Том 1. Стихотворения 1906-1920 - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 2

Стихотворения 1906–1916

«Не смейтесь вы над юным поколеньем…»

Не смейтесь вы над юным поколеньем!Вы не поймете никогда,Как можно жить одним стремленьем,Лишь жаждой воли и добра…Вы не поймете, как пылаетОтвагой бранной грудь бойца,Как свято отрок умирает,Девизу верный до конца!. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Так не зовите их домойИ не мешайте их стремленьям, —Ведь каждый из бойцов — герой!Гордитесь юным поколеньем!

<1906>

Маме («В старом вальсе штраусовском впервые…»)

В старом вальсе штраусовском впервыеМы услышали твой тихий зов,С той поры нам чужды все живыеИ отраден беглый бой часов.Мы, как ты, приветствуем закаты,Упиваясь близостью конца.Все, чем в лучший вечер мы богаты,Нам тобою вложено в сердца.К детским снам клонясь неутомимо,(Без тебя лишь месяц в них глядел!)Ты вела своих малюток мимоГорькой жизни помыслов и дел.С ранних лет нам близок, кто печален,Скучен смех и чужд домашний кров…Наш корабль не в добрый миг отчаленИ плывет по воле всех ветров!Все бледней лазурный остров — детство,Мы одни на палубе стоим.Видно грусть оставила в наследствоТы, о, мама, девочкам своим!

«Где-то маятник качался…»(отрывок)

Где-то маятник качался, голоса звучали пьяно.Преимущество мадеры я доказывал с трудом.Вдруг заметил я, как в пляске закружилися стаканы,Вызывающе сверкая ослепительным стеклом.Что вы, дерзкие, кружитесь, ведь настроен я не кротко.Я поклонник бога Вакха, я отныне сам не свой.А в соседней зале пели, и покачивалась лодка,И смыкались с плеском волны над уставшей головой

«Проснулась улица. Глядит, усталая…»

Проснулась улица. Глядит, усталаяГлазами хмурыми немых оконНа лица сонные, от стужи алые,Что гонят думами упорный сон.Покрыты инеем деревья черные, —Следом таинственным забав ночных,В парче сияющей стоят минорные,Как будто мертвые среди живых.Мелькает серое пальто измятое,Фуражка с венчиком, унылый ликИ руки красные, к ушам прижатые,И черный фартучек со связкой книг.Проснулась улица. Глядит, угрюмаяГлазами хмурыми немых окон.Уснуть, забыться бы с отрадной думою,Что жизнь нам грезится, а это — сон!

Март 1908

Лесное царство

Асе

Ты — принцесса из царства не светского,Он — твой рыцарь, готовый на все…О, как много в вас милого, детского,Как понятно мне счастье твое!В светлой чаше берез, где просветамиГолубеет сквозь листья вода,Хорошо обменяться ответами,Хорошо быть принцессой. О, да!Тихим вечером, медленно тающим,Там, где сосны, болото и мхи,Хорошо над костром догорающимГоворить о закате стихи;Возвращаться опасной дорогоюС соучастницей вечной — луной,Быть принцессой лукавой и строгоюЛунной ночью, дорогой лесной.Наслаждайтесь весенними звонами,Милый рыцарь, влюбленный, как паж,И принцесса с глазами зелеными, —Этот миг, он короткий, но ваш!Не смущайтесь словами нетвердыми!Знайте: молодость, ветер — одно!Вы сошлись и расстанетесь гордыми,Если чаши завидится дно.Хорошо быть красивыми, быстрымиИ, кострами дразня темноту,Любоваться безумными искрами,И как искры сгореть — на лету!

Таруса, лето 1908

В зале

Над миром вечерних виденийМы, дети, сегодня цари.Спускаются длинные тени,Горят за окном фонари,Темнеет высокая зала,Уходят в себя зеркала…Не медлим! Минута настала!Уж кто-то идет из угла.Нас двое над темной рояльюСклонилось, и крадется жуть.Укутаны маминой шалью,Бледнеем, не смеем вздохнуть.Посмотрим, что ныне творитсяПод пологом вражеской тьмы?Темнее, чем прежде, их лица, —Опять победители мы!Мы цепи таинственной звенья,Нам духом в борьбе не упасть,Последнее близко сраженье,И темных окончится власть.Мы старших за то презираем,Что скучны и просты их дни…Мы знаем, мы многое знаемТого, что не знают они!

Мирок

Дети — это взгляды глазок боязливых,Ножек шаловливых по паркету стук,Дети — это солнце в пасмурных мотивах,Целый мир гипотез радостных наук.Вечный беспорядок в золоте колечек,Ласковых словечек шепот в полусне,Мирные картинки птичек и овечек,Что в уютной детской дремлют на стене.Дети — это вечер, вечер на диване,Сквозь окно, в тумане, блестки фонарей,Мерный голос сказки о царе Салтане,О русалках-сестрах сказочных морей.Дети — это отдых, миг покоя краткий,Богу у кроватки трепетный обет,Дети — это мира нежные загадки,И в самих загадках кроется ответ!

«Месяц высокий над городом лег…»

Месяц высокий над городом лег,Грезили старые зданья…Голос ваш был безучастно-далек:— «Хочется спать. До свиданья».Были друзья мы иль были враги?Рук было кратко пожатье,Сухо звучали по камню шагиВ шорохе длинного платья.Что-то мелькнуло, — знакомая грусть,— Старой тоски переливы…Хочется спать Вам? И спите, и пустьСны Ваши будут красивы;Пусть не мешает анализ больнойВашей уютной дремоте.Может быть в жизни Вы тоже покойМуке пути предпочтете.Может быть Вас не захватит волна,Сгубят земные соблазны, —В этом тумане так смутно виднаЦель, а дороги так разны!Снами отрадно страдания гнать,Спящим не ведать стремленья,Только и светлых надежд им не знать,Им не видать возрожденья,Им не сложить за мечту головы, —Бури — герои достойны!Буду бороться и плакать, а ВыСпите спокойно!

В Кремле

Там, где мильоны звезд-лампадокГорят пред ликом старины,Где звон вечерний сердцу сладок,Где башни в небо влюблены;Там, где в тени воздушных складокПрозрачно-белы бродят сны —Я понял смысл былых загадок,Я стал поверенным луны.В бреду, с прерывистым дыханьем,Я все хотел узнать, до дна:Каким таинственным страданьямЦарица в небе преданаИ почему к столетним зданьямТак нежно льнет, всегда одна…Что на земле зовут преданьем, —Мне все поведала луна.В расшитых шелком покрывалах,У окон сумрачных дворцов,Я увидал цариц усталых,В глазах чьих замер тихий зов.Я увидал, как в старых сказках,Мечи, венец и древний герб,И в чьих-то детских, детских глазкахТот свет, что льет волшебный серп.О, сколько глаз из этих оконГлядели вслед ему с тоской,И скольких за собой увлек онТуда, где радость и покой!Я увидал монахинь бледных,Земли отверженных детей,И в их молитвах заповедныхЯ уловил пожар страстей.Я угадал в блужданьи взглядов:— «Я жить хочу! На что мне Бог?»И в складках траурных нарядовК луне идущий, долгий вздох.Скажи, луна, за что страдалиОни в плену своих светлиц?Чему в угоду погибалиРабыни с душами цариц,Что из глухих опочиваленРвались в зеленые поля?— И был луны ответ печаленВ стенах угрюмого Кремля.

Осень 1908. Москва

У гробика

Екатерине Павловне Пешковой

Мама светло разукрасила гробик.Дремлет малютка в воскресном наряде.Больше не рвутся на лобикРусые пряди;Детской головки, видавшей так мало,Круглая больше не давит гребенка…Только о радостном зналоСердце ребенка.Век пятилетний так весело прожит:Много проворные ручки шалили!Грези, никто не тревожит,Грези меж лилий…Ищут цветы к ней поближе местечко,(Тесно ей кажется в новой кровати).Знают цветы: золотое сердечкоБыло у Кати!

Последнее слово

Л.А.Т.

О, будь печальна, будь прекрасна,Храни в душе осенний сад!Пусть будет светел твой закат,Ты над зарей была не властна.Такой как ты нельзя обидеть:Суровый звук — порвется нить!Не нам судить, не нам винить…Нельзя за тайну ненавидеть.В стране несбывшихся гаданийЖивешь одна, от всех вдали.За счастье жалкое землиТы не отдашь своих страданий.Ведь нашей жизни вся отрадаК бокалу прошлого прильнуть.Не знаем мы, где верный путь,И не судить, а плакать надо.

Эпитафия («Забилась в угол, глядишь упрямо…»)

Л.А.Т.

На земле

— «Забилась в угол, глядишь упрямо…Скажи, согласна? Мы ждем давно».— «Ах, я не знаю. Оставьте, мама!Оставьте, мама. Мне все равно!»

В земле

— «Не тяжки ль вздохи усталой груди?В могиле тесной всегда ль темно?»— «Ах, я не знаю. Оставьте, люди!Оставьте, люди! Мне все равно!»

Над землей

— «Добро любила ль, всем сердцем, страстно?Зло — возмущало ль тебя оно?»— «О Боже правый, со всем согласна!Я так устала. Мне все равно!»

Даме с камелиями

Все твой путь блестящей залой зла,Маргарита, осуждают смело.В чем вина твоя? Грешило тело!Душу ты — невинной сберегла.Одному, другому, всем равно,Всем кивала ты с усмешкой зыбкой.Этой горестной полуулыбкойТы оплакала себя давно.Кто поймет? Рука поможет чья?Всех одно пленяет без изъятья!Вечно ждут раскрытые объятья,Вечно ждут: «Я жажду! Будь моя!»День и ночь признаний лживых яд…День и ночь, и завтра вновь, и снова!Говорил красноречивей словаТемный взгляд твой, мученицы взгляд.Все тесней проклятое кольцо,Мстит судьба богине полусветской…Нежный мальчик вдруг с улыбкой детскойЗаглянул тебе, грустя, в лицо…О любовь! Спасает мир — она!В ней одной спасенье и защита.Все в любви. Спи с миром, Маргарита…Все в любви… Любила — спасена!

Жертвам школьных сумерок

Милые, ранние веточки,Гордость и счастье земли,Деточки, грустные деточки,О, почему вы ушли?Думы смущает заветныеВаш неуслышанный стон.Сколько-то листья газетныеКроют безвестных имен!..Губы, теперь онемелые,Тихо шепнули: «Не то…»Смерти довериться, смелые,Что вас заставило, что?Ужас ли дум неожиданных,Душу зажегший вопрос,Подвигов жажда ль невиданных,Или предчувствие гроз, —Спите в покое чарующем!Смерть хороша — на заре!Вспомним о вас на пирующем,Бурно-могучем костре.— Правы ли на смерть идущие?Вечно ли будет темно?Это узнают грядущие,Нам это знать — не дано.

Сереже

Ты не мог смирить тоску свою,Победив наш смех, что ранит, жаля.Догорев, как свечи у рояля,Всех светлей проснулся ты в раю.И сказал Христос, отец любви:«По тебе внизу тоскует мама,В ней душа грустней пустого храма,Грустен мир. К себе ее зови».С той поры, когда желтеет лес,Вверх она, сквозь листьев позолоту,Все глядит, как будто ищет что-тоВ синеве темнеющих небес.И когда осенние цветыЛьнут к земле, как детский взгляд без смеха.С ярких губ срывается, как эхо,Тихий стон: «Мой мальчик, это я!»О, зови, зови сильней ее!О земле, где все — одна тревогаИ о том, как дивно быть у Бога,Все скажи, — ведь дети знают все!Понял ты, что жизнь иль смех, иль бред,Ты ушел, сомнений не тревожа…Ты ушел… Ты мудрый был, Сережа!В мире грусть. У Бога грусти нет!

Дортуар весной

Ане Ланиной

О весенние сны в дортуаре,О блужданье в раздумье средь спящих,Звук шагов, как нарочно, скрипящих,И тоска, и мечты о пожаре.Неспокойны уснувшие лица,Газ заботливо кем-то убавлен,Воздух прян и как будто отравлен,Дортуар — как большая теплица.Тихи вздохи. На призрачном светеВсе бледны. От тоски ль ожиданья,Оттого ль, что солгали гаданья,Но тревожны уснувшие дети.Косы длинны, а руки так тонки!Бред внезапный: «От вражеских пушекВойско турок…» Недвижны иконки,Что склонились над снегом подушек.Кто-то плачет во сне, не упрямо…Так слабы эти детские всхлипы!Снятся девочке старые липыИ умершая, бледная мама.Расцветает в душе небылица.Кто там бродит? Неспящая поздно?Иль цветок, воскресающий грозно,Что сгубила весною теплица?

Первое путешествие

«Плывите!» молвила Весна.Ушла земля, сверкнула пена,Диван-корабль в озерах снаПомчал нас к сказке Андерсена.Какой-то добрый ЧародейЕго из вод направил сонныхВ страну гигантских орхидей,Печальных глаз и рощ лимонных.Мы плыли мимо берегов,Где зеленеет Пальма Мира,Где из спокойных жемчуговДворцы, а башни из сапфира.Исчез последний снег зимы,Нам цвел душистый снег магнолий…Куда летим? Не знали мы!Да и к чему? Не все равно ли?Тянулись гибкие цветы,Как зачарованные змеи,Из просветленной темнотыМигали хитрые пигмеи…Последний луч давно погас,В краях последних тучек тая,Мелькнуло облачко-Пегас,И рыб воздушных скрылась стая,И месяц меж стеблей травыМелькнул в воде, как круг эмали…Он был так близок, но, увы —Его мы в сети не поймали!Под пестрым зонтиком чудес,Полны мечтаний затаенных,Лежали мы и страх исчезПод взором чьих-то глаз зеленых.Лилось ручьем на берегахВино в хрустальные графины,Служили нам на двух ногахКиты и грузные дельфины…Вдруг — звон! Он здесь! Пощады нет!То звон часов протяжно-гулок!Как, это папин кабинет?Диван? Знакомый переулок?Уж утро брезжит! Боже мой!Полу во сне и полу-бдеяПо мокрым улицам домойМы провожали Чародея.

Второе путешествие

Нет возврата. Уж поздно теперь.Хоть и страшно, хоть грозный и темный ты,Отвори нам желанную дверь,Покажи нам заветные комнаты.Красен факел у негра в руках,Реки света струятся зигзагами…Клеопатра ли там в жемчугах?Лорелея ли с рейнскими сагами?Может быть… — отворяй же скорейТайным знаком серебряной палочки! —Там фонтаны из слез матерей?И в распущенных косах русалочки?Не горящие жаждой уснуть —Как несчастны, как жалко-бездомны те!Дай нам в душу тебе заглянутьВ той лиловой, той облачной комнате!

Летом

— «Ася, поверьте!» и что-то дрожитВ Гришином деланном басе.Ася лукава и дальше бежит…Гриша — мечтает об Асе.Шепчутся листья над ним с ветерком,Клонятся трепетной нишей…Гриша глаза вытирает тайком,Ася — смеется над Гришей!

Самоубийство

Был вечер музыки и ласки,Все в дачном садике цвело.Ему в задумчивые глазкиВзглянула мама так светло!Когда ж в пруду она исчезлаИ успокоилась вода,Он понял — жестом злого жезлаЕе колдун увлек туда.Рыдала с дальней дачи флейтаВ сияньи розовых лучей…Он понял — прежде был он чей-то,Теперь же нищий стал, ничей.Он крикнул: «Мама!», вновь и снова,Потом пробрался, как в бреду,К постельке, не сказав ни словаО том, что мамочка в пруду.Хоть над подушкою икона,Но страшно! — «Ах, вернись домой!»…Он тихо плакал. Вдруг с балконаРаздался голос: «Мальчик мой!»В изящном узеньком конвертеНашли ее «прости»: «ВсегдаЛюбовь и грусть — сильнее смерти».Сильнее смерти… Да, о да!..

Вокзальный силуэт

Не знаю вас и не хочуТерять, узнав, иллюзий звездных.С таким лицом и в худших безднахБывают преданны лучу.У всех, отмеченных судьбой,Такие замкнутые лица.Вы непрочтенная страницаИ, нет, не станете рабой!С таким лицом рабой? О, нет!И здесь ошибки нет случайной.Я знаю: многим будут тайнойВаш взгляд и тонкий силуэт,Волос тяжелое кольцоИз-под наброшенного шарфа(Вам шла б гитара или арфа)И ваше бледное лицо.Я вас не знаю. Может бытьИ вы как все любезно-средни…Пусть так! Пусть это будут бредни!Ведь только бредней можно жить!Быть может, день недалеко,Я все пойму, что неприглядно…Но ошибаться — так отрадно!Но ошибиться — так легко!Слегка за шарф держась рукой,Там, где свистки гудят с тревогой,Стояли вы загадкой строгой.Я буду помнить вас — такой.

Ceваcтoполь. Пасха, 1909

«Как простор наших горестных нив…»

Как простор наших горестных нив,Вы окутаны грустною дымкой;Вы живете для всех невидимкой,Слишком много в груди схоронив.В вас певучий и мерный отлив,Не сродни вам с людьми поединки,Вы живете, с кристальностью льдинкиБесконечную ласковость слив.Я люблю в вас большие глаза,Тонкий профиль задумчиво-четкий,Ожерелье на шее, как четки,Ваши речи — ни против, ни за…Из страны утомленной луныВы спустились на тоненькой нитке.Вы, как все самородные слитки,Так невольно, так гордо скромны.За отливом приходит прилив,Тая, льдинки светлее, чем слезки,Потухают и лунные блестки,Замирает и лучший мотив…Вы ж останетесь той, что теперь,На огне затаенном сгорая,Вы чисты, и далекого раяВам откроется светлая дверь!

Нине

К утешениям друга-рояляТы ушла от излюбленных книг.Чей-то шепот в напевах возник,Беспокоя тебя и печаля.Те же синие летние дни,Те же в небе и звезды и тучки…Ты сомкнула усталые ручки,И лицо твое, Нина, в тени.Словно просьбы застенчивой ради,Повторился последний аккорд.Чей-то образ из сердца не стерт!..Все как прежде: портреты, тетради,Грустных ландышей в вазе цветы,Там мирок на диване кошачий…В тихих комнатках маленькой дачиВсе как прежде. Как прежде и ты.Детский взор твой, что грустно тревожит,Я из сердца, о нет, не сотру.Я любила тебя как сеструИ нежнее, и глубже, быть может!Как сестру, а теперь вдалеке,Как царевну из грез Андерсена…Здесь, в Париже, где катится Сена,Я с тобою, как там, на Оке.Пусть меж нами молчанья равнинаИ запутанность сложных узлов.Есть напевы, напевы без слов,О, любимая, дальняя Нина!

В Париже

Дома до звезд, а небо ниже,Земля в чаду ему близка.В большом и радостном ПарижеВсе та же тайная тоска.Шумны вечерние бульвары,Последний луч зари угас,Везде, везде все пары, пары,Дрожанье губ и дерзость глаз.Я здесь одна. К стволу каштанаПрильнуть так сладко голове!И в сердце плачет стих РостанаКак там, в покинутой Москве.Париж в ночи мне чужд и жалок,Дороже сердцу прежний бред!Иду домой, там грусть фиалокИ чей-то ласковый портрет.Там чей-то взор печально-братский.Там нежный профиль на стене.Rostand и мученик РейхштадтскийИ Сара — все придут во сне!В большом и радостном ПарижеМне снятся травы, облака,И дальше смех, и тени ближе,И боль как прежде глубока.

Париж, июнь 1909

В Шенбрунне

Нежен первый вздох весны,Ночь тепла, тиха и лунна.Снова слезы, снова сныВ замке сумрачном Шенбрунна.Чей-то белый силуэтНад столом поникнул ниже.Снова вздохи, снова бред:«Марсельеза! Трон!.. В Париже…»Буквы ринулись с страниц,Строчка-полк. Запели трубы…Капли падают с ресниц,«Вновь с тобой я!» шепчут губы.Лампы тусклый полусветМеркнет, ночь зато светлее.Чей там грозный силуэтВырос в глубине аллеи?…Принц австрийский? Это роль!Герцог? Сон! В Шенбрунне зимы?Нет, он маленький король!— «Император, сын любимый!Мчимся! Цепи далеки,Мы свободны. Нету плена.Видишь, милый, огоньки?Слышишь всплески? Это Сена!»Как широк отцовский плащ!Конь летит, огнем объятый.«Что рокочет там, меж чащ?Море, что ли?» — «Сын, — солдаты!»— «О, отец! Как ты горишь!Погляди, а там направо, —Это рай?» — «Мой сын — Париж!»— «А над ним склонилась?» — «Слава».В ярком блеске Тюилери,Развеваются знамена.— «Ты страдал! Теперь цари!Здравствуй, сын Наполеона!»Барабаны, звуки струн,Все в цветах… Ликуют дети…Все спокойно. Спит Шенбрунн.Кто-то плачет в лунном свете.

Kamepata

«Аu moment оu je me disposais à monter l’escalier, voilá qu’une femme, envelopée dans un manteau, me saisit vivement la main et l’embrassa».

Prokesh-Osten. «Mes relations avec le duc de Reichstadt».[1]

Его любя сильней, чем брата,— Любя в нем род, и трон, и кровь, —О, дочь Элизы, Камерата,Ты знала, как горит любовь.Ты вдруг, не венчана обрядом,Без пенья хора, мирт и лент,Рука с рукой вошла с ним рядомВ прекраснейшую из легенд.Благословив его на муку,Склонившись, как идут к гробам,Ты, как святыню, принца руку,Бледнея, поднесла к губам.И опустились принца веки,И понял он без слов, в тиши,Что этим жестом вдруг навекиСоединились две души.Что вам Ромео и Джульетта,Песнь соловья меж темных чащ!Друг другу вняли — без обетаМундир как снег и черный плащ.И вот, великой силой жеста,Вы стали до скончанья летЖених и бледная невеста,Хоть не был изречен обет.Стоите: в траурном наряде,В волнах прически темной — ты,Он — в ореоле светлых прядей,И оба дети, и цветы.Вас не постигнула расплата,Затем, что в вас — дремала кровь…О, дочь Элизы, Камерата,Ты знала, как горит любовь!

Расставание

Твой конь, как прежде, вихрем скачетПо парку позднею порой…Но в сердце тень, и сердце плачет,Мой принц, мой мальчик, мой герой.Мне шепчет голос без названья:— «Ах, гнета грезы — не снести!»Пред вечной тайной расставаньяПрими, о принц, мое прости.О сыне Божьем эти строфы:Он, вечно-светел, вечно-юн,Купил бессмертье днем Голгофы,Твоей Голгофой был Шенбрунн.Звучали мне призывом БогаТвоих крестин колокола…Я отдала тебе — так много!Я слишком много отдала!Теперь мой дух почти спокоен,Его укором не смущай…Прощай, тоской сраженный воин,Орленок раненый, прощай!Ты был мой бред светло-немудрый,Ты сон, каких не будет вновь…Прощай, мой герцог светлокудрый,Моя великая любовь!

Молитва

Христос и Бог! Я жажду чудаТеперь, сейчас, в начале дня!О, дай мне умереть, покудаВся жизнь как книга для меня.Ты мудрый, ты не скажешь строго:— «Терпи, еще не кончен срок».Ты сам мне подал — слишком много!Я жажду сразу — всех дорог!Всего хочу: с душой цыганаИдти под песни на разбой,За всех страдать под звук органаИ амазонкой мчаться в бой;Гадать по звездам в черной башне,Вести детей вперед, сквозь тень…Чтоб был легендой — день вчерашний,Чтоб был безумьем — каждый день!Люблю и крест, и шелк, и каски,Моя душа мгновений след…Ты дал мне детство — лучше сказкиИ дай мне смерть — в семнадцать лет!

Таруса, 26 сентября 1909

Колдунья

Я — Эва, и страсти мои велики:Вся жизнь моя страстная дрожь!Глаза у меня огоньки-угольки,А волосы спелая рожь,И тянутся к ним из хлебов васильки.Загадочный век мой — хорош.Видал ли ты эльфов в полночную тьмуСквозь дым лиловатый костра?Звенящих монет от тебя не возьму, —Я призрачных эльфов сестра…А если забросишь колдунью в тюрьму,То гибель в неволе быстра!Ты рыцарь, ты смелый, твой голос ручей,С утеса стремящийся вниз.От глаз моих темных, от дерзких речейК невесте любимой вернись!Я, Эва, как ветер, а ветер — ничей…Я сон твой. О, рыцарь, проснись!Аббаты, свершая полночный дозор,Сказали: «Закрой свою дверьБезумной колдунье, чьи речи позор.Колдунья лукава, как зверь!»— Быть может и правда, но темен мой взор,Я тайна, а тайному верь!В чем грех мой? Что в церкви слезам не учусь,Смеясь наяву и во сне?Поверь мне: я смехом от боли лечусь,Но в смехе не радостно мне!Прощай же, мой рыцарь, я в небо умчусьСегодня на лунном коне!

Асе («Гул предвечерний в заре догорающей…»)

Гул предвечерний в заре догорающейВ сумерках зимнего дня.Третий звонок. Торопись, отъезжающий,Помни меня!Ждет тебя моря волна изумрудная,Всплеск голубого весла,Жить нашей жизнью подпольною, трудноюТы не смогла.Что же, иди, коль борьба наша мрачнаяВ наши ряды не зовет,Если заманчивей влага прозрачная,Чаек сребристых полет!Солнцу горячему, светлому, жаркомуТы передай мой привет.Ставь свой вопрос всему сильному, яркомуБудет ответ!Гул предвечерний в заре догорающейВ сумерках зимнего дня.Третий звонок. Торопись, отъезжающий,Помни меня!

<Шуточное стихотворение>

Придет весна и вновь заглянетМне в душу милыми очами,Опять на сердце легче станет,Нахлынет счастие — волнами.Как змейки быстро зазмеятсяВсе ручейки вдоль грязных улицев,Опять захочется смеятьсяНад глупым видом сытых курицев.А сыты курицы — те люди,Которым дела нет до солнца,Сидят, как лавочники — пудыИ смотрят в грязное оконце.

Шарманка весной

— «Herr Володя, глядите в тетрадь!»— «Ты опять не читаешь, обманщик?Погоди, не посмеет игратьNimmer mehr[2] этот гадкий шарманщик!»Золотые дневные лучиТеплой ласкою травку согрели.— «Гадкий мальчик, глаголы учи!»— О, как трудно учиться в апреле!..Наклонившись, глядит из окнаГувернантка в накидке лиловой.Fräulein Else[3] сегодня грустна,Хоть и хочет казаться суровой.В ней минувшие грезы свежатЭти отклики давних мелодий,И давно уж слезинки дрожатНа ресницах больного Володи.Инструмент неуклюж, неказист:Ведь оплачен сумой небогатой!Все на воле: жилец-гимназист,И Наташа, и Дорик с лопатой,И разносчик с тяжелым лотком,Что торгует внизу пирожками…Fräulein Else закрыла платкомИ очки, и глаза под очками.Не уходит шарманщик слепой,Легким ветром колеблется штора,И сменяется: «Пой, птичка, пой»Дерзким вызовом Тореадора.Fräulein плачет: волнует игра!Водит мальчик пером по бювару.— «Не грусти, lieber Junge,[4] — пораНам гулять по Тверскому бульвару.Ты тетрадки и книжечки спрячь!»— «Я конфет попрошу у Алеши!Fräulein Else, где черненький мяч?Где мои, Fräulein Else, калоши?»Не осилить тоске леденца!О великая жизни приманка!На дворе без надежд, без концаЗаунывно играет шарманка.

Людовик XVII

Отцам из роз венец, тебе из терний,Отцам — вино, тебе — пустой графин.За их грехи ты жертвой пал вечерней,О на заре замученный дофин!Не сгнивший плод — цветок неживше-свежийВтоптала в грязь народная гроза.У всех детей глаза одни и те же:Невыразимо-нежные глаза!Наследный принц, ты стал курить из трубки,В твоих кудрях мятежников колпак,Вином сквернили розовые губки,Дофина бил сапожника кулак.Где гордый блеск прославленных столетий?Исчезло все, развеялось во прах!За все терпели маленькие дети:Малютка-принц и девочка в кудрях.Но вот настал последний миг разлуки.Чу! Чья-то песнь! Так ангелы поют…И ты простер слабеющие рукиТуда наверх, где странникам — приют.На дальний путь доверчиво вступая,Ты понял, принц, зачем мы слезы льем,И знал, под песнь родную засыпая,Что в небесах проснешься — королем.

На скалах

Он был синеглазый и рыжий,(Как порох во время игры!)Лукавый и ласковый. Мы жеДве маленьких русых сестры.Уж ночь опустилась на скалы,Дымится над морем костер,И клонит Володя усталыйГоловку на плечи сестер.А сестры уж ссорятся в злобе:«Он — мой!» — «Нет — он мой!» — «Почему ж?»Володя решает: «Вы обе!Вы — жены, я — турок, ваш муж».Забыто, что в платьицах дыры,Что новый костюмчик измят.Как скалы заманчиво-сыры!Как радостно пиньи шумят!Обрывки каких-то мелодийИ шепот сквозь сон: «Нет, он мой!»— «(Домой! Ася, Муся, Володя!»)— Нет, лучше в костер, чем домой!За скалы цепляются юбки,От камешков рвется карман.Мы курим — как взрослые — трубки,Мы — воры, а он атаман.Ну, как его вспомнишь без боли,Товарища стольких побед?Теперь мы большие и болеНе мальчики в юбках, — о нет!Но память о нем мы уносимНа целую жизнь. Почему?— Мне десять лет было, ей восемь,Одиннадцать ровно ему.

Дама в голубом

Где-то за лесом раскат грозовой,Воздух удушлив и сух.В пышную траву ушел с головойМаленький Эрик-пастух.Темные ели, клонясь от жары,Мальчику дали приют.Душно… Жужжание пчел, мошкары,Где-то барашки блеют.Эрик задумчив: — «Надейся и верь,В церкви аббат поучал.Верю… О Боже… О, если б теперьКолокол вдруг зазвучал!»Молвил — и видит: из сумрачных чащДама идет через луг:Легкая поступь, синеющий плащ,Блеск ослепительный рук;Резвый поток золотистых кудрейЗыблется, ветром гоним.Ближе, все ближе, ступает быстрей,Вот уж склонилась над ним.— «Верящий чуду не верит вотще,Чуда и радости жди!»Добрая дама в лазурном плащеКрошку прижала к груди.Белые розы, орган, торжество,Радуга звездных колонн…Эрик очнулся. Вокруг — никого,Только барашки и он.В небе незримые колоколаПели-звенели: бим-бом…Понял малютка тогда, кто былаДама в плаще голубом.

В Ouchy

Держала мама наши руки,К нам заглянув на дно души.О, этот час, канун разлуки,О предзакатный час в Ouchy!— «Все в знаньи, скажут вам науки.Не знаю… Сказки — хороши!»О, эти медленные звуки,О, эта музыка в Ouchy!Мы рядом. Вместе наши руки.Нам грустно. Время, не спеши!..О, этот час, преддверье муки,О вечер розовый в Ouchy!

Акварель

Амбразуры окон потемнели,Не вздыхает ветерок долинный,Ясен вечер; сквозь вершину елиКинул месяц первый луч свой длинный.Ангел взоры опустил святые,Люди рады тени промелькнувшей,И спокойны глазки золотыеНежной девочки, к окну прильнувшей.

Сказочный Шварцвальд

Ты, кто муку видишь в каждом миге,Приходи сюда, усталый брат!Все, что снилось, сбудется, как в книге —Темный Шварцвальд сказками богат!Все людские помыслы так мелкиВ этом царстве доброй полумглы.Здесь лишь лани бродят, скачут белки…Пенье птиц… Жужжание пчелы…Погляди, как скалы эти хмуры,Сколько ярких лютиков в траве!Белые меж них гуляют курыС золотым хохлом на голове.На поляне хижина-игрушкаМирно спит под шепчущий ручей.Постучишься — ветхая старушкаВыйдет, щурясь от дневных лучей.Нос как клюв, одежда земляная,Золотую держит нить рука, —Это Waldfrau, бабушка лесная,С колдовством знакомая слегка.Если добр и ласков ты, как дети,Если мил тебе и луч, и куст,Все, что встарь случалося на свете,Ты узнаешь из столетних уст.Будешь радость видеть в каждом миге,Все поймешь: и звезды, и закат!Что приснится, сбудется, как в книге, —Темный Шварцвальд сказками богат!

Как мы читали «Lichtenstein»

Тишь и зной, везде синеют сливы,Усыпительно жужжанье мух,Мы в траве уселись, молчаливы,Мама Lichtenstein читает вслух.В пятнах губы, фартучек и платье,Сливу руки нехотя берут.Ярким золотом горит распятьеТам, внизу, где склон дороги крут.Ульрих — мой герой, а Гéорг — Асин,Каждый доблестью пленить сумел:Герцог Ульрих так светло-несчастен,Рыцарь Георг так влюбленно-смел!Словно песня — милый голос мамы,Волшебство творят ее уста.Ввысь уходят ели, стройно-прямы,Там, на солнце, нежен лик Христа…Мы лежим, от счастья молчаливы,Замирает сладко детский дух.Мы в траве, вокруг синеют сливы,Мама Lichtenstein читает вслух.

Наши царства

Владенья наши царственно-богаты,Их красоты не рассказать стиху:В них ручейки, деревья, поле, скатыИ вишни прошлогодние во мху.Мы обе — феи, добрые соседки,Владенья наши делит темный лес.Лежим в траве и смотрим, как сквозь веткиБелеет облачко в выси небес.Мы обе — феи, но большие (странно!)Двух диких девочек лишь видят в нас.Что ясно нам — для них совсем туманно:Как и на все — на фею нужен глаз!Нам хорошо. Пока еще в постелиВсе старшие, и воздух летний свеж,Бежим к себе. Деревья нам качели.Беги, танцуй, сражайся, палки режь!..Но день прошел, и снова феи — дети,Которых ждут и шаг которых тих…Ах, этот мир и счастье быть на светеЕще невзрослый передаст ли стих?

