Том 2. Поэзоантракт - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 5
Соловей
Борису Верину — Принцу Сирени
Вы — Принц фиолевой сирени
И друг порхающей листвы
Весенней осени, осенней
Весны нюанс познали Вы…
Поэзы
Эти импровизации в ямбах выполнены в 1918 г., за исключениями, особо отмеченными, в Петербурге и Тойле.
Интродукция («Я — соловей: я без тенденций…»)
Я — соловей: я без тенденцийИ без особой глубины…Но будь то старцы иль младенцы, —Поймут меня, певца весны.Я — соловей, я — сероптичка,Но песня радужна моя.Есть у меня одна привычка:Влечь всех в нездешние края.Я — соловей! на что мне критикСо всей небожностью своей? —Ищи, свинья, услад в корыте,А не в руладах из ветвей!Я — соловей, и, кроме песен,Нет пользы от меня иной.Я так бессмысленно чудесен,Что Смысл склонился предо мной!Тойла. III
Эст-Тойла
За двести верст от Петрограда,От станции в семи верстах,Тебе душа поэта рада,Селенье в ёловых лесах!Там блекнут северные зори,Чьи тоны близки к жемчугам,И ласково подходит мореК головокружным берегам.Как обольстительное пойло, —Колдуйный нектар морефей, —Влечет к себе меня Эст-ТойлаВолнами моря и ветвей.Привет вам, шпроты и лососи,И ракушки, и голоса,Звучащие мне на откосе, —Вы, милые мои леса!Давно я местность эту знаю,Ее я вижу часто в снах…О сердце! к солнцу! к морю! к маю!К Эст-Тойле в ёловых лесах!Тойла. I,7
Опять вдали
И вот опять вдали Эст-ТойлаС лазурью волн, с ажурью пен.Конь до весны поставлен в стойло, —Я снова взят столицей в плен.Я негодую, протестую,Но внемля хлебному куску,Я оставляю жизнь простую,Вхожу в столичную тоску.О, как мучительно, как тонкоМоя душа оскорблена!..…Проходит тихая эстонка,В чьих косах — рожь, лён и луна.Идет, — Альвина или Лейла, —Береговою крутизной.Идет века. Прости, Эст-Тойла,И жди меня во влажный зной!Петроград. I,9
Ах, есть ли край?…
Ах, есть ли край? ах, края нет ли,Где мудро движется соха,Где любит бурю в море бретлингИ льнет к орешнику ольха?Где в каждом доме пианиноИ Лист, и Брамс, и Григ, и Бах?Где хлебом вскормлена малинаИ привкус волн морских в грибах?Где каждый труженик-крестьянинВыписывает свой журналИ, зная ширь морских скитаний,Порочной шири ввек не знал?Где что ни-местность — то кургауз,Спектакли, тэннис и оркестр?Где, как голубка, девствен парус, —Как парус, облик бел невест?Ах, нет ли края? край тот есть ли?И если есть, то что за край?Уж не Эстляндия ль, где, еслиПожить, поверить можно в рай?…Петроград. I
На лыжах
К востоку, вправо, к Удреасу,И влево — в Мартс и в Изенгоф,Одетый в солнце, как в кирасу,Люблю на лыжах скользь шагов.Колеса палок, упираясьВ голубо-блесткий мартный наст,Дают разгон и — черный аист —Скольжу, в движеньях лыжных част.О, лыжный спорт! я воспою лиТвою всю удаль, страсть и воль?Мне в марте знойно, как в июле!Лист чуется сквозь веток голь!И бодро двигая боками,Снег лыжей хлопаю плашмя,И все машу, машу руками,Как будто крыльями двумя!..Петроград. I
В Ревель
Упорно грезится мне РевельИ старый парк Катеринталь.Как паж влюбленный королевеЦветы, несу им строфосталь.Влекут готические зданья,Их шпили острые, — иглой, —Полуистлевшие преданья,Останки красоты былой.И лабиринты узких улиц,И вид на море из домов,И вкус холодных, скользких устриц,И мудрость северных умов.Как паж влюбленный к королеве,Лечу в удачливый четвергВ зовущий Ревель — за Иеве,За Изенгоф, за Везенберг!Петроград. I
Лейтенант С.
