Том 1. Стихотворения 1838-1855 - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 1

Стихотворения 1845–1855

1845

В дороге*

«Скучно! скучно!.. Ямщик удалой,Разгони чем-нибудь мою скуку!Песню, что ли, приятель, запойПро рекрутский набор и разлуку;Небылицей какой посмешиИли, что ты видал, расскажи —Буду, братец, за всё благодарен».— «Самому мне невесело, барин:Сокрушила злодейка жена!..Слышь ты, смолоду, сударь, онаВ барском доме была ученаВместе с барышней разным наукам,Понимаешь-ста, шить и вязать,На варгане играть и читать —Всем дворянским манерам и штукам.Одевалась не то, что у насНа селе сарафанницы наши,А, примерно представить, в атлас;Ела вдоволь и меду и каши.Вид вальяжный имела такой,Хоть бы барыне, слышь ты, природной,И не то что наш брат крепостной,Тоись, сватался к ней благородный(Слышь, учитель-ста врезамшись был,Баит кучер, Иваныч Торопка), —Да, знать, счастья ей бог не судил:Не нужна-ста в дворянстве холопка!Вышла замуж господская дочь,Да и в Питер… А справивши свадьбу,Сам-ат, слышь ты, вернулся в усадьбу,Захворал и на Троицу в ночьОтдал богу господскую душу,Сиротинкой оставивши Грушу…Через месяц приехал зятек —Перебрал по ревизии душиИ с запашки ссадил на оброк,А потом добрался и до Груши.Знать, она согрубила емуВ чем-нибудь, али напросто тесноВместе жить показалось в дому,Понимаешь-ста, нам неизвестно.Воротил он ее на село —Знай-де место свое ты, мужичка!Взвыла девка — крутенько пришло:Белоручка, вишь ты, белоличка!Как на грех, девятнадцатый годМне в ту пору случись… посадилиНа тягло — да на ней и женили…Тоись, сколько я нажил хлопот!Вид такой, понимаешь, суровый…Ни косить, ни ходить за коровой!..Грех сказать, чтоб ленива была,Да, вишь, дело в руках не спорилось!Как дрова или воду несла,Как на барщину шла — становилосьИнда жалко подчас… да куды! —Не утешишь ее и обновкой:То натерли ей ногу коты,То, слышь, ей в сарафане неловко.При чужих и туда и сюда,А украдкой ревет как шальная…Погубили ее господа,А была бы бабенка лихая!На какой-то патрет всё глядитДа читает какую-то книжку…Инда страх меня, слышь ты, щемит,Что погубит она и сынишку:Учит грамоте, моет, стрижет,Словно барченка, каждый день чешет,Бить не бьет — бить и мне не дает…Да недолго пострела потешит!Слышь, как щепка худа и бледна,Ходит, тоись, совсем через силу,В день двух ложек не съест толокна —Чай, свалим через месяц в могилу…А с чего?.. Видит бог, не томилЯ ее безустанной работой…Одевал и кормил, без пути не бранил,Уважал, тоись, вот как, с охотой…А, слышь, бить — так почти не бивал,Разве только под пьяную руку…»— «Ну, довольно, ямщик! РазогналТы мою неотвязную скуку!..»

Пьяница*

Жизнь в трезвом положенииКуда нехороша!В томительном боренииСама с собой душа,А ум в тоске мучительной…И хочется тогдаТо славы соблазнительной,То страсти, то труда.Всё та же хата бедная —Становится бедней,И мать — старуха бледная —Еще бледней, бледней.Запуганный, задавленный,С поникшей головой,Идешь как обесславленный,Гнушаясь сам собой;Сгораешь злобой тайною…На скудный твой нарядС насмешкой неслучайноюВсе, кажется, глядят.Всё, что во сне мерещится,Как будто бы назло,В глаза вот так и мечетсяРоскошно и светло!Всё — повод к искушению,Всё дразнит и язвитИ руку к преступлениюНетвердую манит…Ах! если б часть ничтожную!Старушку полечить,Сестрам бы не роскошнуюОбновку подарить!Стряхнуть ярмо тяжелого,Гнетущего труда,Быть может, буйну головуСносил бы я тогда!Покинув путь губительный,Нашел бы путь инойИ в труд иной — свежительныйПоник бы всей душой.Но мгла отвсюду чернаяНавстречу бедняку…Одна открыта торнаяДорога к кабаку.

«Отрадно видеть, что находит…»*

Отрадно видеть, что находитПорой хандра и на глупца,Что иногда в морщины сводитЧерты и пошлого лицаБес благородный скуки тайной,И на искривленных губахКакой-то думы чрезвычайнойПечать ложится; что в сердцахИ тех, чьих дел позорных повестьПройдет лишь в поздних племенах,Не всё же спит мертвецки совестьИ, чуждый нас, не дремлет страх.Что всем одно в дали грядущей —Идем к безвестному концу, —Что ты, подлец, меня гнетущий,Сам лижешь руки подлецу.Что лопнуть можешь ты, обжора!Что ты, великий человек,Чьего презрительного взораНе выносил никто вовек,Ты, лоб; как говорится, медный,К кому все завистью полны, —Дрожишь, как лист на ветке бедной,Под башмаком своей жены.

Колыбельная песня*

(Подражание Лермонтову)

Спи, пострел, пока безвредный!Баюшки-баю.Тускло смотрит месяц медныйВ колыбель твою,Стану сказывать не сказки —Правду пропою;Ты ж дремли, закрывши глазки,Баюшки-баю.По губернии раздалсяВсем отрадный клик:Твой отец под суд попался —Явных тьма улик.Но отец твой — плут известный —Знает роль свою.Спи, пострел, покуда честный!Баюшки-баю.Подрастешь — и мир крещеныйСкоро сам поймешь,Купишь фрак темно-зеленыйИ перо возьмешь.Скажешь: «Я благонамерен,За добро стою!»Спи — твой путь грядущий верен!Баюшки-баю.Будешь ты чиновник с видуИ подлец душой,Провожать тебя я выду —И махну рукой!В день привыкнешь ты картинноСпину гнуть свою…Спи, пострел, пока невинный!Баюшки-баю.Тих и кроток, как овечка,И крепонек лбом,До хорошего местечкаДоползешь ужом —И охулки не положишьНа руку свою.Спи, покуда красть не можешь!Баюшки-баю.Купишь дом многоэтажный,Схватишь крупный чинИ вдруг станешь барин важный,Русский дворянин.Заживешь — и мирно, ясноКончишь жизнь свою…Спи, чиновник мой прекрасный!Баюшки-баю.

«Стишки! Стишки! Давно ль и я был гений?..»*

Стишки! стишки! давно ль и я был гений?Мечтал… не спал… пописывал стишки?О вы, источник стольких наслаждений,Мои литературные грешки!Как дельно, как благоразумно-милоНа вас я годы лучшие убил!В моей душе не много силы было,А я и ту бесплодно расточил!Увы!.. стихов слагатели младые,С кем я делил и труд мой и досуг,Вы, люди милые, поэты преплохие,Вам изменил ваш недостойный друг!..И вы… как много вас уж — слава небу — сгибло…Того хандра, того жена зашибла,Тот сам колотит бедную женуИ спину гнет дугой… а в старину?Как гордо мы на будущность смотрели!Как ревностно бездействовали мы!«Избранники небес» мы пели, пелиИ песнями пересоздать умы,Перевернуть действительность хотели,И мнилось нам, что труд наш — не пустой,Не детский бред, что с нами сам всевышнийИ близок час блаженно-роковой,Когда наш труд благословит наш ближний!А между тем действительность былаПо-прежнему безвыходно пошла,Не убыло ни горя, ни пороков —Смешон и дик был петушиный бойНе понимающих толпы пророковС не внемлющей пророчествам толпой!И «ближний наш» всё тем же глазом видел,Всё так же близоруко понимал,Любил корыстно, пошло ненавидел,Бесславно и бессмысленно страдал.Пустых страстей пустой и праздный грохотПо-прежнему движенье заменял,И не смолкал тот сатанинский хохот,Который в сень холодную могилОтцов и дедов наших проводил!..

<Январь 1845>

Послание к другу (из-за границы)*

Так мы готовимся, о други!

На достохвальные заслуги

Великой родине своей…

Н. Языков

Друг, товарищ доброхотный!Помня, чествуя, любя,Кубок первый и почетныйПью в чужбине за тебя.Мил мне ты!.. Недаром смладаЯ говаривал шутя:«Матерь! вот твоя отрада!Пестуй бережно дитя.Будет Руси сын почтенный,Будет дока и герой,Будет наш — и непременноБудет пьяница лихой!»Не ошибся я в дитяти:Вырос ты удал и рьянИ летишь навстречу братийГорд, и радостен, и пьян!Горячо и, право, славноСердце русское твое,Полюбил ты достославноНас развившее питье.Весь ты в нас!.. Бурлит прекрасноВ жилах девственника кровь,В них восторженно и ясноК милой родине любовьПышет. Бойко и почтенноЗа нее ты прям стоишь…С ног от штофа влаги пенной,Влаги русской — не слетишь!Враг народов иностранных,Воеватель удалой,Ты из уст благоуханныхДышишь родине хвалой,Доли жаждешь ей могучей…Беспредельно преданаЕй души твоей кипучейШирина и глубина!..И за то, что Русь ты нашуЛюбишь — речь к тебе держу,И стихом тебя уважу,И приязнью награжу.Будь же вечно тем, что ныне:Своебытно горд и прям,Не кади чужой святыне,Не мирволь своим врагам;Не лукавствуя и пылкоУважай родимый край;Гордо мужествуй с бутылкой —Ни на пядь не уступай,Будь как был!.. За всё за это,Да за родину мою,Да за многи, многи летаНашей дружбы — днесь я пью…Пью… величественно-живоВ торжествующий стаканОдуряющее дивоУщедренных небом странЛьется. Лакомствуя мирно,Наслаждаюсь не спеша…Но восторженностью пирнойНе бурлит моя душа.Хладных стран заходный житель,Здесь почетно-грустен я:Не отцов моих обительЗдесь — не родина моя!То ли дело, как, бывало,Други, в нянином домуБесподобно, разудалоЗаварим мы кутерьму!..Чаши весело звенели,Гром и треск, всё кверху дном!Уж мы пили! уж мы пели!..В удовольствии хмельномВам стихи мои читал я…Сотый чествуя бокал,Им читанье запивал яИ, запивши, вновь читал.Благосклонно вы внимали…Было чудное житье:Други мне рукоплескали,Пили здравие мое!Здесь не то… Но торжествуюЯ и здесь порой, друзья.Счастье! фляжку — и большую —У матросов добыл яВлаги русской… Как МоэтаМне наскучит легкий хмель,Пью и потчую соседа…Объяденье! богатель!Ровно пьем; цветущ и весел,Горделиво я сижу…Он… глядишь — и нос повесил!Взором радостным слежу,Как с подскоком жидконогойНемец мой — сутул, поджар —Выйдет храбро, а дорогойБац да бац на тротуар…Драгоценная картинаСердцу русскому! ОнаВозвышает славянинаСилу скромную… Вина!На здоровье Руси нашей!Но, увы мне, о друзья!Не состукиваюсь чашейДружелюбно с вами я —И не пьется… Дух убитыйДостохвальной грустью сжат,И, как конь звучнокопытый,Все мечты туда летят,Где родимый дым струится,Где в виду своих сыновВолга царственно катитсяСредь почтенных берегов…Что ж? туда!.. Я скор на дело!Под родные небесаВольно, радостно и смелоЯ направлю паруса —Мигом к вам явлюсь на сходку!Припасайте ж старикуПереславльскую селедкуИ полштофа травнику!..

(январь 1845)

Новости*

(Газетный фельетон)

Почтеннейшая публика! на дняхСлучилося в столице нашей чудо:Остался некто без пяти в червях,Хоть — знают все — играет он не худо.О том твердит теперь весь Петербург.«Событие вне всякого другого!»Трагедию какой-то драматург,На пользу поколенья молодого,Сбирается состряпать из него…Разумный труд! Заслуги, удальствоПохвально петь; но всё же не мешаетПорою и сознание грехов,Затем что прегрешение отцовДля их детей спасительно бывает.Притом для нас не стыдно и легкоВ ошибках сознаваться — их немного,А доблестей — как милостей у бога…Из черного французского трикоЖилеты, шелком шитые, недавноВ чести и в моде — в самом деле славно!Почтенный муж шестидесяти летЖенился на девице в девятнадцать(На днях у них парадный был обед,Не мог я, к сожаленью, отказаться);Немножко было грустно. Взор еяСверкал, казалось, скрытыми слезамиИ будто что-то спрашивал. Но яОтвык, к несчастью, тешиться мечтами,И мне ее не жалко. Этот взорУнылый, длинный; этот вздох глубокий —Кому они? — Любезник и танцор,Гремящий саблей, статный и высокий —Таков был пансионный идеалМоей девицы… Что ж! распорядилсяИначе случай…Маскарад и балВ собранье был и очень долго длился.Люблю я наши маскарады; в них,Не говоря о прелестях других,Образчик жизни петербургско-русской,Так ловко переделанной с французской.Уныло мы проходим жизни путь,Могло бы нас будить одно — искусство,Но редко нам разогревает грудьИз глубины поднявшееся чувство,Затем что наши русские певцыВсем хороши, да петь не молодцы,Затем что наши русские мотивы,Как наша жизнь, и бедны и сонливы,И тяжело однообразье их,Как вид степей пустынных и нагих.О, скучен день и долог вечер наш!Однообразны месяцы и годы,Обеды, карты, дребезжанье чаш,Визиты, поздравленья и разводы —Вот наша жизнь. Ее постылый шумС привычным равнодушьем ухо внемлет,И в действии пустом кипящий умСуров и сух, а сердце глухо дремлет;И свыкшись с положением таким,Другого мы как будто не хотим,Возможность исключений отвергаемИ, словно по профессии, зеваем…Но — скучны отступления!Чудак!Знакомый мне, в прошедшую субботуСошел с ума… А был он не дуракИ тысяч сто в год получал доходу,Спокойно жил, доволен и здоров,Но обошли его по службе чином,И вдруг — уныл, задумчив и суров —Он стал страдать славяно-русским сплином;И наконец, в один прекрасный день,Тайком от всех, одевшись наизнанкуВ отличия, несвойственные рангу,Пошел бродить по улицам, как тень,Да и пропал. Нашли на третьи сутки,Когда сынком какой-то важной уткиУж он себя в припадках величалИ в совершенстве кошкою кричал,Стараясь всех уверить в то же время,Что чин большой есть тягостное бремя,И служит он, ей-ей, не для себя,Но только благо общее любя…История другая в том же родеС одним примерным юношей была:Женился он для денег на уроде,Она — для денег за него пошла,И что ж? — о срам! о горе! — оказалось,Что им обоим только показалось;Она была как нищая бедна,И беден был он так же, как она.Не вынес он нежданного удараИ впал в хандру; в чахотке слег в постель,И не прожить ему пяти недель.А нежный тесть, неравнодушно глядяНа муки завербованного зятяИ положенье дочери родной,Винит во всем «натуришку гнилую»И думает: «Для дочери другойЯ женишка покрепче завербую».Собачка у старухи ХвастуновойПропала, а у скряги СурминаБежала гувернантка — ищет новой.О том и о другом извещенаСтолица чрез известную газету;Явилась тотчас разных свойств и летТьма гувернанток, а собаки нет.Почтенный и любимый господин,Прославившийся емкостью желудка,Безмерным истребленьем всяких винИ исступленной тупостью рассудка,Объелся и скончался… Был на дняхВесь город на его похоронах.О доблестях покойника рыдая,Какой-то друг три речи произнес,И было много толков, много слез,Потом была пирушка — и большая!На голову обжоры непохож,Был полон погреб дорогих бутылок.И длился до заутрени кутеж…При дребезге ножей, бокалов, вилокПрипоминали добрые делаПокойника, хоть их, признаться, былоВесьма немного; но обычай милыйСвятая Русь доныне сберегла:Ко всякому почтенье за могилой —Ведь мертвый нам не может сделать зла!Считается напомнить неприличным,Что там-то он ограбил сироту,А вот тогда-то пойман был с поличным.Зато добра малейшую чертуТотчас с большой горячностью подхватятИ разовьют, так истинно скорбя,Как будто тем скончавшемуся платятЗа то, что их избавил от себя!Поговорив — нечаянно напьются,Напившися — слезами обольются,И в эпитафии напишут: «ЧеловекОн был такой, какие ныне редки!»И так у нас идет из века в век,И с нами так поступят наши детки…Литературный вечер был; на немПроисходило чтенье. Важно, чинноСидели сочинители кружкомИ наслаждались мудростью невиннойОтставшей знаменитости. ПотомОдин весьма достойный сочинительТетрадицу поспешно развернулИ три часа — о изверг, о мучитель! —Читал, читал и — даже сам зевнул,Не говоря о жертвах благосклонных,С четвертой же страницы усыпленных.Их разбудил восторженный поэт;Он с места встал торжественно и строго,Глаза горят, в руках тетради нет,Но в голове так много, много, много…Рекой лились гремучие стихи,Руками он махал, как исступленный.Слыхал я в жизни много чепухиИ много дичи видел во вселенной,А потому я не был удивлен…Ценителей толпа рукоплескала,Младой поэт отвесил им поклонИ всё прочел торжественно с начала.Затем как раз и к делу приступитьПришла пора. К несчастью, есть и питьВ тот вечер я не чувствовал желанья,И вон ушел тихонько из собранья.А пили долго, говорят, потом,И говорили горячо о том,Что движемся мы быстро с каждым часомИ дурно, к сожаленью, в нас одно,Что небрежем отечественным квасомИ любим иностранное вино.На петербургских барынь и девицНапал недуг свирепый и великий:Вскружился мир чиновниц полудикийИ мир ручных, но недоступных львиц.Почто сия на лицах всех забота?Почто сей шум, волнение умов?От Невского до Козьего болота,От Козьего болота до Песков,От пестрой и роскошной МиллионнойДо Выборгской унылой стороны —Чем занят ум мужей неугомонно?Чем души жен и дев потрясены??Все женщины, от пресловутой ОльгиВасильевны, купчихи в сорок лет,До той, которую воспел поэт(Его уж нет), помешаны на польке!Предчувствие явления еяВ атмосфере носилося заране.Она теперь у всех на первом планеИ в жизни нашей главная статья;О ней и меж великими мужамиНередко пренья, жаркий спор кипит,И старец, убеленный сединами,О ней с одушевленьем говорит.Она в одной сорочке гонит с ложаВо тьме ночной прелестных наших дев,И дева пляшет, общий сон тревожа,А горничная, барышню раздев,В своей каморке производит то же.Достойнейший сын века своего,Пустейший франт, исполнен гордой силой,Ей предан без границ — и для негоСредины нет меж полькой и могилой!Проникнувшись великостью трудаИ важностью предпринятого дела,Как гладиатор в древние года,С ней борется он ревностно и смело…Когда б вы не были, читатель мой,Аристократ — и побывать в танцклассеУ Кессених решилися со мной,Оттуда вы вернулись бы в экстазе,С утешенной и бодрою душой.О юношество милое! Тебя лиЗа хилость и недвижность упрекнуть?Не умерли в тебе и не увялиМладые силы, не зачахла грудь,И сила там кипит твоя просторно,Где всё тебе по сердцу и покорно.И, гордое могуществом своим,Довольно ты своею скромной долей:Твоим порывам смелым и живымТакое нужно поприще — не боле,И тратишь ты среди таких тревогДуши всю силу и всю силу ног…