Отъезд

Повсюду листья желтые, водаПрозрачно-синяя. Повсюду осень, осень!Мы уезжаем. Боже, как всегдаОтъезд сердцам желанен и несносен!Чуть вдалеке раздастся стук колес, —Четыре вздрогнут детские фигуры.Глаза Марилэ не глядят от слез,Вздыхает Карл, как заговорщик, хмурый.Мы к маме жмемся: «Ну зачем отъезд?Здесь хорошо!» — «Ах, дети, вздохи лишни».Прощайте, луг и придорожный крест,Дорога в Хорбен… Вы, прощайте, вишни,Что рвали мы в саду, и сеновал,Где мы, от всех укрывшись, их съедали…(Какой-то крик… Кто звал? Никто не звал!)И вы, Шварцвальда золотые дали!Марилэ пишет мне стишок в альбом,Глаза в слезах, а буквы кривы-кривы!Хлопочет мама; в платье голубомМелькает Ася с Карлом там, у ивы.О, на крыльце последний шепот наш!О, этот плач о промелькнувшем лете!Какой-то шум. Приехал экипаж.— «Скорей, скорей! Мы опоздаем, дети!»— «Марилэ, друг, пиши мне!» Ах, не то!Не это я сказать хочу! Но что же?— «Надень берет!» — «Не раскрывай пальто!»— «Садитесь, ну?» и папин голос строже.Букет сует нам Асин кавалер,Сует Марилэ плитку шоколада…Последний миг… — «Nun, kann es losgehn, Herr?»[5]Погибло все. Нет, больше жить не надо!Мы ехали. Осенний вечер блек.Мы, как во сне, о чем-то говорили…Прощай, наш Карл, шварцвальдский паренек!Прощай, мой друг, шварцвальдская Марилэ!

Книги в красном переплете

Из рая детского житьяВы мне привет прощальный шлете,Неизменившие друзьяВ потертом, красном переплете.Чуть легкий выучен урок,Бегу тотчас же к вам бывало.— «Уж поздно!» — «Мама, десять строк!»…Но к счастью мама забывала.Дрожат на люстрах огоньки…Как хорошо за книгой дома!Под Грига, Шумана и КюиЯ узнавала судьбы Тома.Темнеет… В воздухе свежо…Том в счастье с Бэкки полон веры.Вот с факелом Индеец ДжоБлуждает в сумраке пещеры…Кладбище… Вещий крик совы…(Мне страшно!) Вот летит чрез кочкиПриемыш чопорной вдовы,Как Диоген живущий в бочке.Светлее солнца тронный зал,Над стройным мальчиком — корона…Вдруг — нищий! Боже! Он сказал:«Позвольте, я наследник трона!»Ушел во тьму, кто в ней возник.Британии печальны судьбы…— О, почему средь красных книгОпять за лампой не уснуть бы?О золотые времена,Где взор смелей и сердце чище!О золотые имена:Гекк Финн, Том Сойер, Принц и Нищий!

Инцидент за супом

— «За дядю, за тетю, за маму, за папу»…— «Чтоб Кутику Боженька вылечил лапу»…— «Нельзя баловаться, нельзя, мой пригожий!»…(Уж хочется плакать от злости Сереже.)— «He плачь, и на трех он на лапах поскачет».Но поздно: Сереженька-первенец — плачет!Разохалась тетя, племянника радиУсидчивый дядя бросает тетради,Отец опечален: семейная драма!Волнуется там, перед зеркалом, мама…— «Hy, нянюшка, дальше! Чего же вы ждете?»— «За папу, за маму, за дядю, за тетю»…

Мама за книгой

…Сдавленный шепот… Сверканье кинжала…— «Мама, построй мне из кубиков домик!»Мама взволнованно к сердцу прижалаМаленький томик.…Гневом глаза загорелись у графа:«Здесь я, княгиня, по благости рока!»— «Мама, а в море не тонет жирафа?»Мама душою — далеко!— «Мама, смотри: паутинка в котлете!»В голосе детском упрек и угроза.Мама очнулась от вымыслов: дети —Горькая проза!

Пробужденье

Холодно в мире! ПостельОсенью кажется раем.Ветром колеблется хмель,Треплется хмель над сараем;Дождь повторяет: кап-кап,Льется и льется на дворик…Свет из окошка — так слаб!Детскому сердцу — так горек!Братец в раздумии третСонные глазки ручонкой:Бедный разбужен! ЧередЗа баловницей сестренкой.Мыльная губка и тазВ темном углу — наготове.Холодно! Кукла без глазМрачно нахмурила брови:Куколке солнышка жаль!В зале — дрожащие звуки…Это тихонько рояльТронули мамины руки.

Утомленье

Жди вопроса, придумывай числа…Если думать — то где же игра?Даже кукла нахмурилась кисло…Спать пора!В зале страшно: там ведьмы и чертиПоявляются все вечера.Папа болен, мама в концерте…Спать пора!Братец шубу надел наизнанку,Рукавицы надела сестра,— Но устанешь пугать гувернантку…Спать пора!Ах, без мамы ни в чем нету смысла!Приуныла в углах детвора,Даже кукла нахмурилась кисло…Спать пора!

Баловство

В темной гостиной одиннадцать бьет.Что-то сегодня приснится?Мама-шалунья уснуть не дает!Эта мама совсем баловница!Сдернет, смеясь, одеяло с плеча,(Плакать смешно и стараться!)Дразнит, пугает, смешит, щекочаПолусонных сестрицу и братца.Косу опять распустила плащом,Прыгает, точно не дама…Детям она не уступит ни в чем,Эта странная девочка-мама!Скрыла сестренка в подушке лицо,Глубже ушла в одеяльце,Мальчик без счета целует кольцоЗолотое у мамы на пальце…

Лучший союз

Ты с детства полюбила тень,Он рыцарь грезы с колыбели.Вам голубые птицы пелиО встрече каждый вешний день.Вам мудрый сон сказал украдкой:— «С ним — лишь на небе!» — «Здесь — не с ней!»Уж с колыбельных нежных днейВы лучшей связаны загадкой.Меж вами пропасть глубока,Но нарушаются запретыВ тот час, когда не спят портреты,И плачет каждая строка.Он рвется весь к тебе, а тыК нему протягиваешь руки,Но ваши встречи — только муки,И речью служат вам цветы.Ни страстных вздохов, ни смятенийПустым, доверенных, словам!Вас обручила тень, и вамСвященны в жизни — только тени.

Сара в Версальском монастыре

Голубей над крышей вьется пара,Засыпает монастырский сад.Замечталась маленькая СараНа закат.Льнет к окну, лучи рукою ловит,Как былинка нежная слаба,И не знает крошка, что готовитЕй судьба.Вся застыла в грезе молчаливой,От раздумья щечки розовей,Вьются кудри золотистой гривойДо бровей.На губах улыбка бродит редко,Чуть звенит цепочкою браслет, —Все дитя как будто статуэткаДавних лет.Этих глаз синее не бывает!Резкий звук развеял пенье чар:То звонок воспитанниц сзываетВ дортуар.Подымает девочку с окошка,Как перо, монахиня-сестра.Добрый голос шепчет: «Сара-крошка,Спать пора!»Село солнце в медленном пожаре,Серп луны прокрался из-за туч,И всю ночь легенды шепчет СареЛунный луч.

Маленький паж

Этот крошка с душой безутешнойБыл рожден, чтобы рыцарем пастьЗа улыбку возлюбленной дамы.Но она находила потешной,Как наивные драмы,Эту детскую страсть.Он мечтал о погибели славной,О могуществе гордых царейТой страны, где восходит светило.Но она находила забавнойЭту мысль и твердила:— «Вырастай поскорей!»Он бродил одинокий и хмурыйМеж поникших, серебряных трав,Все мечтал о турнирах, о шлеме…Был смешон мальчуган белокурыйИзбалованный всемиЗа насмешливый нрав.Через мостик склонясь над водою,Он шепнул (то последний был бред!)— «Вот она мне кивает оттуда!»Тихо плыл, озаренный звездою,По поверхности прудаТемно-синий берет.Этот мальчик пришел, как из грезы,В мир холодный и горестный наш.Часто ночью красавица внемлет,Как трепещут листвою березыНад могилой, где дремлетЕе маленький паж.

Die stille Strasse[6]

Die stille Strasse: юная листваСветло шумит, склоняясь над забором,Дома — во сне… Блестящим детским взоромГлядим наверх, где меркнет синева.С тупым лицом немецкие словаМы вслед за Fräulein повторяем хором,И воздух тих, загрезивший, в которомВечерний колокол поет едва.Звучат шаги отчетливо и мерно,Die stille Strasse распрощалась с днемИ мирно спит под шум деревьев. Верно.Мы на пути не раз еще вздохнемО ней, затерянной в Москве бескрайной,И чье названье нам осталось тайной.

Встреча («Вечерний дым над городом возник…»)

Вечерний дым над городом возник,Куда-то вдаль покорно шли вагоны,Вдруг промелькнул, прозрачней анемоны,В одном из окон полудетский ликНа веках тень. Подобием короныЛежали кудри… Я сдержала крик:Мне стало ясно в этот краткий миг,Что пробуждают мертвых наши стоны.С той девушкой у темного окна— Виденьем рая в сутолке вокзальной —Не раз встречалась я в долинах сна.Но почему была она печальной?Чего искал прозрачный силуэт?Быть может ей — и в небе счастья нет?..

Новолунье

Новый месяц встал над лугом,Над росистою межой.Милый, дальний и чужой,Приходи, ты будешь другом.Днем — скрываю, днем — молчу.Месяц в небе, — нету мочи!В эти месячные ночиРвусь к любимому плечу.Не спрошу себя: «Кто ж он?»Все расскажут — твои губы!Только днем объятья грубы,Только днем порыв смешон.Днем, томима гордым бесом,Лгу с улыбкой на устах.Ночью ж… Милый, дальний… Ах!Лунный серп уже над лесом!

Таруса, октябрь 1909

Эпитафия («Тому, кто здесь лежит под травкой вешней…»)

Тому, кто здесь лежит под травкой вешней,Прости, Господь, злой помысел и грех!Он был больной, измученный, нездешний,Он ангелов любил и детский смех.Не смял звезды сирени белоснежной,Хоть и желал Владыку побороть…Во всех грехах он был — ребенок нежный,И потому — прости ему, Господь!

В Люксембургском саду

Склоняются низко цветущие ветки,Фонтана в бассейне лепечут струи,В тенистых аллеях все детки, все детки…О детки в траве, почему не мои?Как будто на каждой головке коронкаОт взоров, детей стерегущих, любя.И матери каждой, что гладит ребенка,Мне хочется крикнуть: «Весь мир у тебя!»Как бабочки девочек платьица пестры,Здесь ссора, там хохот, там сборы домой…И шепчутся мамы, как нежные сестры:— «Подумайте, сын мой»… — «Да что вы! А мой»…Я женщин люблю, что в бою не робели,Умевших и шпагу держать, и копье, —Но знаю, что только в плену колыбелиОбычное — женское — счастье мое!

В сумерках

(На картину «Au Crépouscule» Paul Chabas[7] в Люксембургском музее)

Клане Макаренко

Сумерки. Медленно в воду вошлаДевочка цвета луны.Тихо. Не мучат уснувшей волныМерные всплески весла.Вся — как наяда. Глаза зелены,Стеблем меж вод расцвела.Сумеркам — верность, им, нежным, хвала:Дети от солнца больны.Дети — безумцы. Они влюбленыВ воду, в рояль, в зеркала…Мама с балкона домой позвалаДевочку цвета луны.

Эльфочка в зале

Ане Калин

Запела рояль неразгаданно-нежноПод гибкими ручками маленькой Ани.За окнами мчались неясные сани,На улицах было пустынно и снежно.Воздушная эльфочка в детском нарядеВнимала тому, что лишь эльфочкам слышно.Овеяли тонкое личико пышноПушистых кудрей беспокойные пряди.В ней были движенья таинственно-хрупки.— Как будто старинный портрет перед вами! —От дум, что вовеки не скажешь словами,Печально дрожали капризные губки.И пела рояль, вдохновеньем согрета,О сладостных чарах безбрежной печали,И души меж звуков друг друга встречали,И кто-то светло улыбался с портрета.Внушали напевы: «Нет радости в страсти!Усталое сердце, усни же, усни ты!»И в сумерках зимних нам верилось властиЕдинственной, странной царевны Аниты.

Памяти Нины Джаваха

Всему внимая чутким ухом,— Так недоступна! Так нежна! —Она была лицом и духомВо всем джигитка и княжна.Ей все казались странно-грубы:Скрывая взор в тени углов,Она без слов кривила губыИ ночью плакала без слов.Бледнея гасли в небе зори,Темнел огромный дортуар;Ей снилось розовое ГориВ тени развесистых чинар…Ах, не растет маслины веткаВдали от склона, где цвела!И вот весной раскрылась клетка,Метнулись в небо два крыла.Как восковые — ручки, лобик,На бледном личике — вопрос.Тонул нарядно-белый гробикВ волнах душистых тубероз.Умолкло сердце, что боролось…Вокруг лампады, образа…А был красив гортанный голос!А были пламенны глаза!Смерть окончанье — лишь рассказа,За гробом радость глубока.Да будет девочке с КавказаЗемля холодная легка!Порвалась тоненькая нитка,Испепелив, угас пожар…Спи с миром, пленница-джигитка,Спи с миром, крошка-сазандар.Как наши радости убогиДуше, что мукой зажжена!О да, тебя любили боги,Светло-надменная княжна!

Москва, Рождество 1909

Пленница

Она покоится на вышитых подушках,Слегка взволнована мигающим лучом.О чем загрезила? Задумалась о чем?О новых платьях ли? О новых ли игрушках?Шалунья-пленница томилась целый деньВ покоях сумрачных тюрьмы Эскуриала.От гнета пышного, от строгого хоралаУводит в рай ее ночная тень.Не лгали в книгах бледные виньеты:Приоткрывается тяжелый балдахин,И слышен смех звенящий мандолин,И о любви вздыхают кастаньеты.Склонив колено, ждет кудрявый пажЕе, наследницы, чарующей улыбки.Аллеи сумрачны, в бассейнах плещут рыбкиИ ждет серебряный, тяжелый экипаж.Но… грезы все! Настанет миг расплаты;От злой слезы ресницы дрогнет шелк,И уж с утра про королевский долгНачнут твердить суровые аббаты.

Сестры

«Car tout n’est que rêve, ò ma soeur!»[8]

Им ночью те же страны снились,Их тайно мучил тот же смех,И вот, узнав его меж всех,Они вдвоем над ним склонились.Над ним, любившим только древность,Они вдвоем шепнули: «Ах!»…Не шевельнулись в их сердцахНи удивление, ни ревность.И рядом в нежности, как в злобе,С рожденья чуждые мольбам,К его задумчивым губамОни прильнули обе… обе…Сквозь сон ответил он: «Люблю я!»…Раскрыл объятья — зал был пуст!Но даже смерти с бледных устНе смыть двойного поцелуя.

23-30 декабря 1909

На прощанье

Mein Herz trägt schwere Ketten,

Die Du mir angelegt.

Ich möcht’ mein Leben wetten,

Dass Keine schwerer trägt.[9]

Франкфуртская песенка.

Мы оба любили, как дети,Дразня, испытуя, играя,Но кто-то недобрые сетиРасставил, улыбку тая —И вот мы у пристани оба,Не ведав желанного рая,Но знай, что без слов и до гробаЯ сердцем пребуду — твоя.Ты всё мне поведал — так рано!Я все разгадала — так поздно!В сердцах наших вечная рана,В глазах молчаливый вопрос,Земная пустыня бескрайна,Высокое небо беззвездно,Подслушана нежная тайна,И властен навеки мороз.Я буду беседовать с тенью!Мой милый, забыть нету мочи!Твой образ недвижен под сеньюМоих опустившихся век…Темнеет… Захлопнули ставни,На всем приближение ночи…Люблю тебя, призрачно-давний,Тебя одного — и навек!

4-9 января 1910

Следующей

Святая ль ты, иль нет тебя грешнее,Вступаешь в жизнь, иль путь твой позади, —О, лишь люби, люби его нежнее!Как мальчика баюкай на груди,Не забывай, что ласки сон нужнее,И вдруг от сна объятьем не буди.Будь вечно с ним: пусть верности научатТебя печаль его и нежный взор.Будь вечно с ним: его сомненья мучат,Коснись его движением сестер.Но, если сны безгрешностью наскучат,Сумей зажечь чудовищный костер!Ни с кем кивком не обменяйся смело,В себе тоску о прошлом усыпи.Будь той ему, кем быть я не посмела:Его мечты боязнью не сгуби!Будь той ему, кем быть я не сумела:Люби без мер и до конца люби!

Perpetuum Mobile[10]

Как звезды меркнут понемногуВ сияньи солнца золотом,К нам другу друг давал дорогу,Осенним делаясь листом,— И каждый нес свою тревогуВ наш без того тревожный дом.Мы всех приветствием встречали,Шли без забот на каждый пир,Одной улыбкой отвечалиНа бубна звон и рокот лир,— И каждый нес свои печалиВ наш без того печальный мир.Поэты, рыцари, аскеты,Мудрец-филолог с грудой книг…Вдруг за лампадой — блеск ракеты!За проповедником — шутник!— И каждый нес свои букетыВ наш без того большой цветник.

Следующему

Quasi unа fantasia.[11]

Нежные ласки тебе уготованыДобрых сестричек.Ждем тебя, ждем тебя, принц заколдованныйПеснями птичек.Взрос ты, вспоенная солнышком веточка,Рая явленье,Нежный как девушка, тихий как деточка,Весь — удивленье.Скажут не раз: «Эти сестры изменчивыВ каждом ответе!»— С дерзким надменны мы, с робким застенчивы,С мальчиком — дети.Любим, как ты, мы березки, проталинки,Таянье тучек.Любим и сказки, о, глупенький, маленькийБабушкин внучек!Жалобен ветер, весну вспоминающий…В небе алмазы…Ждем тебя, ждем тебя, жизни не знающий,Голубоглазый!

Мама в саду

Гале Дьяконовой

Мама стала на колениПеред ним в траве.Солнце пляшет на прическе,На голубенькой матроске,На кудрявой голове.Только там, за домом, тени…Маме хочется гвоздикуКрошке приколоть, —Оттого она присела.Руки белы, платье бело…Льнут к ней травы вплоть.— Пальцы только мнут гвоздику. —Мальчик светлую головкуОпустил на грудь.— «Не вертись, дружок, стой прямо!»Что-то очень медлит мама!Как бы улизнутьИщет маленький уловку.Мама плачет. На колениЕй упал цветок.Солнце нежит взгляд и листья,Золотит незримой кистьюКаждый лепесток.— Только там, за домом, тени…

Мама на лугу

Вы бродили с мамой на лугуИ тебе она шепнула: «Милый!Кончен день, и жить во мне нет силы.Мальчик, знай, что даже из могилыЯ тебя, как прежде, берегу!»Ты тихонько опустил глаза,Колокольчики в руке сжимая.Все цвело и пело в вечер мая…Ты не поднял глазок, понимая,Что смутит ее твоя слеза.Чуть вдали завиделись балкон,Старый сад и окна белой дачи,Зашептала мама в горьком плаче:«Мой дружок! Ведь мне нельзя иначе, —До конца лишь сердце нам закон!»Не грусти! Ей смерть была легка:Смерть для женщин лучшая находка!Здесь дремать мешала ей решетка,А теперь она уснула кроткоТам, в саду, где Бог и облака.

Луч серебристый

Эхо стонало, шумела река,Ливень стучал тяжело,Луч серебристый пронзил облака.Им любовались мы долго, покаСолнышко, солнце взошло!

Втроем

— «Мы никого так»…

— «Мы никогда так»…

— «Ну, что же? Кончайте»…

27-го декабря 1909

Горькой расплаты, забвенья ль вино, —Чашу мы выпьем до дна!Эта ли? та ли? Не все ли равно!Нить навсегда создана.Сладко усталой прильнуть головеСправа и слева — к плечу.Знаю одно лишь: сегодня их две!Большего знать не хочу.Обе изменчивы, обе нежны,Тот же задор в голосах,Той же тоскою огни зажженыВ слишком похожих глазах…Тише, сестрички! Мы будем молчать,Души без слова сольем.Как неизведано утро встречатьВ детской, прижавшись, втроем…Розовый отсвет на зимнем окне,Утренний тает туман,Девочки крепко прижались ко мне…О, какой сладкий обман!

Ошибка

Когда снежинку, что легко летает,Как звездочка упавшая скользя,Берешь рукой — она слезинкой тает,И возвратить воздушность ей нельзя.Когда пленясь прозрачностью медузы,Ее коснемся мы капризом рук,Она, как пленник, заключенный в узы,Вдруг побледнеет и погибнет вдруг.Когда хотим мы в мотыльках-скитальцахВидать не грезу, а земную быль —Где их наряд? От них на наших пальцахОдна зарей раскрашенная пыль!Оставь полет снежинкам с мотылькамиИ не губи медузу на песках!Нельзя мечту свою хватать руками,Нельзя мечту свою держать в руках!Нельзя тому, что было грустью зыбкой,Сказать: «Будь страсть! Горя безумствуй, рдей!»Твоя любовь была такой ошибкой, —Но без любви мы гибнем, Чародей!

Мука́ и му́ка

— «Все перемелется, будет мукой!»Люди утешены этой наукой.Станет мукою, что было тоской?Нет, лучше му́кой!Люди, поверьте: мы живы тоской!Только в тоске мы победны над скукой.Все перемелется? Будет мукой?Нет, лучше му́кой!

Каток растаял

…«но ведь есть каток»…

Письмо 17 января 1910

Каток растаял… Не усладаЗа зимней тишью стук колес.Душе весеннего не надоИ жалко зимнего до слез.Зимою грусть была едина…Вдруг новый образ встанет… Чей?Душа людская — та же льдинаИ так же тает от лучей.Пусть в желтых лютиках пригорок!Пусть смел снежинку лепесток!— Душе капризной странно дорогКак сон растаявший каток…

Встреча («Гаснул вечер, как мы умиленный…»)

…«ecть встречи случайные»…

Из дорогого письма.

Гаснул вечер, как мы умиленныйЭтим первым весенним теплом.Был тревожен Арбат оживленный;Добрый ветер с участливой ласкойНас касался усталым крылом.В наших душах, воспитанных сказкой,Тихо плакала грусть о былом.Он прошел — так нежданно! так спешно! —Тот, кто прежде помог бы всему.А вдали чередой безутешноФонарей лучезарные точкиЗагорались сквозь легкую тьму…Все кругом покупали цветочки;Мы купили букетик… К чему?В небесах фиолетово-алыхТихо вянул неведомый сад.Как спастись от тревог запоздалых?Все вернулось. На миг ли? На много ль?Мы глядели без слов на закат,И кивал нам задумчивый ГогольС пьедестала, как горестный брат.

Бывшему чародею

Вам сердце рвет тоска, сомненье в лучшем сея.— «Брось камнем, не щади! Я жду, больней ужаль!»Нет, ненавистна мне надменность фарисея,Я грешников люблю, и мне вас только жаль.Стенами темных слов, растущими во мраке,Нас, нет, — не разлучить! К замкам найдем ключиИ смело подадим таинственные знакиДруг другу мы, когда задремлет все в ночи.Свободный и один, вдали от тесных рамок,Вы вновь вернетесь к нам с богатою ладьей,И из воздушных строк возникнет стройный замок,И ахнет тот, кто смел поэту быть судьей!— «Погрешности прощать прекрасно, да, но эту —Нельзя: культура, честь, порядочность… О нет».— Пусть это скажут все. Я не судья поэту,И можно все простить за плачущий сонет!

Чародею

Рот как кровь, а глаза зелены,И улыбка измученно-злая…О, не скроешь, теперь поняла я:Ты возлюбленный бледной Луны.Над тобою и днем не слабелиВ дальнем детстве сказанья ночей,Оттого ты с рожденья — ничей,Оттого ты любил — с колыбели.О, как многих любил ты, поэт:Темнооких, светло-белокурых,И надменных, и нежных, и хмурых,В них вселяя свой собственный бред.Но забвение, ах, на груди ли?Есть ли чары в земных голосах?Исчезая, как дым в небесах,Уходили они, уходили.Вечный гость на чужом берегу,Ты замучен серебряным рогом…О, я знаю о многом, о многом,Но откуда — сказать не могу.Оттого тебе искры бокалаИ дурман наслаждений бледны:Ты возлюбленный Девы-Луны,Ты из тех, что Луна приласкала.

В чужой лагерь

«Да, для вас наша жизнь действительно в тумане».

Разговор 20-гo декабря 1909

Ах, вы не братья, нет, не братья!Пришли из тьмы, ушли в туман…Для нас безумные объятьяЕще неведомый дурман.Пока вы рядом — смех и шутки,Но чуть умолкнули шаги,Уж ваши речи странно-жутки,И чует сердце: вы враги.Сильны во всем, надменны даже,Меняясь вечно, те, не те —При ярком свете мы на страже,Но мы бессильны — в темноте!Нас вальс и вечер — все тревожит,В нас вечно рвется счастья нить…Неотвратимого не может,Ничто не сможет отклонить!Тоска по книге, вешний запах.Оркестра пение вдали —И мы со вздохом в темных лапах,Сожжем, тоскуя, корабли.Но знайте: в миг, когда без силыИ нас застанет страсти ад,Мы потому прошепчем: «Милый!»Что будет розовым закат.

Анжелика

Темной капеллы, где плачет орган,Близости кроткого лика!..Счастья земного мне чужд ураган:Я — Анжелика.Тихое пенье звучит в унисон,Окон неясны разводы,Жизнью моей овладели, как сон,Стройные своды.Взор мой и в детстве туда ускользал,Он городами измучен.Скучен мне говор и блещущий зал,Мир мне — так скучен!Кто-то пред Девой затеплил свечу,(Ждет исцеленья ль больная?)Вот отчего я меж вами молчу:Вся я — иная.Сладостна слабость опущенных рук,Всякая скорбь здесь легка мне.Плющ темнолиственный обнял как другСтарые камни;Бело и розово, словно миндаль,Здесь расцвела повилика…Счастья не надо. Мне мира не жаль:Я — Анжелика.

Добрый колдун

Всё видит, всё знает твой мудрый зрачокСердца тебе ясны, как травы.Зачем ты меж нами, лесной старичок,Колдун безобидно-лукавый?Душою до гроба застенчиво-юн,Живешь, упоен небосводом.Зачем ты меж нами, лукавый колдун,Весь пахнущий лесом и медом?Как ранние зори покинуть ты мог,Заросшие маком полянки,И старенький улей, и серый дымок,Встающий над крышей землянки?Как мог променять ты любимых зверей,Свой лес, где цветет Небылица,На мир экипажей, трамваев, дверей,На дружески-скучные лица?Вернись: без тебя не горят светляки,Не шепчутся темные елки,Без ласково-твердой хозяйской рукиСкучают мохнатые пчелки.Поверь мне: меж нами никто не поймет,Как сладок черемухи запах.Не медли, а то не остался бы медВ невежливых мишкиных лапах!Кто снадобье знает, колдун, как не ты,Чтоб вылечить зверя иль беса?Уйди, старичок, от людской суетыПод своды родимого леса!

Потомок шведских королей

О, вы, кому всего милейПобедоносные аккорды, —Падите ниц! Пред вами гордыйПотомок шведских королей.Мой славный род — моя отрава!Я от тоски сгораю — весь!Падите ниц: пред вами здесьПотомок славного Густава.С надменной думой на лицеВ своем мирке невинно-детскомЯ о престоле грезил шведском,О войнах, казнях и венце.В моих глазах тоской о чудеТакая ненависть зажглась,Что этих слишком гневных глаз,Не вынося, боялись люди.Теперь я бледен стал и слаб,Я пленник самой горькой боли,Я призрак утренний — не боле…Но каждый враг мне, кто не раб!Вспоен легендой дорогою,Умру, легенды паладин,И мой привет для всех один:«Ты мог бы быть моим слугою!»

Недоумение

Как не стыдно! Ты, такой не робкий,Ты, в стихах поющий новолунье,И дриад, и глохнущие тропки, —Испугался маленькой колдуньи!Испугался глаз ее янтарных,Этих детских, слишком алых губок,Убоявшись чар ее коварных,Не посмел испить шипящий кубок?Был испуган пламенной отравойСветлых глаз, где только искры видно?Испугался девочки кудрявой?О, поэт, тебе да будет стыдно!

Обреченная

Бледные ручки коснулись рояляМедленно, словно без сил.Звуки запели, томленьем печаля.Кто твои думы смутил,Бледная девушка, там, у рояля?Тот, кто следит за тобой,— Словно акула за маленькой рыбкой —Он твоей будет судьбой!И не о добром он мыслит с улыбкой,Тот, кто стоит за тобой.С радостным видом хлопочут родные:Дочка — невеста! Их дочь!Если и снились ей грезы иные, —Грезы развеются в ночь!С радостным видом хлопочут родные.Светлая церковь, кольцо,Шум, поздравления, с образом мальчик…Девушка скрыла лицо,Смотрит с тоскою на узенький пальчик,Где загорится кольцо.

«На солнце, на ветер, на вольный простор…»

На солнце, на ветер, на вольный просторЛюбовь уносите свою!Чтоб только не видел ваш радостный взорВо всяком прохожем судью.Бегите на волю, в долины, в поля,На травке танцуйте легкоИ пейте, как резвые дети шаля,Из кружек больших молоко.О, ты, что впервые смущенно влюблен,Доверься превратностям грез!Беги с ней на волю, под ветлы, под клен,Под юную зелень берез;Пасите на розовых склонах стада,Внимайте журчанию струй;И друга, шалунья, ты здесь без стыдаВ красивые губы целуй!Кто юному счастью прошепчет укор?Кто скажет: «Пора!» забытью?— На солнце, на ветер, на вольный просторЛюбовь уносите свою!

Шолохово, февраль 1910

От четырех до семи

В сердце, как в зеркале, тень,Скучно одной — и с людьми…Медленно тянется деньОт четырех до семи!К людям не надо — солгут,В сумерках каждый жесток.Хочется плакать мне. В жгутПальцы скрутили платок.Если обидишь — прощу,Только меня не томи!— Я бесконечно грущуОт четырех до семи.

Волей луны

Мы выходим из столовойТем же шагом, как вчера:В зале облачно-лиловойБезутешны вечера!Здесь на всем оттенок давний,Горе всюду прилегло,Но пока открыты ставни,Будет облачно-светло.Всюду ласка легкой пыли.(Что послушней? Что нежней?)Те, ушедшие, любилиРисовать ручонкой в ней.Этих маленьких ручонокЖдут рояль и зеркала.Был рояль когда-то звонок!Зала радостна была!Люстра, клавиш — все звенело,Увлекаясь их игрой…Хлопнул ставень — потемнело,Закрывается второй…Кто там шепчет еле-еле?Или в доме не мертво?Это струйкой льется в щелиЛунной ночи колдовство.В зеркалах при лунном светеСнова жив огонь зрачков,И недвижен на паркетеСлед остывших башмачков.

Rouge et Bleue[12]

Девочка в красном и девочка в синемВместе гуляли в саду.— «Знаешь, Алина, мы платьица скинем,Будем купаться в пруду?».Пальчиком тонким грозя,Строго ответила девочка в синем:— «Мама сказала — нельзя».

* * *

Девушка в красном и девушка в синемВечером шли вдоль межи.— «Хочешь, Алина, все бросим, все кинем,Хочешь, уедем? Скажи!»Вздохом сквозь вешний туманГрустно ответила девушка в синем:— «Полно! ведь жизнь — не роман»…

* * *

Женщина в красном и женщина в синемШли по аллее вдвоем.— «Видишь, Алина, мы блекнем, мы стынем, —Пленницы в счастье своем»…С полуулыбкой из тьмыГорько ответила женщина в синем:— «Что же? Ведь женщины мы!»

Столовая

Столовая, четыре раза в деньМиришь на миг во всем друг друга чуждых.Здесь разговор о самых скучных нуждах,Безмолвен тот, кому ответить лень.Все неустойчиво, недружелюбно, ломко,Тарелок стук… Беседа коротка:— «Хотела в семь она придти с катка?»— «Нет, к девяти», — ответит экономка.Звонок. — «Нас нет: уехали, скажи!»— «Сегодня мы обедаем без света»…Вновь тишина, не ждущая ответа;Ведут беседу с вилками ножи.— «Все кончили? Анюта, на тарелки!»Враждебный тон в негромких голосах,И все глядят, как на стенных часахОдна другую догоняют стрелки.Роняют стул… Торопятся шаги…Прощай, о мир из-за тарелки супа!Благодарят за пропитанье скупоИ вновь расходятся — до ужина враги.

Пасха в апреле

Звон колокольный и яйца на блюдеРадостью душу согрели.Что лучезарней, скажите мне, люди,Пасхи в апреле?Травку ласкают лучи, дорогая,С улицы фраз отголоски…Тихо брожу от крыльца до сарая,Меряю доски.В небе, как зарево, внешняя зорька,Волны пасхального звона…Вот у соседей заплакал так горькоЗвук граммофона,Вторят ему бесконечно-унылоВзвизги гармоники с кухни…Многое было, ах, многое было…Прошлое, рухни!Нет, не помогут и яйца на блюде!Поздно… Лучи догорели…Что безнадежней, скажите мне, люди,Пасхи в апреле?

Москва. Пасха, 1910

Сказки Соловьева

О, эта молодость земная!Все так старо — и все так ново!У приоткрытого окна яЧитаю сказки Соловьева.Я не дышу — в них все так зыбко!Вдруг вздохом призраки развею?Неосторожная улыбкаСпугнет волшебника и фею.Порою смерть — как будто ласка,Порою жить — почти неловко!Блаженство в смерти, Звездоглазка!Что жизнь, Жемчужная Головка?Не лучше ль уличного шумаЗеленый пруд, где гнутся лозы?И темной власти ЧернодумаНе лучше ль сон Апрельской Розы?Вдруг чей-то шепот: «Вечно в жмуркиИграть с действительностью вредно.Настанет вечер, и бесследноРастают в пламени Снегурки!Все сны апрельской благодатиИюльский вечер уничтожит».— О, ты, кто мудр — и так некстати! —Я не сержусь. Ты прав, быть может…Ты прав! Здесь сны не много значат,Здесь лжет и сон, не только слово…Но, если хочешь знать, как плачут,Читай в апреле Соловьева!

Картинка с конфеты

На губках смех, в сердечке благодать,Которую ни светских правил стужа,Ни мненья лед не властны заковать.Как сладко жить! Как сладко танцеватьВ семнадцать лет под добрым взглядом мужТо кавалеру даст, смеясь, цветок,То, не смутясь, подсядет к злым старухам,Твердит о долге, теребя платок.И страшно мил упрямый завитокГустых волос над этим детским ухом.Как сладко жить: удачен туалет,Прическа сделана рукой искусной,Любимый муж, успех, семнадцать лет…Как сладко жить! Вдруг блестки эполетИ чей-то взор неумолимо-грустный.О, ей знаком бессильно-нежный рот,Знакомы ей нахмуренные бровиИ этот взгляд… Пред ней тот прежний, тот,Сказавший ей в слезах под Новый Год:— «Умру без слов при вашем первом слове!»Куда исчез когда-то яркий гнев?Ведь это он, ее любимый, первый!Уж шепчет муж сквозь медленный напев:— «Да ты больна?» Немного побледнев,Она в ответ роняет: «Это нервы».

