Глава 1
Город живет без перерыва на сон. Каждый его район — как пульсирующий участок сердца, который вовлечен в работу. Огни отражаются в небе и в воде, благо ее тут предостаточно. Не замирающую ни на секунду жизнь Ванкувера бдительно охраняют пики Львиной горы, похожие на головы морских львов, наблюдающих за тем, что происходит там, внизу.
Если свернуть в сторону от шумных районов, оставить далеко позади один из берегов реки Фрейзер, которая впадает в узкий залив, а затем проехать на немного разбитом автобусе Транслинк, то город меняется. Здесь почти нет туристов, совсем мало хороших машин. Но в то же время достаточно спокойно, чтобы стоять на балконе, выкуривая косячок, и не переживать, что лицезрение мужчины, облаченного в одни трусы, может кого-то оскорбить. Донго Туаре не волнуют такие мелочи. Он глубоко затягивается дурманящим дымом и выдыхает кольца. Те плавно вылетают в пространстве между домами, и уносятся вверх. Донго провожает их взглядом, растягивает в улыбке широкие губы и, подтянув трусы, возвращается в квартиру. Шлепки его босых ног нарушают тишину, и Донго Туаре думает, что надо бы как-нибудь купить хороший ковер. Он проходит в свою спальню, где воздух полон пьянящего аромата мускуса, сандала и тонкого запаха марихуаны. Донго никогда ничего не боится, но когда внезапно включается свет, который вгрызается в его глаза, он почти испуган. Сквозь пелену тумана, щуря слезящиеся глаза, Донго видит темную фигуру, сидящую на старом кресле в углу спальни.
— Теперь мне понятно, почему Вы предпочитаете называть себя Ифритом, — голос звучит из призрачно дрожащей завесы тумана, меняется и плывет от действия наркотика. И Донго Туаре внезапно думает, что ему действительно становится не по себе.
— Ваш заказ готов, тут данные о ребенке, рожденном в указанном году от женщины, которая Вас интересует, и переданном в службу опеки, — чувствуя, как его голос больше похож на клекот, уточнил Донго. Ему нет никакого дела до того, почему гость интересуется ребенком одной из городских шлюх, его работа — найти сведения, вышелушить их из систем и баз данных, как орех из скорлупы. Его гости являются людьми без имён. Они всегда приходили в полумраке, как демоны далекой родины Донго, где шорохи в ночи смертельны.
— О, это просто замечательно, — улыбается в темноте гость Донго.
По эбеновой коже лица Донго текут капельки пота, но он старается не обращать ни на что внимания. Ему жарко так, слово вся Сахара перенеслась в небольшую комнатку и теперь удушает его зноем. Наконец он отрывает взгляд от небольшого ноутбука и смотрит на того, кто стоит за его плечом.
— Вы чрезвычайно талантливы, господин Ифрит, — в голосе говорящего с ним гостя слышится одобрение, и Донго на мгновение переводит дух. Он не может объяснить — почему его гость внушает ему безотчетную панику. Это слишком глубокое, слишком древнее ощущение, которое спасало его предков от тихих шорохов в ночи. Донго не понимает — чем занимается этот незнакомец.
— Обидно, что такой талант прячется в тени, — говорит незнакомец, и Донго чувствует, как холодный пот течет по его спине. Зря он не хотел купить оружие, рассудив, что оно ему не пригодится. Донго ощущает, как в комнате их теперь больше — он, его гость и смерть.
— Ах, да, чуть не забыл. Ведь я должен передать Вам благодарность от одного Вашего заказчика. У него ещё был забавный ник, Кудряшка Ко.
— Мне оплатили работу, — настороженно возражает Донго.
— Считайте, что это дополнительный бонус, — улыбается незнакомец.
Он кладет перед ним небольшой чемоданчик, с тихим щелчком открывает его, чтобы Донго мог увидеть тусклые купюры. Дождавшись, когда Ифрит кивнет, его гость застегивает своё серое пальто и выходит из комнаты, насвистывая какой-то забавный мотив, похожий на детскую песенку. Донго смотрит на чемоданчик, где-то глубоко в его голове копошится мысль, что сумма слишком велика для обычного бонуса. Потом эта мысль уходит, и Донго еще некоторое время сидит на одном месте перед своими деньгами, затягиваясь новым косячком, и туман наркотика блаженно свивает кольца в его мозгу.
Позже вышедший на балкон дома, молодой человек, делает глоток пива. Из окон квартиры в здании напротив него выползают наружу клубы дыма и медленно тянутся вверх, в ночное небо с опрокинутыми звездами. Парень мгновенно трезвеет, хлопает себя по карманам брюк, разыскивая мобильный телефон, и вызывает пожарных. Они как раз успевают приехать к тому моменту, когда ревущее пламя поглатывает квартиру полностью. К утру пожарные наконец заканчивают тушить выгоревшие помещения, и спасатели могут приступить к поиску погибших. К счастью, погиб всего лишь один человек, наркоман Туаре, и люди радуются, что дом отделался малыми жертвами.
***
Боль вгрызается в каждый уголок, каждую клеточку. По венам разливается огонь, отрава, которая заставляет тело гореть на непрерывном костре. Все кости превращены в текучий металл, и в каждой конечности методично проворачивают острые крючки, рвущие плоть. У боли есть лицо, оно выглядит как женщина с кожей цвета молочного шоколада. Волосы боли ярко рыжие, как огонь. И каждый раз, когда она появляется передо мной, эта рыжая боль, я хочу только одного — умереть.
Я знаю, что еще не мертва. Из моих рук торчат провода, а там, где находятся ноги, высятся металлические конструкции. Сознание возвращается ко мне неожиданно, и я не знаю — что может быть хуже, чем застрять в искореженном теле. Когда бред уходит, я понимаю, что рыжеволосая женщина никак не связана с болью. Мерно пищит аппарат жизнеобеспечения, сообщая на экран параметры дыхания и давления. Никто не вливает в меня огонь, просто тело бьется за жизнь и горит от лихорадки.
Позже, когда не один раз за окном гаснет и возвращается день, врачи освобождают меня от интубационной трубки. Дыхание вырывается с хрипом и ранит горло, но зато я дышу сама. Хотя, до сих пор и прикована к кровати массой креплений, спицы которых пытаются срастить мои кости. Я не задаю вопросов врачам, не пытаюсь говорить. Долгими часами я смотрю в никуда, на белый потолок, пока меня не прерывают сестры, приходящие выполнять назначения и пытающиеся разговаривать со мной.
Лица людей, входящих в палату, впитывают в себя тишину и борьбу жизни и смерти, в которой я не хочу принимать участия. Наконец, врач говорит, что мне завтра придется встретиться с специалистом, который поможет мне. Сколько бы они не работали со мной, я должна настроиться позитивно, чтобы помочь лечению. Моя голова пуста как расколотый орех. Я молчу просто потому, что мне не о чем спрашивать. Не о чем говорить. И врач уходит, явно не уверенный в том, что мне можно помочь.
