О том, что всё великое скорее
Соизмеримо с сердцем, чем громадно, –
Пи Гекторе так было, Одиссее,
И нынче точно так же, вероятно.
* * *
Нету сил у меня на листву эту мелкую,
Эту майскую, детскую, липкую, клейкую,
Умозрительно воспринимаю её,
Соблазнившись укромной садовой скамейкою,
Подозрительный и как бы сквозь забытьё.
О, бесчувственность! Сумрачная необщительность!
Мне мерещится в радости обременительность
И насильственность: я не просил зеленеть,
Расцветать, так сказать, заслоняя действительность,
Утешать, расставлять для меня эту сеть!
Это склочный старик с бородой клочковатою
Пел любую весну, даже семидесятую,
Упивался, как первой весной на земле,
Не считаясь в душе ни с какою затратою
И сочувствуя каждой пролётной пчеле.
Даже как-то обидно, что стерпится – слюбится:
Оплетёт, обовьёт, обезволит причудница
И ещё подрастёт – и поверю опять,
Не смешно ли? что всё состоится и сбудется,
Что? не знаю, и в точности трудно сказать.
* * *
Он поймал себя, пылкий, на том ощущенье,
Обнимая её, что опять – в лабиринте,
Правда, в этот раз – в маленьком, и восхищенье
Испытал: с этим делом у них тут на Крите
Хорошо, как нигде. И, смутясь, свою рыбку
Прижимал, словно птичку, к себе что есть силы.
В полумраке она разглядела улыбку
У него на лице и подумала: милый!
Хорошо, что не все наши мысли и тени
Мыслей, проблески, молнии, вспышки, догадки
Для сторонних, – чужих и родных – наблюдений
Абсолютно открыты, – смешны они, сладки,
Прихотливы, сомнительны, непроизвольны,