Ricordo Di Tivoli[13]

Мальчик к губам приложил осторожно свирель,Девочка, плача, головку на грудь уронила…— Грустно и мило! —Скорбно склоняется к детям столетняя ель.Темная ель в этой жизни видала так многоСлишком красивых, с большими глазами, детей.Нет путейИм в нашей жизни. Их счастье, их радость — у Бога.Море синет вдали, как огромный сапфир,Детские крики доносятся с дальней лужайки,В воздухе — чайки…Мальчик играет, а девочке в друге весь мир…Ясно читая в грядущем, их ель осенила,Мощная, мудрая, много видавшая ель!Плачет свирель…Девочка, плача, головку на грудь уронила.

Берлин, лето 1910

У кроватки

Вале Генерозовой

— «Там, где шиповник рос аленький,Гномы нашли колпачки»…Мама у маленькой ВаленькиТихо сняла башмачки.— «Солнце глядело сквозь веточкиК розе летела пчела»…Мама у маленькой деточкиТихо чулочки сняла.— «Змей не прождал ни минуточки,Свистнул, — и в горы скорей!»Мама у сонной малюточкиШелк расчесала кудрей.— «Кошку завидевши, курочкиСтали с индюшками в круг»…Мама у сонной дочурочкиВынула куклу из рук.— «Вечером к девочке маленькойРаз прилетел ангелок»…Мама над дремлющей ВаленькойКукле вязала чулок.

Три поцелуя

— «Какие маленькие зубки!И заводная! В парике!»Она смеясь прижала губкиК ее руке.— «Как хорошо уйти от гула!Ты слышишь скрипку вдалеке?»Она задумчиво прильнулаК его руке.— «Отдать всю душу, но кому бы?Мы счастье строим — на песке!»Она в слезах прижала губыК своей руке.

Два в квадрате

Не знали долго ваши взоры,Кто из сестер для них «она»?Здесь умолкают все укоры, —Ведь две мы. Ваша ль то вина?— «Прошел он!» — «Кто из них? Который?»К обоим каждая нежна.Здесь умолкают все укоры. —Вас двое. Наша ль то вина?

Связь через сны

Всё лишь на миг, что людьми создается,Блекнет восторг новизны,Но неизменной, как грусть, остаетсяСвязь через сны.Успокоенье… Забыть бы… Уснуть бы…Сладость опущенных век…Сны открывают грядущего судьбы,Вяжут навек.Все мне, что бы ни думал украдкой,Ясно, как чистый кристалл.Нас неразрывной и вечной загадкойСон сочетал.Я не молю: «О, Господь, уничтожиМуку грядущего дня!»Нет, я молю: «О пошли ему, Боже,Сон про меня!»Пусть я при встрече с тобою бледнею, —Как эти встречи грустны!Тайна одна. Мы бессильны пред нею:Связь через сны.

«Не гони мою память! Лазурны края…»

Не гони мою память! Лазурны края,Где встречалось мечтание наше.Будь правдивым: не скоро с такою, как я,Вновь прильнешь ты к серебряной чаше.Все не нашею волей разрушено. Пусть!Сладок вздох об утраченном рае!Весь ты — майский! Тебе моя майская грусть.Все твое, что пригрезится в мае.Здесь не надо свиданья. Мы встретимся там,Где на правду я правдой отвечу;Каждый вечер по легким и зыбким мостамМы выходим друг другу навстречу.Чуть завижу знакомый вдали силуэт, —Бьется сердце то чаще, то реже…Ты как прежде: не гневный, не мстительный, нет!И глаза твои, грустные, те же.Это грезы. Обоим нам ночь дорога,Все преграды рушащая смело.Но, проснувшись, мой друг, не гони, как врага,Образ той, что солгать не сумела.И когда он возникнет в вечерней тениПод призывы былого напева,Ты минувшему счастью с улыбкой кивниИ ушедшую вспомни без гнева.

Привет из вагона

Сильнее гул, как будто выше — зданья,В последний раз колеблется вагон,В последний раз… Мы едем… До свиданья,Мой зимний сон!Мой зимний сон, мой сон до слез хороший,Я от тебя судьбой унесена.Так суждено! Не надо мне ни ношиВ пути, ни сна.Под шум вагона сладко верить чудуИ к дальним дням, еще туманным, плыть.Мир так широк! Тебя в нем позабудуЯ может быть?Вагонный мрак как будто давит плечи,В окно струей вливается туман…Мой дальний друг, пойми — все эти речиСамообман!Что новый край? Везде борьба со скукой,Все тот же смех и блестки тех же звезд,И там, как здесь, мне будет сладкой мукойТвой тихий жест.

9 июня 1910

Зеленое ожерелье

Целый вечер играли и тешились мы ожерельемИз зеленых, до дна отражающих взоры, камней.Ты непрочную нить потянул слишком сильно,И посыпались камни обильно,При паденьи сверкая сильней.Мы в тоске разошлись по своим неустроенным кельям.Не одно ожерелье вокруг наших трепетных пальцевОбовьется еще, отдавая нас новым огням.Нам к сокровищам бездн все дороги открыты,Наши жадные взоры не сыты,И ко всем драгоценным камнямНаправляем шаги мы с покорностью вечных скитальцев.Пусть погибла виной одного из движений нежданныхТолько раз в этом мире, лишь нам заблестевшая нить!Пусть над пламенным прошлым холодные плиты!Разве сможем мы те хризолитыПридорожным стеклом заменить?Нет, не надо замен! Нет, не надо подделок стеклянных!

«Наши души, не правда ль, еще не привыкли к разлуке…»

Наши души, не правда ль, еще не привыкли к разлуке?Все друг друга зовут трепетанием блещущих крыл!Кто-то высший развел эти нежно-сплетенные руки,Но о помнящих душах забыл.Каждый вечер, зажженный по воле волшебницы кроткой,Каждый вечер, когда над горами и в сердце туман,К незабывшей душе неуверенно-робкой походкойПриближается прежний обман.Словно ветер, что беглым порывом минувшее будит,Ты из блещущих строчек опять улыбаешься мне.Все позволено, все! Нас дневная тоска не осудит:Ты из сна, я во сне…Кто-то высший нас предал неназванно-сладостной муке,(Будет много блужданий-скитаний средь снега и тьмы!)Кто-то высший развел эти нежно-сплетенные руки…Не ответственны мы!

Кроме любви

Не любила, но плакала. Нет, не любила, но все жеЛишь тебе указала в тени обожаемый лик.Было все в нашем сне на любовь не похоже:Ни причин, ни улик.Только нам этот образ кивнул из вечернего зала,Только мы — ты и я — принесли ему жалобный стих.Обожания нить нас сильнее связала,Чем влюбленность — других.Но порыв миновал, и приблизился ласково кто-то,Кто молиться не мог, но любил. Осуждать не спеши!Ты мне памятен будешь, как самая нежная нотаВ пробужденьи души.В этой грустной душе ты бродил, как в незапертом доме…(В нашем доме, весною…) Забывшей меня не зови!Все минуты свои я тобою наполнила, кромеСамой грустной — любви.

Плохое оправданье

Как влюбленность старо, как любовь забываемо-ново:Утро в карточный домик, смеясь, превращает наш храм.О, мучительный стыд за вечернее лишнее слово!О, тоска по утрам!Утонула в заре голубая, как месяц, трирема,О прощании с нею пусть лучше не пишет перо!Утро в жалкий пустырь превращает наш сад из Эдема…Как влюбленность — старо!Только ночью душе посылаются знаки оттуда,Оттого все ночное, как книгу от всех береги!Никому не шепни, просыпаясь, про нежное чудо:Свет и чудо — враги!Твой восторженный бред, светом розовых люстр золоченый,Будет утром смешон. Пусть его не услышит рассвет!Будет утром — мудрец, будет утром — холодный ученыйТот, кто ночью — поэт.Как могла я, лишь ночью живя и дыша, как могла яЛучший вечер отдать на терзанье январскому дню?Только утро виню я, прошедшему вздох посылая,Только утро виню!

Предсказанье

— «У вас в душе приливы и отливы!»Ты сам сказал, ты это понял сам!О, как же ты, не верящий часам,Мог осудить меня за миг счастливый?Что принесет грядущая минута?Чей давний образ вынырнет из сна?Веселый день, а завтра ночь грустна…Как осуждать за что-то, почему-то?О, как ты мог! О, мудрый, как могли выСказать «враги» двум белым парусам?Ведь знали вы… Ты это понял сам:В моей душе приливы и отливы!

Оба луча

Солнечный? Лунный? О мудрые Парки,Что мне ответить? Ни воли, ни сил!Луч серебристый молился, а яркийНежно любил.Солнечный? Лунный? Напрасная битва!Каждую искорку, сердце, лови!В каждой молитве — любовь, и молитва —В каждой любви!Знаю одно лишь: погашенных в плачеЖалкая мне не заменит свеча.Буду любить, не умея иначе —Оба луча!

Weisser Hirsch, лето 1910

Детская

Наша встреча была — в полумраке беседаПолувзрослого с полудетьми.Хлопья снега за окнами, песни метели…Мы из детской уйти не хотели,Вместо сказки не жаждали бреда…Если можешь — пойми!Мы любили тебя — как могли, как умели;Целый сад в наших душах бы мог расцвести,Мы бы рай увидали воочью!..Но, испуганы зимнею ночью,Мы из детской уйти не посмели…Если можешь — прости!

Разные дети

Есть тихие дети. Дремать на плечеУ ласковой мамы им сладко и днем.Их слабые ручки не рвутся к свече, —Они не играют с огнем.Есть дети — как искры: им пламя сродни.Напрасно их учат: «Ведь жжется, не тронь!»Они своенравны (ведь искры они!)И смело хватают огонь.Есть странные дети: в них дерзость и страх.Крестом потихоньку себя осеня,Подходят, не смеют, бледнеют в слезахИ плача бегут от огня.Мой милый! Был слишком небрежен твой суд:«Огня побоялась — так гибни во мгле!»Твои обвиненья мне сердце грызутИ душу пригнули к земле.Есть странные дети: от страхов своихОни погибают в туманные дни.Им нету спасенья. Подумай о нихИ слишком меня не вини!Ты душу надолго пригнул мне к земле…— Мой милый, был так беспощаден твой суд! —Но все же я сердцем твоя — и во мгле«За несколько светлых минут!»

Наша зала

Мне тихонько шепнула вечерняя залаУкоряющим тоном, как няня любовно:— «Почему ты по дому скитаешься, словноТолько утром приехав с вокзала?Беспорядочной грудой разбросаны вещи,Погляди, как растрепаны пыльные ноты!Хоть как прежде с покорностью смотришь в окно ты,Но шаги твои мерные резче.В этом дремлющем доме ты словно чужая,Словно грустная гостья, без силы к утехам.Никого не встречаешь взволнованным смехом,Ни о ком не грустишь, провожая.Много женщин видала на долгом веку я,— В этом доме их муки, увы, не случайны! —Мне в октябрьский вечер тяжелые тайныНе одна поверяла, тоскуя.О, не бойся меня, не противься упрямо:Как столетняя зала внимает не каждый!Все скажи мне, как все рассказала однаждыМне твоя одинокая мама.Я слежу за тобою внимательным взглядом,Облегчи свою душу рассказом нескорым!Почему не с тобой он, тот милый, с которымТы когда-то здесь грезила рядом?»— «K смелым душам, творящим лишь страсти веленье,Он умчался, в моей не дождавшись прилива.Я в решительный вечер была боязлива,Эти муки — мое искупленье.Этим поздним укором я душу связала,Как предателя бросив ее на солому,И теперь я бездушно скитаюсь по дому,Словно утром приехав с вокзала».

«По тебе тоскует наша зала…»

По тебе тоскует наша зала,— Ты в тени ее видал едва —По тебе тоскуют те слова,Что в тени тебе я не сказала.Каждый вечер я скитаюсь в ней,Повторяя в мыслях жесты, взоры…На обоях прежние узоры,Сумрак льется из окна синей;Те же люстры, полукруг дивана,(Только жаль, что люстры не горят!)Филодендронов унылый ряд,По углам расставленных без плана.Спичек нет, — уж кто-то их унес!Серый кот крадется из передней…Это час моих любимых бредней,Лучших дум и самых горьких слез.Кто за делом, кто стремится в гости…По роялю бродит сонный луч.Поиграть? Давно потерян ключ!О часы, свой бой унылый бросьте!По тебе тоскуют те слова,Что в тени услышит только зала.Я тебе так мало рассказала, —Ты в тени меня видал едва!

«Ваши белые могилки рядом…»

Ваши белые могилки рядом,Ту же песнь поют колоколаДвум сердцам, которых жизнь былаВ зимний день светло расцветшим садом.Обо всем сказав другому взглядом,Каждый ждал. Но вот из-за углаПронеслась смертельная стрела,Роковым напитанная ядом.Спите ж вы, чья жизнь богатым садомВ зимний день, средь снега, расцвела…Ту же песнь вам шлют колокола,Ваши белые могилки — рядом.

Weisser Hirsch, летo 1910

«Прости» Нине

Прощай! Не думаю, чтоб сноваНас в жизни Бог соединил!Поверь, не хватит наших силДля примирительного слова.Твой нежный образ вечно мил,Им сердце вечно жить готово, —Но все ж не думаю, чтоб сноваНас в жизни Бог соединил!

Ее слова

— «Слова твои льются, участьем согреты,Но темные взгляды в былом».— «Не правда ли, милый, так смотрят портреты,Задетые белым крылом?»— «Слова твои — струи, вскипают и льются,Но нежные губы в тоске».— «Не правда ли, милый, так дети смеютсяПред львами на красном песке?»— «Слова твои — песни, в них вызов и силы,Ты снова, как прежде, бодра»…— «Так дети бодрятся, не правда ли, милый,Которым в кроватку пора?»

Надпись в альбом

Пусть я лишь стих в твоем альбоме,Едва поющий, как родник;(Ты стал мне лучшею из книг,А их немало в старом доме!)Пусть я лишь стебель, в светлый мигТобой, жалеющим, не смятый;(Ты для меня цветник богатый,Благоухающий цветник!)Пусть так. Но вот в полуистомеТы над страничкою поник…Ты вспомнишь все… Ты сдержишь крик…— Пусть я лишь стих в твоем альбоме!

Сердца и души

Души в нас — залы для редких гостей,Знающих прелесть тепличных растений.В них отдыхают от скорбных путейРазные милые тени.Тесные келейки — наши сердца.В них заключенный один до могилы.В келью мою заточен до концаТы без товарища, милый!

Зимой

Снова поют за стенамиЖалобы колоколов…Несколько улиц меж нами,Несколько слов!Город во мгле засыпает,Серп серебристый возник,Звездами снег осыпаетТвой воротник.Ранят ли прошлого зовы?Долго ли раны болят?Дразнит заманчиво-новый,Блещущий взгляд.Сердцу он (карий иль синий?)Мудрых важнее страниц!Белыми делает инейСтрелы ресниц…Смолкли без сил за стенамиЖалобы колоколов.Несколько улиц меж нами,Несколько слов!Месяц склоняется чистыйВ души поэтов и книг,Сыплется снег на пушистыйТвой воротник.

Так будет

Словно тихий ребенок, обласканный тьмой,С бесконечным томленьем в блуждающем взоре,Ты застыл у окна. В коридореЧей-то шаг торопливый — не мой!Дверь открылась… Морозного ветра струя…Запах свежести, счастья… Забыты тревоги…Миг молчанья, и вот на порогеКто-то слабо смеется — не я!Тень трамваев, как прежде, бежит по стене,Шум оркестра внизу осторожней и глуше…— «Пусть сольются без слов наши души!»Ты взволнованно шепчешь — не мне!— «Сколько книг!.. Мне казалось… Не надо огня:Так уютней… Забыла сейчас все слова я»…Видят беглые тени трамваяНа диване с тобой — не меня!

Правда

Vitam impendere vero.[14]

Мир утомленный вздохнул от смятений,Розовый вечер струит забытье…Нас разлучили не люди, а тени,Мальчик мой, сердце мое!Высятся стены, туманом одеты,Солнце без сил уронило копье…В мире вечернем мне холодно. Где ты,Мальчик мой, сердце мое?Ты не услышишь. Надвинулись стены,Все потухает, сливается все…Не было, нет и не будет замены,Мальчик мой, сердце мое!

Москва, 27 августа 1910

Стук в дверь

Сердце дремлет, но сердце так чутко,Помнит все: и блаженство, и боль.Те лучи догорели давно ль?Как забыть тебя, грустный малютка,Синеглазый малютка король?Ты, как прежде, бредешь чрез аллею,Неуступчив, надменен и дик;На кудрях — золотящийся блик…Я молчу, я смущенно не смеюЗаглянуть тебе в гаснущий лик.Я из тех, о мой горестный мальчик,Что с рожденья не здесь и не там.О, внемли запоздалым мольбам!Почему ты с улыбкою пальчикПриложил осторожно к губам?В бесконечность ступень поманила,Но, увы, обманула ступень:Бесконечность окончилась в день!Я для тени тебе изменила,Изменила для тени мне тень.

Счастье

— «Ты прежде лишь розы ценила,В кудрях твоих венчик другой.Ты страстным цветам изменила?»— «Во имя твое, дорогой!»— «Мне ландышей надо в апреле,Я в мае топчу их ногой.Что шепчешь в ответ еле-еле?»— «Во имя твое, дорогой!»— «Мне мил колокольчик-бубенчик,Его я пребуду слугой.Ты молча срываешь свой венчик?»— «Во имя твое, дорогой!»

Невестам мудрецов

Над ними древность простирает длани,Им светит рок сияньем вещих глаз,Их каждый миг — мучительный экстаз.Вы перед ними — щепки в океане!Для них любовь — минутный луч в тумане,Единый свет немеркнущий — для вас.Вы лишь в любви таинственно-богаты,В ней все: пожар и голубые льды,Последний луч и первый луч звезды,Все ручейки, все травы, все закаты!..— Над ними лик склоняется Гекаты,Им лунной Греции цветут сады…Они покой находят в Гераклите,Орфея тень им зажигает взор…А что у вас? Один венчальный флер!Вяжите крепче золотые нитиИ каждый миг молитвенно стелитеСвою любовь, как маленький ковер!

Еще молитва

И опять пред Тобой я склоняю колени,В отдаленьи завидев Твой звездный венец.Дай понять мне, Христос, что не все только тени,Дай не тень мне обнять, наконец!Я измучена этими длинными днямиБез заботы, без цели, всегда в полумгле…Можно тени любить, но живут ли тенямиВосемнадцати лет на земле?И поют ведь, и пишут, что счастье вначале!Расцвести всей душой бы ликующей, всей!Но не правда ль: ведь счастия нет, вне печали?Кроме мертвых, ведь нету друзей?Ведь от века зажженные верой иноюУкрывались от мира в безлюдьи пустынь?Нет, не надо улыбок, добытых ценоюОсквернения высших святынь.Мне не надо блаженства ценой унижений.Мне не надо любви! Я грущу — не о ней.Дай мне душу, Спаситель, отдать — только тениВ тихом царстве любимых теней.

Москва, осень, 1910

Осужденные

Сестрам Тургеневым

У них глаза одни и те жеИ те же голоса.Одна цветок неживше-свежий,Другая луч, что блещет реже,В глазах у третьей — небо. Где жеТакие встретишь небеса?Им отдала при первой встречеЯ чаянье свое.Одна глядит, как тают свечи,Другая вся в капризной речи,А третьей так поникли плечи,Что плачешь за нее.Одна, безмолвием пугая,Под игом тишины;Еще изменчива другая,А третья ждет, изнемогая…И все, от жизни убегая,Уже осуждены.

Москва, осень 1910

Из сказки в жизнь

Хоть в вагоне темном и неловко,Хорошо под шум колес уснуть!Добрый путь, Жемчужная Головка,Добрый путь!Никому — с участьем или гневно —Не позволь в былое заглянуть.Добрый путь, погибшая царевна,Добрый путь!

В зеркале книги М. Д.-В.

Это сердце — мое! Эти строки — мои!Ты живешь, ты во мне, Марселина!Уж испуганный стих не молчит в забытьи,И слезами растаяла льдина.Мы вдвоем отдались, мы страдали вдвоем,Мы, любя, полюбили на муку!Та же скорбь нас пронзила и тем же копьем,И на лбу утомленно-горячем своемЯ прохладную чувствую руку.Я, лобзанья прося, получила копье!Я, как ты, не нашла властелина!..Эти строки — мои! Это сердце — мое!Кто же, ты или я — Марселина?

Эстеты

Наши встречи, — только ими дышим все мы,Их предчувствие лелея в каждом миге, —Вы узнаете, разрезав наши книги.Все, что любим мы и верим — только темы.Сновидение друг другу подарив, мыРасстаемся, в жажде новых сновидений,Для себя и для другого — только тени,Для читающих об этом — только рифмы.

Они и мы

Героини испанских преданийУмирали, любя,Без укоров, без слез, без рыданий.Мы же детски боимся страданийИ умеем лишь плакать, любя.Пышность замков, разгульность охоты,Испытанья тюрьмы, —Все нас манит, но спросят нас: «Кто ты?»Мы согнать не сумеем дремотыИ сказать не сумеем, кто мы.Мы все книги подряд, все напевы!Потому на зареДетский грех непонятен нам Евы.Потому, как испанские девы,Мы не гибнем, любя, на костре.

«Безнадежно-взрослый Вы? О, нет…»

Безнадежно-взрослый Вы? О, нет!Вы дитя и Вам нужны игрушки,Потому я и боюсь ловушки,Потому и сдержан мой привет.Безнадежно-взрослый Вы? О, нет!Вы дитя, а дети так жестоки:С бедной куклы рвут, шутя, парик,Вечно лгут и дразнят каждый миг,В детях рай, но в детях все пороки, —Потому надменны эти строки.Кто из них доволен дележом?Кто из них не плачет после елки?Их слова неумолимо-колки,В них огонь, зажженный мятежом.Кто из них доволен дележом?Есть, о да, иные дети — тайны,Темный мир глядит из темных глаз.Но они отшельники меж нас,Их шаги по улицам случайны.Вы — дитя. Но все ли дети — тайны?!

Москва, 27 ноября 1910

Маме («Как много забвением темным…»)

Как много забвением темнымИз сердца навек унеслось!Печальные губы мы помнимИ пышные пряди волос,Замедленный вздох над тетрадкойИ в ярких рубинах кольцо,Когда над уютной кроваткойТвое улыбалось лицо.Мы помним о раненых птицахТвою молодую печальИ капельки слез на ресницах,Когда умолкала рояль.

В субботу

Темнеет… Готовятся к чаю…Дремлет Ася под маминой шубой.Я страшную сказку читаюО старой колдунье беззубой.О старой колдунье, о гномах,О принцессе, ушедшей закатом.Как жутко в лесах незнакомыхБродить ей с невидящим братом!Одна у колдуньи забота:Подвести его к пропасти прямо!Темнеет… Сегодня Суббота,И будет печальная мама.Темнеет… Не помнишь о часе.Из столовой позвали нас к чаю.Клубочком свернувшейся АсеЯ страшную сказку читаю.

«Курлык»

Детство: молчание дома большого,Страшной колдуньи оскаленный клык;Детство: одно непонятное слово,Милое слово «курлык».Вдруг беспричинно в парадной столовойЧопорной гостье покажешь языкИ задрожишь и заплачешь под слово,Глупое слово «курлык».Бедная Fräulein[15] в накидке лиловой,Шею до боли стянувший башлык, —Все воскресает под милое слово,Детское слово «курлык».

После праздника

У мамы сегодня печальные глазки,Которых и дети и няня боятся.Не смотрят они на солдатика в каскеИ даже не видят паяца.У мамы сегодня прозрачные жилкиОсобенно сини на маленьких ручках.Она не сердита на грязные вилкиИ детские губы в тянучках.У мамы сегодня ни песен, ни сказки,Бледнее, чем прежде, холодные щечки,И даже не хочет в правдивые глазкиВзглянуть она маленькой дочке.

В классе

Скомкали фартук холодные ручки,Вся побледнела, дрожит баловница.Бабушка будет печальна: у внучкиВдруг — единица!Смотрит учитель, как будто не веряЭтим слезам в опустившемся взоре.Ах, единица большая потеря!Первое горе!Слезка за слезкой упали, сверкая,В белых кругах уплывает страница…Разве учитель узнает, какаяБоль — единица?

На бульваре

В небе — вечер, в небе — тучки,В зимнем сумраке бульвар.Наша девочка устала,Улыбаться перестала.Держат маленькие ручкиСиний шар.Бедным пальчикам неловко:Синий шар стремится вдаль.Не дается счастье даром!Сколько муки с этим шаром!Миг — и выскользнет веревка.Что останется? Печаль.Утомились наши ручки,— В зимнем сумраке бульвар. —Наша детка побежала,Ручки сонные разжала…Мчится в розовые тучкиСиний шар.

Совет

«Если хочешь ты папе советом помочь»,Шепчет папа любимице-дочке,«Будут целую ночь, будут целую ночьНад тобою летать ангелочки.Блещут крылышки их, а на самых концахШелестят серебристые блестки.Что мне делать, дитя, чтоб у мамы в глазахНе дрожали печальные слезки?Плещут крылышки их и шумят у дверей.Все цвета ты увидишь, все краски!Чем мне маме помочь? Отвечай же скорей!»— «Я скажу: расцелуй ее в глазки!А теперь ты беги (только свечку задуйИ сложи аккуратно чулочки).И сильнее беги, и сильнее целуй!Будут, папа, летать ангелочки?»

Мальчик с розой

Хорошо невзрослой быть и сладкоО невзрослом грезить вечерами!Вот в тени уютная кроваткаИ портрет над нею в темной раме.На портрете белокурый мальчикУронил увянувшую розу,И к губам его прижатый пальчикЗатаил упрямую угрозу.Этот мальчик был любимец графа,С колыбели грезивший о шпаге,Но открыл он, бедный, дверцу шкафа,Где лежали тайные бумаги.Был он спрошен и солгал в ответе,Затаив упрямую угрозу.Только розу он любил на светеИ погиб изменником за розу.Меж бровей его застыла складка,Он печален в потемневшей раме…Хорошо невзрослой быть и сладкоО невзрослом плакать вечерами!

Колыбельная песня Асе

Спи, царевна! Уж в долинеКолокол затих,Уж коснулся сумрак синийБашмачков твоих.Чуть колышутся березы,Ветерок свежей.Ты во сне увидишь слезыБрошенных пажей.Тронет землю легким взмахомТрепетный плюмаж.Обо всем шепнет со страхомНепокорный паж.Будут споры… и уступки,(Ах, нельзя без них!)И коснутся чьи-то губкиБашмачков твоих.

Подрастающей

Опять за окнами снежокСветло украсил ель…Зачем переросла, дружок,Свою ты колыбель?Летят снежинки, льнут ко всемИ тают без числа…Зачем, ты, глупая, зачемЕе переросла?В ней не давила тяжесть дней,В ней так легко спалось!Теперь глаза твои темнейИ золото волос…Широкий мир твой взгляд зажег,Но счастье даст тебе ль?Зачем переросла, дружок,Свою ты колыбель?

Волшебник

Непонятный учебник,Чуть умолкли шаги, я на стул уронила скорей.Вдруг я вижу: стоит у дверейИ не знает, войти ли и хитро мигает волшебник.До земли борода,Темный плащ розоватым огнем отливает…И стоит и киваетИ кивая глядит, а под каждою бровью — звезда.Я навстречу и мигомНезнакомому гостю свой стул подаю.«Знаю мудрость твою,Ведь и сам ты не друг непонятным и путаным книгам.Я устала от книг!Разве сердце от слов напечатанных бьется?»Он стоит и смеется:«Ты, шалунья, права! Я для деток веселый шутник.Что для взрослых — вериги,Для шалуньи, как ты, для свободной души — волшебство.Так проси же всего!»Я за шею его обняла: «Уничтожь мои книги!Я веселья не вижу ни в чем,Я на маму сержусь, я с учителем спорю.Увези меня к морю!Посильней обними и покрепче укутай плащом!Надоевший учебникРазве стоит твоих серебристых и пышных кудрей?»Вдруг я вижу: стоит у дверейИ не знает, уйти ли и грустно кивает волшебник.

Первая роза

Девочка мальчику розу дарит,Первую розу с куста.Девочку мальчик целует в уста,Первым лобзаньем дарит.Солнышко скрылось, аллея пуста…Стыдно в уста целовать!Девочка, надо ли было срыватьПервую розу с куста?

Исповедь

Улыбаясь, милым крошкой звали,Для игры сажали на колени…Я дрожал от их прикосновенийИ не смел уйти, уже неправый.А они упрямца для забавыЦеловали!В их очах я видел океаны,В их речах я пенье ночи слышал.«Ты поэт у нас! В кого ты вышел?»Сколько горечи в таких вопросах!Ведь ко мне клонился в темных косахЛик Татьяны!На заре я приносил букеты,У дверей шепча с последней дрожью:«Если да, — зачем же мучить ложью?Если нет, — зачем же целовали?»А они с улыбкою давалиМне конфеты.

Девочка-Смерть

Луна омывала холодный паркетМолочной и ровной волной.К горячей щеке прижимая букет,Я сладко дремал под луной.Сияньем и сном растревожен вдвойне,Я сонные глазки открыл,И девочка-смерть наклонилась ко мне,Как розовый ангел без крыл.На тоненькой шее дрожит медальон,Румянец струится вдоль щек,И видно бежала: чуть-чуть запыленЕе голубой башмачок.Затейлив узор золотой бахромы,В кудрях бирюзовая нить.«Ты — маленький мальчик, я — девочка: мыДорогою будем шалить.Надень же (ты — рыцарь) мой шарф кружевной!»Я молча ей подал букет…Молочной и ровной, холодной волнойЛуна омывала паркет.

Мальчик-Бред

Алых роз и алых маковЯ принес тебе букет.Я ни в чем не одинаков,Я — веселый мальчик-бред.Свечку желтую задую, —Будет розовый фонарь.Диадему золотуюЯ надену, словно царь.Полно, царь ли? Я волшебник,Повелитель сонных царств,Исцеляющий лечебникБез пилюль и без лекарств.Что лекарства! Что пилюли!Будем, детка, танцевать!Уж летит верхом на стулеОпустевшая кровать.Алый змей шуршит и вьется,А откуда, — мой секрет!Я смеюсь, и все смеется.Я — веселый мальчик-бред!

Принц и лебеди

В тихий час, когда лучи неяркиИ душа устала от людей,В золотом и величавом паркеЯ кормлю спокойных лебедей.Догорел вечерний праздник неба.(Ах, и небо устает пылать!)Я стою, роняя крошки хлебаВ золотую, розовую гладь.Уплывают беленькие крошки,Покружась меж листьев золотых.Тихий луч мои целует ножкиИ дрожит на прядях завитых.Затенен задумчивой колонной,Я стою и наблюдаю я,Как мой дар с печалью благосклоннойПринимают белые друзья.В темный час, когда мы все лелеем,И душа томится без людей,Во дворец по меркнущим аллеямЯ иду от белых лебедей.

За книгами

«Мама, милая, не мучь же!Мы поедем или нет?»Я большая, — мне семь лет,Я упряма, — это лучше.Удивительно упряма:Скажут нет, а будет да.Не поддамся никогда,Это ясно знает мама.«Поиграй, возьмись за дело,Домик строй». — «А где картон?»«Что за тон?» — «Совсем не тон!Просто жить мне надоело!Надоело… жить… на свете,Все большие — палачи,Давид Копперфильд»… — «Молчи!Няня, шубу! Что за дети!»Прямо в рот летят снежинки…Огонечки фонарей…«Ну, извозчик, поскорей!Будут, мамочка, картинки?»Сколько книг! Какая давка!Сколько книг! Я все прочту!В сердце радость, а во ртуВкус соленого прилавка.

Неравные братья

«Я колдун, а ты мой брат».«Ты меня посадишь в яму!»«Ты мой брат и ты не рад?»«Спросим маму!»«Хорошо, так ты солдат».«Я всегда играл за даму!»«Ты солдат и ты не рад?»«Спросим маму!»«Я придумал: акробат».«Не хочу такого сраму!»«Акробат — и ты не рад?»«Спросим маму!»

Скучные игры

Глупую куклу со стулаЯ подняла и одела.Куклу я на пол швырнула:В маму играть — надоело!Не поднимаясь со стулаДолго я в книгу глядела.Книгу я на пол швырнула:В папу играть — надоело!

Мятежники

Что за мука и нелепостьЭтот вечный страх тюрьмы!Нас домой зовут, а мыСтроим крепость.Как помочь такому горю?Остается лишь одно:Изловчиться — и в окно,Прямо к морю!Мы — свободные пираты,Смелым быть — наш первый долг.Ненавистный голос смолк.За лопаты!Слов не слышно в этом вое,Ветер, море, — все за нас.Наша крепость поднялась,Мы — герои!Будет славное сраженье.Ну, товарищи, вперед!Враг не ждет, а подождетУмноженье.

Живая цепочка

Эти ручки кто расцепит,Чья тяжелая рука?Их цепочка так легкаПод умильный детский лепет.Кто сплетенные разнимет?Перед ними каждый — трус!Эту тяжесть, этот грузКто у мамы с шеи снимет?А удастся, — в миг у дочкиБудут капельки в глазах.Будет девочка в слезах,Будет мама без цепочки.И умолкнет милый лепет,Кто-то всхлипнет; скрипнет дверь…Кто разнимет их теперьЭти ручки, кто расцепит?

Баярд

За умноженьем — черепаха,Зато чертенок за игрой,Мой первый рыцарь был без страха,Не без упрека, но герой!Его в мечтах носили кони,Он был разбойником в лесу,Но приносил мне на ладониС магнолий снятую росу.Ему на шее загорелойЯ поправляла талисман,И мне, как он чужой и смелой,Он покорялся, атаман!Улыбкой принц и школьник платьем,С кудрями точно из огня,Учителям он был проклятьемИ совершенством для меня!За принужденье мстил жестоко, —Великий враг чернил и парт!И был, хотя не без упрека,Не без упрека, но Баярд!

