* * *
Надгробие. Пирующий этруск.
Под локтем две тяжёлые подушки,
Две плоские, как если бы моллюск
Из плотных створок выполз для просушки
И с чашею вина застыл в руке,
Задумавшись над жизнью, полуголый…
Что видит он, печальный, вдалеке:
Дом, детство, затенённый дворик школы?
Иль смотрит он в грядущее, но там
Не видит нас, внимательных, – ещё бы! –
Доступно человеческим глазам
Лишь прошлое, и всё же, крутолобый,
Он чувствует, что смотрят на него
Из будущего, и, отставив чашу,
Как звёздный свет, соседа своего
Не слушая, вбирает жалость нашу.
* * *
Есть два чуда, мой друг:
Это нравственный стержень и звёздное небо, по Канту.
Средь смертей и разлук
Мы проносим в стихи неприметно их, как контрабанду,
Под шумок, подавляя испуг.
Не обида – вина
Жжёт, в сравнении с ней хороша и желанна обида.
Набегает волна,
Камни, крабы, медузы – её торопливая свита.
На кого так похожа она?
Пролетает, пища,
В небе ласточка, крик её жалобный память взъерошит.
Тень беды и плаща
Вижу; снова никак застегнуть его кто-то не может,
Трепеща и застёжку ища.
Кто построил шатёр
Этот звёздный и сердце отчаяньем нам разрывает?
Ночь – не видит никто наш позор.
Говорун и позёр
Сам себе ужасается: совесть его умиляет.