43327.fb2 Том 1. Стихотворения, поэмы, статьи 1912-1917 - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 4
  • Главная
  • Том 1. Стихотворения, поэмы, статьи 1912-1917 - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 4

Том 1. Стихотворения, поэмы, статьи 1912-1917 - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 4

Стихотворения, 1912-1917

Ночь*

Багровый и белый отброшен и скомкан,в зеленый бросали горстями дукаты,а черным ладоням сбежавшихся оконраздали горящие желтые карты.Бульварам и площади было не странноувидеть на зданиях синие тоги.И раньше бегущим, как желтые раны,огни обручали браслетами ноги.Толпа — пестрошерстая быстрая кошка —плыла, изгибаясь, дверями влекома;каждый хотел протащить хоть немножкогромаду из смеха отлитого кома.Я, чувствуя платья зовущие лапы,в глаза им улыбку протиснул; пугаяударами в жесть, хохотали арапы,над лбом расцветивши крыло попугая.

[1912]

Утро*

Угрюмый дождь скосил глаза.А зарешеткойчеткойжелезной мысли проводов —перина.И нанеевстающих звездлегко оперлись ноги.Но ги —бель фонарей,царейв короне газа,для глазасделала больнейвраждующий букет бульварных проституток.И жутокшутокклюющий смех —из желтыхядовитых розвозросзигзагом.За гами жутьвзглянутьотрадно глазу:рабакрестовстрадающе-спокойно-безразличных,гробадомовпубличныхвосток бросал в одну пылающую вазу.

[1912]

Порт*

Просты́ни вод под брюхом были.Их рвал на волны белый зуб.Был вой трубы — как будто лилилюбовь и похоть медью труб.Прижались лодки в люльках входовк сосцам железных матерей.В ушах оглохших пароходовгорели серьги якорей.

[1912]

Уличное*

В шатрах, истертых ликов цвель где,из ран лотков сочилась клюква,а сквозь меня на лунном сельдескакала крашеная буква.Вбиваю гулко шага сваи,бросаю в бубны улиц дробь я.Ходьбой усталые трамваискрестили блещущие копья.Подняв рукой единый глаз,кривая площадь кра́лась близко.Смотрело небо в белый газлицом безглазым василиска.

[1913]

Из улицы в улицу*

У —лица.Лицаудоговгодоврез —че.Че —резжелезных конейс окон бегущих домовпрыгнули первые кубы.Лебеди шей колокольных,гнитесь в силках проводов!В небе жирафий рисунок готоввыпестрить ржавые чубы.Пестр, как форель,сынбезузорной пашни.Фокусникрельсытянет из пасти трамвая,скрыт циферблатами башни.Мы завоеваны!Ванны.Души.Лифт.Лиф души расстегнули,Тело жгут руки.Кричи, не кричи:«Я не хотела!» —резокжгутмуки.Ветер колючийтрубевырываетдымчатой шерсти клок.Лысый фонарьсладострастно снимаетс улицычерный чулок.

[1913]

А вы могли бы?*

Я сразу смазал карту будня,плеснувши краску из стакана;я показал на блюде студнякосые скулы океана.На чешуе жестяной рыбыпрочел я зовы новых губ.А выноктюрн сыгратьмогли бына флейте водосточных труб?

[1913]

Вывескам*

Читайте железные книги!Под флейту золо́ченой буквыполезут копченые сигии золотокудрые брюквы.А если веселостью песьейзакружат созвездия «Магги»* —бюро похоронных процессийсвои проведут саркофаги.Когда же, хмур и плачевен,загасит фонарные знаки,влюбляйтесь под небом харчевенв фаянсовых чайников маки!

[1913]

Театры*

Рассказ о взлезших на подмостокаршинной буквою графишь,и зазывают в вечер с досокзрачки малеванных афиш.Автомобиль подкрасил губыу блеклой женщины Карьера*,а с прилетавших рвали шубыдва огневые фокстерьера.И лишь светящаяся грушао тень сломала копья драки,на ветке лож с цветами плюшаповисли тягостные фраки.

[1913]

Кое-что про Петербург*

Слезают слезы с крыши в трубы,к руке реки чертя полоски;а в неба свисшиеся губывоткнули каменные соски.И небу — стихши — ясно стало:туда, где моря блещет блюдо,сырой погонщик гнал усталоНевы двугорбого верблюда.

[1913]

За женщиной*

Раздвинув локтем тумана дрожжи,цедил белила из черной фляжкии, бросив в небо косые вожжи,качался в тучах, седой и тяжкий.В расплаве меди домов полуда,дрожанья улиц едва хранимы,дразнимы красным покровом блуда,рогами в небо вонзались дымы.Вулканы-бедра за льдами платий,колосья грудей для жатвы спелы.От тротуаров с ужимкой татьейревниво взвились тупые стрелы.Вспугнув копытом молитвы высей,арканом в небе поймали богаи, ощипавши с улыбкой крысьей,глумясь, тащили сквозь щель порога.Восток заметил их в переулке,гримасу неба отбросил вышеи, выдрав солнце из черной сумки,ударил с злобой по ребрам крыши.

[1913]

Я

«По мостовой моей души изъезженной…»

По мостовоймоей души изъезженнойшаги помешанныхвьют жестких фраз пяты.Где городаповешеныи в петле о́блаказастылибашенкривые выи —идуодин рыдать,что перекресткомра́спятыгородовые.

[1913]

Несколько слов о моей жене*

Морей неведомых далеким пляжемидет луна —жена моя.Моя любовница рыжеволосая.За экипажемкрикливо тянется толпа созвездий пестрополосая.Венчается автомобильным гаражем,целуется газетными киосками,а шлейфа млечный путь моргающим пажемукрашен мишурными блестками.А я?Несло же, палимому, бровей коромыслоиз глаз колодцев студеные ведра.В шелках озерных ты висла,янтарной скрипкой пели бедра?В края, где злоба крыш,не кинешь блесткой лесни.В бульварах я тону, тоской песков овеян:ведь это ж дочь твоя —моя песняв чулке ажурному кофеен!

[1913]

Несколько слов о моей маме*

У меня есть мама на васильковых обоях.А я гуляю в пестрых павах,вихрастые ромашки, шагом меряя, мучу.Заиграет вечер на гобоях ржавых,подхожу к окошку,веря,что увижу опятьсевшуюна домтучу.А у мамы больнойпробегают народа шорохиот кровати до угла пустого.Мама знает —это мысли сумасшедшей ворохивылезают из-за крыш завода Шустова.И когда мой лоб, венчанный шляпой фетровой,окровавит гаснущая рама,я скажу,раздвинув басом ветра вой:«Мама.Если станет жалко мневазы вашей муки,сбитой каблуками облачного танца, —кто же изласкает золотые руки,вывеской заломленные у витрин Аванцо*?..»

[1913]

Несколько слов обо мне самом*

Я люблю смотреть, как умирают дети.Вы прибоя смеха мглистый вал заметилиза тоски хоботом?А я —в читальне улиц —так часто перелистывал гро̀ба том.Полночьпромокшими пальцами щупаламеняи забитый забор,и с каплями ливня на лысине куполаскакал сумасшедший собор.Я вижу, Христос из иконы бежал,хитона оветренный крайцеловала, плача, слякоть.Кричу кирпичу,слов исступленных вонзаю кинжалв неба распухшего мякоть:«Солнце!Отец мой!Сжалься хоть ты и не мучай!Это тобою пролитая кровь моя льется дорогою дольней.Это душа мояклочьями порванной тучив выжженном небена ржавом кресте колокольни!Время!Хоть ты, хромой богомаз,лик намалюй мойв божницу уродца века!Я одинок, как последний глазу идущего к слепым человека!»

[1913]

Исчерпывающая картина весны*

Листочки.После строчек лис —точки.

[1913]

От усталости*

Земля!Дай исцелую твою лысеющую головулохмотьями губ моих в пятнах чужих позолот.Дымом волос над пожарами глаз из оловадай обовью я впалые груди болот.Ты! Нас — двое,ораненных, загнанных ланями,вздыбилось ржанье оседланных смертью коней.Дым из-за дома догонит нас длинными дланями,мутью озлобив глаза догнивающих в ливнях огней.Сестра моя!В богадельнях идущих веков,может быть, мать мне сыщется;бросил я ей окровавленный песнями рог.Квакая, скачет по полюканава, зеленая сыщица,нас заневолитьверевками грязных дорог.

