершины. Я решила отойти как можно ближе к кустарнику и, прячась за остатками листвы, осмотреться.

Черный Рено стоял перед моим домом, и огоньки поблескивали, оповещая о том, что он принадлежит полиции. Не обращая внимания на дождь, возле машины стояли два человека. Крепко сложенный мужчина, гражданская одежда которого не могла никого обмануть. И женщина, узнать которую не составило труда. Почему-то я была уверена — Тагамуто приехала сюда, так открыто не за тем, чтобы снова расспросить меня.

— Если ты хочешь ощущать себя живой, то должна быть готова к переменам каждую секунду, в любой момент. — Гаспар наклоняет голову, вглядываясь в моё лицо, и глаза его полны чего-то, что его тяготит и почти печалит.

Его глаза полны понимания. Он понимает то, что я сделала, черт возьми.

В следующее мгновение я бросаю пакет и почти бегом ухожу в сторону от дороги.

За всю свою жизнь я не предполагала, что наступит день, когда я буду метаться как загнанный в угол зверь. Я не знала — что произошло, но вид полиции внезапно напугал меня до чертиков. Сейчас я так же понимала, что я одна. Одна в холодном, промокшем городе, и мне не к кому броситься за помощью. Очевидно, я не рассчитала того, что меня легко обойдут в слишком неумелой игре с таким опытным соперником. Было бы проще попробовать не сопротивляться и позволить Тагамуто объяснить мне ситуацию, но я была не готова. Не готова вот так просто сдаться и оказаться снова — беспомощной и связанной, пусть даже это будет полиция, а не подручные Габриила.

При мне оставалось немного наличных — недостаточно для долгой дороги, но их вполне хватило бы добраться до дома сестры. Но там мне некого было просить о помощи. Я ехала в городском автобусе, надвинув капюшон так низко, как только можно, и ощущала две вещи — пустынное одиночество и холодную ярость, которая неспешно затапливала меня. Она не согревала, наоборот — разливала по венам холод, но он заставлял все вокруг быть более четким и ясным. Когда я вышла на пустынной остановке, то знала — куда направляюсь и что собираюсь делать.

Безлюдные улицы не обращали внимания на меня, единственного пешехода, рискнувшего в такую погоду топать по лужам. Дождь становился все сильнее, и я чувствовала, как струйки воды стекают по кожаной куртке вниз. Дома походили на старые корабли, сбившиеся слишком близко друг к другу у причала. Я огляделась, пытаясь различить сквозь косые линии дождя машины, стоящие перед домами. Затем подошла к двери одного из безликих домов и шагнула в черный провал темного, неосвещенного коридора.

Через несколько минут я стояла в другом коридоре, который мог гордиться наличием пары тусклых ламп, кое-как разгоняющих масляную черноту. Выход на пожарную лестницу к моему недовольству был закрыт, и я оглядывалась, ища другие варианты. Хотелось надеяться, что звук разбивающегося стекла был достаточно тихим. Я протиснулась в образовавшуюся дыру и вновь оказалась под холодным дождем.

Длинная конструкция балкона пожарной лестницы охватывала приличный кусок этажа. Запрещая себе смотреть вниз и пытаясь ставить ноги так, чтобы они не скользили по мокрому металлу, я двинулась вперед. Два окна вправо. Третье. Угол старой деревянной рамы немного отходит. Поддавшись, он позволяет просунуть осколок битого стекла и повернуть им оконную щеколду. Чистое везенье, что окно ничем больше не оснащено. Я влезаю в открытую створку и стараюсь двигаться как можно тише. Почти бесшумно. Окно расположено в старом закутке, который сейчас служит чем-то вроде чулана и кладовки одновременно. Он расположен в углу квартиры так, что в тонкую щель между дверью и косяком можно увидеть практически все, происходящее.

На столе горит небольшая лампа, и свет мягко расходится по комнате из-под расписного абажура. Звуки льющейся воды в ванной нарушают тишину. Я практически не шевелюсь, стараясь ничего в этой каморке не задеть и не уронить. Вполне возможно, что мне придется стоять так тут долго, но я готова стоять столько, сколько потребуется. Даже если тело начнет неметь от неудобства, я не сдвинусь ни на шаг.

Проходит не так много времени, когда звуки воды прекращаются, подчиняясь повернутому рукой крану. Дверь в ванную открывается, и тяжелые шаги раздаются где-то неподалеку. Останавливаются. Еще пара шагов в сторону. Опять тишина. Затем они раздаются совсем близко.

Он пересекает комнату, на ходу вытирая волосы полотенцем. Подходит к столу, ногой подвигая к себе стул. Ловким движением кидает полотенце на небольшой диван, стоящий у стены. Садится к столу, подтягивает какие-то бумаги и просматривает их, раскладывая перед собой.

Бумаги, неторопливо поднимаемые и перелистываемые, шелестят как сухие листья. Я медленно открываю дверь, совмещая свои движения и шорох. Мягкий ковролин скрадывает любой звук, но я всё равно плавно переношу свой вес с пятки на носок так, чтобы шаги стали почти бесшумными. Человек за столом протягивает руку к очередным документам и замирает, будто внезапно окаменевая. Время останавливается, в воздухе зависают лучи лампы, не доходя до стен, листок бумаги, слетевший на край стола, не шевелится. И не продолжает своего полета. Все замерло. Все молчит.

Я стою так близко, что легко могу разглядеть, как на шее мерными толчками бьется пульс. Могу ощутить аромат духов, отдающий пряными специями. Могу смотреть, как замедляется движение грудной клетки, выдающее желание не дышать.

— Они называют этого убийцу Художником, — я наклоняюсь к волосам с оттенком пепла, не повышая голос и заставляя его напрягать слух и концентрироваться на том, что я произношу. Он молчит, но толчки крови в его артериях продолжают свой размеренный ритм.

— Художник, — я произношу это слово еще тише.

Он делает едва заметное движение, но снова замирает, когда острый край осколка стекла ощутимо прижимается к такой тонкой и уязвимой коже, под которой пульсирует кровь.

— Я не понимаю тебя, — он опускает на стол руку, которая до сих пор висела в воздухе, не дотянувшись до бумаг.

— Тебе следовало не пользоваться такими стойкими духами, — я знаю, что так и будет. Он будет не понимать того, что я говорю, утверждать, что я заблуждаюсь.

— Ты могла бы сказать, что они тебе не нравится, — его голос по-прежнему спокоен и полон чего-то среднего между доверительным тоном и укором.

— А еще я могла бы сказать, что мне не нравится, когда мне лгут, — его игра заставляет меня на мгновение испытывать желание ударить его.

— Я никогда не лгал тебе, — он говорит так искренне, что я фыркаю как лошадь. По-прежнему прижимая к его шее осколок, который я предусмотрительно запихнула в карман, когда разбила оконное стекло, я задираю рукав куртки и подвожу к его лицу свое запястье. От старого синяка не осталось следов, только беловатые ссадины, которые отчетливо видны в свете лампы. — Ты не лгал. Ты просто хотел меня убить.

— Единственное, чего я не пойму, так это того, что мешало тебе сделать это всеми вечерами, которые ты проводил со мной, изображая доброго друга. И что помешало тебе там, в том чертовом сарае? Не хотел сам потрошить меня, как тех остальных? Или приберёг на потом, чтобы прикончить, когда надоест играть в доброту и участие?

Пульс учащается. Он бьется сильными толчками, артерия натягивается как крученый канат, выступая над мышцами.

— Ты говоришь какие-то ужасные вещи. Что с тобой? — В глубине души я даже восхищена тем, как продолжает уверенно держаться Гаспар. Голос ни на секунду не меняется, оставаясь таким же, как обычно. Словно у его горла не держат острие и не разоблачают совершенные им дела.

— Ты убивал их всех, — а вот мне с трудом удается играть, — убивал, оставлял на всеобщем обозрении и продолжал дальше строить из себя невинную овечку.

Гаспар делает движение, словно хочет вскинуть руки в защитном жесте, но я еще сильнее надавливаю стеклом на его шею, и он замирает.

— Жалеешь, что не прикончил меня? Надо было не бросать эту идею Габриилу и Алану, а запачкать свои руки самостоятельно.

— Ты заблуждаешься, — возражает он, и я прижимаю острие так сильно, что оно царапает кожу. Маленькая капля крови, как крошечный рубин расцветает на светлой коже, которой почти не коснулся загар. Если я опущу осколок на несколько градусов, то легко перережу его сонную артерию. И он знает это, когда начинает говорить. — Если ты так убеждена в том, что говоришь, почему тогда не закончишь все сама? Тебе достаточно только одного движения.

Я качаю головой, словно он может видеть меня.

— Я — не ты, если тебе это до сих пор не стало понятно. Это ты убийца, одержимый психопат, которому нравится убивать и натравливать одних людей на других, чтобы посмотреть — что из этого выйдет.

Он вздрагивает словно от отвращения к тому, что я произношу:

— Хорошо, можешь убить меня, если это даст тебе ощущение справедливости.

— Нет. Это не твои правила, а мои, — Я стараюсь не смотреть на то, как рубиновая капля медленно стекает вниз по шее, исчезая под ключицей. Гаспар качает головой, но затем вынужденно-устало отвечает:

— Если ты считаешь, что я убивал их всех, то наверно логично предположить, что для этого мне нужно слишком много времени. Которое уходило у меня на работу, на вечера в твоем доме. Подумай сама, когда мне их всех убивать?

— А это ты расскажешь сам, — я заставляю его отодвинуться вместе со стулом дальше, на середину комнаты. Если посмотреть со стороны — ситуация перевернута вверх ногами. Из нас двоих сейчас я близка к роли убийцы. А вот Гаспар напоминает беззащитную жертву. Он сидит боком ко мне, и я могу рассмотреть его полностью. Темно-синяя рубашка, заправленная в черные брюки и расстегнутая до середины, скрывает тонкую дорожку капель крови, уходящую вниз от лини шеи на грудь. Гаспар сидит босой, и это делает его каким-то расслабленным. Сочетание подчеркнутой темным цветом одежды элегантности и расслабленности. В неярком свете его светлая кожа выглядит похожей на туман, туман, создающий формы сильного и тренированного тела, и хочется не думать о том, что как любой туман он может взять и исчезнуть.

Передо мной сидит мужчина, от которого почти перехватывает дыхание, в его голове которого самые странные мысли. И забыть об этом нельзя ни на минуту.

— Если ты решила убить меня, то давай сделаем это быстро. Но ты хорошо подумала? Не окажется ли так, что приняв свои догадки за правду, ты совершишь ошибку? — Он смотрит на меня, неудобно повернув голову и не обращая внимания на то, что из-под осколка сбегают вниз новые капли крови.

— Заткнись, — я улыбаюсь Гаспару, — и не думай, что я куплюсь на твои слова.

На дне его глаз, наблюдающих за мной, плещется далеко не страх. Там поблескивает интерес, но так незаметно, что я могу только случайно выхватить его искру из теплого водоворота. И на секунду я задумываюсь — не окажется ли так, что то, что я считаю его поражением — на самом деле просто новый ход?

Но эта мысль исчезает в грохоте, взрыве пыли, каких-то обломков, кусков деревянной двери и громком голосе, который почти выкрикивает:

— Поднимите руки и не двигайтесь!

Эта мысль взметает на прощание радужную пыль света и осколков, когда на моих руках застегивают наручники, произнося:

— Вы арестованы.

Я бросаю на Гаспара ненавидящий взгляд. Будь моя возможность, я бы подожгла его глазами, но меня грубо дергают, заставляя двигаться вперед. Кажется, теперь любая попытка нацепить мне на руки что-то будет приводить к панике, и я трясу головой, заставляя себя оставаться на плаву. В коридоре толпятся жильцы, благодаря которым меня сейчас и выводят из квартиры в наручниках. Очевидно, что соседская назойливость не поленилась полезть в щели и подглядеть всё, что творится в этом маленьком темном мирке этажа. А там уже бдительные жильцы забили тревогу и вызвали полицию, не желая себе проблем.

Меня выводят на улицу, где по-прежнему хлещет косой дождь, и не слишком любезно заталкивают в машину, не обращая внимания на то, что я шиплю от боли, когда ударяюсь коленом об открытую дверь.

Прежде, чем глаза успевают привыкнуть к темноте, я понимаю, что нахожусь в машине не одна. Достаточно того, что второй человек в машине первым нарушает молчание, обращаясь в темноту:

— Если бы у Вас хватило ума не бросаться бежать, Вы бы сейчас сидели дома в тишине и спокойствии.

Не знаю, рада ли я тому, что Анна Тагамуто выглядит такой невозмутимой, но сказанного ею достаточно, чтобы я ощутила всю бессмысленную глупость своего поведения.

— Конечно же, Вы пробрались в чужую собственность и пытались убить человека.

— Я не собиралась никого убивать, — возражаю я. Нет, на секунду я хотела увидеть, как большое тело содрогается в конвульсиях, выбрасывающих кровь из рассеченных сосудов. Но лишь на секунду.

— Вы дали ему понять, что знаете — кто он, — голос Анны звучит так же ровно, как если бы она обсуждала погоду за окном. — И Вас не интересует, почему я приехала к Вам домой.

— Интересует, — хотя мне уже и поздно протестовать, но я вяло возражаю ей. Анна молчит, мужчина, который арестовал меня, сидит так, будто его не существует. Темная, безмолвная тень. Наконец Тагамуто поворачивается ко мне, я вижу ее лицо, слабо бледнеющее в полумраке между передним сидениями:

— Вы сделали все так, как я и планировала. Теперь будем надеяться, что события примут новый поворот.

