Том 1. Стихотворения 1838-1855 - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 4

Dubia

1841

Толк с новым годом*

Здравствуй, братец новый год!Ну садись-ка, потолкуем,Как с тобою мы надуемПравославный наш народ.Нынче люди — бог их знает —Мудрено себя ведут.Сидор Карпа надувает,Смотришь — Сидор сам надут…Перепутаются мыслиОт вседневной кутерьмы,Хоть по алгебре расчисли —Всё внакладе мы да мы.Издадим-ка два журнала,Слепим бричку без осейДа наделаем из салаВосковых себе свечей.А чтоб в люди выйти разом,Ярко мы осветим газомГлупости своих друзей.Для детей составим книги(Ведь на них теперь расход)И на акциях до РигиСмело пустим весоход…Иногда же, так, от скуки,Гальванические штукиМожно будет отливать;Иль, приделав к шару крылья,В новый свет за кошенильюСтанем с выгодой летать;Иль давай, mon cher, писать,Не шутя, проект, ей-богу!Про железную дорогу,Хоть на Дон, в пример сказать.А когда об нас по мируЗашумит, мой друг, молва —Нам авось дадут квартируИ — казенные дрова!..

К N.N.*

Мой бедненький цветок в красе благоуханной,На радостной заре твоих весенних днейТебя, красавица, пришелец нежеланныйСорвал по прихоти своей.Расчетам суеты покорно уступая,Ты грустно отреклась мечтаний молодых —И вот тебя скует развалина живаяВ своих объятьях ледяных.Но ведь придет пора сердечного томленья,Желанья закипят в взволнованной крови,И жадно грудь твоя запросит наслажденьяВ горячке огненной любви.Мечта коварная твой жаркий бред обманет,И к ложу твоему полночною поройПрекрасный юноша невидимо предстанетВ разгаре силы молодой.И вся отдашься ты могучему влеченью,И обовьешь рукой созданье грез живых,Но призрак сладостный исчезнет в то мгновенье…И кто ж в объятиях твоих? —Старик… холодный труп!.. Тебе упреком грянут:«Зачем смущаешь ты бесчувственный покой?»И как мучительно, убийственно обманутВосторг души твоей больной.

(1841)

(Эльдорадо)

1844

Послание к соседу*

Гну пред тобою низко спинуЗа сладко-вкусный твой горох.Я им объелся! Я в восторгПришел!.. Как сахар, как малину,Я ел горошины твои.Отменно ты меня уважил!Я растолстел, я славно зажил,Я счастлив! Словно как любвиКраснокалеными устамиЯ отогрет! — и жизнь мояСветлостеклянными струямиБежит, как утлая ладья,Бежит проворно, звонко, прытко,И вот (подарок невелик,Но от души — не от избытка)Стихов отборных четверикТебе я шлю… На, ешь!.. Что? будет?..Авось придет тебе на вкус…А не придет — я не боюсь:Не выдаст друг и не осудит!Почтенный, добрый и прямой,Неприхотливый, не сердитый,Подарок старого пиитыТы примешь ласковой душой,Хоть он нелепый и пустой…

1845

Ода «Сон»*

(Подражание Василию Кирилловичу Тредьяковскому)

Покоясь спят все одре мягком на,Тем приятства вкушая от мягкого сна;С лирой лишь в руке не дремлет пиит;Того горит око и лира звенит;Хвалит он нощь, свет дневной запрудившу,В просвещенном же уме его родившую виршу…Некий Орфей как певал, ему так все внимали,Что мухи, жуки, журавли, граки и индейкиСкакали…

Обыкновенная история*(Из записок борзописца)

О, не верьте этому Невскому проспекту!..

. . . . . . . . . . . . . . .

