Следующее утро встречает Мортимор непривычным ярким солнцем. Дождь шёл вчера весь день, но к ночи неожиданно прекратился. Я радуюсь возможности отдохнуть от серости и с наслаждением вдыхаю воздух. Пахнет сыростью, на дорогах много прозрачных луж. Но мягкие солнечные лучи греют наши лица, напоминают о доме. Это помогает на время забыть о других проблемах.
Алиса радостно прыгает в очередную лужу. Брызги воды разносятся во все стороны. Вместе с тем лениво разбегаются упитанные голуби. Далеко не отходят. Здесь они не боятся людей. Кто-то подкармливает, кто-то гоняет. Дети часто так забавляются.
— Алиса, не усердствуй, а то тебя не пустят в таком виде в кинотеатр! — предупреждаю я, хоть и знаю, что в Мортиморе никому не будет до этого дела.
Но маленькая хитрость срабатывает: теперь она чаще обходит лужи. Мы приняли решение прогуляться до кинотеатра пешком. Далеко идти не пришлось: весь город можно обойти примерно за час. Конечно, местами очень много грязи, которая сильно размокла после дождя. Но в центре дороги нормальные, даже тротуары выложены кирпичами. И я уже успела показать несколько небольших фонтанов и памятник Александру Сергеевичу Пушкину. По правде говоря, в детстве обожала его творчество. До сих пор сохранился сборник стихов. А "Евгения Онегина" могу дословно процитировать от начала до конца.
Алиса, похоже, искренне радуется всему, что видит. Задаёт много вопросов, на которые я с удовольствием отвечаю. Прохожих сегодня тоже много, словно жители города решили насладиться редким солнечным днём по полной. Иногда я рассматриваю встречающиеся лица, выискивая старых знакомых. Но это скучное занятие, которое быстро надоедает.
Мы пересекаем широкий мост, пролегающий через Силентию. У воды довольно ветрено, но Алиса предлагает немного задержаться и полюбоваться собором в окружении пышных деревьев. Местами листья постепенно начинают желтеть, но они ещё не утратили роскошную листву.
Какое-то время глядим на ребристое отражение внизу и на солнечные блики, сверкающие как бриллианты. На решётчатом ограждении ржавеют замки влюблёных: многие висят уже много лет, но есть и новые, более красивые. Никогда не задумывалась о смысле, который они несут в себе. Вот так висят здесь, символически сковав две человеческие души и их судьбы. Вроде и ерунда, но до боли романтичная. Мы с Игорем никогда не делали ничего подобного. Кто знает, может, поэтому и разбежались. Или пришлось бы кому-то нырять в воду в поисках ключа после расставания. Боже, какая глупость!
Когда замечаю, что у Алисы краснеет нос от ветра, дующего с северной стороны, предлагаю двигаться дальше. Через десять минут мы уже входим в двери кинотеатра. От приятного аромата карамельного попкорна у меня бегут слюнки. Но сперва двигаем к кассе. Я даже не пыталась заказать билет заранее: в местном кинотеатре всегда есть свободные места. В юности ходила в кино не так часто, но на всех сеансах залы оставались полупустыми. Вряд ли что-то изменилось.
Ассортимент фильмов довольно скудный и скучный. Алиса выбирает мультфильм. Он доступен в 3D, что меня радует. Хоть какой-то интерес. Я, конечно, ничего не имею против мультфильмов, но в прокате ничего не привлекает. Посмотрим, что будет на деле.
На экране высвечивается план зала, на котором замечаю всего несколько крестиков. Выбираю самые удобные места. Хоть сеанс будет проходить в малом зале, мы будем далеко от других зрителей. Вот и замечательно.
До сеанса остаётся примерно двадцать минут. За это время мы покупаем два больших стаканчика попкорна с карамелью и пол литровую бутылку лимонной воды. Во время ожидания рассматриваем огромные афиши на стенах и стендах. О некоторых фильмах в прокате я даже не слышала. Есть много патриотических, несколько комедий, что-то из фантастики, и немного мультфильмов. С лёгкой усмешкой подмечаю, что фильм для просмотра лучше выбирать заранее, чтобы не тратить зря время и нервы.
