— Господи, давай закроем эту тему, пока не поругались!
Аня замолчала. Ладно, он взрослый здравомыслящий человек. Он знает, что делает. Если он говорит, что бояться нечего, значит ей остаётся только доверять ему. Ее распирал вопрос…
— У тебя никогда не возникало желание отомстить ему? — не сдержалась она. — Он несколько раз выходит из тюрьмы, обитает где-то по соседству с тобой…
— Бог ему отомстит. А я не Бог, чтобы судить людей и вершить их судьбы. И не граф Монте-Кристо, чтобы делать месть смыслом своей жизни. Это во-первых. А во-вторых, я не хочу из-за какой-то гниды стать уголовником. Это не кино про супергероя, где все тебе будут аплодировать за убийство злодея. Здесь просто посадят. А когда выйдешь — у тебя уже не будет шанса жить как прежде.
Он помолчал.
— Его убийство не принесет мне радости. Ничто и никогда не заполнит ту пустоту, которая остается, когда близкие уходят.
Среди ночи Аня внезапно проснулась от приступа страха.
«Опять бабка! Она стоит рядом со мной!»
К голове мгновенно прилила кровь. Страх перед темнотой и призраком пульсировал в мозгу, страх сковывал движения и пронзал разум. Она перелезла через Гюнтера, мирно спящего рядом, к стеночке и спряталась за него, но страх не отпускал. Не в силах терпеть его, она затормошила Гюнтера, и зашептала:
— Ваня, моя крыша сейчас рухнет… Я ненормальная, мой мозг сейчас взорвется от страха!
Он подскочил:
— Что случилось?
— Это бабка. Она стоит рядом с кроватью. Мне страшно! — шептала Аня, боясь нарушить тишину комнаты.
Он спокойно обнял ее:
— Бояться нужно живых, а не мертвых. Мертвые не причиняют зла. Тем более собственные предки. Предки защищают нас. Значит, бабка приходит, чтобы защитить тебя, а не причинить вред.
— Нет, она пришла отомстить. Я хочу забрать ее сокровища.
— Аня, ну какие сокровища? Мы ищем то, чего никогда не было. У нее не было сокровищ!
— Нет, они были! Я же чувствую, что что-то было…
— Даже если это и так, отступись, прошу тебя! Неужели этот клад для тебя важнее, чем собственная психика? Живи спокойно и не придумывай себе и мне проблем.
— Я уже не могу. У меня останется незаконченное действие. Меня так и будет мучить вопрос, что же баба Нюся имела в виду в своем письме. Но письмо было тоже не для меня, поэтому призрак бабки преследует меня и будет преследовать, пока я окончательно не свихнусь… Я уже жду наступления ночи как страшный сон! Я уже жду её ночами! Этот дом проклят, в нем что-то происходит…
Гюнтер погладил ее по голове:
— Лучший способ борьбы со страхом — просто забыть о нем, отвлечься. Ну или усилием воли выкинуть из головы, заставить себя думать о чем-то другом. — Его ровный, спокойный голос успокаивал и парализующий страх постепенно отпускал.
— Но я никак не могу заставить себя… Мне кажется, что она влезла мне в голову.
— Боится тот, у кого совесть нечиста. Попроси прощенья у своих бабушек. И надо тебя в часовню свозить, умоешься святой водичкой — и все пройдет. А сейчас… — он встал и включил свет. Все призраки сразу исчезли. — Пойдем попьем всегда успокаивающего чайку.
Они долго сидели на кухне. В тишине ночи здесь было особенно уютно. Аня окончательно успокоилась, и разные мысли полезли ей в голову. Ей вспомнилось сельское кладбище.
— Такие разные судьбы у людей… Ирония жизни: тот, чьи предки были крестьянами, катается на кроссовере, а династия с такой великой фамилией, как у моего родственника Нахимова, может деградировать до маргинальной бабульки-алкоголички. Кто-то, как я, даже не знает историю своей семьи, легко расстается с прошлым, забывая лица и действия, а кто-то хранит скелет в шкафу всю жизнь… — она осторожно посмотрела на Гюнтера.
— Это наш собственный выбор.
Помолчали.
— Зачем ты хранишь вещи родителей столько лет?
— У меня рука не поднимается их выбросить. Я раздал всё, что мог, но эти мама любила… Ты не поверишь — там до сих пор вещи, которые они носили, когда с отцом познакомились… Да по всему периметру дома многое еще от них осталось… Мазанка…
— Я заметила… Но ведь нельзя всю жизнь прожить одним прошлым. Часто прошлое — плохой советчик. Мы меняемся, и жизнь меняется, и в одну реку уже не войти дважды. Проживая жизнь своих родителей, ты рискуешь так и не увидеть своей…
Тишина, только часы тикают в ночи.
— Ты, наверное, был идеальным сыном…
— Я был отвратным сыном… Не веришь? Когда мне было лет 14, у меня была очень веселая компания. Однажды мы, шляясь ночью по деревне, залезли на один огород, в котором росла виктория. Вот казалось бы — у всех свои огороды с той же самой викторией, но нет, на чужом-то огороде слаще. Адреналина хотелось. Ну поели да ушли. На следующую ночь кто-то сказал: «А пойдемте опять туда же? Только давайте фонарики возьмем». Взяли, сходили. На третью ночь пришли уже не только с фонариками, но и с табуретками, чтоб удобней собирать было… Кто-то заодно музыку захватил… Вот наглые! Сейчас прибил бы… А однажды поспорили с другой компанией: слабо нам или нет залезть ночью через окно к самой вредной в деревне бабке — Шуматихе, прозвище у нее такое было — и спереть у нее старую швейную машинку?