20 февраля 1845

Современная ода*

Украшают тебя добродетели,До которых другим далеко,И — беру небеса во свидетели —Уважаю тебя глубоко…Не обидишь ты даром и гадины,Ты помочь и злодею готов,И червонцы твои не украденыУ сирот беззащитных и вдов.В дружбу к сильному влезть не желаешь ты,Чтоб успеху делишек помочь,И без умыслу с ним оставляешь тыС глазу на глаз красавицу дочь.Не гнушаешься темной породою:«Братья нам по Христу мужички!»И родню свою длиннобородуюНе гоняешь с порога в толчки.Не спрошу я, откуда явилосяЧто теперь в сундуках твоих есть;Знаю: с неба тебе всё свалилосяЗа твою добродетель и честь!..Украшают тебя добродетели,До которых другим далеко,И — беру небеса во свидетели —Уважаю тебя глубоко…

Старушке*

Когда еще твой локон длинныйВился над розовой щекойИ я был юноша невинный,Чистосердечный и простой, —Ты помнишь: кой о чем мечталиС тобою мы по вечерам,И — не забыла ты — давалиСвободу полную глазам,И много высказалось взоромЖеланий тайных, тайных дум;Но победил каким-то вздоромВ нас сердце хладнокровный ум.И разошлись мы полюбовно,И страсть рассеялась как дым.И чрез полжизни хладнокровноОпять сошлись мы — и молчим…А мог бы быть и не такимЧас этой поздней, грустной встречи,Не так бы сжала нас печаль,Иной тоской звучали б речи,Иначе было б жизни жаль…

(15 мая 1845)

«Он у нас осьмое чудо…»*

Он у нас осьмое чудо —У него завидный нрав.Неподкупен — как Иуда,Храбр и честен — как Фальстаф.С бескорыстностью жидовской,Как хавронья мил и чист,Даровит — как Тредьяковской,Столько ж важен и речист.Не страшитесь с ним союза,Не разладитесь никак:Он с французом — за француза,С поляком — он сам поляк,Он с татарином — татарин,Он с евреем — сам еврей,Он с лакеем — важный барин,С важным барином — лакей.Кто же он? (Фаддей Булгарин,Знаменитый наш Фаддей.)

«Когда из мрака заблужденья…»*

Когда из мрака заблужденьяГорячим словом убежденьяЯ душу падшую извлекИ, вся полна глубокой муки,Ты прокляла, ломая руки,Тебя опутавший порок;Когда, забывчивую совестьВоспоминанием казня,Ты мне передавала повестьВсего, что было до меня;И вдруг, закрыв лицо руками,Стыдом и ужасом полна,Ты разрешилася слезами,Возмущена, потрясена, —Верь: я внимал не без участья,Я жадно каждый звук ловил…Я понял всё, дитя несчастья!Я всё простил и всё забыл.Зачем же тайному сомненьюТы ежечасно предана?Толпы бессмысленному мненьюУжель и ты покорена?Не верь толпе — пустой и лживой,Забудь сомнения свои,В душе болезненно-пугливойГнетущей мысли не таи!Грустя напрасно и бесплодно,Не пригревай змеи в грудиИ в дом мой смело и свободноХозяйкой полною войди!

«Пускай мечтатели осмеяны давно…»*

Пускай мечтатели осмеяны давно,Пускай в них многое действительно смешно,Но всё же я скажу, что мне в часы разлукиОтраднее всего, среди душевной муки,Воспоминать о ней: усилием мечтыИз мрака вызывать знакомые черты,В минуты горького раздумья и печалиБродить по тем местам, где вместе мы гуляли, —И даже иногда вечернею порой,Любуясь бледною и грустною луной,Припоминать тот сад, ту темную аллею,Откуда мы луной пленялись вместе с нею,Но, больше нашею любовию полны,Чем тихим вечером и прелестью луны,Влюбленные глаза друг к другу обращалиИ в долгий поцелуй уста свои сливали…

1846

Перед дождем*

Заунывный ветер гонитСтаю туч на край небес,Ель надломленная стонет,Глухо шепчет темный лес.На ручей, рябой и пестрый,За листком летит листок,И струей сухой и остройНабегает холодок.Полумрак на всё ложится;Налетев со всех сторон,С криком в воздухе кружитсяСтая галок и ворон.Над проезжей таратайкойСпущен верх, перед закрыт;И «пошел!» — привстав с нагайкой,Ямщику жандарм кричит…

«Ходит он меланхолически…»*

Ходит он меланхолически,Одевается цинически,Говорит метафорически,Надувает методическиИ ворует артистически…

Огородник*

Не гулял с кистенем я в дремучем лесу,Не лежал я во рву в непроглядную ночь,Я свой век загубил за девицу-красу,За девицу-красу, за дворянскую дочь.Я в немецком саду работал по весне,Вот однажды сгребаю сучки да пою,Глядь, хозяйская дочка стоит в стороне,Смотрит в оба да слушает песню мою.По торговым селам, по большим городамЯ недаром живал, огородник лихой,Раскрасавиц девиц насмотрелся я там,А такой не видал, да и нету другой.Черноброва, статна, словно сахар бела!..Стало жутко, я песни своей не допел.А она — ничего, постояла, прошла,Оглянулась: за ней как шальной я глядел.Я слыхал на селе от своих молодиц,Что и сам я пригож, не уродом рожден, —Словно сокол гляжу, круглолиц, белолиц,У меня ль, молодца, кудри — чесаный лен..Разыгралась душа на часок, на другой…Да как глянул я вдруг на хоромы ее —Посвистал и махнул молодецкой рукой,Да скорей за мужицкое дело свое!А частенько она приходила с тех порПогулять, посмотреть на работу моюИ смеялась со мной и вела разговор:Отчего приуныл? что давно не пою?Я кудрями тряхну, ничего не скажу,Только буйную голову свешу на грудь…«Дай-ка яблоньку я за тебя посажу,Ты устал, — чай, пора уж тебе отдохнуть».— «Ну, пожалуй, изволь, госпожа, поучись,Пособи мужику, поработай часок».Да как заступ брала у меня, смеючись,Увидала на правой руке перстенек…Очи стали темней непогодного дня,На губах, на щеках разыгралася кровь.«Что с тобой, госпожа? Отчего на меняНеприветно глядишь, хмуришь черную бровь?»— «От кого у тебя перстенек золотой?»— «Скоро старость придет, коли будешь всё знать».— «Дай-ка я погляжу, несговорный какой!» —И за палец меня белой рученькой хвать!Потемнело в глазах, душу кинуло в дрожь,Я давал — не давал золотой перстенек…Я вдруг вспомнил опять, что и сам я пригож,Да не знаю уж как — в щеку девицу чмок!..Много с ней скоротал невозвратных ночейОгородник лихой… В ясны очи глядел,Расплетал, заплетал русу косыньку ей,Целовал-миловал, песни волжские пел.Мигом лето прошло, ночи стали свежей,А под утро мороз под ногами хрустит.Вот однажды, как я крался в горенку к ней,Кто-то цап за плечо: «Держи вора!» — кричит.Со стыдом молодца на допрос привели,Я стоял да молчал, говорить не хотел…И красу с головы острой бритвой снесли,И железный убор на ногах зазвенел.Постегали плетьми, и уводят дружкаОт родной стороны и от лапушки прочьНа печаль и страду!.. Знать, любить не рукаМужику-вахлаку да дворянскую дочь!

«Я за то глубоко презираю себя…»*

Я за то глубоко презираю себя,Что живу — день за днем бесполезно губя;Что я, силы своей не пытав ни на чем,Осудил сам себя беспощадным судомИ, лениво твердя: я ничтожен, я слаб! —Добровольно всю жизнь пресмыкался как раб;Что, доживши кой-как до тридцатой весны,Не скопил я себе хоть богатой казны,Чтоб глупцы у моих пресмыкалися ног,Да и умник подчас позавидовать мог!Я за то глубоко презираю себя,Что потратил свой век, никого не любя,Что любить я хочу… что люблю я весь мир,А брожу дикарем — бесприютен и сир,И что злоба во мне и сильна и дика,А хватаясь за нож — замирает рука!

Тройка*

Что ты жадно глядишь на дорогуВ стороне от веселых подруг?Знать, забило сердечко тревогу —Всё лицо твое вспыхнуло вдруг.И зачем ты бежишь торопливоЗа промчавшейся тройкой вослед?..На тебя, подбоченясь красиво,Загляделся проезжий корнет.На тебя заглядеться не диво,Полюбить тебя всякий не прочь:Вьется алая лента игривоВ волосах твоих; черных как ночь;Сквозь румянец щеки твоей смуглойПробивается легкий пушок,Из-под брови твоей полукруглойСмотрит бойко лукавый глазок.Взгляд один чернобровой дикарки,Полный чар, зажигающих кровь,Старика разорит на подарки,В сердце юноши кинет любовь.Поживешь и попразднуешь вволю,Будет жизнь и полна и легка…Да не то тебе пало на долю:За неряху пойдешь мужика.Завязавши под мышки передник,Перетянешь уродливо грудь,Будет бить тебя муж-привередникИ свекровь в три погибели гнуть.От работы и черной и труднойОтцветешь, не успевши расцвесть,Погрузишься ты в сон непробудный,Будешь нянчить, работать и есть.И в лице твоем, полном движенья,Полном жизни, — появится вдругВыраженье тупого терпеньяИ бессмысленный, вечный испуг.И схоронят в сырую могилу,Как пройдешь ты тяжелый свой путь,Бесполезно угасшую силуИ ничем не согретую грудь.Не гляди же с тоской на дорогуИ за тройкой вослед не спеши,И тоскливую в сердце тревогуПоскорей навсегда заглуши!Не нагнать тебе бешеной тройки:Кони крепки, сыты и бойки, —И ямщик под хмельком, и к другойМчится вихрем корнет молодой…

Родина*

И вот они опять, знакомые места,Где жизнь текла отцов моих, бесплодна и пуста,Текла среди пиров, бессмысленного чванства,Разврата грязного и мелкого тиранства;Где рой подавленных и трепетных рабовЗавидовал житью последних барских псов,Где было суждено мне божий свет увидеть,Где научился я терпеть и ненавидеть,Но, ненависть в душе постыдно притая,Где иногда бывал помещиком и я;Где от души моей, довременно растленной,Так рано отлетел покой благословленный,И неребяческих желаний и тревогОгонь томительный до срока сердце жег…Воспоминания дней юности — известныхПод громким именем роскошных и чудесных, —Наполнив грудь мою и злобой и хандрой,Во всей своей красе проходят предо мной…Вот темный, темный сад… Чей лик в аллее дальнойМелькает меж ветвей, болезненно-печальный?Я знаю, отчего ты плачешь, мать моя!Кто жизнь твою сгубил… о! знаю, знаю я!.Навеки отдана угрюмому невежде,Не предавалась ты несбыточной надежде —Тебя пугала мысль восстать против судьбы,Ты жребий свой несла в молчании рабы…Но знаю: не была душа твоя бесстрастна;Она была горда, упорна и прекрасна,И всё, что вынести в тебе достало сил,Предсмертный шепот твой губителю простил!.И ты, делившая с страдалицей безгласнойИ горе и позор ее судьбы ужасной,Тебя уж также нет, сестра души моей!Из дома крепостных любовниц и царейГонимая стыдом, ты жребий свой вручилаТому, которого не знала, не любила…Но, матери своей печальную судьбуНа свете повторив, лежала ты в гробуС такой холодною и строгою улыбкой,Что дрогнул сам палач, заплакавший ошибкой.Вот серый, старый дом… Теперь он пуст и глух:Ни женщин, ни собак, ни гаеров, ни слуг, —А встарь?. Но помню я: здесь что-то всех давило,Здесь в малом и большом тоскливо сердце ныло.Я к няне убегал… Ах, няня! сколько разЯ слезы лил о ней в тяжелый сердцу час;При имени ее впадая в умиленье,Давно ли чувствовал я к ней благоговенье?.Ее бессмысленной и вредной добротыНа память мне пришли немногие черты,И грудь моя полна враждой и злостью новой…Нет! в юности моей, мятежной и суровой,Отрадного душе воспоминанья нет;Но всё, что, жизнь мою опутав с детских лет,Проклятьем на меня легло неотразимым, —Всему начало здесь, в краю моем родимом!.И с отвращением кругом кидая взор,С отрадой вижу я, что срублен темный бор —В томящий летний зной защита и прохлада, —И нива выжжена, и праздно дремлет стадо,Понурив голову над высохшим ручьем,И набок валится пустой и мрачный дом,Где вторил звону чаш и гласу ликованьяГлухой и вечный гул подавленных страданий,И только тот один, кто всех собой давил,Свободно и дышал, и действовал, и жил…

Псовая охота*

Провидению было угодно создать человека так, что ему нужны внезапные потрясенья, восторг, порыв и хотя мгновенное забвенье от житейских забот; иначе, в уединении, грубеет нрав и вселяются разные пороки.

Реутт. Псовая охота

1.

Сторож вкруг дома господского ходит,Злобно зевает и в доску колотит.Мраком задернуты небо и даль,Ветер осенний наводит печаль;По небу тучи угрюмые гонит,По полю листья — и жалобно стонет…Барин проснулся, с постели вскочил,В туфли обулся и в рог затрубил.Вздрогнули сонные Ваньки и Гришки,Вздрогнули все — до грудного мальчишки.Вот, при дрожащем огне фонарей,Движутся длинные тени псарей.Крик, суматоха!. ключи зазвенели,Ржавые петли уныло запели;С громом выводят, поят лошадей,Время не терпит — седлай поскорей!В синих венгерках на заячьих лапках,В остроконечных, неслыханных шапкахСлуги толпой подъезжают к крыльцу.Любо глядеть — молодец к молодцу!Хоть и худеньки у многих подошвы —Да в сертуках зато желтые прошвы,Хоть с толокна животы подвело —Да в позументах под каждым седло,Конь — загляденье, собачек две своры,Пояс черкесский, арапник да шпоры.Вот и помещик! Долой картузы.Молча он крутит седые усы,Грозен осанкой и пышен нарядом,Молча поводит властительным взглядом.Слушает важно обычный доклад:«Змейка издохла, в забойке Набат;Сокол сбесился, Хандра захромала».Гладит, нагнувшись, любимца Нахала,И, сладострастно волнуясь, НахалНа спину лег и хвостом завилял.

2.