[1913]

Любовь*

Девушка пугливо куталась в болото,ширились зловеще лягушечьи мотивы,в рельсах колебался рыжеватый кто-то,и укорно в буклях проходили локомотивы.В облачные па́ры сквозь солнечный угарврезалось бешенство ветряно́й мазурки,и вот я — озноенный июльский тротуар,а женщина поцелуи бросает — окурки!Бросьте города, глупые люди!Идите голые лить на солнцепекепьяные вина в меха-груди,дождь-поцелуи в угли-щеки.

[1913]

Мы*

Лезем земле под ресницами вылезших пальмвыколоть бельма пустынь,на ссохшихся губах каналов —дредноутов улыбки поймать.Стынь, злоба!На костер разожженных созвездийвзвесть не позволю мою одичавшую дряхлую мать.Дорога — рог ада — пьяни грузовозов храпы!Дымящиеся ноздри вулканов хмелем расширь!Перья линяющих ангелов бросим любимым на шляпы,будем хвосты на боа обрубать у комет, ковыляющих в ширь.

[1913]

Шумики, шумы и шумищи*

По эхам города проносят шумына шепоте подошв и на громах колес,а люди и лошади — это только грумы,следящие линии убегающих кос.Проносят девоньки крохотные шумики.Ящики гула пронесет грузовоз.Рысак прошуршит в сетчатой ту́нике.Трамвай расплещет перекаты гроз.Все на площадь сквозь туннели пассажейплывут каналами перекрещенных дум,где мордой перекошенный, размалеванный сажейна царство базаров коронован шум.

[1913]

Адище города*

Адище города окна разбилина крохотные, сосущие светами адки́.Рыжие дьяволы, вздымались автомобили,над самым ухом взрывая гудки.А там, под вывеской, где сельди из Керчи —сбитый старикашка шарил очкии заплакал, когда в вечереющем смерчетрамвай с разбега взметнул зрачки.В дырах небоскребов, где горела рудаи железо поездов громоздило лаз —крикнул аэроплан и упал туда,где у раненого солнца вытекал глазИ тогда уже — скомкав фонарей одеяла —ночь излюбилась, похабна и пьяна,а за солнцами улиц где-то ковыляланикому не нужная, дряблая луна.

[1913]

Нате!*

Нате!

Через час отсюда в чистый переулоквытечет по человеку ваш обрюзгший жир,а я вам открыл столько стихов шкатулок,я — бесценных слов мот и транжир.Вот вы, мужчина, у вас в усах капустагде-то недокушанных, недоеденных щей;вот вы, женщина, на вас белила густо,вы смотрите устрицей из раковин вещей.Все вы на бабочку поэтиного сердцавзгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош.Толпа озвереет, будет тереться,ощетинит ножки стоглавая вошь.А если сегодня мне, грубому гунну,кривляться перед вами не захочется — и вотя захохочу и радостно плюну,плюну в лицо вамя — бесценных слов транжир и мот.

[1913]

Ничего не понимают*

Вошел к парикмахеру, сказал — спокойный:«Будьте добры́, причешите мне уши».Гладкий парикмахер сразу стал хвойный,лицо вытянулось, как у груши.«Сумасшедший!Рыжий!» —запрыгали слова.Ругань металась от писка до писка,и до-о-о-о-лгохихикала чья-то голова,выдергиваясь из толпы, как старая редиска.

[1913]

В авто*

«Какая очаровательная ночь!»«Эта,(указывает на девушку),что была вчера,та?»Выговорили на тротуаре«поч —перекинулось на шиныта».Город вывернулся вдруг.Пьяный на шляпы полез.Вывески разинули испуг.Выплевывалито «О»,то «S».А на горе,где плакало темнои городробкий прилез,поверилось:обрюзгло «О»и гадко покорное «S».

[1913]

Кофта фата*

Я сошью себе черные штаныиз бархата голоса моего.Желтую кофту из трех аршин заката.По Невскому мира, по лощеным полосам его,профланирую шагом Дон-Жуана и фата.Пусть земля кричит, в покое обабившись:«Ты зеленые весны идешь насиловать!»Я брошу солнцу, нагло осклабившись:«На глади асфальта мне хорошо грассировать!»Не потому ли, что небо голубо́,а земля мне любовница в этой праздничной чистке,я дарю вам стихи, веселые, как би-ба-бо*,и острые и нужные, как зубочистки!Женщины, любящие мое мясо, и этадевушка, смотрящая на меня, как на брата,закидайте улыбками меня, поэта, —я цветами нашью их мне на кофту фата!

[1914]

Послушайте!*

Послушайте!Ведь, если звезды зажигают —значит — это кому-нибудь нужно?Значит — кто-то хочет, чтобы они были?Значит — кто-то называет эти плево́чки жемчужиной?И, надрываясьв метелях полу́денной пыли,врывается к богу,боится, что опоздал,плачет,целует ему жилистую руку,просит —чтоб обязательно была звезда! —клянется —не перенесет эту беззвездную му́ку!А послеходит тревожный,но спокойный наружно.Говорит кому-то:«Ведь теперь тебе ничего?Не страшно?Да?!»Послушайте!Ведь, если звездызажигают —значит — это кому-нибудь нужно?Значит — это необходимо,чтобы каждый вечернад крышамизагоралась хоть одна звезда?!

[1914]

А все-таки*

Улица провалилась, как нос сифилитика.Река — сладострастье, растекшееся в слюни.Отбросив белье до последнего листика,сады похабно развалились в июне.Я вышел на площадь,выжженный кварталнадел на голову, как рыжий парик.Людям страшно — у меня изо рташевелит ногами непрожеванный крик.Но меня не осудят, но меня не облают,как пророку, цветами устелят мне след.Все эти, провалившиеся носами, знают:я — ваш поэт.Как трактир, мне страшен ваш страшный суд!Меня одного сквозь горящие зданияпроститутки, как святыню, на руках понесути покажут богу в свое оправдание.И бог заплачет над моею книжкой!Не слова — судороги, слипшиеся комом;и побежит по небу с моими стихами подмышкойи будет, задыхаясь, читать их своим знакомым.

[1914]

Еще Петербург*

В ушах обрывки теплого бала,а с севера — снега седей —туман, с кровожадным лицом каннибала,жевал невкусных людей.Часы нависали, как грубая брань,за пятым навис шестой.А с неба смотрела какая-то дряньвеличественно, как Лев Толстой.

[1914]

Война объявлена*

«Вечернюю! Вечернюю! Вечернюю!Италия! Германия! Австрия!»И на площадь, мрачно очерченную чернью,багровой крови пролила́сь струя!Морду в кровь разбила кофейня,зверьим криком багрима:«Отравим кровью игры Рейна!Грома́ми ядер на мрамор Рима!»С неба, изодранного о штыков жала,слёзы звезд просеивались, как мука́ в сите,и подошвами сжатая жалость визжала:«Ах, пустите, пустите, пустите!»Бронзовые генералы на граненом цоколемолили: «Раскуйте, и мы поедем!»Прощающейся конницы поцелуи цокали,и пехоте хотелось к убийце — победе.Громоздящемуся городу уро́дился во снехохочущий голос пушечного баса,а с запада падает красный снегсочными клочьями человечьего мяса.Вздувается у площади за ротой рота,у злящейся на лбу вздуваются вены.«Постойте, шашки о шелк кокотоквытрем, вытрем в бульварах Вены!»Газетчики надрывались: «Купите вечернюю!Италия! Германия! Австрия!»А из ночи, мрачно очерченной чернью,багровой крови лила́сь и лила́сь струя.

20 июля 1914 г.

Мама и убитый немцами вечер*

По черным улицам белые материсудорожно простерлись, как по гробу глазет.Вплакались в орущих о побитом неприятеле:«Ах, закройте, закройте глаза газет!»Письмо.Мама, громче!Дым.Дым.Дым еще!Что вы мямлите, мама, мне?Видите —весь воздух вымощенгромыхающим под ядрами камнем!Ма — а — а — ма!Сейчас притащили израненный вечер.Крепился долго,кургузый,шершавый,и вдруг, —надломивши тучные плечи,расплакался, бедный, на шее Варшавы.Звезды в платочках из синего ситцавизжали:«Убит,дорогой,дорогой мой!»И глаз новолуния страшно коситсяна мертвый кулак с зажатой обоймойСбежались смотреть литовские села,как, поцелуем в обрубок вкована,слезя золотые глаза костелов,пальцы улиц ломала Ковна*.А вечер кричит,безногий,безрукий:«Неправда,я еще могу-с —хе! —выбряцав шпоры в горящей мазурке,выкрутить русый ус!»Звонок.Что вы,мама?Белая, белая, как на гробе глазет.«Оставьте!О нем это,об убитом, телеграмма.Ах, закройте,закройте глаза газет!»