Я не знаю — смеяться мне или начать бессмысленную речь о том, что меня использовали как дергающегося на крючке червя, но прежде, чем я решаюсь открыть рот, Тагамуто отворачивается и поправляет ремень безопасности.

— Насколько я помню, Вы хотели во чтобы то ни стало помочь поймать его.

Я едва заметно киваю, проглатывая все заготовленные слова.

— Значит, Вы с нами.

Патрульная машина, мигая фонарями, отъезжает в сторону, и я думаю — не получилось ли так, что я действительно делаю ошибки одну за другой?

Несмотря на то, что ночь в полицейском участке была не самым лучшим временем, ни усталости, ни головной боли я не ощущала. Сперва я ходила вдоль стены — десять шагов вперед, десять шагов назад. Когда первые клокочущие пары эмоций утихли, я вернулась к небольшому подобию скамейки-лежанки. Села, ощущая все углы и неровности, и принялась снова обдумывать всё заново.

Меня привезли сюда и провели в небольшую комнату для допросов. Это помещение можно было назвать слепым и немым, настолько оно было лишено хоть какого-то собственного духа. Зато воздух в нем был просто пропитан злом, страхом, холодным безразличием и тонким отзвуком крови. Через двадцать минут или меньше, время тут тоже отсутствовало, в допросную вошла Анна.

— Нам придется подержать Вас здесь до утра, поскольку только так можно правдиво объяснить Ваше поведение.

Дословно это означало — "сумасшедшую, которая полезла в пасть к крокодилу, надо обезопасить, чтобы крокодил не попытался ее догнать и сожрать".

— Мне показалось, что он знает о том, что я сообщила Вам о нем, — как бы там не было, крокодил чересчур умен и может сожрать меня не сразу, а потом.

— Если он не обладает сверхспособностями, то не узнает, — Анна была так спокойна, что на мгновение я подумала — она ведет себя так же, как и Гаспар. Она внимательно смотрела на меня, изучая, и только придя к каким-то своим выводам, снова заговорила, — Вам нужно запомнить всё, что я скажу.

Она говорила недолго и немного. Но мне с каждым ее словом казалось, что теперь я стою между двух огней, и они оба одинаково беспощадны. Теперь уже, идея рассказать полиции о том, что представляет из себя Гаспар, не выглядела такой правильной, как раньше.

Я покачала головой и тихо засмеялась. Можно жить в хорошей семье и получить отличное воспитание, но если ты являешься авантюристом и любителем неприятностей, они сами найдут тебя. Тагамуто вскользь обронила, что моё прошлое, в котором был не один и не два визита в полицию, ей известно. Как и кричала всегда Нина при ссорах — я на всю жизнь останусь паршивой овцой, способной только позорить себя и семью. Теперь оставалось лишь надеяться, что те крохи знаний, которые оставило паршивое прошлое, помогут мне продержаться между двумя огнями чуть дольше, чем те рассчитывают.

Может сейчас я и проигрывала по всем фронтам, но это был ещё не конец.

Все же под утро я задремала и проснулась только от того, что в мой хлев зашел какой-то полицейский и поднял с жесткой скамьи. Отчаянно зевая, я поплелась с ним и соображала так же туго, как бревно. Меня снова привели в безликую допросную, и я из всех сил таращила глаза, чтобы не задремать. Появлению Анны я не удивилась, поэтому продолжала дальше бороться со сном.

— За Вас внесен залог, — по ее лицу скользнуло неудовольствие, — и при всем желании мы не можем Вас не отпустить.

Прежде, чем я подумала, что теперь мне придется до конца жизни выслушивать напоминания о том, какую жертву принесла ради меня сестра, узнав, что я попала в полицию, и за меня нужно внести неплохую сумму, Анна мимолетно бросила взгляд вбок, туда, где возвышалась одна из стен. Я подумала, что возможно там расположена комната наблюдения, а стена — это толстое стекло, затемненное со стороны допросной. Тагамуто настолько незаметно оглянулась, что я могла бы не заметить этого, не смотри я ей прямо в лицо.

— Отлично. Значит, я могу быть свободна? — Честно говоря, я просто мечтала о своей кровати.

— Да, но Вы должны ни на секунду не забывать того, о чем мы вчера говорили. Сейчас сюда придет лаборант и возьмет у Вас анализ на определение ДНК, — вчера я подписала согласие на проведение процедуры, поэтому согласно кивнула, — а после этого Вы можете вернуться домой.

Мне не гарантировали безопасность, не обещали ничего. Это была опасная игра, и теперь я превращалась в пешку Тагамуто, которой при необходимости можно будет пожертвовать. Может она и считала меня важной пешкой, но суть не менялась. Главным для Анны была задача поймать свою добычу.

Дверь за мной звучно хлопнула, словно ставя какую-то точку. Почему-то я думала, что на улице по-прежнему льет дождь, но навстречу мне выползало неяркое солнце из-за крыш соседних домов. Внизу, у последних ступеней, там, где парковались машины, стоял Гаспар. Так же обыденно и спокойно, как и всегда. Я видела его вплоть до мельчайших деталей, вроде легких складок на темном пальто, и мне хотелось завопить от злости так громко, как только хватит сил. Анна знала — кто внес залог, и она не соизволила мне сказать, она захотела столкнуть нас снова, решив пойти в очередной ход своей игры. Стоять вечно на лестнице я не могла, а потому мне пришлось начать передвигать ноги и спускаться вниз. За время, понадобившееся чтобы преодолеть пару ступеней, я уже взяла себя в руки.

Еще две ступени вниз, и я сворачиваю направо, оставляя Гаспара в стороне. Я иду, а каждый волосок на моей голове стоит дыбом, и по спине словно проползает холодный ветер.

— Ивана, — Гаспар догоняет меня, покрыв расстояние между нами за долю секунды. Только не перед зданием полиции. Только не здесь. Я останавливаюсь и поворачиваюсь к нему, нацепив на лицо самую невозмутимую маску.

— Как дела? — Интересуюсь я, а глаза мои невольно сползают вниз, от линии прямого подбородка к его шее. Элегантное темное кашне закрывает её, и мой рот так и хочет скривиться в ухмылке. Гаспар, в свою очередь, смотрит на меня, и я впервые не могу понять — что доминирует в его глазах там, позади видимого спокойствия.

— Ты пыталась убить меня, — он произносит это так, будто пробует на вкус слова, несущие для него новую информацию.

— Я думаю, что мы квиты, — я подхожу к нему ближе, — иначе бы ты не стоял тут, а сидел бы в своем логове и обдумывал между делом — когда тебе удобнее выпустить из меня кишки, не тратя время или же не нарушая заведенного графика.

Гаспар смотрит на меня так долго, что я запоздало думаю — этот человек способен на всё, и если ему вздумалось, то он может оставить меня ползать в луже крови прямо тут, перед сотней полицейских. Но Гаспар вскидывает одну бровь, придавая себе выражение удивления, поднимает голову и смеется. Он смеется так искренне, что я ощущаю себя почти глупо.

Затем, он перестает смеяться и пожимает плечами:

— Наверно я должен быть польщен, слыша такое мнение. Но все гораздо прозаичнее, я хотел отвезти тебя домой.

Моё второе Я моментально прокручивает в голове все возможные варианты того, что он планирует сделать, и я молчу, ничего не отвечая ему.

— Я не знаю, в чем еще тебе хочется обвинить меня, но думаю, что мне стоит подарить тебе хороший охотничий нож, чтобы ты была уверена в своей безопасности, — в тоне Гаспара проскальзывают веселые нотки, и они делают смысл его слов холоднее и страшнее.

— Могу дать один совет, — я подхожу к нему ближе так, что могу вполне поднять голову и коснуться его губ, — в следующий раз, когда захочешь меня убить, сделай это сам. И не будь так уверен в том, что я не попытаюсь прикончить тебя.

Он наклоняет голову, и мой шепот почти касается линии его губ. Еще секунда, и мне кажется, что он ждет чего-то, подозрительно похожего на поцелуй, несмотря на то, что в его глазах пляшут бешеные огненные звезды.

— Ивана? — Я стряхиваю наваждение и оборачиваюсь. У обочины стоит машина, и с водительского места на меня смотрит тот самый коренастый, мощный полицейский, который был с Анной, — Вас подвезти?

Я круто разворачиваюсь и улыбаюсь мужчине в машине, — Большое спасибо, Вы меня сильно обяжете.

Когда я оказываюсь в машине, ее водитель кажется таким же молчаливым и опасным, не внушающим доверия, как и сам Гаспар. Если минутой ранее я не сомневалась, садясь в его машину, то сейчас чувствую себя неловко и скованно. Он молчит уже достаточно долго, и я смотрю в окно, стараясь казаться незаметной и невидимой.

— Вы живете достаточно уединенно, — неожиданно заговаривает со мной полицейский.

— Мне так нравится, — наверно стоит быть немного полюбезнее, но проведенная в крошечном застенке ночь дает о себе знать.

— Анна просила передать, что мы позаботимся о Вашей безопасности. Я хмыкаю, открыто выражая свое мнение, и мужчина протягивает мне свободную руку, удерживая другой руль:

— Бьёрн. Бьёрн Гис, я из отдела по особо тяжким преступлениям.

Я пожимаю крупную ладонь с огрубевшей кожей, и Бьёрн, глядя на моё, по-прежнему выражающее полное недоверие, лицо продолжает:

— Несмотря на то, что официально мы не имеем такой возможности, я лично буду присматривать за Вами, скажем так — негласно охранять.

Интересно, эта идея пришла Тагамуто до или после того, как я пробралась в квартиру Гаспара, и не является господин охранник по совместительству контролирующим меня лицом?

Он ведет машину, смотрю на дорогу так, словно и не разговаривал со мной. А затем снова вспоминает о моём присутствии.

— Вы не должны больше повторять того, что вчера сделали, — услышав это, я мысленно закатываю глаза. Похоже, что теперь каждый сочтет своим долгом напомнить мне об инциденте и велеть не выкидывать больше ничего подобного.

— Да, я знаю, это была ошибка — вот так напасть на беззащитного невинного гражданина, — довольно грубо отрезаю я, — конечно же, он не убийца.

Вероятно, последняя часть фразы звучит слишком уж неправдоподобно потому, что мужчина на мгновение остывает взгляд от дорожного полотна, чтобы посмотреть на меня. А затем, неопределенно хмыкнув, снова продолжает в тишине вести машину. Когда я уже привыкаю к молчанию, он неожиданно разрушает его, произнося одну-единственную фразу:

— Я верю Вашим подозрениям.

Гораздо позже, уже оказавшись дома, я лежу и смотрю в темный потолок. Несмотря на все попытки заснуть, сон не идет, и я продолжаю бессмысленно пялиться вверх, позволяя мыслям в своей голове бешено скакать. Я прокручиваю в голове слова агента Бьёрна и раздумываю — как теперь это может мне помочь. Затем, внезапно для самой себя начинаю думать — чем сейчас занят Гаспар. Что он делает в такой поздний час.

Наверно он сидит посреди своей тихой квартиры, одной из многих, которые он меняет, когда становится слишком опасно жить в старой. Квартиры, которые так же лишены жилого духа и могут исчезнуть в любой момент. Темно-синяя рубашка обтягивает сильную линию плеч, спины. Гаспар погружен в свои дела, мысли — я не знаю что именно, но уверена, что он не позволяет себе потратить зря время. Как он убивает людей? Будто это небольшая разминка в перерыве между работой? Он находит время на существование обычного человека, он встречается с рыжеволосой женщиной, и он выглядит тем, кем является — просто мужчиной, в чьих манерах не найти изъяна. А каким видят Гаспара его жертвы? Какой он настоящий?

Созданное мною отражение комнаты не меняется, и я делаю такой же ненастоящий, как и все вокруг, шаг к Гаспару. В моей руке вновь кусок стекла.

— Признайся, тебе нравится всё это, — произносит призрачный Гаспар, продолжая сидеть спиной ко мне, — ты ищешь ответов только потому, что тебя пугает правда. Правда не о том, сколько убийств за моей спиной, а о том, что ты могла закрыть глаза на всё лишь потому, что понимала, что можешь мне доверять.

В его голосе звучит такое же настоящее спокойствие, какое имеет Гаспар наяву. Но этот его образ говорит вещи, которые я не хотела бы признавать. У него нет права ковыряться в моих мыслях.

— Ты одинока, хоть и пытаешься это скрыть. Прячешь свое настоящее лицо за ложью, и чем ты лучше меня? Ван, я совсем не против твоей игры, наоборот. Я готов играть с тобой до конца.

То, что говорит созданный воображением человек, слишком правдиво, чтобы я могла это отрицать. Я стою рядом с ним, ощущаю запах свежести, травяного шампуня от еще влажных волос. Рука всё ещё прижимает к его шее осколок, и Гаспар медленно откидывает голову назад, встречаясь со мной взглядом.

Я смотрю в кажущиеся бездонными глаза, где-то на дне которых полыхает пламя.

Ждущие глаза.

Медленно провожу острым краем по прохладной светлой коже. Кровь сперва выступает как след кометы — небольшой полоской. Затем я размахиваюсь и вгоняю осколок так глубоко в плоть, что он почти наполовину исчезает в толще мышц.