Вы не слыхали про поэта,Поэта лейтенанта С.?В нем много теплоты и светаИ море милое, и лес.Он сын Случевского. По кровиИ духу сын… В лазори строк —Он белый голубь. На НаровеЕго именье «Уголок».Не подходите, как к Синаю,К нему, а просто, как к стеблю…Пятнадцать лет его я знаюИ ласково его люблю.Люблю я грусть элегий «С моря»,Посланий молодой жене,В которых он, природе вторя,Так родственен, так близок мне.Он чистотой доступен детям,И нежно я его пою.Поэт погиб на тридцать третьемВ Цусимском горестном бою.Сосед Эстляндии волшебной,Воспевший Гогланд, край чудес,Тебе мой поздний гимн хвалебный,Мне — книга лейтенанта С…Петроград. I
У Сологуба
Жил Сологуб на даче Мэгар,Любимый, старый Сологуб,В ком скрыта магия и нега,Кто ядовит и нежно-груб…Так в Тойле прожил он два летаНа крайней даче, у полейИ кладбища, и было этоЖитье мне многого милей.Из Веймарна к нему приехатьМне нравилось в рассветный час,Когда, казалось мне, утехаИскать в траве росы алмаз.Я шел со станции, читаяСебе стихи, сквозь холодок.Душа пылала молодая,И простудиться я не мог.Я приходил, когда все спалиЕще на даче, и в садуБродил до полдня, и в опалеТумана нюхал резеду…Петроград. I
Прежде и теперь
А вечерами матиолаНас опьяняла, как вино,И строфам с легкостью ЭолаКружиться было суждено.Ночами мы пикниковали,Ловили раков при костре,Крюшон тянули, и едва лиВ постель ложились на заре…Второе лето на курортеИ я с ним вместе проводил.То были дни, когда о тортеИ сам кондитер не грустил…Когда проехаться в вагонеЕще ребенок рисковал,Когда Herr Брюкман в пансионеВино открыто продавал…День стоил не бумажек тридцать,А три серебряных рубля,Что могут ныне появитьсяЛишь разве в замке короля!..Петроград. I
Царица русского стиха
Поэма Лохвицкой «У моря»,Где обрисован Петергоф,Мне грезы красочно узоря,Волшбит меня ажуром строф.И Миррой Балтика воспета,Царицей русского стиха,Признавшей тьму во имя светаИ добродетель для греха!..Бывала ли она в Иеве?Ходила ль в сосны на обрыв?И пел ли ей, как королеве,О светлом Эрике залив?Он славил ли ее, как Ингрид,Как королеву королев?С тех пор, как склеп для Мирры вырыт,Он заскорбел ли, поседев?Не знаю я. Никто не знает.То тайна Мирры и волны.Но взор увидеть ожидаетЕе в сиянии луны.Она мертва? Она воскреснет!Она не может не ожить!Она споет такие песни,Что перестанет мир тужить!Петроград. I
Два острова
За постом Мартсом, в острых соснах,Над морем высится обрывДля грезящих и безвопросныхВ житейской прозе, — тех, кто жив!Оттуда (там меня не троньте:Мне дрязги ваши не нужны!)Два острова на горизонтеВ погоду ясную видны.Пою обрыв, который вогнутПо направленью к ним дугой.Один из них зовется ГогландИ Белым — маленький, другой.Их контуры маняще-четки,Влекущи обликом своим.Лелею мысль: в моторной лодкеКогда-нибудь поехать с ним.Готовь судно, Василий Крохов,Ты, обэстоненный рыбак!А чтобы не было плыть плохо,Возьмем и водку, и табак!Петроград. I
Нарва («Я грежу Нарвой, милой Нарвой…»)
Я грежу Нарвой, милой Нарвой,Я грежу крепостью ее,Я грежу Нарвой, — тихой, старой, —В ней что-то яркое, свое.О город древний! город шведский!Трудолюбивый и простой!Пленен твоей улыбкой детскойИ бородой твоей седой.Твой облик дряхлого эстонцаДуше поэта странно мил.И твоего, о Нарва, солнцаНикто на свете не затмил!Твоя стремглавная НароваГалопом скачет в Гунгербург.Косится на тебя суровоЗавидующий Петербург.Как не воспеть твою мне честностьИ граждан дружную семью,И славную твою известность,И… проституцию твою?Она, как белая голубка,Легка, бездумна и чиста!О, добрый взгляд! О, лисья шубка!О, некрасивых красота!Петроград. I
Юрьев
