все дальше побредешь ты с каждым годом,
туда, где с морем соткана вода.
К кому воззвать под этим небосводом?"
"Для этого душа моя слаба.
Я -- волны, а не крашеные наши
простенки узрю всюду, где судьба
прибьет меня -- от Рая до параши.
И это, Горчаков, не похвальба:
в таком водонебесном ералаше,
о чем бы и была моя мольба?
Для слышати умеющего краше
валов артиллерийская пальба,
чем слезное моление о чаше".
"Но это -- грех!... да что же я? Браня
тебя, забыл о выходке с дровами...
Мне помнится, ты спрашивал меня,
что снится мне. Я выразил словами,
и я сказал, что сон -- наследье дня,
а ты назвал лисички островами.
Я это говорю тебе, клоня
к тому, что жестко нам под головами.
Теперь ты видишь море -- трепотня!
И тот же сон, хоть с бо'льшими правами".
"А что есть сон?" "Основа всех основ".
"И мы в него впадаем, словно реки".
"Мы в темноту впадаем, и хренов
твой вымысел. Что спрашивать с калеки!"
"Сон -- выход из потемок". "Горбунов!
В каком живешь, ты забываешь, веке.
Твой сон не нов!" "И человек не нов".
"Зачем ты говоришь о человеке?"
"А человек есть выходец из снов".
"А что же в нем решающее?" "Веки.
Закроешь их и видишь темноту".
"Хотя бы и при свете?" "И при свете...
И вдруг заметишь первую черту.
Одна, другая... третья на примете.
В ушах шумит и холодно во рту.
Потом бегут по набережной дети,
и чайки хлеб хватают на лету..."
"А нет ли там меня, на парапете?"
"И все, что вижу я в минуту ту,
реальнее, чем ты на табурете".
XIV
Разговор в разговоре
"Но это -- бред! Ты слышишь, это -- бред!
Поди сюда, Бабанов, ты свидетель!
Смотри: вот я встаю на табурет!
На мне халат без пуговиц и петель!