Через два часа мы с Алисой довольные выходим из кинотеатра. Сеанс мне понравился. Мультфильм не показался слишком "детским". Бывали, конечно, глупые моменты, но в целом сюжет оказался не скучным. Центральными персонажами предстали домашние животные. Довольно обаятельный пёс наслаждался беззаботной жизнью, пока его хозяин не решил завести ещё одну собаку. Поначалу пёс воспротивился этому и сделал всё возможное, чтобы избавиться от нового соседа. Это затянуло их в водоворот опасных приключений. Посыл о том, как важно заботиться о животных мне нравится. Создатели тонко показали сторону жизни домашних и бездомных четвероногих. И к чему приводит безалаберное и жестокое отношение к ним. Пусть для детей это не очевидно, но невольно они видят, что доброта спасает этот мир.
— Мам, смотри! — Алиса восторженно указывает на стаю голубей возле скамеек. Среди них очень много белых и коричневых особей. — Какие необычные! Я думала, что таких почти не бывает.
— В Мортиморе и не такое бывает! — хихикаю я. — Здесь голубей любят, подкармливают чуть ли не все в городе. Вот и расплодились всякие разные.
— А давай дома тоже их кормить! Чтобы всякие разные были!
— Если захочешь! — соглашаюсь я. Не говорю о том сколько от них может быть вреда. — Но если за дело возьмутся и другие люди, то эффект настанет быстрее.
На мгновение её лицо приобретает задумчивый вид, от которого я едва сдерживаю улыбку.
— А ты напиши об этом в своём журнале! — осеняет Алису. — Тогда все узнают и помогут!
Какое-то время мы гуляем по Площади, разговаривая на различные темы. Я почти не думаю о Германе, о работе и своих теориях. На душе непривычно спокойно и хорошо. Солнце уже минует полукруг, окрашивая облака в золотистый цвет. Время постепенно клонится к вечеру.
Проголодавшись, решаем заглянуть в кафе. Я привожу дочь в "Меридию", в котором была уже не единожды десять лет назад. Приятно чувствовать эту постоянность, когда всякую ностальгию можно унять, сходив в некогда любимое место.
Обстановка кажется смутно знакомой. Я уже и сама точно не помню. Стиль кантри с преобладанием отделки из тёмного дерева. Текстильные обои, мягкая цветовая гамма, ковры с орнаментом, лепнина на потолке, резные столики. Нас будто переносит в эпоху старины. Я чувствую лаконичность и уют. Прекрасно понимаю, что хотел донести владелец заведения.
Всё ещё находясь под впечатлением, предлагаю Алисе выбрать столик. Посетителей немного: заняты всего три столика. Так что есть где разгуляться. И дочка выбирает столик возле стены, украшенной модульными картинками, выдерживающими стиль помещения.
Через пару минут нам приносят меню и оставляют, чтобы спокойно просмотреть ассортимент блюд. Я критично листаю плотные страницы, где под каждым названием прилагается и аппетитная картинка для наглядности. Ничего мудрёного: только привычные знакомые блюда.
— Выбрала уже что-нибудь? — спрашиваю я. На всякий случай просматриваю цены: мало ли. К счастью, вполне приемлемо. Кошелёк к концу посиделок останется доволен.
— Да, хочу вот это! — Алиса тычет пальцем в клубничный чизкейк. — И ещё коктейль.
Конечно, мне хотелось бы, чтобы она поела что-то более существенное вроде супа или мясного блюда. Но обещание закон! Поэтому делаю заказ, когда возврашается официантка. Для себя заказываю жаркое из томлённой курицы и чай с мятой. Мало ли, вдруг получится уговорить Алису съесть хоть пару ложек. А если нет, не страшно. Сегодня особенный день для нас обеих, так что можно забить на правила.
Пока ждём заказ, Алиса с интересом рассматривает картины. Меня радует, что сегодня она даже не вспоминает про свой телефон. Мы будто негласно решили посвятить это время друг другу и оторваться от всего приземлённого.