Боже вас сохрани заглядывать дамам под шляпки. Как ни развевайся вдали плащ красавицы, я ни за что не пойду за нею любопытствовать. Далее, ради бога далее от фонаря! и скорее, сколько можно скорее, проходите мимо. Это счастие еще, если отделаетесь тем, что он зальет щегольской сюртук ваш вонючим своим маслом. Но и кроме фонаря всё дышит обманом. Он лжет во всякое время, этот Невский проспект, но более всего тогда, когда ночь сгущенной массою наляжет на него и отделит белые и палевые стены домов, когда весь город превратится в гром и блеск, мириады карет валятся с мостов, форейторы кричат и прыгают на лошадях и когда сам демон зажигает лампы для того только, чтобы показать всё не в настоящем виде.

Гоголь

Я на Невском проспекте гулялИ такую красавицу встретил,Что, как время прошло, не видал,И как нос мой отмерз, не заметил.Лишь один Бенедиктов бы могОписать надлежащим размеромЭту легкость воздушную ног,Как, назло господам кавалерам,Избегала их взоров она,Наклоняя лукаво головкуИ скользя, как по небу луна…Но нагнал я, счастливец! плутовку,Деликатно вперед забежал(А кругом ее публики пропасть)И «Куда вы идете?» — сказал,Победив(ши) врожденную робость.Ничего не сказала в ответ,Лишь надула презрительно губки,Но уж мне не четырнадцать лет:Понимаем мы эти поступки.Я опять: «Отчего ж вы со мнойНе хотите сказать ни словечка?Я влюблен и иду как шальной,И горит мое сердце, как свечка!»Посмотрела надменно и злоИ сердито сказала: «Отстаньте!»Слышу хохот за мной (дело шлоПри каком-то разряженном франте).Я озлился… и как устоять?На своем захотелось поставить…«Неужель безнадежно страдатьВек меня вы хотите заставить?» —Я сказал… и была не была!Руку взял… Размахнулася грозноИ такую злодейка далаОплеуху, что… вспомнить курьезно!Как, и сам разрешить не могу,Очутился я вмиг в Караванной.Все судил и рядил на бегуОб истории этой престранной,Дал досаде и страсти простор,Разгонял ерофеичем скукуИ всё щеку горячую терИ потом целовал свою руку —Милый след всё ловил на рукеИ весь вечер был тем озабочен…Ах!.. давно уж на бледной щекеНе бывало приятней пощечин!

Карп Пантелеич и Степанида Кондратьевна*

(Поэма в индийском вкусе)

Жил-был красавец, по имени Карп, ПантелеяСтарого сын, обладатель деревни Сопелок(Турово тож), трехаршинного роста детина,Толстый и красный, как грозды калины созрелой —Ягоды сочной, но горькой, — имел исполинскую силу,Так что в Сопелках героя, подобного Карпу,Не было, нет и не будет, — между мужикамиОн сиял, как сияет солнце между звездами.Раз на рогатину принял медведя, а волка,Жива и здрава, однажды в село притащилЗа полено;Храбро смотрел на широкое горло ведерной бутыли,Кашей набитый бурдюк поглощал как мельчайшуюПтичку,Крепкий мышцею, емкий гортанью, прекрасного полаПервый в Сопелках прельститель……Таков-тоКарп Пантелеевич был. Но, к несчастью, и слабостьТакже имел он великую: в карты играть былБезмерноСтрастен. — В это же время владел ВахрушовымОбширнымПенкин, Кондратий Степаныч, весьма благодушныйИ плотный мужчина.Долго бездетен он был и обет произнес предСудьбою. . . . .Только б судьбы всеблагие его наградилиСладким родительским счастьем, — и небо емуДаровалоТрех сыновей и дочь. Сыновья назывались: первыйСидор, Федор другой и Венедикт третий; а имяДочери было дано Степанида. Мальчики былиТощи и желты; звездой красоты расцвелаСтепанида.Прелесть ее прошла по губернии чудной молвою.Горничных девок и баб окруженная роем, как будтоСвежим венком, сияла меж них Степанида, сияла,Будто малина в крапиве. Не только в уезде,Даже в губернии самой, где лучшие женыОчи чаруют, подобной красы не видали:Прелесть ее могла привлечь и губернскихНадменных,Гордых чиновников в город уездный и дажеВ скромный приют деревенский.