В строгом порядке, ускоренным шагомЕдут псари по холмам и оврагам.Стало светать; проезжают селом —Дым поднимается к небу столбом,Гонится стадо, с мучительным стономОчеп скрипит (запрещенный законом);Бабы из окон пугливо глядят,«Глянь-ко, собаки!» — ребята кричат…Вот поднимаются медленно в гору.Чудная даль открывается взору:Речка внизу, под горою, бежит,Инеем зелень долины блестит,А за долиной, слегка беловатой,Лес, освещенный зарей полосатой.Но равнодушно встречают псариЯркую ленту огнистой зари,И пробужденной природы картинойНе насладился из них не единый.«В Банники, — крикнул помещик, — набрось!»Борзовщики разъезжаются врозь,А предводитель команды собачьей,В острове скрылся крикун-доезжачий.Горло завидное дал ему бог:То затрубит оглушительно в рог,То закричит: «Добирайся, собачки!Да не давай ему, вору, потачки!»То заорет: «Го-го-го! — ту! — ту!! — ту!!!»Вот и нашли — залились на следу.Варом-варит закипевшая стая,Внемлет помещик, восторженно тая,В мощной груди занимается дух,Дивной гармонией нежится слух!Однопометников лай музыкальныйДушу уносит в тот мир идеальный,Где ни уплат в Опекунский совет,Ни беспокойных исправников нет!Хор так певуч, мелодичен и ровен,Что твой Россини! что твой Бетховен!

3.

Ближе и лай, и порсканье и крик —Вылетел бойкий русак-материк!Гикнул помещик и ринулся в поле…То-то раздолье помещичьей воле!Через ручьи, буераки и рвыБешено мчится, не жаль головы!В бурных движеньях — величие власти,Голос проникнут могуществом страсти,Очи горят благородным огнем —Чудное что-то свершилося в нем!Здесь он не струсит, здесь не уступит,Здесь его Крез за мильоны не купит!Буйная удаль не знает преград,Смерть иль победа — ни шагу назад!Смерть иль победа! (Но где ж, как не в буре,И развернуться славянской натуре?)Зверь отседает — и в смертной тоскеПлачет помещик, припавший к луке.Зверя поймали — он дико кричит,Мигом отпазончил, сам торочит,Гордый удачей любимой потехи,В заячий хвост отирает доспехиИ замирает, главу преклоняК шее покрытого пеной коня.

4.

Много травили, много скакали,Гончих из острова в остров бросали,Вдруг неудача: Свиреп и ТерзайКинулись в стадо, за ними Ругай,Следом за ними Угар и Ромашка —И растерзали в минуту барашка!Барин велел возмутителей сечь,Сам же держал к ним суровую речь.Прыгали псы, огрызались и вылиИ разбежались, когда их пустили.Ревма-ревет злополучный пастух,За лесом кто-то ругается вслух.Барин кричит: «Замолчи, животина!»Не унимается бойкий детина.Барин озлился и скачет на крик,Струсил — и валится в ноги мужик.Барин отъехал — мужик встрепенулся,Снова ругается; барин вернулся,Барин арапником злобно махнул —Гаркнул буян: «Караул! Караул!»Долго преследовал парень побитыйБарина бранью своей ядовитой:«Мы-ста тебя взбутетеним дубьемВместе с горластым твоим холуем!»Но уже барин сердитый не слушал,К стогу подсевши, он рябчика кушал,Кости Нахалу кидал, а псарямПередал фляжку, отведавши сам.Пили псари — и угрюмо молчали,Лошади сено из стога жевали,И в обагренные кровью усыЗайцев лизали голодные псы.

5.

Так отдохнув, продолжают охоту,Скачут, порскают и травят без счета.Время меж тем незаметно идет,Пес изменяет, и конь устает.Падает сизый туман на долину,Красное солнце зашло вполовину,И показался с другой стороныОчерк безжизненно-белой луны.Слезли с коней; поджидают у стога,Гончих сбивают, сзывают в три рога,И повторяются эхом лесовДикие звуки нестройных рогов.Скоро стемнеет. Ускоренным шагомЕдут домой по холмам и оврагам.При переправе чрез мутный ручей,Кинув поводья, поят лошадей —Рады борзые, довольны тявкуши:В воду залезли по самые уши!В поле завидев табун лошадей,Ржет жеребец под одним из псарей…Вот наконец добрались до ночлега.В сердце помещика радость и нега —Много загублено заячьих душ.Слава усердному гону тявкуш!Из лесу робких зверей выбивая,Честно служила ты, верная стая!Слава тебя, неизменный Нахал, —Ты словно ветер пустынный летал!Слава тебе, резвоножка Победка!Бойко скакала, ловила ты метко!Слава усердным и буйным коням!Слава выжлятнику, слава псарям!

6.

Выпив изрядно, поужинав плотно,Барин отходит ко сну беззаботно,Завтра велит себя раньше будить.Чудное дело — скакать и травить!Чуть не полмира в себе совмещая,Русь широко протянулась, родная!Много у нас и лесов и полей,Много в отечестве нашем зверей!Нет нам запрета по чистому полюТешить степную и буйную волю.Благо тому, кто предастся во властьРатной забаве: он ведает страсть,И до седин молодые порывыВ нем сохранятся, прекрасны и живы,Черная дума к нему не зайдет,В праздном покое душа не заснет.Кто же охоты собачьей не любит,Тот в себе душу заспит и погубит.

«В неведомой глуши, в деревне полудикой…»*

(Подражание Лермонтову)

В неведомой глуши, в деревне полудикойЯ рос средь буйных дикарей,И мне дала судьба, по милости великой,В руководители псарей.Вокруг меня кипел разврат волною грязной,Боролись страсти нищеты,И на душу мою той жизни безобразнойЛожились грубые черты.И прежде, чем понять рассудком неразвитым,Ребенок, мог я что-нибудь,Проник уже порок дыханьем ядовитымВ мою младенческую грудь.Застигнутый врасплох, стремительно и шумноЯ в мутный ринулся потокИ молодость мою постыдно и безумноВ разврате безобразном сжег…Шли годы. Оторвав привычные объятьяОт негодующих друзей,Напрасно посылал я грозные проклятьяБезумству юности моей.Не вспыхнули в груди растраченные силы —Мой ропот их не пробудил;Пустынной тишиной и холодом могилыСменился юношеский пыл,И в новый путь, с хандрой, болезненно развитой,Пошел без цели я тогдаИ думал, что душе, довременно убитой,Уж не воскреснуть никогда.Но я тебя узнал… Для жизни и волненийВ груди проснулось сердце вновь:Влиянье ранних бурь и мрачных впечатленийС души изгладила любовь…Во мне опять мечты, надежды и желанья…И пусть меня не любишь ты,Но мне избыток слез и жгучего страданьяОтрадней мертвой пустоты…

«Так, служба! сам ты в той войне…»*

— Так, служба! сам ты в той войнеДрался — тебе и книги в руки,Да дай сказать словцо и мне:Мы сами делывали штуки.Как затесался к нам французДа увидал, что проку мало,Пришел он, помнишь ты, в конфузИ на попятный тотчас драло.Поймали мы одну семью,Отца да мать с тремя щенками.Тотчас ухлопали мусью,Не из фузеи — кулаками!Жена давай вопить, стонать,Рвет волоса, — глядим да тужим!Жаль стало: топорищем хвать —И протянулась рядом с мужем!Глядь: дети! Нет на них лица:Ломают руки, воют, скачут,Лепечут — не поймешь словца —И в голос, бедненькие, плачут.Слеза прошибла нас, ей-ей!Как быть? Мы долго толковали,Пришибли бедных поскорейДа вместе всех и закопали…Так вот что, служба! верь же мне:Мы не сидели сложа руки,И хоть не бились на войне,А сами делывали штуки!

1847

Нравственный человек*

Живя согласно с строгой моралью,Я никому не сделал в жизни зла.Жена моя, закрыв лицо вуалью,Под вечерок к любовнику пошла.Я в дом к нему с полицией прокралсяИ уличил… Он вызвал — я не дрался!Она слегла в постель и умерла,Истерзана позором и печалью…Живя согласно с строгою моралью,Я никому не сделал в жизни зла.

Приятель в срок мне долга не представил.Я, намекнув по-дружески ему,Закону рассудить нас предоставил;Закон приговорил его в тюрьму.В ней умер он, не заплатив алтына,Но я не злюсь, хоть злиться есть причина!Я долг ему простил того ж числа,Почтив его слезами и печалью…Живя согласно с строгою моралью,Я никому не сделал в жизни зла.

Крестьянина я отдал в повара,Он удался; хороший повар — счастье!Но часто отлучался со двораИ званью неприличное пристрастьеИмел: любил читать и рассуждать.Я, утомясь грозить и распекать,Отечески посек его, каналью;Он взял да утопился, дурь нашла!Живя согласно с строгою моралью,Я никому не сделал в жизни зла.

Имел я дочь; в учителя влюбиласьИ с ним бежать хотела сгоряча.Я погрозил проклятьем ей: смириласьИ вышла за седого богача.И дом блестящ и полон был как чаша;Но стала вдруг бледнеть и гаснуть МашаИ через год в чахотке умерла,Сразив весь дом глубокою печалью…Живя согласно с строгою моралью,Я никому не сделал в жизни зла…

«В один трактир они оба ходили прилежно…»*

В один трактир они оба ходили прилежноИ пили с отвагой и страстью безумно мятежной,Враждебно кончалися их биллиардные встречи,И были дики и буйны их пьяные речи.Сражались они меж собой, как враги и злодеи,И даже во сне всё друг с другом играли.И вдруг подралися… Хозяин прогнал их в три шеи,Но в новом трактире друг друга они не узнали…

«Если, мучимый страстью мятежной…»*

Если, мучимый страстью мятежной,Позабылся ревнивый твой другИ в душе твоей, кроткой и нежной,Злое чувство проснулося вдруг —Всё, что вызвано словом ревнивым,Всё, что подняло бурю в груди,Переполнена гневом правдивым,Беспощадно ему возврати.Отвечай негодующим взором,Оправданья и слезы осмей,Порази его жгучим укором —Всю до капли досаду излей!Но когда, отдохнув от волненья,Ты поймешь его грустный недугИ дождется минуты прощеньяТвой безумный, но любящий друг —Позабудь ненавистное словоИ упреком своим не будиУгрызений мучительных сноваУ воскресшего друга в груди!Верь: постыдный порыв подозреньяБез того ему много принесПолных муки тревог сожаленьяИ раскаянья позднего слез…

«Еду ли ночью по улице темной…»*

Еду ли ночью по улице темной,Бури заслушаюсь в пасмурный день —Друг беззащитный, больной и бездомный,Вдруг предо мной промелькнет твоя тень!Сердце сожмется мучительной думой.С детства судьба невзлюбила тебя:Беден и зол был отец твой угрюмый,Замуж пошла ты — другого любя.Муж тебе выпал недобрый на долю:С бешеным нравом, с тяжелой рукой;Не покорилась — ушла ты на волю,Да не на радость сошлась и со мной…Помнишь ли день, как, больной и голодный,Я унывал, выбивался из сил?В комнате нашей, пустой и холодной,Пар от дыханья волнами ходил.Помнишь ли труб заунывные звуки,Брызги дождя, полусвет, полутьму?Плакал твой сын, и холодные руки,Ты согревала дыханьем ему.Он не смолкал — и пронзительно звонокБыл его крик… Становилось темней;Вдоволь поплакал и умер ребенок…Бедная, слез безрассудных не лей!С горя да с голоду завтра мы обаТак же глубоко и сладко заснем;Купит хозяин, с проклятьем, три гроба —Вместе свезут и положат рядком…В разных углах мы сидели угрюмо.Помню, была ты бледна и слаба,Зрела в тебе сокровенная дума,В сердце твоем совершалась борьба.Я задремал. Ты ушла молчаливо,Принарядившись, как будто к венцу,И через час принесла торопливоГробик ребенку и ужин отцу.Голод мучительный мы утолили,В комнате темной зажгли огонек,Сына одели и в гроб положили…Случай нас выручил? Бог ли с помог?Ты не спешила печальным признаньем,Я ничего не спросил,Только мы оба глядели с рыданьем,Только угрюм и озлоблен я был…Где ты теперь? С нищетой горемычнойЗлая тебя сокрушила борьба?Или пошла ты дорогой обычнойИ роковая свершится судьба?Кто ж защитит тебя? Все без изъятьяИменем страшным тебе назовут,Только во мне шевельнутся проклятья —И бесполезно замрут!..

Август 1847

«Ты всегда хороша несравненно…»*

Ты всегда хороша несравненно,Но когда я уныл и угрюм,Оживляется так вдохновенноТвой веселый, насмешливый ум;Ты хохочешь так бойко и мило,Так врагов моих глупых бранишь,То, понурив головку уныло,Так лукаво меня ты смешишь;Так добра ты, скупая на ласки,Поцелуй твой так полон огня,И твои ненаглядные глазкиТак голубят и гладят меня, —Что с тобой настоящее гореЯ разумно и кротко сношуИ вперед — в это темное море —Без обычного страха гляжу…

1848

«Когда горит в твоей крови…»*

Когда горит в твоей кровиОгонь действительной любви,Когда ты сознаешь глубокоСвои законные права, —Верь: не убьет тебя молваСвоею клеветой жестокой!Постыдных, ненавистных узОтринь насильственное бремяИ заключи — пока есть время —Свободный, по сердцу союз.Но если страсть твоя слабаИ убежденье не глубоко,Будь мужу вечная раба,Не то — раскаешься жестоко!..

Вино*

Не водись-ка на свете вина,Тошен был бы мне свет.И пожалуй — силен сатана! —Натворил бы я бед.Без вины меня барин посек,Сам не знаю, что сталось со мной?Я не то чтоб большой человек,Да, вишь, дело-то было впервой.Как подумаю, весь задрожу,На душе всё черней да черней.Как теперь на людей погляжу?Как приду к ненаглядной моей?И я долго лежал на печи,Всё молчал, не отведывал щей;Нашептал мне нечистый в ночиНеразумных и буйных речей,И на утро я сумрачен встал;Помолиться хотел, да не мог,Ни словечка ни с кем не сказалИ пошел, не крестясь, за порог.Вдруг: «Не хочешь ли, братик, вина?» —Мне вослед закричала сестра.Целый штоф осушил я до днаИ в тот день не ходил со двора.

Не водись-ка на свете вина,Тошен был бы мне свет.И пожалуй — силен сатана! —Натворил бы я бед.Зазнобила меня, молодца,Степанида, соседская дочь,Я посватал ее у отца —И старик, да и девка не прочь.Да, знать, старосте вплоть до землиПоклонился другой молодец,И с немилым ее повелиМимо окон моих под венец.Не из камня душа! Невтерпеж!Расходилась, что буря, она,Наточил я на старосту ножИ для смелости выпил вина.Да попался Петруха, свой брат,В кабаке: назвался угостить;Даровому ленивый не рад —Я остался полштофа распить.А за первым — другой; в куражеОт души невзначай отлегло,Позабыл я в тот день об ноже,А на утро раздумье пришло…

Не водись-ка на свете вина,Тошен был бы мне свет.И пожалуй — силен сатана! —Натворил бы я бед.Я с артелью взялся у купцаПеределать все печи в дому,В месяц дело довел до концаИ пришел за расчетом к нему.Обсчитал, воровская душа!Я корить, я судом угрожать;«Так не будет тебе ни гроша!» —И велел меня в шею прогнать.Я ходил к нему восемь недель,Да застать его дома не мог;Рассчитать было нечем артель,И меня, слышь, потянут в острог…Наточивши широкий топор,«Пропадай!» — сам себе я сказал;Побежал, притаился, как вор,У знакомого дома — и ждал.Да прозяб, а напротив кабак,Рассудил: Отчего не зайти?На последний хватил четвертак,Подрался — и проснулся в части…

«Поражена потерей невозвратной…»*

Поражена потерей невозвратной,Душа моя уныла и слаба:Ни гордости, ни веры благодатной —Постыдное бессилие раба!Ей всё равно — холодный сумрак гроба,Позор ли, слава, ненависть, любовь, —Погасла и спасительная злоба,Что долго так разогревала кровь.Я жду… но ночь не близится к рассвету,И мертвый мрак кругом… и та,Которая воззвать могла бы к свету, —Как будто смерть сковала ей уста!Лицо без мысли, полное смятенья,Сухие, напряженные глаза —И, кажется, зарею обновленьяВ них никогда не заблестит слеза.

«Вчерашний день, часу в шестом…»*

Вчерашний день, часу в шестом,Зашел я на Сенную;Там били женщину кнутом,Крестьянку молодую.Ни звука из ее груди,Лишь бич свистел, играя…И Музе я сказал: «Гляди!Сестра твоя родная!»

1850

«Прихожу на праздник к чародею…»*

Прихожу на праздник к чародею:Тьма народу там уже кипит,За затеей хитрую затеюЧародей пред публикой творит.Всё в саду торжественно и чудно,Хор цыган по-старому нелеп,Что же мне так больно и так трудно,Отчего угрюм я и свиреп?..Уж не жду сегодня ничего я,Мой восторг истрачен весь давно;Я могу лишь воспевать героя —Как в нем всё велико и умно!Он Протей! он истинный художник!Как его проказы хороши!И артист, и барин, и сапожник —Все найдут здесь пищу для души!

