Только с собою сладить не смог.
Как-то проснулся и понял, что — баста!
Пусто в груди и ни капли любви.
Кончилась. Так же, как в тюбике паста.
Больше не выдавишь — и не дави!
Все хорошо, черт возьми, что не поздно! —
Встал я, собрал всю охапку стихов,
Обнял тебя, и ударил мне в ноздри
Запах прощания, запах духов...
Вся неприкаянность, радость и ярость —
Мне показалось — выдохлись враз.
То, что в тебе от меня оставалось,
Не разбираясь, выскоблил врач.
И вот тогда-то пошла мешанина:
Предками был я немедля прощен
И в добродетельного мещанина
Чуть было не был уже обращен.
С кем ты спала — я лишь знал понаслышке.
Были все это уже не мальчишки —
Парни добротные, лет тридцати...
Ты мне подробности эти прости.
Но, коль писать, так уж полную правду,
А умолчанье — все-таки ложь.
Начал рассказ и, пожалуй, обратно —
Даже захочешь! — не повернешь.
Дети врагов трудового народа,
Бывших шахтеров и кузнецов!
Что вы за племя? Что за порода?
Тянет ли вас на дорогу отцов?
Вы понимаете, время какое?
Вечно чего-нибудь скверного ждешь...
Вот потому-то с бессонной тоскою
Думал о вас наш учитель и вождь.
Думал. И вот что решил напоследок:
Чтоб уберечь вас, не выдать беде —
Спрятать от всех иноземных разведок
На Колыме или в Караганде.
И по веленью учителя нашего
Всяких племянниц, племянников маршала
Взяли и вывезли на Колыму.
(Кроме тебя. Ты сидела в Крыму.)
Кто-то советы давал тебе дошлые:
— Что ты рыдаешь. Мужа возьми.
Все, понимаешь, тут дело в жилплощади.
С мужем им хуже. Больше возни.
Ну, пропиши хоть хромого какого-то...
Им не опасна чужая жена.
Им, понимаешь, жилплощадь нужна.
И вот тогда-то тебя осенило...