Специалист, призванный заставить меня продолжать борьбу, приходит тогда, когда тени на стене начинают медленно ползти, говоря о том, что за окном садится солнце. Она осторожно придвигает к кровати стул, оставаясь в стороне от бесчисленного количества проводов, садится на его край и спокойно смотрит на меня. Рыжеволосая женщина с кожей цвета молочного шоколада и почти черными глазами.
Она смотрит на меня, и её спокойный, глубокий взгляд, фиксирует любоее изменение выражения лица собеседника. Убедившись в том, что я заинтересовалась ею, женщина улыбается вежливой, тонкой улыбкой.
— Нас не представляли друг другу раньше, — она сидит так ровно и изящно, что кажется — хорошие манеры являются ее второй частью, неотъемлемым составляющим — меня зовут Андреа. А Вы — Ивана. Не думаю, что цель моего визита может быть для Вас не ясной. Я — специалист по реабилитации, и нам с Вами предстоит долгая работа.
Она еще сидит некоторое время, ожидая, что я что-нибудь скажу. Не увидев никакой реакции, Андреа поднимается со стула.
— Прежде чем попрощаться до завтра, я хочу, чтобы Вы подумали о том, что за окном уже наступила весна. Прошло три месяца, и Вы в любом случае не умрете. Придется найти что-то, что даст Вам цель выйти отсюда здоровой и готовой жить дальше.
За ней закрывается дверь, и палата снова погружается в тишину. Я узнала женщину, которую уже видела когда-то в зале, полном людей и музыки. Я видела эту женщину, когда рассудок боролся с реальностью и галлюцинациями. Это было так давно, что кажется теперь совсем нереальным. Но её слова что-то будят внутри лежащего в спячке мозга, и мысли медленно, неуклюже начинают ворочаться в черепной коробке.
Андреа приходит снова и снова. Она хочет, чтобы я вернулась к прежней, полноценной жизни. Но я не хочу объяснять ей, что испытываю полнейшее нежелание становиться прежней. Сейчас я понимаю, что всё время была недалекой, зацикленной на мелочах эгоисткой. И пала жертвой собственной глупости. Кроме того, эта глупость повлекла за собой достаточное количество дерьма, разгрести которое невозможно.
И все же есть вещь, которая заставляет меня, наконец, обрадовать Андреа. Я спрашиваю о Бьёрне, я помню, что в последний раз, когда я его видела, он лежал на черном от крови снегу. Андреа сообщает мне, что он жив, почти поправился и рвется обратно на службу. Она считает, что мой интерес — хороший результат. Но как ей объяснить, что если бы не я, Бьёрн не был бы ранен? И я спрашиваю потому, что агент Бьёрн лежит так же ещё одним камнем на моей совести.
Мои кости срослись, но я все еще слаба как ребенок, только вставший на ноги. И Андреа постепенно заставляет меня возвращать телу прежнюю силу и крепость. Мы никогда не говорим о нем, о человеке, который является связующим звеном между нами. Не буди лихо. Его словно никогда и не было, будто всё осталось дурным сном, кошмаром, последствия которого медленно отступают назад.
Середину лета я встречаю, стоя на ногах и опираясь на трость. Андреа скрещивает руки на груди, наблюдая за тем, как я передвигаюсь по дорожке из светлого песка. Ее летний костюм из зеленой ткани безукоризнен, ни одной складки, ни одной лишней детали. Я интересуюсь мнением Андреа — через сколько я смогу уже полноценно передвигаться без трости и заниматься спортом? Женщина улыбается и заявляет, что об этом еще рано говорить. Месяц, как минимум, стоит не злоупотреблять нагрузками, а уж для реабилитации нужен почти год.
Меня выписывают тогда, когда на деревьях появляются первые желтые листья. Андреа приходит ко мне в палату, и я задаю ей вопрос:
— Вы знали его хорошо, не так ли?
Женщина стоит передо мной, на ней дорогой брючный костюм, в котором она кажется еще стройней и выше. Рыжеволосый доктор с креольскими, гаитянскими корнями выше меня на полторы головы, а так она кажется ещё прекраснее и загадочнее. Сейчас Андреа не улыбается, и её черные глаза полны вежливой отстраненности.
— Знала, — она проходит к окну, выглядывая наружу, а затем оборачивается ко мне, — я отношусь к тем людям, которые знают — за что они готовы платить, а что им не нужно.
Андреа не кажется мне сейчас добрым доктором реабилитации. Она не позволяет мне понять свои мысли. Ей был он интересен. Они спали вместе. Но потом они разошлись. И я понимаю, что Андреа слишком разумна для того, чтобы позволить себе броситься без оглядки в пропасть.
День, когда я покидаю больничную палату, полон осени. Красное кирпичное здание похоже на большой корабль, и низкие облака цепляются за высокую готическую крышу. Андреа провожает меня до самого низа невысокой лестницы, ведущей к входу. Ее рыжие волосы убраны в прическу, и ветер не выбивает ни единой пряди. Достоинство и манеры Андреа не позволяют мне ни разу вспомнить об огромной разнице между этой изящной королевой и мной, выглядящей избитой и помятой. Желтое такси подъезжает к нам, и я слегка хромаю, направляясь к машине. Андреа кладет руку на рукав пальто и улыбается мне, ободряюще и мягко. Как должен улыбаться врач своему излечившемуся пациенту.
Мир вокруг продолжает жить своей жизнью. Городские улицы по-прежнему полны огней, рекламных баннеров и машин. Мимо моего такси кружится карусель беспечного существования, и я наблюдаю, как за стеклом окна торопятся по своим делам люди.
— Ты выглядишь не очень, девочка, — нарушает тишину салона мужской голос. В зеркало водителя на меня смотрят глаза Саула, знакомые и незнакомые одновременно. Он посмеивается, качая головой и видя моё удивление.
— Откуда ты тут? Куда ты исчез? Зачем оставил те фотографии, и что всё это значило? — Вопросы сыплются из меня на одном дыхании, и их слишком много.
— Не спеши, Ивана, не спеши. Я знаю, ты хочешь всё знать, но дай мне сперва доехать без приключений.
Саул смеется, и его голос заполняет пространство машины.
Мой дом все тот же, привычный, небольшой и аккуратный. На столбике крыльца висит обрывок ленты полицейского заграждения. Его концы шелестят на ветру, как страницы старой книги. Я стою перед ним, и безучастное к происходящему здание не отражает того, что происходило тут несколько месяцев назад. Словно ничего и не было. Я хотела бы в это поверить, забыть бы всё и никогда не вспоминать. Но позади меня стоит Саул, и его фигура — лучшее напоминание о том, что прошлое никогда не остается молчаливым призраком. Оно возвращается.