«Так это шутка? Милая моя…»*

Так это шутка? Милая моя,Как боязлив, как недогадлив я!Я плакал над твоим рассчитано суровым,Коротким и сухим письмом;Ни лаской дружеской, ни откровенным словомТы сердца не порадовала в нем.Я спрашивал: не демон ли раздораТвоей рукой насмешливо водил?Я говорил: «Когда б нас разлучила ссора —Но так тяжел, так горек, так уныл,Так нежен был последний час разлуки…Еще твой друг забыть его не мог,И вновь ему ты посылаешь мукиСомнения, догадок и тревог, —Скажи, зачем?.. Не ложью ли пустою,Рассеянной досужей клеветоюВозмущена душа твоя была?И, мучима томительным недугом,Ты над своим отсутствующим другомБез оправданья суд произнесла?Или то был один каприз случайный,Иль давний гнев?..» Неразрешимой тайнойЯ мучился: я плакал и страдал,В догадках ум испуганный блуждал,Я жалок был в отчаянье суровом…Всему конец! Своим единым словомДуше моей ты возвратила вновьИ прежний мир, и прежнюю любовь;И сердце шлет тебе благословенья,Как вестнице нежданного спасенья…Так няня в лес ребенка заведетИ спрячется сама за куст высокой;Встревоженный, он ищет и зовет,И мечется в тоске жестокой,И падает, бессильный, на траву…А няня вдруг: ау! ау!В нем радостью внезапной сердце бьется,Он всё забыл: он плачет и смеется,И прыгает, и весело бежит,И падает — и няню не бранит,Но к сердцу жмет виновницу испуга,Как от беды избавившего друга…

Апрель-сентябрь 1850

«Да, наша жизнь текла мятежно…»*

Да, наша жизнь текла мятежно,Полна тревог, полна утрат,Расстаться было неизбежно —И за тебя теперь я рад!Но с той поры как всё кругом меня пустынно!Отдаться не могу с любовью ничему,И жизнь скучна, и время длинно,И холоден я к делу своему.Не знал бы я, зачем встаю с постели,Когда б не мысль: авось и прилетелиСегодня наконец заветные листы,В которых мне расскажешь ты:Здорова ли? что думаешь? легко лиПод дальним небом дышится тебе,Грустишь ли ты, жалея прежней доли,Охотно ль повинуешься судьбе?Желал бы я, чтоб сонное забвеньеНа долгий срок мне на душу сошло,Когда б мое воображеньеБлуждать в прошедшем не могло…Прошедшее! его волшебной властиПокорствуя, переживаю вновьИ первое движенье страсти,Так бурно взволновавшей кровь,И долгую борьбу самим с собою,И не убитую борьбою,Но с каждым днем сильней кипевшую любовь.Как долго ты была сурова,Как ты хотела верить мне,И как ты верила, и колебалась снова,И как поверила вполне!(Счастливый день! Его я отличаюВ семье обычных дней;С него я жизнь мою считаю,Я праздную его в душе моей!)Я вспомнил всё… одним воспоминаньем,Одним прошедшим я живу —И то, что в нем казалось нам страданьем, —И то теперь я счастием зову…А ты?.. ты так же ли печали предана?..И так же ли в одни воспоминаньяСредь добровольного изгнаньяТвоя душа погружена?Иль новая роскошная природа,И жизнь кипящая, и полная свободаТебя невольно увлекли,И позабыла ты вдалиВсё, чем мучительно и сладко так пороюМы были счастливы с тобою?Скажи! я должен знать… Как странно я люблю!Я счастия тебе желаю и молю,Но мысль, что и тебя гнетет тоска разлуки,Души моей смягчает муки…

Апрель-сентябрь 1850

«Я не люблю иронии твоей…»*

Я не люблю иронии твоей.Оставь ее отжившим и не жившим,А нам с тобой, так горячо любившим,Еще остаток чувства сохранившим, —Нам рано предаваться ей!Пока еще застенчиво и нежноСвидание продлить желаешь ты,Пока еще кипят во мне мятежноРевнивые тревоги и мечты —Не торопи развязки неизбежной!И без того она не далека:Кипим сильней, последней жаждой полны,Но в сердце тайный холод и тоска…Так осенью бурливее река,Но холодней бушующие волны…

На улице*

Вор

Спеша на званый пир по улице прегрязной,Вчера был поражен я сценой безобразной:Торгаш, у коего украден был калач,Вздрогнув и побледнев, вдруг поднял вой и плачИ, бросясь от лотка, кричал: «Держите вора!»И вор был окружен и остановлен скоро.Закушенный калач дрожал в его руке;Он был без сапогов, в дырявом сертуке;Лицо являло след недавнего недуга,Стыда, отчаянья, моленья и испуга…Пришел городовой, подчаска подозвал,По пунктам отобрал допрос отменно строгой,И вора повели торжественно в квартал.Я крикнул кучеру: «Пошел своей дорогой!» —И богу поспешил молебствие принестьЗа то, что у меня наследственное есть…

Проводы

Мать касатиком сына зовет,Сын любовно глядит на старуху,Молодая бабенка реветИ всё просит остаться Ванюху,А старик непреклонно молчит:Напряженная строгость во взоре,Словно сам на себя он сердитЗа свое бесполезное горе.Сивка дернул дровнишки слегка —Чуть с дровней не свалилась старуха.Ну! нагрел же он сивке бока,Да помог старику и Ванюха…

Гробок

Вот идет солдат. Под мышкоюДетский гроб несет, детинушка.На глаза его суровыеСлезы выжала кручинушка.А как было живо дитятко,То и дело говорилося:«Чтоб ты лопнуло, проклятое!Да зачем ты и родилося?» Мое разочарование

Ванька

Смешная сцена! Ванька-дуралей,Чтоб седока промыслить побогаче,Украдкой чистит бляхи на своейОбодранной и заморенной кляче.Не так ли ты, продажная краса,Себе придать желая блеск фальшивый,Старательно взбиваешь волосаНа голове, давно полуплешивой?Но оба вы — извозчик-дуралейИ ты, смешно причесанная дама, —Вы пробуждаете не смех в душе моей —Мерещится мне всюду драма.

1851

Мое разочарование*

Говорят, что счастье наше скользко, —Сам, увы! я то же испытал!На границе Юрьевец-ПовольскаВ собственном селе я проживал.Недостаток внешнего движеньяЗаменив работой головы,Приминал я в лето, без сомненья,Десятин до двадцати травы;Я лежал с утра до поздней ночиПри волшебном плеске ручейкаИ мечтал, поднявши к небу очи,Созерцая гордо облака.Вереницей чудной и беспечнойПредо мной толпился ряд идей,И витал я в сфере бесконечной,Презирая мелкий труд людей.Я лежал, гнушаясь их тревогой,Не нуждаясь, к счастию, ни в чем,Но зато широкою дорогойВ сфере мысли шел богатырем;Гордый дух мой рос и расширялся,Много тайн я совмещал в грудиИ поведать миру собирался;Но любовь сказала: погоди!Я давно в созданье идеалаПогружен был страстною душой:Я желал, чтоб женщина предсталаВ виде мудрой Клии предо мной,Чтоб и свет, и танцы, и наряды,И балы не нужны были ей;Чтоб она на всё бросала взгляды,Добытые мыслию своей;Чтоб она не плакала напрасно,Не смеялась втуне никогда,Говоря восторженно и страстно,Вдохновенно действуя всегда;Чтоб она не в рюмки и подносы,Не в дела презренной суеты —Чтоб она в великие вопросыПогружала мысли и мечты…И нашел, казалось, я такую.Молода она еще былаИ свою натуру молодуюРадостно развитью предала.Я читал ей Гегеля, Жан-Поля,Демосфена, Галича, Руссо,Глинку, Ричардсона, Декандоля,Волтера, Шекспира, Шамиссо,Байрона, Мильтона, Соутэя,Шеллинга, Клопштока, Дидеро…В ком жила великая идея,Кто любил науку и добро;Всех она, казалось, понимала,Слушала без скуки и тоски,И сама уж на ночь начиналаТацита читать, одев очки.Правда, легче два десятка кегельРазом сбить ей было, чем понять,Как велик и плодотворен Гегель;Но умел я вразумлять и ждать!Видел я: не пропадет терпенье —Даже мать красавицы моей,Бросивши варенье и соленье,Философских набралась идей.Так мы шли в развитьи нашем дружно,О высоком вечно говоря…Но не то ей в жизни было нужно!Раз, увы! в начале сентябряПрискакал я поутру к невесте.Нет ее ни в зале, ни в саду.Где ж она? «Они на кухне вместеС маменькой» — и я туда иду.Тут предстала страшная картина…Разом столько горя и тоски!Растерзав на клочья Ламартина,На бумагу клала пирожкиИ сажала в печь моя невеста!!Я смотреть без ужаса не мог,Как она рукой месила тесто,Как потом отведала пирог.Я не верил зрению и слуху,Думал я, не перестать ли жить?А у ней еще достало духуМне пирог проклятый предложить.Вот они — великие идеи!Вот они — развития плоды!Где же вы, поэзии затеи?Что из вас, усилья и плоды?Я рыдал. Сконфузилися обе,Видимо, перепугались вдруг;Я ушел в невыразимой злобе,Объявив, что больше им не друг.С той поры я верю: счастье скользко,Я без слез не проживаю дня;От Москвы до Юрьевец-ПовольскаНет лица несчастнее меня!

Деловой разговор*

Журналист

(выходя утром в свой кабинет и садясь, к рабочему столу)

Вот почта новая. Какая груда дел!Куда деваться мне от писем и посылок?В провинции народ взыскателен и пылок:Чуть к первому числу с журналом не поспел.Завалят письмами — тоска и разоренье!Тот делает упрек, тому дай объясненье,А тот с угрозами… досадная статья!Посылки так же вздор, их ненавижу я!Плохие вести, а чаще рифмотворство!..Я, кажется, стихам не делаю потворства —В них толку не ищи… Какая польза в том,Что чувствовал поэт то дома, то на бале?..Я положителен и в жизни и в журнале,Девиз мой: интерес существенный во всем!И как их различать? Хороших нет эстетик,А практик я плохой — я больше теоретик…

Слуга

(входит и докладывает)

Помещик Свистунов — приезжий из Уфы.

Журналист

Проси его, проси: сегодня принимаю…

(слуга уходит)

Всю жизнь я разделил на ровные графы,Как счетную тетрадь, и только отмечаю,Куда который час и как употреблен…В рот капли не беру и ем один бульон…

Подписчик

(входя)

Семь лет подписчиком и данником покорнымЯ вашим был — и ныне состою.Пылая к вам почтеньем непритворным(Простите, батюшка, докучливость мою),Священным долгом счел, прибыв в столицу нашу,Сначала облететь ее во все концы,Кунсткамеру взглянуть, потом особу вашу…А там опять домой… чай, ждут мои птенцы!..

Журналист

Садитесь; очень рад. Как розы среди терний,Как светлый ручеек во глубине степей —Цветисто говоря, — так жители губернийПриятны нам всегда. Вы, щедростью своейПоддерживая нас, конечно, заслужили,Чтоб полное мы к вам почтение хранили, —И если в микроскоп рассматривать меняОхота вам придет — я должен согласиться!

Подписчик

Поздненько, батюшка, мне оптике учиться:Мне стукнет шестьдесят через четыре дня!

Журналист

Да я ведь пошутил. А говоря прямее,Как дело всякое со стороны виднее,То и доволен я, что завернули вы…Трудами наших рук и нашей головыМы жертвуем для вас, журналы издавая…

Подписчик

(перебивая, с поклоном)

И благодарность вам, почтеннейший, большая…

Журналист

Мы пишем день и ночь; торопимся, спешимРоман перевести; театр, литературуЗа месяц обозреть, исправить корректуру —Всё к первому числу… И еле мы дышим,Оттиснув наконец и выдав книжку нашу…Но какова она?.. Которые статьиОхотно вы прочли в кругу своей семьи?Какие усыпить успели милость вашу?Не знаем ничего, и знать нам мудрено.Конечно, судят нас собратья аккуратно;Но замечать они умеют только пятна,И в беспристрастии их упрекнуть грешно!Купаясь в мелочной и тягостной борьбе,Которая порой близка бывает к драке,Увы! не знаем мы цены самим себеИ ощупью бредем в каком-то полумраке!Кто ж может этот путь тернистый осветить?Кто на дурное нам беззлобиво укажет?Кто за хорошее нам благодарность скажет,Умея покарать, умея и простить?

Подписчик

Конечно, публика…

Журналист

К тому и речь веду я.Как умный человек и как подписчик мой,Вы представителем явились предо мнойВсей нашей публики; и вас теперь спрошу я:Довольны ли вы тем, что производим мы?Интересуют ли читателей умы«Словесность», «Критика», «Хозяйство», «Смесь», «Науки»?Что любит публика? к чему негоряча?..

Подписчик

Благодаря всевластной силе скукиИ рьяности чтецов, читаются с плеча,За исключением «Наук» и «Домоводства»,Все ваши рубрики…

Журналист

О стыд! о готтентотство!Ужель еще читать не начали «Наук»?

Подписчик

Давно бы начали, но, батюшка, «Науки»Так пишутся у вас, что просто вон из рук!Охотно ставлю вам семью свою в поруки:Изрядным наделен достатком — сыновейЯ дома воспитал, а дочек в пансионе,Страсть к чтению развита у всех моих детей;Засядем вечерком с журналом на балконе,Читаем, и летят скорехонько часы…Не спит моя жена; а как довольны дети!Но чуть в «Науки» я — повесят все носы,Как будто их поймал волшебник лютый в сети!Стараюсь убеждать, доказываю им,Что с пользою теперь мы время посвятимНе басенке пустой, а дельному трактату,И дети верят мне… Поближе к ним подсяду,Читаю, горячусь… Но такова статья,Что через час и сам спать начинаю я!Ну, что вы скажете?..

Журналист

Еще бы малым детямЧитать вы начали ученые статьи!..

Подписчик

Нет, дети, батюшка, немалы уж мои,И в нашей публике ученей вряд ли встретим:Держал учителей, три года жил в Москве…Прислушивался я частехонько к молвеИ слышал всё одно: «Быть может, и прекрасно,Да только тяжело, снотворно и неясно!»Имейте, батюшка, слова мои в виду!..Притом, какие вы трактуете предметы?«Проказы домовых, пословицы, приметы,О роли петуха в языческом быту,Значенье кочерги, история ухвата…»Нет, батюшка, таких статеек нам не надо!

Журналист

Но ежели вопрос нас к истине ведет,Ученый помышлять обязан ли о скуке?

Подписчик

Не спорю, батюшка, полезно всё в науке,И ваша кочерга с достоинством займетВ ученом сборнике достойные страницы…Но если дилетант-читатель предпочтетУченой кочерге пустые небылицы,Ужели он неправ?

Журналист

Да вы против наук?

Подписчик

Напротив, батюшка, я их всегдашний друг!И в вашем и в других журналах, хоть нечасто,Случалось мне встречать ученые статьи —Я сам, жена моя, домашние моиЧитали жадно их, как повести… Нет, за стоИзрядных повестей, поверьте, не отдамОдной такой статьи: какое снисхожденьеК невинной публике! какое изложенье!Не путешествуя, по дальним городамС туристом я блуждал; талантливый ученыйВопрос мне разъяснил в истории мудреный…Вот этаких статей побольше надо нам!

Журналист

(со вздохом)

Ах, рады бы и мы всегда таким статьям,Да где их доставать? Таланты так ленивы,Что ежели статью в журнале в год прочли выС известным именем — благополучный год!Но часто журналист и по три года ждетОбещанной статьи; а в публике толкуют,Что шарлатанит он…

Подписчик

Куда как негодуют,Что обещаний вы не держите своих!

Журналист

(махнув рукой)

Мы нынче и давать уж перестали их!

Подписчик

Но прихотлив талант — в нем возбудить охотуПолезно иногда — скупитесь, видно, вы?

Журналист

Помилуйте! платить готовы мы без счету!Кто только прогремит, по милости молвы,Тому наперехват и деньги и вниманье…Ох, дорогонько мне пришлось соревнованье!Набили цену так в последние года,Что наши барыши не годны никуда!Бог знает, из чего стараемся, хлопочем?«Известности» теперь так дорого берут,Что сбавил цену я своим чернорабочим…Романы, например… поверьте, приведутМою и без того тщедушную особуК сухотке злой они, а может, и ко гробу!Спасение в одном — почаще переводПечатай, и конец…

Подписчик

По мне, так переводыПора бы выводить решительно из моды,А много перевесть романа два-три в год…Не спорю: хороши французские романы,И в аглицких меня пленяет здравый ум…Но мы читаем их, как дети, наобум:Нас авторы ведут в неведомые страны;Народности чужой неясные чертыНам трудно понимать, не зная той среды,В которой романист рисуется как дома…То ль дело русский быт и русское житье?Природа русская?.. Жизнь русская знакомаТак каждому из нас, так любим мы ее,Что, как ни даровит роман ваш переводный,Мы слабую ему статейку предпочтем,В которой нам дохнет картиною народной,И русской грустию, и русским удальством,Где развернется нам знакомая природа,Знакомые черты знакомого народа…

Журналист

Вы судите умно. Всё к сведенью приму.Теперь же вам вопрос последний предлагаю:Сужденье ваше знать о «Критике» желаю…

Подписчик

Позвольте умолчать.