Кровь вырывается наружу как вода из прорванной плотины, и этот толчок заставляет тело Гаспара содрогнуться, но в темных глазах нет ни страха, ни боли. Только удовлетворение. Кровь пульсирует, вытекая всё больше и сильнее, а я смотрю в лицо Гаспара, где никак не гаснут яркие огоньки, заполняя собой черноту его глаз и подсвечивая их изнутри.

Глава 14

Чем сильнее становилась осень, тем больше казалось, что в воздухе сгущается невидимое напряжение. Холодный воздух проникал под одежду, солнце больше не согревало даже тогда, когда светило на высоком и по-зимнему голубом небе. Молчание и тишина вокруг не напоминали подготовку природы ко сну, казалось, что что-то ожидается, что-то произойдет. Не могла стереть этого ощущения даже работа над проектом, которая отнимала у меня достаточно времени, чтобы не отвлекаться на ненужные размышления. Я искала нужные решения, проводила подсчеты, а мой затылок сводило от неясного шепота предупреждений, который был слишком тихим, чтобы его понимать, и чересчур очевидным, чтобы не замечать.

Дом молчал, наблюдая за тем, как я хожу от работающего сутками ноутбука к столу, на котором лежала куча листов, исписанных вдоль и поперек. Работа в тишине позволяла мне держать себя в железных рамках, не давая отвлекаться или уходить в сторону. Но это не означало, что все осталось в прошлом и больше не вернется на первый план. Это был тайм-аут.

Ожидание не продлилось слишком долго. Все произошло в день, когда выпал первый снег. Земля выглядела невинной под легким покрывалом, и все вокруг замерло в удовлетворенном молчании. Даже птицы не щебетали громко, перекликаясь между собой почти шепотом. Снежную белизну не нарушало ничто. Под телом, подвешенным на толстых канатах на остове рекламного щита и раскинувшем руки в приветственном жесте, не было крови, несмотря на то, что убитый был превращен в хорошо выделанный экспонат для анатомической выставки, а его кожа лежала внизу, прямо под его ногами. Он улыбался, и эта улыбка была настолько естественной и радостной, словно человек не испытывал боли. Возможно, он умирал с этой улыбкой. Из всего, что было, убийца не забрал ничего, почти ничего, кроме указательного пальца.

Кажется, что вид подобного уже перестал вызывать тошноту. Только отвращение и тянущее под ложечкой ощущение ненависти. Он настолько открыто показывал свое превосходство, смеясь в глаза всем, что казалось — это даже не игра в кошки-мышки, а банальное надирание задницы полиции. Во всяком случае, лицо Бьёрна сохраняло каменное выражение всё время, пока он смотрел на экран, где захлебывались от сенсации новости.

— Он играет с нами, — подытожила Тагамуто, и ее лицо на мгновение отразило хорошо скрываемое негодование. Они вдвоем с Бьёрном стояли около телевизора и смотрели в экран. Само собой, место происшествия и тело оба уже увидели, а сейчас в их головах шевелились все детали механизмов, нацеленных на поимку убийцы.

— Что мешает вам его поймать? — Я развела руками. Сидеть тут, в странной роли полуподозреваемой-полусвидетеля было очень некомфортно.

— Отсутствие четких доказательств и ДНК на теле жертвы, — отозвалась Анна. — Он работает хорошо и чисто.

Бьёрн ничего не сказал, лишь скептически пожал плечами. Он вообще предпочитал больше молчать, чем говорить. Анна еще несколько мгновений изучала мелькающие на экране новости, затем обратила свое внимание на меня:

— Единственный вариант, который мы можем использовать, это попробовать спровоцировать его.

— Я не понимаю, — раздраженно заговорила я, — то вы практически высмеиваете моё утверждение, что убийца знаком мне и спокойно расхаживает по городу, то подталкиваете к тому, чтобы разозлить его и вывести на чистую воду.

Тагамуто явно не испытывала никаких проблем с совестью, она знала свою цель, и это было важнее всего. Поэтому моё возмущение кануло в пустоту, и Анна, как ни в чем не бывало, продолжила:

— Мы попробуем такой вариант развития событий, естественно, если Вы по-прежнему согласны нам помочь.

Она знала, что я не захочу стоять в стороне, и умело манипулировала этим. Дождавшись моего кивка, Анна нажала на кнопку, выключая телевизор, и так же невозмутимо попрощалась, направляясь к двери. Мы остались в небольшой комнате одни. Что-то вроде конспиративной квартиры, где Анна провела нашу встречу, смахивало скорее на пустынную студию, в которую привезли мебель, наскоро её поставили в разных углах, чтобы создать эффект обжитого помещения, и так и оставили всё как есть. Одним словом, вроде и комфортно, но неуютно. Бьёрн казался тут слишком большим, уменьшая размеры и без того крошечного пространства.

— Вы имеете хоть малейшие навыки самообороны? — Казалось, что ему этот вопрос доставляет столько же удовольствия, сколько доставляет обычно мозоль на ноге. Я пожала плечами.

— Немного.

— Можете продемонстрировать?

Он направился прямо на меня — огромная, смертоносная махина, и я едва успела увернуться от удара. Затем, неведомо как, моя шея оказалась в захвате его ручищи, и я запрыгала на месте, пытаясь вдохнуть и не сломать себе позвоночник.

— Так Вы не переживете и пары секунд, когда наш убийца захочет добраться до Вас, — голос Бьёрна звучал так же спокойно, будто он не удерживал моё дергающееся тело. В глазах становилось всё темнее и темнее, и я из последних сил изловчилась и ударила ногой его по голени, почти под коленом. Я помнила, что там всегда больнее всего удары, да и синяки заживают слишком долго. Бьёрн охнул, ослабляя захват, и я выбралась на свободу.

— Я научу Вас паре приемов, — с шумом выдыхая, произнес Бьёрн. Очевидно, я засадила ему ногой слишком сильно, но жалости почему-то не чувствовала. Не я втягивала всех в это, не мне и печалиться.

— Кто был на этот раз? — Спросила я, потирая онемевшую шею.

— Не думаю, что Вам он известен. Занимался нелегальными гонками и поставлял тем, кто платил, специалистов по выбиванию долгов и получению желаемых результатов. Если мы не поймаем нашего красавца, то ему придется плохо, когда его поймают расстроенные мафиози.

Делая вид, что мне понадобилось заправить брюки в сапог, я присела, пряча лицо. Человек, ставивший на Гаспара во время гонок в каменной чаше и выглядевший его хорошим знакомым. Поставляющий дуболомов желающим. Не его ли людьми были те громилы в сарае?

Иногда мне казалось, что существует какой-то определенный план, некая закономерность, которой убийца руководствовался, выбирая свою следующую жертву. А иногда казалось, что единственное, что им руководит — простая прихоть. Они хотят проверить — окажусь ли я такой же прихотью, и смогут ли Гаспара поймать в тот момент, когда он потеряет контроль?

Я разгладила и без того узкие джинсы и поднялась на ноги. Бьёрн смотрел на меня сверху вниз, как огромная каменная статуя с острова Пасхи.

— Великолепно, — заявила я, — значит, будем делать так, как предложила Анна.

***

Ни один предложенный Тагамуто вариант не подходит, более того — каждый из них выглядит так нелепо и искусственно, что я заявляю — если они хотят результатов, то пусть дадут мне самой решать. Высказываюсь я конечно очень грубо, но зато спустя некоторое время Анна вынуждена согласиться и отдать поводья в мои руки.

Из головы не выходит приветствующий своих зрителей труп, с которого снята чулком кожа, словно огромная змея скинула прежнюю одежку. Я снова и снова возвращаюсь к этому сравнению, беспокоящему как ноющий зуб. Сидеть на жестком, ровном полу не очень приятно, я подтягиваю ноги, усаживаясь по-турецки. Когда мои ноги скрещиваются в более приятной позе, я наконец-то понимаю — чем меня зацепила эта мысль. Это же так очевидно, так понятно и всегда было на виду. Костоломы. Трое выпотрошенных.

Каждая жертва оставалась охотничьим украшением, с приложенным к нему посланием, рассказывающим о том — кем был трофей до своей смерти. Боюсь, что если придет мой черед, то Гаспар отрежет мне язык и вылущит мой мозг, как ядро грецкого ореха, вполне очевидно намекая на то, чем я заслужила его гнев. Как же до сих пор не поняла этого Тагамуто, не увидела приложенных к телам своеобразных записок?

Мои мышцы успевают так затечь, что я с трудом шевелюсь. Сколько прошло времени — не знаю, каждая связка ноет, но я не собираюсь отсюда уходить. Облокотившись на прямую поверхность, я успеваю даже немного подремать — будто провалилась в ватное небытие. Выныриваю оттуда я так внезапно, что, кажется, будто глаза закрылись всего на пару секунд. Однако, сгущающиеся сумерки опровергают это, прошло гораздо больше времени. Как бы там не было, я продолжаю сидеть на месте в ожидании.

Даже если он удивлен, то этого не прочитать по его лицу. Гаспар стоит прямо передо мной, рассматривая мою съежившуюся под его дверью фигуру, и, лишь спустя некоторое время, протягивает руку, предлагая помочь подняться. Это весьма кстати, так как мои ноги словно окаменели, и разогнуть их не так-то просто.

— Что случилось, Ивана? — Я не сомневалась, что голос его будет полон неподдельного участия. Рука Гаспара, которую я отпустила с чуть большей поспешностью, чем нужно, еле заметно дергается, словно он хочет возобновить тактильный контакт, но останавливает себя.

Я опускаю глаза, мысленно хлещу себя по лицу, призывая собраться, затем немного хмуро, что вполне соответствует моим мыслям и образу, произношу:

— Нам нужно поговорить.

Лицо Гаспара отражает почти торжество, вперемешку с удовлетворением. Словно он ожидал, что я приду, не смогу оставаться в стороне и приду. Он открывает дверь своей квартиры, придерживает её, пропуская меня вперед.

Я даже останавливаюсь на месте, оглядывая совершенно новое помещение. Прежней квартиры нет, сейчас на полу лежит мягкий ковролин персикового цвета. Большой диван тянется вдоль стены, рабочий стол и несколько плетеных стульев стоят у окна. На небольшой этажерке в углу поблескивает гранями ваза. И в ней рассыпаются пурпурными каплями розы. Я не узнаю прежнюю квартиру Гаспара.

— Проходи, — он кивает на диван, а сам направляется за стеклянно-металлическую перегородку, разделяющую студию и кухню. Осторожно опускаюсь на край дивана, здесь, в этой обстановке, сменившейся как по мановению волшебной палочки, я ощущаю себя немного растерянно. Мои джинсы слишком дешево выглядят на мягкой ткани обивки, а я сама кажусь залетевшей в роскошные хоромы вороной.

Гаспар возвращается, неся поднос с парой чашек. Это своеобразный ритуал, который мы проводили каждый вечер, когда он заглядывал ко мне домой. И сейчас его действия — это тонкий намек, своего рода напоминание о наших встречах. Белый флаг перемирия на момент переговоров.

Мужчина придвигает к дивану стул, располагаясь напротив меня. Он сохраняет между нами дистанцию, давая мне личное пространство и при этом оставаясь в зоне диалога. От предложенного кофе я отказываюсь, этот жест показывает, что я знаю подтекст, но прикидываться, что всё — как прежде, не буду. Гаспар же делает небольшой глоток, осторожно откладывая в сторону, на поднос кофейную ложечку. Он скинул пальто и сидит передо мной, демонстрируя уязвимость, отсутствие угрозы и готовность к диалогу. При этом он ждет, ждет моей инициативы, что я заговорю первой. Я знаю, что Гаспар может ждать своего достаточно долго, если это ему нужно.

— Ты внес за меня залог, — почему я произношу именно это, понятия не имею. Слова выходят наружу мучительно и напряженно, я ненавижу себя за то, что говорю и как веду себя. Но все же помню, что если лгу я, то и мужчина напротив меня — далеко не ангел, и не обычный человек, обманывать которого и медленно пытаться увести за собой в нужную сторону мерзко. Передо мной тот, кто убивает других и не испытывает угрызений совести. Эти мысли помогают мне, но совсем немного. Гадкий, мутный осадок всё равно не оседает.

— Я не хотел, чтобы ты находилась в полиции. Это не самое лучшее место для времяпровождения, — Гаспар пожимает плечами так, словно я сообщила ему, что вода — мокрая.

— В любом случае спасибо. Я верну тебе долг, — выходит гораздо более резко, чем должны звучать слова благодарности.

— Мы друзья, Ван, — напоминает мне он.

— Уверена, что мы никогда не были по-настоящему друзьями, — это не то, что должно было сорваться с моих губ, но такие слова не позволяют мне переигрывать в разворачивающемся акте нашего спектакля.

— И поэтому ты хотела убить меня, пыталась перерезать мне горло, — голос Гаспара звучит с укором, и я не обманываюсь мягкостью его взгляда. Он наблюдает за мной.

— Да, — я киваю, — хотела.

И не уверена, что не хочу этого больше.

Моё заявление не заставляет его, как любого нормального человека, выставить меня за дверь. Гаспар не улыбается, но и не меняет мягкую интонацию голоса, когда интересуется:

— Ты хотела обсудить это?

— Не совсем. Я хотела сказать, что, несмотря на это, с тобой я не ощущаю себя одиноко. С тобой я живая, — каждое слово заставляет мои связки кровоточить.

Ощущение, что я наелась грязи, прямо таки въедается в кожу, и мой жалкий, озлобленый вид соответствует моим словам. Гаспар молчит, очевидно просчитывая варианты того, что я лгу. А затем протягивает руку, чтобы провести по моему лицу так же невинно и без двусмысленного подтекста, словно успокаивает меня.