— Есть много вещей, которые привели к тому, что случилось, какие-то из них — моя вина, — Саул спокойно осматривается. Он одет очень хорошо, исчез знакомый мне сосед. Теперь передо мной уверенный в себе немолодой мужчина в сером пальто. И я озвучиваю свою догадку:
— Всё, что ты мне рассказывал, было ложью, так? Ты жил, притворяясь, будто твой дом, пикап и посиделки на веранде — это настоящая твоя жизнь. И это ты стрелял, — я медленно начинаю осознавать смысл его слов, — и убил Тагамуто?
— Это был хороший снайпер, — разводит руками Саул.
— Ты из бюро, Саул? Из агентства безопасности? Ты знал про Анну всё это время и выслеживал её? И Гаспар помогал тебе в этом? — Я кажусь самой себе слишком маленькой и глупой, запутавшейся в происходящем так сильно, что выгляжу мухой в паутине. Саул улыбается мне одними глазами.
— Просто постарайся забыть всё и живи дальше. Ты решила все свои проблемы и можешь строить всё сначала, остальное уже не твоя забота.
И круг, наконец, замыкается.
Саул смотрит на часы, но затем, после небольшого раздумья, всё же отвечает на мой вопрос:
— Я всегда знал, что ты похожа на свою мать. Для вас обоих важнее правда, даже если она будет стоить слишком дорого. Твоя мать смогла отказаться от меня, когда узнала о том, что война не всегда играет по честным правилам. Для неё солдат должен был защищать невинных, а не расстреливать тех, кто может оказаться мирным жителем, а может и наоборот — переодетым боевиком. Она предпочла правду и смогла жить дальше без меня. Теперь ты идёшь той же дорогой. Можешь отрицать это, а можешь просто принять как факт, но всё осталось в прошлом, и вспоминать об этом нет смысла. Ты умная детка, и я уверен — теперь у тебя всё наладится. Просто живи и попробуй выбрать в этот раз золотую середину.
Я смотрю ему вслед. Мне хочется спросить его о многом, но я молчу. Саул тоже молчит. Затем улыбается мне так, что превращается на мгновение в того дядю Саула, который хвалил мой пирог и рассказывал истории из своего прошлого.
Желтое такси отъезжает от дома, и я а поднимаюсь на крыльцо. Отрываю от столбика и выбрасываю прочь кусок ленты. Дверь открывается со скрипом, пропуская меня внутрь. Тишина и пустота. Словно тут много лет никто не жил.
Глава 2
Когда из моего дома вынесли последнюю коробку и закрыли дверь, я не чувствовала ощущение грусти. Это следовало сделать очень давно, не тратя время на жизнь в развалинах прошлого. Поэтому я протянула ключи моложаво выглядевшей женщине, агенту по недвижимости, и села в машину. Теперь у меня был маленький автомобиль, и я могла оказаться так далеко, как только пожелаю. Просто поехать туда, куда глаза глядят.
Именно это я и собиралась сделать.
Накануне мне позвонили с международного номера. Я не ответила, мне вообще не хотелось ни с кем разговаривать. В этот вечер я сидела на своей кухне, в последний раз пила сваренный в старой турке кофе и прощалась с домом.
Ночь застала меня возле небольшого мотеля далеко за пределами города. Покачивалась на ветру вывеска, оповещающая, что тут двадцать четыре часа в сутки есть комнаты и горячий кофе. Последнее заставило меня свернуть на старую стоянку, которую уже много лет никто не приводил в порядок. Получив ключи у администратора, похожего на гнома с ватной бородой, я нашла свою комнату. Тут явно не мешало проветрить, и после того, как в открытые форточки двух маленьких окон ворвался свежий воздух, я направилась туда, откуда тянулся запах съедобного.
Полупустая забегаловка, в которой обычно коротают время дальнобойщики или путешественники, казалась погруженной в дремоту. Девушка с волосами цвета бирюзы и чего-то зеленого принесла мне тарелку и поставила большую чашку кофе.
— Тихо у вас, — я оглянулась. Она одернула импровизированный фартук из темной ткани.
— Иногда у нас бывает и чересчур шумно, — официантка оглядела меня и почему-то стала выглядеть так, будто спряталась в ракушку. Неторопливо доев кусок мяса, который был похож на темную кляксу, и допив кофе, я расплатилась и направилась к выходу. Официантка что-то говорила такому же гному, как и тот, что заведовал комнатами мотеля. Я подумала, что, скорее всего, все они тут родня. Столкнувшись со мной взглядом, гном и бирюзовая девушка внезапно срочно занялись делами, будто поверхность стойки была завалена пылью, а на столах лежали груды мусора.
Ночь вползала в комнату вместе с порывами воздуха. На потолке крались друг за другом тонкие трещины, и можно было представить себе, будто над кроватью кто-то нарисовал большую карту. От одеяла пахло стиральным порошком, тем, что отдает цитрусовыми так сильно, что начинает кружиться голова. Где-то в комнате дальше кто-то проверял струны гитары, и те звенели тонкими, мелодичными птицами.
Утро было пасмурным. Кто-то взял и стянул тяжелые облака вниз так, что те цеплялись своими рваными краями за вершины деревьев. Вернув ключи гному, на котором сегодня была та же клетчатая рубашка в красное с синим, я снова наткнулась на быстрый взгляд. Он поспешно отвел глаза в сторону, когда понял, что я заметила, что он разглядывает меня. Казалось, той парочке в забегаловке, и гному за импровизированной стойкой администратора было страшно интересно посмотреть на меня. Но при этом очень неудобно выказывать своё любопытство.
— Эй, — я постучала лежащим возле звонка вызова администратора карандашом по стойке. Гном, делавший вид, что наводит порядок в своих бумагах, подпрыгнул и повернулся ко мне. — Не будете Вы так любезны рассказать, что это во мне так пугает народ?
Невысокий человечек поправил очки и нервно кашлянул.
— Что Вы, совершенно никого не пугает, — пробормотал он. Видя, что я продолжаю смотреть на него, гном вздохнул, порылся в огромной свалке всевозможных бумаг и вытащил газету.
— Уж простите, но просто так неожиданно всё это, — забормотал он, протягивая мне пожелтевший и сложенный вчетверо комок бумаги. С первой страницы на меня смотрела я сама. Рядом в черной траурной рамке на мир взирала Анна Тагамуто. Дополняла галерею фотография сурово смотрящего в объектив агента Бьёрна. Большими буквами по странице растекалось название "Выжили вопреки".
— Я заберу это, — гном кивнул, опасливо наблюдая за мной, пока я складывала газету. Было не сложно понять, какой вопрос вертелся у него в голове. Гному и его семье очень хотелось узнать — каково было там, во время всего происшедшего. — Было страшно, — сказала я, и по красным пятнам, которыми покрылось сморщенное личико, поняла, что правильно угадала с вопросом.