Где Эмбах, берег свой понурив,Течет лифляндскою землей,Как центр культурный, вырос Юрьев,Такой радушный и живой.Он, переназванный из Дерпта,Немецкий дух не угасил.В моих стихах найдется лептаИ Юрьеву, по мере сил.О ты, столетняя крапива,Нам расскажи про прежний пир,Про вкус студенческого пива,Про лязг студенческих рапир;Нам расскажи о глазках Гретхен,Сентиментально-голубой,И о беседке в парке ветхой,О кознях, деянных тобой…О романтической эпохе,О рыцарстве былых времен,Как упоенны были вздохи,И как безоблачен был сон!..Петроград. I
Половцова-Емцова
Я помню вечер, весь свинцовый,В лучах закатного огня,И пальцы грезящей Емцовой,Учившей Скрябину меня.Играла долго пианистка,И за этюдом плыл этюд.А я склонился низко-низко,И вне себя, и вне минут.Так властно душу разубралаНеизъяснимая печаль…А после Вагнера игралаИ пели пальцы, пел рояль.Да, пело сердце, пели пальцыЕе, умеющие петь.И грезы, вечные скитальцы,Хотели, мнилось, умереть.Деревня тихо засыпала.Всходило солнце из волны.Мне в душу глубоко запалаИгра в ночь белую весны.Петроград. I
Евгению Пуни
Ты помнишь, мне любезный Пуни,Как ты приехал раз ко мне,И долго мы с тобой в июнеВ полях бродили при луне?У моря грезили и в паркеЧитали новые стихи?Иль говорили о Петрарке,Ложась в траву под сень ольхи?Ты помнишь, милый мой Евгений,Наш взгляд на женщин и семью?Что должен жить безбрачно генийИ «за печатями семью»?И только изредка, налетом,Врываться в жизнь и, как пчела,Ее впитав, вернуться к «сотам»С бесстрастьем лика и чела?Не раз захватывали страстиМеня с тех пор, и наш проектОтчасти выполнен, отчасти…Но мысль и дело — разных сект!..Петроград. I
К Альвине
Не удивляйся ничему…
К. ФофановСоседка, девочка Альвина,Приносит утром молокоИ удивляется, что винаЯ пью так весело-легко.Еще бы! — тридцать пять бутылокЯ выпил, много, в десять дней!Мне позволяет мой затылокПить зачастую и сильней…Послушай, девочка льняная,Не удивляйся ничему:Жизнь городская — жизнь больная,Так что ж беречь ее? к чему?Так страшно к пошлости прилипнуть, —Вот это худшая вина.А если суждено погибнуть,Так пусть уж лучше от вина!Петроград. I
Почтальон
То по шоссе, для шины колком,То по тропинке через лен,То утрамбованным проселкомВелосипедит почтальон.Он всем знаком. Он старый Перник.Он служит здесь тридцатый год.Письмо от Щепкиной-КуперникОн мне в окно передает.Я приглашаю на террасуЕго, усталого, зайти,Чтоб выпить хересу иль квасуИ закусить в его пути.Он входит очень деликатноИ подвигает стул к столу.А море благостно-закатно,Подобно алому стеклу.Сосредоточенно и ровноОн пьет токайское вино.Что пишет мне Татьяна Львовна?Но впрочем, кажется, темно.Петроград. I
Яля
В вуальной апельсинной шалиИдет в вечерние поля.Я выхожу навстречу к Яле,Как в бурю лодка без руля.Идет насмешливо, но робко.Так угловато, но легко.Зигзагами ведет нас тропка,Ах, близко или далеко?Я не влюблен в нее нисколько,Как, впрочем, и она в меня.Мы лишь слегка флёртуем только —День изо дня. День изо дня.Читаются стихи крылато:Я — ей, и мне в ответ — она.А небо морем все объято,Волной захлестнута луна.Петроград. I
Слава
Мильоны женских поцелуев —Ничто пред почестью богам:И целовал мне руку Клюев,И падал Фофанов к ногам!Мне первым написал Валерий,Спросив, как нравится мне он;И Гумилев стоял у двери,Заманивая в «Аполлон».Тринадцать книг страниц по тристаГазетных вырезок — мой путь.Я принимал, смотря лучисто,Хвалу и брань — людишек муть.Корректен и высокомерен,Всегда в Неясную влюблен,В своем призвании уверен,Я видел жизнь, как чудный сон.Я знаю гром рукоплесканийДесятков русских городов,И упоение исканий,И торжество моих стихов!Петроград. I
Елизаветино Кикерино