— Я хочу предложить небольшую сделку, Ван, — моё имя, сокращенное до ласкового прозвища и произнесенное его голосом, хлещет как плеть, оставляющая багровые полосы. Я не дергаюсь, когда Гаспар касается меня, но с большим трудом заставляю себя подавить желание отодвинуться и спрашиваю:

— И что ты хочешь?

Пауза, заполненная самыми странными предположениями, тянется слишком долго.

— Ты вернешь мне свой долг, рассказав то, о чем я буду тебя спрашивать.

Я смотрю на ровную линию шеи мужчины, где маленький розовый след еще напоминает о том, что произошло в прошлый раз. Скоро он пропадет, стирая все то, что я пыталась сделать. Как скоро провалится этот раунд игры? Боюсь, что очень скоро.

Хочется сжать пальцы рук так, что побелеют костяшки суставов. Я киваю, глядя прямо в лицо Гаспару. Очевидно, он понимает, что мне некомфортно, и отодвигается назад, на прежнее расстояние.

— Кто ушел из твоей жизни?

Когда я согласилась на его условие, я ожидала совершенно иного, вопросов, касающихся чего-то более поверхностного и грязного. Поэтому я мысленно спотыкаюсь. Ищу подвох и не нахожу пока.

— Родители.

— Расскажи мне, — Гаспар облокотился на плетеную спинку стула и наблюдает за мной. Его слова выводят меня из равновесия, хотя бы потому, что мне никто никогда не предлагал рассказать, произнести вслух то, что я никак не могла забыть долгое время.

— Перед тем, как все это произошло, мы сильно повздорили. Они уехали. Стоял поздний вечер, зима, и на дороге был гололед. Они умерли не сразу, какое-то время еще пробыли в реанимации. Потом всё.

Это неправильно. Неправильно рассказывать такое человеку, преспокойно убивающему людей и играющему с полицией в кошки-мышки. Неправильно и то, что после того, как я произношу всё это, мне внезапно становится легче. Невероятно легче, чем было все эти годы. И я испытываю еще большую злобу, понимая, что Гаспар — единственный, кто заставил меня выпустить своих демонов наружу, а теперь еще и освободил от давящего груза. Я ненавижу его потому, что понимаю — каждый шаг его имеет определенный расчет, ничего просто так он делать не будет. И это еще более отвратительно — получить помощь из тех рук, которым в другое время не дала бы приблизиться к себе.

Я уверена, Гаспар мог заметить какие-то отблески моих эмоций, но не подал виду. Вместо этого он поднялся со стула и произнес:

— Насколько я понимаю, ты еще не ела. Поужинай со мной.

Этот вечер не похож на те, что были раньше. Несмотря на то, что я хочу есть, кусок в горло не идет. И я чуть ли не давлюсь превосходной рыбой с ломтиком лимона и зелеными оливками. Но ем, ради своих целей и ради того, чтобы хозяин, сидящий напротив меня, не заподозрил моего нежелания воздать должное ужину. Повисшее молчание так же не помогает ситуации. Когда Гаспар отходит, чтобы поставить тарелки возле небольшой мойки, встроенной в цельный комплекс его кухни, я долго смотрю ему в спину. Он весь вечер демонстрирует мне возможность выбора — напасть или играть в согласие. И я до сих пор борюсь с желанием выбрать такой очевидный, но совершенно проигрышный вариант. Именно поэтому я отрезаю себе путь к ошибке, когда произношу, сначала не очень громко, а затем более отчетливо:

— Я думаю, что не права.

Гаспар останавливается на мгновение, отчего его фигура кажется замершей в ожидании. Затем он продолжает свои действия. А я договариваю:

— Мы можем быть друзьями.

Глава 15

После того, как агент Бьёрн едва успевает в очередной раз уклониться от моего кулака, пролетающего перед ним, он довольно хмыкает.

Каждый раз, как мы встречаемся в необжитой полупустой квартире, он заставляет меня снова и снова демонстрировать ему те приемы боя, которым он избирательно меня учит. Я уже догадалась, что они, в большинстве, направлены на отражение нападения. Не на атаку. И это меня раздражает. Нет, безусловно, я однозначно проиграю любому, кто повыше и посильнее меня, но это всё лишний раз напоминает о том, что меня рассматривают как червяка, который скачет перед щукой и может только извернуться и двинуть ее в глаз, когда она попытается его съесть. Тагамуто видит во мне только пешку, она легко спишет меня со счетов, если всё провалится, и я стану мертвой или бесполезной для неё. Я для неё — вещь. Думаю, что и все остальные тоже, и этот холодный расчет заставляет инстинктивно держаться настороже, когда оказываешься частью её плана. Поэтому я с большим удовольствием стараюсь доставить Бьёрну как можно больше моментов драки, где я могу выиграть за счет его массивности.

— Как продвигается ваше расследование? — Я наблюдаю за тем, как он выдыхает и надевает снятый перед побоищем пиджак.

— Никак. Пока никак, — в отличие от Тагамуто, Бьёрн более откровенен. И я пользуюсь этим, когда понимаю, что меня держат в стойле слишком долго. Я сама не откровенна с ними и не собираюсь рассказывать того, что считаю важным.

— Вы продолжаете поддерживать отношения с нашим объектом?

В последнее время такая фраза заставляет меня приходить в необъяснимое раздражение. Слово "отношения" звучит оскорбительно для того, что происходит. Ложь, паутина лжи, игра в прятки в густом тумане. Общение. Видимость общения. Но уж всяко — не отношения. Я уже собираюсь резко ответить, но вовремя спохватываюсь и как можно более спокойно отвечаю:

— Да. Я думаю, что он начинает доверять мне.

— Анна не верит в то, что он — убийца, — напоминает мне Бьёрн.

— Однажды поверит, — я слишком устала доказывать правду. Всё, что мне остается, это ждать. Играть в игру Гаспара и ждать. Рыба ловится долго, но если рыбак умеет ждать и сливаться с берегом, то она сама с удовольствием заглотит наживку.

В этот раз Бьёрн не позволяет мне в одиночку добраться до дома. Он провожает меня до кодовой двери, затем шагает рядом всё время, словно огромный молчаливый зверь. Видя то, как я начинаю озираться, стараюсь держаться от него как можно дальше, чтобы не выдавать себя на тот случай, если Гаспар следит за мной, Бьёрн снисходительно замечает:

— Не стоит так волноваться, он улетел сегодня утром.

Я недоверчиво смотрю на агента, недоверчиво потому, что я ничего не знаю об отъезде Гаспара. А Бьёрн знает.

— Мы получили данные о его регистрации на рейс.

Место, куда улетел Гаспар, агент не называет, видимо не сочтя это нужным. Я почти раздосадована, и противный голосок внутри уточняет, что меня злит тот факт, что Гаспар ничего мне не сказал.

В этот раз Бьёрн сопровождает меня до порога дома. Очевидно, что отсутствие Гаспара в городе позволяет ему открыто перемещаться в компании со мной. Он слишком профессионально оглядывает периметр, и я уверена, что ни одна деталь не ускользает от взгляда агента. Возможно, что все происходит как раз так, как надо. Открыв дверь, я предлагаю ему заглянуть в дом и выпить чего-нибудь. На улице уже достаточно холодно, и горячее — отличный предлог, против которого весьма сложно устоять. Бьёрн не исключение, и его согласие весьма предсказуемо.

На мгновение я понимаю, что мой дом требует капитальной уборки. Хлам на столе в гостиной, стопки книг и бумага. Не то, чтобы слишком грязно, но все таки работа отняла слишком много времени, безмолвно захватив всё моё пространство.

Пока варится кофе, я объясняю Бьёрну где находится ванная комната.

Тик-так.

Тик-так.

Он аккуратным движением вешает свой пиджак на стул, расправляет складки. И неторопливо поднимается по лестнице.

Как только Бьёрн скрывается, и слышно, как с легким скрипом открывается дверь ванной, я срываюсь с места. У меня есть две минуты для того, что я планировала всю последнюю неделю. Правый карман пиджака. Телефон. Слава богу, на нем нет блокировки экрана. Подключение телефона к ноутбуку через шнур занимает больше, чем я планировала, и я начинаю испытывать легкую панику. Рабочий стол, папка с названием "Разное". Когда я репетировала происходящее, больше всего времени у меня уходило именно на то, что было в папке. Я отстаю от графика. На мониторе появляется полоса загрузки, и я ощущаю, как сердце начинает колотиться где-то в висках и почти под челюстью, угрожая выпрыгнуть наружу. Только сорок процентов установлено, а моё время уже истекает. Кажется, я где-то просчиталась. Семьдесят процентов. Я почти слышу скрип открываемой Бьёрном двери, и меня прошибает холодный пот. Девяносто девять процентов. Бьёрн закрывает за собой дверь. Отсоединение телефона и почти прыжок через всю комнату — полторы секунды.

Агент Гис выходит на кухню, и на столе стоит чашка ароматного кофе.

— Молоко? Сахар? — Я поворачиваю к нему голову, покачивая в руке бутылку и удерживая дверцу открытого холодильника.

— Спасибо, но я обойдусь только кофе.

Оказывается, Бьёрн умеет улыбаться, и это заставляет меня невинно ухмыльнуться ему в ответ. Когда он уходит, я запираю дверь и возвращаюсь к ноутбуку. Если его телефон имеет синхронизацию с домашним ноутбуком, то программа проникнет и туда, а дальше кейлоггер автоматически сообщит обо всем, что будет делать Бьёрн. Если мне повезет, то я смогу узнать гораздо больше.

Если повезет.

Почти четыре часа напряженного ожидания, во время которого я срастаюсь с ноутбуком как сиамские близнецы. Кажется, что в глазах начинает рябить, и медленно подступает головная боль, но я не покидаю своего поста. За окном давно стемнело, и я передвигаюсь по дому, закрывая шторы и держа в одной руке ноутбук. Очевидно, что судьбе очень нравится моё движение вниз по наклонной дорожке, нарушающей все законы и пункты конституции. Потому, что через какое-то время малютка-программа начинает демонстрировать то, что делает Бьёрн. И я не верю своим глазам, не верю в такое огромное удачное совпадение. Агент Гис заходит в систему. Все, что мне надо — повторять его действия. Очевидно, что используемый им пароль — не токен, одноразовый ключ, но я не рискну воспользоваться им снова даже при том, что теперь на моем стареньком ноутбуке стоит программа, прячущая меня от чужих глаз. Глаза тех, кто контролирует эту систему, легко увидят меня за пару секунд, обойдя все доступные человеку, вроде меня, защиты. Поэтому я просто иду за агентом, держась в его виртуальной тени.

У меня нет времени на удивление и недоумение. Нет возможности обдумывать всё прямо сейчас. Есть только шанс делать скриншоты и скачать то, что в достижимых пределах. Я отдаю себе отчет, что это уже второе преступление, которое я совершила за последние шесть часов. Когда я открою файлы, являющиеся, по сути, личными документами, если не документами, имеющими значение для следствия, то это будет третьим нарушением закона. И, кажется, что они будут далеко не последними. Я до сих пор делаю свои грязные дела, имея на чаше весов лишь желание выжить назло всем и узнать правду о происходящем.

Я отключаю ноутбук, надеясь, что все прошло без проблем. Для подстраховки всё, что я получила, скопировано на флэшку, а оригиналы удалены с компьютера. Настало время мне идти за большой чашкой кофе и чем-то съедобным, чтобы затем, с новыми силами вернуться к тому, что ожидает меня в виде нескольких фотографий.

Гаспар Хорст смотрит на меня с фотографий, сделанных наблюдением, и кажется, что он прекрасно знает о своей "свите". Он словно целенаправленно поворачивается к камере, предоставляя ей возможность запечатлеть его лицо. На первой фотографии его закрывают темные очки, на второй — Хорст снимает их одной рукой и смотрит куда-то рядом с фотографом. И его необычные глаза посмеиваются, пряча где-то на своем дне за этой смешинкой холодную оценку ситуации.

Ничего больше. Только две фотографии.

Вернувшись обратно к столу с новой чашкой кофе, от которого у меня скоро будет передозировка, я сажусь и продолжаю смотреть в экран, с которого взирает на мир Гаспар.

Пока я продолжаю бессмысленно смотреть в монитор, в каком-то углу звонит мой телефон, похороненный заживо под горой газет. Помяни черта, он и явится. На экране высвечивается имя Гаспара, и я медлю, решая — отвечать на звонок или нет. Затем нажимаю на зеленую клавишу.

— Как твои дела? — Интересуется он так, словно ему действительно важно это знать.

"Отлично. Я знаю, что ты жестокий и опасный убийца, которого никак не могут поймать. И я знаю, что пляшу наживкой между тобой и не менее жестокой Анной Тагамуто с ее другом из бюро безопасности".

— Все нормально, — я смотрю на морщины, разбегающиеся веером от глаз Гаспара на фотографии.

— Прости, что не позвонил раньше, я был вынужден уехать по делам, — вероятнее всего, он сейчас сидит в мягком кресле, расстегнув ворот рубашки и наслаждаясь вечером. Неважно, что он делал перед этим — убивал или вел непринужденную беседу и строил новые ходы в своих хитроумных планах.

— Не стоит так волноваться о том, что я не в курсе твоих перемещений, — я действительно не могу понять — почему он так ведет себя, словно ему нравится изображать заботу обо мне.