— Ну и как, слабо вам оказалось?
— Да нет, конечно. Мы пришли двумя большими компаниями. Окна ночью здесь у всех открыты нараспашку. Мы впятером залезли — самые инициативные, — а она у самого окна спит. Мы разулись, как положено в гостях, и по очереди через нее перелазили, прямо по кровати… А она толстая-я…. Попробуй перелезь! — он воодушевился приятными воспоминаниями. — И спит, как в танке. Мы эту машинку нашли, а она советская, тяжелющая, большая — страсть! Ну мы ребята не слабые были, взяли вчетвером — и в окно, прямо через Шуматиху поперли. И вынесли, представляешь? Так бы и ушли не замеченные никем, да только один пацан не сдержался, заржал, как конь… Шуматиха проснулась и нас через окно узнала. Спор мы честно выиграли, машинку в сарае спрятали. А потом всем досталось… Вот отцу стыдоба была — у участкового сын — вор! Меня отец лично выпорол своим ремнем — взрослого парня! Но мне как-то даже хотелось понести заслуженное наказание. А вот мама только одну фразу сказала: «А я-то мечтала, чтобы мой сын вырос Иваном-царевичем, а не Иванушкой-дурачком…» Я эту фразу на всю жизнь запомнил. Меня как отрезало от всего дурного одной только этой фразой… Ты вот улыбаешься, а нам тогда не до смеха было. Одному пацану на тот момент было 18, ему год дали! А он просто под окнами стоял, даже не лазил.
— Год за старую швейную машинку?! — не поверила Аня.
— Да.
— То есть за убийство человека всего два года, а за машинку целый год?
— Получается, так… Он потом сильно осерчал на это… Пошел по стопам этого уголовника, будто в отместку за незаслуженное наказание… Сейчас уже почти никого из нашей компании не осталось: кто в тюрьме сидит, а кто в сырой землице лежит… Только несколько человек по городам разъехались, нормальные ребята. — Он помолчал. — Все уходят, а я остаюсь… — и он вновь погрустнел. — Иногда мне кажется, что всё уже было и ничего впереди больше не будет. Я ломоть отрезанный…
— Моя бабушка говорила: — осторожно сказала Аня — «Зачем вы плачете об умерших? Неужели вы думаете, что сами будете жить вечно?»
— Мудрая женщина была твоя бабушка. Знаешь, я про родителей даже с братом с тех пор не разговаривал… У нас негласное табу на эту тему. А сейчас с тобой поговорил и будто легче стало…
Спать больше не хотелось. Аня достала пачку писем, ставшими хобби. Она читала их не в хронологическом порядке и от этого было труднее вникать в них. Но постепенно у нее всё же складывалась картина прежних лет, повседневной жизни бабки и прабабки. Гюнтер расположился по соседству от Ани и делал вид, что слушает. В сотый раз перечитывая интересные моменты, она увлекалась и не переставая комментировала:
— Вот смотри, она опять этот дом в Лукоянове упоминает! Что там за дом?.. Есть обратный адрес… Несколько лет переписывались ведь! Надо все же «пробить» это направление. Да что тут еще… — Она вытряхнула из конверта пожелтевший листок, сложенный вчетверо. — А вот это я еще не читала, — она развернула и пробежала по нему глазами. — Смотри-ка, Лукьян написал бабе Нюре! Одно-единственное письмо! Все остальные на имя бабы Шуры, странно как-то… Бабушки же вместе жили. «…На Ваш вопрос отвечаю: жива-здорова, растет умным и послушным ребенком, прошу больше не беспокоиться…» — она посмотрела на дату на конверте — это всего за пару месяцев до бабы Нюсиной смерти… — она включила всю свою логику. — О чьём ребенке она могла беспокоиться, зная, что скоро умрет?.. Может, у нее все же была внучка на тот момент? Две дочери. Баба Шура была старой девой, моя бабушка еще в школу ходила… Нет, у моей бабушки еще не могло быть детей… Бабы Шурина? Тайная дочка? Такое вообще могло быть в деревне, где все обо всех знают? — она напрягла мозг. — Ведьма Нахимова не врала: Шура «в подоле принесла»… То есть, получается, если у бабы Шуры были дети, то внучка Анна, которой баба Нюра завещала свои сокровища, реально существует? Настоящая Анна! Я ищу сокровища, у которых есть реальный хозяин? Точнее, хозяйка… А у нее, наверное, сейчас уже есть свои дети, примерно нашего поколения, нет, чуть старше… Неужели я воровка? — Она встала и начала ходить по комнате: — Я хожу где-то рядом, но никак не могу понять… Где-то рядом…
Гюнтер смотрел на нее как на сумасшедшую:
— М-да… Бурная у тебя фантазия, конечно… Хотя — кто знает — всё может быть…
Она подошла к окну и стала смотреть на занимающуюся зарю. На горизонте уже светлело. Коротка июльская ночь.
— Мне бы хоть посмотреть, что там за дом в Лукоянове… Есть ли смысл там искать…
— Ну так поехали посмотрим, что там за дом.