— Я сказал: не трогай меня! — неожиданно тихо сказал он. — Не испачкай руки о деревенского холуя. Потом опять будешь извиняться и сожалеть…
Он развернулся и быстро пошел на выход.
Она бежала за ним, не зная, что сказать. Даже дом запирать не стала.
— Ты неправильно меня понял… — начала было оправдываться она, но он резко остановился и перебил ее:
— Я не слепой, как ты иногда думаешь… — Он хотел еще что-то добавить, но передумал и пошел дальше. Аня бежала и уговаривала:
— Да нет же, я не…
— Всё, закрыли эту тему, — уже спокойным голосом Гюнтер закончил разговор, садясь в машину.
Они молчали всю недолгую дорогу. Дома он сразу прошел в баню, пробыл там недолго, вернулся чистый и спокойный и, включив телевизор, уселся на любимый ковер. Аня поняла, что разговаривать с ним сейчас бесполезно, молча развернулась и тоже пошла в баню.
Стянула одежду и со злости швырнула ее в угол — всю, кроме футболки Гюнтера. Ее она обняла, залезла на полок и заплакала от бешенства на саму себя и от собственного бессилия. Вроде бы она всё делает правильно. Она все еще приличная девушка. Но почему тогда сейчас ей так паршиво, почему теперь кажется, что она с самого начала вела себя с ним как-то не так… Высокомерно, что ли…
«А гордиться мне нечем… Чем я лучше его? Ничего в моей жизни не было… Кроме сплошных запретов. Тут нельзя, там нельзя, везде нельзя, всё нельзя! — в бешенстве она сняла и швырнула в стену браслет с руки. Он разорвался, и бусины с шумом покатились в разные стороны. — С этим не общайся, сюда не поступай, здесь не работай, это не принято, это не модно, начальнику улыбайся, маму слушайся…Общайся с моральными уродами, если они имеют хороший статус в обществе. Вся жизнь по часам: работа-дом-работа-дом-работа… Ничего в моей жизни не было, кроме серых будней и одиночества, а молодость проходит зря… мимо меня… Я только и делаю, что всего боюсь и подстраиваюсь под нужных людей. Зато всем угодила! Примерная девочка, молодец, в старости можешь помереть с чистой совестью, потому что кроме нее у тебя ничего не будет. Серая, мышастая жизнь. Да я вообще живу не своей жизнью, а жизнью тех, кто диктует мне правила! А теперь и Гюнтера заставляю подчиняться этим правилам. Но что я потеряю, если упаду в глазах других? Да ничего! Ни-че-го…»
Она проревелась от злости и обиды на саму себя и бессмысленно уставилась на капли пота, стекающие с нее. «Вода… Вода дает очищение. Вода успокаивает и помогает смыть старую грязь.»
Девушка решительно встала. Навела тщательный марафет, смывая с себя остатки неуверенности и неприятных размышлений, и вышла из бани другим человеком. В передбаннике по-прежнему лежала стопкой нетронутая Гюнтеровская одежда. Она выбрала себе рубашку и с наслаждением надела только ее.
Когда Аня вернулась в дом, Гюнтер мирно лежал на том же месте, где она его и оставила. Аня взяла расческу и демонстративно встала перед экраном телевизора, расчесывая длинные волосы, с которых еще капала вода. Он отвел глаза:
— С легким паром! Тебе идет. А теперь выйди и переоденься.
— Зачем? Мне нравится, и я буду ходить так.
— Не упускаешь возможности продиктовать свои правила?
Аня пожала плечами:
— Тебе можно, а мне нельзя? Ты же ходишь полуголый.
Она подошла ближе. Он напрягся и сел, глядя в сторону. Чтобы положить расческу на место, Аня прошла, перешагнув через Гюнтера и нарочно коснувшись его лица краем своей рубашки. Он вскочил.
— Ты определись, чего тебе хочется! То избегаешь меня, то сама провоцируешь. То ты девочка-недотрога, то… — он не стал договаривать.
— Да тут, по-моему, всё очевидно… в чем я определилась и чего мне хочется…
— Перестань! Ты издеваешься надо мной?
— Да. — Она сделала шаг к нему. Он сделал шаг назад, отстраняясь от неё.
— Не делай того, о чем будешь жалеть. Не трогай меня, я уже просил.
— Да почему я должна тебя не трогать, если мне хочется? — и она, подойдя так близко, что ощутила, как он дышит животом, повела ладонью по его телу, от шеи до пупка, пока он не остановил ее руку. Сделал еще шаг назад и спрятал свои руки за спину.
— Неужели ты не видишь… что у меня сейчас крышу сорвёт? Я здоровый мужик, а ты полуголая разгуливаешь рядом. Каждое твое прикосновение — 220 вольт для меня… Ты садистка, всего меня в бабкином доме облапала!