— Позволь мне заметить, что это звучит не слишком вежливо, — голос его смеется, он смеется надо мной, как взрослые смеются над детскими причудами, — завтра обещают сильный дождь, так что не выходи на улицу лишний раз. В такую погоду слишком легко заболеть.

Эта банальная фраза звучит так, что спустя секунду я напрягаюсь, понимая, что где-то глубоко под словами о дожде спрятан другой смысл. Возможно, это предупреждение о том, что он знает о моих встречах с Тагамуто и Бьёрном.

— Когда ты вернешься? — Последнее, что мне нужно, так это лишиться своей головы из-за нелепого прокола.

— Как только улажу все дела. Не беспокойся, Ван, всё будет хорошо.

Всё будет хорошо, Гаспар. Но я сама в это не верю.

***

Бессонница и редкие провалы в кошмарные сны не способствовали тому, чтобы на утро я была способна соображать. Вопреки предсказанию Гаспара, которого я старалась вспоминать как можно меньше, на улице не было дождя. И это лишь способствовало тому, что я испытывала самые неприятные эмоции.

В полдень мне пришлось уехать, чтобы решить некоторые проблемы, связанные с тем, что по моим подсчетам на проект требовалось гораздо большие затраты, чем было заявлено. Работать же с тем минимумом, который предложили, было неудобно как мне, так и будущим хозяевам проекта. А моё начальство упорно не хотело обратить внимание на такую мелочь, как недочеты в составленном плане. Затем вернулась домой, оглядываясь по сторонам. Мне казалось, что за мной следят внимательные и цепкие глаза, и я готова была шарахаться от каждого куста.

Не знаю, чего хотелось больше — того, чтобы Гаспар был тут, и можно было знать наверняка, что это именно он ходит за спиной, как неумолимая Смерть. Или же хотелось сбежать куда глаза глядят, как можно дальше, чтобы больше не сталкиваться с всеми монстрами из чересчур глубокого омута. Я наверно предпочла бы убежать. На какой-то момент мне не хотелось больше разбираться в том, во что я ввязалась, даже то, что Гаспар пытался меня убить, уже не казалось стоящим того, чтобы жертвовать всем ради истины.

Почти возле дома меня окликнули по имени, заставив вернуться к реальности из мрачных размышлений. Дядя Саул выпускал редкие кольца дыма и покашливал, его легкие уже давно были пропитаны табаком, и теперь мужчину мучал хронический бронхит. Впервые за весь день я улыбнулась, помахав ему.

— Как дела, девочка? — Только Саул называл меня так, и это было приятно. Словно я возвращалась в далекое прошлое, где еще не было ни монстров, ни мрачных будней жизни.

— Неплохо, — я направилась к старику.

— Заглянешь ко мне? У меня есть коньяк.

Когда вокруг одно сплошное дерьмо, низкое качество алкоголя перестает играть какую-то роль. Но об этом я не сказала вслух. Я не интересовалась никогда — как живет Саул, а он в свою очередь никогда не расспрашивал о том, что происходит в моей жизни. Поэтому я была достаточно сильно удивлена, когда он налил мне стакан и неожиданно произнес:

— У тебя дома есть оружие?

Я чуть не поперхнулась и удивленно воззрилась на Саула.

— Зачем оно мне?

— В наше время никогда не знаешь — когда понадобится постоять за себя, — как-то уклончиво ответил Саул, — тебе бы не мешало чем-то защищаться.

Я подумала, что при тех событиях, которые разворачивались вокруг последние несколько месяцев, мне не поможет то, что стреляет и режет. Только то, что лежит в моей черепной коробке, сможет найти выход.

— Не беспокойся, дядя Саул, — я пожала плечами, — что такого может случиться, что не изменит хороший удар в пах или в глаз?

Саул хохотнул. Звук, который он издал, походил скорее на сипловатый короткий лай.

— Было бы так всегда, девочка, было бы так всегда, — Саул покачал головой.

***

Вероятно, что я становилась параноиком, так как весь вечер мне не давало покоя размышление над словами Саула и Гаспара, когда я вернулась домой. Я называла Гаспара тем именем, каким знала, но заставляла себя привыкать к тому, что этот человек на самом деле является другим. Однажды я и это знание станем одним целым, но сейчас мне было сложно соединить всё воедино.

Возможно, хоть этой ночью мне удастся поспать нормально и долго. Я обложилась подушками, такими мягкими и уютными, что казалось, будто я очутилась в большом гнезде. Подтянула одеяло, подтыкая его по краям, как в детстве, когда веришь, что подворачиваешь его, чтобы под него не забрались чудовища. Кажется, это сработало, и я заснула. Крепко, глубоко и без сновидений.

Первым проснулось обоняние. Оно ощутило отвратительный, тяжелый запах дыма, вползающего как рептилия в комнату. Затем завопил дыхательный центр мозга, когда в легких оказалась оседающая на стенках бронхов и будто бы закупоривающая их вязкая гарь из втянутого носом дыма. После этого все тело полностью проснулось, подчиняясь воплям всех нервных окончаний об опасности. Я вскочила с кровати так резко, что, и без того, задурманенная голова закружилась, и на меня почти бросился пол. В комнате стоял такой плотный дым, что, когда я включила маленький ночник, его серую массу можно было почти потрогать наощупь. Кашляя и закрывая рот и нос, я выглянула вниз. Где-то потрескивало пламя, не так интенсивно, чтобы подумать о бушующем костре, но достаточно для того, чтобы источать тонны дыма и угара.

Вернувшись обратно в комнату и моргая слезящимися глазами, я добралась до окна и приоткрыла нижнюю створку. Этого достаточно для того, чтобы выбраться наружу, так как верхнюю часть заклинило. Телефон, который я накануне не поставила по глупости на зарядку, мигал индикатором. Все беды происходят от глупости, все беды в этом мире. Пока я ждала ответа службы спасения, то надеялась, что телефон не отключится до того, как меня соединят с диспетчером или же во время разговора. Я говорила быстро, но достаточно разборчиво, и вежливая, спокойная женщина попросила меня постараться не паниковать, пообещав, что пожарный наряд прибудет в ближайшие минуты.

Понимая, что внизу слишком много огня и дыма, который убивает так же хорошо, как и пламя, я протиснулась через нижнюю часть окна и вылезла на узкий карниз. В горле нещадно драло, и каждый новый глоток воздуха доставлял боль, словно я впихивала в легкие парочку ножей. Скорее всего, я бы так и торчала на карнизе, пока не хлопнулась вниз. Но в замутненном мозгу возник план, следуя которому я добралась до края и спустилась вниз по водосточной трубе. Лишь то, что железные штыри, на которых она держалась, были укреплены на совесть, я смогла слезть. Ссадины на руках были более легкой расплатой, чем вероятная смерть в дыму. Когда я задрала голову, из окна выползали серые клубы, отчетливо видимые в рассветном сумраке.

Позднее, я сидела, закутанная в казенный плед из машины скорой, а меня осматривал пожилой спасатель. Я наблюдала, как пожарные, выломавшие дверь, замок у которой почему-то заело, тушат пламя, сожравшее первый этаж. Почему-то я размышляла о том, что это хороший повод навести теперь в доме порядок, сменить кухню и мебель. Кажется, мой мозг просто угорел в дыму и выдавал какую-то околесицу. Старший пожарного расчета сказал мне, снимая каску и вытирая испачканное гарью лицо, что произошло замыкание, и оно спровоцировало пожар. Затем его оттеснил в сторону спасатель, который непререкаемо заявил, что мне нужно поехать в госпиталь для перестраховки. Скорее всего, у меня ожог дыхательных путей, и отравление угарным газом. Я замерзла, устала, голова кружилась, и вместо того, чтобы отказаться, я промычала, что согласна, и закрыла глаза. Мне хотелось спать, просто лежать и спать, но этому мешало обжигающая боль в горле. Так что, я была вынуждена признать правоту спасателей и оказаться в госпитале.

Глава 16

Белый цвет успокаивает, но иногда он раздражает. Особенно, если глаза воспалены, слезятся и смотреть на этот яркий белый цвет просто больно. Поэтому я либо находилась с закрытыми глазами, либо старалась глядеть на коричневую деревянную тумбочку возле кровати, если мне надо было с кем-то разговаривать.

Моим первым посетителем, вошедшим в палату около часа дня, была Анна Тагамуто. На фоне светлой больничной стены она казалась большой и опасной пантерой в темном пальто, подчеркивающем её стройную фигуру. Вероятно, что заглянуть ко мне она смогла в перерыве между работой, так как под расстегнутым пальто виднелся бейдж. Если бы я не ненавидела Анну за ее расчетливость, доходящую до цинизма, я бы восхищалась ее умом, разыгрывающим каждую партию так, как не каждый шахматист сможет провести свою игру. Но я ее не любила, и я знала другого человека, который до сих пор разбивал в пух и прах любые защиту и нападение.

Она пришла, не скрывая того, что больше всего ее волнует два вопроса — что произошло на самом деле, и в состоянии я продолжать наше сотрудничество. Анна будто родилась такой — холодной, целеустремленной и берущей все преграды на своем пути. Сейчас она мгновенно оценила моё состояние, запомнила всё сказанное и раздумывала над чем-то.

— Расследование заходит в тупик, — наконец произнесла Тагамуто, — больше нет убийств, а это значит, что он залег на дно.

— Разве Вам мало тех жертв и того, что удалось найти? — Я понимала ход действий, но знала слишком мало, чтобы не задавать глупых вопросов. Анна видимо знала это и подошла ближе к больничной кровати, на которой сидела я.

— Проблема в том, что чем ярче и театральней действия убийцы, тем больше он дает ключей к своей поимке.

— А теперь тишина, и у вас не хватает деталей для мозаики, — мне совсем не нравилось то, что следовало из этого.

— Именно. Те убийства дали нам несколько подозрений, но они не приблизили к тому, кто их совершил.

— Вы имеете право рассказывать мне такое? — Я просипела последние слова и закашлялась. Анна буднично отозвалась, протягивая мне стакан с лекарством, стоящий на тумбочке у кровати:

— Не имею, но ведь никто не сказал, что это то, что написано в документах следствия. Да и наше с вами сотрудничество так же лежит за пределами отчетов.

— Вы хотите спровоцировать его, — озарение не было неожиданностью, но от этого не становилось менее тошнотворным.

— Я хочу поймать опасного убийцу, — глаза Анны оставались спокойными и внимательными к мельчайшим деталям, таким как эмоции, легко читаемые на моем лице. И я опустила взгляд на расчерченный квадратами пол. Теперь, когда я знала гораздо больше о Гаспаре, я догадывалась, что всё гораздо более запутанно и сложно.

— Я свяжусь с Вами, когда продумаю дальнейшие шаги. А пока — поправляйтесь.

Тагамуто закрыла за собой стеклянную дверь и отошла вглубь, к посту медсестер.

То, что сказала Анна, не давало возможности расслабиться и валяться в кровати, как полагается больному. Кажется, что у меня такой роскоши, как лежать и бездействовать, вообще не было в сложившейся ситуации. Становилось понятно, что Тагамуто готова к самым радикальным действиям, и теперь ей нужно новое убийство, новая "свежая кровь", которая приблизит ее команду к поимке добычи. Она даже знала, кого может отдать в качестве необходимой жертвы.

Я перестала смотреть на прямую спину Тагамуто, всё еще находившейся за дверью палаты, и закрыла глаза. Более насущной проблемой было то, что ждало меня дома — грязь, разруха и новая головная боль. Менять проводку, которую мне провели год назад. Возможно, я плохо разбиралась в электричестве, но мне было непонятно — что могло спровоцировать пожар. Вроде никаких проблем раньше не возникало, так с чего вдруг они появились сейчас?

День посещений не закончился. Снова открылась дверь, и светлая шторка стукнула по стеклу, заставляя меня приоткрыть глаза, в которых будто песка насыпали.

Хорст стоял у стены и смотрел на меня. Пришлось моргнуть несколько раз, чтобы было не так больно глазам от светлого цвета краски. Гаспар шагнул вперед, придвинул к кровати стул и сел на его край, кинув перед этим пальто на спинку стула.

— Как ты себя чувствуешь, Ван? — Если его глаза были такими же, как глаза Тагамуто — непроницаемыми и спокойными, то голос отражал беспокойство. Я хмыкнула и сипло поинтересовалась:

— Ты так быстро вернулся?

Гаспар рассеянно улыбнулся, словно его позабавил мой вопрос, и оглядел стоящую возле кровати систему капельницы.

— Деловые поездки всегда не такие долгие, какими кажутся. Думаю, что мне не стоило уезжать вообще.

Он осторожно поправил одеяло, которым я была укрыта. Я бросила взгляд туда, где стояла Тагамуто, немного запоздало понимая, что только что произошло. Агент Тагамуто и Гаспар Хорст, находящийся на прицеле у неё, столкнулись почти лицом к лицу. Анна стояла, беседуя с кем-то из персонала, но ее глаза были устремлены сюда, в палату. И она фиксировала всё, что происходило. Возможно, сейчас в ее голове окончательно укоренялись мысли, которые не сулили ничего хорошего.

Когда я снова посмотрела за пределы палаты спустя минуту, Тагамуто там уже не было. Не знаю, обратил ли внимание на мои поглядывания в сторону Хорст, но он всецело был занят наблюдением за моим состоянием и показанием всяких приборов. Я бы даже поверила в то, что он сильно обеспокоен, если бы не знала, что он из себя представляет. Гаспар заставил меня рассказать ему то, что случилось, а затем просто велел больше ни о чем не думать и слушаться врачей. Это выглядело так, словно со мной сидел близкий родственник, которому крайне важно моё состояние.