Елисаветино! Налево,От станции в одной версте,Тоскует дылицкая дева,По-своему, о красоте…Дыша Оранской Изабеллой,Вступаю в лиственный покой.Молчит дворец меж сосен белыйИ парк княгини Трубецкой.За Дылицами — Вераланцы.За Пятигорьем — Озера.Какие девичьи румянцы!Жасминовые вечера!Через Холоповицы прямоЯ прохожу к монастырюИ, на колени встав у храма,Пою вечернюю зарю.В моем порыве — глубь бездонья!Я растворяюсь в тишинеИ возвращаюсь чрез АрбоньеПри новоявленной луне.Петроград. I
Веймарн
Под Веймарном течет Азовка, —Совсем куриный ручеек.За нею вскоре остановка.Там встретит кучер-старичок.Моей душе, душе вселенской,Знаком язык цветов и звезд.Я еду к мызе Оболенской, —Не больше трех шоссейных верст.Вдали Большая Пустомержа.Несется лошадь по росе.Того и ждешь: вот выбьет стержень:Ведь спицы слиты в колесе!Проехан мост. Немного в горку,И круто влево. Вот и двор.Княгиня приоткрыла шторку.И лай собак, и разговор.Плывет туман от нижней Тормы,Вуаля бледную звезду.Зеленые в деревьях штормы,И пахнут яблони в саду.Петроград. I
Афоризмы Уайльда
Мы слышим в ветре голос скальда,Рыдающего вдалеке,И афоризмы из УайльдаЧитаем, сидя на песке.Мы, углубляясь в мысль эстета,Не презираем, а скорбимО том, что Храм Мечты ПоэтаЛюдьми кощунственно дробим…Нам море кажется не морем,А в скорби слитыми людьми…Мы их спасем и олазорим, —Возможность этого пойми!Вотще! В огне своих страданий,В кипеньи низменной крови,Они не ищут оправданийИ не нуждаются в любви!Петроград. I
Ассоциация
Мелькнула сине пелеринкаНа крэме платья — за углом…О Синей Птице МетерлинкаВдруг в мыслях выражен излом.Ассоциация символик,Как ты захватна иногда!По смеху узнаю я полек, —По солнцу таяние льда.Не женщиной ли морефеяПрикинулась, или женаКакого-либо ТимофеяВ костюмы фей наряжена?!И в первом случае — за птицей,За Синей Птицей возгореть!А во втором — за той «синицей»Не стоит даже и смотреть.Петроград. I
Былое
Он длится, терпкий сон былого:Я вижу каждую деталь,Незначущее слышу слово,К сну чуток, как к руке — рояль.Мила малейшая мне мелочь,Как ни была б она мала.Не Дельвигу ли Филомела,Чуть ощутимая, мила?Люба не Пушкину ли няня?И не Мюссэ ль — перо Жорж Занд?Не маргаритка ли — поляне?И не горошку ль — столб веранд?Всё незначительное нужно,Чтобы значительному быть.Былое так головокружно!Былого не могу забыть!Петроград. I
Лейтмотивы
Всегда мечтательно настроен,Я жизнь мечтаньям предаю.Я не делец. Не франт. Не воин.Я лишь пою-пою-пою!На что мне царства и порфиры?На что мне та иль эта роль?За струнной изгородью лиры —Наикорольнейший король!На что мне ваших мыслей холодИ политический раздор?Весенний день горяч и золот, —И у меня весенний взор!Благословенны будьте, травыИ воды в зелени оправ!Виновных нет: все люди правы,Но больше всех — простивший прав!Петроград. I
Коляска
Четырехместная коляска(Полурыдван-полуковчег…)Катилась по дороге тряско,Везя пять взрослых человек.Две очень молодые дамыИ двое дэнди были в ней.Был пятым кучер. Этот самыйСтегал ленивых лошадей.Июльский полдень был так душен,Кружились злобно ввода,Наряд прелестниц был воздушен.Сердца же — точно невода.Их лица заливала краска, —От страсти или от жары?…— Вам не встречалась та коляска,Скажите, будьте так добры?Петроград. I
Стэлла
Баронессе С.Р. М.-ф
Сначала баронесса СтэллаПрочла «Вы лжете мне, мечты!»Потом из Грига мне пропелаВо имя только Красоты!О, воплощенная Вервэна!Античной пластики полна,Прияла позы под ШопэнаТак отчеканенно она.Апологетка поз Далькроза,В окаменелости живой,То пламенела грозороза,То поникала головой……А я, в Калифа превращенный,В халате пестром и чалме,Сидел и, ею опаленный,Крылил к ней руки в полутьме…К Калифу руки простирая,Заглядывала мне в глаза, —И вновь кружилась, ускользая,Вся — страсть! вся: трепет! вся — гроза!А то, ко мне склоняясь близкоИ наслаждения суля,Утонченная одалискаОтпрядывала, опаля…В глазах — узор чаруйной боли,В груди — брожение огней…А если б вышел я из ролиИ женщину увидел в ней?!Петроград. I