[1914]

Скрипка и немножко нервно*

Скрипка издергалась, упрашивая,и вдруг разревеласьтак по-детски,что барабан не выдержал:«Хорошо, хорошо, хорошо!»А сам устал,не дослушал скрипкиной речи.шмыгнул на горящий Кузнецкий*и ушел.Оркестр чужо смотрел, каквыплакивалась скрипкабез слов,без такта,и только где-тоглупая тарелкавылязгивала:«Что это?»«Как это?»А когда геликон —меднорожий,потный,крикнул:«Дура,плакса,вытри!» —я встал,шатаясь полез через ноты,сгибающиеся под ужасом пюпитры,зачем-то крикнул:«Боже!»,Бросился на деревянную шею:«Знаете что, скрипка?Мы ужасно похожи:я вот тожеору —а доказать ничего не умею!»Музыканты смеются:«Влип как!Пришел к деревянной невесте!Голова!»А мне — наплевать!Я — хороший.«Знаете что, скрипка?Давайте —будем жить вместе!А?»

[1914]

Мысли в призыв*

Войне ли думать:«Некрасиво в шраме»?Ей ли жалетьгородов гиль?Как хороший игрок,раскидала шарамисмерть черепав лузы могил.Горит материк.Стра́ны — на нет.Прилизаннаятреплется мира челкаСлышите?Хорошо?Почище кастаньет.Это вам не на счетах щелкать.А мне не жалко.Лица не выгрущу.Пустьиз нежногоделают казака́.Посланныйна выучку новому игрищу,вернетсяоблеченный в новый закал.Была душа поэтами рыта.Сияющий говорит о любом.Сердце —с длинноволосыми открытокблагороднейший альбом.А теперьпопробуй.Сунь ему «Анатэм»*.В норах мистики вели ему мышиться.Теперьу негодуша канатом,и хоть гвоздь вбивай ей —каждая мышца.Ему линытьв квартирной яме?А такаянравится манера вам:нежностьиз памятивырвать с корнями,го̀ловы скрутить орущим нервам.Туда!В мировую кузню,в ремонт.Вернетесь.О новой поведаю Спарте* я.А слабымсмерть,маркер времен,ори:«Партия!»

[1914]

Я и Наполеон*

Я живу на Большой Пресне,36, 24.Место спокойненькое.Тихонькое.Ну?Кажется — какое мне дело,что где-тов буре-миревзяли и выдумали войну?Ночь пришла.Хорошая.Вкрадчивая.И чего это барышни некоторыедрожат, пугливо поворачиваяглаза громадные, как прожекторы?Уличные толпы к небесной влагеприпали горящими устами,а город, вытрепав ручонки-флаги,молится и молится красными крестами.Простоволосая церковка бульварному изголовьюприпала, — набитый слезами куль, —а у бульвара цветники истекают кровью,как сердце, изодранное пальцами пуль.Тревога жиреет и жиреет,жрет зачерствевший разум.Уже у Ноева оранжереи*покрылись смертельно-бледным газом!Скажите Москве —пускай удержится!Не надо!Пусть не трясется!Через секундувстречу янеб самодержца, —возьму и убью солнце!Видите!Флаги по небу полощет.Вот он!Жирен и рыж.Красным копытом грохнув о площадь,въезжает по трупам крыш!Тебе,орущему:«Разрушу,разрушу!»,вырезавшему ночь из окровавленных карнизов,я,сохранивший бесстрашную душу,бросаю вызов!Идите, изъеденные бессонницей,сложите в костер лица!Все равно!Это нам последнее солнце —солнце Аустерлица*!Идите, сумасшедшие, из России, Польши.Сегодня я — Наполеон!Я полководец и больше.Сравните:я и — он!Он раз чуме приблизился троном,смелостью смерть поправ, —я каждый день иду к зачумленнымпо тысячам русских Яфф!*Он раз, не дрогнув, стал под пулии славится столетий сто, —а я прошел в одном лишь июлетысячу Аркольских мостов*!Мой крик в граните времени выбит,и будет греметь и гремит,оттого, чтов сердце, выжженном, как Египет,есть тысяча тысяч пирамид!За мной, изъеденные бессонницей!Выше!В костер лица!Здравствуй,мое предсмертное солнце,солнце Аустерлица!Люди!Будет!На солнце!Прямо!Солнце съежится аж!Громче из сжатого горла храмахрипи, похоронный марш!Люди!Когда канонизируете именапогибших,меня известней, —помните:еще одного убила война —поэта с Большой Пресни!

1915

Вам!*

Вам, проживающим за оргией оргию,имеющим ванную и теплый клозет!Как вам не стыдно о представленных к Георгиювычитывать из столбцов газет?!Знаете ли вы, бездарные, многие,думающие, нажраться лучше как, —может быть, сейчас бомбой ногивыдрало у Петрова поручика?..Если б он, приведенный на убой,*вдруг увидел, израненный,как вы измазанной в котлете губойпохотливо напеваете Северянина*!Вам ли, любящим баб да блюда,жизнь отдавать в угоду?!Я лучше в баре блядям будуподавать ананасную воду!

[1915]

Гимн судье*

По Красному морю плывут каторжане,трудом выгребая галеру,рыком покрыв кандальное ржанье,орут о родине Перу.О рае Перу орут перуанцы,где птицы, танцы, бабыи где над венцами цветов померанцабыли до небес баобабы.Банан, ананасы! Радостей груда!Вино в запечатанной посуде…Но вот неизвестно зачем и откудана Перу наперли судьи!И птиц, и танцы, и их перуаноккругом обложили статьями.Глаза у судьи — пара жестянокмерцает в помойной яме.Попал павлин оранжево-синийпод глаз его строгий, как пост, —и вылинял моментально павлинийвеликолепный хвост!А возле Перу летали по прерииптички такие — колибри;судья поймал и пух и перьябедной колибри выбрил.И нет ни в одной долине нынегор, вулканом горящих.Судья написал на каждой долине:«Долина для некурящих».В бедном Перу стихи мои дажев запрете под страхом пыток.Судья сказал: «Те, что в продаже,тоже спиртной напиток».Экватор дрожит от кандальных звонов.А в Перу бесптичье, безлюдье…Лишь, злобно забившись под своды законов,живут унылые судьи.А знаете, все-таки жаль перуанца.Зря ему дали галеру.Судьи мешают и птице, и танцу,и мне, и вам, и Перу.

[1915]

Гимн ученому*

Народонаселение всей империи —люди, птицы, сороконожки,ощетинив щетину, выперев перья,с отчаянным любопытством висят на окошке.И солнце интересуется, и апрель еще,даже заинтересовало трубочиста черногоудивительное, необыкновенное зрелище —фигура знаменитого ученого.Смотрят: и ни одного человеческого качества.Не человек, а двуногое бессилие,с головой, откусанной начистотрактатом «О бородавках в Бразилии».Вгрызлись в букву едящие глаза, —ах, как букву жалко!Так, должно быть, жевал вымирающий ихтиозаврслучайно попавшую в челюсти фиалку.Искривился позвоночник, как оглоблей ударенный,но ученому ли думать о пустяковом изъяне?Он знает отлично написанное у Дарвина,что мы — лишь потомки обезьяньи.Просочится солнце в крохотную щелку,как маленькая гноящаяся ранка,и спрячется на пыльную полку,где громоздится на банке банка.Сердце девушки, вываренное в иоде.Окаменелый обломок позапрошлого лета.И еще на булавке что-то вродезасушенного хвоста небольшой кометы.Сидит все ночи. Солнце из-за домишкиопять осклабилось на людские безобразия,и внизу по тротуарам опять приготовишкидеятельно ходят в гимназии.Проходят красноухие, а ему не нудно,что растет человек глуп и покорен;ведь зато он может ежесекундноизвлекать квадратный корень.

[1915]

Военно-морская любовь*

По морям, играя, носитсяс миноносцем миноносица.Льнет, как будто к меду осочка,к миноносцу миноносочка.И конца б не довелось ему,благодушью миноносьему.Вдруг прожектор, вздев на нос очки,впился в спину миноносочки.Как взревет медноголосина:«Р-р-р-астакая миноносина!»Прямо ль, влево ль, вправо ль бросится,а сбежала миноносица.Но ударить удалось емупо ребру по миноносьему.Плач и вой морями носится:овдовела миноносица.И чего это несносен наммир в семействе миноносином?