Прошло восемь часов, как я оставила позади придорожный мотель. Погода хмурилась и предвещала грозу. Где-то вдалеке прогремел гром. Шоссе продолжало виться неровной лентой, и кое-где ватные облака почти цеплялись за неё. Стрелка показывала, что бензина хватит еще надолго, так что я не планировала останавливаться до ночи.
Первые тяжелые капли ударили в лобовое стекло. Вскоре дождь заливал окна так, что казалось, будто с неба на землю падает не дождь, а целое озеро. Мимо меня проехали две фуры, они сбросили скорость и были похожи на ползущих он воде гусениц. Где-то вдалеке небо разорвалось надвое молнией, и новый раскат грома показался уже глуше и тише. Гроза уходила.
Тяжелое свинцовое одеяло началось сдергиваться, и из-под него показалась тонкая лазурная полоска чистого неба. Где-то у горизонта еще вспыхивали молнии, и ворчал гром, но дождь уже прекратился. Прохладный, разряженный воздух наполнял легкие и был настолько приятным, что его можно было бы разлить по пузырькам и продавать как лекарство от плохого настроения.
В небольшой город, окутанный облаком из цветов и зелени, я въехала ближе к вечеру. Тихое местечко, расположенное почти в центре страны, от которого было одинаково далеко и до моря, и до столицы. Невысокие дома стояли вдоль спокойных улиц, по которым почти никто не ездил. Наверно я почти сразу поняла, что хочу остановиться именно тут.
Мне удалось только снять небольшую квартиру. Везде, куда бы я ни приходила, повторялось одно и то же — "нет, извините, у нас сейчас нет подходящих предложений… Нам очень жаль… Может в другой раз". Только когда я уже начала думать, что зря уехала и порвала со всем, мне подвернулась высокая, сухопарая дама, которая явно ценила деньги больше, чем непонятную предвзятость. Она взяла с меня оплату вперед за месяц, а я получила маленькую квартирку. Я не знала — как долго пробуду здесь, но предпочла не терять шанс.
Очень скоро я научилась разбираться в моих соседях. Те явно изучали меня как неведомого зверя — то ли он умеет петь, то ли кусается. Потом, спустя пару недель их любопытство медленно сошло на нет, а затем меня и вовсе перестали замечать.
Где-то за пределами приютившего меня местечка кипела жизнь. Люди, собирающиеся по вечерам в небольшом баре, бурно обсуждали новости, и их громкие голоса были слышны, как рокот волнующегося моря.
Вместо прежней работы в ленивой, обстоятельной атмосфере дизайнерской фирме, я занималась совершенно другими делами. Местная социальная служба нуждалась в помощниках, готовых выполнять необходимые поручения для её подопечных. Так я научилась различать, когда у старой хозяйки лавандового дома может подскочить давление, когда стоит побеседовать о пустяках с маленьким старичком, похожим на печеное яблоко. У всех них были разные привычки и разные жизни. Но было нечто общее. Оно пряталось в их глазах, выражение, которое делало всех их похожими на маленькие фонарики. И чем больше к ним проявляли внимания, тем сильнее разгорался огонек внутри них.
Мы все были глубоко ранены, каждый из нас по-своему. В ком-то торчал острый нож предательства, кто-то был сплошь обожжен болезнью. Другие прятали от взгляда язвы, оставленные разочарованием, или пытались баюкать сломанные кости своей уверенности в жизни. И я понимала, что всё в жизни чересчур условно. Мой собственный груз казался подчас туманным и нереальным на фоне чужих бед. А иногда превращался в многотонный монолит.
Я возвращалась в офис социальной службы, когда на углу улицы столкнулись две машины. Сбежавшиеся люди помогали водителю одной из них выбраться из кабины, и тот, волоча за собой поврежденную ногу, стонал и требовал, чтобы полиция приехала как можно скорее.
— Я купил машину месяц назад, и этот козел должен мне возместить её ремонт! — завопил он в ответ на уговоры подумать сперва о своем здоровье. Второй водитель, молодой, но уже начинающий полнеть, мужчина бегал вокруг своего автомобиля, оценивая повреждения. Я стояла неподалеку, наблюдая за происходящим. На газоне возле дороги лежало тело сбитой кем-то кошки. Маленькое, уже окоченевшее и отпустившее всё, что делало её живым клубком песочной шерсти.
— Не знаете, может это чья-то кошка? — обратилась я к стоящей рядом пожилой даме. Лицо её выразило полнейшее недоумение, которое затем сменилось негодованием.
— Вам важнее какая-то дохлая кошка? Там человек умирает! — Воскликнула она, всплеснув руками.
— Насколько я чувствую запахи, если он и умирает, то явно от того, что в нем по макушку плещется спирт, — отозвалась я. Вышло достаточно громко, и, похоже, что водитель, чью ногу уже пытались пристроить в подобие самодельной шины, тоже услышал меня. На мгновение он перестал голосить и закатил глаза, словно готовился отправиться в иной мир. Неодобрительные взгляды стали поворачиваться в мою сторону. Не дожидаясь коллективной проповеди, я отошла в сторону и направилась дальше, к невысокому кирпичному зданию социальной службы.
Раковая опухоль общества, если оно состоит больше чем из двоих человек, это сплетни. К вечеру о моем ужасном пренебрежении к людям, почти ненависти к их страданиям, знала добрая половина городка. Когда я прошла к стойке, усы немолодого мужчины, заведовавшего единственным баром в городе, сердито дрогнули. Он всем видом выражал свое неодобрение, но воздержался от высказываний.
— Так это Вы у нас человеконенавистница? — Прозвучало спустя полчаса за моей спиной. Я не обернулась. Женщина уселась на высокий стул рядом и помахала бармену.
Была она не настолько молода, чтобы носить огромные серьги. Да и костюм, украшенный леопардовым принтом, был слишком кричащим и броским. Вместе с тем, женщина держалась так уверенно, словно ей принадлежал и этот бар, и город, и весь мир в придачу. Она улыбнулась бармену, наливающему ей виски. Она улыбалась ему и всем, кто был вокруг, и такая улыбка заставила пожилого мужчину внезапно расправить плечи и выглядеть моложе на тридцать лет.
— Нельзя так ненавидеть людей, особенно, когда они страдают, — покачала головой женщина, поворачиваясь ко мне. У нее были зеленые с желтым глаза, уходящие к вискам. Я не могла понять, осуждает она меня или просто хочет высказать своё мнение, поэтому молча отпила свой виски.
— Нельзя их ненавидеть потому, что тогда опускаешься до их уровня, — женщина наклонила ко мне голову совсем близко, так, что её глаза практически были рядом с моими. На дне зелено-желтых омутов плескался смех.