Позади меня хлопает дверь. В кафе заходит высокий мужчина в полицейской форме. Бронзовые волосы аккуратно вьются, делая его похожим на ангела. Я на мгновение пугаюсь. Вдруг патологоанатом решился впутать полицию? Но быстро успокаиваю себя. Едва ли в морге ведётся видеонаблюдение, а иначе мою причастность не доказать. Да и откуда им знать, где меня искать. Я сохранила свою личность в тайне.
Полицейский проходит к стойке, даже не взглянув в нашу сторону. Но на всякий случай я отворачиваюсь. Осторожность лишней не будет.
Алисе быстро надоедает ожидание. Мы начинаем обсуждать танцевальный кружок, куда она ходит. Она рассказывает о музыкальном конкурсе, в котором хочет участвовать. В качестве приза победитель получит грамоту и билеты в аквапарк. Я охотно поддерживаю её стремления. Главное, что нравится. Да и с её уровнем и хорошей подготовкой есть вполне реальные шансы победить.
Наконец, нам приносят заказ. Пока официантка ловким движением рук расставляет на столе красивые тарелки, я невольно оборачиваюсь на стойку. Мужчина, видимо, зашёл только за кофе. Перед ним уже ожидает стаканчик из биоразлагаемого материала. Из отверстия в крышке струится пар.
Мужчина вываливает на стол бумажную купюру, забирает свой кофе и направляется к выходу. На мгновение наши взгляды встречаются, и я отворачиваюсь, чтобы не показаться бестактной. Моё внимание тут же увлекает бесподобный аромат горячего жаркое. Оно настолько прекрасно, что живот жалобно скулит и расходится в громком урчании.
Когда я запихиваю в рот уже четвёртую ложку, над ухом раздаётся мужской бархатный голос:
— Приятного аппетита! Прости… ты ведь Лера? Лера Арсенева?
В смятении оборачиваюсь и едва не давлюсь горячей картошкой. На меня с высоты взирают задумчивые голубые глаза. На мгновение они овладевают моими мыслями. А потом я вдруг представляю, как сижу сейчас с набитым ртом, давясь божественным жаркое, и растерянно хлопаю ресницами. Становится как-то неловко. Но я уверенно прожёвываю и проглатываю. Только затем отвечаю:
— Да, а мы разве знакомы?
Полицейский улыбается уголком рта, и это делает его невероятно привлекательным в моих глазах. Я силюсь узнать ровные черты лица и эти бронзовые кудри. Но пока глухо.
— Олег Китов! — подсказывает он, лаская слух своим бархатным голосом. — Мы учились вместе с пятого класса.
А, точно, кажется, теперь припоминаю. В памяти вспыхивает слегка веснушчатое и несуразное лицо долговязого мальчишки. Он всегда задирал нас с Германом, особенно в старших классах. Иногда невинные подколы, но бывали и оскорбительные шутки. Тогда у него не было границ.
Сейчас я едва узнаю его. Похорошел и возмужал — можно смело печатать на обложке модных журналов на радость женщинам. Возможно, поумнел. Но неприятный осадок остался.
— Точно! — хмыкаю я, сжимая под столом пальцы. — Тебя прям не узнать!
— Тебя, кстати, тоже! — с интересом подмечает Олег. — Ты изменилась в лучшую сторону. До последнего сомневался, что это ты.
— А ты у нас, значит, стал полицейским! — констатирую я, выражая этими словами своё мнение как о нём, так и о выбранной профессии. Как бы не имею ничего против, но отношусь с осторожностью.
— Служу во благо города! — в шутливой манере отчеканивает он и горделиво выпрямляется. Затем голубые глаза обращают внимание на Алису. — А это, значит?
— Моя дочь Алиса! — нехотя представляю я, размышляя как бы скорее покончить со всеми формальностями и спровадить его отсюда.
— А, значит, ты замужем?
Чувствую разочарование в его голосе, и мне становится смешно: неужели планировал подкатить? И это к девочке, которую никогда по-настоящему не замечал. В принципе, как и я его.