Мама на даче

Мы на даче: за лугом Ока серебрится,Серебрится, как новый клинок.Наша мама сегодня царица,На головке у мамы венок.Наша мама не любит тяжелой прически, —Только время и шпильки терять!Тихий лучик упал сквозь березкиНа одну шелковистую прядь.В небе облачко плыло и плакало, тая.Назвала его мама судьбой.Наша мама теперь золотая,А венок у нее голубой.Два веночка на ней, два венка, в самом деле:Из цветов, а другой из лучей.Это мы васильковый надели,А другой, золотистый — ничей.Скоро вечер: за лесом луна загорится,На плотах заблестят огоньки…Наша мама сегодня царица,На головке у мамы венки.

Жар-Птица

Максу Волошину

Нет возможности, хоть брось!Что ни буква — клякса,Строчка вкривь и строчка вкось,Строчки веером, — все врозь!Нету сил у Макса!— «Барин, кушать!» Что еда!Блюдо вечно блюдоИ вода всегда вода.Что еда ему, когдаОжидает чудо?У больших об этом речь,А большие правы.Не спешит в постельку лечь,Должен птицу он стеречь,Богатырь кудрявый.Уж часы двенадцать бьют,(Бой промчался резкий),Над подушкой сны встаютВ складках занавески.Промелькнет — не Рыба-Кит,Трудно ухватиться!Точно радуга блестит!Почему же не летитЧудная Жар-Птица?Плакать — глупо. Он не глуп,Он совсем не плакса,Не надует гордых губ, —Ведь Жар-Птица, а не супОжидает Макса!Как зарница! На хвостеЗолотые блестки!Много птиц, да все не те…На ресницах в темнотеЗасияли слезки.Он тесней к окну приник:Серые фигуры…Вдалеке унылый крик…— В эту ночь он все постиг,Мальчик белокурый!

«Так»

«Почему ты плачешь?» — «Так».«Плакать „так“ смешно и глупо.Зареветь, не кончив супа!Отними от глаз кулак!Если плачешь, есть причина.Я отец и я не враг.Почему ты плачешь?» — «Так».«Ну, какой же ты мужчина?Отними от глаз кулак!Что за нрав такой? Откуда?Рассержусь, и будет худо!Почему ты плачешь?» — «Так».

Молитва в столовой

Самовар отшумевший заглох;Погружается дом в полутьму.Мне счастья не надо, — емуОтдай мое счастье, Бог!Зимний сумрак касается розНа обоях и ярких углей.Пошли ему вечер светлей,Теплее, чем мне, Христос!Я сдержу и улыбку и вздох,Я с проклятием рук не сожму,Но только — дай счастье ему,О, дай ему счастье, Бог!

«Мы с тобою лишь два отголоска…»

Мы с тобою лишь два отголоска:Ты затихнул, и я замолчу.Мы когда-то с покорностью воскаОтдались роковому лучу.Это чувство сладчайшим недугомНаши души терзало и жгло.Оттого тебя чувствовать другомМне порою до слез тяжело.Станет горечь улыбкою скоро,И усталостью станет печаль.Жаль не слова, поверь, и не взора, —Только тайны утраченной жаль!От тебя, утомленный анатом,Я познала сладчайшее зло.Оттого тебя чувствовать братомМне порою до слез тяжело.

Юнге

Сыплют волны, с колесами споря,Серебристые брызги вокруг.Ни смущения в сердце, ни горя, —Будь счастливым, мой маленький друг!В синеву беспокойного моряВыплывает отважный фрегат.Ни смущения в сердце, ни горя, —Будь счастливым, мой маленький брат!

Очаг мудреца

Не поэтом он был: в незнакомомНе искал позабытых созвучий,Без гнева на звезды и тучиНаклонялся над греческим томом.За окнами жизнь засыпала,Уступала забвенью измена,За окнами пышная пенаЗа фонтаном фонтан рассыпала.В тот вечер случилось (ведь — странно,Мы не знаем грядущего мига!),Что с колен его мудрая книгаНа ковер соскользнула нежданно.И комната стала каютой,Где душа говорит с тишиною…Он плыл, убаюкан волною,Окруженный волненьем и смутой.Дорогие, знакомые видыИз рам потемневших кивали,А за окнами там проплывалиИ вздыхали, плывя, Нереиды.

Путь креста

Сколько светлых возможностей ты погубил, не желая.Было больше их в сердце, чем в небе сияющих звезд.Лучезарного дня после стольких мучений ждала я,Получила лишь крест.Что горело во мне? Назови это чувство любовью,Если хочешь, иль сном, только правды от сердца не скрой:Я сумела бы, друг, подойти к твоему изголовьюОсторожной сестрой.Я кумиров твоих не коснулась бы дерзко и смело,Ни любимых имен, ни безумно-оплаканных книг.Как больное дитя я тебя б убаюкать сумелаВ неутешенный миг.Сколько светлых возможностей, милый, и сколько смятений!Было больше их в сердце, чем в небе сияющих звезд…Но во имя твое я без слез — мне свидетели тени —Поднимаю свой крест.

Памятью сердца

Памятью сердца — венком незабудокЯ окружила твой милый портрет.Днем утоляет и лечит рассудок,Вечером — нет.Бродят шаги в опечаленной зале,Бродят и ждут, не идут ли в ответ.«Все заживает», мне люди сказали…Вечером — нет.

Добрый путь!

В мои глаза несмелоТы хочешь заглянуть.За лугом солнце село…Мой мальчик, добрый путь!Любви при первой встречеОтдайся и забудь.Уж на балконе свечи…Мой мальчик, добрый путь!Успокоенье — сердцу,Позволь ему уснуть!Я распахнула дверцу…Мой мальчик, добрый путь!

Победа

Но и у нас есть волшебная чаша,(В сонные дни вы потянетесь к ней!)Но и у нас есть улыбка, и нашаТайна темней.Тень Эвридики и факел Гекаты, —Все промелькнет, исчезая в одном.Наша победа: мы вечно богатыНовым вином!

В раю

Воспоминанье слишком давит плечи,Я о земном заплачу и в раю,Я старых слов при нашей новой встречеНе утаю.Где сонмы ангелов летают стройно,Где арфы, лилии и детский хор,Где все покой, я буду беспокойноЛовить твой взор.Виденья райские с усмешкой провожая,Одна в кругу невинно-строгих дев,Я буду петь, земная и чужая,Земной напев!Воспоминанье слишком давит плечи,Настанет миг, — я слез не утаю…Ни здесь, ни там, — нигде не надо встречи,И не для встреч проснемся мы в раю!

Ни здесь, ни там

Опять сияющим крестамПоют хвалу колокола.Я вся дрожу, я поняла,Они поют: «и здесь и там».Улыбка просится к устам,Еще стремительней хвала…Как ошибиться я могла?Они поют: «не здесь, а там».О, пусть сияющим крестамПоют хвалу колокола…Я слишком ясно поняла:«Ни здесь, ни там… Ни здесь, ни там»…

Последняя встреча

О, я помню прощальные речи,Их шептавшие помню уста.«Только чистым даруются встречи.Мы увидимся, будь же чиста».Я учителю молча внимала.Был он нежность и ласковость весь.Он о «там» говорил, но как малоЭто «там» заменяло мне «здесь»!Тишина посылается роком, —Тем и вечны слова, что тихи.Говорил он о самом глубоком,Баратынского вспомнил стихи;Говорил о игре отражений,О лучах закатившихся звезд…Я не помню его выражений,Но улыбку я помню и жест.Ни следа от былого недуга,Не мучительно бремя креста.Только чистые узрят друг друга, —Мой любимый, я буду чиста!

На заре

Их души неведомым счастьемБаюкал предутренний гул.Он с тайным и странным участьемВ их детские сны заглянул.И, сладким предчувствием раненКаких-то безудержных гроз,Спросил он, и был им так страненЕго непонятный вопрос.Оне, притаясь, промолчалиИ молча порвали звено…За миг бесконечной печалиДа будет ему прощено!

«И как прежде оне улыбались…»

И как прежде оне улыбались,Обожая изменчивый дым;И как прежде оне ошибались,Улыбаясь ошибкам своим;И как прежде оне безустанноОтдавались нежданной волне.Но по-новому грустно и странноВечерами молчали оне.

Эпилог

Очарованье своих же обетов,Жажда любви и незнанье о ней…Что же осталось от блещущих дней?Новый портрет в галерее портретов,Новая тень меж теней.Несколько строк из любимых поэтов,Прелесть опасных, иных ступеней…Вот и разгадка таинственных дней!Лишний портрет в галерее портретов,Лишняя тень меж теней.

Не в нашей власти

Возвращение в жизнь — не обман, не измена.Пусть твердим мы: «Твоя, вся твоя!» чуть дыша,Все же сердце вернется из плена,И вернется душа.Эти речи в бреду не обманны, не лживы,(Разве может солгать, — ошибается бред!)Но проходят недели, — мы живы,Забывая обет.В этот миг расставанья мучительно-скорыйНам казалось: на солнце навек пелена,Нам казалось: подвинутся горы,И погаснет луна.В этот горестный миг — на печаль или радость —Мы и душу и сердце, мы все отдаем,Прозревая великую сладостьВ отрешенье своем.К утешителю-сну простираются руки,Мы томительно спим от зари до зари…Но за дверью знакомые звуки:«Мы пришли, отвори!»В этот миг, улыбаясь раздвинутым стенам,Мы кидаемся в жизнь, облегченно дыша.Наше сердце смеется над пленом,И смеется душа!

Распятие

Ты помнишь? Розовый закатЛаскал дрожащие листы,Кидая луч на темный скатИ темные кресты.Лилось заката торжество,Смывая боль и тайный грех,На тельце нежное Того,Кто распят был за всех.Закат погас; в последний разБлеснуло золото кудрей,И так светло взглянул на насМалютка Назарей.Мой друг, незнанием томим,Ты вдаль шагов не устреми:Там правды нет! Будь вечно с НимИ с нежными детьми.И, если сны тебе велятИдти к «безвестной красоте»,Ты вспомни безответный взглядРебенка на кресте.

Привет из башни

Скоро вечер: от тьмы не укрыться,Чья-то тень замелькает в окне…Уезжай, уезжай же, мой рыцарь,На своем золотистом коне!В неизвестном, в сияющем светеПомяни незнакомку добром!Уж играет изменчивый ветерЗолотым и зеленым пером.Здесь оконца узорные узки,Здесь и утром портреты в тени…На зеленом, на солнечном спускеНезнакомку добром помяни!Видит Бог, от судьбы не укрыться.Чья-то тень замелькала в окне…Уезжай, уезжай же, мой рыцарь,На своем золотистом коне!

Резеда и роза

Один маня, другой с полуугрозой,Идут цветы блестящей чередой.Мы на заре клянемся только розой,Но в поздний час мы дышим резедой.Один в пути пленяется мимозой,Другому ландыш мил, блестя в росе. —Но на заре мы дышим только розой,Но резедою мы кончаем все!

Итог дня

Ах, какая усталость под вечер!Недовольство собою и миром и всем!Слишком много я им улыбалась при встрече,Улыбалась, не зная зачем.Слишком много вопросов без жаждыЗа ответ заплатить возлиянием слез.Говорили, гадали, и каждыйНеизвестность с собою унес.Слишком много потупленных взоров,Слишком много ненужных бесед в терему,Вышивания бисером слишком ненужных узоров.Вот гирлянда, вот ангел… К чему?Ах, какая усталость! Как слабыНаши лучшие сны! Как легка в обыденность ступень!Я могла бы уйти, я замкнуться могла бы…Я Христа предавала весь день!

Молитва лодки

В тихую пристань, где зыблются лодки,И отдыхают от бурь корабли,Ты, Всемогущий, и Мудрый, и Кроткий,Мне, утомленной и маленькой лодке,Мирно приплыть повели.В тихую пристань, где зыблются лодки,И, отдыхая, грустят корабли.

Призрак царевны

С темной веткою шепчется ветка,Под ногами ложится трава,Где-то плачет сова…Дай мне руку, пугливая детка!Я с тобою, твой рыцарь и друг,Ты тихонько дрожишь почему-то.Не ломай своих рук,А плащом их теплее закутай.Много странствий он видел и чащ,В нем от пуль неприятельских дыры.Ты закутайся в плащ:Здесь туманы ползучие сыры,Здесь сгоришь на болотном огне!Беззащитные руки ломая,Ты напомнила мнеТу царевну из дальнего мая,Ту, любимую слишком давно,Чьи уста, как рубины горели…Предо мною окноИ головка в плену ожерелий.Нежный взор удержать не сумел,Я, обняв, оторвался жестоко…Как я мог, как я смелПогубить эту розу Востока!С темной веткою шепчется ветка,Небосклон предрассветный серей.Дай мне руку скорейНа прощанье, пугливая детка!

Письмо на розовой бумаге

В какой-то дальней рейнской сагеПечальный юноша-геройСжигает позднею поройПисьмо на розовой бумаге.И я, как рыцарь (без пера,Увы, без шлема и без шпаги!),Письмо на розовой бумагеНа канделябре сжег вчера.Его в поход умчали флаги,Фанфары смех и боя пыл,И он, счастливый, позабылПисьмо на розовой бумаге.Оно погибло на огне,Но шелестит при каждом шаге,Письмо на розовой бумагеУж не на мне оно, — во мне!Пусть забывает в дальней сагеПечальный рыцарь грусть свою, —Ах, я в груди его таю,Письмо на розовой бумаге!

Два исхода

1

Со мной в ночи шептались тени,Ко мне ласкались кольца дыма,Я знала тайны всех растенийИ песни всех колоколов, —А люди мимо шли без слов,Куда-то вдаль спешили мимо.Я трепетала каждой жилкойСреди безмолвия ночного,Над жизнью пламенной и пылкойДержа задумчивый фонарь…Я не жила, — так было встарь.Что было встарь, то будет снова.

2

С тобой в ночи шептались тени,К тебе ласкались кольца дыма,Ты знала тайны всех растенийИ песни всех колоколов, —А люди мимо шли без словКуда-то вдаль спешили мимо.Ты трепетала каждой жилкойСреди безмолвия ночного,Над жизнью пламенной и пылкойДержа задумчивый фонарь…Ты не жила, — так было встарь.Что было встарь, — не будет снова.

На концерте

Странный звук издавала в тот вечер старинная скрипка:Человеческим горем — и женским! — звучал ее плач.Улыбался скрипач.Без конца к утомленным губам возвращалась улы6ка.Странный взгляд посылала к эстраде из сумрачной ложиНезнакомая дама в уборе лиловых камней.Взгляд картин и теней!Неразгаданный взгляд, на рыдание скрипки похожий.К инструменту летел он стремительно-властно и прямо.Стон аккорда, — и вдруг оборвался томительный плач…Улыбался скрипач,Но глядела в партер — безучастно и весело — дама.

Зимняя сказка

«Не уходи», они шепнули с лаской,«Будь с нами весь!Ты видишь сам, какой нежданной сказкойТы встречен здесь».«О, подожди», они просили нежно,С мольбою рук.«Смотри, темно на улицах и снежно…Останься, друг!О, не буди! На улицах морозно…Нам нужен сон!»Но этот крик последний слишком поздноРасслышал он.

«И уж опять они в полуистоме…»

И уж опять они в полуистомеО каждом сне волнуются тайком;И уж опять в полууснувшем домеВедут беседу с давним дневником.Опять под музыку на маленьком диванеЗвенит-звучит таинственный рассказО рудниках, о мертвом караване,О подземелье, где зарыт алмаз.Улыбка сумерок, как прежде, в окна льется;Как прежде, им о лампе думать лень;И уж опять из темного колодцаВстает Ундины плачущая тень.Да, мы по-прежнему мечтою сердце лечим,В недетский бред вплетая детства нить,Но близок день, — и станет грезить нечем,Как и теперь уже нам нечем жить!

Декабрьская сказка

Мы слишком молоды, чтобы проститьТому, кто в нас развеял чары.Но, чтоб о нем, ушедшем, не грустить,Мы слишком стары!Был замок розовый, как зимняя заря,Как мир — большой, как ветер — древний.Мы были дочери почти царя,Почти царевны.Отец — волшебник был, седой и злой;Мы, рассердясь, его сковали;По вечерам, склоняясь над золой,Мы колдовали;Оленя быстрого из рога пили кровь,Сердца разглядывали в лупы…А тот, кто верить мог, что есть любовь,Казался глупый.Однажды вечером пришел из тьмыПечальный принц в одежде серой.Он говорил без веры, ах, а мыВнимали с верой.Рассвет декабрьский глядел в окно,Алели робким светом дали…Ему спалось и было все равно,Что мы страдали!Мы слишком молоды, чтобы забытьТого, кто в нас развеял чары.Но, чтоб опять так нежно полюбить —Мы слишком стары!

Под Новый год

Встретим пришельца лампадкой,Тихим и верным огнем.Только ни вздоха украдкой,Ни вздоха о нем!Яркого света не надо,Лампу совсем привернем.Только о лучшем ни взгляда,Ни взгляда о нем!Пусть в треволненье беспечномГод нам покажется днем!Только ни мысли о вечном,Ни мысли о нем!Станем «сестричками» снова,Крепче друг к другу прильнем.Только о прошлом ни слова,Ни слова о нем!

Угольки

В эту ночь он спать не лег,Все писал при свечке.Это видел в печкеКрасный уголек.Мальчик плакал и вздыхалО другом сердечке.Это в темной печкеУголек слыхал.Все чужие… Бог далек…Не было б осечки!Гаснет, гаснет в печкеКрасный уголек.

Дикая воля

Я люблю такие игры,Где надменны все и злы.Чтоб врагами были тигрыИ орлы!Чтобы пел надменный голос:«Гибель здесь, а там тюрьма!»Чтобы ночь со мной боролась,Ночь сама!Я несусь, — за мною пасти,Я смеюсь, — в руках аркан…Чтобы рвал меня на частиУраган!Чтобы все враги — герои!Чтоб войной кончался пир!Чтобы в мире было двое:Я и мир!

Гимназистка

Я сегодня всю ночь не уснуОт волшебного майского гула!Я тихонько чулки натянулаИ скользнула к окну.Я — мятежница с вихрем в крови,Признаю только холод и страсть я.Я читала Бурже: нету счастьяВне любви!«Он» отвержен с двенадцати лет,Только Листа играет и Грига,Он умен и начитан, как книга,И поэт!За один его пламенный взглядНа колени готова упасть я!Но родители нашего счастьяНе хотят…

Тройственный союз

У нас за робостью лицаСкрывается иное.Мы непокорные сердца.Мы молоды. Нас трое.Мы за уроком так тихи,Так пламенны в манеже.У нас похожие стихиИ сны одни и те же.Служить свободе — наш девиз,И кончить, как герои.Мы тенью Шиллера клялись.Мы молоды. Нас трое.

Поклонник Байрона

Ему в окно стучатся розы,Струится вкрадчивый аккорд…Он не изменит гордой позы,Поклонник Байрона, — он горд.В саду из бархата и блестокШалит с пастушкою амур.Не улыбается подросток,Поклонник Байрона, — он хмур.Чу! За окном плесканье весел,На подоконнике букет…Он задрожал, он книгу бросил.Прости поклоннику, поэт!

Он был синеглазый и рыжий…

Костюмчик полинялыйМелькает под горой.Зовет меня на скалыМой маленький герой.Уж открывает где-тоЗеленый глаз маяк.Печально ждет ответаМой маленький моряк.Уж в зеркале заливаХолодный серп блестит.Вздыхает терпеливоМой маленький бандит.Сердечко просит ласки, —Тому виною март.И вытирает глазкиМой маленький Баярд.

Под дождем

Медленный дождик идет и идет,Золото мочит кудрей.Девочка тихо стоит у дверей,Девочка ждет.Серые тучи, а думы серей,Дума: «Придет? Не придет?»Мальчик, иди же, беги же скорей:Девочка ждет!С каждым мгновеньем, летящим вперед,Детское сердце мудрей.Долго ли, мальчик, у первых дверейДевочка ждет?

После чтения «Les Rencontres De М. De Bréot» Regner[16]

Облачко бело, и мне в облакаСтыдно глядеть вечерами.О, почему за дарамиК Вам потянулась рука?Не выдает заколдованный лесЛасковой тайны мне снова.О, почему у земногоЯ попросила чудес?Чьи-то обиженно-строги чертыИ укоряют в измене.О, почему не у тениЯ попросила мечты?Вижу, опять улыбнулось слегкаНежное личико в раме.О, почему за дарамиК вам потянулась рука?

Москва, 14 января 1911

Декабрь и январь

В декабре на заре было счастье,Длилось — миг.Настоящее, первое счастьеНе из книг!В январе на заре было горе,Длилось — час.Настоящее, горькое гореВ первый раз!

Слезы

Слезы? Мы плачем о темной передней,Где канделябра никто не зажег;Плачем о том, что на крыше соседнейСтаял снежок;Плачем о юных, о вешних березках,О несмолкающем звоне в тени;Плачем, как дети, о всех отголоскахВ майские дни.Только слезами мы путь обозначимВ мир упоений, не данный судьбой…И над озябшим котенком мы плачем,Как над собой.Отнято все, — и покой и молчанье.Милый, ты много из сердца унес!Но не сумел унести на прощаньеНескольких слез.

Aeternum Vale[17]

Aeternum vale! Сброшен крест!Иду искать под новым бредомИ новых бездн и новых звезд,От поражения — к победам!Aeternum vale! Дух окрепИ новым сном из сна разбужен.Я вся — любовь, и мягкий хлебДареной дружбы мне не нужен.Aeternum vale! В путь инойМеня ведет иная твердость.Меж нами вечною стенойНеумолимо встала — гордость.

Детский юг

В каждом случайном объятьиЯ вспоминаю ее,Детское сердце мое,Девочку в розовом платье.Где-то в горах огоньки,(Видно, душа над могилой).Синие глазки у милойИ до плечей завитки.Облаком пар из пекарен,Воздух удушливый прян,Где-то рокочет фонтан,Что-то лопочет татарин.Жмутся к холодной щекеПохолодевшие губки;Нежные ручки так хрупкиВ похолодевшей руке…В чьем опьяненном объятьиТы обрела забытье,Лучшее сердце мое,Девочка в розовом платье.

Гурзуф, Генуэзская крепость,

апрель 1911

Только девочка

Я только девочка. Мой долгДо брачного венцаНе забывать, что всюду — волкИ помнить: я — овца.Мечтать о замке золотом,Качать, кружить, трястиСначала куклу, а потомНе куклу, а почти.В моей руке не быть мечу,Не зазвенеть струне.Я только девочка, — молчу.Ах, если бы и мнеВзглянув на звезды знать, что тамИ мне звезда зажгласьИ улыбаться всем глазам,Не опуская глаз!

Тверская

Вот и мир, где сияют витрины,Вот Тверская, — мы вечно тоскуем о ней.Кто для Аси нужнее Марины?Милой Асеньки кто мне нужней?Мы идем, оживленные, рядом,Все впивая: закат, фонари, голоса,И под чьим-нибудь пристальным взглядомИногда опуская глаза.Только нам огоньками сверкая,Только наш он, московский вечерний апрель.Взрослым — улица, нам же Тверская —Полувзрослых сердец колыбель.Колыбель золотого рассвета,Удивления миру, что утром дано…Вот окно с бриллиантами Тэта,Вот с огнями другое окно…Все поймем мы чутьем или верой,Всю подзвездную даль и небесную ширь!Возвышаясь над площадью серойРозовеет Страстной монастырь.Мы идем, ни на миг не смолкая.Все родные — слова, все родные — черты!О, апрель незабвенный — Тверская,Колыбель нашей юности ты!

В пятнадцать лет

Звенят-поют, забвению мешая,В моей душе слова: «пятнадцать лет».О, для чего я выросла большая?Спасенья нет!Еще вчера в зеленые березкиЯ убегала, вольная, с утра.Еще вчера шалила без прически,Еще вчера!Весенний звон с далеких колоколенМне говорил: «Побегай и приляг!»И каждый крик шалунье был позволен,И каждый шаг!Что впереди? Какая неудача?Во всем обман и, ах, на всем запрет!— Так с милым детством я прощалась, плача,В пятнадцать лет.

Облачко

Облачко, белое облачко с розовым краемВыплыло вдруг, розовея последним огнем.Я поняла, что грущу не о нем,И закат мне почудился — раем.Облачко, белое облачко с розовым краемВспыхнуло вдруг, отдаваясь вечерней судьбе.Я поняла, что грущу о себе,И закат мне почудился — раем.Облачко, белое облачко с розовым краемКануло вдруг в беспредельность движеньем крыла.Плача о нем, я тогда поняла,Что закат мне — почудился раем.

Розовый домик

Меж великанов-соседей, как гномикОн удивлялся всему.Маленький розовый домик,Чем он мешал и кому?Чуть потемнеет, в закрытые ставниТихо стучит волшебство.Домик смиренный и давний,Чем ты смутил и кого?Там засмеются, мы смеху ответим.Фея откроет Эдем…Домик, понятный лишь детям,Чем ты грешил, перед кем?Лучшие радости с ним погребли мыФеи нырнули во тьму…Маленький домик любимый,Чем ты мешал и кому?

До первой звезды

До первой звезды (есть ли звезды еще?Ведь все изменяет тайком!)Я буду молиться — кому? — горячо,Безумно молиться — о ком?Молитва (равно ведь, о ком и кому!)Растопит и вечные льды.Я буду молиться в своем теремуДо первой, до первой звезды!

Барабан

В майское утро качать колыбель?Гордую шею в аркан?Пленнице — прялка, пастушке — свирель,Мне — барабан.Женская доля меня не влечет:Скуки боюсь, а не ран!Все мне дарует, — и власть и почетМой барабан.Солнышко встало, деревья в цвету…Сколько невиданных стран!Всякую грусть убивай на лету,Бей, барабан!Быть барабанщиком! Всех впереди!Все остальное — обман!Что покоряет сердца на пути,Как барабан?

В.Я. Брюсову («Улыбнись в мое окно…»)

Улыбнись в мое «окно»,Иль к шутам меня причисли, —Не изменишь, все равно!«Острых чувств» и «нужных мыслей»Мне от Бога не дано.Нужно петь, что все темно,Что над миром сны нависли…— Так теперь заведено. —Этих чувств и этих мыслейМне от Бога не дано!

Кошки

Максу Волошину

Они приходят к нам, когдаУ нас в глазах не видно боли.Но боль пришла — их нету боле:В кошачьем сердце нет стыда!Смешно, не правда ли, поэт,Их обучать домашней роли.Они бегут от рабской доли:В кошачьем сердце рабства нет!Как ни мани, как ни зови,Как ни балуй в уютной холе,Единый миг — они на воле:В кошачьем сердце нет любви!

Молитва морю

Солнце и звезды в твоей глубине,Солнце и звезды вверху, на просторе.Вечное море,Дай мне и солнцу и звездам отдаться вдвойнеСумрак ночей и улыбку зариДай отразить в успокоенном взоре.Вечное море,Детское горе мое усыпи, залечи, раствори.Влей в это сердце живую струю,Дай отдохнуть от терпения — в споре.Вечное море,В мощные воды твои свой беспомощный дух предаю!

Жажда

Лидии Александровне Тамбурер

Наше сердце тоскует о пиреИ не спорит и все позволяет.Почему же ничто в этом миреНе утоляет?И рубины, и розы, и лица, —Все вблизи безнадежно тускнеет.Наше сердце о книги пылится,Но не умнеет.Вот и юг, — мы томились по зною…Был он дерзок, — теперь умоляет…Почему же ничто под луноюНе утоляет?

Душа и имя

Пока огнями смеется бал,Душа не уснет в покое.Но имя Бог мне иное дал:Морское оно, морское!В круженье вальса, под нежный вздохЗабыть не могу тоски я.Мечты иные мне подал Бог:Морские они, морские!Поет огнями манящий зал,Поет и зовет, сверкая.Но душу Бог мне иную дал:Морская она, морская!

Волшебство

Чуть полночь бьют куранты,Сверкают диаманты,Инкогнито пестро.(Опишешь ли, перо,Волшебную картину?)Заслышав каватину,Раздвинул паутинуЛукавый Фигаро.Коралловые гребниВздымаются волшебнейНад клубом серых змей;Но губки розовей,Чем алые кораллы.Под музыку из залыРумянец бледно-алыйНахлынул до бровей.Везде румянец зыбкий,На потолке улыбки,Улыбки на стенах…Откормленный монахГлядит в бутылку с ромом.В наречье незнакомомБеседует с альбомомСтаринный альманах.Саксонские фигуркиУстраивают жмурки.«А vous, marquis, veuillez!»[18]Хохочет chevalier…[19]Бесшумней силуэты,Безумней пируэты,И у АнтуанэтыСрывается колье!

На возу

Что за жалобная нотаЛетней ночью стук телег!Кто-то едет, для кого-тоДалеко ночлег.Целый день шумели граблиНа откосе, на лужке.Вожжи новые ослаблиВ молодой руке.Счастье видится воочью:В небе звезды, — сны внизу.Хорошо июльской ночьюНа большом возу!Завтра снова будет круто:Знай работай, знай молчи.Хорошо ему, кому-то,На возу в ночи!

Вождям

Срок исполнен, вожди! На подмосткиВам судеб и времен колесо!Мой удел — с мальчуганом в матроскеПогонять золотое серсо.Ураганом святого безумьяПоднимайтесь, вожди, над толпой!Все безумье отдам без раздумьяЗа весеннее: «Пой, птичка, пой».

Июль — апрелю

Как с задумчивых сосен струится смола,Так текут ваши слезы в апреле.В них весеннему дань и прости колыбелиИ печаль молодого ствола.Вы листочку сродни и зеленой коре,Полудети еще и дриады.Что деревья шумят, что журчат водопадыПонимали и мы — на заре!Вам струистые кудри клонить в водоем,Вам, дриадам, кружить по аллее…Но и нас, своенравные девочки-феи,Помяните в апреле своем!

Весна в вагоне

Встают, встают за дымкой синейЗеленые холмы.В траве, как прежде, маргаритки,И чьи-то глазки у калитки…Но этой сказки героиниАпрельские — не мы!Ты улыбнулась нам, Мария,(Ты улыбалась снам!)Твой лик, прозрачней анемоны,Мы помним в пламени короны…Но этой встречи феерияАпрельская — не нам!

Гурзуф, 1 мая 1911

В сквере

Пылают щеки на ветру.Он выбран, он король!Бежит, зовет меня в игру.«Я все игрушки соберу,Ну, мамочка, позволь!»«Еще простудишься!» — «Ну да!»Как дикие бежим.Разгорячились, — не беда,Уж подружились навсегдаМы с мальчиком чужим.«Ты рисовать умеешь?» — «Нет,А трудно?» — «Вот так труд!Я нарисую твой портрет».«А рассказать тебе секрет?»«Скорей, меня зовут!»«Не разболтаешь? Поклянись!»Приоткрывает рот,Остановился, смотрит вниз:«Ужасно стыдно, отвернись!Ты лучше всех, — ну вот».Уж солнце скрылось на песке,Бледнеют облака,Шумят деревья вдалеке…О, почему в моей рукеНе Колина рука!

После гостей

Вот и уходят. Запели вдалиЖалобным скрипом ворота.Грустная, грустная нота…Вот и ушли.Мама сережки сняла, — почему?И отстегнула браслеты,Спрятала в шкафчик конфеты,Точно в тюрьму.Красную мебель, отраду детей,Мама в чехлы одевает…Это всегда так бываетПосле гостей!

Конец сказки

«Тает царевна, как свечка,Руки сложила крестом,На золотое колечкоГрустно глядит». — «А потом?»«Вдруг за оградою — трубы!Рыцарь летит со щитом.Расцеловал ее в губы,К сердцу прижал». — «А потом?»«Свадьбу сыграли на дивоВ замке ее золотом.Время проводят счастливо,Деток растят». — «А потом?»

Болезнь

«Полюбился ландыш белыйОдинокой резеде.Что зеваешь?» — «Надоело!»«Где болит?» — «Нигде!»«Забавлял ее на грядкеБолтовнею красный мак.Что надулся?» — «Ландыш гадкий!»«Почему?» — «Да так!»«Видно счастье в этом маке,Быть у красного в плену!..Что смеешься?» — «Волен всякий!»«Баловник!» — «Да ну?»«Полюбился он невольноОдинокой резеде.Что вздыхаешь?» — «Мама, больно!»«Где болит?» — «Везде!»

В сонном царстве

Скрипнуло… В темной кладовкеКрысы поджали хвосты.Две золотистых головки,Шепот: «Ты спишь?» — «Нет, а ты?»Вот задремала и свечка,Дремлет в графине вода.Два беспокойных сердечка,Шепот: «Уйдем!» — «А куда?»Добрые очи СтрадальцаГрустно глядят с высоты.Два голубых одеяльца,Шепот: «Ты спишь?» — «Нет, а ты?»

Бабушкин внучек

Сереже

Шпагу, смеясь, подвесил,Люстру потрогал — звон…Маленький мальчик весел:Бабушкин внучек он!Скучно играть в портретной,Девичья ждет, балкон.Комнаты нет запретной:Бабушкин внучек он!Если в гостиной страннойЖутко ему колонн,Может уснуть в диванной:Бабушкин внучек он!Светлый меж темных креселМальчику снится сон.Мальчик и сонный весел:Бабушкин внучек он!

Коктебель, 13 мая 1911

Венера

Сереже

1

В небо ручонками тянется,Строит в песке купола…Нежно вечерняя странницаВ небо его позвала.Пусть на земле увядание,Над колыбелькою крест!Мальчик ушел на свиданиеС самою нежной из звезд.

2

Ах, недаром лучше хлебаЖадным глазкам балаган.Темнокудрый мальчуган,Он недаром смотрит в небо!По душе ему курган,Воля, поле, даль без меры…Он рожден в лучах Венеры,Голубой звезды цыган.

Коктебель, 18 мая 1911

Контрабандисты и бандиты

Сереже

Он после книги весь усталый,Его пугает темнота…Но это вздор! Его мечта —Контрабандисты и кинжалы.На наши ровные местаГлядит в окно глазами серны.Контрабандисты и таверныЕго любимая мечта.Он странно-дик, ему из школыНе ждать похвального листа.Что бедный лист, когда мечта —Контрабандисты и пистолы!Что все мирское суетаПусть говорит аббат сердитый, —Контрабандисты и бандитыЕго единая мечта!

Коктебель, Змеиный грот. 1911

Рождественская дама

Серый ослик твой ступает прямо,Не страшны ему ни бездна, ни река…Милая Рождественская дама,Увези меня с собою в облака!Я для ослика достану хлеба,(Не увидят, не услышат, — я легка!)Я игрушек не возьму на небо…Увези меня с собою в облака!Из кладовки, чуть задремлет мама,Я для ослика достану молока.Милая Рождественская дама,Увези меня с собою в облака!

