Речь Посполитая, трасса на Гданьск, Александр Мирный
— Мирный, мать твою, ну хоть кусок обшивки можно было оставить? — орал Лютый, пиная носком берца чудом уцелевший кусок БТРа.
— На кой? — не понял Иван.
— Чтобы понять по нему, к какой части была приписана техника, — пояснил я и запричитал: — Ну простите, Игорь Вячеславович, в следующий раз я сначала у вас уточню, стоит ли обороняться, или мы так постоим.
— Разговорчики! — огрызнулся командир и принялся гонять своих бойцов.
Те спешили — стремительно темнело, а нужно было максимально заснять место боя, попробовать найти какие-то улики в оборудовании у стрелков, которых я положил по кустам, и принять нелегкое решение, как быть с погибшими.
Хоронить на польской земле русских бойцов никому не хотелось. Но часть погибла в машине, и сбор останков требовал времени, которого, как обычно, у нас не было. Кто знает, какие гости следующие пожалуют на нашу вечеринку.
Иван о чем-то негромко говорил с Лютым и, кажется, даже немного поспорил. Предполагаю, что пацан не готов был хоронить русских в Польше, а Лютый не готов был экспериментировать с жизнью цесаревича.
К счастью, этот мрачный момент разрешился сам собой. Я вежливо кашлянул, привлекая к себе внимание.
— Что? — огрызнулись оба спорщика.
— Сюда что-то едет, — сообщил я.
— С чего ты взял? — напрягся Лютый, отправивший двух бойцов по обе стороны дороги караулить подъезды.
— Услышал, — пожал плечами в ответ.
Я действительно услышал шум моторов, шелест шин, едва заметный скрип пружин подвесок. Лютый немигающим взглядом смотрел на меня несколько секунд, а затем рация зашипела:
— Три автомобиля следуют со стороны Гданьска, без опознавательных знаков, — доложил дозорный.
— Да чтоб этих поляков поделили! — выругался Лютый. — Всем отойти с дороги! Живо!
Мы резвыми козликами помчались в темные кусты. И пока хрустели ветвями, Лютый схватил меня за рукав и негромко проговорил:
— Мирный, скажи, что Разумовский тебя научил слушать Ветер.
— Разумовский не учил. Я сейчас сам попробовал, — ответил я.
Это действительно был экспромт. И я, честно сказать, вообще не рассчитывал, что что-то сработает. Но сегодня явно был мой день.
— Где ж ты раньше был такой талантливый, — мрачно произнес силовик, кинув взгляд на остов автомобиля.
Мой запредельный резерв, кажется, позволял немного расширять границы стандартных техник. Я тупо слышал дальше, чем отошедшие на приличное расстояние бойцы Лютого, работающие с той же техникой.
— В детдоме, — ответил я спокойно.
Ну и еще немного в другом мире, но это к делу не относится.
Возле места боя тормознули три тачки. Я не видел, но слышал, как техника остановилась, открылись двери, тяжелые сапоги бухнули об асфальт. Неровное дыхание людей, шум брони, шаги.
И вдруг все стихло, как будто бы они замерли и даже дышать перестали — заработали магические глушилки. И в этой неестественной тишине завыл волк.
— Вот засранцы, — выдохнул Лютый, после чего издал какой-то лающий звук в ответ и скомандовал: — Выходим.
Ура, пешая экскурсия по Польше отменяется! И все еще есть шансы сегодня что-нибудь выпить.
Яхта «Артемида»
Яхта «Артемида» была одной из богатейших яхт мира, ходила под флагом какого-то карликового государства. А на самом деле входила в состав личной флотилии рода Ушаковых.
На этом судне было достаточно комнат, чтобы разместить пятьдесят пассажиров с комфортом, а еще дополнительное оборудование типа ультрасовременного стабилизатора качки, парочки гидроциклов, моторных лодок, батискафа и площадки для посадки вертолета.
Но в отличие от своих одноклассников ценового сегмента у «Артемиды» не имелось кинотеатров, теннисного корта и бального зала на борту. Только один бассейн на носу корабля — и то лишь для того, чтобы выглядеть как приличное парадно-выходное судно. Зато у кораблика имелось целых два медицинских отсека, оборудованных так, что можно было проводить полноценные хирургические вмешательства, трюм, под завязку забитый вооружением, и какие-то невероятно мощные движки.
Малышка могла легко идти и отстреливаться от Босфора до Лондона и обратно, не особенно напрягаясь.