— Папа не живёт с нами! — вдруг вмешивается в разговор Алиса. Ей вроде бы нравится дядя полицейский, но я предпочла бы прикинуться замужней.
— Вот как! — в голосе мужчины вновь скользит интерес.
— Да, они с мамой давно не вместе.
Она закапывает меня всё глубже, и я уже не знаю куда деться от всей это неловкости.
— Так, может, как-нибудь встретимся, Лера? — предлагает Олег, пока я не успеваю выдумать какую-нибудь отговорку. — Надолго в городе?
И вот он, мой шанс!
— Нет, знаешь, приехали на несколько дней по семейным обстоятельствам! — принимаю решение не говорить о Германе, вдруг ему неизвестно об этом. Вряд ли, конечно. Но не хочу это обсуждать. — Время не подходящее. Давай как-нибудь в другой раз, если доведётся приехать.
— Понятно.
Олег достаёт из кармана ручку и блокнот. Наспех чиркает и протягивает вырванный лист с небрежными цифрами:
— Вот мой номер, вдруг передумаешь.
Я киваю и сую листок в карман пальто, лишь бы только отстал. Разумеется, не собираюсь звонить, но иметь при себе контактные данные полицейского вполне неплохо. Вдруг пригодится.
— Удачного дня, девчонки! — игриво подмигнув, мужчина покидает заведение.
Наконец, могу насладиться едой, но аппетит уже не звериный. Алиса задаёт вопросы о моём однокласснике. Я отвечаю поверхностно: сама ничего не знаю, кроме того, что видела глазами. Да и он меня мало интересует.
И всё же эта встреча смывает всю беззаботную радость от сегодняшнего дня. Невольно поддаюсь мрачным размышлениям о своей жизни, прошлом. Вспоминаю не самые приятные моменты из школы, отчёт о вскрытии, заплаканные глаза Елизаветы Аркадьевны. Пытаюсь представить, каково было бы мне на её месте. Знаю: я бы не остановилась. До последнего искала бы правду. Это не могло вернуть погибшего ребёнка, но зато принесло бы хоть какое-то облегчение, если узнать причины. Реальные причины.
Я смотрю на дочь, слушаю её в пол уха, а сама скрепя сердце думаю о той боли, что испытывают родители Германа. Это так грустно и неправильно. Может, стоит рассказать им о своих догадках? Или лучше не сыпать соль на рану?
Вечер пролетает как в тумане. Возвращаемся домой не слишком поздно. И я решаю заехать потом к Мартыновым. Если не рассказать о деталях вскрытия, так хоть поддержу. Родителям говорю, что собираюсь в магазин.
Всю дорогу меня терзают смутные чувства. Солнце незаметно скрывается за плотными облаками, словно подражает моему настроению. Старенькое здание встречает меня неестественной вязкостью, в которой утопаю, стоит только бросить взгляд на пятиэтажный дом. Он такой же, как и другие дома на этой улице, но кажется для меня слишком огромным и недосягаемым.
По пути к входной двери замечаю нескольких ворон на детской площадке с гладкими чёрными перьями. Они сидят на верхней перекладине качелей, на ветке дерева. Одна спустилась к песочнице. От их протяжного карканья становится не по себе. А слишком осмысленный взгляд будто прикован ко мне. Вероятно, на фоне стресса начинаю придумывать всякое.
В дверях по инерции здороваюсь со спешащим куда-то жильцом, даже не посмотрев в его сторону. Запомнился только тянущийся вслед за ним по подъезду запах табака. Отмечаю громкий писк домофона: в прошлый раз он был отключён.
Через несколько минут я уже звоню в нужную дверь. Ждать приходится долго. Уже начинаю думать, что никого нет дома. Но вот доносятся знакомые приглушённые шаги, щёлкает дверной замок. В дверном проёме образуется щель. Я уверена, что Елизавета Аркадьевна осмотрительно посмотрела в глазок перед тем, как открывать дверь. Поэтому задаюсь вопросом почему она так сторонится.
— Здравствуйте, Елизавета Аркадьевна! — повторяю я те же самые слова, которые говорила в день поминок.