— Я не ненавижу кого-либо вообще, — вежливо отозвалась я.
— Неправда, — женщина выпрямилась, покачивая одной рукой свой стакан. Длинные ногти второй постукивали по поверхности стойки. — У Вас на лице написано, что вы ненавидите весь мир и в первую очередь — саму себя. Люди убегают от своих проблем в тишину лишь в двух случаях, когда они стары душой и смогли выбрать спокойствие, как лучшее, что может дать этот мир. Ну, или же если они столкнулись с чем-то настолько потрясшим их привычную жизнь, что нужно время понять и принять всё.
С детства я терпеть не могла слушать советы и наставления. Мне казалось, что всё нужно понять и определить самостоятельно, не полагаясь на чужую голову. Но сейчас я не могла не согласиться с правотой слов соседки по барной стойке. Пепельные волосы, уложенные в ворох кудряшек, не дрогнули, когда женщина резко покачала головой.
— Виновата, не представилась. Самар. Я живу тут уже больше десяти лет, и поэтому конечно в курсе всех сплетен и новостей.
— Ивана.
— Очаровательное имя, — улыбнулась Самар, — так вот, поверьте мне — каждый раз, когда я вижу обиженное животное, я готова выпустить кишки тому, кто это сделал. Я не ненавижу людей, я просто считаю, что в большинстве своем все мы — мусор, скот, живущий только для себя. Ну, саму себя я считаю такой же скотиной, что уж душой кривить.
Самар засмеялась над собственными словами, и я не смогла не улыбнуться вслед за ней.
— Позвольте мне дать Вам один совет, Ивана, — перестав смеяться, произнесла Самар, — когда Вы, наконец, сможете поставить все на свои места, не раздумывайте и уезжайте. Уезжайте и делайте то, что хотите сделать, но не можете сейчас признать. Быть правой — не всегда нужно, иногда правда превращается в жернов на шее, хороший и отлично топящий тебя на дне омута.
Было что-то в ней от кошачьих, и немигающие раскосые глаза, смотревшие прямо мне в лицо, лишь усиливали это сходство. Я покачала головой.
— Не все так просто.
— Всё в этом мире просто, — Самар обратила внимание на свой полупустой стакан и недовольно вздохнула. Помахала бармену, подзывая его к себе, — Самую большую тень отбрасывают очень маленькие камни, Ивана, так что надо просто сначала увидеть то, что есть. А не то, что кажется.
Я смотрела, как эта странная женщина улыбается бармену. Затем обратила внимание, как присутствующие в баре мужчины оглядываются на Самар, явно пытаясь выглядеть лучше и моложе, чем они были на самом деле.
Самар довольно жмурясь отпила новую порцию виски. Она действительно получала удовольствие от всего, не заботясь о косых взглядах женской половины присутствующих. Надо было быть достаточно сильной и независимой, чтобы иметь роскошь плевать на мнение остальных. Я покачала свой стакан, наблюдая, как тусклый свет преломляется в жидкости на дне.
— Хороший виски, — подмигнула мне Самар.
Затем похлопала меня по плечу и ушла, оставив после себя пряный аромат сандала, корицы и уверенности.
***
Звонок разбудил меня ровно в три часа ночи. Моргая и щурясь, чтобы разобрать сливающиеся в одно пятно цифры, я подтянула телефон к уху. Этот голос был мне не знаком, но по тону было ясно, что его владельцу много лет.
— Я говорю с Иваной?
— Да, — я скосила глаза на циферблат небольших электронных часов возле кровати.
— Простите, вероятно, я не рассчитал разницу в часовых поясах, — я могла даже представить себе говорившего. Невысокий пожилой мужчина, из тех, кто занимается антиквариатом или же живет за городом, разводя цветы. — Мне просто очень нужно было связаться с Вами.
— Вы от Нины? — Я могла предположить, что у сестры какие-то проблемы, и не смотря на то, что она дважды пыталась меня прикончить, всё же Нина решила опять напомнить о себе.
— Нет, — разуверил меня мой собеседник, — но я думаю, что всё же Вы знаете нашего общего знакомого.
Маленькие камни. Большая тень. Большая тень — это обман зрения.
— Полагаю, что Вы сейчас повесите трубку.
Он почти угадал, первым моим побуждением было закончить разговор. Вопреки извращенному желанию спросить — как, почему, где и что, поскуливавшему где-то глубоко внутри. Приняв моё молчание за согласие, старик продолжил:
— Если у Вас есть возможность, нам лучше бы встретиться. Это не телефонный разговор.
Через полчаса я забронировала билет на самолет.
Говорят, что тут всегда жарко и всегда весело. Не верьте им, тут сосредоточены все страсти мира. Город, переживший не одно разрушение взбунтовавшейся природы, продолжает пульсировать как огромное сердце. На улицах смешиваются краски и музыка, причудливые колониальные дома смотрят на мир, посмеиваясь тем, кто проходит мимо них пару сотен веков. Черное и красное, красное и желтое, бриллиантово-зеленый и неожиданно серый асфальт. Этот город опрокидывает на прибывшего всё то, что окружающий мир предпочитает прятать. Современные прекрасные Содом и Гоморра в обрамлении ночных кошмаров и дневных торжеств.
Новый Орлеан.
Здесь везде на путника смотрят сотни глаз, и, порой, пустота не является собой. Вот почему уезжая отсюда люди уносят с собой легенды и шепот. И, кто знает, что было правдой в окутанном бурбоном и наркотиками воспоминании, а что всего лишь привиделось.
От международного аэропорта до города не так уж далеко. Поэтому я оказываюсь у пункта своего назначения через час после того, как мой самолет приземлился. Я рассчитываю, что смогу закончить все и попасть на вечерний рейс обратно. Сейчас я стою у невысокого дома, построенного очень давно и отремонтированного несколько лет назад в рамках восстановления города после катастрофы. Постучать изящным молоточком по импровизированной наковальне я не успеваю, хозяин дома открывает дверь. Он высок, широк в талии, и, могу поклясться, выглядит так, словно его высекли из обсидиана. На черной коже свет теряется и исчезает без следа. Вместе с этим великан выглядит так же добродушно, как и угрожающе одновременно.
— Я Ивана, — нарушаю я первая тишину. Черный великан улыбается и отходит в сторону, показывая мне жестом, что я могу войти.
Здесь тихо. Большие напольные часы, видевшие не одно поколение хозяев дома, медленно отсчитывают секунды. В доме время явно остановилось, смешав колониальную роскошь и современную технику. Молчаливый обитатель дома идет вперед по коридору, который снизу и до плеч мне украшен деревянными панелями. Открыв дверь, мужчина снова улыбается мне и машет рукой, указывая внутрь.
— Надеюсь, что Вы простите мне наш беспорядок и гробовую тишину, — раздается старческий голос. В инвалидной коляске возле окна сидит пожилой мужчина. Его волосы абсолютно белые, а когда-то голубые глаза выцвели до ледяной прозрачности.