Однажды, под вечер,Проса пригоршню похитив тихонько в амбаре(С доброю целью не грех иногда и похитить!),Дева идет к ручейку, где встречать уж издавнаГуси-любимцы привыкли кормилицу-деву…Весело корм шелушат с алебастровых ручекДобрые птицы дворные и вздор благодарный возводятК деве прекрасной, как будто любуяся ею.Только один и не ест и приветливой ласки не ищет.Тщетно к нему простирая обильную кормомДлань, подзывает его изумленная дева:Он не подходит. Вот она ближе к нему, а онДальше;Дева за ним — он всё дальше… и странноЕй показалось, что сделалось с гусем? «Постой же! —Думает, — я тебя так не оставлю, проказник; поймаюИ за побег накажу — накормлю хорошенько!»Просо за пазуху всыпав и платьице к верху поднявши(Был уже вечер, и небо обильно росилось),Ручки к нему простирает и ловит, как сернаВслед беглецу устремляясь и алые губки кусая,Полные милых упреков, в досаде. И вот уж накрыла;Вот уж готова схватить, но опять непокорныйВырвался, снова отшибся далеко — и снова,Стан распрямив серновидный, бежит утомленнаяДева.С версту и более так пробежала; но тщетныБыли усилья красавицы, силы уж ей изменяют,Дух занимается — хочет бежать и не может…Стала, кругом оглянулася. Вправо окраина леса,Дальше пространная нива, покрытая рожью;Налево…«Боже! какая картина!..» И скромно потупила очиРобкая дева и в страхе дыханье удерживать стала…

Влево была небольшая поляна, и кустыШли от нее далеко и с самим горизонтом сливались.С края же кустов (и вот что стыдливую деву смутило)Кто-то лежал, устремившись очами на небоИ выпуская дымок из коротенькой трубки с оправой.Был он красив: в голубую венгерку с кистямиЗатянут, обут в сапоги до колен и украшенЖелтой ермолкой с зеленою кистью; лежалаПара легавых собак близ него, и смотрелоСмерть наносящее дуло ружья из куста. УдалитьсяСилы собравшая дева хотела, но сноваСилы ей вдруг изменили — осталась и долго,Долго смотрела, забыв и стыдливость, и гуся,И всё, что ни есть на земле. В упоеньи,С сердцевластительным взором, с улыбкой, чарующей душу,Молча стояла, молча глядела и таяла тайнымПламенем… Вот бы идти — победила влеченьеСтрастное… Вдруг встрепенулся — подходитПрямо к охотнику гусь, распустив златоперыеКрылья,Дерзко крича и длинной главой помавая.Бросились псы, оглянулся охотник и видит:Сладкоприветная дева пред ним; как с небаСлетевшийАнгел, она прекрасна была, и прелесть любвиОкружалаНежные члены ее, жажду любви пробуждая.Муку любви почувствовал Карп при видеВолшебномСтройного стана ее; приподнялся и рухнулсяСноваОн на колени пред нею, и речь полилася потоком,Словно с горы сладкозвучные волны, словноИз бочкиМед искрометный на дно ендовы позлащенной.