Щель становится немного шире, и теперь я вижу её глаза: не такие опухшие, но полные всё того же опустошения.
— Здравствуй, Лера! — сдержанно отвечает она в ответ на любезность. Больше ничего не добавляет.
Чувствую, как растёт напряжение. Мне явно не рады, но хочу попытаться что-то сделать. Не знаю что, да и зачем вообще приехала к людям, которые давно стали мне чужими. Наверное, просто мне не наплевать. И хочу, чтобы она тоже это знала.
— Простите, что пришла без предупреждения, — неуверенно бормочу я, — только хотела узнать, как у вас дела.
Чёрт, как же глупо это звучит! Как могут быть дела у людей, которые меньше недели назад потеряли единственного сына? Это понятно по глазам и безжизненной бледности на лице. На этот вопрос можно даже не отвечать.
Мать Германа тяжело вздыхает.
— Чай будешь? — сдержанно спрашивает она.
Я киваю, и она пропускает меня внутрь. Внутри квартиры ощущаю непривычный холод, пробирающий до костей. При этом явно не проветривали: стойкий запах перегара и сигаретного дыма явственно чувствуется прямо с порога.
Аккуратно скидываю обувь, пальто нехотя вешаю на крючок к двум курткам. Елизавета Аркадьевна ведёт меня на кухню. Меньше площадью, чем у моих родителей, но вполне уютно. Было когда-то.
Сажусь на старый деревянный табурет и неловко наблюдаю, как женщина ставит на огонь почерневший от накипи чайник. Все движения неторопливы и лишены осмысленности. Она будто делает всё на автомате, а мыслями далеко отсюда.
Бросаю короткий взгляд на стол, накрытый старой клеёнкой с изображением натюрморта. Края уже облезли и потрескались. На ней много крошек, какое-то липкое пятно: скорей всего, от кофе. Подавляю желание схватить тряпку и протереть стол. Понимаю, пока Елизавете Аркадьевне не до уборки.
Пока ждём закипания чайника, обе молчим. Кажется, проходит целая вечность. Но вот я слышу долгожданный свист. Потом слушаю, как она наливает горячую воду в две кружки, предварительно опустив чайные пакетики. Затем размешивает сахар. Неспешно ставит передо мной кружку и садится с другой стороны стола. Свою кружку оставляет рядом, но не спешит пить чай.
Я делаю неуверенный глоток и едва не обжигаю рот. Зато поможет согреться. Елизавета Аркадьевна предлагает пряники, а сама отстранённо глядит в пол. На вкус пряники уже дубовые: не откусить. Но по свежести наверняка были очень вкусными: шоколадные.
— А где Сергей Андреевич? — интересуюсь я, чтобы хоть как-то скрасить неловкость. Не могу избавиться от чувства, что меня не замечают.
Женщина переводит на меня растерянный взгляд, словно не расслышала вопрос или пропустила мимо ушей. Отвечает неуверенно, будто и сама не знает.
— Спит… — едва слышно произносит она. — День выдался тяжёлый.
Благоразумно решаю промолчать, но прекрасно догадываюсь по какой причине он спит. Стойкие ароматы в квартире говорят о многом.
— А Вы как справляетесь? — обеспокоено спрашиваю я. Хочу обнять её или взять за руку. Пообещать, что всё будет хорошо, когда-нибудь наладится. Но сдерживаюсь.
— Потихоньку!
Елизавета Аркадьевна говорит коротко и отстранённо. Понимаю, что в мире нет таких слов утешения, которые реально могли бы облегчить её состояние. Но мне искренне тяжело видеть её такой, как и условия, в которых они пока живут.
— Если что-то понадобится, обращайтесь ко мне! — искренне прошу я и чувствую, как в моём голосе звучат слёзы. — Могу принести продукты или помочь по дому. Я буду в Мортиморе ещё несколько дней.
— Спасибо, Лерочка, не нужно! — тут же отказывается женщина. — Мы сами, не переживай.
Но я так просто не сдаюсь.
— Это не просто жест любезности, а реальное стремление помочь! — начинаю настаивать я. — Навязываться не стану, но сама понимаю, как вам сейчас тяжело. Не хочу, чтобы вы чувствовали себя одиноко.