Журналист

Скажите, почему?

Подписчик

Сегодня повод вам своей свободной речьюЯ подал, сударь мой, и так к противоречью,А если мнение о «Критике» скажу,Название глупца, пожалуй, заслужу.

Журналист

Напротив, никогда! Ведь нет о вкусах спора!Прошу вас, и клянусь, что яблоком раздораНе будет никакой строжайший приговор.

Подписчик

Ну, если так, я рад! Полезно разговор,О чем бы он ни шел, довесть до окончанья.Я вашей «Критики» любитель небольшой:Не то чтоб были в ней неверны замечанья,Но многословием, надутой пустотой,Самодовольствием, задором и педантствомСмущает нас она… а пуще шарлатанством!Ну что хорошего? Как только летний жарНемного поспадет и осенью суровойПовеет над селом, над полем и дубровой,Меж вами, так и жди, поднимется базар!Забыв достоинство своей журнальной чести,Из зависти, вражды, досады, мелкой местиСпешите вы послать врагам своим стрелу.Враги стремительно бросают вам перчатку —И бурей роковой к известному числуВсё разрешается… Ошибку, опечаткуС восторгом подхватив, готовы целый томО ней вы сочинить… А публика? Мы ждем,Когда окончится промышленная стычка,Критический отдел наполнившая весьИ даже наконец забравшаяся в «Смесь»,И думаем свое: «Несчастная привычка,Ошибка грустная испытанных умов,К чему ты приведешь?..» О, выразить нет слов,Как сами вы себя роняете жестоко,Как оскорбляете вы публику глубоко —И всё ведь из чего?.. Шумливая толпаГазетных писунов, журнальных ратоборцев,Напрасно мыслишь ты, что публика слепа!..Я верю вам, когда бездарных стихотворцевПреследуете вы, трактуя свысокаО рифме, о стихе, о формах языка,Во имя Пушкина, Жуковского и Гете,Доказывая им, что хуже в целом светеНе писывал никто и что рубить дроваПолезней, чем низать — «слова, слова, слова!»(Привычка водится за всем ученым миромСужденье подкрепить то Данте, то Шекспиром).Я верю вам, когда озлобленным перомВонзаетесь порой в нелепые романы,Пигмеям нанося решительные раны,В надежде щегольнуть и собственным умом;Когда неловкий стих или хромую фразу,Вдобавок исказив и, на потеху глазу,Косыми буквами поставив мне на вид,Кричите вы: «И вот что автор говорит!Где мысль, где логика, где истинное чувство?Тут попран здравый смысл, поругано искусство!О муза русская! осиротела ты!..»Горячность ваша мне хотя и непонятна(Вы знаете, что есть и в самом солнце пятна),Но верить я готов, что чувство правотыВнушило вам и желчь, и едкие сарказмы(Хотя противное видали и не раз мы!).Я также верил вам, сочувствовал душой,Когда в своих статьях, приличных и достойных,Вы отзывалися с разумной похвалойО Пушкине и о других покойных.Язык красноречив, манера хороша:Кто страстно так любил, так понимал искусство,В том был глубокий ум, горело ярко чувство,Светилася прекрасная душа!..Когда авторитет, давно шумевший ложно,Вы разрушаете — вам также верить можно;Когда вы хвалите ученые труды,Успех которых вам не сделает беды,Я тоже верю вам (хоть страсть к литературеВас в равновесии не держит никогда:То вдруг расходитесь, подобно грозной буре,То так расхвалитесь, что новая беда).Но иначе смотреть, иную думать думуПривык я, господа, прислушиваясь к шуму,Который иногда затеяв меж собой,Вы разрешаетесь осеннею грозой;Тоска меня берет, по телу дрожь проходит,Когда один журнал, к другому подходя,О совести своей журнальной речь заводит…

Журналист

Ужели, мой журнал внимательно следя,И в нем открыли вы уловки самохвальства?

Подписчик

О, как же, батюшка, и даже до нахальства!..

Журналист

(вскакивая)

Но где ж? Помилуйте! еще подобных словЯ сроду не слыхал…

Подписчик

Уж будто?

Слуга

(докладывает)

Хрипунов!

Журналист

А! нужный человек!

Подписчик

(вставая)

Так значит, до свиданья?Оно и хорошо, а то, разгорячась,До грубости свои довел я замечаньяИ засиделся сам, — прощайте! третий час!Простите, что мои сужденья были жестки(А может, скажете, что даже просто плоски).Но льстить не мастер я и спину гнуть в кольцо…Не думайте, что мы трудов не ценим ваших:Нет, дельный журналист — полезное лицо!В вас благодетелей мы часто видим наших,Мы благодарны вам за честные труды,Которых видимы полезные плоды, —Вы развиваете охоту к просвещенью,Вы примиряете нас с собственною ленью,И вам всегда открыт охотно наш карман —Нас опыт научил, что без статей журнальныхОсенних вечеров, дождливых и печальных,Нам некуда девать! Невежества туманРассеялся давно; смягчило время нравы;Разгульные пиры и грубые забавыВремен невежества сменило чередойСтремленье к знанию, искусствам благородным,И редкий дворянин — конечно, молодой —Теперь не предпочтет собакам превосходнымЖурнал ваш… Для чего ж грошовый интересНад правдою берет в вас часто перевес?К чему хвастливый тон, осенние раздоры,Зацепки, выходки, улики, желчь и споры?К чему самих себя так глупо унижать?Поверьте, публика поймет и без навета,Что хорошо у вас, что дурно у соседа,Да, право, и труда большого нет понять!Поверьте, всё пойдет и тихо и прекрасно,Когда вы станете трудиться, господа,Самостоятельно, разумно и согласно —И процветете все на многие года!..Прощайте! надоел я вам своим болтаньем;Но если речь мою почтили вы вниманьем,Готов я забрести, пожалуй, и опять…

Журналист

Весьма обяжете… Прощайте! буду ждать!

«Мы с тобой бестолковые люди…»*

Мы с тобой бестолковые люди:Что минута, то вспышка готова!Облегченье взволнованной груди,Неразумное, резкое слово.Говори же, когда ты сердита,Всё, что душу волнует и мучит!Будем, друг мой, сердиться открыто:Легче мир — и скорее наскучит.Если проза в любви неизбежна,Так возьмем и с нее долю счастья:После ссоры так полно, так нежноВозвращенье любви и участья…

Новый год*

Что новый год, то новых дум,Желаний и надеждИсполнен легковерный умИ Мудрых и невежд.Лишь тот, кто под землей сокрыт,Надежды в сердце не таит!..Давно ли ликовал народИ радовался мир,Когда рождался прошлый годПри звуках чаш и лир?И чье суровое челоЛучом надежды не цвело?Но меньше ль видел он могил,Вражды и нищеты?В нем каждый день убийцей былКакой-нибудь мечты;Не пощадил он никогоИ не дал людям ничего!При звуках тех же чаш и лир,Обычной чередойБесстрастный гость вступает в мирБесстрастною стопой —И в тех лишь нет надежды вновь,В ком навсегда застыла кровь!И благо!.. С чашами в рукахДа будет встречен гость,Да разлетится горе в прах,Да умирится злость —И в обновленные сердцаДа снидет радость без конца!Нас давит времени рука,Нас изнуряет труд,Всесилен случай, жизнь хрупка,Живем мы для минут,И то, что с жизни взято раз,Не в силах рок отнять у нас!Пускай кипит веселый рокМечтаний молодых —Им предадимся всей душой…А время скосит их? —Что нужды! Снова в свой чередВ нас воскресит их новый год…

1852

«Блажен незлобивый поэт…»*

Блажен незлобивый поэт,В ком мало желчи, много чувства:Ему так искренен приветДрузей спокойного искусства;Ему сочувствие в толпе,Как ропот волн, ласкает ухо;Он чужд сомнения в себе —Сей пытки творческого духа;Любя беспечность и покой,Гнушаясь дерзкою сатирой,Он прочно властвует толпойС своей миролюбивой лирой.Дивясь великому уму,Его не гонят, не злословят,И современники емуПри жизни памятник готовят…Но нет пощады у судьбыТому, чей благородный генийСтал обличителем толпы,Ее страстей и заблуждений.Питая ненавистью грудь,Уста вооружив сатирой,Проходит он тернистый путьС своей карающею лирой.Его преследуют хулы:Он ловит звуки одобреньяНе в сладком ропоте хвалы,А в диких криках озлобленья.И веря и не веря вновьМечте высокого призванья,Он проповедует любовьВраждебным словом отрицанья, —И каждый звук его речейПлодит ему врагов суровых,И умных и пустых людей,Равно клеймить его готовых.Со всех сторон его клянутИ, только труп его увидя,Как много сделал он, поймут,И как любил он — ненавидя!

Муза*

Нет, Музы ласково поющей и прекраснойНе помню над собой я песни сладкогласной!В небесной красоте, неслышимо, как дух,Слетая с высоты, младенческий мой слухОна гармонии волшебной не учила,В пеленках у меня свирели не забыла,Среди забав моих и отроческих думМечтой неясною не волновала умИ не явилась вдруг восторженному взоруПодругой любящей в блаженную ту пору,Когда томительно волнуют нашу кровьНеразделимые и Муза и Любовь…Но рано надо мной отяготели узыДругой, неласковой и нелюбимой Музы,Печальной спутницы печальных бедняков,Рожденных для труда, страданья и оков, —Той Музы, плачущей, скорбящей и болящей,Всечасно жаждущей, униженно просящей,Которой золото — единственный кумир…В усладу нового пришельца в божий мир,В убогой хижине, пред дымною лучиной,Согбенная трудом, убитая кручиной,Она певала мне — и полон был тоскойИ вечной жалобой напев ее простой.Случалось, не стерпев томительного горя,Вдруг плакала она, моим рыданьям вторя,Или тревожила младенческий мой сонРазгульной песнею… Но тот же скорбный стонЕще пронзительней звучал в разгуле шумном.Всё слышалося в нем в смешении безумном:Расчеты мелочной и грязной суеты,И юношеских лет прекрасные мечты,Погибшая любовь, подавленные слезы,Проклятья, жалобы, бессильные угрозы.В порыве радости, с неправдою людскойБезумная клялась начать упорный бой.Предавшись дикому и мрачному веселью,Играла бешено моею колыбелью,Кричала: «Мщение!» — и буйным языкомВ сообщники звала господень гром!В душе озлобленной, но любящей и нежнойНепрочен был порыв жестокости мятежной.Слабея медленно, томительный недугСмирялся, утихал… и выкупалось вдругВсё буйство дикое страстей и скорби лютойОдной божественно-прекрасною минутой,Когда страдалица, поникнув головой,«Прощай врагам своим!» шептала надо мной…Так вечно плачущей и непонятной девыЛелеяли мой слух суровые напевы,Покуда наконец обычной чередойЯ с нею не вступил в ожесточенный бой.Но с детства прочного и кровного союзаСо мною разорвать не торопилась Муза:Чрез бездны темные Насилия и Зла,Труда и Голода она меня вела —Почувствовать свои страданья научилаИ свету возвестить о них благословила…

«Ах, были счастливые годы!..»*

(Из Гейне)

Ах, были счастливые годы!Жил шумно и весело я,Имел я большие доходы,Со мной пировали друзья;Я с ними последним делился,И не было дружбы нежней,Но мой кошелек истощился —И нет моих милых друзей!Теперь у постели больного —Как зимняя вьюга шумит —В ночной своей кофте, суровоСтаруха-Забота сидит.Скрипя, раздирает мне ухоЕе табакерка порой.Как страшно кивает старухаСедою своей головой!Случается, снова мне снитсяТо полное счастья житье,И станет отраднее битьсяИзнывшее сердце мое…Вдруг скрип, раздирающий ухо, —И мигом исчезла мечта!Сморкается громко старуха,Зевает и крестит уста.

За городом*

«Смешно! нас веселит ручей, вдали журчащий,И этот темный дуб, таинственно шумящий;Нас тешит песнею задумчивой своей,Как праздных юношей, вечерний соловей;Далекий свод небес, усеянный звездами,Нам кажется, простерт с любовию над нами;Любуюсь месяцем, оглядывая даль,Мы чувствуем в душе ту тихую печаль,Что слаще радости… Откуда чувства эти?Чем так довольны мы?.. Ведь мы уже не дети!Ужель поденный труд наклонности к мечтамЕще в нас не убил?.. И нам ли, беднякам,На отвлеченные природой наслажденьяСвободы краткие истрачивать мгновенья?»— Э! полно рассуждать! искать всему причин!Деревня согнала с души давнишний сплин.Забыта тяжкая, гнетущая работа,Докучной бедности бессменная забота, —И сердцу весело… И лучше поскорейСудьбе воздать хвалу, что в нищете своей,Лишенные даров довольства и свободы,Мы живо чувствуем сокровища природы,Которых сильные и сытые землиОтнять у бедняков голодных не могли…

Старики*

Неизбежные напасти,Бремя лет, трудов и злаУнесли из нашей страстиМного свету и тепла.Сердце — времени послушно —Бьется ровной чередой,Расстаемся равнодушно,Не торопимся домой.Что таиться друг от друга?Поседел я — видишь ты;И в тебе, моя подруга,Нету прежней красоты.Что ж осталось в жизни нашей?Ты молчишь… печальна ты…Не случилось ли с Парашей —Сохрани господь — беды?..

Прекрасная партия*

1

У хладных невских берегов,В туманном Петрограде,Жил некто господин ДолговС женой и дочкой Надей.Простой и добрый семьянин,Чиновник непродажный,Он нажил только дом один —Но дом пятиэтажный.Учась на медные гроши,Не ведал по-французски,Был добр по слабости души,Но как-то не по-русски:Есть русских множество семей,Они как будто добры,Но им у крепостных людейСчитать не стыдно ребры.Не отличался наш ДолговТакой рукою бойкойИ только колотить тузовЛюбил козырной двойкой.Зато господь его взыскалСвоею благодатью:Он город за женою взялИ породнился с знатью.Итак, жена его былаНаклонна к этикетуИ дом как следует вела, —Под стать большому свету:Сама не сходит на базарИ в кухню ни ногою;У дома их стоял швейцарС огромной булавою;Лакеи чинною толпойТеснилися в прихожей,И между ними ни однойКривой и пьяной рожи.Всегда сервирован обедИ чай весьма прилично,В парадных комнатах паркетТак вылощен отлично.Они давали вечераИ даже в год два бала:Играли старцы до утра,А молодежь плясала;Гремела музыка всю ночь,По требованью глядя.Царицей тут была их дочь —Красивенькая Надя.

2

Ни преждевременным умом,Ни красотой нималоВ невинном возрасте своемОна не поражала.Была ленивой в десять летИ милою резвушкой:Цветущ и ясен, божий светКазался ей игрушкой.В семнадцать — сверстниц и сестрицВсех красотой затмила,Но наших чопорных девицСобой не повторила:В глазах природный ум играл,Румянец в коже смуглой,Она любила шумный балИ не была там куклой.В веселом обществе гостейЖеманно не молчалаИ строгой маменьки своейГлазами не искала.Любила музыку онаНе потому, что в моде;Не исключительно лунаЕй нравилась в природе.Читать любила иногдаИ с книгой не скучала,Напротив, и гостей тогдаИ танцы забывала;Но также синего чулкаВ ней не было приметы:Не трактовала свысокаУченые предметы,Разбору строгому ещеНе предавала чувствоИ не трещала горячоО святости искусства.Ну, словом, глядя на нее,Поэт сказал бы с жаром:«Цвети, цвети, дитя мое!Ты создана недаром!..»Уж ей врала про жениховУслужливая няня.Немало ей писал стиховКузен какой-то Ваня.Мамаша повторяла ей:«Уж ты давно невеста».Но в сердце береглось у нейНезанятое место.Девичий сон еще был тихИ крепок благотворно.А между тем давно женихК ней сватался упорно…

3

То был гвардейский офицер,Воитель черноокий.Блистал он светскостью манерИ лоб имел высокий;Был очень тонкого ума,Воспитан превосходно,Читал Фудраса и ДюмаИ мыслил благородно;Хоть книги редко покупал,Но чтил литературуИ даже анекдоты зналПро русскую цензуру.В Шекспире признавал талантЗа личность ДездемоныИ строго осуждал Жорж Санд,Что носит панталоны;Был от Рубини без ума,Пел басом «Caro mio»И к другу при конце письмаПриписывал: «addio».Его любимый идеалБыл Александр Марлинский,Но он всему предпочиталТеатр Александринский.Здесь пищи он искал уму,Отхлопывал ладони,И были по сердцу емуИ Кукольник и Кони.Когда главою помавал,Как некий древний магик,И диким зверем завывалШирокоплечий трагик,И вдруг влетала, как зефир,Воздушная Сюзета —Тогда он забывал весь мир,Вникая в смысл куплета.Следил за нею чуть дыша,Не отрывая взора,Казалось, вылетит душаС его возгласом: «фора!»В нем бурно поднимала кровьВсе силы молодые.Счастливый юноша! любовьОн познавал впервые!Отрада юношеских лет,Подруга идеалам,О сцена, сцена! не поэт,Кто не был театралом,Кто не сдавался в милый плен,Не рвался за кулисыИ не платил громадных ценЗа кресла в бенефисы,Кто по часам не поджидалЗеленую каретуИ водевилей не писалНа бенефис «предмету»!Блажен, кто успокоил кровьОбычной чередою:Успехом увенчал любовьИ завелся семьею;Но тот, кому не удалисьИсканья, — не в накладе:Прелестны грации кулис —Покуда на эстраде,Там вся поэзия души,Там места нет для прозы.А дома сплетни, барыши,Упреки, зависть, слезы.Так отдает внаймы другимСвой дом владелец жадный,А сам, нечист и нелюдим,Живет в конуре смрадной.Но ты, к кому души моейЛетят воспоминанья, —Я бескорыстней и светлейНе видывал созданья!Блестящ и краток был твой путь…Но я на эту темуВам напишу когда-нибудьОсобую поэму…В младые годы наш геройК театру был прикован,Но ныне он отцвел душой —Устал, разочарован!Когда при тысяче огнейВ великолепной зале,Кумир девиц, гроза мужей,Он танцевал на бале,Когда являлся в маскарадВо всей парадной форме,Когда садился в первый рядИ дико хлопал «Норме»,Когда по Невскому скакалС усмешкой губ румяныхИ кучер бешено кричалНа пару шведок рьяных, —Никто б, конечно, не узналВ нем нового МанфредаНо ах! он жизнию скучал —Пока лишь до обеда.Являл он Байрона чертыВ характере усталом:Не верил в книги и мечты,Не увлекался балом.Он знал: фортуны колесоПленяет только младость;Он в ресторации ДюсоДавно утратил радость!Не верил истине в друзьях —Им верят лишь невежды, —С кием и с картами в рукахПознал тщету надежды!Он буйно молодость убил,Взяв образец в Ловласе,И рано сердце остудилУ Кессених в танцклассе!Расстроил тысячу крестьян,Чтоб как-нибудь забыться…Пуста душа, и пуст карман —Пора, пора жениться!