Февраль
Февраль к Апрелю льнет фривольно,Как фаворитка к королю.Апрель, смеясь самодовольно,Щекочет нервы Февралю.Ночами снежно-голубымиМечтает палевый Февраль,Твердя Весны святое имя,О соловье, влекущем вдаль…Дымящиеся малахиты(Не море ль в теплом феврале?)Сокрыв прибрежные ракиты,Ползут и тают в белой мгле.Снег оседарт. Оседая,Он бриллиантово блестит.И на него сосна седаяСамоуверенно глядит.Осядет снег — седые кудриСмахнет бессмертная сосна.Я слышу дрожь в февральском утре:О, это вздрогнула весна!Тойла. 5.II
Высшая мудрость
Петру Ларионову
Я испытал все испытанья.Я все познания познал.Я изжелал свои желанья.Я молодость отмолодал.Давно все найдены, и сноваПотеряны мои пути…Одна отныне есть основа:Простить и умолять: «Прости».Жизнь и отрадна, и страданна,И всю ее принять сумей.Мечта свята. Мысль окаянна.Без мысли жизнь всегда живей.Не разрешай проблем вселенной,Не зная существа проблем.Впивай душою вдохновенной.Святую музыку поэм.Внемли страстям! природе! винам!Устраивай бездумный пир!И славь на языке орлиномТебе — на время данный! — мир!Тойла. II
Ямбург
Всегда-то грязный и циничный,Солдатский, пьяный, площадной,С культурным краем пограничный,Ты мрешь над лужскою волной.И не грустя о шелке луга,Услады плуга не познав,Ты, для кого зеркалит Луга,Глядишься в мутный блеск канав.Десяток стоп живого ямба,Ругательных и злых хотя б,Великодушно брошу, Ямбург,Тебе, растяпа из растяп!Тебя, кто завтра по этапуМеня в Эстляндию пошлет,Бью по плечу, трясу за лапу…Ползучий! ты мне дал полет!Ямбург. 9.III
По этапу
Мы шли по Нарве под конвоем,Два дня под арестом пробыв.Неслась Нарова с диким воем,Бег ото льда освободив.В вагоне запертом товарном, —Чрез Везенберг и через Тапс, —В каком-то забытьи кошмарном,Все время слушали про «шнапс».Мы коченели. Мерзли ноги.Нас было до ста человек.Что за ужасные дорогиВ не менее ужасный век!Прощайте, русские уловки:Въезжаем в чуждую страну…Бежать нельзя: вокруг винтовки.Мир заключен, но мы в плену.Ревель. 14.III
В хвойной обители
И снова в хвойную обительЯ возвращаюсь из Москвы,Где вы меня не оскорбитеИ не измучаете вы.Вы, кто завистлив и бездарен,Кто подло-льстив и мелко-зол.Да, гений мудр и светозарен,Среди бескрылых — он орел.Как сердцу нестерпимо грустноСознаться в еловой тени,Что мало любящих искусство,Но тем ценней зато они.Среди бездушных и убогих,Непосвященных в Красоту,Отрадно встретить их, немногих,Кого признательно я чту.Вы, изнуренные в тяжелыхУсловьях жизни городской,Ко мне придите: край мой ёлов,В нем — Красота, а в ней — покой.Тойла. 23.III
Рескрипт короля
Отныне плащ мой фиолетов,Берета бархат в серебре:Я избран королем поэтовНа зависть нудной мошкаре.Меня не любят корифеи —Им неудобен мой талант:Им изменили лесофеиИ больше не плетут гирлянд.Лишь мне восторг и поклоненьеИ славы пряный фимиам,Моим — любовь и песнопенья! —Недосягаемым стихам.Я так велик и так уверенВ себе, настолько убежден,Что всех прощу и каждой вереОтдам почтительный поклон.В душе — порывистых приветовНеисчислимое число.Я избран королем поэтов —Да будет подданным светло!Двусмысленная слава
Моя двусмысленная славаДвусмысленна не потому,Что я превознесен неправо, —Не по таланту своему, —А потому, что явный вызовУсловностям — в моих стихахИ ряд изысканных сюрпризовВ капризничающих словах.Во мне выискивали пошлость,Из виду упустив одно:Ведь кто живописует площадь,Тот пишет кистью площадной.Бранили за смешенье стилей,Хотя в смешенье-то и стиль!Чем, чем меня не угостили!Каких мне не дали «pastilles[2]»!Неразрешимые дилеммыЯ разрешал, презрев молву.Мои двусмысленные темы —Двусмысленны по существу.Пускай критический каноникМеня не тянет в свой закон, —Ведь я лирической ироник:Ирония — вот мой канон.Любители «Гелиотропа»