[1915]

Гимн здоровью*

Среди тонконогих, жидких кровью,трудом поворачивая шею бычью,на сытый праздник тучному здоровьюлюдей из мяса я зычно кличу!Чтоб бешеной пляской землю овить,скучную, как банка консервов,давайте весенних бабочек ловитьсетью ненужных нервов!И по камням острым, как глаза ораторов,красавцы-отцы здоровых томов,потащим мордами умных психиатрови бросим за решетки сумасшедших домов!А сами сквозь город, иссохший как Онания,с толпой фонарей желтолицых, как скопцы,голодным самкам накормим желания,поросшие шерстью красавцы-самцы!

[1915]

Гимн критику*

От страсти извозчика и разговорчивой прачкиневзрачный детеныш в результате вытек.Мальчик — не мусор, не вывезешь на тачке.Мать поплакала и назвала его: критик.Отец, в разговорах вспоминая родословные,любил поспорить о правах материнства.Такое воспитание, светское и салонное,оберегало мальчика от уклона в свинство.Как роется дворником к кухарке сапа,щебетала мамаша и кальсоны мыла;от мамаши мальчик унаследовал запахи способность вникать легко и без мыла.Когда он вырос приблизительно с поленои веснушки рассыпались, как рыжики на блюде,его изящным ударом коленапровели на улицу, чтобы вышел в люди.Много ль человеку нужно? — Клочок —небольшие штаны и что-нибудь из хлеба.Он носом, хорошеньким, как построчный пятачок,обнюхал приятное газетное небо.И какой-то обладатель какого-то именинежнейший в двери услыхал стук.И скоро критик из и́мениного выменивыдоил и брюки, и булку, и галстук.Легко смотреть ему, обутому и одетому,молодых искателей изысканные игрыи думать: хорошо — ну, хотя бы этомупотрогать зубенками шальные икры.Но если просочится в газетной сетио том, как велик был Пушкин или Дант,кажется, будто разлагается в газетегромадный и жирный официант.И когда вы, наконец, в столетний юбилейпродерете глазки в кадильной гари,имя его первое, голубицы белей,чисто засияет на поднесенном портсигаре.Писатели, нас много. Собирайте миллион.И богадельню критикам построим в Ницце.Вы думаете — легко им наше бельеежедневно прополаскивать в газетной странице!

[1915]

Гимн обеду*

Слава вам, идущие обедать миллионы!И уже успевшие наесться тысячи!Выдумавшие каши, бифштексы, бульоныи тысячи блюдищ всяческой пищи.Если ударами ядртысячи Реймсов разбить удалось бы* —попрежнему будут ножки у пулярд,и дышать попрежнему будет ростбиф!Желудок в панаме! Тебя ль заразятвеличием смерти для новой эры?!Желудку ничем болеть нельзя,кроме аппендицита и холеры!Пусть в сале совсем потонут зрачки —все равно их зря отец твой выделал;на слепую кишку хоть надень очки,кишка все равно ничего б не видела.Ты так не хуже! Наоборот,если б рот один, без глаз, без затылка —сразу могла б поместиться в ротцелая фаршированная тыква.Лежи спокойно, безглазый, безухий,с куском пирога в руке,а дети твои у тебя на брюхебудут играть в крокет.Спи, не тревожась картиной кровии тем, что пожаром мир опоясан, —молоком богаты силы коровьи,и безмерно богатство бычьего мяса.Если взрежется последняя шея бычьяи злак последний с камня серого,ты, верный раб твоего обычая,из звезд сфабрикуешь консервы.А если умрешь от котлет и бульонов,на памятнике прикажем высечь:«Из стольких-то и стольких-то котлет миллионов —твоих четыреста тысяч».

[1915]

Теплое слово кое-каким порокам*

(Почти гимн)

Ты, который трудишься, сапоги ли чистишь,бухгалтер или бухгалтерова помощница,ты, чье лицо от дел и тощищипомятое и зеленое, как трешница.Портной, например. Чего ты радиэти брюки принес к примерке?У тебя совершенно нету дядей,а если есть, то небогатый, не мрет и не в Америке.Говорю тебе я, начитанный и умный:ни Пушкин, ни Щепкин, ни Врубельни строчке, ни позе, ни краске надуманнойне верили — а верили в рубль.Живешь утюжить и ножницами раниться.Уже сединою бороду пе́ревил,а видел ты когда-нибудь, как померанецрастет себе и растет на дереве?Потеете и трудитесь, трудитесь и потеете,вытелятся и вытянутся какие-то дети,мальчики — бухгалтеры, девочки — помощницы, те и тебудут потеть, как потели эти.А я вчера, не насилуемый никем,просто,снял в «железку» по шестой рукетри тысячи двести — со́ ста.Ничего, если, приложивши палец ко рту,зубоскалят, будто помог тем,что у меня такой-то и такой-то тузмягко помечен ногтем.Игроческие очи из ночиблестели, как два рубля,я разгружал кого-то, как настойчивый рабочийразгружает трюм корабля.Слава тому, кто первый нашел,как без труда и хитрости,чистоплотно и хорошокарманы ближнему вывернуть и вытрясти!И когда говорят мне, что труд, и еще, и еще,будто хрен натирают на заржавленной терке,я ласково спрашиваю, взяв за плечо:«А вы прикупаете к пятерке?»

[1915]

Вот так я сделался собакой*

Ну, это совершенно невыносимо!Весь как есть искусан злобой.Злюсь не так, как могли бы вы:как собака лицо луны гололобой —взял быи все обвыл.Нервы, должно быть…Выйду,погуляю.И на улице не успокоился ни на ком я.Какая-то прокричала про добрый вечер.Надо ответить:она — знакомая.Хочу.Чувствую —не могу по-человечьи.Что это за безобразие!Сплю я, что ли?Ощупал себя:такой же, как был,лицо такое же, к какому привык.Тронул губу,а у меня из-под губы —клык.Скорее закрыл лицо, как будто сморкаюсь.Бросился к дому, шаги удвоив.Бережно огибаю полицейский пост,вдруг оглушительное:«Городовой!Хвост!»Провел рукой и — остолбенел!Этого-то,всяких клыков почище,я и не заметил в бешеном скаче:у меня из-под пиджакаразвеерился хвостищеи вьется сзади,большой, собачий.Что теперь?Один заорал, толпу растя.Второму прибавился третий, четвертый.Смяли старушонку.Она, крестясь, что-то кричала про черта.И когда, ощетинив в лицо усища-веники,толпа навалилась,огромная,злая,я стал на четверенькии залаял:Гав! гав! гав!

[1915]

Кое-что по поводу дирижера*

В ресторане было от электричества рыжо́.Кресла облиты в дамскую мякоть.Когда обиженный выбежал дирижер,приказал музыкантам плакать.И сразу тому, который в бородутолстую семгу вкусно нес,труба — изловчившись — в сытую мордуударила горстью медных слез.Еще не успел он, между икотами,выпихнуть крик в золотую челюсть,его избитые тромбонами и фаготамисмяли и скакали через.Когда последний не дополз до двери,умер щекою в соусе,приказав музыкантам выть по-зверьи —дирижер обезумел вовсе!В самые зубы туше опо́еннойвтиснул трубу, как медный калач,дул и слушал — раздутым удвоенный,мечется в брюхе плач.Когда наутро, от злобы не евший,хозяин принес расчет,дирижер на люстре уже посиневшийвисел и синел еще.