4

Недолго в деве молодойТаилося раздумье…«Прекрасной партией такойПренебрегать — безумье», —Сказала плачущая мать,Дочь по головке гладя,И не могла ей отказатьРастроганная Надя.Их сговорили чередойИ обвенчали вскоре.Как думаешь, читатель мой,На радость или горе?…

«О письма женщины, нам милой…»*

О письма женщины, нам милой!От вас восторгам нет числа,Но в будущем душе унылойГотовите вы больше зла.Когда погаснет пламя страстиИли послушаетесь выБлагоразумья строгой властиИ чувству скажите: увы! —Отдайте ей ее посланьяИль не читайте их потом,А то нет хуже наказанья,Как задним горевать числом.Начнешь с усмешкою ленивой,Как бред невинный и пустой,А кончишь злобою ревнивойИли мучительной тоской…О ты, чьих писем много, многоВ моем портфеле берегу!Подчас на них гляжу я строго,Но бросить в печку не могу.Пускай мне время доказало,Что правды в них и проку мало,Как в праздном лепете детей,Но и теперь они мне милы —Поблекшие цветы с могилыПогибшей юности моей!

Застенчивость*

Ах ты, страсть роковая, бесплодная,Отвяжись, не тумань головы!Осмеет нас красавица модная,Вкруг нее увиваются львы:Поступь гордая, голос уверенный,Что ни скажут — их речь хороша,А вот я-то войду как потерянный —И ударится в пятки душа!На ногах словно гири железные,Как свинцом налита голова,Странно руки торчат бесполезные,На губах замирают слова.Улыбнусь — непроворная, жесткая,Не в улыбку улыбка моя,Пошутить захочу — шутка плоская:Покраснею мучительно я!Помещусь, молчаливо досадуя,В дальний угол… уныло смотрюИ сижу неподвижен, как статуя,И судьбу потихоньку корю:«Для чего-де меня, горемычного,Дураком ты на свет создала?Ни умишка, ни виду приличного,Ни довольства собой не дала?..»Ах! судьба ль меня, полно, обидела?Отчего ж, как домой ворочусь(Удивилась бы, если б увидела),И умен и пригож становлюсь?Всё припомню, что было ей сказано,Вижу: сам бы сказал не глупей…Нет! мне в божьих дарах не отказано,И лицом я не хуже людей!Малодушье пустое и детское,Не хочу тебя знать с этих пор!Я пойду в ее общество светское,Я там буду умен и остер!Пусть поймет, что свободно и молодоВ этом сердце волнуется кровь,Что под маской наружного холодаБесконечная скрыта любовь…Полно роль-то играть сумасшедшего,В сердце искру надежды беречь!Не стряхнуть рокового прошедшегоМне с моих невыносливых плеч!Придавила меня бедность грозная,Запугал меня с детства отец,Бесталанная долюшка слезнаяИзвела, доконала вконец!Знаю я: сожаленье постыдное,Что как червь копошится в груди,Да сознанье бессилья обидноеМне осталось одно впереди…

1853

Филантроп*

Частию по глупой честности,Частию по простоте,Пропадаю в неизвестности,Пресмыкаюсь в нищете.Место я имел доходное,А доходу не имел:Бескорыстье благородное!Да и брать-то не умел.В провиантскую комиссиюПоступивши, например,Покупал свою провизию —Вот какой миллионер!Не взыщите! честность яраяОдолела до ногтей;Даже стыдно вспомнить старое —Ведь имел уж и детей!Сожалели по Житомиру:«Ты-де нищим кончишь векИ семейство пустишь по миру,Беспокойный человек!»Я не слушал. СожаленияВ недовольство перешли,Оказались упущения,Подвели — и упекли!Совершилося пророчествоБлагомыслящих людей:Холод, голод, одиночество,Переменчивость друзей —Всё мы, бедные, изведали,Чашу выпили до дна:Плачут дети — не обедали, —Убивается жена,Проклинает поведение,Гордость глупую мою;Я брожу как приведение,Но — свидетель бог — не пью!Каждый день встаю ранехонько,Достаю насущный хлеб…Так мы десять лет, ровнехонькоБились, волею судеб.Вдруг — известье незабвенное! —Получаю письмецо,Что в столице есть отменное,Благородное лицо;Муж, которому подобного,Может быть, не знали вы,Сердца ангельски незлобногоИ умнейшей головы.Славен не короной графскою,Не приездом ко двору,Не звездою станиславскою,А любовию к добру, —О народном просвещенииСоревнуя, генералВ популярном изложенииВосемь томов написал.Продавал в большом количествеИх дешевле пятака,Вразумить об электричествеВ них стараясь мужика.Словно с равными беседуя,Он и с нищими учтив,Нам терпенье проповедуя,Как Сократ красноречив.Он мое же поведениеМне как будто объяснил,И ко взяткам отвращениеЯ тогда благословил;Перестал стыдиться бедности:Да! лохмотья нищетыНе свидетельство зловредности,А скорее правоты!Снова благородной гордости(Человек самолюбив),Упования и твердостиЯ почувствовал прилив.«Нам господь послал спасителя, —Говорю тогда жене, —Нашим крошкам покровителя!»И бедняжка верит мне.Горе мы забвенью предали,Сколотили сто рублей,Всё как следует разведалиИ в столицу поскорей.Прикатили прямо к сроднику,Не пустил — я в нумера…Вся семья моя угодникуВ ночь молилась. Со двораВышел я чем свет. Дорогою,Чтоб участие привлечь,Я всю жизнь свою убогуюСовместил в такую речь:«Оттого-де ныне с голодуУмираю словно тварь,Что был глуп и честен смолоду,Знал, что значит бог и царь.Не скажу: по справедливости(Невелик я генерал),По ребяческой стыдливостиДаже с правого не брал —И погиб… Я горе мыкаю,Я работаю за двух,Но не чаркой — вашей книгоюПодкрепляю старый дух,Защитите!..»Не заставилиЖдать минуты не одной.Вот в приемную поставили,Доложили чередой.Вот идут — остановилися,Я сробел, чуть жив стою;Замер дух, виски забилися,И забыл я речь свою!Тер и лоб и переносицу,В потолок косил глаза,Бормотал лишь околесицу,А о деле — ни аза!Изумились, брови сдвинули:«Что вам нужно?» — говорят.«Нужно мне…» Тут слезы хлынулиСовершенно невпопад.Просто вещь непостижимаяПриключилася со мой:Грусть, печаль неудержимаяОвладела всей душой.Всё, чем жизнь богата с младостиДаже в нищенском быту —Той поры счастливой радости,Попросту сказать: мечту —Всё, что кануло и сгинулоВ треволненьях жизни сей,Всё я вспомнил, всё прихлынулоК сердцу… Жалкий дуралей!Под влиянием прошедшего,В грудь ударив кулаком,Взвыл я вроде сумасшедшегоПред сиятельным лицом!..Все такие обстоятельстваИ в мундиришке изъянПривели его сиятельствоК заключенью, что я пьян.Экзекутора, холопа лиПопрекнули, что пустил,И ногами так затопали…Я лишился чувств и сил!Жаль, одним не осчастливили —Сами не дали пинка…Пьяницу с почетом вывелиДва огромных гайдука.Словно кипятком ошпаренный,Я бежал, не слыша ног,Мимо лавки пивоваренной,Мимо погребальных дрог,Мимо магазина швейного,Мимо бань, церквей и школ,Вплоть до здания питейного —И уж дальше не пошел!Дальше нечего рассказывать!Минет сорок лет зимой,Как я щеку стал подвязывать,Отморозивши хмельной.Чувства словно как заржавели,Одолела страсть к вину;.Дети пьяницу оставили,Схоронил давно жену.При отшествии к родителям,Хоть кротка была весь век,Попрекнула покровителем.Точно: странный человек!Верст на тысячу в окружностиПовестят свой добрый нрав,А осудят по наружности:Неказист — так и неправ!Пишут как бы свет весь зановоК общей пользе изменить,А голодного от пьяногоНе умеют отличить…

«Я посягну на неприличность…»*

Я посягну на неприличностьИ несколько похвальных слов.Теперь скажу про эту личность:Ах, не был он всегда таков!Он был когда-то много хуже,Но я упреков не терплюИ в этом боязливом мужеЯ всё решительно люблю:Люблю его характер слабый,Когда, повесив длинный нос,Причудливой, капризной бабойБранит холеру и понос;И похвалу его большуюВсему, что ты не напиши,И эту голову седуюПри моложавости души.

(13 декабря 1853)

Памяти Белинского*

Наивная и страстная душа,В ком помыслы прекрасные кипели,Упорствуя, волнуясь и спеша,Ты честно шел к одной высокой цели;Кипел, горел — и быстро ты угас!Ты нас любил, ты дружеству был верен —И мы тебя почтили в добрый час!Ты по судьбе печальной беспримерен:Твой труд живет и долго не умрет,А ты погиб, несчастлив и незнаем!И с дерева неведомого плод,Беспечные, беспечно мы вкушаем.Нам дела нет, кто возрастил его,Кто посвящал ему и труд и время,И о тебе не скажет ничегоСвоим потомкам сдержанное племя…И, с каждым днем окружена тесней,Затеряна давно твоя могила,И память благодарная друзейДороги к ней не проторила…

Буря*

Долго не сдавалась Любушка-соседка,Наконец шепнула: «Есть в саду беседка,Как темнее станет — понимаешь ты?..»Ждал я, исстрадался, ночки-темноты!Кровь-то молодая: закипит — не шутка!Да взглянул на небо — и поверить жутко!Небо обложилось тучами кругом…Полил дождь ручьями — прокатился гром!Брови я нахмурил и пошел угрюмый —«Свидеться сегодня лучше и не думай!Люба белоручка, Любушка пуглива,В бурю за ворота выбежать ей в диво.Правда, не была бы буря ей страшна,Если б… да настолько любит ли она?..»Без надежды, скучен прихожу в беседку,Прихожу и вижу — Любушку-соседку!Промочила ножки и хоть выжми шубку…Было мне заботы обсушить голубку!Да зато с той ночи я бровей не хмурюТолько усмехаюсь, как заслышу бурю…

(1850, 1853)

Отрывки из путевых записок графа Гаранского*

Я путешествовал недурно: русский крайОригинальности имеет отпечаток;Не то чтоб в деревнях трактиры были — рай,Не то чтоб в городах писцы не брали взяток —Природа нравится громадностью своей.Такой громадности не встретите нигде вы:Пространства широко раскинутых степейЛугами здесь зовут; начнутся ли посевы —Не ждите им конца! подобно островам,Зеленые леса и серые селеньяПестрят равнину их, и любо видеть вамКартину сельского обычного движенья…Подобно муравью, трудолюбив мужик:Ни грубости их рук, ни лицам загорелымЯ больше не дивлюсь: я видеть их привыкВ работах полевых чуть не по суткам целым.Не только мужики здесь преданы труду,Но даже дети их, беременные бабы —Все терпят общую, по их словам, «страду»,И грустно видеть, как иные бледны, слабы!Я думаю земель избыток и лесовСпособствует к труду всегдашней их охоте,Но должно б вразумлять корыстных мужиков,Что изнурительно излишество в работе.Не такова ли цель — в немецких сертукахОсобенных фигур, бродящих между ними?Нагайки у иных заметил я в руках…Как быть! не вразумишь их средствами другими:Натуры грубые!..Какие реки здесь!Какие здесь леса! Пейзаж природы русскойСо временем собьет, я вам ручаюсь, спесьС природы реинской, но только не с французской!Во Франции провел я молодость свою;Пред ней, как говорят в стихах, всё клонит выю,Но всё ж, по совести и громко признаю,Что я не ожидал найти такой Россию!Природа не дурна: в том отдаю ей честь, —Я славно ел и спал, подьячим не дал штрафа…Да, средство странствовать и по России есть —С французской кухнею и с русским титлом графа!..Но только худо то, что каждый здесь мужикДворянский гонор мой, спокойствие и совестьБезбожно возмущал; одну и ту же повестьБормочет каждому негодный их язык:Помещик — лиходей! а если управитель,То, верно, — живодер, отъявленный грабитель!Спрошу ли ямщика: «Чей, братец, виден дом?»— «Помещика…» — «Что, добр?» — «Нешто, хороший барин,Да только…» — «Что, мой друг?» — «С тяжелым кулаком,Как хватит — год хворай». — «Неужто? вот татарин!»— «Э, нету, ничего! маненечко ретив,А добрая душа, не тяготит оброком,Почасту с мужиком и ласков и правдив,А то скулу свернет, вестимо ненароком!Куда б еще не шло за барином таким,А то и хуже есть. Вот памятное место:Тут славно мужички расправились с одним…»— «А что?» — «Да сделали из барина-то тесто».— «Как тесто?» — «Да в куски живого изрубилЕго один мужик… попал такому в лапы…»— «За что же?» — «Да за то что барин лаком былНа свой, примерно, гвоздь чужие вешать шляпы».— «Как так?» — «Да так, сударь: как женится мужик,Веди к нему жену; проспит с ней перву ночку,А там и к мужу в дом… да наш народец дикСначала потерпел — не всяко лыко в строчку, —А после и того… А вот, примерно, тут,Извольте посмотреть — домок на косогоре,Четыре барышни-сестрицы в нем живут,Так мужикам от них уж просто смех и гореИменья — семь дворов; так бедно, что с трудомДай бог своих детей прохарчить мужичонку,А тут еще беда: что год, то в каждый домСестрицы-барышни подкинут по ребенку».— «Как, что ты говоришь?» — «А то, что в восемь летТак тридцать три души прибавилось в именье.Убытку барышням, известно дело, нет,Да, сударь, мужичкам какое разоренье!»Ну, словом, всё одно: тот с дворней выезжалРазбойничать, тот затравил мальчишку, —Таких рассказов здесь так много я слыхал,Что скучно, наконец, записывать их в книжку.Ужель помещики в России таковы?Я к многим заезжал; иные, точно, грубы —Муж ты своей жене, жена супругу вы,Сивуха, грязь, и вонь, овчинные тулупы.Но есть премилые: прилично убран дом,У дочерей рояль, а чаще фортeпьяно,Хозяин с Францией и с Англией знаком,Хозяйка не заснет без модного романа,Ну, всё, как водится у развитых людей,Которые глядят прилично на предметыИ вряд ли мужиков трактуют, как свиней…Я также наблюдал — в окно моей кареты —И быт крестьянина: он нищеты далек!По собственным моим владеньям проезжая,Созвал я мужиков: составили кружокИ гаркнули: «Ура!..» С балкона наблюдая,Спросил: довольны ли?.. Кричат: «Довольны всем!»— «И управляющим?» — «Довольны»… О работахЯ с ними говорил, поил их — и затем,Бекаса подстрелив в наследственных болотах,Поехал далее… Я мало с ними был,Но видел, что мужик свободно ел и пил,Плясал и песни пел; а немец-управительКазался между них отец и покровитель…Чего же им еще?.. А если точно естьЛюбители кнута, поборники тиранства,Которые, забыв гуманность, долг и честь,Пятнают родину и русское дворянство —Чего же медлишь ты, сатиры грозный бич?..Я книги русские перебирал всё лето:Пустейшая мораль, напыщенная дичь —И лучшие темны, как стертая монета!Жаль, дремлет русский ум. А то чего б верней?Правительство казнит открытого злодея,Сатира действует и шире и смелей,Как пуля находить виновного умея.Сатире уж не раз обязана былаЕвропа (кажется, отчасти и Россия)Услугой важною . . . . . . . . . .