«Приказчик или парикмахер,Еще вернее: máitre d'hotel» —Так в кретиническом размахеРычала критика досель.За что? — за тонкое гурманство?За страсть к утонченным духам?За строф нарядное убранство?Из зависти к моим стихам?Но кто ж они, все эти судьи —Холопы или мудрецы?Искусством бились ли их груди?Впускали ль их в, себя дворцы?И знают ли они, что значитЛиловый creme des violettes?Постигнут ли, как обозначитСвои рефрэны триолет?Поймут ли, что гелиотропаОстрей «Crigoria» Риго,Что, кроме Тулы, есть ЕвропаИ, кроме «русской», есть Танго?…Всеприемлемость
Одно — сказать: «Все люди правы».Иное — оправдать разбой.Одно — искать позорной славы.Иное — славы голубой.Холопом называть профанаНе значит: брата — «мужиком».Я, слившийся с природой рано,С таким наречьем незнаком…Любя культурные изыскиНе меньше истых горожан,Люблю все шорохи, все пискиВесенних лесовых полян.Любя эксцессные ликерыИ разбираясь в них легко,Люблю зеленые просторы,Дающие мне молоко.Я выпью жизнь из полной чаши,Пока не скажет смерть: «пора!»Сегодня — гречневая каша,А завтра — свежая икра!..Эпизод
На «Сказках Гофмана», зимою,Я был невольно потрясенИ больно уязвлен толпою,Нарушившей чаруйный сон:Когда в конце второго актаЗлодей Олимпию разбил,Олимпию, — как символ такта, —Чью душу Гофман полюбил,И Гофман закричал от муки(Ведь он мечту свою терял!) —Нежданные метнулись звуки:Вульгарно зал захохотал!..Я побледнел. Мне больно сталоИ стыдно, стыдно за толпу:Она над драмой хохотала,Как над каким-то «ки-ка-пу»…И я не знал, куда мне детьсяОт острой боли и стыда,И погрузился в интермеццоПред пятым актом — навсегда.«Кармен»
Кармен! какая в ней бравада!Вулкан оркестра! Луч во тьме!О, Гвадиана! О, Гренада!О, Жорж Бизэ! О, Меримэ!Кокетливая хабанера,И пламя пляски на столе,Навахи, тальмы и сомбреро,И Аликант в цветном стекле!..Застенчивая МикаэлаИ бесшабашный Дон-Хозэ…О ты, певучая новелла!О Меримэ! О, Жорж Бизэ!И он, бравурный Эскамильо,Восторженный торреадор;И ты, гитанная Севилья,И контрабанда в сердце гор…Кармен! И вот — Медея Фигнер,И Зигрид Арнольдсон, и Гай…Пускай навеки май их сгинул, —Но он ведь был, их звучный май!Пусть время тленно, и сквозь ситоЕго просеяны лета, —Она бессмертна, Карменсита,И несказанно золота!Дюма и Верди
Дюма и Верди воединоСлились, как два родных ручья.Блистает солнце. Тает льдина.Чья драма? музыка к ней чья?Она дороже амулетаИ для души, и для ума.О, Маргарита — Виолетта,В тебе и Верди, и Дюма!Душа элегией объята,В ней музыкальное саше:То вкрадчивая Травиата,Прильнувшая к моей душе.Элементарна? Устарела?Сладка? опошлена? бледна?Но раз душа на ней горела,Она душе моей родна!Наивны сморщенные книгиПрадедушек, но аромат,Как бы ни спорил Каратыгин,Неподражаемый хранят.Он, кстати, как-то в разговоре,Пусть — полном едкого ума,Поверг меня в большое горе,Назвав «водицею»… Тома!Амбруаз Тома
Тома, который… Что иноеСказать о нем, как не — Тома!..Кто онебесил все земноеИ кто — поэзия сама!Тома — «водица»!.. Как хотите,Подсуден даже модернист,Сказавший, — вы меня простите, —Что композитор… «водянист»!..Тома, озвучивший Миньону,Созданье Гетевской мечты,Кому весь мир воздал коронуЗа звуки чистой красоты!Каким жемчужно быть чурбаном,Бездушным, черствым и сухим,И непробивным барабаном,И просто гадким и плохим,Чтобы назвать «Миньону» «нотнымКваском», ее не ощутивИ не поняв, о чем поет намЗа лейтмотивом лейтмотив!О чем поет?