[1915]

Пустяк у Оки*

Нежно говорил ей —мы у рекишли камышами:«Слышите: шуршат камыши у Оки.Будто наполнена Ока мышами.А в небе, лучик сережкой вдев в ушко,звезда, как вы, хорошая, — не звезда, а девушка…А там, где кончается звездочки точка,месяц улыбается и заверчен, какбудто на небе строчкаиз Аверченко…Вы прекрасно картавите.Только жалко Италию…»Она: «Ах, зачем вы давитеи локоть и талию.Вы мне мешаетеу камыша идти…»

[1915]

Великолепные нелепости*

Бросьте!Конечно, это не смерть.Чего ей ради ходить по крепости?Как вам не стыдно веритьнелепости?!Просто именинник устроил карнавал,выдумал для шума стрельбу и тир,а сам, по-жабьи присев на вал,вымаргивается, как из мортир.Ласков хозяина бас,просто — похож на пушечный.И не от газа маска,а ради шутки игрушечной.Смотрите!Небо меритьвыбежала ракета.Разве так красиво смертьбежала б в небе паркета!Ах, не говорите:«Кровь из раны».Это — дико!Просто ѝзбранных из бранныходаривали гвоздикой.Как же иначе?Мозг не хочет понятьи не может:у пушечных шейесли не целоваться,то — для чего жеобвиты руки траншей?Никто не убит!Просто — не выстоял.Лег от Сены до Рейна.Оттого что цветет,одуряет желтолистаяна клумбах из убитых гангрена.Не убиты,нет же,нет!Все они встанутпросто —вот так,вернутсяи, улыбаясь, расскажут жене,какой хозяин весельчак и чудак.Скажут: не было ни ядр, ни фугасови, конечно же, не было крепости!Просто именинник выдумал массукаких-то великолепных нелепостей!

[1915]

Гимн взятке*

Пришли и славословим покорненькотебя, дорогая взятка,все здесь, от младшего дворникадо того, кто в золото заткан.Всех, кто за нашей десницейпосмеет с укором глаза̀ весть,мы так, как им и не снится,накажем мерзавцев за зависть.Чтоб больше не смела вздыматься хула,наденем мундиры и медалии, выдвинув вперед убедительный кулак,спросим: «А это видали?»Если сверху смотреть — разинешь рот.И взыграет от радости каждая мышца.Россия — сверху — прямо огород,вся наливается, цветет и пышится.А разве видано где-нибудь, чтоб стояла козаи лезть в огород козе лень?..Было бы время, я б доказал,которые — коза и зелень.И нечего доказывать — идите и берите.Умолкнет газетная нечисть ведь.Как баранов, надо стричь и брить их.Чего стесняться в своем отечестве?

[1915]

Внимательное отношение к взяточникам*

Неужели и о взятках писать поэтам!Дорогие, нам некогда. Нельзя так.Вы, которые взяточники,хотя бы поэтому,не надо, не берите взяток.Я, выколачивающий из строчек штаны, —конечно, как начинающий, не очень часто,я — еще и российский гражданин,беззаветно чтущий и чиновника и участок.Прихожу и выплакиваю все мои просьбы,приникши щекою к светлому кителю.Думает чиновник: «Эх, удалось бы!Этак на двести птичку вытелю».Сколько раз под сень чинов ник,приносил обиды им.«Эх, удалось бы, — думает чиновник, —этак на триста бабочку выдоим».Я знаю, надо и двести и триста вам —возьмут, все равно, не те, так эти;и руганью ни одного не обижу пристава:может быть, у пристава дети.Но лишний труд — доить поодиночно,вы и так ведете в работе года.Вот что я выдумал для вас нарочно —Господа!Взломайте шкапы, сундуки и ларчики,берите деньги и драгоценности мамашины,чтоб последний мальчонка в потненьком кулачикезажал сбереженный рубль бумажный.Костюмы соберите. Чтоб не было рваных.Мамаша! Вытряхивайтесь из шубы беличьей!У старых брюк обшарьте карманы —в карманах копеек на сорок мелочи.Все это узлами уложим и свяжем,а сами, без денег и платья,придем, поклонимся и скажем:Нате!Что нам деньги, транжирам и мотам!Мы даже не знаем, куда нам деть их.Берите, милые, берите, чего там!Вы наши отцы, а мы ваши дети.От холода не попадая зубом на́ зуб,станем голые под голые небеса.Берите, милые! Но только сразу,Чтоб об этом больше никогда не писать.

[1915]

Чудовищные похороны*

Мрачные до черного вышли люди,тяжко и чинно выстроились в городе,будто сейчас набираться будетхмурых монахов черный орден.Траур воронов, выкаймленный под окна,небо, в бурю крашеное, —все было так подобрано и подогнано,что волей-неволей ждалось страшное.Тогда разверзлась, кряхтя и нехотя,пыльного воздуха сухая охра,вылез из воздуха и начал ехатьтихий катафалк чудовищных похорон.Встревоженная о́жила глаз масса,гору взоров в гроб бросили.Вдруг из гроба прыснула гримаса,после —крик: «Хоронят умерший смех!» —из тысячегрудого мехагремел омиллионенный множеством эхза гробом, который ехал.И тотчас же отчаяннейшего плача ноживрезались, заставив ничего не понимать.Вот за гробом, в плаче, старуха-жизнь, —усопшего смеха седая мать.К кому же, к кому вернуться назад ей?Смотрите: в лысине — тот —это большой, носатыйплачет армянский анекдот.Еще не забылось, как выкривил рот он,а за ним ободранная, куцая,визжа, бежала острота.Куда — если умер — уткнуться ей?Уже до неба плачей глыба.Но еще,еще откуда-то плачики —это целые полчища улыбочек и улыбокломали в горе хрупкие пальчики.И вот сквозь строй их, смокших в одинсплошной изрыдавшийся Гаршин,вышел ужас — вперед пойти —весь в похоронном марше.Размокло лицо, стало — кашица,смятая морщинками на выхмуренном лбу,а если кто смеется — кажется,что ему разодрали губу.

[1915]

Мое к этому отношение*

(Гимн еще почтее)

Май ли уже расцвел над городом,плачет ли, как побитый, хмуренький декабрик, —весь год эта пухлая мордамаячит в дымах фабрик.Брюшком обвисшим и гаденькимлежит на воздушном откосе,и пухлые губы бантикомсложены в 88.Внизу суетятся рабочие,нищий у тумбы виден,а у этого брюхо и все прочее —лежит себе сыт, как Сытин*.Вкусной слюны разли́лись волны,во рту громадном плещутся, как в бухте,А полный! Боже, до чего он полный!Сравнить если с ним, то худ и Апухтин*.Кони ли, цокая, по асфальту мчатся,шарканье пешеходов ли подвернется под взгляд ему,а ему все кажется: «Цаца! Цаца!» —кричат ему, и все ему нравится, проклятому.Растет улыбка, жирна и нагла,рот до ушей разросся,будто у него на роже спектакль-гала́*затеяла труппа малороссов.Солнце взойдет, и сейчас же луч егоему щекочет пятки хо́леные,и луна ничего не находит лучшего.Объявляю всенародно: очень недоволен я.Я спокоен, вежлив, сдержан тоже,характер — как из кости слоновой то́чен,а этому взял бы да и дал по роже:не нравится он мне очень.

[1915]

Эй!*

Мокрая, будто ее облизали,толпа.Прокисший воздух плесенью веет.Эй!Россия,нельзя личего поновее?Блажен, кто хоть раз смог,хотя бы закрыв глаза,забыть вас,ненужных, как насморк,и трезвых,как нарзан.Вы все такие скучные, точново всей вселенной нету Капри*.А Капри есть.От сияний цветочныхвесь остров, как женщина в розовом капоре.Помчим поезда к берегам, а берегзабудем, качая тела в пароходах.Наоткрываем десятки Америк.В неведомых полюсах вынежим отдых.Смотри какой ты ловкий,а я —вон у меня рука груба как.Быть может, в турнирах,быть может, в бояхя был бы самый искусный рубака.Как весело, сделав удачный удар,смотреть, растопырил ноги как.И вот врага, где предки,тудаотправила шпаги логика.А после в огне раззолоченных зал,забыв привычку спанья,всю ночь напролет провести,глазауткнув в желтоглазый коньяк.И, наконец, ощетинясь, как еж,с похмельем придя поутру,неверной любимой грозить, что убьешьи в море выбросишь труп.Сорвем ерунду пиджаков и манжет,крахмальные груди раскрасим под панцырь,загнем рукоять на столовом ноже,и будем все хоть на день, да испанцы.Чтоб все, забыв свой северный ум,любились, дрались, волновались.Эй!Человек,землю самузови на вальс!Возьми и небо заново вышей,новые звезды придумай и выставь,чтоб, исступленно царапая крыши,в небо карабкались души артистов.