Она вдруг вздрагивает и прячет слезящиеся глаза за носовым платком. Делаю глоток чая, который быстро остывает в прохладном помещении. Давить дальше не стану. Пусть думает, что мне на самом деле нет дела. При желании без спроса заеду в магазин и привезу нормальной еды. На одной водке долго не просидеть.
Вновь отпиваю из кружки в ожидании. Чай немного переслащен. К пряникам больше не притрагиваюсь.
— Ох, Лерочка, ты совсем не изменилась! — сквозь слёзы подмечает Елизавета Аркадьевна. Морщины становятся более выраженными, когда она плачет. В эти моменты выглядит такой беззащитной и хрупкой. И эти дрожащие худощавые руки. — Всё такая же светлая. Таким был и мой Герман… Как же нам с ним повезло. Жаль, ему повезло меньше. Не смогли дать ему нормальную жизнь. И будущее.
У меня разрывается сердце от того, как она винит себя в смерти сына. Думаю, на её месте я бы чувствовала то же самое. Хоть и понимаю, что на самом деле она не виновата. Не может быть виновата. Герман никогда не винил родителей за отсутствие финансовой стабильности, царских апартаментов и чистенького шевроле под окном. Он любил их за доброту и заботу. Они сполна одаривали его более важными ценностями. Как можно с такой поддержкой захотеть перейти черту? Либо я чего-то не знаю об этой семье.
— Не вините себя, он всегда был счастлив иметь таких родителей! — мягко советую я, нервно водя пальцами по краям кружки.
Но женщина отрицательно качает головой.
— Нет, из-за нас он отказался от планов получать образование! — сдавленно произносит она. Громко высмаркивается в платок, нос после этого становится красным. Взгляд уже затуманился от слёз. — Я же видела, что он был несчастен здесь. Ему следовало идти своим путём. Получил бы диплом, устроился на работу, завёл семью. Но он был слишком добрым. Не захотел оставлять нас без поддержки. Ох, если бы я знала к чему это приведёт…
Конец фразы оборвался под громкими всхлипами. Я растеряно наблюдаю за ней и не знаю, что делать. Она будет терзаться намного сильнее, пока не перестанет винить себя. Мне невыносимо смотреть на это. Хочу хоть как-то облегчить её боль. Слова поддержки выглядят насмешкой. Поэтому неожиданно для самой себя я признаюсь:
— Герман никогда не совершил бы подобный грех! Что если с ним просто случилось что-то очень плохое?
Елизавета Аркадьевна скашивает на меня расширенные от удивления и непонимания глаза. Руки до сих пор дрожат, а в голосе сохраняется прерывистость.
— О чём ты говоришь? — задаёт она вопрос, на который мне не хочется отвечать.
Я неопределённо повела плечами, словно намереваюсь ускользнуть от ответа. Но вдруг ей это и правда поможет?
— Простите заранее, что влезла не в своё дело, но я решила узнать подробнее о том, что произошло… — признаюсь я и при этом ощущаю себя так, словно совершила грязное преступление. — Мне удалось поговорить с заведующим отделения в морге и выяснить несколько странных деталей. Возможно, полиция просто не захотела в этом разбираться. Либо и правда нет оснований.
— Странные детали? — с каждым вопросом её тон всё больше меняется, и я невольно сжимаюсь под его напором. Но не могу уже отмотать время назад. — Ты говорила с кем-то о Германе?
— Д-да… — подтверждаю я, сбитая с толку звучащей в голосе ревностью. — Повторюсь, что сомневаюсь в официальной версии. И разговор лишь подкрепил сомнения. Не думаю, что тут есть какой-то заговор или что-то подобное, но даже если Герман совершил это сам, у него наверняка были веские причины. И дело точно не в вас… Просто не хочу, чтобы вы винили себя. Это худшая пытка.
Елизавета Аркадьевна как-то странно кивнула. Теперь она выглядит неестественно спокойной, но пальцы нервно перебирают платок.