О чем поет? поет о болиБольного старика-отца,Поет о яркой жажде воли,О солнце юного лица.О чем поет? о крае смутном,Утерянном в былые дни,О сне прекрасном и минутном,О апельсиновой тени…О чем поет? о вероломствеФилины, хрупкой как газель,О нежном с Мейстером знакомстве,О хмеле сладостном недель…О чем поет мотив крылатый,Огнем бегущий по крови?О страстной ревности Сператы,О торжестве ее любви!О чем поет? о многом, многом,Нам близком, нужном и родном,О легкомысленном и строгом,Но вечно юном и живом!Обзор
В тебя, о тема роковая,Душа поэта влюблена:Уже глава сороковаяЛюбовно мной закруглена.Я, перечитывая главы,Невольно ими изумлен:Они стрекозны и лукавы,И шолковисты, точно лен.Какая легкость и ажурность,И соловейность, и краса!И то — помпезная бравурность!И то — невинная роса!Чего в них нет! в них пульс культурыИ ассонансовый эксцесс,И стилевой колоратурыСтрана безразумных чудес…В них взгляд на ценности земные,Омонумеченный момент,В них волны моря голубые —Балтийский аккомпанемент.Сон в деревне
Грассирующая кокетка,Гарцующая на коне.Стеклярусовая эгретка —На пляже méditerrannée.Навстречу даме гарцовальщик,Слегка седеющий виконт,Спортсмэн, флёртэр и фехтовальщик,С ума сводящий весь beau-monde…Она, в горжетке горностая,В щекочущий вступает флёрт,И чаек снеговая стаяПрезреньем обдает курорт.Ее зовет король рапирныйПить с мандаринами крюшон,И спецный хохоток грассирныйГоржеткой мягко придушён…Трактовка сна
Фелиссе Крут
Зачем приснилась мне гарцуньяИ он, неведомый гарцун?…Уж это не весна ль — чаруньяИспытывает верность струн?…Не смутные ли это зовыВоспрянувшей от сна весны?…Недаром дали бирюзовы,Недаром небеса ясны…Недаром в царстве беззаконий,В повиновении весне,Не только пламенные кони, —Гарцуют всадники — во сне…Недаром взор настроен зорко,И возникают в сини горОна, неведная гарцорка,И он, неведомый гарцор…Речонка
Меж Тойлою и Пюхаеги —Ложбина средь отвесных гор.Спускаясь круто к ней в телеге,Невольно поднимаешь взор.В ложбине маленькая речка, —В июле вроде ручейка, —(…О речка, речка — быстротечка!)Течет… для рачного сачка?!Уж так мала, уж так никчемна,Что — для чего и создана?Но и в нее глядит надземноНебрезгающая луна…По ней двухлетняя девчонкаПройдет, «не замочивши ног»…Но эта самая речонкаВесной — бушующий поток!Она внушительна в разливе,Она слышна за три версты,Она большой реки бурливейИ рушит крепкие мосты.Тогда люблю стоять над неюНа сером каменном мосту:Она бурлит, — я пламенею,В ней славословя Красоту!Валерию Брюсову
Нежны bегсеusе'ные рессоры —Путь к дорогому «кабаку»,В нем наша встреча, — после ссоры, —Меж наших вечеров в Баку.Я пил с армянским мильонеромТокай, венгерское вино.В дыму сигар лилово-серомСойтись нам было суждено.Походкой быстрой и скользящей,Мне улыбаясь, в кабинетВошли Вы тот же все блестящийСтилист, философ и поэт.И вдохноьенно Вам навстречуЯ встал, взволнованный, и вот —Мы обнялись: для новой речи,Для новых красок, новых нот!О, Вы меня не осудилиЗа дерзкие мои слова, —И вновь певцу лесных идиллийЖизнь драгоценна и нова!Я извиняюсь перед Вами,Собрат, за вспыльчивость своюИ мне подвластными стихамиЯ Вас по-прежнему пою!Те, кого так много
От неимения абсента,От созерцания кобур —Я раздраженней дез'ЭссентаУ Гюисманса в «А rebours».И глаз чужих прикосновеньеНа улице или в лесу, —Без бешенства, без раздраженья,Без боли — как перенесу?!..А от «мурлыканья» и «свиста»Меня бросает в пот и дрожь:В них ты, ирония, сквозистоПроизрастаешь и цветешь!Но нет непереносней боли —Идти дорогой меж домов,Где на скамейках в матиолеНемало «дочек» и «сынков»…Скамейки ставят у калиток,И дачники садятся в ряд;Сидят, и с мудростью улитокО чем-то пошлом говорят.И «похохатывают» плоско, —Сам чорт не разберет над чем:Над тем ли, что скрипит повозка,Иль над величием поэм!..Обозленная поэза