Обо всем этом мне, бесконечно далекому от мореплавания, рассказал Иван, когда мы поднялись на борт.
Все гостевые каюты на яхте были одинаковые, без различия на чины и титулы, очевидно, ради экономии пространства. Несмотря на внешний шик типа золоченых буковок названия и каких-то особенно изысканных дизайнерских решений экстерьера, внутри была самая обычная боевая машинка для нетипичных заданий.
— Ты нас сегодня спас, — констатировал Иван, наливая что-то подозрительно похожее на веселый портвейн в стаканы.
«Артемида» в этот момент покинула порт и теперь бодро шла в направлении Российской империи.
Я промолчал.
Скромно махать ручкой и говорить «Ой, что ты!» было бы полным идиотизмом, делать грудь колесом и надувать щеки от важности — тоже. Поэтому просто молча принял стакан.
— Не только нас, — продолжил Иван. — Но и меня. Опять.
— Вот тут не могу не спросить, — немного ворчливо проговорил я. — На кой хрен ты вообще поперся в Варшаву? Без тебя, что ли, не справились бы?
— Ты же понимаешь концепцию допроса? Если не задать правильный вопрос, можно вообще не услышать ответа, — сказал Иван. — И мало кто владеет достаточной информацией, чтобы задавать правильные вопросы на эту тему. А кто владеет — слишком на виду для таких путешествий. К тому же то, что мы узнали, официально никто и никогда не подтвердит. Иначе можно было не допрос на месте устраивать, а поляка тащить в Москву.
— Политика, — скривился я.
— Политика, — кивком подтвердил Иван.
Цесаревич мрачно смотрел в свой стакан, и мне подумалось, что парень, наверное, впервые в жизни по-настоящему потерял своих людей.
— За ребят, — произнес я, и мы выпили, не чокаясь.
Честно сказать, я ожидал ностальгический привкус трех топоров, но пойло было удивительно мягким на вкус. Хотя винище — все равно винище, что с ним ни делай.
— Дважды спас, — произнес Иван, словно бы я и не перебивал его.
Хотелось пошутить, мол, чую, что и не в последний, но пришлось благоразумно промолчать. Только тупой не поймет, что на парня открыли охоту. И, честно сказать, я слабо верю, что это Меншиковская шобла решила попрать основы монархии. Они бы скорее попытались абсолютную превратить в конституционную, ведь если так кардинально меняешь строй страны, можно ненароком лишиться и собственных земель, и капиталов. А то и голов.
Нет, здесь что-то более банальное, более прозаичное. Классическая борьба за власть внутри рода, например. Да, я бы поставил на это. Слишком точные и удачные атаки для врага из числа посторонних людей.
— Я бы хотел достойно тебя наградить, — меж тем произнес Иван. — За такой подвиг полагается титул, но пока мы движемся к Москве, нам нужно придумать какое-то внятное обоснование, не вызывающее вопросов со стороны прочих аристократов.
— Я облегчу тебе задачу, — проговорил я. — И гордо откажусь от такой награды.
Лицо Ивана вытянулось:
— Не понял? Ты государеву милость, что ли, отвергнешь?
— Ну ты придумай что-нибудь более приземленное, и я с радостью соглашусь, — миролюбиво отозвался я. — Ближе к народу надо быть, Твое Высочество. Ну какой мне титул? Я только вчера в Москву приехал, с казенных харчей слез и поступил по квоте. Еще и с Нарышкиным умудрился организовать дельце прибыльное, и с наследниками уважаемых родов вожу тесную дружбу. Твои же шакалы меня сожрут с потрохами, я из Кремля выйти не успею!
Цесаревич помрачнел.
— Есть, конечно, некоторое рациональное зерно в твоих словах, — нехотя признал мою правоту Иван. — Но мне твой взгляд на аристократию не нравится. Там не все Распутины и Новаки, ты же понимаешь.
— Понимаю, — не стал спорить я. — Но и ты пойми. Я еще нетвердо стою на ногах. У меня ни семьи, ни дома. Никакой защиты, кроме собственных кулаков. Один в поле не воин, сам понимаешь. Рано.
Цесаревич разлил новую порцию винного пойла по стаканам и задумчиво повторил:
— Рано… Знаешь, Алекс, ты, наверное, единственный человек во всей стране, кто мог бы с такой легкостью отказаться от титула.
Ну, просто я единственный человек в стране, кто понимает, что и без титула можно по жизни неплохо устроиться.