Белоснежка

Александру Давидовичу Топольскому

Спит Белоснежка в хрустальном гробу.Карлики горько рыдают, малютки.Из незабудок веночек на лбуИ на груди незабудки.Ворон — печальный сидит на дубу.Спит Белоснежка в хрустальном гробу.Плачется карлик в смешном колпаке,Плачется: «Плохо ее берегли мы!»Белую ленту сжимает в рукеМаленький карлик любимый.Средний — печальный играет в трубу.Спит Белоснежка в хрустальном гробу.Старший у гроба стоит на часах,Смотрит и ждет, не мелькнет ли усмешка.Спит Белоснежка с венком в волосах,Не оживет Белоснежка!Ворон — печальный сидит на дубу.Спит Белоснежка в хрустальном гробу.

Детский день

Утро… По утрам мыПасмурны всегда.Лучшие годаОтравляют гаммы.Ждет опасный путь,Бой и бриллианты, —Скучные диктантыНе дают вздохнуть!Сумерки… К вечернеСлышен дальний звон.Но не доплетенНаш венец из терний.Слышится: «раз, два!»И летят из детскойПесенки немецкойГлупые слова.

Приезд

Возгласами звонкимиПолон экипаж.Ах, когда же вынырнетС белыми колонкамиСтарый домик наш!В экипаже песенки,(Каждый о своем!)Вот аллея длинная,А в конце у лесенкиСиний водоем.«Тише вы, проказники!»И творит кресты,Плачет няня старая.Ворота, как в праздники,Настежь отперты.Вышла за колонки я, —Радостно до слез!А вверху качаютсяЮные и тонкиеВеточки берез.

Паром

Темной ночью в тарантасеЕдем с фонарем.«Ася, спишь?» Не спится Асе:Впереди паром!Едем шагом (в гору тяжко),В сонном поле гром.«Ася, слышишь?» Спит бедняжка,Проспала паром!В темноте Ока блеснулаЖидким серебром.Ася глазки разомкнула…«Подавай паром!»

Осень в Тарусе

Ясное утро не жарко,Лугом бежишь налегке.Медленно тянется баркаВниз по Оке.Несколько слов поневолеВсе повторяешь подряд.Где-то бубенчики в полеСлабо звенят.В поле звенят? На лугу ли?Едут ли на молотьбу?Глазки на миг заглянулиВ чью-то судьбу.Синяя даль между сосен,Говор и гул на гумне…И улыбается осеньНашей весне.Жизнь распахнулась, но все же…Ах, золотые деньки!Как далеки они, Боже!Господи, как далеки!

Ока

«Волшебство немецкой феерии…»

Волшебство немецкой феерии,Темный вальс, немецкий и простой…А луга покинутой РоссииЗацвели куриной слепотой.Милый луг, тебя мы так любили,С золотой тропинкой у Оки…Меж стволов снуют автомобили, —Золотые майские жуки.

«Ах, золотые деньки…»

Ах, золотые деньки!Где уголки потайные,Где вы, луга заливныеСиней Оки?Старые липы в цвету,К взрослому миру презреньеИ на жаровне вареньеВ старом саду.К Богу идут облака;Лентой холмы огибая,Тихая и голубаяПлещет Ока.Детство верни нам, верниВсе разноцветные бусы, —Маленькой, мирной ТарусыЛетние дни.

«Все у Боженьки — сердце! Для Бога…»

Все у Боженьки — сердце! Для БогаНи любви, ни даров, ни хвалы…Ах, золотая дорога!По бокам молодые стволы!Что мне трепет архангельских крылий?Мой утраченный рай в уголке,Где вереницею плылиЗолотые плоты по Оке.Пусть крыжовник незрелый, несладкий, —Без конца шелухи под кустом!Крупные буквы в тетрадке,Поцелуи без счета потом.Ни в молитве, ни в песне, ни в гимнеЯ забвенья найти не могу!Раннее детство верни мнеИ березки на тихом лугу.

«Бежит тропинка с бугорка…»

Бежит тропинка с бугорка,Как бы под детскими ногами,Все так же сонными лугамиЛениво движется Ока;Колокола звонят в тени,Спешат удары за ударом,И все поют в добром, старом,О детском времени они.О, дни, где утро было райИ полдень рай и все закаты!Где были шпагами лопатыИ замком царственным сарай.Куда ушли, в какую даль вы?Что между нами пролегло?Все так же сонно-тяжелоКачаются на клумбах мальвы…

«В светлом платьице, давно-знакомом…»

В светлом платьице, давно-знакомом,Улыбнулась я себе из тьмы.Старый сад шумит за старым домом…Почему не маленькие мы?Почернела дождевая кадка,Вензеля на рубчатой коре,Заросла крокетная площадка,Заросли тропинки на дворе…Не целуй! Скажу тебе, как другу:Целовать не надо у Оки!Почему по скошенному лугуНе помчаться наперегонки?Мы вдвоем, но, милый, не легко мне, —Невозвратное меня зовет!За Окой стучат в каменоломне,По Оке минувшее плывет…Вечер тих, — не надо поцелуя!Уж на клумбах задремал левкой…Только клумбы пестрые люблю яИ каменоломню над Окой.

На радость

С.Э.

Ждут нас пыльные дороги,Шалаши на часИ звериные берлогиИ старинные чертоги…Милый, милый, мы, как боги:Целый мир для нас!Всюду дома мы на свете,Все зовя своим.В шалаше, где чинят сети,На сияющем паркете…Милый, милый, мы, как дети:Целый мир двоим!Солнце жжет, — на север с юга,Или на луну!Им очаг и бремя плуга,Нам простор и зелень луга…Милый, милый, друг у другаМы навек в плену!

Герцог Рейхштадтский

Из светлого круга печальных невестНе раз долетали призывы.Что нежные губы! Вздымались до звездЕго молодые порывы!Что жалобы скрипок, что ночи, как мед,Что мертвые статуи в парке?Иному навстречу! Победа не ждет,Не ждут триумфальные арки.Пусть пламенем пестрым кипит маскарад,Пусть шутит с ним дед благосклонный,Пусть кружатся пары, — на Сене парад,Парад у Вендомской колонны!Родному навстречу! Как пламя лицо,В груди раскаленная лава.И нежно сомкнула, вручая кольцо,Глаза ему юная слава.

Зима

Мы вспоминаем тихий снег,Когда из блеска летней ночиНам улыбнутся старческие очиПод тяжестью усталых век.Ах, ведь и им, как в наши дни,Казались все луга иными.По вечерам в волнисто-белом дымеВесной тонули и они.В раю затепленным свечамОгни земли казались грубы.С безумной грустью розовые губыО них шептались по ночам.Под тихим пологом зимыОни не плачут об апреле,Чтобы без слез отчаянья смотрелиВ лицо минувшему и мы.Из них судьба струит на насУспокоенье мудрой ночи, —И мне дороже старческие очиОткрытых небу юных глаз.

Розовая юность

С улыбкой на розовых лицахСтоим у скалы мы во мраке.Сгорело бы небо в зарницахПри первом решительном знаке,И рухнула в бездну скала быПри первом решительном стуке…— Но, если б вы знали, как слабыУ розовой юности руки.

Полночь

Снова стрелки обежали целый круг:Для кого-то много счастья позади.Подымается с мольбою сколько рук!Сколько писем прижимается к груди!Где-то кормчий наклоняется к рулю,Кто-то бредит о короне и жезле,Чьи-то губы прошептали: «не люблю»,Чьи-то локоны запутались в петле.Где-то свищут, где-то рыщут по кустам,Где-то пленнику приснились палачи,Там, в ночи, кого-то душат, тамЗажигаются кому-то три свечи.Там, над капищем безумья и грехов,Собирается великая гроза,И над томиком излюбленных стиховЧьи-то юные печалятся глаза.

Неразлучной в дорогу

Стоишь у двери с саквояжем.Какая грусть в лице твоем!Пока не поздно, хочешь, скажемВ последний раз стихи вдвоем.Пусть повторяет общий голосДоныне общие слова,Но сердце на два раскололось.И общий путь — на разных два.Пока не поздно, над роялем,Как встарь, головку опусти.Двойным улыбкам и печалямСпоем последнее прости.Пора! завязаны картонки,В ремни давно затянут плед…Храни Господь твой голос звонкийИ мудрый ум в шестнадцать лет!Когда над лесом и над полемВсе небеса замрут в звездах,Две неразлучных к разным долямПомчатся в разных поездах.

Бонапартисты

Длинные кудри склонила к земле,Словно вдова молчаливо.Вспомнилось, — там, на гранитной скале,Тоже плакучая ива.Бедная ива казалась сестройЦарскому пленнику в клетке,И улыбался плененный герой,Гладя пушистые ветки.День Аустерлица — обман, волшебство,Легкая пена прилива…«Помните, там на могиле ЕгоТоже плакучая ива.С раннего детства я — сплю и не сплю —Вижу гранитные глыбы».«Любите? Знаете?» — «Знаю! Люблю!»«С Ним в заточенье пошли бы?»«За Императора — сердце и кровь,Все — за святые знамена!»Так началась роковая любовьИменем Наполеона.

Конькобежцы

Асе и Борису

Башлык откинула на плечи:Смешно кататься в башлыке!Смеется, — разве на каткеБывают роковые встречи?Смеясь над «встречей роковой»,Светло сверкают два алмаза,Два широко раскрытых глазаИз-под опушки меховой.Все удается, все фигуры!Ах, эта музыка и лед!И как легко ее ведетЕе товарищ белокурый.Уж двадцать пять кругов подрядОни летят по синей глади.Ах, из-под шапки эти пряди!Ах, исподлобья этот взгляд!. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Поникли узенькие плечиЕе, что мчалась налегке.Ошиблась, Ася: на каткеБывают роковые встречи!

Первый бал

О, первый бал — самообман!Как первая глава романа,Что по ошибке детям дан,Его просившим слишком рано,Как радуга в струях фонтанаТы, первый бал, — самообман.Ты, как восточный талисман,Как подвиги в стихах Ростана.Огни сквозь розовый туман,Виденья пестрого экрана…О, первый бал — самообман!Незаживающая рана!

Старуха

Слово странное — старуха!Смысл неясен, звук угрюм,Как для розового ухаТемной раковины шум.В нем — непонятое всеми,Кто мгновения экран.В этом слове дышит времяВ раковине — океан.

Домики старой Москвы

Слава прабабушек томных,Домики старой Москвы,Из переулочков скромныхВсе исчезаете вы,Точно дворцы ледяныеПо мановенью жезла.Где потолки расписные,До потолков зеркала?Где клавесина аккорды,Темные шторы в цветах,Великолепные мордыНа вековых воротах,Кудри, склоненные к пяльцам,Взгляды портретов в упор…Странно постукивать пальцемО деревянный забор!Домики с знаком породы,С видом ее сторожей,Вас заменили уроды, —Грузные, в шесть этажей.Домовладельцы — их право!И погибаете вы,Томных прабабушек слава,Домики старой Москвы.

«Прости» волшебному дому

В неосвещенной передней яМолча присела на ларь.Темный узор на портьере,С медными ручками двери…В эти минуты последниеВсе полюбилось, как встарь.Был заповедными соснамиВ темном бору вековомПрежде наш домик любимый.Нежно его берегли мы,Дом с небывалыми веснами,С дивными зимами дом.Первые игры и басенкиБыстро сменились другим.Дом притаился волшебный,Стали большими царевны.Но для меня и для АсенькиБыл он всегда дорогим.Зала от сумрака синяя,Жажда великих путей,Пренебреженье к науке,Переплетенные руки,Светлые замки из инеяИ ожиданье гостей.Возгласы эти и песенкиЧуть раздавался звонок!Чье-нибудь близко участье?Господи, может быть счастье?И через залу по лесенкеСтук убегающих ног…

На вокзале

Два звонка уже и скоро третий,Скоро взмах прощального платка…Кто поймет, но кто забудет этиПять минут до третьего звонка?Решено за поездом погнаться,Все цветы любимой кинуть вслед.Наимладшему из них тринадцать,Наистаршему под двадцать лет.Догонять ее, что станет силы,«Добрый путь» кричать до хрипоты.Самый младший не сдержался, милый:Две слезинки капнули в цветы.Кто мудрец, забыл свою науку,Кто храбрец, забыл свое: «воюй!»«Ася, руку мне!» и «Ася, руку!»(Про себя тихонько: «Поцелуй!»)Поезд тронулся — на волю Божью!Тяжкий вздох как бы одной души.И цветы кидали ей к подножьюВетераны, рыцари, пажи.

Брестский вокзал,

3 декабря 1911

Из сказки — в сказку

Все твое: тоска по чуду,Вся тоска апрельских дней,Все, что так тянулось к небу, —Но разумности не требуй.Я до самой смерти будуДевочкой, хотя твоей.Милый, в этот вечер зимнийБудь, как маленький, со мной.Удивляться не мешай мне,Будь, как мальчик, в страшной тайнеИ остаться помоги мнеДевочкой, хотя женой.

Литературным прокурорам

Все таить, чтобы люди забыли,Как растаявший снег и свечу?Быть в грядущем лишь горсточкой пылиПод могильным крестом? Не хочу!Каждый миг, содрогаясь от боли,К одному возвращаюсь опять:Навсегда умереть! Для того лиМне судьбою дано все понять?Вечер в детской, где с куклами сяду,На лугу паутинную нить,Осужденную душу по взгляду…Все понять и за всех пережить!Для того я (в проявленном — сила)Все родное на суд отдаю,Чтобы молодость вечно хранилаБеспокойную юность мою.

В.Я. Брюсову («Я забыла, что сердце в вас…»)

Я забыла, что сердце в вас — только ночник,Не звезда! Я забыла об этом!Что поэзия ваша из книгИ из зависти — критика. Ранний старик,Вы опять мне на мигПоказались великим поэтом…

1912

«Он приблизился, крылатый…»

Он приблизился, крылатый,И сомкнулись веки над сияньем глаз.Пламенная — умерла тыВ самый тусклый час.Что искупит в этом миреЭти две последних, медленных слезы?Он задумался. — ЧетыреВыбили часы.Незамеченный он вышел,Слово унося важнейшее из слов.Но его никто не слышал —Твой предсмертный зов!Затерялся в море гулаКрик, тебе с душою разорвавший грудь.Розовая, ты тонулаВ утреннюю муть…

Москва, 1912

«Посвящаю эти строки…»

Посвящаю эти строкиТем, кто мне устроит гроб.Приоткроют мой высокийНенавистный лоб.Измененная без нужды,С венчиком на лбу,Собственному сердцу чуждойБуду я в гробу.Не увидят на лице:«Все мне слышно! Все мне видно!Мне в гробу еще обидноБыть как все».В платье белоснежном — с детстваНелюбимый цвет! —Лягу — с кем-то по соседству? —До скончанья лет.Слушайте! — Я не приемлю!Это — западня!Не меня опустят в землю,Не меня.Знаю! — Все сгорит дотла!И не приютит могилаНичего, что я любила,Чем жила.

Москва, весна 1913

«Идешь, на меня похожий…»

Идешь, на меня похожий,Глаза устремляя вниз.Я их опускала — тоже!Прохожий, остановись!Прочти — слепоты куринойИ маков набрав букет —Что звали меня МаринойИ сколько мне было лет.Не думай, что здесь — могила,Что я появлюсь, грозя…Я слишком сама любилаСмеяться, когда нельзя!И кровь приливала к коже,И кудри мои вились…Я тоже была, прохожий!Прохожий, остановись!Сорви себе стебель дикийИ ягоду ему вслед:Кладбищенской земляникиКрупнее и слаще нет.Но только не стой угрюмо,Главу опустив на грудь.Легко обо мне подумай,Легко обо мне забудь.Как луч тебя освещает!Ты весь в золотой пыли…— И пусть тебя не смущаетМой голос из-под земли.

Коктебель, 3 мая 1913

«Моим стихам, написанным так рано…»

Моим стихам, написанным так рано,Что и не знала я, что я — поэт,Сорвавшимся, как брызги из фонтана,Как искры из ракет,Ворвавшимся, как маленькие черти,В святилище, где сон и фимиам,Моим стихам о юности и смерти,— Нечитанным стихам!Разбросанным в пыли по магазинам,Где их никто не брал и не берет,Моим стихам, как драгоценным винам,Настанет свой черед.

Коктебель, 13 мая 1913

«Солнцем жилки налиты — не кровью…»

Солнцем жилки налиты — не кровью —На руке, коричневой уже.Я одна с моей большой любовьюК собственной моей душе.Жду кузнечика, считаю до ста,Стебелек срываю и жую…— Странно чувствовать так сильно и так простоМимолетность жизни — и свою.

15 мая 1913

«Вы, идущие мимо меня…»

Вы, идущие мимо меняК не моим и сомнительным чарам, —Если б знали вы, сколько огня,Сколько жизни, растраченной даром,И какой героический пылНа случайную тень и на шорох…— И как сердце мне испепелилЭтот даром истраченный порох!О летящие в ночь поезда,Уносящие сон на вокзале…Впрочем, знаю я, что и тогдаНе узнали бы вы — если б знали —Почему мои речи резкиВ вечном дыме моей папиросы, —Сколько темной и грозной тоскиВ голове моей светловолосой.

17 мая 1913

«Сердце, пламени капризней…»

Сердце, пламени капризней,В этих диких лепестках,Я найду в своих стихахВсе, чего не будет в жизни.Жизнь подобна кораблю:Чуть испанский замок — мимо!Все, что неосуществимо,Я сама осуществлю.Всем случайностям навстречу!Путь — не все ли мне равно?Пусть ответа не дано, —Я сама себе отвечу!С детской песней на устахЯ иду — к какой отчизне?— Все, чего не будет в жизниЯ найду в своих стихах!

Коктебель, 22 мая 1913

«Мальчиком, бегущим резво…»

Мальчиком, бегущим резво,Я предстала Вам.Вы посмеивались трезвоЗлым моим словам:«Шалость — жизнь мне, имя — шалость.Смейся, кто не глуп!»И не видели усталостьПобледневших губ.Вас притягивали луныДвух огромных глаз.— Слишком розовой и юнойЯ была для Вас!Тающая легче снега,Я была — как сталь.Мячик, прыгнувший с разбегаПрямо на рояль,Скрип песка под зубом, илиСтали по стеклу…— Только Вы не уловилиГрозную стрелуЛегких слов моих, и нежностьГнева напоказ…— Каменную безнадежностьВсех моих проказ!

29 мая 1913

«Я сейчас лежу ничком…»

Я сейчас лежу ничком— Взбешенная! — на постели.Если бы Вы захотелиБыть моим учеником,Я бы стала в тот же миг— Слышите, мой ученик? —В золоте и в серебреСаламандра и Ундина.Мы бы сели на ковреУ горящего камина.Ночь, огонь и лунный лик…— Слышите, мой ученик?И безудержно — мой коньЛюбит бешеную скачку! —Я метала бы в огоньПрошлое — за пачкой пачку:Старых роз и старых книг.— Слышите, мой ученик? —А когда бы улегласьЭта пепельная груда, —Господи, какое чудоЯ бы сделала из Вас!Юношей воскрес старик!— Слышите, мой ученик? —А когда бы Вы опятьБросились в капкан науки,Я осталась бы стоять,Заломив от счастья руки.Чувствуя, что ты — велик!— Слышите, мой ученик?

1 июня 1913

«Идите же! — Мой голос нем…»

Идите же! — Мой голос немИ тщетны все слова.Я знаю, что ни перед кемНе буду я права.Я знаю: в этой битве пастьНе мне, прелестный трус!Но, милый юноша, за властьЯ в мире не борюсь.И не оспаривает ВасВысокородный стих.Вы можете — из-за других —Моих не видеть глаз,Не слепнуть на моем огне,Моих не чуять сил…Какого демона во мнеТы в вечность упустил!Но помните, что будет суд,Разящий, как стрела,Когда над головой блеснутДва пламенных крыла.

11 июля 1913

Асе

«Мы быстры и наготове…»

Мы быстры и наготове,Мы остры.В каждом жесте, в каждом взгляде,в каждом слове. —Две сестры.Своенравна наша ласкаИ тонка,Мы из старого Дамаска —Два клинка.Прочь, гумно и бремя хлеба,И волы!Мы — натянутые в небоДве стрелы!Мы одни на рынке мираБез греха.Мы — из Вильяма ШекспираДва стиха.

11 июля 1913

«Мы — весенняя одежда…»

Мы — весенняя одеждаТополей,Мы — последняя надеждаКоролей.Мы на дне старинной чаши,Посмотри:В ней твоя заря, и нашиДве зари.И прильнув устами к чаше,Пей до дна.И на дне увидишь нашиИмена.Светлый взор наш смел и светелИ во зле.— Кто из вас его не встретилНа земле?Охраняя колыбель и мавзолей,Мы — последнее виденьеКоролей.

11 июля 1913

Сергею Эфрон-Дурново

«Есть такие голоса…»

Есть такие голоса,Что смолкаешь, им не вторя,Что предвидишь чудеса.Есть огромные глазаЦвета моря.Вот он встал перед тобой:Посмотри на лоб и бровиИ сравни его с собой!То усталость голубой,Ветхой крови.Торжествует синеваКаждой благородной веной.Жест царевича и льваПовторяют кружеваБелой пеной.Вашего полка — драгун,Декабристы и версальцы!И не знаешь — так он юн —Кисти, шпаги или струнПросят пальцы.

Коктебель, 19 июля 1913

«Как водоросли Ваши члены…»

Как водоросли Ваши члены,Как ветви мальмэзонских ив…Так Вы лежали в брызгах пены,Рассеянно остановивНа светло-золотистых дыняхАквамарин и хризопразСине-зеленых, серо-синих,Всегда полузакрытых глаз.Летели солнечные стрелыИ волны — бешеные львы.Так Вы лежали, слишком белыйОт нестерпимой синевы…А за спиной была пустыняИ где-то станция Джанкой…И тихо золотилась дыняПод Вашей длинною рукой.Так, драгоценный и спокойный,Лежите, взглядом не даря,Но взглянете — и вспыхнут войны,И горы двинутся в моря,И новые зажгутся луны,И лягут радостные львы —По наклоненью Вашей юной,Великолепной головы.

1 августа 1913

Байрону

Я думаю об утре Вашей славы,Об утре Ваших дней,Когда очнулись демоном от сна ВыИ богом для людей.Я думаю о том, как Ваши бровиСошлись над факелами Ваших глаз,О том, как лава древней кровиПо Вашим жилам разлилась.Я думаю о пальцах — очень длинных —В волнистых волосах,И обо всех — в аллеях и в гостиных —Вас жаждущих глазах.И о сердцах, которых — слишком юный —Вы не имели времени прочестьВ те времена, когда всходили луныИ гасли в Вашу честь.Я думаю о полутемной зале,О бархате, склоненном к кружевам,О всех стихах, какие бы сказалиВы — мне, я — Вам.Я думаю еще о горсти пыли,Оставшейся от Ваших губ и глаз…О всех глазах, которые в могиле.О них и нас.

Ялта, 24 сентября 1913

Встреча с Пушкиным

Я подымаюсь по белой дороге,Пыльной, звенящей, крутой.Не устают мои легкие ногиВыситься над высотой.Слева — крутая спина Аю-Дага,Синяя бездна — окрест.Я вспоминаю курчавого магаЭтих лирических мест.Вижу его на дороге и в гроте…Смуглую руку у лба…— Точно стеклянная на поворотеПродребезжала арба… —Запах — из детства — какого-то дымаИли каких-то племен…Очарование прежнего КрымаПушкинских милых времен.Пушкин! — Ты знал бы по первому взору,Кто у тебя на пути.И просиял бы, и под руку в горуНе предложил мне идти.Не опираясь о смуглую руку,Я говорила б, идя,Как глубоко презираю наукуИ отвергаю вождя,Как я люблю имена и знамена,Волосы и голоса,Старые вина и старые троны,— Каждого встречного пса! —Полуулыбки в ответ на вопросы,И молодых королей…Как я люблю огонек папиросыВ бархатной чаще аллей,Комедиантов и звон тамбурина,Золото и серебро,Неповторимое имя: Марина,Байрона и болеро,Ладанки, карты, флаконы и свечи,Запах кочевий и шуб,Лживые, в душу идущие, речиОчаровательных губ.Эти слова: никогда и навеки,За колесом — колею…Смуглые руки и синие реки,— Ах, — Мариулу твою! —Треск барабана — мундир властелина —Окна дворцов и карет,Рощи в сияющей пасти камина,Красные звезды ракет…Вечное сердце свое и служеньеТолько ему, Королю!Сердце свое и свое отраженьеВ зеркале… — Как я люблю…Кончено… — Я бы уж не говорила,Я посмотрела бы вниз…Вы бы молчали, так грустно, так милоТонкий обняв кипарис.Мы помолчали бы оба — не так ли? —Глядя, как где-то у ног,В милой какой-нибудь маленькой саклеПервый блеснул огонек.И — потому что от худшей печалиШаг — и не больше — к игре! —Мы рассмеялись бы и побежалиЗа руку вниз по горе.

1 октября 1913

Аля

Ах, несмотря на гаданья друзей,

Будущее — непроглядно.

В платьице — твой вероломный Тезей,

Маленькая Ариадна.

Аля! — Маленькая теньНа огромном горизонте.Тщетно говорю: не троньте.Будет день —Милый, грустный и большой,День, когда от жизни рядомВся ты оторвешься взглядомИ душой.День, когда с пером в рукеТы на ласку не ответишь.День, который ты отметишьВ дневнике.День, когда летя вперед,— Своенравно! — Без запрета! —С ветром в комнату войдет —Больше ветра!Залу, спящую на вид,И волшебную, как сцена,Юность Шумана смутитИ Шопена…Целый день — на скакуне,А ночами — черный кофе,Лорда Байрона в огнеТонкий профиль.Метче гибкого хлыстаОстроумье наготове,Гневно сдвинутые бровиИ уста.Прелесть двух огромных глаз,— Их угроза — их опасность —Недоступность — гордость — страстностьВ первый раз…Благородным без границСтанет профиль — слишком белый,Слишком длинными ресницСтанут стрелы.Слишком грустными — углыГуб изогнутых и длинных,И движенья рук невинных —Слишком злы.— Ворожит мое перо!Аля! — Будет все, что было:Так же ново и старо,Так же мило.Будет — с сердцем не воюй,Грудь Дианы и Минервы! —Будет первый бал и первыйПоцелуй.Будет «он» — ему сейчасГода три или четыре…— Аля! — Это будет в мире —В первый раз.

Феодосия, 13 ноября 1913

«Уж сколько их упало в эту бездну…»

Уж сколько их упало в эту бездну,Разверстую вдали!Настанет день, когда и я исчезнуС поверхности земли.Застынет все, что пело и боролось,Сияло и рвалось:И зелень глаз моих, и нежный голос,И золото волосИ будет жизнь с ее насущным хлебом,С забывчивостью дня.И будет все — как будто бы под небомИ не было меня!Изменчивой, как дети, в каждой минеИ так недолго злой,Любившей час, когда дрова в каминеСтановятся золой,Виолончель и кавалькады в чаще,И колокол в селе…— Меня, такой живой и настоящейНа ласковой земле!— К вам всем — что мне, ни в чемне знавшей меры,Чужие и свои?!Я обращаюсь с требованьем верыИ с просьбой о любви.И день и ночь, и письменно и устно:За правду да и нет,За то, что мне так часто — слишком грустноИ только двадцать лет,За то, что мне — прямая неизбежность —Прощение обид,За всю мою безудержную нежность,И слишком гордый вид,За быстроту стремительных событий,За правду, за игру…— Послушайте! — Еще меня любитеЗа то, что я умру.

8 декабря 1913

«Быть нежной, бешеной и шумной…»

Быть нежной, бешеной и шумной,— Так жаждать жить! —Очаровательной и умной, —Прелестной быть!Нежнее всех, кто есть и были,Не знать вины…— О возмущенье, что в могилеМы все равны!Стать тем, что никому не мило,— О, стать как лед! —Не зная ни того, что было,Ни что придет,Забыть, как сердце раскололосьИ вновь срослось,Забыть свои слова и голос,И блеск волос.Браслет из бирюзы старинной —На стебельке,На этой узкой, этой длиннойМоей руке…Как зарисовывая тучкуИздалека,За перламутровую ручкуБралась рука,Как перепрыгивали ногиЧерез плетень,Забыть, как рядом по дорогеБежала тень.Забыть, как пламенно в лазури,Как дни тихи…— Все шалости свои, все буриИ все стихи!Мое свершившееся чудоРазгонит смех.Я, вечно-розовая, будуБледнее всех.И не раскроются — так надо —— О, пожалей! —Ни для заката, ни для взгляда,Ни для полей —Мои опущенные веки.— Ни для цветка! —Моя земля, прости навеки,На все века.И так же будут таять луныИ таять снег,Когда промчится этот юный,Прелестный век.

Феодосия, Сочельник 1913

Генералам двенадцатого года

Сергею

«Вы, чьи широкие шинели…»

Вы, чьи широкие шинелиНапоминали паруса,Чьи шпоры весело звенелиИ голоса.И чьи глаза, как бриллианты,На сердце вырезали след —Очаровательные франтыМинувших лет.Одним ожесточеньем волиВы брали сердце и скалу, —Цари на каждом бранном полеИ на балу.Вас охраняла длань ГосподняИ сердце матери. Вчера —Малютки-мальчики, сегодня —Офицера.Вам все вершины были малыИ мягок — самый черствый хлеб,О, молодые генералыСвоих судеб!

«Ах, на гравюре полустертой…»

Ах, на гравюре полустертой,В один великолепный миг,Я встретила, Тучков-четвертый,Ваш нежный лик,И вашу хрупкую фигуру,И золотые ордена…И я, поцеловав гравюру,Не знала сна.О, как — мне кажется — могли выРукою, полною перстней,И кудри дев ласкать — и гривыСвоих коней.В одной невероятной скачкеВы прожили свой краткий век…И ваши кудри, ваши бачкиЗасыпал снег.Три сотни побеждало — трое!Лишь мертвый не вставал с земли.Вы были дети и герои,Вы все могли.Что так же трогательно-юно,Как ваша бешеная рать?..Вас златокудрая ФортунаВела, как мать.Вы побеждали и любилиЛюбовь и сабли острие —И весело переходилиВ небытие.

Феодосия, 26 декабря 1913

В ответ на стихотворение

Горько таить благодарностьИ на чуткий призыв отозваться не сметь,В приближении видеть коварностьИ где правда, где ложь угадать не суметь.Горько на милое словоПринужденно шутить, одевая ответы в броню.Было время — я жаждала зоваИ ждала, и звала. (Я того, кто не шел, — не виню).Горько и стыдно скрываться,Не любя, но ценя и за ценного чувствуя боль,На правдивый призыв не суметь отозваться, —Тяжело мне играть эту первую женскую роль!

<1913–1914>

«Ты, чьи сны еще непробудны…»

Ты, чьи сны еще непробудны,Чьи движенья еще тихи,В переулок сходи Трехпрудный,Если любишь мои стихи.О, как солнечно и как звездноНачат жизненный первый том,Умоляю — пока не поздно,Приходи посмотреть наш дом!Будет скоро тот мир погублен,Погляди на него тайком,Пока тополь еще не срубленИ не продан еще наш дом.Этот тополь! Под ним ютятсяНаши детские вечера.Этот тополь среди акацийЦвета пепла и серебра.Этот мир невозвратно-чудныйТы застанешь еще, спеши!В переулок сходи Трехпрудный,В эту душу моей души.

<1913>

Восклицательный знак

Сам не ведая как,Ты слетел без раздумья,Знак любви и безумья,Восклицательный знак!Застающий врасплохТайну каждого . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . .Заключительный вздох!В небо кинутый флаг —Вызов смелого жеста.Знак вражды и протеста,Восклицательный знак!

<1913>

«Взгляните внимательно и если возможно — нежнее…»

Взгляните внимательно и если возможно — нежнее,И если возможно — подольше с нее не сводите очей,Она перед вами — дитя с ожерельем на шееИ локонами до плечей.В ней — все, что вы любите, все, что, летя вокруг света,Вы уже не догоните — как поезда ни быстры.Во мне говорят не влюбленность поэтаИ не гордость сестры.Зовут ее Ася: но лучшее имя ей — пламя,Которого не было, нет и не будет вовеки ни в ком.И помните лишь, что она не навек перед вами.Что все мы умрем…

1913

«В тяжелой мантии торжественных обрядов…»

В тяжелой мантии торжественных обрядов,Неумолимая, меня не встреть.На площади, под тысячами взглядов,Позволь мне умереть.Чтобы лился на волосы и в губыПолуденный огонь.Чтоб были флаги, чтоб гремели трубыИ гарцевал мой конь.Чтобы церквей сияла позолота,В раскаты грома превращался гул,Чтоб из толпы мне юный кто-тоИ кто-то маленький кивнул.В лице младенца ли, в лице ли рокаТы явишься — моя мольба тебе:Дай умереть прожившей одинокоПод музыку в толпе.

Феодосия, 1913

«Вы родились певцом и пажем…»

Вы родились певцом и пажем.Я — с золотом в кудрях.Мы — молоды, и мы еще расскажемО королях.Настроив лютню и виолу,Расскажем в золоте сентябрьских аллей,Какое отвращение к престолуУ королей.В них — демон самообороны,Величия их возмущает роль, —И мой король не выдержит корону;Как ваш король.Напрасно перед их глазамиМы простираемся в земной пыли, —И — короли — они не знают сами,Что — короли!

1913

«Макс Волошин первый был…»

Макс Волошин первый был,Нежно Майенку любил,Предприимчивый БальмонтЗвал с собой за горизонт,Вячеслав Иванов самПел над люлькой по часам:Баю-баюшки-баю,Баю Майенку мою.

1913

«В огромном липовом саду…»

В огромном липовом саду,— Невинном и старинном —Я с мандолиною иду,В наряде очень длинном,Вдыхая теплый запах нивИ зреющей малины,Едва придерживая грифСтаринной мандолины,Пробором кудри разделив…— Тугого шелка шорох,Глубоко-вырезанный лифИ юбка в пышных сборах. —Мой шаг изнежен и устал,И стан, как гибкий стержень,Склоняется на пьедестал,Где кто-то ниц повержен.Упавшие колчан и лукНа зелени — так белы!И топчет узкий мой каблукНевидимые стрелы.А там, на маленьком холме,За каменной оградой,Навеки отданный зимеИ веющий Элладой,Покрытый временем, как льдом,Живой каким-то чудом —Двенадцатиколонный домС террасами, над прудом.Над каждою колонной в рядДвойной взметнулся локон,И бриллиантами горятЕго двенадцать окон.Стучаться в них — напрасный труд:Ни тени в галерее,Ни тени в залах. — Сонный прудОткликнется скорее.