[1916]

Ко всему*

Нет.Это неправда.Нет!И ты?Любимая,за что,за что же?!Хорошо —я ходил,я дарил цветы,я ж из ящика не выкрал серебряных ложек!Белый,сшатался с пятого этажа.Ветер щеки ожег.Улица клубилась, визжа и ржа.Похотливо взлазил рожок на рожок.Вознес над суетой столичной одуристрогое —древних икон —чело.На теле твоем — как на смертном о́дре —сердцедникончило.В грубом убийстве не пачкала рук ты.Тыуронила только:«В мягкой постелион,фрукты,вино на ладони ночного столика».Любовь!Только в моемвоспаленноммозгу была ты!Глупой комедии остановите ход!Смотри́те —срываю игрушки-латыя,величайший Дон-Кихот!Помните:под ношей крестаХристоссекундуусталый стал.Толпа орала:«Марала!Мааарррааала!»Правильно!Каждого,ктооб отдыхе взмолится,оплюй в его весеннем дне!Армии подвижников, обреченным добровольцамот человека пощады нет!Довольно!Теперь —клянусь моей языческой силою! —дайтелюбуюкрасивую,юную, —души не растрачу,изнасилуюи в сердце насмешку плюну ей!Око за око!Севы мести в тысячу крат жни!В каждое ухо ввой:вся земля —каторжникс наполовину выбритой солнцем головой!Око за око!Убьете,похороните —выроюсь!Об камень обточатся зубов ножи еще!Собакой забьюсь под нары казарм!Буду,бешеный,вгрызаться в ножища,пахнущие по́том и базаром.Ночью вско́чите!Язвал!Белым быком возрос над землей:Муууу!В ярмо замучена шея-язва,над язвой смерчи мух.Лосем обернусь,в проводавпутаю голову ветвистуюс налитыми кровью глазами.Да!Затравленным зверем над миром выстою.Не уйти человеку!Молитва у рта, —лег на плиты просящ и грязен он.Я возьмунамалююна царские вратана божьем лике Разина.Солнце! Лучей не кинь!Сохните, реки, жажду утолить не дав ему, —чтоб тысячами рождались мои ученикитрубить с площадей анафему!И когда,наконец,на веков верхи́ став,последний выйдет день им, —в черных душах убийц и анархистовзажгусь кровавым видением!Светает.Все шире разверзается неба рот.Ночьпьет за глотком глоток он.От окон зарево.От окон жар течет.От окон густое солнце льется на спящий город.Святая месть моя!Опятьнад уличной пыльюступенями строк ввысь поведи!До края полное сердцевыльюв исповеди!Грядущие люди!Кто вы?Вот — я,весьболь и ушиб.Вам завещаю я сад фруктовыймоей великой души.

[1916]

Лиличка!*

Вместо письма

Дым табачный воздух выел.Комната —глава в крученыховском аде*.Вспомни —за этим окномвпервыеруки твои, исступленный, гладил.Сегодня сидишь вот,сердце в железе.День еще —выгонишь,может быть, изругав.В мутной передней долго не влезетсломанная дрожью рука в рукав.Выбегу,тело в улицу брошу я.Дикий,обезумлюсь,отчаяньем иссечась.Не надо этого,дорогая,хорошая,дай простимся сейчас.Все равнолюбовь моя —тяжкая гиря ведь —висит на тебе,куда ни бежала б.Дай в последнем крике выреветьгоречь обиженных жалоб.Если быка трудом умо́рят —он уйдет,разляжется в холодных водах.Кроме любви твоей,мненету моря,а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.Захочет покоя уставший слон —царственный ляжет в опожаренном песке.Кроме любви твоей,мненету солнца,а я и не знаю, где ты и с кем.Если б так поэта измучила,онлюбимую на деньги б и славу выменял,а мнени один не радостен звон,кроме звона твоего любимого имени.И в пролет не брошусь,и не выпью яда,и курок не смогу над виском нажать.Надо мною,кроме твоего взгляда,не властно лезвие ни одного ножа.Завтра забудешь,что тебя короновал,что душу цветущую любовью выжег,и суетных дней взметенный карнавалрастреплет страницы моих книжек…Слов моих сухие листья лизаставят остановиться,жадно дыша?Дай хотьпоследней нежностью выстелитьтвой уходящий шаг.

26 мая 1916 г. Петроград

Издевательства*

Павлиньим хвостом распущу фантазию в пестром цикле,душу во власть отдам рифм неожиданных рою.Хочется вновь услыхать, как с газетных столбцов зацыкалите,кто у дуба, кормящего их,корни рылами роют.

[1916]

Никчемное самоутешение*

Мало извозчиков?Тешьтесь ложью.Видана ль шутка площе чья!Улицу врасплох огляните —из рож еечья не извозчичья?Поэт липоет о себе и о розе,девушка льв локон выплетет ухо —вижу тебя,сошедший с козелкороль трактиров,ёрник и ухарь.Если говорят мне:— Помните,Сидоровпомер? —не забуду,удивленный,глазами смерить их.О, кому же охотапомнить номернанятого тащиться от рождения к смерти?!Все равно мне,что они коней не по́ят,что утром не начищивают дуг они —с улиц,с бесконечных козелтупоелицо их,открытое лишь мордобою и ругани.Дети,вы ещеостались.Ничего.Подрастете.Скоров жиденьком кулачонке зажмете кнутовище,матерной руганью потрясая город.Хожу меж извозчиков.Шляпу на́ нос.Торжественней, чем строчка державинских од.День еще —и один останусья,медлительный и вдумчивый пешеход.

[1916]

Надоело*

Не высидел дома.Анненский*, Тютчев, Фет.Опять,тоскою к людям ведомый,идув кинематографы, в трактиры, в кафе.За столиком.Сияние.Надежда сияет сердцу глупому.А если за неделютак изменился россиянин,что щеки сожгу огнями губ ему.Осторожно поднимаю глаза,роюсь в пиджачной куче.«Назад,наз-зад,назад!»Страх орет из сердца.Мечется по лицу, безнадежен и скучен.Не слушаюсь.Вижу,вправо немножко,неведомое ни на суше, ни в пучинах вод,старательно работает над телячьей ножкойзагадочнейшее существо.Глядишь и не знаешь: ест или не ест он.Глядишь и не знаешь: дышит или не дышит он.Два аршина безлицого розоватого теста:хоть бы метка была в уголочке вышита.Только колышутся спадающие на плечимягкие складки лоснящихся щек.Сердце в исступлении,рвет и мечет.«Назад же!Чего еще?»Влево смотрю.Рот разинул.Обернулся к первому, и стало и́наче:для увидевшего вторую образинупервый —воскресший Леонардо да-Винчи.Нет людей.Понимаетекрик тысячедневных мук?Душа не хочет немая идти,а сказать кому?Брошусь на землю,камня короюв кровь лицо изотру, слезами асфальт омывая.Истомившимися по ласке губами тысячью поцелуев покроюумную морду трамвая.В дом уйду.Прилипну к обоям.Где роза есть нежнее и чайнее?Хочешь —теберябоепрочту «Простое как мычание»*?

Для истории

Когда все расселятся в раю и в аду,земля итогами подведена будет —помните:в 1916 годуиз Петрограда исчезли красивые люди.

[1916]

Дешевая распродажа*

Женщину ль опутываю в трогательный роман,просто на прохожего гляжу ли —каждый опасливо придерживает карман.Смешные!С нищих —что с них сжулить?Сколько лет пройдет, узнают пока —кандидат на сажень городского морга —ябесконечно больше богат,чем любой Пьерпонт Мо́рган*.Через столько-то, столько-то лет— словом, не выживу —с голода сдохну ль,стану ль под пистолет —меня,сегодняшнего рыжего,профессора́ разучат до последних иот,как,когда,где явлен.Будетс кафедры лобастый идиотчто-то молоть о богодьяволе.Скло́нится толпа,лебезяща,суетна.Даже не узнаете —я не я:облысевшую голову разрисует онав рога или в сияния.Каждая курсистка,прежде чем лечь,онане забудет над стихами моими замлеть.Я — пессимист,знаю —вечнобудет курсистка жить на земле.Слушайте ж:все, чем владеет моя душа,— а ее богатства пойдите смерьте ей! —великолепие,что в вечность украсит мой шаг,и самое мое бессмертие,которое, громыхая по всем векам,коленопреклоненных соберет мировое вече, —все это — хотите? —сейчас отдамза одно только словоласковое,человечье.Люди!Пыля проспекты, топоча рожь,идите со всего земного лона.Сегодняв Петроградена Надеждинской*ни за грошпродается драгоценнейшая корона.За человечье слово —не правда ли, дешево?Пойди,попробуй, —как же,найдешь его!