— Почему ты так стараешься быть частью моей жизни? — Не удержалась я, сделав вид, что не заметила его неодобрение того, что я снова разговариваю жутким хриплым голосом. Выражение его лица было некоторое время терпеливым, как у людей, реагирующих на глупые и очевидные вопросы.

— Мне нравится делать то, что я делаю, — а вот в голосе Гаспара слышалось некоторое раздражение, и я знала, что выгляжу со стороны законченной дурой. Но приходилось быть ею, чтобы держаться на плаву.

— Я хотела сказать тебе спасибо, что приехал сюда, — не знаю, было ли это в какой-то мере правдой, но и ложью тоже не было. Хорст улыбнулся, и от его глаз снова разбежались морщинки. Он ничего не ответил, просто положил свою руку поверх моей и пожал ее доверительно и тепло.

Выглядел Гаспар уставшим, и я подозревала, что он как-то узнал о случившемся, еще находясь там, где был вчера, и вернулся так быстро, как только смог.

Раньше я никогда не обращала внимания на то, что иногда мысли Гаспара напоминали о себе, особенно когда тот был слишком погружен в размышления. Их выдавали две морщины на широком лбу и одна — возле бровей, еще пара возле линии губ придавала лицу Гаспара ироничное выражение. Это был крепкий, сильный мужчина, но то, что пряталось в нем, и то, что прятал он сам, иногда проскальзывало, накидывая на его внешность еще десяток лет. Но прятал он свое второе Я и его владения слишком хорошо, чтобы кто-то мог заметить их. Человек, сидящий рядом со мной и держащий мою руку, не был тем, кем был тогда, когда оставлял после себя очередной труп.

Не помню, как я отключилась. Когда же открыла глаза, то было уже утро, и я подумала, что всё это мне привиделось. Не знаю, если раньше моё состояние было мрачным, то в последнее время всё выглядело так же, как чернила в бутылке. Мрак, беспросветный и безысходный. Там, где была забота, была лишь ее видимость, за которой пряталось пиршество полуразложившихся остатков этой заботы. Там, где должна была быть семья, давно уже было пустое и поросшее бурьяном поле. И так неправильно, и этак неверно. Было бы разумней держаться как можно дальше от всех, позволяя развиваться аутизму, взамен не причиняя себе вреда от контактов с людьми. Но я упустила этот поворот, и теперь моя телега летела под откос на всех парах.

Пока меня осматривал снова врач, с которым я немедленно стала торговаться о выписке домой, мозг предоставил мне одну гипотезу, которая еще больше добавила мрака в мои мысли. Я внезапно подумала, что возможно, слова Гаспара о дождливой погоде касались не моих встреч с Тагамуто. Акцент был на намеке не покидать дом. А это могло значить лишь то, что он меня предостерегал от чего-то, что должно было случиться. Как и дядя Саул, туманно говоривший о том, что мне нужно защищать себя.

Гаспар и Саул оба что-то знали.

Градус тайн и обманов накалялся, и он вплетал все больше людей и ситуаций в свой водоворот. После того, как врач в мягкой форме заявил, что готов отпустить меня, но только завтра, после того, как окончательно убедится в нормализации состояния, я знала, что делать. И Гаспар, и Тагамуто будут знать всё о моих шагах, а этого я не собиралась допустить.

Я прогуливалась по коридору, будто направлялась куда-то, пока не дошла до случайно оставленного кем-то на скамейке пальто. То, что мне было нужно, попалось не сразу, но поиски того стоили. Мысленно извинившись перед тем, чье пальто я накинула на себя, я направилась к выходу. Конечно, светлые штаны, торчащие из-под мужского пальто, выглядели слишком глупо, но так, по крайней мере, меня никто не остановит. Люди слишком редко утруждают себя вниманием к прохожим, забывая их через пару-тройку секунд. Прогулки пешком полезны для здоровья, но перед ними не стоит лежать в больничной постельке. Сразу начинаешь ощущать легкое гудение в ногах, а потом каждая мышца напоминает о том, что она оценила твои старания. Я собиралась вернуться домой, переодеться, а затем найти Саула и вытрясти из него всё, что он знал. На какой-то момент я подумала, что мать не просто так недолюбливала своего родственника.

Вопреки моему ожиданию, дом выглядел не так уж плачевно. Следы гари и копоти требовали нескольких часов уборки, но в целом всё было терпимо. Заинтересованно я разглядывала следы пламени на стене в одном месте, где оно началось и причинило наибольший ущерб. Самое интересное было в том, что здесь действительно было что-то не так, а что — понять я не могла. Пламя началось отсюда. Всё электрическое оборудование и проводка в доме были новыми и не могли послужить причиной пожара. Я окинула еще раз взглядом комнаты и пошла к двери. Были проблемы поважнее грязи на стенах.

Дом, где жил Саул, стоял на самом пригорке, в стороне от других. С крыльца можно было увидеть всё, что происходило вниз по улице, располагающееся как на ладони перед тем, кто стоял возле дома. Сколько я помнила, возле дверей лежала старая железная бочка, из которой вылезал вьюнок, давно спрятавший весь ее остов под своей зеленью. Сейчас, когда стояла поздняя осень, бочка лежала на боку, демонстрируя облезшую краску и яркую ржавчину бортов. Обычно Саул находился где-то недалеко от двери или в гостиной, или в небольшой мастерской, которую он сделал из кладовки, и появлялся дядя на пороге достаточно быстро. Но в этот раз царила мертвая тишина.

Я стукнула еще раз и запоздало заметила, что дверь не заперта. В другой раз совесть напомнила бы мне, что заходить в чужой дом — неправильно, но сейчас она молчала. Внутри было тихо и пустынно. Наоборот, в доме было настолько пусто, что казалось, что уже много лет дом заброшен. Я обошла его полностью, встречая лишь пустые комнаты, вещи, к которым никто не прикасался, позволяя пыли ложиться тонким слоем на их поверхность. Затем вернулась назад, чтобы вертеться на одном месте, как потерявшая след собака. Но больше всего меня интересовало внезапное исчезновение Саула. Он жил здесь все время с момента моего переезда сюда, и к нему было легко привыкнуть, как к вьюнку на старой бочке. Я знала, что дядя Харпер — военный человек, прошлое которого полно своих секретов, но мне было сложно представить, что он возьмет и бесследно исчезнет в один момент. И каждый раз все предположения о происходящем словно натыкались на огромную стену. Саул знал что-то обо всем, и он мог помочь мне. Его внезапное исчезновение не могло сойти за случайность.

Я обошла кругом дом ещё раз. Но Саула нигде не было. Казалось, что дом похож на отжившую своё шкуру, которую скинули за ненадобностью. А я разглядываю эту шкуру и пытаюсь понять — куда делся её хозяин. Пикап стоял на своем месте, и одна из дверей приоткрылась. Я заглянула в окна, предположив, что хозяин находится внутри. Я уже была готова даже к тому, что дядя умер, занимаясь каким-то делом. На сидении водителя белел прямоугольный конверт, и я осторожно подняла его. Вещь лежала так, словно ее специально положили на видном месте, зная, что так она быстро бросится в глаза. Ни подписи, ни адреса. Я оглянулась вокруг, а затем надорвала конверт, вскрывая его.

«1309»

На вложенном внутрь листе плотной белой бумаги были отпечатаны только четыре цифры и больше ничего. Я оглядела и сам конверт, и лист со всех сторон, но так ничего и не нашла. Очевидно, что эти цифры что-то обозначали, явно очень важное и предназначенное для того, кто мог знать — о чем они говорят. Подумав, я сунула конверт в карман, решив, что подожду возвращения Саула и отдам ему бумагу, раз уж она лежала в его машине.

Саул не появился ни через час, ни через три часа, и я поняла, что он не вернется вообще. Что бы ни произошло с ним, этот дом будет пуст. Дядя ушёл дальше по своей дороге, даже не попрощавшись со мной. Наверно, пора привыкнуть терять людей и не надеяться, что подаренное ими тепло будет вечно рядом.

***

Гарь со стен отмывалась не очень просто, и было понятно, что на то, чтобы навести порядок в доме уйдет не меньше трех-четырех дней. Я вынесла все то, что было безнадежно испорчено огнем, и поняла, что в доме стало гораздо просторней, чем было раньше. Удивительно, но уже второй день никто меня не беспокоил, словно о моем существовании все забыли. А на утро третьего дня меня разбудил звонок сестры. Спросонок я сперва не сразу сообразила — кто мне звонит, настолько изменился голос Нины. Она как обычно болтала много и не по делу, но теперь казалось, что она болтает машинально, что-то обдумывая и выжидая. Можно было, конечно, решить, что я вижу то, чего нет, на пустом месте, но в последнее время я усвоила еще один урок — прислушиваться к тому, что кажется.

Это подтвердилось спустя несколько минут, когда Нина вдруг заговорила безразличным тоном:

— Знакомые продают очень милую квартиру в центре города. И от нас недалеко, и все, что нужно, всегда рядом.

— Рада за твоих знакомых, — отозвалась я, начиная чувствовать подвох.

— Не хочешь съездить и посмотреть? — Спокойно поинтересовалась Нина.

— Нет.

— Послушай, ты можешь сколько угодно артачиться, но ты должна продать дом. Твое поведение выглядит смешным, словно ты пытаешься доказать, что твое отшельничество — это вызов всем вокруг, — то, как спокойно и холодно говорила сестра, задело меня.

— С каких пор ты лезешь не в свои дела? — Стараясь сдержаться, я говорила как можно медленней.

— Это не твое дело, это то, что ты должна сделать, если у тебя есть хоть капля ума, — женщина, которая говорила со мной, больше не играла в родственников.

— Должна? — Я выпрямилась на кровати.

— Обычно никто не испытывает судьбу, сообразив — что надо делать еще с первого раза. Ты не понимала намеков, но вряд ли не могла понять и прямого толчка к действиям все эти несколько раз. Скажи спасибо за то, что всё обошлось без крови. Мы думали, что пара дней взаперти научит тебя уму-разуму.

Не то, чтобы я была шокирована до потери дара речи, но глаза мои медленно вылезали из орбит от удивления.

— Ты знала? И ты тоже принимала в этом участие? — Наконец поинтересовалась я, прерывая тишину.

— Это были вынужденные меры.

Я называла ее своей сестрой все эти годы.

— Не надо пафоса, Ивана, — отозвалась Нина.

— Это для тебя просто пафос? — Кажется, что я была на грани потрясения, хотя и думала, что уже повидала достаточно много за всё это время.

— А для тебя, пятна проказы на теле нашей семьи это, конечно же, святая истина, — яд, сочащийся из голоса Нины, был просто осязаем. — Сейчас это не имеет никакого значения, — продолжила она, — ты должна продать дом. На кону слишком многое. Я не хочу оказаться на улице и жить в трущобе лишь потому, что ты не способна продать дом и отсрочить этим наши с Аланом финансовые проблемы.

Я понятия не имела, о чем она говорит, поскольку все мои мысли разом покинули голову, и вместо них там находилась ватная пустота. Я так и молчала, не отвечая на то, что говорила Нина, пока не повесила трубку, прервав ее на середине монолога.

Будь я помладше, то все происшедшее повергло бы меня в ступор, из которого пришлось бы долго выходить. Но сейчас какие-то участки моего мышления получили дополнительную закалку и не позволяли мне съехать с катушек. Какая-то часть меня ощущала предательское облегчение, что с меня словно спала вина за то, что я никогда не могла преодолеть пролегающую между нами пропасть.

Пора было составлять список вопросов, требующих решений. Я прошла к шкафу босиком по холодному полу, вытащила из кармана белый, сложенный пополам конверт и снова вынула из него листок с четырьмя цифрами.

1309

Четыре цифры. Неизвестный код, шифр, адрес, имя, одним словом — что угодно.

Мне действительно надо было иметь что-то для собственной защиты. Потому, что чутье подсказывало — нарастающий ветер превращался в торнадо.

Глава 17

Кабинеты агентов выглядят совершенно не так, как их представляет зрителям кино. Это очень компактное, заполненное только самым нужным и важным помещение, в котором нет никакого намека на легкомыслие и отдых. Только пара фотографий, портретов первых лиц страны над столом, да и то, они лишь укрепляют сидящего лицом к ним в мыслях о том, что тут нет места ничему, что выходит за рамки долга и обязанностей. Впервые я сидела перед агентом Тагамуто и ощущала себя совсем некомфортно, чего она даже не замечала, занятая ожиданием ответа на свой вопрос.

— Какие отношения связывают вас? — Когда Анна хотела добиться своего, она была терпелива как время и настойчива как вода, точащая камень.

— Никакие. С его стороны — нечто вроде дружбы, — я действительно не знала ответа на ее вопрос и сама отдала бы многое за правду. Анна мне не верила, и я ее понимала — после сцены в госпитале она не видела подтверждения моим словам, а наоборот, наблюдала их полное опровержение.

— Вы хотите сказать, что не знаете — почему тот, кого Вы считаете разыскиваемым убийцей, фактически знает каждый Ваш шаг?

— Да, — не моргнув и глазом, ответила я.

— Не знаете, почему ваши действия известны ему до того, как это становится известно мне и агенту Бьёрну?

— Да, не знаю.

— Возможно, Вы не с нами, Ивана? — С таким же спокойствием Тагамуто загнала бы мне иголки под ногти и наблюдала бы, как я с воем катаюсь по земле, ожидая признания.

