Мы ехали за город шумной толпой,
Мы веселы были и пели.
Звенел, разносился наш смех молодой,
Сливаяся с шумом метели.
Все, что попадалося нам на пути,
Остроты и смех возбуждало;
Старик, что с дороги замедлил сойти,
Когда его тройка нагнала,
Ухабы и снег, что обильно на нас
С беззвездного неба валился.
И тройка за тройкой со звоном неслась,
И шум голосом разносился.
Мы лесом поедем, и вторит нам лес,
Звучат колокольчики бойко.
А город из виду давно уж исчез...
Эй, ты, разудалая тройка!
Мы песню затянем, и песня звучит
Тоскою о бедном народе,
Что спину, под палки подставивши, спит
И грезить забыл о свободе.
То грянем другую: проснется народ,
Конец его сну-исполину;
Поймет он, кто кровь его жадно сосет,
И в руки возьмет он дубину.
Вот кончится лес, и мы полем летим;
Огни показались деревни.
Как скоро! И мы ямщику говорим:
Левее, левее, к харчевне!
Не в пустословии речей, —
В страданиях народа,
В безумных криках палачей
Рождается свобода.
Чтоб старый мир был обновлен
Взаимною любовью,
Он должен быть дотла сожжен
И залит алой кровью.
Когда он будет испеплён,
И кровью все покрыто,
Лишь из кровавых выйдет волн
Свобода — Афродита.
«Гляжу в лицо я пылающей тверди...»
Гляжу в лицо я пылающей тверди.
Тверд и ровен мой гулкий шаг.
Шелестит на высоко поднятой жерди
Победное знамя — красный флаг.
3а мною в волнах зычных напева
Мерный топот тысячи ног,
И полна наша песня священного гнева:
Нам ненавистен царский чертог.