«О, где Вы, где Вы, нежный граф…»

«О, где Вы, где Вы, нежный граф?О, Дафнис, вспомни Хлою!»Вода волнуется, принявЖивое — за былое.И принимает, лепеча,В прохладные объятья —Живые розы у плечаИ розаны на платье,Уста, еще алее роз,И цвета листьев — очи…— И золото моих волосВ воде еще золоче.

«О день без страсти и без дум…»

О день без страсти и без дум,Старинный и весенний.Девического платья шумО ветхие ступени…

2 января 1914

«Над Феодосией угас…»

Над Феодосией угасНавеки этот день весенний,И всюду удлиняет тениПрелестный предвечерний час.Захлебываясь от тоски,Иду одна, без всякой мысли,И опустились и повислиДве тоненьких моих руки.Иду вдоль генуэзских стен,Встречая ветра поцелуи,И платья шелковые струиКолеблются вокруг колен.И скромен ободок кольца,И трогательно мал и жалокБукет из нескольких фиалокПочти у самого лица.Иду вдоль крепостных валов,В тоске вечерней и весенней.И вечер удлиняет тени,И безнадежность ищет слов.

Феодосия, 14 февраля 1914

С.Э. («Я с вызовом ношу его кольцо…»)

Я с вызовом ношу его кольцо— Да, в Вечности — жена, не на бумаге. —Его чрезмерно узкое лицо —Подобно шпаге.Безмолвен рот его, углами вниз,Мучительно-великолепны брови.В его лице трагически слилисьДве древних крови.Он тонок первой тонкостью ветвей.Его глаза — прекрасно-бесполезны! —Под крыльями распахнутых бровей —Две бездны.В его лице я рыцарству верна.— Всем вам, кто жил и умирал без страху. —Такие — в роковые времена —Слагают стансы — и идут на плаху.

Коктебель, 3 июня 1914

Але

«Ты будешь невинной, тонкой…»

Ты будешь невинной, тонкой,Прелестной — и всем чужой.Пленительной амазонкой,Стремительной госпожой.И косы свои, пожалуй,Ты будешь носить, как шлем,Ты будешь царицей бала —И всех молодых поэм.И многих пронзит, царица,Насмешливый твой клинок,И все, что мне — только снится,Ты будешь иметь у ног.Все будет тебе покорно,И все при тебе — тихи.Ты будешь, как я — бесспорно —И лучше писать стихи…Но будешь ли ты — кто знает —Смертельно виски сжимать,Как их вот сейчас сжимаетТвоя молодая мать.

5 июня 1914

«Да, я тебя уже ревную…»

Да, я тебя уже ревную,Такою ревностью, такой!Да, я тебя уже волнуюСвоей тоской.Моя несчастная природаВ тебе до ужаса ясна:В твои без месяца два года —Ты так грустна.Все куклы мира; все лошадкиТы без раздумия отдашь —За листик из моей тетрадкиИ карандаш.Ты с няньками в какой-то ссоре —Все делать хочется самой.И вдруг отчаянье, что «мореУшло домой».Не передашь тебя — как гордоЯ о тебе ни повествуй! —Когда ты просишь: «Мама, мордуМне поцелуй».Ты знаешь, все во мне смеется,Когда кому-нибудь опятьНикак тебя не удаетсяПоцеловать.Я — змей, похитивший царевну, —Дракон! — Всем женихам — жених! —О свет очей моих! — О ревностьНочей моих!

6 июня 1914

П.Э.

«День августовский тихо таял…»

День августовский тихо таялВ вечерней золотой пыли.Неслись звенящие трамваи,И люди шли.Рассеянно, как бы без цели,Я тихим переулком шла.И — помнится — тихонько пелиКолокола.Воображая Вашу позу,Я все решала по пути:Не надо — или надо — розуВам принести.И все приготовляла фразу,Увы, забытую потом. —И вдруг — совсем нежданно! — сразу! —Тот самый дом.Многоэтажный, с видом скуки…Считаю окна, вот подъезд.Невольным жестом ищут рукиНа шее — крест.Считаю серые ступени,Меня ведущие к огню.Нет времени для размышлений.Уже звоню.Я помню точно рокот громаИ две руки свои, как лед.Я называю Вас. — Он дома,Сейчас придет.

* * *

Пусть с юностью уносят годыВсе незабвенное с собой. —Я буду помнить все разводыЦветных обой.И бисеринки абажура,И шум каких-то голосов,И эти виды Порт-Артура,И стук часов.Миг, длительный по крайней мере —Как час. Но вот шаги вдали.Скрип раскрывающейся двери —И Вы вошли.

* * *

И было сразу обаянье.Склонился, королевски-прост. —И было страшное сияньеДвух темных звезд.И их, огромные, прищуря,Вы не узнали, нежный лик,Какая здесь играла буря —Еще за миг.Я героически боролась.— Мы с Вами даже ели суп! —Я помню заглушенный голосИ очерк губ.И волосы, пушистей меха,И — самое родное в Вас! —Прелестные морщинки смехаУ длинных глаз.Я помню — Вы уже забыли —Вы — там сидели, я — вот тут.Каких мне стоило усилий,Каких минут —Сидеть, пуская кольца дыма,И полный соблюдать покой…Мне было прямо нестерпимоСидеть такой.Вы эту помните беседуПро климат и про букву ять.Такому странному обедуУж не бывать.В пол-оборота, в полумракеСмеюсь, сама не ожидав:«Глаза породистой собаки,— Прощайте, граф».

* * *

Потерянно, совсем без цели,Я темным переулком шла.И, кажется, уже не пели —Колокола.

17 июня 1914

«Прибой курчавился у скал…»

Прибой курчавился у скал, —Протяжен, пенен, пышен, звонок…Мне Вашу дачу указал —Ребенок.Невольно замедляя шаг— Идти смелей как бы не вправе —Я шла, прислушиваясь, какСкрежещет гравий.Скрип проезжающей арбыБез паруса. — Сквозь плющ зеленыйБлеснули белые столбыБалкона.Была такая тишина,Как только в полдень и в июле.Я помню: Вы лежали наПлетеном стуле.Ах, не оценят — мир так груб! —Пленительную Вашу позу.Я помню: Вы у самых губДержали розу.Не подымая головы,И тем подчеркивая скуку —О, этот жест, которым ВыМне дали руку.Великолепные глазаКто скажет — отчего — прищуря,Вы знали — кто сейчас грозаВ моей лазури.От солнца или от жары —Весь сад казался мне янтарен,Татарин продавал чадры,Ушел татарин…Ваш рот, надменен и влекущ,Был сжат — и было все понятно.И солнце сквозь тяжелый плющБросало пятна.Все помню: на краю шэз-лонгСоломенную Вашу шляпу,Пронзительно звенящий гонг,И запахТяжелых, переспелых розИ складки в парусинных шторах,Беседу наших папиросИ шорох,С которым Вы, властитель дум,На розу стряхивали пепел.— Безукоризненный костюмБыл светел.

28 июня 1914

Его дочке

С ласточками прилетелаТы в один и тот же час,Радость маленького тела,Новых глаз.В марте месяце родиться— Господи, внемли хвале! —Это значит быть как птицаНа земле.Ласточки ныряют в небе,В доме все пошло вверх дном:Детский лепет, птичий щебетЗа окном.Дни ноябрьские кратки,Долги ночи ноября.Сизокрылые касатки —За моря!Давит маленькую грудкуСтужа северной земли.Это ласточки малюткуУнесли.Жалобный недвижим венчик,Нежных век недвижен край.Спи, дитя. Спи, Божий птенчик.Баю-бай.

12 июля 1914

«Война, война! — Кажденья у киотов…»

Война, война! — Кажденья у киотовИ стрекот шпор.Но нету дела мне до царских счетов,Народных ссор.На, кажется, — надтреснутом — канатеЯ — маленький плясун.Я тень от чьей-то тени. Я лунатикДвух темных лун.

Москва, 16 июля 1914

«При жизни Вы его любили…»

При жизни Вы его любили,И в верности клялись навек,Несите же венки из лилийНа свежий снег.Над горестным его ночлегомПомедлите на краткий срок,Чтоб он под этим первым снегомНе слишком дрог.Дыханием души и телаСогрейте ледяную кровь!Но, если в Вас уже успелаОстыть любовь —К любовнику — любите братца,Ребенка с венчиком на лбу, —Ему ведь не к кому прижатьсяВ своем гробу.Ах, он, кого Вы так любилиИ за кого пошли бы в ад,Он в том, что он сейчас в могиле —Не виноват!От шороха шагов и платьяДрожавший с головы до ног —Как он открыл бы Вам объятья,Когда бы мог!О женщины! Ведь он для каждойБыл весь — безумие и пыл!Припомните, с какою жаждойОн вас любил!Припомните, как каждый взгляд выЛовили у его очей,Припомните былые клятвыВо тьме ночей.Так и не будьте вероломныУ бедного его креста,И каждая тихонько вспомниЕго уста.И, прежде чем отдаться бегуСаней с цыганским бубенцом,Помедлите, к ночному снегуПрипав лицом.Пусть нежно опушит вам щеки,Растает каплями у глаз…Я, пишущая эти строки,Одна из вас —Неданной клятвы не нарушу— Жизнь! — Карие глаза твои! —Молитесь, женщины, за душуСамой Любви.

30 августа 1914

«Осыпались листья над Вашей могилой…»

Осыпались листья над Вашей могилой,И пахнет зимой.Послушайте, мертвый, послушайте, милый:Вы все-таки мой.Смеетесь! — В блаженной крылатке дорожной!Луна высока.Мой — так несомненно и так непреложно,Как эта рука.Опять с узелком подойду утром раноК больничным дверям.Вы просто уехали в жаркие страны,К великим морям.Я Вас целовала! Я Вам колдовала!Смеюсь над загробною тьмой!Я смерти не верю! Я жду Вас с вокзала —Домой.Пусть листья осыпались, смыты и стертыНа траурных лентах слова.И, если для целого мира Вы мертвый,Я тоже мертва.Я вижу, я чувствую, — чую Вас всюду!— Что ленты от Ваших венков! —Я Вас не забыла и Вас не забудуВо веки веков!Таких обещаний я знаю бесцельность,Я знаю тщету.— Письмо в бесконечность. — Письмов беспредельность —Письмо в пустоту.

4 октября 1914

«Милый друг, ушедший дальше, чем за море…»

Милый друг, ушедший дальше, чем за море!Вот Вам розы — протянитесь на них.Милый друг, унесший самое, самоеДорогое из сокровищ земных.Я обманута и я обокрадена, —Нет на память ни письма, ни кольца!Как мне памятна малейшая впадинаУдивленного — навеки — лица.Как мне памятен просящий и пристальныйВзгляд — поближе приглашающий сесть,И улыбка из великого Издали, —Умирающего светская лесть…Милый друг, ушедший в вечное плаванье,— Свежий холмик меж других бугорков! —Помолитесь обо мне в райской гавани,Чтобы не было других моряков.

5 июня 1915

«Не думаю, не жалуюсь, не спорю…»

Не думаю, не жалуюсь, не спорю.Не сплю.Не рвусь ни к солнцу, ни к луне, ни к морю,Ни к кораблю.Не чувствую, как в этих стенах жарко,Как зелено в саду.Давно желанного и жданного подаркаНе жду.Не радуют ни утро, ни трамваяЗвенящий бег.Живу, не видя дня, позабываяЧисло и век.На, кажется, надрезанном канатеЯ — маленький плясун.Я — тень от чьей-то тени. Я — лунатикДвух темных лун.

13 июля 1914

«Я видела Вас три раза…»

Я видела Вас три раза,Но нам не остаться врозь.— Ведь первая Ваша фразаМне сердце прожгла насквозь!Мне смысл ее так же темен,Как шум молодой листвы.Вы — точно портрет в альбоме, —И мне не узнать, кто Вы.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Здесь всё — говорят — случайно,И можно закрыть альбом…О, мраморный лоб! О, тайнаЗа этим огромным лбом!Послушайте, я правдиваДо вызова, до тоски:Моя золотая гриваНе знает ничьей руки.Мой дух — не смирён никем он.Мы — души различных каст.И мой неподкупный демонМне Вас полюбить не даст.— «Так что ж это было?» — ЭтоРассудит иной Судья.Здесь многому нет ответа,И Вам не узнать — кто я.

13 июля 1914

Бабушке

Продолговатый и твердый овал,Черного платья раструбы…Юная бабушка! Кто целовалВаши надменные губы?Руки, которые в залах дворцаВальсы Шопена играли…По сторонам ледяного лица —Локоны в виде спирали.Темный, прямой и взыскательный взгляд.Взгляд, к обороне готовый.Юные женщины так не глядят.Юная бабушка, — кто Вы?Сколько возможностей Вы унеслиИ невозможностей — сколько? —В ненасытимую прорву земли,Двадцатилетняя полька!День был невинен, и ветер был свеж.Темные звезды погасли.— Бабушка! Этот жестокий мятежВ сердце моем — не от Вас ли?..

4 сентября 1914

Подруга

«Вы счастливы? — Не скажете! Едва ли…»

Вы счастливы? — Не скажете! Едва ли!И лучше — пусть!Вы слишком многих, мнится, целовали,Отсюда грусть.Всех героинь шекспировских трагедийЯ вижу в Вас.Вас, юная трагическая леди,Никто не спас!Вы так устали повторять любовныйРечитатив!Чугунный обод на руке бескровной —Красноречив!Я Вас люблю. — Как грозовая тучаНад Вами — грех —За то, что Вы язвительны и жгучиИ лучше всех,За то, что мы, что наши жизни — разныВо тьме дорог,За Ваши вдохновенные соблазныИ темный рок,За то, что Вам, мой демон крутолобый,Скажу прости,За то, что Вас — хоть разорвись над гробом! —Уж не спасти!За эту дрожь, за то — что — неужелиМне снится сон? —За эту ироническую прелесть,Что Вы — не он.

16 октября 1914

«Под лаской плюшевого пледа…»

Под лаской плюшевого пледаВчерашний вызываю сон.Что это было? — Чья победа? —Кто побежден?Все передумываю снова,Всем перемучиваюсь вновь.В том, для чего не знаю слова,Была ль любовь?Кто был охотник? — Кто — добыча?Все дьявольски-наоборот!Что понял, длительно мурлыча,Сибирский кот?В том поединке своеволийКто, в чьей руке был только мяч?Чье сердце — Ваше ли, мое лиЛетело вскачь?И все-таки — что ж это было?Чего так хочется и жаль?Так и не знаю: победила ль?Побеждена ль?

23 октября 1914

«Сегодня таяло, сегодня…»

Сегодня таяло, сегодняЯ простояла у окна.Взгляд отрезвленней, грудь свободней,Опять умиротворена.Не знаю, почему. Должно быть,Устала попросту душа,И как-то не хотелось трогатьМятежного карандаша.Так простояла я — в тумане —Далекая добру и злу,Тихонько пальцем барабаняПо чуть звенящему стеклу.Душой не лучше и не хуже,Чем первый встречный — этот вот, —Чем перламутровые лужи,Где расплескался небосвод,Чем пролетающая птицаИ попросту бегущий пес,И даже нищая певицаМеня не довела до слез.Забвенья милое искусствоДушой усвоено уже.Какое-то большое чувствоСегодня таяло в душе.

24 октября 1914

«Вам одеваться было лень…»

Вам одеваться было лень,И было лень вставать из кресел.— А каждый Ваш грядущий деньМоим весельем был бы весел.Особенно смущало ВасИдти так поздно в ночь и холод.— А каждый Ваш грядущий часМоим весельем был бы молод.Вы это сделали без зла,Невинно и непоправимо.— Я Вашей юностью была,Которая проходит мимо.

25 октября 1914

«Сегодня, часу в восьмом…»

Сегодня, часу в восьмом,Стремглав по Большой Лубянке,Как пуля, как снежный ком,Куда-то промчались санки.Уже прозвеневший смех…Я так и застыла взглядом:Волос рыжеватый мех,И кто-то высокий — рядом!Вы были уже с другой,С ней путь открывали санный,С желанной и дорогой, —Сильнее, чем я — желанной.— Oh, je n’en puis plus, j’etouffe![20] —Вы крикнули во весь голос,Размашисто запахнувНа ней меховую полость.Мир — весел и вечер лих!Из муфты летят покупки…Так мчались Вы в снежный вихрь,Взор к взору и шубка к шубке.И был жесточайший бунт,И снег осыпался бело.Я около двух секунд —Не более — вслед глядела.И гладила длинный ворсНа шубке своей — без гнева.Ваш маленький Кай замерз,О, Снежная Королева.

26 октября 1914

«Ночью над кофейной гущей…»

Ночью над кофейной гущейПлачет, глядя на Восток.Рот невинен и распущен,Как чудовищный цветок.Скоро месяц — юн и тонок —Сменит алую зарю.Сколько я тебе гребенокИ колечек подарю!Юный месяц между ветокНикого не устерег.Сколько подарю браслеток,И цепочек, и серег!Как из-под тяжелой гривыБлещут яркие зрачки!Спутники твои ревнивы? —Кони кровные легки!

6 декабря 1914

«Как весело сиял снежинками…»

Как весело сиял снежинкамиВаш — серый, мой — соболий мех,Как по рождественскому рынку мыИскали ленты ярче всех.Как розовыми и несладкимиЯ вафлями объелась — шесть!Как всеми рыжими лошадкамиЯ умилялась в Вашу честь.Как рыжие поддевки — парусом,Божась, сбывали нам тряпье,Как на чудных московских барышеньДивилось глупое бабье.Как в час, когда народ расходится,Мы нехотя вошли в собор,Как на старинной БогородицеВы приостановили взор.Как этот лик с очами хмурымиБыл благостен и изможденВ киоте с круглыми амурамиЕлисаветинских времен.Как руку Вы мою оставили,Сказав: «О, я ее хочу!»С какою бережностью вставилиВ подсвечник — желтую свечу…— О, светская, с кольцом опаловымРука! — О, вся моя напасть! —Как я икону обещала ВамСегодня ночью же украсть!Как в монастырскую гостиницу— Гул колокольный и закат —Блаженные, как имянинницы,Мы грянули, как полк солдат.Как я Вам — хорошеть до старости —Клялась — и просыпала соль,Как трижды мне — Вы были в ярости! —Червонный выходил король.Как голову мою сжимали Вы,Лаская каждый завиток,Как Вашей брошечки эмалевойМне губы холодил цветок.Как я по Вашим узким пальчикамВодила сонною щекой,Как Вы меня дразнили мальчиком,Как я Вам нравилась такой…

Декабрь 1914

«Свободно шея поднята…»

Свободно шея поднята,Как молодой побег.Кто скажет имя, кто — лета,Кто — край ее, кто — век?Извилина неярких губКапризна и слаба,Но ослепителен уступБетховенского лба.До умилительности чистИстаявший овал.Рука, к которой шел бы хлыст,И — в серебре — опал.Рука, достойная смычка,Ушедшая в шелка,Неповторимая рука,Прекрасная рука.

10 января 1915

«Ты проходишь своей дорогою…»

Ты проходишь своей дорогою,И руки твоей я не трогаю.Но тоска во мне — слишком вечная,Чтоб была ты мне — первой встречною.Сердце сразу сказало: «Милая!»Все тебе — наугад — простила я,Ничего не знав, — даже имени! —О, люби меня, о, люби меня!Вижу я по губам — извилиной,По надменности их усиленной,По тяжелым надбровным выступам:Это сердце берется — приступом!Платье — шелковым черным панцирем,Голос с чуть хрипотцой цыганскою,Все в тебе мне до боли нравится, —Даже то, что ты не красавица!Красота, не увянешь за лето!Не цветок — стебелек из стали ты,Злее злого, острее острогоУвезенный — с какого острова?Опахалом чудишь, иль тросточкой, —В каждой жилке и в каждой косточке,В форме каждого злого пальчика, —Нежность женщины, дерзость мальчика.Все усмешки стихом парируя,Открываю тебе и миру яВсе, что нам в тебе уготовано,Незнакомка с челом Бетховена!

14 января 1915

«Могу ли не вспомнить я…»

Могу ли не вспомнить яТот запах White-Rose[21] и чая,И севрские фигуркиНад пышащим камельком…Мы были: я — в пышном платьеИз чуть золотого фая,Вы — в вязаной черной курткеС крылатым воротником.Я помню, с каким вошли ВыЛицом — без малейшей краски,Как встали, кусая пальчик,Чуть голову наклоня.И лоб Ваш властолюбивый,Под тяжестью рыжей каски,Не женщина и не мальчик, —Но что-то сильней меня!Движением беспричиннымЯ встала, нас окружили.И кто-то в шутливом тоне:«Знакомьтесь же, господа».И руку движеньем длиннымВы в руку мою вложили,И нежно в моей ладониПомедлил осколок льда.С каким-то, глядевшим косо,Уже предвкушая стычку, —Я полулежала в кресле,Вертя на руке кольцо.Вы вынули папиросу,И я поднесла Вам спичку,Не зная, что делать, еслиВы взглянете мне в лицо.Я помню — над синей вазой —Как звякнули наши рюмки.«О, будьте моим Орестом!»,И я Вам дала цветок.С зарницею сероглазойИз замшевой черной сумкиВы вынули длинным жестомИ выронили — платок.

28 января 1915

«Все глаза под солнцем — жгучи…»

Все глаза под солнцем — жгучи,День не равен дню.Говорю тебе на случай,Если изменю:Чьи б ни целовала губыЯ в любовный час,Черной полночью кому быСтрашно ни клялась, —Жить, как мать велит ребенку,Как цветочек цвесть,Никогда ни в чью сторонкуГлазом не повесть…Видишь крестик кипарисный?— Он тебе знаком —Все проснется — только свистниПод моим окном.

22 февраля 1915

«Сини подмосковные холмы…»

Сини подмосковные холмы,В воздухе чуть теплом — пыль и деготь.Сплю весь день, весь день смеюсь, — должно быть,Выздоравливаю от зимы.Я иду домой возможно тише:Ненаписанных стихов — не жаль!Стук колес и жареный миндальМне дороже всех четверостиший.Голова до прелести пуста,Оттого что сердце — слишком полно!Дни мои, как маленькие волны,На которые гляжу с моста.Чьи-то взгляды слишком уж нежныВ нежном воздухе едва нагретом…Я уже заболеваю летом,Еле выздоровев от зимы,

13 марта 1915

«Повторю в канун разлуки…»

Повторю в канун разлуки,Под конец любви,Что любила эти рукиВластные твоиИ глаза — кого-кого-тоВзглядом не дарят! —Требующие отчетаЗа случайный взгляд.Всю тебя с твоей треклятойСтрастью — видит Бог! —Требующую расплатыЗа случайный вздох.И еще скажу устало,— Слушать не спеши! —Что твоя душа мне всталаПоперек души.И еще тебе скажу я:— Все равно — канун! —Этот рот до поцелуяТвоего был юн.Взгляд — до взгляда — смел и светел,Сердце — лет пяти…Счастлив, кто тебя не встретилНа своем пути.

28 апреля 1915

«Есть имена, как душные цветы…»

Есть имена, как душные цветы,И взгляды есть, как пляшущее пламя…Есть темные извилистые ртыС глубокими и влажными углами.Есть женщины. — Их волосы, как шлем,Их веер пахнет гибельно и тонко.Им тридцать лет. — Зачем тебе, зачемМоя душа спартанского ребенка?

Вознесение, 1915

«Хочу у зеркала, где муть…»

Хочу у зеркала, где мутьИ сон туманящий,Я выпытать — куда Вам путьИ где пристанище.Я вижу: мачта корабля,И Вы — на палубе…Вы — в дыме поезда… ПоляВ вечерней жалобе…Вечерние поля в росе,Над ними — вороны…— Благословляю Вас на всеЧетыре стороны!

3 мая 1915

«В первой любила ты…»

В первой любила тыПервенство красоты,Кудри с налетом хны,Жалобный зов зурны,Звон — под конем — кремня,Стройный прыжок с коня,И — в самоцветных зернах —Два челночка узорных.А во второй — другой —Тонкую бровь дугой,Шелковые коврыРозовой Бухары,Перстни по всей руке,Родинку на щеке,Вечный загар сквозь блондыИ полунощный Лондон.Третья тебе былаЧем-то еще мила…— Что от меня останетсяВ сердце твоем, странница?

14 июля 1915

«Вспомяните: всех голов мне дороже…»

Вспомяните: всех голов мне дорожеВолосок один с моей головы.И идите себе… — Вы тоже,И Вы тоже, и Вы.Разлюбите меня, все разлюбите!Стерегите не меня поутру!Чтоб могла я спокойно выйтиПостоять на ветру.

6 мая 1915

«Уж часы — который час…»

Уж часы — который час? —Прозвенели.Впадины огромных глаз,Платья струйчатый атлас…Еле-еле вижу Вас,Еле-еле.У соседнего крыльцаСвет погашен.Где-то любят без конца…Очерк Вашего лицаОчень страшен.В комнате полутемно,Ночь — едина.Лунным светом пронзено,Углубленное окно —Словно льдина.— Вы сдались? — звучит вопрос.— Не боролась.Голос от луны замерз.Голос — словно за сто верстЭтот голос!Лунный луч меж нами встал,Миром движа.Нестерпимо заблисталБешеных волос металлТемно-рыжий.Бег истории забытВ лунном беге.Зеркало луну дробит.Отдаленный звон копыт,Скрип телеги.Уличный фонарь потух,Бег — уменьшен.Скоро пропоет петухРасставание для двухЮных женщин.

1 ноября 1914

«Собаки спущены с цепи…»

Собаки спущены с цепи,И бродят злые силы.Спи, милый маленький мой, спи,Котенок милый!Свернись в оранжевый клубокМурлыкающим телом,Спи, мой кошачий голубок,Мой рыжий с белым!Ты пахнешь шерстью и зимой,Ты — вся моя утеха,Переливающийся мойКомочек меха.Я к мордочке прильнула вплоть,О, бачки золотые! —Да сохранит тебя ГосподьИ все святые!

19 ноября 1914

Германии

Ты миру отдана на травлю,И счета нет твоим врагам,Ну, как же я тебя оставлю?Ну, как же я тебя предам?И где возьму благоразумье:«За око — око, кровь — за кровь», —Германия — мое безумье!Германия — моя любовь!Ну, как же я тебя отвергну,Мой столь гонимый Vаtегlаnd,[22]Где все еще по КенигсбергуПроходит узколицый Кант,Где Фауста нового лелеяВ другом забытом городке —Geheimrath Goethe[23] по аллееПроходит с тросточкой в руке.Ну, как же я тебя покину,Моя германская звезда,Когда любить наполовинуЯ не научена, — когда, —— От песенок твоих в восторге —Не слышу лейтенантских шпор,Когда мне свят святой ГеоргийВо Фрейбурге, на Schwabenthor.[24]Когда меня не душит злобаНа Кайзера взлетевший ус,Когда в влюбленности до гробаТебе, Германия, клянусь.Нет ни волшебней, ни премудрейТебя, благоуханный край,Где чешет золотые кудриНад вечным Рейном — Лорелей.

Москва, 1 декабря 1914

«Радость всех невинных глаз…»

Радость всех невинных глаз,— Всем на диво! —В этот мир я родилась —Быть счастливой!Нежной до потери сил,. . . . . . . . . . . . . . .Только памятью смутилБог — богиню.Помню ленточки на всехДетских шляпах,Каждый прозвеневший смех,Каждый запах.Каждый парус вдалекеЖив — на муку.Каждую в своей рукеПомню руку.Каждое на ней кольцо— Если б знали! —Помню каждое лицоНа вокзале.Все прощанья у ворот.Все однажды…Не поцеловавший рот —Помню — каждый!Все людские имена,Все собачьи…— Я по-своему верна,Не иначе.

3 декабря 1914

«Безумье — и благоразумье…»

Безумье — и благоразумье,Позор — и честь,Все, что наводит на раздумье,Все слишком есть —Во мне. — Все каторжные страстиСвились в одну! —Так в волосах моих — все мастиВедут войну!Я знаю весь любовный шепот,— Ах, наизусть! —— Мой двадцатидвухлетний опыт —Сплошная грусть!Но облик мой — невинно розов,— Что ни скажи! —Я виртуоз из виртуозовВ искусстве лжи.В ней, запускаемой как мячик— Ловимый вновь! —Моих прабабушек-полячекСказалась кровь.Лгу оттого, что по кладбищамТрава растет,Лгу оттого, что по кладбищамМетель метет…От скрипки — от автомобиля —Шелков, огня…От пытки, что не все любили —Одну меня!От боли, что не я — невестаУ жениха…От жеста и стиха — для жестаИ для стиха!От нежного боа на шее…И как могуНе лгать, — раз голос мой нежнее, —Когда я лгу…

3 января 1915

Анне Ахматовой

Узкий, нерусский стан —Над фолиантами.Шаль из турецких странПала, как мантия.Вас передашь однойЛоманой черной линией.Холод — в весельи, зной —В Вашем унынии.Вся Ваша жизнь — озноб,И завершится — чем она?Облачный — темен — лобЮного демона.Каждого из земныхВам заиграть — безделица!И безоружный стихВ сердце нам целится.В утренний сонный час,— Кажется, четверть пятого, —Я полюбила Вас,Анна Ахматова.

11 февраля 1915

«Легкомыслие! — Милый грех…»

Легкомыслие! — Милый грех,Милый спутник и враг мой милый!Ты в глаза мои вбрызнул смех,Ты мазурку мне вбрызнул в жилы.Научил не хранить кольца, —С кем бы жизнь меня ни венчала!Начинать наугад с конца,И кончать еще до начала.Быть, как стебель, и быть, как сталь,В жизни, где мы так мало можем…— Шоколадом лечить печальИ смеяться в лицо прохожим!

3 марта 1915

«Голоса с их игрой сулящей…»

Голоса с их игрой сулящей,Взгляды яростной черноты,Опаленные и палящиеРоковые рты —О, я с Вами легко боролась!Но, — что делаете со мнойВы, насмешка в глазах, и в голосе —Холодок родной.

14 марта 1915

«Бессрочно кораблю не плыть…»

Бессрочно кораблю не плытьИ соловью не петь.Я столько раз хотела житьИ столько умереть!Устав, как в детстве от лото,Я встану от игры,Счастливая не верить в то,Что есть еще миры.

9 мая 1915

«Что видят они? — Пальто…»

Что видят они? — ПальтоНа юношеской фигуре.Никто не узнал, никто,Что полы его, как буря.Остер, как мои лета,Мой шаг молодой и четкий.И вся моя правотаВот в этой моей походке.А я ухожу навекИ думаю: день весеннийЗапомнит мой бег — и бегМоей сумасшедшей тени.Весь воздух такая лесть,Что я быстроту удвою.Нет ветра, но ветер естьНад этою головою!Летит за крыльцом крыльцо,Весь мир пролетает сбоку.Я знаю свое лицо.Сегодня оно жестоко.Как птицы полночный крик,Пронзителен бег летучий.Я чувствую: в этот мигМой лоб рассекает — тучи!

Вознесение 1915

«Мне нравится, что Вы больны не мной…»

Мне нравится, что Вы больны не мной,Мне нравится, что я больна не Вами,Что никогда тяжелый шар земнойНе уплывет под нашими ногами.Мне нравится, что можно быть смешной —Распущенной — и не играть словами,И не краснеть удушливой волной,Слегка соприкоснувшись рукавами.Мне нравится еще, что Вы при мнеСпокойно обнимаете другую,Не прочите мне в адовом огнеГореть за то, что я не Вас целую.Что имя нежное мое, мой нежный, неУпоминаете ни днем ни ночью — всуе…Что никогда в церковной тишинеНе пропоют над нами: аллилуйя!Спасибо Вам и сердцем и рукойЗа то, что Вы меня — не зная сами! —Так любите: за мой ночной покой,За редкость встреч закатными часами,За наши не-гулянья под луной,За солнце не у нас на головами,За то, что Вы больны — увы! — не мной,За то, что я больна — увы! — не Вами.

3 мая 1915

«Какой-нибудь предок мой был — скрипач…»

Какой-нибудь предок мой был — скрипач,Наездник и вор при этом.Не потому ли мой нрав бродячИ волосы пахнут ветром!Не он ли, смуглый, крадет с арбыРукой моей — абрикосы,Виновник страстной моей судьбы,Курчавый и горбоносый.Дивясь на пахаря за сохой,Вертел между губ — шиповник.Плохой товарищ он был, — лихойИ ласковый был любовник!Любитель трубки, луны и бус,И всех молодых соседок…Еще мне думается, что — трусБыл мой желтоглазый предок.Что, душу черту продав за грош,Он в полночь не шел кладбищем!Еще мне думается, что ножНосил он за голенищем.Что не однажды из-за углаОн прыгал — как кошка — гибкий…И почему-то я поняла,Что он — не играл на скрипке!И было всё ему нипочем, —Как снег прошлогодний — летом!Таким мой предок был скрипачом.Я стала — таким поэтом.

23 июня 1915

Асе («Ты мне нравишься: ты так молода…»)

Ты мне нравишься: ты так молода,Что в полмесяца не спишь и полночи,Что на карте знаешь те города,Где глядели тебе вслед чьи-то очи.Что за книгой книгу пишешь, но книгНе читаешь, умиленно поникши,Что сам Бог тебе — меньшой ученик,Что же Кант, что же Шеллинг, что же Ницше?Что весь мир тебе — твое озорство,Что наш мир, он до тебя просто не был,И что не было и нет ничегоНад твоей головой — кроме неба.

<1915>

«И все вы идете в сестры…»

И всé вы идете в сестры,И больше не влюблены.Я в шелковой шали пестройВосход стерегу луны.Вы креститесь у часовни,А я подымаю бровь…— Но в вашей любви любовнойСтократ — моя нелюбовь!

6 июля 1915

«Спят трещотки и псы соседовы…»

Спят трещотки и псы соседовы, —Ни повозок, ни голосов.О, возлюбленный, не выведывай,Для чего развожу засов.Юный месяц идет к полуночи:Час монахов — и зорких птиц,Заговорщиков час — и юношей,Час любовников и убийц.Здесь у каждого мысль двоякая,Здесь, ездок, торопи коня.Мы пройдем, кошельком не звякаяИ браслетами не звеня.Уж с домами дома расходятся,И на площади спор и пляс…Здесь, у маленькой Богородицы,Вся Кордова в любви клялась.У фонтана присядем молча мыЗдесь, на каменное крыльцо,Где впервые глазами волчьимиТы нацелился мне в лицо.Запах розы и запах локона,Шелест шелка вокруг колен…О, возлюбленный, — видишь, вот она —Отравительница! — Кармен.