— Я хочу только одного — чтобы мне не приходилось вздрагивать каждый раз от мысли, что я буду следующей, кого ваш Художник превратит в очередное анатомическое чучело, — может, повышать голос в кабинете агента на самого агента было глупо с моей стороны, но то, что говорила Тагамуто, приводило меня в бешенство.

Тем не менее, она поняла, что немного перегнула, и пошла на попятную.

— Мы прилагаем все силы для того, чтобы вывести его на чистую воду. Вы — наш единственный шанс завершить начатое, поэтому так важно, чтобы между нами было взаимопонимание, — Анна протягивала мне белый флаг так, как могла и умела.

Но верить этому тоже не стоило. И когда она изложила тот план, который должен был сработать для установки ловушки, я поняла, что ни о каком сотрудничестве никогда речи и не шло. С самого начала Анна разрабатывала план, в котором было лишь две фигуры — она и убийца. Все остальные были инструментами, способствующими ее действиям.

Несмотря на холодную ясную погоду, я сидела на небольшой скамейке у замершего на зиму фонтана. Еще весной мне казалось, что моя жизнь настолько тиха и бесцветна, что в ней тускнеют любые краски. А теперь я хотела вернуть те тусклые дни, понимая всю их прелесть размеренности и спокойствия. Я не готова. Я не смогу удержать тот груз, который продолжал увеличиваться, пригибая меня к земле. Больше не хотелось бороться, слишком неравными были силы. Небо было голубым и высоким, как всегда в холодное время года. Ветер изредка гонял по дорожкам какой-то мусор, шурша им и нарушая тишину.

Когда равновесие не восстановить никаким способом, есть только одно решение — заглянуть в себя. Найти то, что способно остановить падение осколков самого себя. И в моем случае это было море.

Оно сплеталось в картинку прямо посреди площадки со старым фонтаном. Его волны тихо рокотали, набегали на песок, в котором вязли ноги. Море мурлыкало свою вечную песню и баюкало мечущиеся мысли. Светлое небо опускалось в море и сливалось с ним, так что невозможно было понять — есть ли граница между ними, или ее нет. И, подчиняясь однообразному движению, мысли возвращались на свои места, сознание восстанавливало свою целостность, и откуда-то приходила уверенность в том, что все разрешимо.

Я не вернулась домой, а зашла в ближайший бар, взяла себе виски и устроилась в углу зала. Торопиться больше некуда, снежную лавину толкать не надо — она и сама понесется вниз, увлекая всё за собой. Важно только не остаться погребенной ею. Я пила обжигающий виски и мысленно расставляла происходящее по полочкам.

Агент Бьёрн вошел в зал ровно без десяти пять и направился ко мне. Ему удавалось при всем своем росте и массивности казаться настолько естественным в любой обстановке, что при его появлении никто даже не обратил внимания на вошедшего. Он сел напротив меня и заговорил только после того, как незаметно оглядел зал.

— О нашей встрече знают. Поэтому я не советую Вам выходить из бара вместе со мной, подождите минут десять и только потом идите.

— Все настолько плохо? — Я невольно заговорила почти шепотом.

— Я работаю не первый год, и поверьте мне — за Вами наблюдают, — Бьёрн спокойно взял из небольшой тарелочки сухари, отдающие чем-то вроде бекона, и захрустел ими так, словно кроме них его ничто больше не интересовало. Но я знала, что он внимательно меня слушает.

— Есть несколько вещей, — я заранее обдумала то, что сейчас говорила, — которые могут иметь отношение к происходящему. Бьёрн кивнул мне, предлагая продолжать. Я кратко изложила ему историю о пожаре, коснувшись слегка моих взаимоотношений с семьей. Но не рассказала о подозрительной пропаже Саула.

— Я не знаю о результатах анализа Вашей ДНК, пока ее проверяли на совпадение с ДНК на жертвах, — видя моё выражение, Бьёрн пожал плечами, — Вы были одной из подозреваемых до тех пор, пока не нашлись другие сведения о происшествиях. Если Вы окажетесь в родстве с кем-то из занесенных в базу, об этом станет известно.

— Я понимаю, — мне было ясно, что просить Бьёрна о помощи было бы непростительной глупостью.

— Я помогаю Вам потому, что считаю, что планы Тагамуто имеют слишком много погрешностей, — Бьёрн выпрямился, — пока я могу сказать только одно — будьте осторожны. Гаспар Хорст — не простой убийца, и сделанного им вполне хватит на смертный приговор. И если мы не поймаем его, то нам придется крупно пожалеть.

Сухо кивнув на прощание, Бьёрн поднялся и направился в мужской туалет. Оттуда он вышел через некоторое время и, пройдя через зал, скрылся в дверях бара.

Когда Бьёрн сказал, что ему кажется, будто за нами наблюдают, он был прав. Я шла вдоль домов, ощущая спиной чье-то присутствие, не покидающее меня всю дорогу. Впору было уже бросаться в сторону от каждой тени, но я старалась идти так, словно ничего не было. Там, где улица расходилась в две стороны, разделенная декоративным газоном, я остановилась и оглянулась. Никого. Никого, кто бы мог наблюдать за мной. Хотя, впрочем, никто не мог поручиться, что любой прохожий не может оказаться тем, чей взгляд буравил мне спину.

Испытывая вновь гамму неприятных чувств, я вытащила телефон и набрала номер Гаспара. Он был сейчас последним человеком, которого я могла использовать для своей цели, и первым — кому я действительно могла позвонить. Получался странный парадокс. Трубку Гаспар взял почти сразу.

— Где ты сейчас? — Он не тратил много слов, сразу перейдя к делу. Я назвала адрес.

— Я скоро буду, — с этими словами он отключился.

Мне даже не хотелось представлять себе того или тех, кто сопровождает меня, больно уж жутковатые мысли приходили в голову. Смешавшись с очередной группой прохожих, я нырнула ближе к зданиям так, чтобы за спиной была стена, а саму меня было почти не видно в отбрасываемой домом тени.

Я не была уверена в том, что за мной следует кто-то другой, а не Хорст, до тех пор, пока возле тротуара не притормозила уже знакомая мне машина. Окно опустилось, и Гаспар с долей иронии в голосе осведомился:

— Тебя подвезти?

Как бы не выглядела ситуация, я была убеждена, что его задел тот эпизод, когда в наш неприятный диалог вклинился Бьёрн. Это была ревность, не особо скрываемая, словно Гаспар не старался скрыть от меня своего возмущения. Я не смогла не отметить, что мне это почему-то было приятно. Затем мысленно отвесила себе оплеуху, припоминая, что только круглая дура позволит себе расплываться розовой лужицей восхищения после всего происшедшего.

— Как хочешь, — огрызнулась я. Под его тихий смешок я села в машину и испытала долю облегчения — здесь, в компании предполагаемого убийцы мне было спокойнее, чем на улице, где чьи-то шаги крались за спиной в темноте. Очевидно, что-то в моем мировоззрении неумолимо переворачивалось с ног на голову. Но я знала, что Хорст не причинит мне вреда до тех пор, пока не захочет этого.

— Что произошло, Ван? — Он знал, как сильно меня раздражает это прозвище, и называл так, демонстрируя свое желание, идущее вразрез с моим собственным. Сильнее всего меня раздражало, что, если Гаспар называл меня так, это звучало ласково и тепло, словно я была ему близка.

— Небольшие проблемы, — отозвалась я, подавляя желание оглянуться в окно машины назад. Гаспар бросил взгляд в зеркало на дверце автомобиля и выехал на дорогу.

— Если ты захочешь поделиться, я готов выслушать тебя, — заявил он, и в его тоне звучало вежливое участие стороннего наблюдателя.

Я молчала, размышляя. Ситуация поворачивалась такой стороной, что в данный момент я не могла больше никому доверять. Существовала лишь степень опасности, и она держалась на одинаковых уровнях в отношении Тагамуто, Гаспара и в большей степени — если говорить о моей сестре, её мужа и Габриила.

— Поужинай сегодня вместе со мной, Ван, пожалуйста, — прервал мои мысли Гаспар, — тебе не стоит оставаться в одиночестве дома. Иногда надо оказаться подальше от своих проблем.

Я поняла, что почти задремала, прислонившись к окну. Мозг настолько устал исхитряться в играх и интригах вокруг меня, что просто взял и выключился, провалившись в сон.

— Я не настаиваю, — продолжил Гаспар, — но мне была бы приятна твоя компания.

Возможно, это было неразумно, нелогично и неправильно, но сегодня я нуждалась в ком-то, с кем могла поговорить. И уцепилась за предоставленную возможность. Я не буду пытаться сегодня вечером разгадать Гаспара, не буду помнить о том, что больше всего хочу увидеть его там, где ему и место. Мне нужно просто общество человека, который остается спокойным несмотря ни на что. Даже, несмотря на то, что по этому человеку плачет электрический стул.

Я была уверена, что Гаспар готовит сам, но он просто рассмеялся в ответ на это. Может, если у него и было бы желание, он стал к плите. Но глупо тратить время впустую, когда в паре кварталов есть отличный ресторан, и всегда можно заказать еду домой. Не смотря на то, что квартира Гаспара находилась в районе, не славящемся элитностью, аромат еды был божественным, и он явно не преувеличивал достоинства ресторана

Я просто сидела в тишине, наблюдая за тем, как Хорст с удовольствием пробует то одно, то другое блюдо. Мне не хотелось шевелиться, говорить, поворачивать голову, я просто сидела на мягком стуле и ощущала, как моё тело отдыхает, расслабляясь от предыдущих дней.

— Тебе стоит попробовать это рагу, — Гаспар неодобрительно посмотрел на мою почти не тронутую тарелку.

— Прости, у меня сегодня плохой аппетит, — как бы великолепно не выглядела еда, я хотела оставаться в состоянии расслабленности, и даже жевать пищу казалось огромным трудом.

Гаспар отложил вилку и нож в сторону, легким движением коснулся своего рта салфеткой и выпрямился:

— Если есть что-то, что ты хочешь обсудить, то я тебя слушаю.

— Мне нужно узнать одну вещь, не прибегая к помощи официальных лиц, — я постучала пальцами по колену, стараясь подавить внутренний голос, требующий еще раз подумать — могу ли я говорить о таком с Гаспаром.

— В нашем мире можно узнать всё, было бы желание, — мужчина пожал плечами.

— Мне нужна помощь, — практически выдавила я. Гаспар улыбнулся, но сейчас в его выражении не было тех эмоций, которые заставили бы меня пожалеть о сказанном:

— Услуга за услугу, Ван. Ты помнишь наш уговор?

Что он придумает на этот раз? Потребует ответов на свои вопросы, которые окажутся слишком близко к Тагамуто и ее действиям?

— Да, помню. Иначе бы я не обсуждала это с тобой.

Гаспар с дружелюбным выражением на лице чуть подался вперед:

— Я помогу тебе. Но сперва ты расскажешь мне о том, кем считаешь меня, человека, раз уж называешь своим другом.

Я не могла ошибиться. Некоторое время я молчала, заставив себя вытащить из памяти все появления Хорста в своей жизни и еще раз взглянуть на них, чтобы окончательно закрепить те слова, которые собиралась произнести.

Всё это время Гаспар с улыбкой на губах молчал, пристально глядя на меня. Не знаю, его взгляд не пытался забраться мне в голову, он просто ждал, отмечая любые изменения моего выражения. Некоторое время я молчала, заставив себя вытащить из памяти все появления Гаспара в своей жизни и еще раз взглянуть на них, чтобы окончательно закрепить те слова, которые собиралась произнести. Всё это время Гаспар с улыбкой на губах молчал, пристально глядя на меня. Не знаю, была ли я права, но его взгляд не пытался забраться мне в голову, он просто ждал, отмечая любые изменения моего выражения. Наконец я заговорила:

— Тебе нравится привлекать внимание людей, но так же комфортно выглядеть невзрачно и просто, сливаясь с окружающим миром. В твоей жизни не существует близких отношений лишь потому, что ты не нуждаешься в ком-то. Это заставляет тебя испытывать двоякое ощущение — ведь с одной стороны я пока близка тебе, а с другой — ты раздражен из-за вынужденного разрушения тех границ, в которых ты контролируешь абсолютно всё. Ты не можешь контролировать себя, когда мир состоит из нас двоих.

Повисла тишина. Я закончила говорить, а Гаспар молчал, продолжая смотреть на меня. Альберт Камю писал, что внезапная искренность равнозначна непростительной потере контроля над собой, и его слова были абсолютной правдой. Искренностью в моем случае было ответить на вопрос Гаспара и показать — насколько глубоко я зашла в его мир, насколько много времени уделила тому, чтобы сделать выводы о нем. Интерес к объекту наблюдения и исследования порождает долю привязанности, а она влечет за собой уязвимость. Уязвимость из-за того, что между вами образовывается связь, которую можно отрицать до хрипоты, но разорвать сложно, так как о ней не подозреваешь. А когда начинаешь её осознавать, то понимаешь, что она и желанна, и ненавистна одновременно.

Гаспар прервал тишину первым, покачав головой и засмеявшись.

— Тебе явно следует обратить внимание на психологию и изучать её более глубоко. У тебя хорошо получается, — он снова принялся за еду и выглядел очень довольным. Я, признаться, ощутила себя почти задетой. Мне казалось, что он отреагирует как-то иначе, но мои ожидания не оправдались.

— Расскажи, что именно ты хочешь узнать, и я попробую это выяснить, — Гаспар всегда играл с извращенной честностью, и это я не могла не признавать.