Аня всё отлично видела. Она торжествовала: он смотрел на нее тем же взглядом изголодавшегося волка, но теперь он был полностью в ее власти… Волк, загнанный в угол. «220 вольт, говоришь?..» — она расстегнула свою рубашку и прижалась к нему всем телом. Это оказалось еще приятнее, чем она много раз представляла. Она чувствовала тепло и напряжение каждой его мышцы. Он сделал последнюю попытку предотвратить неизбежное:
— Анна! Прекрати! Не играй с огнем!
— Ты назвал меня по имени… А может, я хочу обжечься?.. — она достала его руки, спрятанные за спину, и засунула их себе под расстегнутую рубашку. — Да ладно, сдавай позиции, я же вижу… я чувствую, что ты проиграл. Полная капитуляция…
Рассветные лучи плыли по комнате сквозь занавешенные шторами окна. Начинали петь первые птицы. Белый мягкий ковер.
Он лежал у нее на спине, взяв ее в охапку и оперевшись на локти.
— Ты такая маленькая, хрупкая… — шептал он. — Я боюсь дотрагиваться, чтобы не сломать тебя нечаянно…
Да, она видела, что каждое его движение, как и каждое слово, — это постоянный самоконтроль. Но если бы он знал, как ей приятно ощущать его тяжесть и силу…
— Да брось. Пара синяков от мужских пальцев только украшают женскую попу! Ты для меня как одеялко: можно укрыться с головой, и еще куча места останется… Я боюсь другого.
— Чего?
— Что ты больше меня не захочешь…
— Дурилка… Это невозможно. Я хочу тебя 24/7. Ты бы физически не выдержала воплощение всех моих фантазий.
— Что-то я не замечала особого хотения.
— Это потому, что ещё в студенческие годы я придумал один прекрасный метод: когда чувствую, что всё, мозг отключается, сейчас башню сорвет, я вспоминаю описание элементов таблицы Менделеева. Помогает отвлечься.
Вспомнив их прежние разговоры, Аня возмущенно шлепнула его по плечу:
— Маньяк! Ты мысленно раздевал меня с первой же ночи, как я пришла к тебе!
— Нет. Ещё раньше: с первой секунды, как увидел тебя тогда, в клубе. — Он снова начал целовать ее плечи…
Из дома в этот день они вышли только к обеду. На улице было как-то тихо.
— Будет гроза, — сказал Гюнтер. — Может, не поедем копать сегодня? Останемся дома.
Аня не поверила, что с палящего июльского неба вдруг ни с того ни с сего пойдет дождь, но почему- то сегодня сокровища перестали её интересовать. Никуда не хотелось, и она с готовностью согласилась остаться дома. Гюнтер устроился на высоком крыльце, Аня уютно привалилась рядышком, забросив свои ноги на его. Она просто сидела и наслаждалась летним затишьем и присутствием Гюнтера. Хорошо!..
На небе неожиданно начали сгущаться облака, они всё больше темнели, и, наконец, с горизонта на них пошла черная туча. Время от времени ее черноту пронзало молчаливое электричество ярких молний. Тишина сгустилась. Птицы замолкли совсем. Полный штиль. В душе нарастало непонятное чувство какого-то волнения, ощущения чего-то приближающегося. Аня подумала, что здесь, в деревне, любое изменение в природе воспринимается острее, чем в городе — здесь теснее связь с природой, поэтому обращаешь внимание на то, что в городских условиях заметить сложно.
И вдруг в небе ка-ак бабахнуло где-то прямо над ними! Рванул свежий ветер, деревья заметались и зашумели, небо прорвало тоннами воды и оглушительно загрохотал по крыше и траве ливень! Тишина была разорвана в клочья. Ощущение волнения сменилось на какой-то всё нарастающий детский восторг! Хотелось подставить лицо ветру и ловить огромные капли, которые долетали до их ног. Аня выставила ладонь из-под крыши наружу.
— Какой теплый дождь! — прокричала она с восторгом и выставила руку сначала по локоть, потом по плечо, потом неожиданно для самой себя вскочила и выбежала на улицу. Теплые, тяжелые капли ошеломили ее тело. Одежда и волосы мгновенно промокли насквозь. Она подставила лицо дождю и раскинула руки. — Никогда не понимала, как это — бегать под дождем босиком, — крикнула она и, скинув с ног намокшие эспадрильи, раскидала их в разные стороны. Гюнтер с тихой и светлой улыбкой смотрел на нее и любовался.
— Иди ко мне! — крикнула Аня и стала кружиться и орать: Йе-ху!