Грусть и тоска воцарились в селе Вахрушове.Печальна,Бродит одна Степанида и тайную думает думу:После того, что сказал ей охотник, влюбленнаяДева,Словно как будто с собою расставшись, былаБеспрестанноС Карпом прекрасным. Ни вкусный крыжовник,Ни вишни,Ниже галушки ее не прельщают; то в землюВзоры потупит, то к милым Сопелкам (Турово тож)Их подниметС темной надеждой и с полной тяжкими вздохамиГрудью;Временем щеки — как жар, временем бледные; очиПолные слез, засохшие губы, и все в беспорядкеМысли, как волосы… День и ночь СтепанидаВздыхала,Слабая, томная; не было ей ни сна на постели,Ниже покоя на месте ином, и Кондратий Степаныч,Нежный родитель ее, услыхавши, что дочьСтепанида(Свой покой потеряла), обедать не мог, и простылиДаром ленивые щи, и вареники так простояли…К счастью, недолго тоска вострозубая грызлаЖителей добрых села Вахрушова. Однажды,Только что сели за стол и разрезали чудныйКашей набитый пирог, и главою семьи на тарелкуБыло уж взято три доли, и он, уж схватившиМощной рукою одну, обдававшую паром, разинулПасть и как тигр показал серо-желтые зубы, —Вдруг подлетела к крыльцу таратайка, и свахаВ комнату шасть. Изменилась в лице Степанида,Вон убежала в испуге. Сваха за ней быстро, какЗа робкойЛанию пес разъяренный, и вот СтепанидаС нею одной осталась одна, и тут, приосанясь,Сваха сказала почтительным голосом ей:«Степанида,Свет мой Кондратьевна! в Турове Карп Пантелеич,Барин добрейший, живет-поживает, и нетИ не будетВ свете красавца такого, — верь чести, не лгу я,Лопни глаза, расступись мать сыра земля, выгнийЗубы во рту до единого. Если б его ты женоюСтала, какой бы родился у вас постреленок…О, чудо!Выдь за него, осчастливь и его и себя ты навеки —Ты, тихонравная, сладкоприветная, добрая девка!Много на жизни людей повенчала я, многоВсяких даров и побой приняла за услуги,Много наделала жен и мужей, но донынеВстретить красавца такого, как он, не случалось.Краля червонная ты, а твой Карп ПантелеичПросто козырный король — выбирай, какойЛюбишь ты масти!»Так говорила злохитрая сваха. Меж тем Степанида,Слушая, радостно рдела; потом в ответПрошептала,Вся побледнев от любви: «Скажи ты то жеИ Карпу».Быстро оделася сваха, уселась опять в таратайку,Ехать в Сопелки велела и там, за графиномНастойки,Карпу влюбленному всё рассказала.Слушая жадно, почтенный сын Пантелея, рюмкуЗа рюмкой глотая,Радостно рдел… Благодарного полный восторга,Обнял старуху, сладко рыдая, и целую сотнюСобственной травли заячьих шкур подарил ейНа шубу…

Ода «Чай»*

(Подражание Василию Кирилловичу Тредьяковскому)

Смертных ты поишь, настоян горячей водой,Тем, чтоб согренье желудка дать той —Прекрасный, как оных древних сказок нектар,С ромом мешаясь, внутри ты производишь пожар,Что крутит в голове, входя в ту чрез брюхо,От чего красен нос и зело горит ухо —Палке подобно брошенной вверх, тогда воспаритСила та, что в пиите вирши творит.По дороге ль зимой ехавши, зябнет купец,Перву беседу с то(бо)й в ночлеге творит молодец;Полевой, за отчизну дерясь, офицерПривязан к тебе на такой же манер;Ловчий, под осень крутясь на полях,Без тебя прозябая, готов кричать — ах!Мудрости пускаясь умом в глубину,С теми ж профессор имеет привычку одну;Мы же, пииты, пиющие тя,Одами да чтим повседневно двумя.