— Артур не говорит с рождения, — коляска отъезжает от окна. Старик протягивает мне руку, и я осторожно пожимаю длинные, тонкие пальцы, похожие на хрупкий фарфор. Темная одежда подсказывает, что передо мной священник. — Выпейте с дороги чаю, — он кивает Артуру, и тот бесшумно, при всей своей массивности, исчезает в дверях.
— Спасибо, отец, — мне немного неудобно, я никогда не общалась со священниками так близко. Они казались мне всегда слишком серьезными людьми, чтобы обсуждать с ними обычные земные заботы. Глаза цвета льда на солнце вопреки моим предубеждениям выглядят понимающими.
— Вы сказали, что нам необходимо поговорить, — я осторожно приближаюсь к цели своего визита.
— Да, именно так, — кивая белоснежной головой, соглашается старый священник, — только сначала я хочу показать Вам одну вещь. Возможно, она поможет мне сделать наш разговор более понятным при всей его странности.
Кресло подъезжает к книжному шкафу, сделанному из красного дерева. Священник оглядывает полки, затем достает картонную папку. Подъехав к небольшому овальному столу, он аккуратно развязывает завязки своими почти прозрачными пальцами и достает небольшой альбом для рисования.
Открываю слегка испорченные временем страницы. Плотная бумага, подходящая для набросков и зарисовок пряталась под темной обложкой. Листки скрепляла свернутая в кольца пружина серого цвета. У каждой вещи остается лицо её хозяина, и этот альбом — не исключение. Пустые страницы, одна, другая, третья. Словно их не захотели оживлять изображениями. И лишь на четвертой темным карандашом набросаны черты лица, аккуратно наложенные тени, складки на воротнике рубашки — всё это выглядело как превосходная копия фотографии. Я превосходно знала эту фотографию потому, что она очень нравилась моей матери и стояла у нее в комнате. Именно мать настояла на том, чтобы я улыбалась, глядя в объектив камеры, когда закончила старшую школу. Мне же хотелось как можно скорее убраться подальше от шумной толпы выпускников и их родителей.
На этом рисунке я выглядела совсем иначе, чем на фото. Каждую линию художник наносил карандашом так, будто модель стояла прямо перед ним. И он видел её иначе, разбавляя реальность внешности своим домыслом.
Я пролистала все страницы до самой последней. Затем закрыла альбом и осторожно положила на стол. На обратной стороне обложки альбома стояла дата изготовления — год, в который я закончила школу и сфотографировалась для матери.
Старый священник всё так же смотрел на меня, и я не могла разобрать выражения его светлых глаз.
— Я полагаю, что это и было причиной нашей встречи, — мне казалось, что тишина в доме стала более густой.
— Отчасти, — священник благодарно улыбнулся Артуру, который поставил на стол поднос с чашками.
— Вы хотите сказать, что всё это имеет отношение к тому, что произошло, — я смотрела на то, как бледные пальцы осторожно удерживают тонкий фарфор.
Сделав глоток, старик поставил чашку на поднос. Он явно не торопился объяснять свои мысли.
— Вы знаете его гораздо дольше, чем я, насколько мне понятно. Показав его рисунки, Вы хотите заставить меня бояться или жалеть его? И первое, и второе невозможно.
— Я могу догадываться о многих вещах, даже не смотря на то, что меня в них он никогда не посвящал, — священник показался мне внезапно не таким уж старым, слишком ярко вспыхнули огоньки в его глазах, — но мне хватило времени, чтобы понять — его нельзя переделать или загнать в рамки.
— Вряд ли кто-то решился бы на такое, — я покачала головой, — сомневаюсь, что он позволял кому-либо приблизиться к себе так близко.
— Но Вам он это позволил, — от этого замечания, сделанного мягким голосом, мне стало некомфортно, — настолько, что Вы даже смогли влиять на него.
Я осторожно дотронулась до альбома, лежащего передо мной.
— Это не так.
— Есть люди, живущие так, что мир работает только для них и их желаний. Но они глубоко одиноки, настолько, что нуждаются в ком-то, кто станет их другом. И если они его находят, то не уже не готовы им делиться ни с кем. В какой-то мере это можно сказать и про него, если бы я мог описать всю его историю понятным для Вас языком. Обычно он вычеркивает людей так же легко, как если бы они были песком на подошве его обуви. И до сих пор я думал, что никто не был настолько близок к нему.
— Выходит так, что в убийствах есть доля моей вины?
Священник покачал головой, словно я отказывалась понять очевидное.
— Каждый раз он делает это не ради ощущения власти, не для подавления комплексов. Вы сделали его жестокость не скрытой чертой характера, а собранной и мощной силой.
Я не испытывала страха от всего услышанного, несмотря на то, что оно полностью соответствовало моим догадкам. Мне хотелось понять сущность Гаспара, заглянуть туда, куда раньше не получалось. И сейчас, когда передо мной находился человек, знающий его лучше меня, и я могла попытаться понять хоть что-то.
— Никто не может обвинять кого-то, — священник улыбнулся мне, — есть то, что происходит независимо от нашей воли.
— Но Вы знали о том, что с ним творится, — я не могла понять — как этот человек мог спокойно рассуждать о том, что происходило с его подопечным. Он наблюдал и ничего не предпринимал для того, чтобы его изменить. Остановить.
Священник бросил взгляд в коридор, туда, где занимался своими делами немой Артур.
— Я сделал то, что мог и что должен был сделать, — возразил старик.
Священник подъехал к другому шкафу, на полках которого стояли фотографии в разнообразных рамках, и протянул мне одну из них.
Мужчина в черном костюме, здоровая версия старого священника, стоял вместе с двумя другими перед объективом. Не составляло большого труда понять — кто из них наш общий знакомый. Я моргнула, прогоняя внезапно возникшее ощущение того, что мне не хватает этого взгляда Гаспар, способного понимать и видеть всё насквозь.
Несмотря на мягкое выражение лица, священник выглядел так, будто знал мои мысли.
— Вы понимаете, что однажды его поймают, — я перевела взгляд с фотографии на альбом, хранивший на каждой странице разнообразные изображения того, что окружало Гаспара.
— И если так получится, то Вы будете этому очень рады потому, что хотите увидеть его на электрическом стуле, — старик кивнул.
— Возможно.
Великан Артур снова появился в комнате, чтобы забрать поднос. Когда его фигура исчезла в темном коридоре, священник закашлялся судорожным и глубоким кашлем. Приступ прошел так же внезапно, как и начался, спустя пару минут. Но я успела заметить, что на розовом платке, который старик приложил к губам, остались темные пятна.
— Вы умираете, — спокойно заметила я, встретившись с ним взглядом.