[1916]

Мрак*

Склоняются долу солнцеподобные лики их.И просто мрут,и давятся,и тонут.Один за другим уходят великие,за мастодонтом мастодонт…Сегодня на Верхарна обиделись небеса*.Думает небо —дайзашибу его!Господи,кому теперь писать?Неужели Шебуеву*?Впрочем —пусть их пишут.Не мне в них рыться.Я с характером.Вол сам.От чтенья ихв сердце заводится мокрицаи мозг зарастает густейшим волосом.И писать не буду.Лучшепроверю,не широка ль в «Селекте»* средняя луза.С Фадеем Абрамовичем сяду играть в око́*.Естьу союзников французовхорошая пословица:«Довольно дураков».Пусть писатели начинают.Подожду.Посмотрю,какою дрянью заначиняютчемоданы душ.Вспомнит толпа о половом вопросе.Дальше больше оскудеет ум ее.Пойдут на лекцию Поссе*:«Финики и безумие».Иззахолустничается.Станет — Чита.Футуризмом покажется театр Мосоло́вой*.Дома запрется —по складамбудет читать«Задушевное слово»*.Мысль иссушится в мелкий порошок.И когдаостанется смерть одна лишь ей,тогда…Я знаю хорошо —вот что будет дальше.Ко мне,уже разукрашенному в проседь,придет она,повиснет на шею плакучей ивою:«Владимир Владимирович,милый» —попросит —я сядуи напишу что-нибудьзамечательно красивое.

[1916]

Лунная ночь*

Пейзаж

Будет луна.Есть уженемножко.А вот и полная повисла в воздухе.Это бог, должно быть,дивнойсеребряной ложкойроется в звезд ухе́.

[1916]

Следующий день*

Вбежал.Запыхался победы гонец:«Довольно.К веселью!К любви!Грустящих к черту!Уныньям конец!»Какой сногсшибательней вид?Цилиндр на затылок.Штаны — пила.Пальмерстон* застегнут наглухо.Глаза —двум солнцам велю пылатьиз глазнеотразимо наглых.Афиш подлиннее.На выси эстрад.О, сколько блестящего вздора вам!Есть ли такой, кто орать не рад:«Маяковский!Браво!Маяковский!Здо-ро-воо!»Мадам, на минуту!Что ж, что стара?Сегодня всем целоваться.За мной!Смотрите,сие — ресторан.Зал зацвел от оваций.Лакеи, вин!Чтобы все сорта.Что рюмка?Бочки гора.Пока не увижу дно,изо ртане вырвать блестящий кран…Домой — писать.Пока в кровивинои мысль тонка.Да так,чтоб каждая палочка в «и»просилась:«Пусти в канкан!»Теперь — на Невский.Где-тов ногахтолпа — трусящий заяц,и толькопо дамам прокатывается:«Ах,какой прекрасный мерзавец!»

[1916]

В. Я. Брюсову на память*

«Брюсов выпустил окончание поэмы Пушкина «Египетские ночи». Альманах «Стремнины».

Разбоя след затерян прочново тьме египетских ночей.Проверив рукописьпострочно,гроши отсыпал казначей.Бояться вам рожна какого?Чтопротив — Пушкину иметь?Его кулакнавек закованв спокойную к обиде медь!

[1916]

Хвои*

Не надо.Не просите.Не будет елки.Как жев лесотпу́стите папу?К немуиз-за лесаядер осколкипротянут,чтоб взять его,хищную лапу.Нельзя.Сегоднягорящие блесткине будут лежатьпод елкойв вате.Там —миллион смертоносных о́сокужалят,а раненым ваты не хватит.Нет.Не зажгут.Свечей не будет.В морежелезные чудища лазят.А с этих чудищзлые людиждут:не блеснет ли у о́кон в глазе.Не говорите.Глупые речь заводят:чтоб дед пришел,чтоб игрушек ворох.Деда нет.Дед на заводе.Завод?Это тот, кто делает порох.Не будет музыки.Ру́ченекгде взять ему?Не сядет, играя.Ваш браттеперь,безрукий мученик,идет, сияющий, в воротах рая.Не плачьте.Зачем?He хмурьте личек.Не будет —что же с того!Скоровсе, в радостном кличеголоса сплетая,встретят новое Рождество.Елка будет.Да какая —не обхватишь ствол.Навесят на елку сиянья разного.Будет стоять сплошное Рождество.Так чтодаже —надоест его праздновать.

[1916]

Себе, любимому, посвящает эти строки автор*

Четыре.Тяжелые, как удар.«Кесарево кесарю — богу богово».А такому,как я,ткнуться куда?Где для меня уготовано логово?Если б был ямаленький,как Великий океан, —на цыпочки б волн встал,приливом ласкался к луне бы.Где любимую найти мне,такую, как и я?Такая не уместилась бы в крохотное небо!О, если б я нищ был!Как миллиардер!Что деньги душе?Ненасытный вор в ней.Моих желаний разнузданной ордене хватит золота всех Калифорний.Если б быть мне косноязычным,как Дантили Петрарка!Душу к одной зажечь!Стихами велеть истлеть ей!И словаи любовь моя —триумфальная арка:пышно,бесследно пройдут сквозь неелюбовницы всех столетий.О, если б был ятихий,как гром, —ныл бы,дрожью объял бы земли одряхлевший скит.Яесли всей его мощьювыреву голос огромный —кометы заломят горящие руки,бросятся вниз с тоски.Я бы глаз лучами грыз ночи —о, если б был ятусклый,как солнце!Очень мне надосияньем моим поитьземли отощавшее лонце!Пройду,любовищу мою волоча.В какой ночи́,бредово́й,недужной,какими Голиафами* я зача́т —такой большойи такой ненужный?

[1916]

Последняя петербургская сказка*

Стоит император Петр Великий*,думает:«Запирую на просторе я!»* —а рядомпод пьяные кликистроится гостиница «Астория».Сияет гостиница,за обедом обед онадает.Завистью с гранита снят,слез император.Трое медныхслазяттихо,чтоб не спугнуть Сенат.Прохожие стремились войти и выйти.Швейцар в поклоне не уменьшил рост.Кто-торассеянныйбросил:«Извините»,наступив нечаянно на змеин хвост.Император,лошадь и змейнеловкопо карточкеспросили гренадин*.Шума язык не смолк, немея.Из пивших и евших не обернулся ни один.И толькокогданад пачкой соломинокв коне заговорила привычка древняя,толпа сорва́лась, криком сломана:— Жует!Не знает, зачем они.Деревня!Стыдом овихрены шаги коня.Выбелена грива от уличного газа.Обратнопо Набережнойгонит гиканьепоследнюю из петербургских сказок.И вновь императорстоит без скипетра.Змей.Унынье у лошади на морде.И никто не поймет тоски Петра —узника,закованного в собственном городе.

[1916]

России*

Вот иду я,заморский страус,в перьях строф, размеров и рифм.Спрятать голову, глупый, стараюсь,в оперенье звенящее врыв.Я не твой, снеговая уродина.Глубжев перья, душа, уложись!И иная окажется родина,вижу —выжжена южная жизнь.Остров зноя.В пальмы овазился.«Эй,дорогу!»Выдумку мнут.И опятьдо другого оазисавью следы песками минут.Иные жмутся —уйти б,не кусается ль? —Иные изогнуты в низкую лесть.«Мама,а мама,несет он яица?» —«Не знаю, душечка.Должен бы несть».Ржут этажия.Улицы пялятся.Обдают водой холода́.Весь истыканный в дымы и в пальцы,переваливаю года.Что ж, бери меня хваткой мёрзкой!Бритвой ветра перья обрей.Пусть исчезну,чужой и заморский,под неистовства всех декабрей.

[1916]

Братья писатели*

Очевидно, не привыкнусидеть в «Бристоле*»,пить чаи́,построчно врать я, —опрокину стаканы,взлезу на столик.Слушайте,литературная братия!Сидите,глазенки в чаишко канув.Вытерся от строчения локоть плюшевый.Подымите глаза от недопитых стаканов.От косм освободите уши вы.Вас,прилипшихк стене,к обоям,милые,что вас со словом свело?А знаете,если не писал,разбоемзанимался Франсуа Виллон*.Вам,берущим с опаскойи перочинные ножи,красота великолепнейшего века вверена вам!Из чего писать вам?Сегодняжизньв сто крат интереснейу любого помощника присяжного поверенного.Господа поэты,неужели не наскучилипажи,дворцы,любовь,сирени куст вам?Еслитакие, как вы,творцы —мне наплевать на всякое искусство.Лучше лавочку открою.Пойду на биржу.Тугими бумажниками растопырю бока.Пьяной песнейдушу выржув кабинете кабака.Под копны волос проникнет ли удар?Мысльодна под волосища вложена:«Причесываться? Зачем же?!*На время не стоит труда,а вечнопричесанным бытьневозможно».

