Гюнтеру, видимо, захотелось подбодрить ее.
— Значит, моя Брунгильда оказалась простой Аней? — запаясничал он. — Брунгильда идет тебе больше. Аня — звучит слишком банально. Вот если б хотя бы Нюся…
— Мне просто не приходило в голову, что «баба Нюся» — это производное от Анны, — перебила его Аня. — Меня- то Нюсей, слава богу, никто не называет!
— Неужели ты думала, что твою прабабку звали Нюся Матвеевна?
— Я просто никогда не задумывалась над этим. Я ее никогда не видела, и мало о ней знаю.
— То есть о тех родственниках, кого ты не встречаешь каждый день в квартире, можно ничего и не знать?
Аня молчала. Он опять заёрничал:
— Позор тебе! Вот она — современная молодежь…
— Ну всё, хватит! — опять перебила его Аня. — Ты прав и мне стыдно. Просто у вас здесь принято давать какие-то странные кликухи. Мама, помнится, рассказывала, как трем родным братьям в паспортах записали три разные фамилии согласно их кличкам. А когда я искала дом, то меня все посылали на какие-то яйца… как их…
— Какие еще яйца?
— Погоди, вспомню… Яика, что ли..
— А, Иика? — он засмеялся.
— Точно. Что это такое?
— Да это просто местное название улицы. Ты еще не знаешь, на какой улице живу я, по-местному названию.
— Это Октябрьская-то? Я запомнила, обрати внимание… Ну и на какой же?
— На Самодурихе.
— Что?? Что за ругательное название?
— И ничего ругательного. Землю раньше колхозные власти не давали, а людям селиться где-то нужно было. Вот они и строили дома по ночам без разрешения, самодуром. Отсюда и название пошло. Надо же как-то новую улицу называть. Люди не виноваты, что село появилось раньше, чем официальная документация. Жил на улице Лукьян — получите Лукьяниху. Жил поп — получите Попову гору. Жили нищие — получите Махровку.
— Ну а Иика-то почему?
— Этого я не знаю. История умалчивает.
— А еще зады какие-то… — вспомнила Аня.
— Не зады, а зада. Это…ммм… Ну как бы усадьба, не огороженный огород за домом — уж извините за оксюморон… Огород 50 соток, пока туда дойдешь… Вот так и назвали. Это как бы изнанка улицы, не красная линия, а задворки.
— А ты хорошо объясняешь.
Своим голосом Гюнтер заглушал голос Аниной совести, и она переключилась на исследование местности. Проходя через центр Починок, она, как ребенок, читала вывески, написанные краской на ватмане: Дом культуры, Дом Пионеров — всё такое советское. И вдруг вывеска «Кинотеатр».
— Ничего себе, здесь есть кинотеатр? Что там показывают?
— Понятия не имею, я там лет 15 не был…
— Позор! Что за молодежь пошла — вообще не следит за веяниями культуры, — передразнила его Аня. Гюнтер остановился и глаза его стали колючими, как крыжовник.
— Пошли! — и, схватив ее за руку, он потащил ее в кинотеатр.
— Да что ты меня все время тащишь! — возмущалась Аня.
В кинотеатре, казалось, от Советского Союза сохранилось всё. Даже запах. В пустынном холле, выложенном советской плиткой, им так обрадовались местные сотрудники, что специально для них провели сеанс — фильм ужасов с неизвестным Ане названием.
— Ничего себе, целый зал для нас двоих! — Аня была в восторге. — Выберем лучшие места!
Они зашли в советский зал, вдыхая историю, сели в самый центр на смешные короткие сиденья и приготовились смотреть ужас ужасный…
Когда кино началось, Аня зашлась в смеховой истерике. Это был американский «триллер» лет так 60-х, с нарисованными вручную спецэффектами, наиглупейшим сюжетом и театральной игрой актеров. Несколько раз лента, видимо, рвалась и склеивалась, потому что были смешные накладки кадров. Все это было так нелепо, что Аня прохохотала непрерывно весь час, что шел фильм. Гюнтер был счастлив от этого и получал эстетическое удовольствие, глядя на произведенное на Аню впечатление.
— Это был самый смешной ужастик в моей жизни! — вытирая слезы от смеха, говорила Аня, выходя из зала.
— Теперь ты понимаешь, почему я не был в этом кинотеатре лет 15?
На обратном пути в Ильинское они подсадили в машину целую компанию молодых людей, которые шли пешком по жаре из одной деревни в другую. Это были очень веселые три парня и две девушки, которые, усевшись на заднем сиденье в два слоя, заряжали своей позитивной энергетикой, всю дорогу выкрикивали разные веселые глупости и, пританцовывая всеми частями тела, пели песни:
— Коровка на лугу, на лугу, на лугуууу… — вопили они хором. — Мычала на луну, на луну, на луну-у-у… — А когда песня заканчивалась, начинали новую:
— Бор-до-вые халаты, о-о-о… — разносилось в открытые окна машины. — Коричневые кеды, о-о-о, зеленые колготы, о-о-о…
Аня и Гюнтер двигались с ними в такт и подпевали. Даже жалко было их высаживать. «Спасибо, братан! Вы суперрр!»— кричали они и пожимали руки.
Высадив их рядом с рекой, Гюнтер поехал вдоль берега по песчаной дороге. Здесь, с другой стороны от дороги, начиналось поле. Перед машиной, будто указывая дорогу, перелётывали трясогузки, а за машиной вздымались клубы пыли. Ни одной живой души вокруг. В открытые окна дул свежий ветерок с реки. Здесь она была не такая бурная, но заросшие густой травой берега были всё же крутыми. Вспомнив плотину, Аня спросила:
— Как называется эта река?
— Это великая русская река Алатырь! — пафосно сказал Гюнтер. — Хотя большая ее часть на самом деле протекает по Мордовии.
— Тут была плотина?
— Бери выше: гидроэлектростанция. И мельница. Но это было давно… А сейчас в омутах живут гигантские щуки и сомы. Однажды, когда мы с братом рыбачили, они перевернули нашу лодку.
Неожиданно он остановил машину посреди дороги, выбежал и, как был, в рубашке и джинсах, сиганул с небольшого обрывчика в воду. Вынырнув, стал плавать и нырять, совсем как дельфинчик. Аня невольно залюбовалась.
— Ты хорошо плаваешь! — крикнула она ему, открыв свою дверку.
— У нас все хорошо плавают… Алатырь обязывает. Иди ко мне? — позвал он.
— Нет, простите, я забыла свои парадные лифчик и семейки дома! — фыркнула Аня, вспомнив «купальные костюмы» местных.
— Ах да, простите, сударыня, и я забыл, что вы городская цаца, — раскланялся в воде Гюнтер. Аня вышла из машины и встала над обрывчиком.