— Не подумай, что я ломаюсь, Твое Высочество. Но всему свое время. Кто такой простолюдин Мирный? Счастливый ублюдок, безродная псина, пыль под ногами великих господ. А боярин Мирный?
— Князь, — поправил Иван.
— Тем более, князь Мирный! Этого гаденыша надо сразу раскатать, что-то слишком быстро он взлетел. А то еще наберет силу, придется и с ним считаться, а делянка тут уже поделена.
— Я не могу оставить тебя без награды, — упрямо нахмурился Иван. — Отец… Э-э-э… Будет негодовать.
Вместо ответа я постучал двумя пальцами по груди в области сердца.
— Хм… — протянул цесаревич. — Если так подумать, технически ты сейчас под призывом. И как военнослужащий можешь быть награжден медалью «За отвагу».
— Ну вот, видишь, даже бутылка не кончилась, а уже придумали! — хмыкнул я.
— Странный ты человек, Александр.
Цесаревич посмотрел на меня как-то внимательно, изучающе. Хотел что-то сказать, но потом лишь покачал головой и начал разливать по новой.
Тут я уже не выдержал:
— Твое Высочество, а есть тут что-то поприличнее винища?
— А-а-алекс! — цесаревич демонстративно закатил глаза. — Ну ты совсем…
— Деревня?
— Кошмар, — пробормотал Иван, доставая из бара бутылку водки.
— Вот с этого и надо было начинать, — произнес я, перехватив у наследника престола пузырь. — Идем, заглянем к Лютому. У него-то наверняка нет волшебного бара под рукой.
Так-то, конечно, пить возбранялось, но, когда в трюме груз 200, кто будет обращать внимание на такие уставные мелочи?
Речь Посполитая, где-то на проселочной дороге, Алексей Ермаков
Этому было бы хоть какое-то оправдание, если бы это оказалось засадой. Но нет, их небольшой отряд просто выскочил пред изумленными очами поляков по самому идиотскому случаю.
Вечер мгновенно перестал быть томным.
Завязавшийся сначала бой даже показался Алексею каким-то легким, скучным. Их маленький отряд бодро теснил пшеков, которые как будто пытались от них удрать.
К сожалению, противник не удирал, а спешно догонял слишком растянувшуюся колонну, принявшую воодушевленных русских бойцов с распростертыми объятиями.
И вот теперь стороны зарубились по-настоящему.
— Назад! Отступаем, отступаем! — рявкнул командир в гарнитуре.
Ермаков и Меншиков, все еще работающие в паре, действовали вполне слаженно и четко. Алексей поднимал довольно эффективные магические щиты, из-под которых Максим весьма метко отстреливался.
Парни почти дошли до опушки леса, когда какая-то слишком меткая польская псина подстрелила-таки Ермакова. Парня опрокинуло на землю, магический щит истончился, но не рухнул.
— Живой? Живой? — перед глазами Алексея возникло лицо Меншикова.
— Чеши давай, — процедил Ермаков. — Два шага осталось.
Бронежилет его спас, но ранение — это ранение, с ним не побегаешь от противника по буеракам.
Меншиков исчез из поля зрения, а в следующий момент Алексея вздернуло вертикально. Максим, шипя и матерясь так, что у грузчиков бы повяли уши, поволок Ермакова с собой.
— Придурок, — выдохнул Алексей, поднимая новый щит.
Толстый, ледяной, насколько хватало сил. Тащить конструкцию было невероятно тяжело, она стремительно истаивала, но ее все же оказалось достаточно, чтобы парни достигли первых деревьев и ушли с линии прямого прострела.
— От придурка слышу, — выдохнул Максим, продолжая тащить соратника за собой.
Деревья, деревья, кустарники, листва под ногами.
— Отступаем, отступаем! — орал командир в ухе, но никто из княжичей не знал, где остальные члены отряда.
Все рассеялись по лесу, спешно выполняя приказ.
— Отступаем, отступаем!
Земля под ногами резко кончилась, и оба княжича кубарем покатились на дно оврага. Алексей бы выл от боли, но адреналин работал получше любой анестезии.
— Вставай, — рыкнул Максим, а в следующее мгновение сам упал рядом, зажав ногу.
Алексей поднял голову — в стремительно сгущающихся унылых осенних сумраках на краю оврага были видны несколько силуэтов, вскидывающих оружие.
Ермаков шмальнул магией, но она разбивалась о личные блокираторы поляков. Меншиков отстреливался лежа, но не попадал.