[1917]

Революция*

Поэтохроника

26 февраля. Пьяные, смешанные с полицией, солдаты стреляли в народ.

27-е.Разли́лся по блескам дул и лезвийрассвет.Рдел багрян и до́лог.В промозглой казармесуровыйтрезвыймолился Волынский полк*.Жестокимсолдатским богом божилисьроты,бились об пол головой многолобой.Кровь разжигалась, висками жилясь.Руки в железо сжимались злобой.Первому же,приказавшему — «Стрелять за голод!» — заткнули пулей орущий рот. Чье-то — «Смирно!» Не кончил.Заколот.Вырвалась городу буря рот.9 часов.На своем постоянном местев Военной автомобильной школе*стоим,зажатые казарм оградою.Рассвет растет,сомненьем колет,предчувствием страша и радуя.Окну!Вижу —оттуда,где режется небодворцов иззубленной линией,взлетел,простерся орел самодержца,черней, чем раньше,злей,орлинее.Сразу —люди,лошади,фонари,домаи моя казарматолпамипо́ сторинулись на улицу.Шагами ломаемая, звенит мостовая.Уши крушит невероятная поступь.И вот неведомо,из пенья толпы ль,из рвущейся меди ли труб гвардейцевнерукотворный,сияньем пробивая пыль,образ возрос.Горит.Рдеется.Шире и шире крыл окружие.Хлеба нужней,воды изжажданней,вот она:«Граждане, за ружья!К оружию, граждане!»На крыльях флаговстоглавой лавоюиз горла города ввысь взлетела.Штыков зубами вгрызлась в двуглавоеорла императорского черное тело.Граждане!Сегодня рушится тысячелетнее «Прежде».Сегодня пересматривается миров основа.Сегоднядо последней пуговицы в одеждежизнь переделаем снова.Граждане!Это первый день рабочего потопа.Идемзапутавшемуся миру на выручу!Пусть толпы в небо вбивают топот!Пусть флоты ярость сиренами вырычут!Горе двуглавому!Пенится пенье.Пьянит толпу.Площади плещут.На крохотном фордемчим,обгоняя погони пуль.Взрывом гудков продираемся в городе.В тумане.Улиц река дымит.Как в бурю дюжина груженых барж,над баррикадамиплывет, громыхая, марсельский марш*.Первого дня огневое ядрожужжа скатилось за купол Думы*.Нового утра новую дрожьвстречаем у новых сомнений в бреду мы.Что будет?Их ли из окон выломим,или на нарахждать,чтоб сноваРоссиюмогиламивыгорбил монарх?!Душу глушу об выстрел резкий.Дальше,в шинели орыт.Рассыпав дома в пулеметном треске,город грохочет.Город горит.Везде языки.Взовьются и лягут.Вновь взвиваются, искры рассея.Это улицы,взяв по красному флагу,призывом зарев зовут Россию.Еще!О, еще!О, ярче учи, красноязыкий оратор!Зажми и солнцаи лун лучимстящими пальцами тысячерукого Марата!Смерть двуглавому!Каторгам в двериломись,когтями ржавые выев.Пучками черных орлиных перьевподбитые падают городовые.Сдается столицы горящий остов.По чердакам раскинули поиск.Минута близко.На Троицкий моствступают толпы войск.Скрип содрогает устои и скрепы.Стиснулись.Бьемся.Секунда! —и в лакзакатас фортов Петропавловской крепостивзвился огнем революции флаг.Смерть двуглавому!Шеищи главрубите наотмашь!Чтоб больше не о́жил.Вот он!Падает!В последнего из-за угла! — вцепился.«Боже,четыре тысячи в лоно твое прими!»Довольно!Радость трубите всеми голосами!Намдо богадело какое?Самисо святыми своих упокоим.Что ж не поете?Илидуши задушены Сибирей саваном?Мы победили!Слава нам!Сла-а-ав-в-ва нам!Пока на оружии рук не разжали,повелевается воля иная.Новые несем земле скрижалис нашего серого Синая*.Нам,Поселянам Земли,каждый Земли Поселянин родной.Всепо станкам,по конторам,по шахтам братья.Мы всена землесолдаты одной,жизнь созидающей рати.Пробеги планет,держав бытиеподвластны нашим волям.Наша земля.Воздух — наш.Наши звезд алмазные копи.И мы никогда,никогда!никому,никому не позволим!землю нашу ядрами рвать,воздух наш раздирать остриями отточенных копий.Чья злоба на̀двое землю сломала?Кто вздыбил дымы над заревом боен?Или солнцаодногона всех ма́ло?!Или небо над нами мало́ голубое?!Последние пушки грохочут в кровавых спорах,последний штык заводы гранят.Мы всех заставим рассыпать порох.Мы детям раздарим мячи гранат.Не трусость вопит под шинелью серою,не крики тех, кому есть нечего;это народа огромного громо́вое:— Веруювеличию сердца человечьего! —Это над взбитой битвами пылью,над всеми, кто грызся, в любви изверясь,днесьнебывалой сбывается быльюсоциалистов великая ересь!

17 апреля 1917 года, Петроград

Подписи к плакатам издательства «Парус»

Царствование Николая последнего

«Радуйся, Саша*!Теперь водка наша».«Как же, знаю, Коля*, я:теперь монополия».

Забывчивый Николай

«Уж сгною, скручу их уж я!» —думал царь, раздавши ружья.Да забыл он, между прочим,чтосолдат рожден рабочим.

[1917]

Сказка о красной шапочке*

Жил да был на свете кадет*.В красную шапочку кадет был одет.Кроме этой шапочки, доставшейся кадету,ни черта́ в нем красного не было и нету.Услышит кадет — революция где-то,шапочка сейчас же на голове кадета.Жили припеваючи за кадетом кадет,и отец кадета и кадетов дед.Поднялся однажды пребольшущий ветер,в клочья шапчонку изорвал на кадете.И остался он черный. А видевшие этоволки революции сцапали кадета.Известно, какая у волков диета.Вместе с манжетами сожрали кадета.Когда будете делать политику, дети,не забудьте сказочку об этом кадете.

[1917]

К ответу!*

Гремит и гремит войны барабан.Зовет железо в живых втыкать.Из каждой страныза рабом рабабросают на сталь штыка.За что?Дрожит земляголодна,раздета.Выпарили человечество кровавой банейтолько для того,чтоб кто-тогде-торазжи́лся Албанией.Сцепилась злость человечьих свор,падает на мир за ударом удартолько для того,чтоб бесплатноБосфорпроходили чьи-то суда.Скороу миране останется неполоманного ребра.И душу вытащат.И растопчут та́м еетолько для того,чтоб кто-ток рукам прибралМесопотамию.Во имя чегосапогземлю растаптывает скрипящ и груб?Кто над небом боев —свобода?бог?Рубль!Когда же встанешь во весь свой ростты,отдающий жизнь свою́ им?Когда же в лицо им бросишь вопрос:за что воюем?

[1917]

«Нетрудно, ландышами дыша…»

Нетрудно, ландышами дыша,*писать стихи на загородной дачке.А мы не такие.Мы вместо карандашавзяли в рукипо новенькой тачке.Господин министр,прикажите подать!Кадет, пожалте, садитесь, нате.В очередь!В очередь!Не толпитесь, господа.Всех прокатим.Всем останется — и союзникам и врагам.Сначала большие, потом мелкота.Всех по Россиисквозь смех и гамбудем катать.Испуганно смотритневский аристократ.Зато и Нарвская,и Выборгская,и Охта*стократраскатят взрыв задорного хохота.Ищите, не завалялась ли какая тварь еще?Чтоб не было никому потачки.Время не ждет,спешите, товарищи!Каждый берите по тачке!

[1917]

Интернациональная басня*

Петух* однажды,дог*и вор*такой скрепили договор:догсоберет из догов свору,накрасть предоставлялось вору,а петухупро гром победорать,и будет всем обед.Но это все раскрылось скоро.Прогналис тронав шеювора.Навертывается мораль:туда жедогуне пора ль?

[1917]

«Ешь ананасы…»

Ешь ананасы, рябчиков жуй,*День твой последний приходит, буржуй.

[1917]