1854

В деревне*

14 июня 1854 года*

«Мы, посетив тебя, Дружинин…»*

Признания труженика*

Несжатая полоса*

«Пробил час!.. Не скажу, чтоб с охотой…»*

«Стол накрыт, подсвечник вытерт…»*

Лето*

1855

Маша*

Белый день занялся над столицей,Сладко спит молодая жена,Только труженик муж бледнолицыйНе ложится — ему не до сна!Завтра Маше подруга покажетДорогой и красивый наряд…Ничего ему Маша не скажет,Только взглянет… убийственный взгляд!В ней одной его жизни отрада,Так пускай в нем не видит врага:Два таких он ей купит наряда.А столичная жизнь дорога!Есть, конечно, прекрасное средство:Под рукою казенный сундук;Но испорчен он был с малолетстваИзученьем опасных наук.Человек он был новой породы:Исключительно честь понималИ безгрешные даже доходыНазывал воровством, либерал!Лучше жить бы хотел он попроще,Не франтить, не тянуться бы в свет, —Да обидно покажется теще,Да осудит богатый сосед!Всё бы вздор… только с Машей не сладишь,Не втолкуешь — глупа, молода!Скажет: «Так за любовь мою платишь!»Нет! упреки тошнее труда!И кипит-поспевает работа,И болит-надрывается грудь…Наконец наступила суббота:Вот и праздник — пора отдохнуть!Он лелеет красавицу Машу,Выпив полную чашу труда,Наслаждения полную чашуЖадно пьет… и он счастлив тогда!Если дни его полны печали,То минуты порой хороши,Но и самая радость едва лиНе вредна для усталой души.Скоро в гроб его Маша уложит,Проклянет свой сиротский уделИ, бедняжка! ума не приложит:Отчего он так скоро сгорел?

«Я сегодня так грустно настроен…»*

Я сегодня так грустно настроен,Так устал от мучительных дум,Так глубоко, глубоко спокоенМой истерзанный пыткою ум, —Что недуг, мое сердце гнетущий,Как-то горько меня веселит —Встречу смерти, грозящей, идущей,Сам пошел бы… Но сон освежит —Завтра встану и выбегу жадноВстречу первому солнца лучу:Вся душа встрепенется отрадно,И мучительно жить захочу!А недуг, сокрушающий силы,Будет так же и завтра томитьИ о близости темной могилыТак же внятно душе говорить…

(Апрель 1855)

Свадьба*

В сумерки в церковь вхожу. Малолюдно,Светят лампады печально и скудно,Темны просторного храма углы;Длинные окна, то полные мглы,То озаренные беглым мерцаньем,Тихо колеблются с робким бряцаньем.В куполе темень такая висит,Что поглядеть туда — дрожь пробежит!С каменных плит и со стен полутемныхСыростью веет: на петлях огромныхСловно заплакана тяжкая дверь…Нет богомольцев, не служба теперь —Свадьба. Венчаются люди простые.Вот у налоя стоят молодые:Парень-ремесленник фертом глядит,Красен с лица и с затылка подбрит —Видно: разгульного сорта детина!Рядом невеста: такая кручинаВ бледном лице, что глядеть тяжело…Бедная женщина! Что вас свело?Вижу я, стан твой немного полнее,Чем бы… Я понял! Стыдливо краснеяИ нагибаясь, свой длинный платокТы на него потянула… Увлек,Видно, гуляка подарком да лаской,Песней, гитарой, да честною маской?Ты ему сердце свое отдала…Сколько ночей ты потом не спала!Сколько ты плакала!.. Он не оставил,Волей ли, нет ли, он дело поправил —Бог не без милости — ты спасена…Что же ты так безнадежно грустна?Ждет тебя много попреков жестоких,Дней трудовых, вечеров одиноких:Будешь ребенка больного качать,Буйного мужа домой поджидать,Плакать, работать — да думать уныло,Что тебе жизнь молодая сулила,Чем подарила, что даст впереди…Бедная! лучше вперед не гляди!

(29 марта, 23 апреля 1855)

«Давно — отвергнутый тобою…»*

Давно — отвергнутый тобою,Я шел по этим берегамИ, полон думой роковою,Мгновенно кинулся к волнам.Они приветливо яснели.На край обрыва я ступил —Вдруг волны грозно потемнели,И страх меня остановил!Поздней — любви и счастья полны,Ходили часто мы сюда,И ты благословляла волны,Меня отвергшие тогда.Теперь — один, забыт тобою,Чрез много роковых годов,Брожу с убитою душоюОпять у этих берегов.И та же мысль приходит снова —И на обрыве я стою,Но волны не грозят сурово,А манят в глубину свою…

(24–25 апреля 1855)

Памяти <Асенков>ой*

В тоске по юности моейИ в муках разрушеньяПрошедших невозвратных днейПрипомнив впечатленья.Одно из них я полюбилБудить в душе суровой,Одну из множества могилОплакал скорбью новой…Я помню: занавесь взвилась,Толпа угомонилась —И ты на сцену в первый раз,Как светлый день, явилась.Театр гремел: и дилетант,И скептик хладнокровныйТвое искусство, твой талантПочтили данью ровной.И точно, мало я видалКрасивее головок;Твой голос ласково звучал,Твой каждый шаг был ловок;Дышали милые чертыСчастливым детским смехом…Но лучше б воротилась тыСо сцены с неуспехом!Увы, наивна ты была,Вступая за кулисы, —Ты благородно понялаПризвание актрисы:Исканья старых богачейИ молодых нахаловКуплеты бледных рифмачейИ вздохи театралов —Ты всё отвергла… ЗаперласьТы феей недоступной —И вся искусству предаласьДушою неподкупной.И что ж? обижены тобой,Лишенные надежды,Отмстить решились клеветойБездушные невежды!Переходя из уст в уста,Коварна и бесчестна,Крылатым змеем клеветаНосилась повсеместно —И всё заговорило вдруг…Посыпались упреки,Стихи и письма, и подругНетонкие намеки…Душа твоя была нежна,Прекрасна, как и тело,Клевет не вынесла она,Врагов не одолела!Их говор лишь тогда затих,Как смерть тебя сразила…Ты до последних дней своихСо сцены не сходила.В сознаньи светлой красотыИ творческого чувстваВосторг толпы любила ты,Любила ты искусство,Любила славу… Твой закатБыл странен и прекрасен:Горел огнем глубокий взгляд,Пронзителен и ясен;Пылали щеки; голос сталБогаче страстью нежной…Увы! Театр рукоплескалС тоскою безнадежной!Сама ты знала свой удел,Но до конца, как преждеТвой голос, погасая, пелО счастье и надежде.Не так ли звездочка в ночи,Срываясь, упадаетИ на лету свои лучиПоследние роняет?..

(Ноябрь 1854, апрель 1855)

Извозчик*

1

Парень был Ванюха ражий,Рослый человек, —Не поддайся силе вражей,Жил бы долгий век.Полусонный по природе,Знай зевал в кулакИ название в народеПолучил: вахлак!Правда, с ним случилось диво,Как в Грязной стоял:Ел он мало и лениво,По ночам не спал…Всё глядит, бывало в обаВ супротивный дом:Там жила его зазноба —Кралечка лицом!Под ворота словно птичкаВылетит с гнезда,Белоручка, белоличка…Жаль одно: горда!Прокатив ее, учтивоОн ей раз сказал:«Вишь, ты больно тороплива», —И за ручку взял…Рассердилась: «Не позволю!Полно — не замай!Прежде выкупись на волю,Да потом хватай!»Поглядел за нею Ваня,Головой тряхнул:«Не про нас ты, — молвил, — Таня», —И рукой махнул…Скоро лето наступило,С барыней своейТаня в Тулу укатила.Ванька стал умней:Он по прежнему порядкуПолюбил чаек,Наблюдал свою лошадку,Добывал оброк,Пил умеренно горелку,Знал копейке вес,Да какую же проделкуСочинил с ним!..

2

Раз купец ему попалсяИз родимых мест;Ванька с ним с утра каталсяДо вечерних звезд.А потом наелся плотно,Обрядил коняИ улегся беззаботноДо другого дня…Спит и слышит стук в ворота.Чу! шумят, встают…Не пожар ли? вот забота!Чу! к нему идут.Он вскочил, как заяц сгонныйВидит: с фонаремПеред ним хозяин сонныйС седоком-купцом.«Санки где твои, детина?Покажи ступай!» —Говорит ему купчина —И ведет в сарай…Помутился ум у Вани,Он как лист дрожал…Поглядел купчина в саниИ, крестясь, сказал:«Слава богу! слава богу!Цел мешок-то мой!Не взыщите за тревогу —Капитал большой.Понимаете, с походомБудет тысяч пять…»И купец перед народомДеньги стал считать…И пока рубли звенели,Поднялся весь дом —Ваньки сонные глядели,Оступя кругом.«Цело всё!» — сказал купчина,Парня подозвал:«Вот на чай тебе полтина!Благо ты не знал:Серебро-то не бумажки,Нет приметы, брат;Мне ходить бы без рубашки,Ты бы стал богат —Да господь-то справедливыйПопугал шутя…»И ушел купец счастливый,Под мешком кряхтя…Над разиней поглумилисьИ опять легли,А как утром пробудилисьИ в сарай пришли,Глядь — и обмерли с испугу…Ни гугу — молчат;Показали вверх друг другуИ пошли назад…Прибежал хозяин бледный,Вся сошлась семья:«Что такое?..» Ванька бедный —Бог ему судья! —Совладать с лукавым бесом,Видно, не сумел:Над санями под навесомНа вожжах висел!А ведь был детина ражий,Рослый человек, —Не поддайся силе вражей,Жил бы долгий век…

(Весна 1855)

Влас*

В армяке с открытым воротом,С обнаженной головой,Медленно проходит городомДядя Влас — старик седой.На груди икона медная:Просит он на божий храм, —Весь в веригах, обувь бедная,На щеке глубокий шрам;Да с железным наконешникомПалка длинная в руке…Говорят, великим грешникомБыл он прежде. В мужикеБога не было: побоямиВ гроб жену свою вогнал;Промышляющих разбоями,Конокрадов укрывал;У всего соседства бедногоСкупит хлеб, а в черный годНе поверит гроша медного,Втрое с нищего сдерет!Брал с родного, брал с убогого,Слыл кащеем-мужиком;Нрава был крутого, строгого…Наконец и грянул гром!Власу худо; кличет знахаря —Да поможешь ли тому,Кто снимал рубашку с пахаря,Крал у нищего суму?Только пуще всё неможется.Год прошел — а Влас лежит,И построить церковь божится,Если смерти избежит.Говорят, ему видениеВсё мерещилось в бреду:Видел света преставление,Видел грешников в аду,Мучат бесы их проворные,Жалит ведьма-егоза.Ефиопы — видом черныеИ как углие глаза,Крокодилы, змии, скорпииПрипекают, режут, жгут..Воют грешники в прискорбии,Цепи ржавые грызут.Гром глушит их вечным грохотом,Удушает лютый смрад,И кружит над ними с хохотомЧерный тигр шестокрылат.Те на длинный шест нанизаны,Те горячий лижут пол…Там, на хартиях написаны,Влас грехи свои прочел…Влас увидел тьму кромешнуюИ последний дал обет…Внял господь — и душу грешнуюВоротил на вольный свет.Роздал Влас свое имение,Сам остался бос и голИ сбирать на построениеХрама божьего пошел.С той поры мужик скитаетсяВот уж скоро тридцать лет,Подаянием питается —Строго держит свой обет.Сила вся души великаяВ дело божие ушла,Словно сроду жадность дикаяНепричастна ей была…Полон скорбью неутешною,Смуглолиц, высок и прям,Ходит он стопой неспешноюПо селеньям, городам.Нет ему пути далекого:Был у матушки Москвы,И у Каспия широкого,И у царственной Невы.Ходит с образом и с книгою,Сам с собой всё говоритИ железною веригоюТихо на ходу звенит.Ходит в зимушку студеную,Ходит в летние жары,Вызывая Русь крещенуюНа посильные дары; —И дают, дают прохожие…Так из лепты трудовойВырастают храмы божииПо лицу земли родной…

Наследство*

Скончавшись, старый инвалидОставил странное наследство:Кем, сколько раз, когда был битДо дней преклонных с малолетства, —Он всё под цифрами писалВ тетрадку — с толком и раченьемИ после странный свой журналЧитал с душевным умиленьем.Так я люблю воспоминатьО днях и чувствах пережитых,Читая пыльную тетрадьМоих стихов — давно забытых…

«Чуть-чуть не говоря: ты сущая ничтожность…»*

Чуть-чуть не говоря: «Ты сущая ничтожность!»,Стихов моих печатный судияСоветует большую осторожностьВ употребленьи буквы «я».Винюсь: ты прав, усердный мой ценительИ общих мест присяжный расточитель, —Против твоей я публики грешу,Но только я не для нее пишу.Увы! писать для публики, для света —Удел не русского поэта…Друзья мои по тяжкому труду,По Музе гордой и несчастной,Кипящей злобою безгласной!Мою тоску, мою бедуПою для вас… Не правда ли, отрадноНесчастному несчастие в другом?Кто болен сам, тот весело и жадноВнимает вести о больном…

«Зачем насмешливо ревнуешь…»*

Зачем насмешливо ревнуешь,Зачем, быть может, негодуешь,Что музу темную моюЯ прославляю и пою?Не знаю я тесней союза,Сходней желаний и страстей —С тобой, моя вторая муза,У музы юности моей!Ты ей родная с колыбели…Не так же ль в юные летаИ над тобою тяготелиЗабота, скорбь и нищета?Ты под своим родимым кровомВрагов озлобленных нашлаИ в отчуждении суровомПечально детство провела.Ты в жизнь невесело вступила…Ценой страданья и борьбы,Ценой кровавых слез купилаТы каждый шаг своей судьбы.Ты много вынесла гонений,Суровых бурь, враждебных встреч,Чтобы святыню убеждений,Свободу сердца уберечь.Но, устояв душою твердой,Несокрушимая в борьбе,Нашла ты в ненависти гордойОпору прочную себе.Ты так встречаешь испытанья,Так презираешь ты людей,Как будто люди и страданьяСлабее гордости твоей.И говорят: ценою чувства,Ценой душевной теплотыПрезренья страшное искусствоИ гордый смех купила ты.Нет, грудь твоя полна участья!..Когда порой снимаешь тыЛичину гордого бесстрастья,Неумолимой красоты,Когда скорбишь, когда рыдаешьВ величьи слабости твоей —Я знаю, как ты проклинаешь,Как ненавидишь ты людей!В груди, трепещущей любовью,Вражда бесплодно говорит,И сердце, обливаясь кровью,Чужою скорбию болит.Не дикий гнев, не жажда мщеньяВ душе скорбящей разлита —Святое слово всепрощеньяЛепечут слабые уста.Так, помню, истощив напрасноВсё буйство скорби и страстей,Смирялась кротко и прекрасноВдруг Муза юности моей.Слезой увлажнены ланиты,Глаза поникнуты к земле,И свежим тернием увитыйВенец страданья на челе…

Секрет*(Опыт современной баллады)

1

В счастливой Москве, на Неглинной,Со львами, с решеткой кругом,Стоит одиноко старинный,Гербами украшенный дом.Он с роскошью барской построен,Как будто векам напоказ;А ныне в нем несколько боенИ с юфтью просторный лабаз.Картофель да кочни капустыРастут перед ним на грядах;В нем лучшие комнаты пусты,И мебель, и бронза — в чехлах.Не ведает мудрый владелецТщеславья и роскоши нег;Он в собственном доме пришелецЗанявший в конуре ночлег.В его деревянной пристройкеСвеча одиноко горит;Скупец умирает на койкеИ детям своим говорит:

2

«Огни зажигались вечерние,Выл ветер и дождик мочил,Когда из Полтавской губернииЯ в город столичный входил.В руках была палка предлинная,Котомка пустая на ней,На плечах шубенка овчинная,В кармане пятнадцать грошей.Ни денег, ни званья, ни племени,Мал ростом и с виду смешон,Да сорок лет минуло времени —В кармане моем миллион!И сам я теперь благоденствую,И счастье вокруг себя лью:Я нравы людей совершенствую,Полезный пример подаю.Я сделался важной персоною,Пожертвовав тысячу в год:Имею и Анну с короною,И звание друга сирот.Но дни наступили унылые,Смерть близко — спасения нет!И время вам, детушки милые,Узнать мой великий секрет.Квартиру я нанял у дворника,Дрова к постояльцам таскал;Подбился к дочери шорникаИ с нею отца обокрал;Потом и ее, бестолковую,За нужное счел обокрастьИ в практику бросился новую —Запрегся в питейную часть.Потом…»

3

Вдруг лицо потемнело,Раздался мучительный крик —Лежит, словно мертвое тело,И больше ни слова старик!Но, видно секрет был угадан,Сынки угодили в отца:Старик еще дышит на ладанИ ждет боязливо конца,А дети гуляют с ключами.Вот старший в шкатулку проник!Старик осадил бы словами —Нет слов: непокорен язык!В меньшом родилось подозренье,И ссора кипит о ключах —Не слух бы тут нужен, не зренье,А сила в руках и ногах:Воспрянул бы, словно из гроба,И словом и делом могуч —Смирились бы дерзкие обаИ отдали б старому ключ.Но брат поднимает на братаПреступную руку свою…И вот тебе, коршун, наградаЗа жизнь воровскую твою!