«Какая идиотская компания для смерти», — подумал Алексей, а в следующее мгновение фигуры на краю обрыва опрокинулись назад, точно подкошенные, поломанные куклы. И затем куцый, голый подлесок осветил яркий пожар взрыва — работали маги огня в компании с тяжелым вооружением.
Наши?
Алексею казалось, что он лишь моргнул, но на самом деле парень отключился и разбудил его вопль в гарнитуре.
— Ермаков, Меншиков! Ермаков! Меншиков!
Алексей хотел вскинуть руку с сигнальным огнем, но магии не осталось, и парень лишь зло зашипел. Зато у лежащего рядом Меншикова, предпочитавшего обычное оружие, ее было в избытке. Максим вскинул кулак, послав в небо сигнальный огонь.
— Вижу, вижу… Сейчас заберем, — забормотала гарнитура с облегчением.
Время растягивалось, как тянучка, и сжималось, как пружина — вот они еще лежат в овраге, а вот уже Максиму накладывают жгут. Вот их грузят на носилки, а вот они уже трясутся в кузове с другими ранеными, которых спешно везут по проселочным буеракам в полевой госпиталь.
— Ты мне жизнь спас, — негромко произнес Ермаков, скосив глаза на Меншикова.
— Ты мне тоже, — усмехнулся тот в ответ.
— Мог бы бросить, — продолжил Алексей. — А потом сказать, что так и было.
Максим сверкнул глазами.
— Не мог. Я, может, и не твой лучший друг, но не сволочь.
— Спасибо, — Ермаков отвернулся.
— И тебе, — эхом ответил Меншиков.
Может ли слепой случай сделать из противников соратников? Изменить судьбы людей? А целой страны?
Мальчишки когда-нибудь вырастут, придут к власти, и что тогда будет — застарелая вражда или омытая кровью дружба?
Каждый сейчас думал об этом, но ни один не стал говорить этого вслух.
Москва, бар, Анна Румянцева
Надо отдать Николаю Распутину должное — ухаживать он умел. Осыпал Анну подарками, цветами, писал красивые текстовые сообщения и выводил в свет.
Впрочем, богатой ложе театра Анна предпочитала шумные бары, где Николай собирался с друзьяшками. Девушка легкомысленно хлопала ресницами, то льнула к Распутину, то равнодушно потягивала коктейль. Но что бы они ни делала, неизменным было одно — Анна не переставала слушать.
Слушала, слушала и каждый раз восхищалась тому, как этот паршивец вертит людьми и мнением любой группы.
— Слышали, Максим Меншиков в госпитале? — ахнула одна из постоянных куколок, украшавших этот стол.
Анна сразу четко определила, кто из сидящих имеет вес и значение, а кто — массовка или украшение стола. Так вот, говорившая была просто красивая картинка, которую на этом этапе своего взросления тискал один из молчаливых и несимпатичных бояричей.
— Говорят, его спас Ермаков, представляете? — продолжала трепать языком девчонка.
— Олеся, — тоном строгого настоятеля храма проговорил Николай. — Ну что за глупые сплетни? Мы все тут взрослые, серьезные люди. И все понимаем, что Ермаков ни при каких условиях не мог бы спасти Максима.
— А вот пристрелить — мог бы, — хохотнул другой боярич.
— Ростислав! — строго одернула говорившего его спутница.
— Ну а что? — ухмыльнулся тот, после чего кивнул на Распутина-младшего. — Вон, посмотри на Никки. Он наверняка что-то знает. Знает и молчит!
— Знаю, — легко согласился Распутин.
— Расскажи, расскажи нам! — тут же загомонили остальные присутствующие.
— Правда, что Ермаков подстрелил Меншикова?
— Теперь будет война родов?
— А государь знает?
— Друзья, — оборвал словесный поток Распутин. — Вы задаете очень важные и очень серьезные вопросы. К сожалению, я не могу сказать вам то, что думаю сам. Это некорректно обсуждать за спиной у Максима.
— Ну, точно Ермаков его подстрелил! — пискнул кто-то.
Остальные закивали, возмущенно загомонили, а Анна покосилась на Распутина. Парень с лицом сытой гадюки наблюдал за происходящим и… Молчал.
Не отрицал и не подтверждал. Он просто вбросил в воздух двусмысленную фразу, и подогретая одним из гостей компания сама сшила белыми нитками то, что уже слышала.
Румянцева посмотрела на боярича, первого ляпнувшего про то, что Ермаков подстрелил Меншикова. Нужно разузнать о нем побольше. Наверняка ему есть что рассказать о Распутине.