— Да, — согласился священник, — поэтому я и позвонил. Хотел побеседовать с Вами, чтобы понять — кто Вы на самом деле.
— Надеюсь, что встреча оправдала ожидания.
Священник улыбнулся снова, но улыбка не дошла до голубых глаз.
— Вы пытаетесь понять его, но всё равно не можете, Вас пугает мысль о том, что он легко убил кого-то, сочтя это нужным в своих и Ваших интересах. Вы и хотите избавиться от него, но при этом боитесь, что он врос в Вас слишком глубоко. Поэтому я бы хотел, чтобы Вы взглянули на всё с другой стороны. Правда иногда находится гораздо глубже, чем мы думаем.
— Мне это не нужно.
Священник больше не улыбался. Он смотрел на меня, и его взгляд становился всё более острым и пронзительным. И на дне его отчетливо плескалась осуждение.
Я взяла альбом со стола, не желая оставлять эту вещь здесь.
— Прощайте, святой отец.
Глава 3
Я выехала на двадцать восьмое шоссе в девять утра. Солнце нагрело металлический корпус машины так, что весь салон исходил жаром, как большая духовка. Конец августа был теплым, и сложно было понять — от жары или от приближающейся осени начинает тускнеть зелень вокруг. Время от времени я сверялась с навигатором, который убеждал меня в том, что я еду в нужном направлении. Судя по его данным, мне оставалось колесить по шоссе еще минут сорок.
Спустя полтора часа я всё еще продолжала трястись по дороге, уходящей в сторону от шоссе. Асфальт тут явно был положен во времена динозавров, и к концу пути от покрышек останутся только клочья. Жаркий воздух отдавал гарью — в соседнем графстве горели леса. Туманные клочья дыма были видны в просветах между деревьями, когда я была на шоссе. Ненасытный бог смерти упивался огнем в диких местах.
Впереди наконец замаячили светлые пятна домов. Навигатор пискнул и сообщил, что машина уже на месте. Он явно врал, или же врали данные спутника — до точки назначения оставалось еще несколько добрых сотен метров.
Небольшие домики с невысокой оградой, разделяющей их территории, выглядели очень мило. Со всех сторон поселок окружал лес, и он подступал к домам небольшими кустарниками и молодыми деревцами. Лет через десять, если люди не будут бороться за свои владения, деревья вытеснят их и будут спокойно расти там, где сейчас зеленела трава и росли какие-то поздние цветы на маленьких клумбах.
Старый трейлер стоял особняком почти на самой границе поселка и леса. Возле него было пусто, росла похожая на сорняки трава. Я припарковалась на обочине, вылезла из машины и направилась к трейлеру. Когда-то светлая дверь была теперь покрыта грязными серыми и желтыми разводами. Ручка висела вбок, держась на двух шурупах из положенных четырех. Я постучала, не думая о количестве дверной грязи, которая останется на руке. Никакого ответа не последовало, и я постучала снова. Дверь вздохнула и подалась назад.
Внутри был такой же печальный вид, как снаружи. Грязные, рваные занавески на одном окне. Мусор, окурки, обрывки бумаг, газет на полу. В небольшой раковине лежала груда разнообразной посуды — начиная с тарелок и небольших кастрюль и заканчивая одноразовыми стаканчиками, вилками. И повсюду, где только можно было, стояли и лежали бутылки. Пустые, покрытые паутиной, недавно опорожненные и совсем старые. Хозяин трейлера лежал на низкой постели, которая не видела свежего белья очень давно. Даже на ней находились бутылки, словно трейлер принадлежал только им одним. Мужчина выглядел неопрятной кучей одежды, сваленной на покрывало. Да и запах, стоящий в помещении, явно мог потравить всё живое, решившее заглянуть сюда.
Прислонившись к небольшому столику напротив постели, я оглядела спящего. Потом осторожно пнула ботинком одну из бутылок, заставляя её с дребезжанием покатиться в сторону и рассчитывая разбудить мужчину этим звуком. Нулевой эффект.
Ругаясь и кашляя, он подскочил лишь тогда, когда я вылила ему на голову воду из пластиковой бутылки, взятую из машины. То, что находилось в трейлере, я не рисковала трогать. Мужчина отплевывался и стряхивал воду с лица, а я ждала, когда он, наконец, придет в себя, и крутила в руках пустую бутылку. Наконец, он поднял на меня голову, щурясь, словно у него болела голова.
— Привет, Бьёрн, — я помахала ему бутылкой и лучезарно улыбнулась.
Он явно был мне не рад. Но я подозревала, что скорее всего сперва его одолевает дикое похмелье, а уж затем — абсолютное нежелание встречаться со мной взглядом. Я дотянулась до пакета, стоящего на полу возле моих ног, выудила банку пива и бросила её мужчине. Сколько бы он не пил, с координацией у него не было проблем, и банку Бьёрн поймал моментально.
Пил он жадно, неряшливо, и я поняла, что в этом трейлере он гниет морально и социально уже давно. Из города он уехал почти сразу, как выписался из больницы. Так мне заявил очень общительный полицейский из управления, которому я сказала о своём желании поговорить с Бьёрном.
Мы оба, я и Бьёрн, сбежали подальше от происшедшего, и я отдавала себе отчет в том, что он может выкинуть меня в любой момент из своего трейлера, если я скажу что-то не то.
— Спасибо, — хрипло произнес он, опустошив банку. Затем в его глазах блеснуло раздражение, — зачем ты приехала?
— Это чересчур грубо, агент Бьёрн, — заметила я, — после того, как я тащилась в это забытое всеми место три часа.
— Я больше не агент, — судя по тому, как звучал его тон, это его задевало. Бередило что-то внутри.
— Агенты бывшими не бывают, — дурашливо заявила я. Бьёрн явно протрезвел достаточно, чтобы разозлиться, но начать говорить я ему не дала.
— Ты задолжал мне. Не скажу, что это приятно, но, все-таки я думаю, что пора отдавать долг.
Он коснулся давно не бритого подбородка, на котором росла уже небольшая борода, и покачал головой.
— Ты ведь знал, что творит Тагамуто. А если не знал, то догадывался, но закрывал глаза.
— Я пытался остановить её, — слабо сопротивляясь, возразил Бьёрн.
— В тот момент, когда было уже слишком поздно, — согласилась с ним я, — ты фактически подставил меня, зная, что Анна невменяема.
— Она проходила все психологические проверки с успехом.
— А я умею вскрывать замки и еще делаю парочку вещей, которые неприличны для законопослушного гражданина, — видя удивление на лице Бьерна, я развела руками, — Господь Бог только знает, кто из нас на самом деле маньяк, преступник, а кто — невинный одуванчик. А вот ты — кто ты?
— Что ты хочешь? — Он начал испытывать дискомфорт. Кажется, половина дела сделана.