— Скажи, Лерочка, а кем ты работаешь? — вдруг интересуется женщина и впервые задерживает на мне взгляд.
— Журналисткой. — отвечаю я, не понимая какое это имеет отношение к делу.
Она выпрямляется, нервно берёт кружку и делает два громких глотка. Я буквально слышу, как жидкость бежит затем по пищеводу.
— Теперь понятно! — сухо констатирует она, как только с силой ставит кружку обратно. — Решила нажиться на нашем горе?
— С чего Вы взяли? — удивляюсь я.
Я непонимающе хлопаю ресницами. Но вскоре начинаю подозревать, что ей так не нравится. Прежде, чем успеваю пояснить свои действия, Елизавета Аркадьевна додумывает всё за меня и расставляет по полочкам где-то в собственной вселенной.
— Думаешь, я поверю, что ты решила раскапывать подробности его гибели по доброте душевной? — с отвращением заявляет она. — Напишешь потом статью? Или ещё что-то… — Елизавета Аркадьевна вдруг вздрагивает, словно её осенило. — Может, и сюда пришла, чтобы разнюхать больше информации? В нашей семье произошло горе, а ты лишь делаешь ещё хуже! Сама не разговаривала с Германом столько лет, и вдруг проснулось желание проявить сознательность! Он мёртв, и никакие подробности этого не изменят. Я не хочу даже думать об этом, и как мой мальчик страдал! Если у тебя есть хоть капля совести, ты оставишь его в покое!
Она на мгновение замолкает и наполняет лёгкие воздухом. Я молча слушаю.
— Убирайся из моего дома! — требует женщина и выразительно указывает на выход. — И никогда больше не приходи!
— Хорошо! — проглотив тугой ком в горле, соглашаюсь я. — Спасибо за чай.
Встаю, но ощущаю себя так, словно поднялась лишь моя душа, а тело осталось сидеть на твёрдом табурете. В дверном проёме поворачиваюсь к Елизавете Аркадьевне, зная, что она не станет меня провожать. Она опустила голову на согнутую руку: острый локоть глядит в сторону кухонного гарнитура. На меня больше не смотрит.
— Я не хотела Вас расстраивать. И не собираюсь писать никакие статьи! — с сожалением говорю я. В холодной и тихой квартире мой голос звучит слишком громко. Через секунду слышу кряхтение в большой комнате: вероятно, крики Елизаветы Аркадьевны разбудили её мужа. — Наверное, это просто мой способ искупить вину перед Германом за годы молчания, пока он тянулся ко мне. Его не слышали при жизни, но я добьюсь, чтобы услышали после смерти. Главным образом, все кто был ему дорог. Надеюсь, это принесёт его душе покой.
Я покидаю квартиру в расстроенных чувствах. Елизавета Аркадьевна так и не вышла из кухни. Пока спускаюсь по лестнице, прокручиваю в голове её слова. Следовало ожидать подобной реакции. Не всегда правда приносит облегчение. Да и нет ещё никакой правды, только мои догадки… Следовало подождать, пока не соберу больше информации. В итоге только сделала хуже.
За рулём мне становится тяжелее. Всю дорогу упрекаю себя за необдуманный шаг. Мнимое благородство… Не зря говорят, что нельзя лезть в чужие проблемы. Вот куда ты полезла, Лера?!
Настроения нет, но заезжаю в магазин, чтобы не приставали с вопросами, где я была на самом деле. В итоге это оказалось ошибкой. С эмоциями справляться получается плохо, и я на автомате беру вместе с каким-то печеньем и бутылкой молока пачку сигарет. Выкладываю за них целую сотку. Немного подумав, беру на кассе ещё мятную жвачку.
Закуриваю почти сразу, как выскакиваю на улицу: впервые за девять лет. Ощущения странные, мне сразу ударяет в голову. Но после нескольких затяжек нервы немного успокаиваются. Теперь всё не кажется таким ужасным.
Перед тем, как сесть в машину, я выбрасываю в мусорное ведро бычок и отправляю в рот сразу два квадратика жвачки. Мята приятно освежает язык. Но на душе остаётся так же затхло и паршиво.