5 августа 1915

«В тумане, синее ладана…»

В тумане, синее ладана,Панели — как серебро.Навстречу летит негаданноРазвеянное перо.И вот уже взгляды скрещены,И дрогнул — о чем моля? —Твой голос с певучей трещинойБогемского хрусталя.Мгновенье тоски и вызова,Движенье, как длинный крик,И в волны тумана сизого,Окунутый легкий лик.Все длилось одно мгновение:Отчалила… уплыла…Соперница! — Я не менееПрекрасной тебя ждала.

5 сентября 1915

«С большою нежностью — потому…»

С большою нежностью — потому,Что скоро уйду от всех —Я все раздумываю, комуДостанется волчий мех,Кому — разнеживающий пледИ тонкая трость с борзой,Кому — серебряный мой браслет,Осыпанный бирюзой…И все — записки, и все — цветы,Которых хранить — невмочь…Последняя рифма моя — и ты,Последняя моя ночь!

22 сентября 1915

«Все Георгии на стройном мундире…»

Все Георгии на стройном мундиреИ на перевязи черной — рука.Черный взгляд невероятно расширенОт шампанского, войны и смычка.Рядом — женщина, в любовной наукеИ Овидия и Сафо мудрей.Бриллиантами обрызганы руки,Два сапфира — из-под пепла кудрей.Плечи в соболе, и вольный и скользкийСтан, как шелковый чешуйчатый хлыст.И — туманящий сознание — польскийЛихорадочный щебечущий свист.

24 сентября 1915

«Лорд Байрон! — Вы меня забыли…»

Лорд Байрон! — Вы меня забыли!Лорд Байрон! — Вам меня не жаль?На . . . . . .плечи шальНакидывали мне — не Вы ли?И кудри — жесткие от пыли —Разглаживала Вам — не я ль?Чьи арфы . . . . . .аккордыНад озером, — скажите, сэр! —Вас усмиряли, Кондотьер?И моего коня, — о, гордый!Не Вы ли целовали в морду,Десятилетний лорд и пэр!Кто, плача, пробовал о гладкийСвой ноготь, ровный как миндаль,Кинжала дедовского сталь?Кто целовал мою перчатку?— Лорд Байрон! — Вам меня не жаль?

25 сентября 1915 г.

«Заповедей не блюла, не ходила к причастью…»

Заповедей не блюла, не ходила к причастью.— Видно, пока надо мной не пропоют литию, —Буду грешить — как грешу — как грешила: со страстью!Господом данными мне чувствами — всеми пятью!Други! — Сообщники! — Вы, чьи наущения — жгучи!— Вы, сопреступники! — Вы, нежные учителя!Юноши, девы, деревья, созвездия, тучи, —Богу на Страшном суде вместе ответим, Земля!

26 сентября 1915

«Как жгучая, отточенная лесть…»

Как жгучая, отточенная лестьПод римским небом, на ночной веранде,Как смертный кубок в розовой гирлянде —Магических таких два слова есть.И мертвые встают как по команде,И Бог молчит — то ветреная вестьЯзычника — языческая месть:Не читанное мною Ars Amandi![25]Мне синь небес и глаз любимых синьСлепят глаза. — Поэт, не будь в обиде,Что времени мне нету на латынь!Любовницы читают ли, Овидий?!— Твои тебя читали ль? — Не отриньНаследницу твоих же героинь!

29 сентября 1915

«В гибельном фолианте…»

В гибельном фолиантеНету соблазна дляЖенщины. — Ars Amandi[26]Женщине — вся земля.Сердце — любовных зелийЗелье — вернее всех.Женщина с колыбелиЧей-нибудь смертный грех.Ах, далеко до неба!Губы — близки во мгле…— Бог, не суди! — Ты не былЖенщиной на земле!

29 сентября 1915

«Мне полюбить Вас не довелось…»

Мне полюбить Вас не довелось,А может быть — и не доведется!Напрасен водоворот волосНад темным профилем инородца,И раздувающий ноздри нос,И закурчавленные реснички,И — вероломные по привычке —Глаза разбойника и калмычки.И шаг, замедленный у зеркал,И смех, пронзительнее занозы,И этот хищнический оскалПри виде золота или розы,И разлетающийся бокал,И упирающаяся в тальюРука, играющая со сталью,Рука, крестящаяся под шалью.Так, — от безделья и для игры —Мой стих меня с головою выдал!Но Вы красавица и добры:Как позолоченный древний идолВы принимаете все дары!И все, что голубем Вам воркую —Напрасно — тщетно — вотще и всуе,Как все признанья и поцелуи!

Сентябрь 1915

«Я знаю правду! Все прежние правды — прочь…»

Я знаю правду! Все прежние правды — прочь!Не надо людям с людьми на земле бороться.Смотрите: вечер, смотрите: уж скоро ночь.О чем — поэты, любовники, полководцы?Уж ветер стелется, уже земля в росе,Уж скоро звездная в небе застынет вьюга,И под землею скоро уснем мы все,Кто на земле не давали уснуть друг другу.

3 октября 1915

«Два солнца стынут — о Господи, пощади…»

Два солнца стынут — о Господи, пощади! —Одно — на небе, другое — в моей груди.Как эти солнца — прощу ли себе сама? —Как эти солнца сводили меня с ума!И оба стынут — не больно от их лучей!И то остынет первым, что горячей.

6 октября 1915

«Цветок к груди приколот…»

Цветок к груди приколот,Кто приколол, — не помню.Ненасытим мой голодНа грусть, на страсть, на смерть.Виолончелью, скрипомДверей и звоном рюмок,И лязгом шпор, и крикомВечерних поездов,Выстрелом на охотеИ бубенцами троек —Зовете вы, зоветеНелюбленные мной!Но есть еще услада:Я жду того, кто первыйПоймет меня, как надо —И выстрелит в упор.

22 октября 1915

«Цыганская страсть разлуки…»

Цыганская страсть разлуки!Чуть встретишь — уж рвешься прочь!Я лоб уронила в руки,И думаю, глядя в ночь:Никто, в наших письмах роясь,Не понял до глубины,Как мы вероломны, то есть —Как сами себе верны.

Октябрь 1915

«Полнолунье и мех медвежий…»

Полнолунье и мех медвежий,И бубенчиков легкий пляс…Легкомысленнейший час! — Мне жеГлубочайший час.Умудрил меня встречный ветер,Снег умилостивил мне взгляд,На пригорке монастырь светелИ от снега — свят.Вы снежинки с груди собольейМне сцеловываете, друг,Я на дерево гляжу, — в полеИ на лунный круг.За широкой спиной ямщицкойДве не встретятся головы.Начинает мне Господь — сниться,Отоснились — Вы.

27 ноября 1915

«Быть в аду нам, сестры пылкие…»

Быть в аду нам, сестры пылкие,Пить нам адскую смолу, —Нам, что каждою-то жилкоюПели Господу хвалу!Нам, над люлькой да над прялкоюНе клонившимся в ночи,Уносимым лодкой валкоюПод полою епанчи.В тонкие шелка китайскиеРазнаряженным с утра,Заводившим песни райскиеУ разбойного костра.Нерадивым рукодельницам— Шей не шей, а все по швам! —Плясовницам и свирельницам,Всему миру — госпожам!То едва прикрытым рубищем,То в созвездиях коса.По острогам да по гульбищамПрогулявшим небеса.Прогулявшим в ночи звездныеВ райском яблочном саду…— Быть нам, девицы любезные,Сестры милые — в аду!

Ноябрь 1915

«День угасший…»

День угасшийНам порознь нынче гас.Это жестокий час —Для Вас же.Время — совье,Пусть птенчика прячет мать.Рано Вам начинатьС любовью.Помню первыйВаш шаг в мой недобрый дом, —С пряничным петухомИ вербой.Отрок чахлый,Вы жимолостью в лесах,Облаком в небесах —Вы пахли!На коленяхСнищу ли прощенья заСлезы в твоих глазахОленьих.Милый сверстник,Еще в Вас душа — жива!Я же люблю словаИ перстни.

18 декабря 1915

«Лежат они, написанные наспех…»

Лежат они, написанные наспех,Тяжелые от горечи и нег.Между любовью и любовью распятМой миг, мой час, мой день, мой год, мой век.И слышу я, что где-то в мире — грозы,Что амазонок копья блещут вновь.— А я пера не удержу! — Две розыСердечную мне высосали кровь.

Москва, 20 декабря 1915

«Даны мне были и голос любый…»

Даны мне были и голос любый,И восхитительный выгиб лба.Судьба меня целовала в губы,Учила первенствовать Судьба.Устам платила я щедрой данью,Я розы сыпала на гроба…Но на бегу меня тяжкой дланьюСхватила за волосы Судьба!

Петербург, 31 декабря 1915

«Отмыкала ларец железный…»

Отмыкала ларец железный,Вынимала подарок слезный, —С крупным жемчугом перстенек,С крупным жемчугом.Кошкой выкралась на крыльцо,Ветру выставила лицо.Ветры веяли, птицы реяли,Лебеди — слева, справа — вороны…Наши дороги — в разные стороны.Ты отойдешь — с первыми тучами,Будет твой путь — лесами дремучими,песками горючими.Душу — выкличешь,Очи — выплачешь.А надо мною — кричать сове,А надо мною — шуметь траве…

Москва, январь 1916

«Посадила яблоньку…»

Посадила яблоньку:Малым — забавоньку,Старому — младость,Садовнику — радость.Приманила в горницуБелую горлицу:Вору — досада,Хозяйке — услада.Породила доченьку —Синие оченьки,Горлинку — голосом,Солнышко — волосом.На горе девицам,На горе молодцам.

23 января 1916

«К озеру вышла. Крут берег…»

К озеру вышла. Крут берег.Сизые воды в снег сбиты,Нá голос воют. Рвут пасти —Что звери.Кинула перстень. Бог с перстнем!Не по руке мне, знать, кован!В серебро пены кань, злато,Кань с песней.Ярой дугою — как брызнет!Встречной дугою — млад-лебедьКак всполохнется, как взмоетВ день сизый!

6 февраля 1916

«Никто ничего не отнял…»

Никто ничего не отнял!Мне сладостно, что мы врозь.Целую Вас — через сотниРазъединяющих верст.Я знаю, наш дар — неравен,Мой голос впервые — тих.Что Вам, молодой Державин,Мой невоспитанный стих!На страшный полет крещу Вас:Лети, молодой орел!Ты солнце стерпел, не щурясь, —Юный ли взгляд мой тяжел?Нежней и бесповоротнейНикто не глядел Вам вслед…Целую Вас — через сотниРазъединяющих лет.

12 февраля 1916

«Собирая любимых в путь…»

Собирая любимых в путь,Я им песни пою на память —Чтобы приняли как-нибудь,Что когда-то дарили сами.Зеленеющею тропойДовожу их до перекрестка.Ты без устали, ветер, пой,Ты, дорога, не будь им жесткой!Туча сизая, слез не лей, —Как на праздник они обуты!Ущеми себе жало, змей,Кинь, разбойничек, нож свой лютый.Ты, прохожая красота,Будь веселою им невестой.Потруди за меня уста, —Наградит тебя Царь Небесный!Разгорайтесь, костры, в лесах,Разгоняйте зверей берложьих.Богородица в небесах,Вспомяни о моих прохожих!

17 февраля 1916

«Ты запрокидываешь голову…»

Ты запрокидываешь головуЗатем, что ты гордец и враль.Какого спутника веселогоПривел мне нынешний февраль!Преследуемы оборванцамиИ медленно пуская дым,Торжественными чужестранцамиПроходим городом родным.Чьи руки бережные нежилиТвои ресницы, красота,И по каким терновалежиямЛавровая тебя верста… —Не спрашиваю. Дух мой алчущийПереборол уже мечту.В тебе божественного мальчика, —Десятилетнего я чту.Помедлим у реки, полощущейЦветные бусы фонарей.Я доведу тебя до площади,Видавшей отроков-царей…Мальчишескую боль высвистывай,И сердце зажимай в горсти…Мой хладнокровный, мой неистовыйВольноотпущенник — прости!

18 февраля 1916

«Откуда такая нежность…»

Откуда такая нежность?Не первые — эти кудриРазглаживаю, и губыЗнавала темней твоих.Всходили и гасли звезды,— Откуда такая нежность? —Всходили и гасли очиУ самых моих очей.Еще не такие гимныЯ слушала ночью темной,Венчаемая — о нежность! —На самой груди певца.Откуда такая нежность,И что с нею делать, отрокЛукавый, певец захожий,С ресницами — нет длинней?

18 февраля 1916

«Разлетелось в серебряные дребезги…»

Разлетелось в серебряные дребезгиЗеркало, и в нем — взгляд.Лебеди мои, лебедиСегодня домой летят!Из облачной выси выпалоМне прямо на грудь — перо.Я сегодня во сне рассыпалаМелкое серебро.Серебряный клич — звонок.Серебряно мне — петь!Мой выкормыш! Лебеденок!Хорошо ли тебе лететь?Пойду и не скажусьНи матери, ни сродникам.Пойду и встану в церкви,И помолюсь угодникамО лебеде молоденьком.

1 марта 1916

«Не сегодня-завтра растает снег…»

Не сегодня-завтра растает снег.Ты лежишь один под огромной шубой.Пожалеть тебя, у тебя навекПересохли губы.Тяжело ступаешь и трудно пьешь,И торопится от тебя прохожий.Не в таких ли пальцах садовый ножЗажимал Рогожин?А глаза, глаза на лице твоем —Два обугленных прошлолетних круга!Видно, отроком в невеселый домЗавела подруга.Далеко — в ночи — по асфальту — трость,Двери настежь — в ночь — под ударом ветра…Заходи — гряди! — нежеланный гостьВ мой покой пресветлый.

4 марта 1916

«Голуби реют серебряные, растерянные, вечерние…»

Голуби реют серебряные, растерянные, вечерние…Материнское мое благословениеНад тобой, мой жалобныйВороненок.Иссиня-черное, исчерна —Синее твое оперение.Жесткая, жадная, жаркаяМасть.Было еще двоеТой же масти — черной молнией сгасли! —Лермонтов, Бонапарт.Выпустила я тебя в небо,Лети себе, лети, болезный!Смиренные, благословенныеГолуби реют серебряные,Серебряные над тобой.

12 марта 1916

«Еще и еще песни…»

Еще и еще песниСлагайте о моем кресте.Еще и еще перстниЦелуйте на моей руке.Такое со мной сталось,Что гром прогромыхал зимой,Что зверь ощутил жалостьИ что заговорил немой.Мне солнце горит — в полночь!Мне в полдень занялась звезда!Смыкает надо мной волныПрекрасная моя беда.Мне мертвый восстал из праха!Мне страшный совершился суд!Под рев колоколов на плахуАрхангелы меня ведут.

16 марта 1916

«Не ветром ветреным — до — осени…»

Не ветром ветреным — до — осениСнята гроздь.Ах, виноградарем — до — осениПришел гость.Небесным странником — мне — странницеПредстал — ты.И речи странные — мне — странницеШептал — ты.По голубым и голубым лестницамПовел в высь.Под голубым и голубым месяцемУста — жглись.В каком источнике — их — вымою,Скажи, жрец!И тяжкой верности с головы моейСними венец!

16 марта 1916

«Гибель от женщины. Вот знак…»

Гибель от женщины. Вот знакНа ладони твоей, юноша.Долу глаза! Молись! Берегись! ВрагБдит в полуночи.Не спасет ни песенНебесный дар, ни надменнейший вырез губ.Тем ты и люб,Что небесен.Ах, запрокинута твоя голова,Полузакрыты глаза — что? — пряча.Ах, запрокинется твоя голова —Иначе.Голыми руками возьмут — ретив! упрям! —Криком твоим всю ночь будет край звонок!Растреплют крылья твои по всем четырем ветрам,Серафим! — Орленок! —

17 марта 1916

«Приключилась с ним странная хворь…»

Приключилась с ним странная хворь,И сладчайшая на него нашла оторопь.Все стоит и смотрит ввысь,И не видит ни звезд, ни зорьЗорким оком своим — отрок.А задремлет — к нему орлыШумнокрылые слетаются с клекотом,И ведут о нем дивный спор.И один — властелин скалы —Клювом кудри ему треплет.Но дремучие очи сомкнув,Но уста полураскрыв — спит себе.И не слышит ночных гостей,И не видит, как зоркий клювЗлатоокая вострит птица.

20 марта 1916

«Устилают — мои — сени…»

Устилают — мои — сениПролетающих голубей — тени.Сколько было усыновлений!Умилений!Выхожу на крыльцо: веет,Подымаю лицо: греет.Но душа уже — не — млеет,Не жалеет.На ступеньке стою — верхней,Развеваются надо мной — ветки.Скоро купол на той церквиПомеркнет.Облаками плывет Пасха,Колоколами плывет Пасха…В первый раз человек распят —На Пасху.

22 марта 1916

«На крыльцо выхожу — слушаю…»

На крыльцо выхожу — слушаю,На свинце ворожу — плачу.Ночи душные,Скушные.Огоньки вдали, станица казачья.Да и в полдень нехорош — пригород:Тарахтят по мостовой дрожки,Просит нищий грошик,Да ребята гоняют кошку,Да кузнечики в траве — прыгают.В черной шали, с большим розаномНа груди, — как спадет вечер,С рыжекудрым, розовым,Развеселым озоремРазлюбезные — поведу — речи.Серебром меня не задаривай,Крупным жемчугом материнским,Перстеньком с мизинца.Поценнее хочу гостинца:Над станицей — зарева!

23 марта 1916

«В день Благовещенья…»

В день БлаговещеньяРуки раскрещены,Цветок полит чахнущий,Окна настежь распахнуты, —Благовещенье, праздник мой!В день БлаговещеньяПодтверждаю торжественно:Не надо мне ручных голубей, лебедей, орлят!— Летите, куда глаза глядятВ Благовещенье, праздник мой!В день БлаговещеньяУлыбаюсь до вечера,Распростившись с гостями пернатыми.— Ничего для себя не надо мнеВ Благовещенье, праздник мой!

23 марта 1916

«Канун Благовещенья…»

Канун Благовещенья.Собор БлаговещенскийПрекрасно светится.Над главным куполом,Под самым месяцем,Звезда — и вспомнилсяКонстантинополь.На серой папертиСтарухи выстроились,И просят милостынюГолосами гнусными.Большими бусамиГорят фонарикиВкруг Божьей Матери.Черной бессонницейСияют лики святых,В черном куполеОконницы ледяные.Золотым кустом,Родословным древомНикнет паникадило.— Благословен плод чреваТвоего, ДеваМилая!Пошла странствоватьПо рукам — свеча.Пошло странствоватьПо устам слово:— Богородице.Светла, горячаЗажжена свеча.К Солнцу-Матери,Затерянная в тени,Воззываю и я, радуясь:Матерь — материСохраниДочку голубоглазую!В светлой мудростиПросвети, направьПо утерянному пути —Блага.Дай здоровья ей,К изголовью ейОтлетевшего от меняПриставь — Ангела.От словесной храни — пышности,Чтоб не вышла как я — хищницей,Чернокнижницей.Служба кончилась.Небо безоблачно.Крестится истовоНарод и расходится.Кто — по домам,А кому — некуда,Те — Бог весть куда,Все — Бог весть куда!Серых несколькоБабок древнихВ дверях замешкались, —ДокрещиваютсяНа самоцветныеНа фонарики.Я же веселоКак волны валкиеНарод расталкиваю.Бегу к Москва-рекеСмотреть, как лед идет.

24-25 марта 1916

«Четвертый год…»

Четвертый год.Глаза, как лед,Брови уже роковые,Сегодня впервыеС кремлевских высотНаблюдаешь тыЛедоход.Льдины, льдиныИ купола.Звон золотой,Серебряный звон.Руки скрещены,Рот нем.Брови сдвинув — Наполеон! —Ты созерцаешь — Кремль.— Мама, куда — лед идет?— Вперед, лебеденок.Мимо дворцов, церквей, ворот —Вперед, лебеденок!СинийВзор — озабочен.— Ты меня любишь, Марина?— Очень.— Навсегда?— Да.Скоро — закат,Скоро — назад:Тебе — в детскую, мне —Письма читать дерзкие,Кусать рот.А ледВсёИдет.

24 марта 1916

«За девками доглядывать, не скис…»

За девками доглядывать, не скисли в жбане квас, оладьи не остыли ль,Да перстни пересчитывать, анисВсыпая в узкогорлые бутыли.Кудельную расправить бабке нить,Да ладаном курить по дому росным,Да под руку торжественно проплытьСоборной площадью, гремя шелками, с крёстным.Кормилица с дородным петухомВ переднике — как ночь ее повойник! —Докладывает древним шепотком,Что молодой — в часовенке — покойник…И ладанное облако углыУнылой обволакивает ризой,И яблони — что ангелы — белы,И голуби на них — что ладан — сизы.И странница, потягивая квасИз чайника, на краешке лежанки,О Разине досказывает сказИ о его прекрасной персиянке.

26 марта 1916

«Димитрий! Марина! В мире…»

Димитрий! Марина! В миреСогласнее нету вашихЕдиной волною вскинутых,Единой волною смытыхСудеб! Имен!Над темной твоею люлькой,Димитрий, над люлькой пышнойТвоею, Марина Мнишек,Стояла одна и та жеДвусмысленная звезда.Она же над вашим ложем,Она же над вашим троном— Как вкопанная — стоялаБез малого — целый год.Взаправду ли знак родимыйНа темной твоей ланите,Димитрий, — все та же чернаяГорошинка, что у отрокаУ родного, у царевичаНа смуглой и круглой щечкеСмеясь целовала мать?Воистину ли, взаправду ли —Нам сызмала деды сказывали,Что грешных судить — не нам?На нежной и длинной шееУ отрока — ожерелье.Над светлыми волосамиПресветлый венец стоит.В Марфиной черной кельеЯркое ожерелье!— Солнце в ночи! — горит.Памятливыми глазамиВпилась — народ замер.Памятливыми губамиВпилась — в чей — рот.Сама инокиняПризнала сына!Как же ты — для нас — не тот!Марина! Царица — Царю,Звезда — самозванцу!Тебя пою,Злую красу твою,Лик без румянца.Во славу твою грешуЦарским грехом гордыни.Славное твое имяСлавно ношу.Правит моими бурямиМарина — звезда — Юрьевна,Солнце — среди — звезд.Крест золотой скинула,Черный ларец сдвинула,Маслом святым ключМасленный — легко движется.Черную свою книжищуВынула чернокнижница.Знать, уже делать нечего,Отошел от ее от плечикаАнгел, — пошел нестьГосподу злую весть:— Злые, Господи, вести!Загубил ее вор-прелестник!Марина! Димитрий! С миром,Мятежники, спите, милые.Над нежной гробницей ангельскойЗа вас в соборе АрхангельскомБольшая свеча горит.

29, 30 марта 1916

Стихи о Москве

«Облака — вокруг…»

Облака — вокруг,Купола — вокруг,Надо всей МосквойСколько хватит рук! —Возношу тебя, бремя лучшее,Деревцо моеНевесомое!В дивном граде сем,В мирном граде сем,Где и мертвой — мнеБудет радостно, —Царевать тебе, горевать тебе,Принимать венец,О мой первенец!Ты постом говей,Не сурьми бровейИ все сорок — чти —Сороков церквей.Исходи пешком — молодым шажком! —Все привольноеСемихолмие.Будет твой черед:Тоже — дочериПередашь МосквуС нежной горечью.Мне же вольный сон, колокольный звон,Зори ранние —На Ваганькове.

31 марта 1916

«Из рук моих — нерукотворный град…»

Из рук моих — нерукотворный градПрими, мой странный, мой прекрасный брат.По церковке — все сорок сороков,И реющих над ними голубков.И Спасские — с цветами — воротá,Где шапка православного снята.Часовню звездную — приют от зол —Где вытертый от поцелуев — пол.Пятисоборный несравненный кругПрими, мой древний, вдохновенный друг.К Нечаянныя Радости в садуЯ гостя чужеземного сведу.Червонные возблещут купола,Бессонные взгремят колокола,И на тебя с багряных облаковУронит Богородица покров,И встанешь ты, исполнен дивных сил…Ты не раскаешься, что ты меня любил.

31 марта 1916

«Мимо ночных башен…»

Мимо ночных башенПлощади нас мчат.Ох, как в ночи страшенРев молодых солдат!Греми, громкое сердце!Жарко целуй, любовь!Ох, этот рев зверский!Дерзкая — ох — кровь!Мой рот разгарчив,Даром, что свят — вид.Как золотой ларчикИверская горит.Ты озорство прикончи,Да засвети свечу,Чтобы с тобой нончеНе было — как хочу.

31 марта 1916

«Настанет день — печальный, говорят…»

Настанет день — печальный, говорят!Отцарствуют, отплачут, отгорят,— Остужены чужими пятаками —Мои глаза, подвижные как пламя.И — двойника нащупавший двойник —Сквозь легкое лицо проступит лик.О, наконец тебя я удостоюсь,Благообразия прекрасный пояс!А издали — завижу ли и Вас? —Потянется, растерянно крестясь,Паломничество по дорожке чернойК моей руке, которой не отдерну,К моей руке, с которой снят запрет,К моей руке, которой больше нет.На ваши поцелуи, о, живые,Я ничего не возражу — впервые.Меня окутал с головы до пятБлагообразия прекрасный плат.Ничто меня уже не вгонит в краску,Святая у меня сегодня Пасха.По улицам оставленной МосквыПоеду — я, и побредете — вы.И не один дорогою отстанет,И первый ком о крышку гроба грянет, —И наконец-то будет разрешенСебялюбивый, одинокий сон.И ничего не надобно отнынеНовопреставленной болярыне Марине.

11 апреля 1916

1-й день Пасхи

«Над городом, отвергнутым Петром…»

Над городом, отвергнутым Петром,Перекатился колокольный гром.Гремучий опрокинулся прибойНад женщиной, отвергнутой тобой.Царю Петру и вам, о, царь, хвала!Но выше вас, цари, колокола.Пока они гремят из синевы —Неоспоримо первенство Москвы.И целых сорок сороков церквейСмеются над гордынею царей!

28 мая 1916

«Над синевою подмосковных рощ…»

Над синевою подмосковных рощНакрапывает колокольный дождь.Бредут слепцы калужскою дорогой, —Калужской — песенной — прекрасной, и онаСмывает и смывает именаСмиренных странников, во тьме поющих Бога.И думаю: когда-нибудь и я,Устав от вас, враги, от вас, друзья,И от уступчивости речи русской, —Одену крест серебряный на грудь,Перекрещусь, и тихо тронусь в путьПо старой по дороге по калужской.

Троицын день 1916

«Семь холмов — как семь колоколов…»

Семь холмов — как семь колоколов!На семи колоколах — колокольни.Всех счетом — сорок сороков.Колокольное семихолмие!В колокольный я, во червонный деньИоанна родилась Богослова.Дом — пряник, а вокруг плетеньИ церковки златоголовые.И любила же, любила же я первый звон,Как монашки потекут к обедне,Вой в печке, и жаркий сон,И знахарку с двора соседнего.Провожай же меня весь московский сброд,Юродивый, воровской, хлыстовский!Поп, крепче позаткни мне ротКолокольной землей московскою!

8 июля 1916. Казанская

«Москва! — Какой огромный…»

— Москва! — Какой огромныйСтранноприимный дом!Всяк на Руси — бездомный.Мы все к тебе придем.Клеймо позорит плечи,За голенищем нож.Издалека-далечеТы все же позовешь.На каторжные клейма,На всякую болесть —Младенец ПантелеймонУ нас, целитель, есть.А вон за тою дверцей,Куда народ валит, —Там Иверское сердцеЧервонное горит.И льется аллилуйяНа смуглые поля.Я в грудь тебя целую,Московская земля!

8 июля 1916. Казанская

«Красною кистью…»

Красною кистьюРябина зажглась.Падали листья,Я родилась.Спорили сотниКолоколов.День был субботний:Иоанн Богослов.Мне и донынеХочется грызтьЖаркой рябиныГорькую кисть.

16 августа 1916

«Говорила мне бабка лютая…»

Говорила мне бабка лютая,Коромыслом от злости гнутая:— Не дремить тебе в люльке дитятка,Не белить тебе пряжи вытканной, —Царевать тебе — под заборами!Целовать тебе, внучка, — ворона.Ровно облако побелела я:Вынимайте рубашку белую,Жеребка не гоните черного,Не поите попа соборного,Вы кладите меня под яблоней,Без моления, да без ладана.Поясной поклон, благодарствиеЗа совет да за милость царскую,За карманы твои порожниеДа за песни твои острожные,За позор пополам со смутою, —За любовь за твою за лютую.Как ударит соборный колокол —Сволокут меня черти волоком,Я за чаркой, с тобою роспитой,Говорила, скажу и Господу, —Что любила тебя, мальчоночка,Пуще славы и пуще солнышка.

1 апреля 1916

«Да с этой львиною…»

Да с этой львиноюЗлатою россыпью,Да с этим поясом,Да с этой поступью, —Как не бежать за нимПо белу по свету —За этим поясом,За этим посвистом!Иду по улице —Народ сторонится.Как от разбойницы,Как от покойницы.Уж знают все, какимМолюсь угодникамДа по зелененьким,Да по часовенкам.Моя, подруженьки,Моя, моя вина.Из голубого льнаНе тките савана.На вечный сон за то,Что не спала одна —Под дикой яблонейЛожусь без ладана.

2 апреля 1916

Вербная Суббота

«Веселись, душа, пей и ешь…»

Веселись, душа, пей и ешь!А настанет срок —Положите меня промежЧетырех дорог.Там где вó поле, во пустомВоронье да волк,Становись надо мной крестом,Раздорожный столб!Не чуралася я в ночиОкаянных мест.Высоко надо мной торчи,Безымянный крест.Не один из вас, други, мнойБыл и сыт и пьян.С головою меня укрой,Полевой бурьян!Не запаливайте свечуВо церковной мгле.Вечной памяти не хочуНа родной земле.

4 апреля 1916

«Братья, один нам путь прямохожий…»

Братья, один нам путь прямохожийПод небом тянется.. . . . . . . . .я тожеБедная странница…Вы не выспрашивайте, на спросыЯ не ответчица.Только и памятлив, что на песниРот мой улыбчивый.Перекреститесь, родные, еслиЧто и попритчилось.

5 апреля 1916

«Всюду бегут дороги…»

Всюду бегут дороги,По лесу, по пустыне,В ранний и поздний час.Люди по ним ходят,Ходят по ним дроги,В ранний и поздний час.Топчут песок и глинуСтраннические ноги,Топчут кремень и грязь…Кто на ветру — убогий?Всяк на большой дороге —Переодетый князь!Треплются их отрепьяВсюду, где небо — сине,Всюду, где Бог — судья.Сталкивает их цепи,Смешивает отрепьяПарная колея.Так по земной пустыне,Кинув земную пажитьИ сторонясь жилья,Нищенствуют и княжат —Каторжные княгини,Каторжные князья.Вот и сошлись дороги,Вот мы и сшиблись клином.Темен, ох, темен час.Это не я с тобою, —Это беда с бедоюКаторжная — сошлась.Что же! Целуй в губы,Коли тебя, любый,Бог от меня не спас.Всех по одной дорогеПоволокут дроги —В ранний ли, поздний час.

5 апреля 1916

«Люди на душу мою льстятся…»

Люди на душу мою льстятся,Нежных имен у меня — святцы,А восприемников за душойЦельный, поди, монастырь мужской!Уж и священники эти льстивы!Каждый-то день у меня крестины!Этот — орленком, щегленком — тот,Всяк по-иному меня зовет.У тяжелейшей из всех преступниц —Сколько заступников и заступниц!Лягут со мною на вечный сонНежные святцы моих имен.Звали — равнó, называли — разно,Все называли, никто не нáзвал.

6 апреля 1916

«Коли милым назову — не соскучишься…»

Коли милым назову — не соскучишься!Богородицей — слыву — Троеручицей:Одной — крепости крушу, друга — тамотка,Третьей по морю пишу — рыбам грамотку.А немилый кто взойдет да придвинется,Подивится весь народ, что за схимница!Филин ухнет, черный кот ощетинится.Будешь помнить цельный год — чернокнижницу!Черт: ползком не продерусь! — а мне едется!Хочешь, с зеркальцем пройдусь — в гололедицу?Ради барских твоих нужд — хошь в метельщицы!Только в мамки — не гожусь — в колыбельщицы!Коль похожа на жену — где повойник мой?Коль похожа на вдову — где покойник мой?Коли суженого жду — где бессонница?Царь-Девицею живу — беззаконницей!

6 апреля 1916

Бессонница

«Обвела мне глаза кольцом…»

Обвела мне глаза кольцомТеневым — бессонница.Оплела мне глаза бессонницаТеневым венцом.То-то же! По ночамНе молись — идолам!Я твою тайну выдала,Идолопоклонница.Мало — тебе — дня,Солнечного огня!Пару моих колецНоси, бледноликая!Кликала — и накликалаТеневой венец.Мало — меня — звала?Мало — со мной — спала?Ляжешь, легка лицом.Люди поклонятся.Буду тебе чтецомЯ, бессонница:— Спи, успокоена,Спи, удостоена,Спи, увенчана,Женщина.Чтобы — спалось — легче,Буду — тебе — певчим:— Спи, подруженькаНеугомонная!Спи, жемчужинка,Спи, бессонная.И кому ни писали писем,И кому с тобой ни клялись мы…Спи себе.Вот и разлученыНеразлучные.Вот и выпущены из рукТвои рученьки.Вот ты и отмучилась,Милая мученица.Сон — свят,Все — спят.Венец — снят.

8 апреля 1916

«Руки люблю…»

Руки люблюЦеловать, и люблюИмена раздавать,И еще — раскрыватьДвери!— Настежь — в темную ночь!Голову сжав,Слушать, как тяжкий шагГде-то легчает,Как ветер качаетСонный, бессонныйЛес.Ах, ночь!Где-то бегут ключи,Ко сну — клонит.Сплю почти.Где-то в ночиЧеловек тонет.