— Я хочу, чтобы ты помог мне, — заявила я.
Присутствие Бьёрна делало машину меньше, а салон — теснее, но я не обращала на это внимания. Сообщив мужчине, что сперва мы приведем его в порядок, я направила автомобиль по шоссе к ближайшему мотелю. Душ, еда и нормальная кровать — вот три лекарства в рецепте от доктора Иваны.
Создающий впечатление огромного и опасного мужика, который может одним ударом сломать челюсть, Бьерн был сейчас молчалив и угрюм. Если первое было его чертой, то второе явно относилось к моему появлению. Но если я смогла перешагнуть через всё, то и он сможет. Нам было ради чего объединить усилия.
Горячая вода и бритва явно послужили с пользой. Вытираясь полотенцем, мужчина был доволен, как не пытался это скрыть. С него словно сбросили лет десять, и миру явился вновь прежний Бьёрн Гис. Я сидела на ручке старого кресла, щелкая каналы такого же старого телевизора, когда бывший агент вышел из ванной комнаты.
— Пицца, кофе, картошка, — я махнула рукой на стол, где стояли коробки с едой, и продолжила искать какую-нибудь интересную программу. Солнце, падающее прямо на меня в окно, нагревало джинсы, и ноги начинали плавиться от жары.
— Так что же ты хочешь? — Бьерн держал пластиковый стаканчик с кофе и выглядел совершенно по-человечески. Я отложила пульт в сторону и повернулась к нему:
— Хочу поймать Гаспара Хорста. Если не получится, то — остановить.
Бьерн медленно поставил стакан на стол.
— Нет.
— Что "нет"? — Я не могла не заметить, как его лицо напряглось.
— Я не буду в этом участвовать, — судя по тому, как заходили желваки на его скулах, он не шутил.
— Проблема в том, что отказаться ты не можешь. Обелить твоё имя, доказать его вину, восстановить справедливость, отправить его за решетку, — я продемонстрировала ему загнутые пальцы. С Бьерном явно творилось неладное, его лицо пошло красными пятнами.
— Остановить — значит…
— Остановить, — закончила я за него фразу. Бьерн нервно потер лицо.
— Ивана, ты зря решила, что я помогу тебе.
— Я знала, что ты так скажешь. На этот случай я подумала, что сообщу о твоем соучастии в делишках Тагамуто, — пожала я плечами, — не думай, что я глупа. Ты можешь придушить меня и избавиться от проблем. Но ты — полицейский до глубины души, и твоё тайное желание — найти Гаспара. Так что, думаю, что ты согласишься.
— Даже не представлял, что ты настолько хитра, — эти слова можно было расценивать как фактическое согласие. Я улыбнулась ему:
— Быстро учусь.
***
Умение исчезать необходимо лишь тогда, когда на кону стоит слишком много. Мы не прячемся. Небольшая квартира, снятая на последнем этаже дома, где большинство жильцов — такие же иностранцы, как и мы, это наше логово. Неприметное, обычное и безопасное настолько, насколько может таковым быть.
По утрам я слышу, как Бьёрн качается и заставляет мышцы вернуться в прежнюю форму. Тяжелое ритмичное дыхание сопутствует каждому движению. Я закрываю глаза, переворачиваюсь на другой бок и сплю еще полчаса. Бьёрн — наша силовая и стратегическая часть. Я — помощник на подхвате. Мы тратим много времени на изучение карты города, всплывающих в Сети сведений и отслеживаем новости. Забираем у разных неприметных людей — школьников, студентов, бодрых стариков сделанные фотографии. Всё это — работа Бьёрна на темной стороне нашей задачи. Я прихожу в банк, снимаю наличные, решаю вопросы, связанные со всем самым, что ни на есть, обыденным. Кроме того, я догадываюсь, что Бьёрн задействует и свои ресурсы, ведь у него предостаточно всевозможных знакомств и связей.
К концу месяца мы получаем достаточно сведений, чтобы быть готовыми к следующим шагам. Бьёрн ворчит, что для его работы это омерзительно долгие сроки, ему удавалось находить всё, что требуется за неделю. Я напоминаю ему о том, что обычно полиция чаще проваливает дела, чем раскрывает, торопясь закончить расследования в короткие сроки. Он возмущенно фыркает, но соглашается.
Когда я остаюсь одна, то могу уделить время своим тренировкам. Бьёрн настоял на том, что я должна знать приемы, способные поразить цель на близких дистанциях. Больше всего мне нравятся ножи. Сбалансированные и острые, они сами ложатся в руку. И я раскраиваю раз за разом мягкое чучело, заставляя лезвие попадать в цель. Вначале ножи просто брякались на пол, а теперь я с удовлетворением наблюдаю, как они подрагивают в фантоме.
Остановить — значит убить.
Осень начинается так незаметно, что границу между ней и туманным, нежарким летом сложно заметить. Бьёрн всё чаще выходит на охоту, а по возвращении подолгу стоит возле стены, на которой развешана карта, прикреплены разнообразные фотографии и газетные вырезки.
Мы сидим в тишине, а за окном идет дождь. Я не отвлекаю Бьёрна от его мыслей, просто сижу по-турецки напротив и просматриваю новостные сводки.
— Он больше не убивает, — произносит неожиданно Бьёрн. Эта фраза требует продолжения, и я молчу, прокручивая вниз страницы.
— Я долго пытался понять, что связывает вас двоих. Мне казалось, что простого объяснения всему происходящему тут недостаточно.
— Иногда самые запутанные вещи на самом деле очень просто объясняются, — я знала, что однажды нам придется это обсудить. Бьёрн смотрит на меня, и его тяжелый взгляд выдает происходящую в нём борьбу. Я заметила её уже давно, еще тогда, когда нашла его в старом трейлере.
Бьёрн болен своими тайными демонами, и они не останавливаются ни на секунду, разрушая его. Он знает, кем была Анна Тагамуто, но никогда не признает этого, для него Анна никогда не будет выглядеть тем, кем была. Иначе остатки мира Бьёрна расколются вдребезги.
Анна мертва, а Гаспар Хорст — нет. И Бьёрн не остановится, подстегнутый моими словами о справедливости, чтобы найти более подходящую цель для своего внутреннего хаоса, который требует от него действий. Для него посадить Гаспара за решётку — вопрос собственного спасения.
Проснувшись далеко за полночь, я слышу, как в другой комнате Бьёрн отжимается от пола. Старый пол под линолеумом неопределенного цвета скрипит, и я сбиваюсь со счета, попытавшись понять — сколько раз Бьёрн уже проделал это упражнение.
А за стеной продолжают напрягаться мышцы и выпирать рыбацкой сетью вены на руках Бьёрна, всё ещё надеющегося обрести покой. Наши демоны пока молчаливы и сдержаны. Но когда они открывают свои пасти, они оглушительно кричат и рвутся на свободу.