1846

Ревность*

Есть мгновенья дум упорных,Разрушительно-тлетворных,Мрачных, буйных, адски-черных,Сих — опасных как чума —Расточительниц несчастья,Вестниц зла, воровок счастьяИ гасительниц ума!..Вот в неистовстве разбояВ грудь вломились, яро воя, —Все вверх дном! И целый адТам, где час тому назадЯрким, радужным алмазомПламенел твой светоч — разум!Где добро, любовь и мирПировали честный пир!Ад сей… В ком из земнородных,От степей и нив бесплодных,Сих отчаянных краев,Полных хлада и снегов —От Камчатки льдяноребройДо брегов отчизны доброй, —В ком он бурно не кипел?Кто его — страстей изъятый,Бессердечием богатый —Не восчествовать посмел?..Ад сей… ревностью он кинутВ душу смертного. РаздвинутДля него широкий путьВ человеческую грудь…Он грядет с огнем и треском,Он ласкательно язвит,Все иным, кровавым блескомОбольет — и превратитМир — в темницу, радость — в муку,Счастье — в скорбь, веселье — в скуку,Жизнь — в кладбище, слезы — в кровь,В яд и ненависть — любовь!Полон чувств огнепалящих,Вопиющих и томящих,Проживает человекВ страшный миг тот целый век!Венчан тернием, не миртом,Молит смерти — смерть бы рай!Но отчаяния спиртомНалит череп через край…Рай душе его смятенной —Разрушать и проклинать,И кинжалов всей вселеннойМало ярость напитать!!

Стихотворение, заимствованное из Шиллера и Гете*

Я герой!..Припеваючи житьИ шампанское пить,Завираться!Жребий мой:Вечеринки давать,И себя восхвалять,И стишки издавать,И собойВосхищаться!Верить одномуВкусу своему,Всех блаженней в мире,Всех несчастней быть;Но какое счастьеТак себя любить!..

Женщина, каких много*

Она росла среди перин, подушек,Дворовых девок, мамок и старушек,Подобострастных, битых и босых…Ее поддерживали с уваженьем,Ей ножки целовали с восхищеньем —В избытке чувств почтительно-немых.И вот подрос ребенок несравненный.Ее родитель, человек степенный,В деревне прожил ровно двадцать лет.Сложилась барышня; потом созрела…И стала на свободе жить без дела,Невыразимо презирая свет.Она слыла девицей идеальной:Имела взгляд, глубокий и печальный,Сидела под окошком по ночам,И на луну глядела неотвязно,Болтала лихорадочно, несвязно…Торжественно молчала по часам.Въедалася в немецкие книжонки,Влюблялася в прекрасные душонки —И тотчас отрекалась… навсегда…Благословляла, плакала, вздыхала,Пророчила, страдала… всё страдала!!!И пела так фальшиво, что беда.И вдруг пошла за барина простого,За русака дебелого, степного —. . . . . . . . . . . . . . .На мужа негодуя благородно,Ему детей рожала ежегодноИ двойней разрешилась наконец.Печальная, чувствительная ТеклаСвоих людей не без отрады секла,Играла в карточки до петухов,Гусями занималась да скотиной —И было в ней перед ее кончинойБез малого — четырнадцать пудов.

Русская песня*

«Что не весел, Ваня?В хоровод не встанешь?Шапки не заломишь?Песни не затянешь?Аль не снес, не добылБарину оброку?Подати казеннойНе преставил к сроку?Аль набор рекрутскийМолодца кручинит —Угодить боишьсяПод красную шапку?Аль душа-девица,Что прежде любила,С недругом спозналась?Ваньке изменила?»— «Оброк и с гостинцемБарину преставил;Подати казеннойЗа мной ни алтына;Не боюсь рекрутства —Брат пошел охотой;А душа-девицаМне не изменяла —Да ее-то, братцы,Сроду не бывало!..»

1850

<Из «сантиментального путешествия Ивана Чернокнижникова по петербургским дачам»>*

<1>

Ферапонт овчину дубилИ руку себе зашибил.Он стал овчину бранить,Когда руку стало сводить;А я скажу ему на то,Что он бранил ее ни за что!Так знай же ты, детина,Что может ушибить и овчина,Когда ты дуракИ делаешь не так.

<2>

О, если б мог я шар земнойСхватить озлобленной рукой, —Схватить… измять и бросить в ад!..Я был бы счастлив… был бы рад!..

<3>

Злодею выбиты все зубы,Порок достойно награжден.

