Существованье, в сущности, мираж, а не миракль. Мир высосан из пальца. И все мы в нем, по сути, постояльцы, не гости даже. По числу пропаж
мы узнаем, что есть иной. Скитальцы, не пилигримы, бороздим пейзаж мы, звездный тремор1 взяв на карандаш, и вот... Но там уже живут китайцы,
не то индейцы. Либо же - собрат ревниво рассекает небеса линованные, скрючившись над ними,
и пьет свой яд насущный, как Сократ, покуда анонимная коса наотмашь шарит в петербургском дыме.
11
Смерть - не коса. Не череп. Не глаза возлюбленной. Аттическая бочка, обжитая философами. Точка в отточии начальном. Бирюза,
в которой тонет ястреб-одиночка, проваливаясь в высоту не за добычей пошлой. Светлая шиза души, с которой снята оболочка.
Душа глядит, как в зеркало живое, вокруг себя, воздвигнув легкий крест внутри себя, и воскладает перст на пишмашинку - в форме аналоя. Оборотись - там ангел в полный рост, многоочитый, как павлиний хвост.
12
Еще хочу сказать тебе о том, что, собственно, все сказано тобою за нас за всех. Но нет от слов отбою, и новый лист мараю. И потом,
на речь нет монополии. С тоскою немая Эхо ловит жадным ртом чужих эклог обрывки, суп с котом помешивая белою рукою.
И отцветает в дебрях языка ее несостоявшийся любовник. А хитрый Феб взирает свысока,
доволен представленьем, как полковник удавшейся осадой. И рука швыряет опостылевший половник.
13
Земную жизнь пройдя до середины, я в Летнем заблудилася саду. Хоть это мудрено. Но, как на льду, пространство разъезжалось. Невредимы,
белели нимфы, боги. Паутины блестели кружева. Куда иду кого было спросить? толпу? тщету? милицию? Не все ль тебе едино,
кого берешь в Вергилии, когда ты миру чужд и из его когтей на волю рвешься в небо золотое?
И только Вифлеемская звезда пульсирует, как сердце в пустоте, единственное, кажется, живое.
14
А я свой черный байроновский плащ под куст сложила в дебрях вавилонских. Не потому, что щеголять в обносках претит мне средь индустриальных чащ.
Романтик в классицизм пошел. В неброских вещах ведь больше правды. Некричащ и питерский ландшафт для тех, кто зрящ, хоть нагромождено на этих плоских
пространствах в изобилии дворцов, соборов, шпилей, наглой позолоты, удвоенных могучею Невой,
седой красы суровых образцов, спасающих от мировой зевоты. И я простилась с душною Москвой.
15
Дух рыцарства повыветрился. Да и был ли он на русских огородах? Вороны спят на пугалах. При родах младая не присутствует звезда.
Пенять нельзя, работа или роздых здесь больше крючит спины. Навсегда бежит отсюда кровь, как и вода. И верен этой местности лишь воздух,
хоть воздух в основном и продают. Короче, все как встарь. Как до отъезда, дружище, твоего. Как встарь, уют
сомнительный парадного подъезда любовникам бездомным отворен. И так пребудет до конца времен.
16
Я свой архив сдала в помойный бак. Пускай его листают кошки, чайки, хмельной клошар в простреленной фуфайке, порассуждать о вечности мастак.
Российский Гельдерлин глядит во мрак из мрака же, бренча на балалайке на местном варианте лиры. Стайки шпаны в подъездах воскуряют мак
ориентальным неким божествам. Жизнь то есть продолжается. И нам другого ничего не остается,
как в ней принять участие, дрожа от отвращенья, а не от ножа. Иль погонять отсюда иноходца.
17
Увидимся едва ли. Как ни мал стал мир с изобретеньем самолета, удачу в кресло первого пилота ведь не посадишь. Бабу за штурвал
какой скандал! А хочется - полета! Сверхзвукового! Чтобы обнимал свистящий ветер, поднимая вал седьмого неба, до седьмого пота
остатки плоти. Но, увы, финал таких забав - паденье, переломы, все то, что мифотворец описал
тому назад столетий двадцать пять. И современные аэродромы не научили ползавших летать.
18
И все-таки словечко "никогда" принадлежит по праву только Богу. Мне нагадала дальнюю дорогу старушка на распутье. Поезда
перебирая, веси, города и верст уж не считая, понемногу я приближаюсь к жалкому итогу всех путешествий - к пресыщенью, да.
О татарва двадцатого столетья туристы лупоглазые, паркет мозолящие царский! Сладу нет
с ордою планетарной. И гореть мне не с ними ль заодно?.. От любопытных Господь не принимает челобитных.
19
Все ж смена места жительства дает иллюзию, что можно жизнь сначала начать. И это, в сущности, не мало в сем мире иллюзорном, в обиход
пускающем различные зерцала, где мы для смеха задом наперед отражены. И зло уж не берет привыкли. Как шампанское - к бокала
конфигурации. Как автократ к свободной конституции. Как вера к тому, мой пан, что зажигает сера,
и ладан, и табак. Так рай и ад в конце времен слились в одну массовку в интернациональную тусовку.
20