<1851>, весна 1855

«Праздник жизни — молодости годы…»*

Праздник жизни — молодости годы —Я убил под тяжестью трудаИ поэтом, баловнем свободы,Другом лени — не был никогда.Если долго сдержанные муки,Накипев, под сердце подойдут,Я пишу: рифмованные звукиНарушают мой обычный труд.Всё ж они не хуже плоской прозыИ волнуют мягкие сердца,Как внезапно хлынувшие слезыС огорченного лица.Но не льстясь, чтоб в памяти народнойУцелело что-нибудь из них…Нет в тебе поэзии свободной,Мой суровый, неуклюжий стих!Нет в тебе творящего искусства…Но кипит в тебе живая кровь,Торжествует мстительное чувство,Догорая, теплится любовь, —Та любовь, что добрых прославляет,Что клеймит злодея и глупцаИ венком терновым наделяетБеззащитного певца…

(Весна 1855)

«Безвестен я. Я вами не стяжал…»*

Безвестен я. Я вами не стяжалНи почестей, ни денег, ни похвал,Стихи мои — плод жизни несчастливой,У отдыха похищенных часов,Сокрытых слез и думы боязливой;Но вами я не восхвалял глупцов,Но с подлостью не заключал союза,Нет! свой венец терновый приняла,Не дрогнув, обесславленная МузаИ под кнутом без звука умерла.

(Весна 1855)

«Тяжелый крест достался ей на долю…»*

Тяжелый крест достался ей на долю:Страдай, молчи, притворствуй и не плачь;Кому и страсть, и молодость, и волю —Всё отдала, — тот стал ее палач!Давно ни с кем она не знает встречи;Угнетена, пуглива и грустна,Безумные, язвительные речиБезропотно выслушивать должна:«Не говори, что молодость сгубилаТы, ревностью истерзана моей;Не говори!.. близка моя могила,А ты цветка весеннего свежей!Тот день, когда меня ты полюбилаИ от меня услышала: люблю —Не проклинай! близка моя могила:Поправлю всё, всё смертью искуплю!Не говори, что дни твои унылы,Тюремщиком больного не зови:Передо мной — холодный мрак могилы,Перед тобой — объятия любви!Я знаю: ты другого полюбила,Щадить и ждать наскучило тебе…О, погоди! близка моя могила —Начатое и кончить дай судьбе!..»Ужасные, убийственные звуки!..Как статуя прекрасна и бледна,Она молчит, свои ломая руки…И что сказать могла б ему она?..

(Весна 1855)

Последние элегии*

1

Душа мрачна, мечты мои унылы,Грядущее рисуется темно.Привычки, прежде милые, постыли,И горек дым сигары. Решено!Не ты горька, любимая подругаНочных трудов и одиноких дум, —Мой жребий горек. Жадного недугаЯ не избег. Еще мой светел ум,Еще в надежде глупой и послушнойНе ищет он отрады малодушной,Я вижу всё… А рано смерть идет,И жизни жаль мучительно. Я молод,Теперь поменьше мелочных заботИ реже в дверь мою стучится голод:Теперь бы мог я сделать что-нибудь.Но поздно!.. Я, как путник безрассудный,Пустившийся в далекий, долгий путь,Не соразмерив сил с дорогой трудной:Кругом всё чуждо, негде отдохнуть,Стоит он, бледный, средь большой дороги.Никто его не призрел, не подвез:Промчалась тройка, проскрипел обоз —Всё мимо, мимо!.. Подкосились ноги,И он упал… Тогда к нему толпойСойдутся люди — смущены, унылы,Почтят его ненужною слезойИ подвезут охотно — до могилы…

(январь или февраль 1853 г.)

2

Я рано встал, недолги были сборы,Я вышел в путь, чуть занялась заря;Переходил я пропасти и горы,Переплывал я реки и моря;Боролся я, один и безоружен,С толпой врагов; не унывал в бедеИ не роптал. Но стал мне отдых нужен —И не нашел приюта я нигде!Не раз, упав лицом в сырую землю,С отчаяньем, голодный, я твердил:«По силам ли, о боже! труд подъемлю?» —И снова шел, собрав остаток сил.Всё ближе и знакомее дорога,И пройдено всё трудное в пути!Главы церквей сияют впереди —Недалеко до отчего порога!Насмешливо сгибаясь и кряхтяПод тяжестью сумы своей дырявой,Алчбы и жажды бедное дитя,Голодный труд, попутчик мой лукавый,Уж прочь идет: теперь нам розный путь.Вперед, вперед! Но изменили силы —Очнулся я на рубеже могилы…И некому и нечем помянуть!Настанет утро — солнышко осветитБездушный труп… Всё будет решено!И в целом мире сердце лишь одно —И то едва ли — смерть мою заметит…

(между 1853 и 1855)

3

Пышна в разливе гордая река,Плывут суда, колеблясь величаво,Просмолены их черные бока,Над ними флаг, на флаге надпись: слава!Толпы народа берегом бегут,К ним приковав досужее вниманье,И, шляпами размахивая, шлютПловцы родному берегу прощанье, —И вмиг оно подхвачено толпой,И дружно берег весь ему ответит.Но тут же, опрокинутый волной,Погибни челн — и кто его заметит?А если и раздастся дикий стонНа берегу — внезапный, одинокой,За криками не будет слышен онИ не дойдет до дна реки глубокой…Подруга темной участи моей!Оставь скорее берег, озаренныйГорячим блеском солнечных лучейИ пестрою толпою оживленный, —Чем солнце ярче, люди веселей,Тем сердцу сокрушенному больней!

(между 21 мая и 7 июня 1855)

«Еще скончался честный человек…»*

Еще скончался честный человек,А отчего? Бог ведает единый!В наш роковой и благодушный векДля смерти более одной причиной.Не от одних завалов и простудИ на Руси теперь уж люди мрут…Понятна нам трагическая повестьСвершившего злодейство, — если онУмрет, недугом тайным поражен,Мы говорим: его убила совесть.Но нас не поражает человек,На дело благородное рожденныйИ грустно проводящий темный векВ бездействии, в работе принужденнойИли в разгуле жалком; кто желалСлужить Добру, для ближнего трудитьсяИ в жажде дела сам себя ломал,Готовый на немногом помириться,Но присмирел и руки опустилВ сознании своих напрасных сил —Успев, как говорят, перебеситься!Не понимаем мы глубоких мук,Которыми болит душа иная,Внимая в жизни вечно ложный звукИ в праздности невольной изнывая.Нам юноша, стремящийся к добру,Смешон — восторженностью странной,А зрелый муж, поверженный в хандру,Смешон — тоскою постоянной.Покорствуя решению судьбы,Не ищет он обидных сожалений,И мы не видим внутренней борьбы,Ни слез его, ни тайных угрызений,И ежели сразит его судьба,Нам смерть его покажется случайной,И никому не интересной тайнойОстанется сокрытая борьба,Убившая страдальца…

Карета*

О филантропы русские! Бог с вами!Вы непритворно любите народ,А ездите с огромными гвоздями,Чтобы впотьмах усталый пешеходИли шалун мальчишка, кто случится,Вскочивши на запятки, заплатилУвечьем за желанье прокатитьсяЗа вашим экипажем…

(Между 21 мая и 7 июня 1855)

«Фантазии недремлющей моей…»*

Фантазии недремлющей моейИ опыта мучительного дети,Вы — планы тысячи поэм и повестей —Вы нерожденные должны погибнуть в Лете.

(Лето 1855)

На Родине*

Роскошны вы, хлеба заповедныеРодимых нив, —Цветут, растут колосья наливные,А я чуть жив!Ах, странно так я создан небесами,Таков мой рок,Что хлеб полей, возделанных рабами,Нейдет мне впрок!

Лето 1855

«Ты меня отослала далеко…»*

Ты меня отослала далекоОт себя — говорила мне ты,Что я буду спокоен глубоко,Убежав городской суеты.Это, друг мой, пустая химера —И как поздно я понял ее.Друг, во мне поколеблена вераВ благородное сердце твое.

(Лето 1855)

«О, не склоняй победной головы…»*

О, не склоняй победной головыВ унынии, разумный сын отчизны.Не говори: погибли мы. Увы! —Бесплодна грусть, напрасны укоризны.

(29 августа 1855)

Гадающей невесте*

У него прекрасные манеры,Он не глуп, не беден и хорош,Что гадать? ты влюблена без мерыИ судьбы своей ты не уйдешь.Я могу сказать и без гаданья:Если сердце есть в его груди —Ждут тебя, быть может, испытанья,Но и счастье будет впереди…Не из тех ли только он бездушных,Что в столице много встретишь ты,Одному лишь голосу послушных —Голосу тщеславной суеты?Что гордятся ровностью пробора,Щегольски обутою ногой,Потеряв сознание позораЖизни дикой, праздной и пустой?Если так — плоха порука счастью!Как бы чудно ты не расцвела,Ни умом, ни красотой, ни страстьюНе поправишь рокового зла.Он твои пленительные взоры,Нежность сердца, музыку речей —Всё отдаст за плоские рессорыИ за пару кровных лошадей!

(8 сентября 1855)

В больнице*

Вот и больница. Светя показалВ угол нам сонный смотритель.Трудно и медленно там угасалЧестный бедняк сочинитель.Мы попрекнули невольно его,Что, заблуждавшись в столице,Не известил он друзей никого,А приютился в больнице…«Что за беда, — он шутя отвечал: —Мне и в больнице покойно.Я всё соседей моих наблюдал:Многое, право, достойноГоголя кисти. Вот этот субъект,Что меж кроватями бродит, —Есть у него превосходный проект,Только — беда! — не находитДенег… а то бы давно превращалОн в бриллианты крапиву.Он покровительство мне обещалИ миллион на разживу!Вот старикашка актер: на людейИ на судьбу негодует;Перевирая, из старых ролейВсюду двустишия сует;Он добродушен, задорен и милЖалко — уснул (или умер?),А то бы, верно, он вас посмешил…Смолк и семнадцатый нумер!А как он бредил деревней своей,Как, о семействе тоскуя,Ласки последней просил у детей,А у жены поцелуя!Не просыпайся же, бедный больной!Так в забытьи и умри ты…Очи твои не любимой рукой —Сторожем будут закрыты!Завтра дежурные нас обойдут,Саваном мертвых накроют,Счетом в мертвецкий покой отнесут,Счетом в могилу зароют.И уж тогда не являйся жена,Чуткая сердцем, в больницу —Бедного мужа не сыщет она,Хоть раскопай всю столицу!Случай недавно ужасный тут был:Пастор какой-то немецкийК сыну приехал — и долго ходил…„Вы поищите в мертвецкой“, —Сторож ему равнодушно сказал;Бедный старик пошатнулся,В страшном испуге туда побежал,Да, говорят, и рехнулся!Слезы ручьями текут по лицу,Он между трупами бродит:Молча заглянет в лицо мертвецу,Молча к другому подходит…Впрочем, не вечно чужою рукойЗдесь закрываются очи.Помню: с прошибленной в кровь головойК нам привели среди ночиСтарого вора — в остроге егоБуйный товарищ изранил.Он не хотел исполнять ничего,Только грозил и буянил.Наша сиделка к нему подошла,Вздрогнула вдруг — и ни слова…В странном молчаньи минута прошла:Смотрят один на другого!Кончилось тем, что угрюмый злодей,Пьяный, обрызганный кровью,Вдруг зарыдал — перед первой своей,Светлой и честной любовью.(Смолоду знали друг друга они…)Круто старик изменился:Плачет да молится целые дни,Перед врачами смирился.Не было средства, однако, помочь…Час его смерти был странен(Помню я эту печальную ночь):Он уже был бездыханен,А всепрощающий голос любви,Полный мольбы бесконечной,Тихо над ним раздавался: „Живи,Милый, желанный, сердечный!“Всё, что имела она, продала —С честью его схоронила.Бедная! как она мало жила!Как она много любила!А что любовь ей дала, кроме бед,Кроме печали и муки?Смолоду — стыд, а на старости лет —Ужас последней разлуки!..Есть и писатели здесь, господа.Вот, посмотрите: украдкой,Бледен и робок, подходит сюдаЮноша с толстой тетрадкой.С юга пешком привела его страстьВ дальнюю нашу столицу —Думал бедняга в храм славы попасть —Рад, что попал и в больницу!Всем он читал свой ребяческий бредБыло тут смеху и шуму!Я лишь один не смеялся… о, нет!Думал я горькую думу.Братья-писатели! в нашей судьбеЧто-то лежит роковое:Если бы все мы, не веря себе,Выбрали дело другое —Не было б, точно, согласен и я,Жалких писак и педантов —Только бы не было также, друзья,Скоттов, Шекспиров и Дантов!Чтоб одного возвеличить, борьбаТысячи слабых уносит —Даром ничто не дается: судьбаЖертв искупительных просит».Тут наш приятель глубоко вздохнул,Начал метаться тревожно;Мы посидели, пока он уснул, —И разошлись осторожно…

<Первая половина 1855>

Забытая деревня*

У бурмистра Власа бабушка НенилаПочинить избенку лесу попросила.Отвечал: «Нет лесу, и не жди — не будет!»— «Вот приедет барин — барин нас рассудит,Барин сам увидит, что плоха избушка,И велит дать лесу», — думает старушка.

Кто-то по соседству, лихоимец жадный,У крестьян землицы косячок изрядныйОттягал, отрезал плутовским манером.«Вот приедет барин: будет землемерам! —Думают крестьяне. — Скажет барин слово —И землицу нашу отдадут нам снова».

Полюбил Наташу хлебопашец вольный,Да перечит девке немец сердобольный,Главный управитель. «Погодим, Игнаша,Вот приедет барин!» — говорит Наташа.Малые, большие — дело чуть за спором —«Вот приедет барин!» — повторяют хором…

Умерла Ненила; на чужой землицеУ соседа-плута — урожай сторицей;Прежние парнишки ходят бородатыХлебопашец вольный угодил в солдаты,И сама Наташа свадьбой уж не бредит…Барина всё нету… барин всё не едет!

Наконец однажды середи дорогиШестернею цугом показались дроги:На дрогах высокий гроб стоит дубовый,А в гробу-то барин; а за гробом — новый.Старого отпели, новый слезы вытер,Сел в свою карету — и уехал в Питер.

(2 сентября 1855)

«Замолкни, муза мести и печали!..»*

Замолкни, Муза мести и печали!Я сон чужой тревожить не хочу,Довольно мы с тобою проклинали.Один я умираю — и молчуК чему хандрить, оплакивать потери?Когда б хоть легче было от того!Мне самому, как скрип тюремной двери,Противны стоны сердца моего.Всему конец. Ненастьем и грозоюМой темный путь недаром омрача,Не просветлеет небо надо мною,Не бросит в душу теплого луча…Волшебный луч любви и возрожденья!Я звал тебя — во сне и наяву,В труде, в борьбе, на рубеже паденьяЯ звал тебя, — теперь уж не зову!Той бездны сам я не хотел бы видеть,Которую ты можешь осветить…То сердце не научится любить,Которое устало ненавидеть.

(3 декабря 1855)

«Где твое личико смуглое…»*

Где твое личико смуглоеНынче смеется, кому?Эх, одиночество круглое!Не посулю никому!А ведь, бывало, охотноШла ты ко мне вечерком;Как мы с тобой беззаботноВеселы были вдвоем!Как выражала ты живоМилые чувства свои!Помнишь, тебе особливоНравились зубы мои;Как любовалась ты ими,Как целовала любя!Но и зубами моимиНе удержал я тебя…

Демону*

Где ты, мой старый мучитель,Демон бессонных ночей?Сбился я с толку, учитель,С братьей болтливой моей.Дуешь, бывало, на пламя —Пламя пылает сильней,Краше волнуется знамяЮности гордой моей.Прямо ли, криво ли вижу;Только душою киплю:Так глубоко ненавижу,Так бескорыстно люблю!Нынче я всё понимаю,Всё объяснить я хочу,Всё так охотно прощаю,Лишь неохотно молчу.Что же со мною случилось?Как разгадаю себя?Всё бы тотчас объяснилось,Да не докличусь тебя!Способа ты не находишьСладить с упрямой душой?Иль потому не приходишь,Что уж доволен ты мной?