<4> Другу Копернаумову

Люблю твой пламенный азарт,Когда, с небритой бородою,Накрывшись шляпою кривою,Идешь сражаться ты в бильярд,Когда ты с чашей пуншевойКружок друзей своих обходишьИ вензеля ногами водишьПред хладно-чинною толпой,Когда, вооружась бутылкой,На драку радостно спешишьИль стулом франта по затылкуКак бы перуном ты разишь!Так, удаль мне мила твоя,Твоим я видом восторгаюсь,И сам кием вооружаюсь,И в драку смело лезу я!

<5>

Была прекрасная погода —С злодеем ты гулять пошла,И все дивились на урода,С которым ты нежна была;И канареечного цветуЕго безвкуснейший жилетЯвлял осьмое чудо свету.Он был, казалось, средних лет,В его наружности холоднойНе замечалось и приметНи той осанки благородной,Ни энергии юных лет,Которые к твоим услугам —Твои покорные рабы —Мы предлагаем друг за другомПо воле сердца и судьбы…Скажи: ужель сей зверь небритыйТвоей душою овладел?Быть может, что вчера побитыйВ харчевне грязной он сидел?А нынче вдруг такой наградойОн наслаждается, глупец,Которая была б отрадойДля наших пламенных сердец.Каким достоинством сокрытымТебя сей зверь очаровал?Скажи, не глазом ли подбитым?Иль ядом лести и похвал?Иль против воли ты, Мария,Под гнетом роковой тоски,Небритого и злого змияСебе избрала в женихи?Но ты, быть может, непослушнаВеленьям матери своейИ, к злому зверю равнодушна,По сердцу жаждешь ты связей?..О, если так… узнай, что нынеТри сердца, полные тобой,Блуждают в мире, как в пустыне,Под гнетом страсти роковой.Внемли же страстные моленьяВлюбленных пламенных сердец!Но если ты без сожаленьяИдешь с злодеем под венец —О! Гнев наш будет дик и страшен!Где ты гуляешь с ним теперь,Лежать там будет бездыханен,Безгласен, мертв сей лютый зверь…А сами мы, сплетясь руками,Низринемся в пучину вод…И трупы хладные волнамиК ногам жестокой принесет!

<6>

Несчастный день! позорный день!День срама и стыда!Я вел себя как глупый пень,Да, да, да, да! да, да, да, да!Смотрите, рощи и поля,Меж вас идет колпак…Я был глупее журавля…Так, так, так, так! так, так, так, так!«Ты жалкий трус! ты жалкий трус!» —Она кричит вослед.К ней никогда не возвращусь…Нет, нет, нет, нет! нет, нет, нет, нет!

<7>

Нет, мало места здесь возвышенной натуре;Пойду я в дикий лес прислушиваться к буре!

1854

«Кто видит жизнь с одной карманной точки…»*

Кто видит жизнь с одной карманной точки,Кто туп и зол, и холоден, как лед,Кто норовит с печатной каждой строчкиВзимать такой или такой доход, —Тому горшок, в котором преет каша,Покажется полезней «Ералаша».Но кто не скрыл под маскою притворстваВеселых глаз и честного лица,Кто признает, что гений смехотворстваНисходит лишь на добрые сердца, —Тот, может быть, того и не осудит,Что в этом «Ералаше» есть и будет.

«Взирает он на жизнь сурово, строго…»*

. . . . . . . . . . . . . . .Взирает он на жизнь сурово, строго,И, глядя на него, подумать можно:(У! у него здесь) (надо указать на лоб)(много! много!)Солидный вид и страшный мрак во взоре,И на челе какой-то думы след,Отрывистость и сухость в разговоре…Да! Мудрецом его признает свет!Такая внешность — мудрости залогом,Без всякого сомненья, быть должна…Она ему способствует во многом,И уважение внушает всем она!..

1855

На Майкова (1855 года)*

Давно ли воспевал он прелести свободы?А вот уж цензором… начальством одобрен,Стал академиком и сочиняет оды,А наставительный всё не кидает тон.Неистово браня несчастную Европу,Дойдет он до того в развитии своем,Что станет лобызать он Дубельтову <->И гордо миру сам поведает о том.