Прямо с вокзала ты мне позвонила,
И, удивляясь, пошел я к тебе.
Кажется, дождь моросил на Арбате.
Комната плавала в полумгле.
Полулежала ты на кровати,
Полусидел я на шатком столе.
Помню лицо твое с жалкой улыбкой,
Малость увядшей, манящей и липкой...
Только все номером было пустым.
Надо ведь быть дуралеем отпетым,
Чтобы — где некогда царствовал первым,
Царствовать пятым или шестым...
Взяли тебя в декабре, на рассвете.
Двери солдатам открыли соседи.
Ты к их приходу готова была,
Чуть не полгода в платье спала.
А оставалось всего-то полгода,
Пару зачетов, проект — и диплом!..
И расставаться с Москвй неохота,
И уж, конечно, с московским теплом. ...
Я и не ведал! Клянусь небесами.
В день, когда мне о тебе написали,
Я в караулке дремал на боку
Где-то на юге в зенитном полку.
Жестокосердию, что ли, в отместку
Месяца три с половиной назад
Мне под расписку вручили повестку
Спешно явиться в военкомат.
Чуб мне состригли. Форму мне выдали.
В шкуру зеленую запросто влез
И поклянусь, что в прилаженном сидоре
Не уместился маршальский жезл.
После учился под Ленинградом,
Вышел с грехом пополам лейтенантом.
Ротный не выдал, бог сохранил
И не закинул на Сахалин.
Пьянствовал. Резался в карты безбожно,
Как первосортное офицерье...
А на востоке армянский сапожник
Взял ненадежное сердце твое.
Все получилось счастливо! Лишь в книжке,
Да не во всякой! — случается так.
Парень сперва удостоен был «вышки»,
Но заменили на «четвертак».
А просидел чуть побольше «червонца».
Умер наш Сталин, зашло наше солнце.
Коллегиальности благодаря
Пораскрывали тогда лагеря.
И за спиной твоего армянина