"Вы только посмотрите, что они сделали с моими мальчиками", — я действительно не мог смотреть на них так же безразлично, как смотрел на умирающих имперцев.
— Его ведь нет, да? — прохрипел Вася, который едва восстановился хотя бы до состояния овоща, — Он ведь не закрыт фингалом, да? Его… вообще больше нет? Мой глаз… они ведь вырезали мой глаз, да?..
— Вырезали…
— Твою мать…, - хмыкнул Вася, запрокидывая голову назад, — Меня мама убьёт…
— Мы восстанов…
— Не надо, — помотал он головой, — Не стоило доверять всем подряд. Даже тренера могут быть крысами. Это моя вина. Глазом и отплачу. Будет… уроком. Буду смотреть в зеркало и понимать, что жизнь сложное дерьмо, а я слабое чмо. Понимать, и становиться лучше. Я не хочу… забыть этот день.
Чёрт…
Да чёрт! Твою мать! Ну почему он стал таким нормальным, когда я накосячил! Ну не дави ты, Вася! Я ведь реально себя виноватым чувствую!
Митя же просто лежал на спине. Каким бы поехавшим наркоманом он ни был, боль он всё же чувствовал. И потому он даже не шевелился. Даже не пил и старался меньше дышать.
Сейчас он на грани.
— Скорая приехала! — известили меня парни, — Босс, но как нам… как нам перевезти Митрича? Он же когда дышит — от боли стонет! Как нам его…
— Усни.
Пространство вокруг Мити зарябило, и он мирно прикрыл глаза.
— Теперь несите. Докторам сверху за молчание докиньте, — сказал я, срывая раскалённый воротник.
— Есть!
Четыре человека утащили Митю к подъехавшей скорой, а Вася, попрощавшись, пошёл следом.
Стояла темнота. Из света — фонарик на телефоне. Ни черта не видно. Невыносимо воняло кровью, а в подвале пищали крысы.
А ещё там, за дверью, мычал очнувшийся азиат.
Я зашёл в помещение, которое охраняли двое моих парней, и взглянул на пленника. Видок у него был вполне живой — разве что бледный и с небольшой гематомой от ударов.
Он был привязан к металлическому стулу.
— Итак, дружище, — начал я, — Твои пальцы подвязаны к чеке самодельной бомбы на основе бензина. Сам ты, к слову, тоже облит бензином.
— М-м-м-м! — он попытался подёргать руками-ногами, но ничего не вышло.
— Попробуешь сложить пальцы в печать — сдохнешь. Увижу, что колдуешь — сдохнешь. Попытаешься вырваться — сдохнешь, если преуспеешь.
— М-м-м!
— Ты, тупорылый идиот, сдыхаешь во всех случаях, кроме одного — невыносимые пытки. Хочешь выжить? Страдай. Это понятно? — я наклонился и посмотрел в его зелёные глаза, — Хм-м… забавно. Вот как уверенность и злость превращается в отчаяние. Уже по глазам вижу, что ты хочешь меня умолять. Как действительно не хочешь умирать, и в то же время понимаешь, что сейчас тебя будут пытать.
Я пошёл за инструментами, с наслаждением слушая, как он пытается вырваться.
— Как там у вас в империи? За кровь платят кровью? — усмехаюсь, — Крови моих людей лично ты пролил немало. А я банк такой… с процентами.
Я едва не лишился первых, самых полезных и ценных рабов. И всё из-за чего? Потому что я изначально не понравился какому-то жирабасу в клубе?!
Почему я вообще должен думать, перед кем мне пресмыкаться, а перед кем нет?! Да что за бред?! Что с этим миром не так?!
Что с этими людьми не так?!
— Вечно вы, сука, всё усложняете, — процедил я, — Потому вас, имбецилов, и нужно порабощать. Деструктивные обезьяны, неспособные решать всё мирно, — подхожу к мужчине, — Вы — безмозглое стадо. А стаду нужен пастух.
Азиат замычал, а я достал первый инструмент.
— Давай начинать, дру-жи-ще.
— М-М-М-М!
Крепкий. Очень. Самый крепкий из всех, кого мне посчастливилось подчинять гуманными методами. Я порой даже переживал, а не умрёт ли чинг-чонг прямо на руках.
Не умер. Выжил.
Но любое веселье подходит к концу, и любая дружба кончается либо постелью, либо безоговорочным рабством.
— Подчиняйся.
Из груди азиата вырвалась призрачная цепь и соединилась с парящей короной.
К этому моменту уже светало. Часа четыре утра. Пару раз мне звонили сестра с мамой, спрашивали, где я и почему умер не предупредив. Пришлось сказать, что затусил у Ли. Поверили.
Хорошо, что воплей азиата они не слышали.
— У-у-х…, - выдохнул я, когда всё наконец закончилось.
Я дал кпоперу отдышаться, прийти в себя и элементарно попить водически. Больше он не дрыгался и не возмущался.
— Ты мне подчиняешься?
— Да.
— Ты сделаешь всё, что я скажу?
— Да, господин.
«Хорошо, хорошо», — закивал я.
— Итак, пиздюк, рассказывай, — я сел перед ним, — Зачем вы, суки, портили мне жизнь?