27 мая 1916

«В огромном городе моем — ночь…»

В огромном городе моем — ночь.Из дома сонного иду — прочь.И люди думают: жена, дочь, —А я запомнила одно: ночь.Июльский ветер мне метет — путь,И где-то музыка в окне — чуть.Ах, нынче ветру до зари — дутьСквозь стенки тонкие груди — в грудь.Есть черный тополь, и в окне — свет,И звон на башне, и в руке — цвет,И шаг вот этот — никому — вслед,И тень вот эта, а меня — нет.Огни — как нити золотых бус,Ночного листика во рту — вкус.Освободите от дневных уз,Друзья, поймите, что я вам — снюсь.

17 июля 1916

Москва

«После бессонной ночи слабеет тело…»

После бессонной ночи слабеет тело,Милым становится и не своим, — ничьим.В медленных жилах еще занывают стрелы —И улыбаешься людям, как серафим.После бессонной ночи слабеют рукиИ глубоко равнодушен и враг и друг.Целая радуга — в каждом случайном звуке,И на морозе Флоренцией пахнет вдруг.Нежно светлеют губы, и тень золочеВозле запавших глаз. Это ночь зажглаЭтот светлейший лик, — и от темной ночиТолько одно темнеет у нас — глаза.

19 июля 1916

«Нынче я гость небесный…»

Нынче я гость небесныйВ стране твоей.Я видела бессонницу лесаИ сон полей.Где-то в ночи подковыВзрывали траву.Тяжко вздохнула короваВ сонном хлеву.Расскажу тебе с грустью,С нежностью всей,Про сторожа-гусяИ спящих гусей.Руки тонули в песьей шерсти,Пес был — сед.Потом, к шести,Начался рассвет.

20 июля 1916

«Сегодня ночью я одна в ночи…»

Сегодня ночью я одна в ночи —Бессонная, бездомная черница! —Сегодня ночью у меня ключиОт всех ворот единственной столицы!Бессонница меня толкнула в путь.— О, как же ты прекрасен, тусклый Кремль мой! —Сегодня ночью я целую в грудьВсю круглую воюющую землю!Вздымаются не волосы — а мех,И душный ветер прямо в душу дует.Сегодня ночью я жалею всех, —Кого жалеют и кого целуют.

1 августа 1916

«Нежно-нежно, тонко-тонко…»

Нежно-нежно, тонко-тонкоЧто-то свистнуло в сосне.Черноглазого ребенкаЯ увидела во сне.Так у сосенки у краснойКаплет жаркая смола.Так в ночи моей прекраснойХодит пó сердцу пила.

8 августа 1916

«Черная, как зрачок, как зрачок, сосущая…»

Черная, как зрачок, как зрачок, сосущаяСвет — люблю тебя, зоркая ночь.Голосу дай мне воспеть тебя, о праматерьПесен, в чьей длани узда четырех ветров.Клича тебя, славословя тебя, я толькоРаковина, где еще не умолк океан.Ночь! Я уже нагляделась в зрачки человека!Испепели меня, черное солнце — ночь!

9 августа 1916

«Кто спит по ночам? Никто не спит…»

Кто спит по ночам? Никто не спит!Ребенок в люльке своей кричит,Старик над смертью своей сидит,Кто молод — с милою говорит,Ей в губы дышит, в глаза глядит.Заснешь — проснешься ли здесь опять?Успеем, успеем, успеем спать!А зоркий сторож из дома в домПроходит с розовым фонарем,И дробным рокотом над подушкойРокочет ярая колотушка:Не спи! крепись! говорю добром!А то — вечный сон! а то — вечный дом!

12 декабря 1916

«Вот опять окно…»

Вот опять окно,Где опять не спят.Может — пьют вино,Может — так сидят.Или просто — рукНе разнимут двое.В каждом доме, друг,Есть окно такое.Крик разлук и встреч —Ты, окно в ночи!Может — сотни свеч,Может — три свечи…Нет и нет умуМоему — покоя.И в моем домуЗавелось такое.Помолись, дружок, за бессонный дом,За окно с огнем!

23 декабря 1916

«Бессонница! Друг мой…»

Бессонница! Друг мой!Опять твою рукуС протянутым кубкомВстречаю в беззвучно —Звенящей ночи.— Прельстись!Пригубь!Не в высь,А в глубь —Веду…Губами приголубь!Голубка! Друг!Пригубь!Прельстись!Испей!От всех страстей —Устой,От всех вестей —Покой.— Подруга! —Удостой.Раздвинь уста!Всей негой устРезного кубка крайВозьми —Втяни,Глотни:— Не будь! —О друг! Не обессудь!Прельстись!Испей!Из всех страстей —Страстнейшая, из всех смертей —Нежнейшая… Из двух горстейМоих — прельстись! — испей!Мир бéз вести пропал. В нигде —Затопленные берега…— Пей, ласточка моя! На днеРастопленные жемчуга…Ты море пьешь,Ты зори пьешь.С каким любовником кутежС моим— Дитя —Сравним?А если спросят (научу!),Что, дескать, щечки не свежи, —С Бессонницей кучу, скажи,С Бессонницей кучу…

Май 1921

Стихи к Блоку

«Имя твое — птица в руке…»

Имя твое — птица в руке,Имя твое — льдинка на языке,Одно единственное движенье губ,Имя твое — пять букв.Мячик, пойманный на лету,Серебряный бубенец во рту,Камень, кинутый в тихий пруд,Всхлипнет так, как тебя зовут.В легком щелканье ночных копытГромкое имя твое гремит.И назовет его нам в високЗвонко щелкающий курок.Имя твое — ах, нельзя! —Имя твое — поцелуй в глаза,В нежную стужу недвижных век,Имя твое — поцелуй в снег.Ключевой, ледяной, голубой глоток…С именем твоим — сон глубок.

15 апреля 1916

«Нежный призрак…»

Нежный призрак,Рыцарь без укоризны,Кем ты призванВ мою молодую жизнь?Во мгле сизойСтоишь, ризойСнеговой одет.То не ветерГонит меня по городу,Ох, уж третийВечер я чую ворога.ГолубоглазыйМеня сглазилСнеговой певец.Снежный лебедьМне пóд ноги перья стелет.Перья реютИ медленно никнут в снег.Так по перьям,Иду к двери,За которой — смерть.Он поет мнеЗа синими окнами,Он поет мнеБубенцами далекими,Длинным криком,Лебединым кликом —Зовет.Милый призрак!Я знаю, что все мне снится.Сделай милость:Аминь, аминь, рассыпься!Аминь.

1 мая 1916

«Ты проходишь на Запад Солнца…»

Ты проходишь на Запад Солнца,Ты увидишь вечерний свет,Ты проходишь на Запад Солнца,И метель заметает след.Мимо окон моих — бесстрастный —Ты пройдешь в снеговой тиши,Божий праведник мой прекрасный,Свете тихий моей души.Я на душу твою — не зарюсь!Нерушима твоя стезя.В руку, бледную от лобзаний,Не вобью своего гвоздя.И по имени не окликну,И руками не потянусь.Восковому святому ликуТолько издали поклонюсь.И, под медленным снегом стоя,Опущусь на колени в снег,И во имя твое святое,Поцелую вечерний снег. —Там, где поступью величавойТы прошел в гробовой тиши,Свете тихий — святыя славы —Вседержитель моей души.

2 мая 1916

«Зверю — берлога…»

Зверю — берлога,Страннику — дорога,Мертвому — дроги.Каждому — свое.Женщине — лукавить,Царю — править,Мне — славитьИмя твое.

2 мая 1916

«У меня в Москве — купола горят…»

У меня в Москве — купола горят!У меня в Москве — колокола звонят!И гробницы в ряд у меня стоят, —В них царицы спят, и цари.И не знаешь ты, что зарей в КремлеЛегче дышится — чем на всей земле!И не знаешь ты, что зарей в КремлеЯ молюсь тебе — до зари!И проходишь ты над своей НевойО ту пору, как над рекой-МосквойЯ стою с опущенной головой,И слипаются фонари.Всей бессонницей я тебя люблю,Всей бессонницей я тебе внемлю —О ту пору, как по всему КремлюПросыпаются звонари…Но моя река — да с твоей рекой,Но моя рука — да с твоей рукойНе сойдутся, Радость моя, докольНе догонит заря — зари.

7 мая 1916

«Думали — человек…»

Думали — человек!И умереть заставили.Умер теперь, навек.— Плачьте о мертвом ангеле!Он на закате дняПел красоту вечернюю.Три восковых огняТреплются, лицемерные.Шли от него лучи —Жаркие струны по снегу!Три восковых свечи —Солнцу-то! Светоносному!О поглядите, какВеки ввалились темные!О поглядите, какКрылья его поломаны!Черный читает чтец,Крестятся руки праздные…— Мертвый лежит певецИ воскресенье празднует.

9 мая 1916

«Должно быть — за той рощей…»

Должно быть — за той рощейДеревня, где я жила,Должно быть — любовь прощеИ легче, чем я ждала.— Эй, идолы, чтоб вы сдохли! —Привстал и занес кнут,И окрику вслед — óхлест,И вновь бубенцы поют.Над валким и жалким хлебомЗа жердью встает — жердь.И проволока под небомПоет и поет смерть.

13 мая 1916

«И тучи оводов вокруг равнодушных кляч…»

И тучи оводов вокруг равнодушных кляч,И ветром вздутый калужский родной кумач,И посвист перепелов, и большое небо,И волны колоколов над волнами хлеба,И толк о немце, доколе не надоест,И желтый-желтый — за синею рощей — крест,И сладкий жар, и такое на всем сиянье,И имя твое, звучащее словно: ангел.

18 мая 1916

«Как слабый луч сквозь черный морок адов…»

Как слабый луч сквозь черный морок адов —Так голос твой под рокот рвущихся снарядов.И вот в громах, как некий серафим,Оповещает голосом глухим, —Откуда-то из древних утр туманных —Как нас любил, слепых и безымянных,За синий плащ, за вероломства — грех…И как нежнее всех — ту, глубже всехВ ночь канувшую — на дела лихие!И как не разлюбил тебя, Россия.И вдоль виска — потерянным перстомВсе водит, водит… И еще о том,Какие дни нас ждут, как Бог обманет,Как станешь солнце звать — и как не встанет…Так, узником с собой наедине(Или ребенок говорит во сне?),Предстало нам — всей площади широкой! —Святое сердце Александра Блока.

9 мая 1920

«Вот он — гляди — уставший от чужбин…»

Вот он — гляди — уставший от чужбин,Вождь без дружин.Вот — горстью пьет из горной быстрины —Князь без страны.Там всё ему: и княжество, и рать,И хлеб, и мать.Красно твое наследие, — владей,Друг без друзей!

15 августа 1921

«Останешься нам иноком…»

Останешься нам иноком:Хорошеньким, любименьким,Требником рукописным,Ларчиком кипарисным.Всем — до единой — женщинам,Им, ласточкам, нам, венчанным,Нам, злату, тем, сединам,Всем — до единой — сыномОстанешься, всем — первенцем,Покинувшим, отвергнувшим,Посохом нашим странным,Странником нашим ранним.Всем нам с короткой надписьюКрест на Смоленском кладбищеИскать, всем никнуть в черед,Всем . . . . . ., не верить.Всем — сыном, всем — наследником,Всем — первеньким, последненьким.

15 августа 1921

«Други его — не тревожьте его…»

Други его — не тревожьте его!Слуги его — не тревожьте его!Было так ясно на лике его:Царство мое не от мира сего.Вещие вьюги кружили вдоль жил,Плечи сутулые гнулись от крыл,В певчую прорезь, в запекшийся пыл —Лебедем душу свою упустил!Падай же, падай же, тяжкая медь!Крылья изведали право: лететь!Губы, кричавшие слово: ответь! —Знают, что этого нет — умереть!Зори пьет, море пьет — в полную сытьБражничает. — Панихид не служить!У навсегда повелевшего: быть! —Хлеба достанет его накормить!

15 августа 1921

«А над равниной…»

А над равниной —Крик лебединый.Матерь, ужель не узнала сына?Это с заоблачной — он — версты,Это последнее — он — прости.А над равниной —Вещая вьюга.Дева, ужель не узнала друга?Рваные ризы, крыло в крови…Это последнее он: — Живи!Над окаянной —Взлет осиянный.Праведник душу урвал — осанна!Каторжник койку-обрел-теплынь.Пасынок к матери в дом. — Аминь.

Между 15 и 25 августа 1921

«Не проломанное ребро…»

Не проломанное ребро —Переломленное крыло.Не расстрельщиками навылетГрудь простреленная. Не вынутьЭтой пули. Не чинят крыл.Изуродованный ходил.

* * *

Цепок, цепок венец из терний!Что усопшему — трепет черни,Женской лести лебяжий пух…Проходил, одинок и глух,Замораживая закатыПустотою безглазых статуй.Лишь одно еще в нем жило:Переломленное крыло.

Между 15 и 25 августа 1921

«Без зова, без слова…»

Без зова, без слова, —Как кровельщик падает с крыш.А может быть, сноваПришел, — в колыбели лежишь?Горишь и не меркнешь,Светильник немногих недель…Какая из смертныхКачает твою колыбель?Блаженная тяжесть!Пророческий певчий камыш!О, кто мне расскажет,В какой колыбели лежишь?«Покамест не продан!»Лишь с ревностью этой в умеВеликим обходомПойду по российской земле.Полночные страныПройду из конца и в конец.Где рот-его-рана,Очей синеватый свинец?Схватить его! Крепче!Любить и любить его лишь!О, кто мне нашепчет,В какой колыбели лежишь?Жемчужные зерна,Кисейная сонная сень.Не лавром, а терном —Чепца острозубая тень.Не полог, а птицаРаскрыла два белых крыла!— И снова родиться,Чтоб снова метель замела?!Рвануть его! Выше!Держать! Не отдать его лишь!О, кто мне надышит,В какой колыбели лежишь?А может быть, ложенМой подвиг, и даром — труды.Как в землю положен,Быть может, — проспишь до трубы.Огромную впалостьВисков твоих — вижу опять.Такую усталость —Ее и трубой не поднять!Державная пажить,Надежная, ржавая тишь.Мне сторож покажет,В какой колыбели лежишь.

22 ноября 1921

«Как сонный, как пьяный…»

Как сонный, как пьяный,Врасплох, не готовясь.Височные ямы:Бессонная совесть.Пустые глазницы:Мертво и светло.Сновидца, всевидцаПустое стекло.Не ты лиЕе шелестящей хламидыНе вынес —Обратным ущельем Аида?Не эта ль,Серебряным звоном полна,Вдоль сонного ГебраПлыла голова?

25 ноября 1921

«Так, Господи! И мой обол…»

Так, Господи! И мой оболПрими на утвержденье храма.Не свой любовный произволПою — своей отчизны рану.Не скаредника ржавый ларь —Гранит, коленами протертый.Всем отданы герой и царь,Всем — праведник — певец — и мертвый.Днепром разламывая лед,Гробóвым не смущаясь тесом,Русь — Пасхою к тебе плывет,Разливом тысячеголосым.Так, сердце, плачь и славословь!Пусть вопль твой — тысяча который? —Ревнует смертная любовь.Другая — радуется хору.

2 декабря 1921

«То-то в зеркальце — чуть брезжит…»

То-то в зеркальце — чуть брезжит —Всё гляделась:Хорошо ли для приезжихРазоделась.По сережкам да по бусамСтосковалась.То-то с купчиком безусымЦеловалась.Целовалась, обнималась —Не стыдилась!Всяк тебе: «Прости за малость!»— «Сделай милость!»Укатила в половодьеНа три ночи.Желтоглазое отродье!Ум сорочий!А на третью — взвыла Волга,Ходит грозно.Оступиться, что ли, долгоС перевозу?Вот тебе и мех бобровый,Шелк турецкий!Вот тебе и чернобровыйСын купецкий!Не купецкому же сынуПлакать даром!Укатил себе за виннымЗа товаром!Бурлаки над нею, спящей,Тянут барку. —За помин души гулящейВыпьем чарку.

20 апреля 1916

«В оны дни ты мне была, как мать…»

В оны дни ты мне была, как мать,Я в ночи тебя могла позвать,Свет горячечный, свет бессонный,Свет очей моих в ночи оны.Благодатная, вспомяни,Незакатные оны дни,Материнские и дочерние,Незакатные, невечерние.Не смущать тебя пришла, прощай,Только платья поцелую край,Да взгляну тебе очами в очи,Зацелованные в оны ночи.Будет день — умру — и день — умрешь,Будет день — пойму — и день — поймешь…И вернется нам в день прощеныйНевозвратное время оно.

26 апреля 1916

«Я пришла к тебе черной полночью…»

Я пришла к тебе черной полночью,За последней помощью.Я — бродяга, родства не помнящий,Корабль тонущий.В слободах моих — междуцарствие,Чернецы коварствуют.Всяк рядится в одежды царские,Псари царствуют.Кто земель моих не оспаривал,Сторожей не спаивал?Кто в ночи не варил — варева,Не жег — зарева?Самозванцами, псами хищными,Я дотла расхищена.У палат твоих, царь истинный,Стою — нищая!

27 апреля 1916

«Продаю! Продаю! Продаю…»

Продаю! Продаю! Продаю!Поспешайте, господа хорошие!Золотой товар продаю,Чистый товар, не ношенный,Не сквозной, не крашенный, —Не запрашиваю!Мой товар — на всякий лад, на всякий вкус.Держись, коробейники! —Не дорожусь! не дорожусь! не дорожусь!Во что оцéните.Носи — не сносишь!Бросай — не сбросишь!Эй, товары хороши-то хороши!Эй, выкладывайте красные гроши!Да молитесь за помин моей души!

28 апреля 1916

«Много тобой пройдено…»

Много тобой пройденоРусских дорог глухих.Ныне же вся родинаПричащается тайн твоих.Все мы твои причастники,Смилуйся, допусти! —Кровью своей причастны мыКрестному твоему пути.Чаша сия — полная,— Причастимся Св<ятых> даров! —Слезы сии солоны,— Причастимся Св<ятых> даров! —Тянут к тебе материКровную кровь свою.Я же — слепец на паперти —Имя твое пою.

2 мая 1916

Ахматовой

«О, Муза плача, прекраснейшая из муз…»

О, Муза плача, прекраснейшая из муз!О ты, шальное исчадие ночи белой!Ты черную насылаешь метель на Русь,И вопли твои вонзаются в нас, как стрелы.И мы шарахаемся и глухое: ох! —Стотысячное — тебе присягает: АннаАхматова! Это имя — огромный вздох,И в глубь он падает, которая безымянна.Мы коронованы тем, что одну с тобойМы землю топчем, что небо над нами — то же!И тот, кто ранен смертельной твоей судьбой,Уже бессмертным на смертное сходит ложе.В певучем граде моем купола горят,И Спаса светлого славит слепец бродячий…И я дарю тебе свой колокольный град,— Ахматова! — и сердце свое в придачу.

19 июня 1916

«Охватила голову и стою…»

Охватила голову и стою,— Что людские козни! —Охватила голову и поюНа заре на поздней.Ах, неистовая меня волнаПодняла на гребень!Я тебя пою, что у нас — одна,Как луна на небе!Что, на сердце вóроном налетев,В облака вонзилась.Горбоносую, чей смертелен гневИ смертельна — милость.Что и над червонным моим КремлемСвою ночь простерла,Что певучей негою, как ремнем,Мне стянула горло.Ах, я счастлива! Никогда заряНе сгорала чище.Ах, я счастлива, что тебя даря,Удаляюсь — нищей,Что тебя, чей голос — о глубь, о мгла! —Мне дыханье сузил,Я впервые именем назвалаЦарскосельской Музы.

22 июня 1916

«Еще один огромный взмах…»

Еще один огромный взмах —И спят ресницы.О, тело милое! О, прахЛегчайшей птицы!Что делала в тумане дней?Ждала и пела…Так много вздоха было в ней,Так мало — тела.Не человечески милаЕе дремота.От ангела и от орлаВ ней было что-то.И спит, а хор ее манитВ сады Эдема.Как будто песнями не сытУснувший демон!

* * *

Часы, года, века. — Ни нас,Ни наших комнат.И памятник, накоренясь,Уже не помнит.Давно бездействует метла,И никнут льстивоНад Музой Царского СелаКресты крапивы.

23 июня 1916

«Имя ребенка — Лев…»

Имя ребенка — Лев,Матери — Анна.В имени его — гнев,В материнском — тишь.Волосом он рыж— Голова тюльпана! —Что ж, осаннаМаленькому царю.Дай ему Бог — вздохИ улыбку матери,Взгляд — искателяЖемчугов.Бог, внимательнейЗа ним присматривай:Царский сын — гадательнейОстальных сынов.Рыжий львенышС глазами зелеными,Страшное наследье тебе нести!Северный Океан и ЮжныйИ нить жемчужныхЧерных четок — в твоей горсти!

24 июня 1916

«Сколько спутников и друзей…»

Сколько спутников и друзей!Ты никому не вторишь.Правят юностью нежной сей —Гордость и горечь.Помнишь бешеный день в порту,Южных ветров угрозы,Рев Каспия — и во ртуКрылышко розы.Как цыганка тебе далаКамень в резной оправе,Как цыганка тебе вралаЧто-то о славе…И — высóко у парусов —Отрока в синей блузе.Гром моря и грозный зовРаненой Музы.

25 июня 1916

«Не отстать тебе! Я — острожник…»

Не отстать тебе! Я — острожник,Ты — конвойный. Судьба одна.И одна в пустоте порожнейПодорожная нам дана.Уж и нрав у меня спокойный!Уж и очи мои ясны!Отпусти-ка меня, конвойный,Прогуляться до той сосны!

26 июня 1916

«Ты, срывающая покров…»

Ты, срывающая покровС катафалков и с колыбелей,Разъярительница ветров,Насылательница метелей,Лихорадок, стихов и войн,— Чернокнижница! — Крепостница! —Я заслышала грозный войЛьвов, вещающих колесницу.Слышу страстные голоса —И один, что молчит упорно.Вижу красные паруса —И один — между ними — черный.Океаном ли правишь путь,Или воздухом — всею грудьюЖду, как солнцу, подставив грудьСмертоносному правосудью.

26 июня 1916

«На базаре кричал народ…»

На базаре кричал народ,Пар вылетал из булочной.Я запомнила алый ротУзколицей певицы уличной.В темном — с цветиками — платке,— Милости удостоитьсяТы, потупленная, в толпеБогомолок у Сергий-Троицы,Помолись за меня, красаГрустная и бесовская,Как поставят тебя лесаБогородицей хлыстовскою

27 июня 1916

«Златоустой Анне — всея Руси…»

Златоустой Анне — всея РусиИскупительному глаголу, —Ветер, голос мой донесиИ вот этот мой вздох тяжелый.Расскажи, сгорающий небосклон,Про глаза, что черны от боли,И про тихий земной поклонПосреди золотого поля.Ты в грозовой высиОбретенный вновь!Ты! — Безымянный!Донеси любовь моюЗлатоустой Анне — всея Руси!

27 июня 1916

«У тонкой проволоки над волной овсов…»

У тонкой проволоки над волной овсовСегодня голос — как тысяча голосов!И бубенцы проезжие — свят, свят, свят —Не тем же ль голосом, Господи, говорят.Стою и слушаю и растираю колос,И темным куполом меня замыкает — голос.

* * *

Не этих ивовых плавающих ветвейКасаюсь истово, — а руки твоей.Для всех, в томленьи славящих твой подъезд, —Земная женщина, мне же — небесный крест!Тебе одной ночами кладу поклоны,И все твоими очами глядят иконы!

1 июля 1916

«Ты солнце в выси мне застишь…»

Ты солнце в выси мне застишь,Все звезды в твоей горсти!Ах, если бы — двери настежь! —Как ветер к тебе войти!И залепетать, и вспыхнуть,И круто потупить взгляд,И, всхлипывая, затихнуть,Как в детстве, когда простят.

2 июля 1916

«Руки даны мне — протягивать каждому обе…»

Руки даны мне — протягивать каждому обе,Не удержать ни одной, губы — давать имена,Очи — не видеть, высокие брови над ними —Нежно дивиться любви и — нежней — нелюбви.А этот колокол там, что кремлевских тяжеле,Безостановочно ходит и ходит в груди, —Это — кто знает? — не знаю, — быть может, — должно быть —Мне загоститься не дать на российской земле!

2 июля 1916

«А что если кудри в плат…»

А что если кудри в платУпрячу — что вьются валом,И в синий вечерний хладПобреду себе……..— Куда это держишь путь,Красавица — аль в обитель?— Нет, милый, хочу взглянутьНа царицу, на царевича, на Питер.— Ну, дай тебе Бог! — Тебе! —Стоим опустив ресницы.— Поклон от меня Неве,Коль запомнишь, да царевичу с царицей.…И вот меж крылец — крыльцоГорит заревою пылью,И вот — промеж лиц — лицоГорбоносое и волосы как крылья.На лестницу нам нельзя, —Следы по ступенькам лягут.И снизу — глаза в глаза:— Не потребуется ли, барынька, ягод?

28 июня 1916

«Белое солнце и низкие, низкие тучи…»

Белое солнце и низкие, низкие тучи,Вдоль огородов — за белой стеною — погост.И на песке вереница соломенных чучелПод перекладинами в человеческий рост.И, перевесившись через заборные колья,Вижу: дороги, деревья, солдаты вразброд…Старая баба — посыпанный крупною сольюЧерный ломóть у калитки жует и жует.Чем прогневили тебя эти серые хаты,Господи! — и для чего стольким простреливать грудь?Поезд прошел и завыл, и завыли солдаты,И запылил, запылил отступающий путь…Нет, умереть! Никогда не родиться бы лучше,Чем этот жалобный, жалостный, каторжный войО чернобровых красавицах. — Ох, и поют жеНынче солдаты! О, Господи Боже ты мой!

3 июля 1916

«Вдруг вошла…»

Вдруг вошлаЧерной и стройной теньюВ дверь дилижанса.НочьРинулась вслед.Черный плащИ черный цилиндр с вуалью.Через рукуВ крупную клетку — плед.Если не хочешь мукуПринять, — спи, сосед.Шаг лунатик. ЛикУзок и ярок.ГорячиГлаз черные дыры.Скользнул на колениПлаток нашейный,И вонзилисьОстрия локтей — в острия колен.В фонареЧахлый чадит огарок.Дилижанс — корабль,Дилижанс — корабль.ЛесЛомится в окна.Скоро рассвет.Если не хочешь мукуПринять — спи, сосед!

23 июля 1916

«Искательница приключений…»

Искательница приключений,Искатель подвигов — опятьНам волей роковых стеченийДруг друга суждено узнать.Но между нами — океан,И весь твой лондонский туман,И розы свадебного пира,И доблестный британский лев,И пятой заповеди гнев, —И эта ветреная лира!Мне и тогда на землеНе было места!Мне и тогда на землеВсюду был дом.А Вас ждала прелестная невестаВ поместье родовом.По ночам, в дилижансе, —И за бокалом Асти,Я слагала Вам стансыО прекрасной страсти.Гнал веттурино,Пиньи клонились: Salve![27]Звали меня — Коринной,Вас — Освальдом.

24 июля 1916

Даниил

«Села я на подоконник, ноги свесив…»

Села я на подоконник, ноги свесив.Он тогда спросил тихонечко: Кто здесь?— Это я пришла. — Зачем? — Сама не знаю.— Время позднее, дитя, а ты не спишь.Я луну увидела на небе,Я луну увидела и луч.Упирался он в твое окошко, —Оттого, должно быть, я пришла…О, зачем тебя назвали Даниилом?Все мне снится, что тебя терзают львы!

26 июля 1916

«Наездницы, развалины, псалмы…»

Наездницы, развалины, псалмы,И вереском поросшие холмы,И наши кони смирные бок о бок,И подбородка львиная черта,И пасторской одежды чернота,И синий взгляд, пронзителен и робок.Ты к умирающему едешь в дом,Сопровождаю я тебя верхом.(Я девочка, — с тебя никто не спросит!)Поет рожок меж сосенных стволов…— Что означает, толкователь снов,Твоих кудрей довременная проседь?Озерная блеснула синева,И мельница взметнула рукава,И, отвернув куда-то взгляд горячий,Он говорит про бедную вдову…Что надобно любить Иегову…И что не надо плакать мне — как плачу…Запахло яблонями и дымком,— Мы к умирающему едем в дом,Он говорит, что в мире все нам снится…Что волосы мои сейчас как шлем…Что все пройдет… Молчу — и надо всемУлыбка Даниила-тайновидца.

26 июля 1916

«В полнолунье кони фыркали…»

В полнолунье кони фыркали,К девушкам ходил цыган.В полнолунье в красной киркеСам собою заиграл орган.По лугу металась пастваС воплями: Конец земли!Утром молодого пастораУ органа — мертвого нашли.На его лице серебряномБыли слезы. Целый деньПритекали данью щедройРозы из окрестных деревень.А когда покойник прибылВ мирный дом своих отцов —Рыжая девчонка БиблиюЗапалила с четырех концов.

28 июля 1916

«Не моя печаль, не моя забота…»

Не моя печаль, не моя забота,Как взойдет посев,То не я хочу, то огромный кто-то:И ангел и лев.Стерегу в глазах молодых — истому,Черноту и жар.Так от сердца к сердцу, от дома к домуВздымаю пожар.Разметались кудри, разорван ворот…Пустота! Полет!Облака плывут, и горящий городПодо мной плывет.

2 августа 1916

«И взглянул, как в первые раза…»

И взглянул, как в первые разаНе глядят.Черные глаза глотнули взгляд.Вскинула ресницы и стою.— Что, — светла? —Не скажу, что выпита до тла.Все до капли поглотил зрачок.И стою.И течет твоя душа в мою.

7 августа 1916

«Бог согнулся от заботы…»

Бог согнулся от заботыИ затих.Вот и улыбнулся, вот иМного ангелов святыхС лучезарными теламиСотворил.Есть с огромными крылами,А бывают и без крыл.Оттого и плачу много,Оттого —Что взлюбила больше БогаМилых ангелов его.

15 августа 1916

«Чтоб дойти до уст и ложа…»

Чтоб дойти до уст и ложа —Мимо страшной церкви БожьейМне идти.Мимо свадебных карет,Похоронных дрог.Ангельский запрет положенНа его порог.Так, в ночи ночей безлунных,Мимо сторожей чугунных:Зорких врат —К двери светлой и певучейЧерез ладанную тучуТороплюсь,Как торопится от векаМимо Бога — к человекуЧеловек.

15 августа 1916

«Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес…»

Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,Оттого что лес — моя колыбель, и могила — лес,Оттого что я на земле стою — лишь одной ногой,Оттого что я тебе спою — как никто другой.Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей,У всех золотых знамен, у всех мечей,Я ключи закину и псов прогоню с крыльца —Оттого что в земной ночи я вернее пса.Я тебя отвоюю у всех других — у той, одной,Ты не будешь ничей жених, я — ничьей женой,И в последнем споре возьму тебя — замолчи! —У того, с которым Иаков стоял в ночи.Но пока тебе не скрещу на груди персты —О проклятие! — у тебя остаешься — ты:Два крыла твои, нацеленные в эфир, —Оттого что мир — твоя колыбель, и могила — мир!

15 августа 1916

«И поплыл себе — Моисей в корзине…»

И поплыл себе — Моисей в корзине! —Через белый свет.Кто же думает о каком-то сынеВ восемнадцать лет!С юной матерью из чужого краяТы покончил счет,Не узнав, какая тебе, какаяКрасота растет.Раззолоченной роковой актрисе —Не до тех речей!А той самой ночи — уже пять тысячИ пятьсот ночей.И не знаешь ты, и никто не знает,— Бог один за всех! —По каким сейчас площадям гуляетТвой прекрасный грех!

26 август 1916

«На завитки ресниц…»

На завитки ресницНевинных и наглых,На золотой загарИ на крупный рот, —На весь этот страстный,Мальчишеский, краткий векЗагляделся один человекНочью, в трамвае.Ночь — черна,И глаза ребенка — черны,Но глаза человека — черней.— Ах! — схватить его, крикнуть:— Идем! Ты мой!Кровь — моя течет в твоих темных жилах.Целовать ты будешь и петь,Как никто на свете!НасмертьЖенщины залюбят тебя!И шептать над ним, унося его на рукахпо большому лесу,По большому свету,Все шептать над ним это странное слово: — Сын!

29 августа 1916

«Соперница, а я к тебе приду…»

Соперница, а я к тебе придуКогда-нибудь, такою ночью лунной,Когда лягушки воют на прудуИ женщины от жалости безумны.И, умиляясь на биенье векИ на ревнивые твои ресницы,Скажу тебе, что я — не человек,А только сон, который только снится.И я скажу: — Утешь меня, утешь,Мне кто-то в сердце забивает гвозди!И я скажу тебе, что ветер — свеж,Что горячи — над головою — звезды…

8 сентября 1916

«И другу на руку легло…»

И другу нá руку леглоКрылатки тонкое крыло.Что я поистине крылата,Ты понял, спутник по беде!Но, ах, не справиться тебеС моею нежностью проклятой!И, благодарный за тепло,Целуешь тонкое крыло.А ветер гасит огонькиИ треплет пестрые палатки,А ветер от твоей рукиОтводит крылышко крылатки…И дышит: душу не губи!Крылатых женщин не люби!

21 сентября 1916

«В тот момент, как я собирался подняться по лестнице, какая-то женщина в запахнутом плаще живо схватила меня за руку и поцеловала ее».Прокеш-Остен. «Мои отношения с герцогом Рейхштадтским» (фр.)
Никогда (нем.)
Барышня Эльза (нем.)
Любимый мальчик (нем.)
«Так можно отправляться, господин?» (нем.)
Тихая улица (нем.)
«В сумерках» Поля Шабаса (фр.)
«Ибо все лишь сон, о моя сестра!» (фр.)
«Мое сердце в тяжелых оковах,Которыми ты его опутал.Клянусь жизнью,Что ни у кого нет цепей тяжелей»(нем.)
Вечно движущееся (лат.)
Сплошь фантазия (лат.)
Красное и голубое (фр.)
Воспоминание о Тиволи (итал.)
Отдать жизнь за правду (лат.)
Барышня (нем.)
«Встречи господина де Брео» Ренье (фр.)
Прощай навеки (лат.)
«Ваш черед, маркиз, извольте!» (фр.)
Рыцарь (фр.)
О, я больше не могу, я задыхаюсь! (фр.)
Белой розы (модные в то время духи)
Родина (нем.)
Тайный советник Гете (нем.)
Швабские ворота (нем.)
Искусство любви (лат.)
Искусство любви (лат.)
Привет! (итал.)