— Я хочу узнать — родные ли мы сестры с Ниной, — произнесла я куда-то в потолок. Может, всё дело в этом, и именно из-за того, что нас ничего не связывает, Нина оказалась способна закрыть глаза на попытку прикончить меня. Гаспар на долю секунды замер, затем вновь продолжил увлеченно отдавать должное ужину.

— Ты хочешь узнать больше о своей семье? — Полуутвердительно переспросил он.

— Да, — мне было почти физически больно об этом говорить.

— Хорошо, — Гаспар произнес это так, словно поставил точку в диалоге. Когда передо мной возникла чашка и кусок шоколадного пирога на изящном блюдце, я решилась поинтересоваться:

— Как у тебя могут быть такие возможности, которые легко позволят тебе найти то, что ты захочешь?

Положительно, сегодня я только и делала, что развлекала Гаспара. Он снова засмеялся, затем с укором произнес:

— Ван, ты не можешь спрашивать то, на что я буду вынужден ответить тебе заведомой ложью.

— Мы все в какой-то мере лжём друг другу, — я снова увидела образ старого сарая, за дощатой перегородкой которого стоял невидимый человек, и мы оба слышали дыхание друг друга. Но никто не сделал шаг, чтобы снять маски.

Гаспар посмотрел прямо мне в лицо:

— Когда ты близок с кем-то, то уже не можешь ему лгать. Это будет равносильно предательству. Ты можешь промолчать, можешь скрыть ту часть истины, которая будет жесткой. Но не лгать.

Несмотря на то, что он сейчас ответил мне на тот вопрос, который я всегда хотела ему задать, этот ответ меня не удовлетворил. Эти правила были вывернуты наружу и выглядели как искривленное отражение, которое и правдиво, и лживо одновременно. Так глубоко в сплетения обмана я не могла зайти, не потеряв контроля, а потому — оставалась на месте и не пыталась их понять, заходя в мутный и губительный водоворот.

Тишина, спокойствие и ощущение безопасности сделали свое дело, заставив меня засыпать с открытыми глазами. Это не могло скрыться от Гаспара, и он уверенно заявил:

— Переночуй у меня, уже слишком поздно.

Возможно, не будь там, в ночи, чьих-то глаз, не будь я настолько расслабившейся и не готовой к спорам, то обязательно отказалась и направилась бы домой. Но я даже обрадовалась тому, что мне не придется возвращаться обратно.

Позже, когда я свернулась в клубок, устроившись в углу большого и мягкого дивана и подтянув под голову подушку, которая так и утягивала в сонную бездну, мне запоздало пришло в голову, что я определенно заняла место хозяина дома. Его гостеприимство однозначно было слишком щедрым. Гаспар снова сделал вид, что я высказала нечто очень забавное, и заявил, что в квартире хватит места для нас двоих. Если он собирался спать на полу, то меня это должно было задеть. Но не задевало, так как я хотела спать, и это делало меня эгоистичной.

Когда я уже совсем засыпала, и всё вокруг медленно затихало, на какое-то мгновение я открыла глаза. Гаспар сидел у стола, занятый какими-то своими делами, и темноту комнаты разгоняла лишь небольшая старинная лампа. Я полусонно наблюдала за мужчиной, откинувшимся на спинку стула и расслабленно что-то листающим. Очередные бумаги и очередные дела.

— Гаспар, — мой шепот звучал слишком громко, как мне казалось. Он повернул голову.

— Что случилось, Ван? — Возможно, что он никогда не прекратит выглядеть почти заботливым, будто это и правда его настоящее лицо. От этой мысли становилось больно.

— Посиди со мной, — если можно на мгновение поверить, что всё это — правда, то почему бы и нет? Почему не воспользоваться шансом?

Он не удивился, не замер от неожиданности. Просто поднялся со своего места, подошел к дивану и осторожно присел на его край, рядом со мной. Лампа едва разгоняла темноту тут, у стены, но лицо Гаспара было достаточно освещено, чтобы я могла его видеть. Он улыбнулся мне, и морщины в уголках глаз внезапно сделали его гораздо старше, а выражение лица — мягче. Наверно, Гаспар — совсем не тот, кого следует просить быть рядом. Возможно потому, что под рубашкой прячется сильное тело, тепло которого почти осязаемо, и слишком навязчивы мысли о том, чтобы дотронуться до мягкой кожи, пахнущей травяным шампунем. Ощутить её ближе, чем надо.

Возможно, это творится со мной лишь потому, что всё выглядит так, словно его действительно волнует моя жизнь. Люди бывают искренними тогда, когда говорят что-то, не подумав, и тогда, когда их баюкает сон. Я снова открываю глаза, уже с трудом, и некоторое время смотрю в лицо Гаспара, а затем спрашиваю:

— Ты знаешь обо мне всё, не так ли?

Он протягивает руку и отводит волосы с моего лба назад, чтобы они не лежали на лице.

— Я знаю, что у тебя на голове шрам. Я знаю, что ты не любишь стоять на месте и ждать. Я знаю, что, если ты идешь к своей цели, то тебя сложно остановить. А ещё, я знаю, что ты не пьешь лекарства, которые тебе выписали в госпитале.

Его рука такая теплая и большая лежит на моих волосах. Он привязывает меня к себе, манипулирует мной, умело дергает за нужные веревочки и не отпускает никуда. Он уделяет слишком много времени тому, чтобы держать меня в пределах своих границ. И это так же делает его уязвимым, как и меня — попытки обыграть его.

Я размышляю, что это и к лучшему. Это означает, что между нами гораздо больше общего, чем между ним и другими. Я ловлю себя на том, что думаю о той рыжей женщине и испытываю раздражение от того, что возможно она знает его гораздо лучше, чем я, что она имеет на него какие-то права. Это ревность, и даже если это та правда, которую я бы хотела затоптать и спрятать как можно глубже, которая заставляет меня испытывать неприязнь к самой себе, она придает правдоподобности нашим отношениям.

Я закрываю глаза и медленно засыпаю, чувствуя, как пальцы Гаспара ласково касаются моей головы.

За все время, которое я провела вне родительского дома, я никогда не спала так крепко и спокойно, как в эту ночь. Когда я открыла глаза, на улице уже было довольно светло, и я не сразу поняла — где нахожусь. В квартире было пусто, и тишину нарушали только звуки с улицы, которые проникали внутрь через стекло окон. Я потерла глаза, поняв, что одна одинешенька. Встала, дошла до ванной комнаты, где в зеркале меня поприветствовало мятое, но отдохнувшее лицо. На щеке остался след от подушки, волосы стояли дыбом, но в целом всё было просто замечательно.

Вернувшись обратно в комнату, я огляделась. Судя по всему, этой ночью Хорст не ложился спать, уступив мне место для отдыха. На кухонном столе стоял накрытый салфеткой поднос, поверх салфетки была положена записка. В ней Гаспар написал лишь одну фразу, предлагая просто закрыть дверь и не беспокоиться о замках, если я соберусь уходить. Казалось, что он почти предполагает вариант развития событий, в которых я не захочу уходить, но в то же время никоим образом не выказывает своих мыслей, оставляя мне право выбора.

Под салфеткой стояла тарелка с сэндвичами, рядом возвышался стакан сока. Господи, я словно попала в петлю времени и вернулась в то время, когда обо мне всегда заботились. И это вызвало у меня внезапно ярость. Это было подло, играть на самом больном, прекрасно осознавая, что собака привяжется к тому, кто предлагает ей тепло и добрую руку. Более того, теперь я ни секунды не сомневалась в том, что мне стоит больше не покупаться ни на какие поступки, особенно теперь, когда было понятно, что Гаспар манипулирует людьми, манипулирует мной.

Я опустила обратно салфетку, положила на место записку и, сняв свою куртку с вешалки, вышла из квартиры. Ощущение, что я тайком сбегаю, не покидало меня и тогда, когда я вышла на улицу. Теперь, при свете дня всё происходившее накануне выглядело как странное наваждение. Я выпрямилась и зашагала вперед, возвращаясь к негостеприимной реальности.

Сегодня температура воздуха упала, и холодный воздух стягивал кожу лица, заползал под одежду. Я быстро шагала по улице, стараясь противостоять холоду. Миновав пару домов, завершающих квартал, я огляделась. Из небольшой подворотни всегда может появиться машина, да так неожиданно, что ты осознаешь ее приближение лишь в последний момент. Редкий водитель бывает так любезен, что едет медленно и как-то предупреждает пешехода о себе. Я направилась дальше, но теперь уже смотрела по сторонам. Именно благодаря этому, когда по противоположной стороне улицы зашагал мужчина, вышедший из-за угла дома, я невольно обратила на него внимание. Он направлялся в обратную сторону, мимо дома Хорста, и что-то в нем было мне знакомо. Я прошла еще пару метров, затем остановилась как вкопанная, чтобы развернуться и броситься следом за мужчиной. Рост Саула, выправка Саула, военная походка, будто под ногами — вечное полотно плаца.

На мой оклик он не отреагировал. Напротив, даже прибавил шаг, ускоряясь. Казалось, что он не хочет оказаться со мной лицом к лицу, но я была настроена добиться своего. Спустя некоторое время мужчина, явно дававший фору в попытке оторваться от меня, нырнул в новую щель между домов, в которую ни одна машина не смогла бы проехать, разве что боком. Я добежала до темного провала и осмотрелась, не желая получить неприятные сюрпризы от складывающейся все более странно ситуации. На стене здания, прямо над моей головой, висела табличка, оповещающая, что номер этого дома — 1309.

Было слишком поздно для размышлений и раздумий, и я побежала в темноту, стараясь догнать свою цель. Дома здесь были почти похожи друг на друга, различаясь лишь степенью освещенности. Во всяком случае, дом, где жил Гаспар, явно был более ухожен, чем тот, по лестницам которого сейчас мы бежали.

Так я оказалась на последних этажах, и, когда где-то над моей головой хлопнула с грохотом железная дверь, я постаралась приускорить свой темп. С чердака открывался выход на плоскую крышу дома, на которую сейчас я и выбралась. Я не знала, почему похожий на дядю мужчина убегает от меня, оставив перед этим послание с указанием на этот дом. Но на продуваемой всеми ветрами поверхности не было никого. Было бы слишком жестоко, если оказалось, что это не то, о чем говорилось в записке, а человек, за которым я погналась — какой-то мелкий наркоман или хулиган, решивший, что за ним направилось правосудие. Я не стала рисковать, подходя к краю здания и разыскивая варианты, которыми мог воспользоваться беглец. Хватило и того разочарования, которым меня укрыло полностью от бессмысленности происходящего. Железная дверь тихо скулила несмазанными петлями, и этот звук нарушал унылую тишину. Скорее, рефлекторно, чем осознанно, я придержала дверь, чтобы она не раздражала слух своими песнями.

За углом ската, который служил выходом на крышу, что-то шевельнулось на плоской и грязной поверхности. Я осторожно выглянула, осознавая, что могу легко получить удар в глаз кулаком, или что еще хуже — чем-нибудь острым и заточенным. Но вопреки моим опасениям там было пусто. Никого. Только бумажный конверт средних размеров, чья незаклееная верхняя часть шевелилась от ветра и как раз привлекала моё внимание.

Оглядевшись вокруг на всякий случай, я наклонилась и подняла его. Конверт оказался достаточно массивным, и в нем явно лежала не просто одна-единственная бумажка. Содержимым его являлось несколько фотографий и простой телефон, одна из моделей, которые способны только принимать звонки и отправлять сообщения. В тот момент, когда я подняла сверток с крыши, телефон издал мелодичный свист. Было поздно спохватываться и думать о том, что это может быть какая-нибудь взрывающаяся вещица. Я осторожно вытащила телефон, снова издавший звуки, и обнаружила, что это не что иное, как оповещение входящего сообщения. Второй раз решить, что это адресовано не мне, было бы уже не просто, и я нажала кнопку.

"Когда понадобится помощь, позвони".

После того, как я дважды перечитала это послание, телефон неожиданно пискнул, и экран погас. Как я не старалась включить аппарат, он не подавал больше признаков жизни, словно его предназначение было одноразовым. Фотографии, вложенные в конверт, были сделаны на хороший фотоаппарат с высоким разрешением. Каждая деталь, каждый штрих вырисовывался очень четко и объемно. Я рассматривала мужчину в спецовке, открывающего дверь моего дома. Камера поймала его в тот момент, когда он повернул голову, оглядываясь. Дата на снимке указывала, что всё это было снято накануне пожара. Вторая фотография демонстрировала во всех деталях и подробностях обнимающуюся пару в окне здания, которое находилось напротив фотографа. Я слишком хорошо знала каждого, настолько хорошо, что могла сказать — где у Габриила небольшой, но заметный шрам от ожога на руке, и что за татуировка на лопатке Нины. Ветер бил мне в лицо, а я разглядывала, как мой бывший муж и моя сестра обнимаются перед тем, как нырнуть в постель.

Я не могла сказать спасибо неизвестному доброхоту за его любезно подброшенные мне откровения. Половину меня раскатало в лепешку, вторую половину трясло от тихой ненависти. Я размахнулась и забросила уже ненужный, по всей видимости, телефон ввысь. Он взмыл в небо, затем описал дугу и камнем полетел вниз, между зданиями, чтобы разбиться на мелкие осколки. Фотографии я, подумав, засунула в карман. Они были похожи на опасную ядовитую змею, но при этом — стащили с моих глаз последние розовые очки.

• «
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• »