В любви не знающий фиаско(За исключеньем двух-трех раз…)Я, жизнь кого — сплошная сказка,От дев не прихожу в экстаз:Я слишком хорошо их знаю,Чтоб новых с ними встреч желать,И больше не провозглашаюИм юношески: «Исполать»!Все девы издали прелестныИ поэтичны, и милы, —Вблизи скучны, неинтересныИ меркантильны, и пошлы.Одна гоняется за славой,Какой бы слава ни была;Другая мнит простой забавойВсе воскрыления орла;Мечтает третья поудобнейПристроиться и самкой быть;Но та всех женщин бесподобней,Кто хочет явно изменить!При том не с кем-нибудь достойным,А просто с первым наглецом —С «красивеньким», богатым, «знойным»,С таким картиночным лицом!Маленькие пояснения
То не пальнула митральеза,Не лопнул купол из стекла, —То «Обозленная поэза»Такой эффект произвела!Еще бы! надо ль поясненье?Поэт «девический» — и что ж? —Такое вдруг «разуверерье»,Над девой занесенный «нож»…Нет, кроме шуток, — «Отчего бы, —Мне скажут, — странный этот взглядС оттенком плохо скрытой злобы?»И — объясняться повелят.Охотно, милые синьоры,Охотно, милые mesdames,Рассею я все ваши споры,Вам объяснения я дам!Мой взгляд на женщин есть не личность,А всеми обобщенный факт:Не только «этих дам публичность»,Но и «не этих дамный такт»…Есть непонятные влеченья, —Живой по-своему ведь жив…Бывают всюду исключенья,Но в массе — вывод мой не лжив.О юге
Тебя все манит Калабрия,Меня — Норвегии фиорд.О, дай мне взять, моя Мария,Последний северный аккорд!Дай утонуть в Балтийском мореИль на эстляндском берегу,Уснуть, лаская взором зори,Что вечно в сердце берегу…Тебя влечет Александрия,Тебе все грезится Каир,Как мне Миррэлия, Мария,Как Сологубу — сон-Маир!Ты мной всегда боготворима,И за тобою я пойдуЗа них — меридианы Рима —Прославить южную звезду.Тебе угрозна малярия,Но если хочешь, — верный друг,Я для тебя, моя Мария,Уеду с севера на юг!Март
Март — точно май: весь снег растаял;Дороги высохли; поляВесенний луч теплом измаял, —И зеленеет вновь земля.И море в день обезольдилось,Опять на нем синеет штиль;Все к созиданью возродилось,И вновь зашевелилась пыль.На солнце дров ольховых стопикБлестит, как позлащенный мел,И соловей, — эстонский: «ööpik», —Запеть желанье возымел…Опять звенит и королеетМой стих, хоть он — почти старик!..В закатный час опять алеетУлыбка грустной Эмарик.И ночь — Ночь Белая — неслышнойК нам приближается стопойВ сиреневой накидке пышнойИ в шляпе бледно-голубой…Madis
Ежевечерно из «Quo vadis»Играл чахоточный цитрист.Ему внимал грустящий Madis,Рыбак и местный колонист.«Как в сеть весной пойдет салака,И как-то будет дорога?»Блестит луна на глянце лакаШикарящего сапога…«И крапчатая лососинаПоймается ли весом в пуд?»Белеет шляпы парусина,Дрожит клочок паучьих пут…«А вдруг среди костлявых сиркоПошлет мне небо осетра?!»И поощряет грезы кирка,В луне сафирно-серебра…Норвежские фиорды
Я — северянин, и фиордыНорвежские — моя мечта,Где мудро, просто, но и гордоЖивет Царица Красота.Лилово-стальные заливыВ подковах озерносных гор;В них зорь полярных переливы,Меж сосен белой розы взор.И синеглазые газели,Чьи игры созерцает лось,Устраивают карусели,Где с серым синее слилось…Там тишина невозмутима,И только гордый орлий кличЛаскает ухо пилигрима,Способного его постичь…Льву Никулину
Когда, воюя, мир лукавилПозерством социальных проб,Несчастный император ПавелСвой покидал столетний гроб…В крестах, отбрасывавших тени,На склоне золотого дня,Приял великий неврастеникПоэта облик, трон кляня…Приял для самооправданья,Для выявленья существаСвоей души, в часы страданьяСтруившей чары волшебства…Что ж, вверьтесь странному капризу,Поэт и царь, и, сев верхом,Направьте шаг коня на мызуИвановку, в свой бредный дом.Въезжайте в ветхие ворота,Где перед урной, над рекой,Вас ждет скончавшаяся ротаИ я, поклонник Ваш живой…Стихи И. Эренбурга
В дни пред паденьем Петербурга, —В дни пред всемирною войной, —Случайно книжка ЭренбургаКупилась где-то как-то мной.И культом ли католицизма,Жеманным ли слегка стихомС налетом хрупкого лиризма,Изящным ли своим грехом, —Но только книга та пленилаМеня на несколько недель:Не шрифт, казалось, не чернила,А — тонко-тонная пастэль.Прошли лета. Кумиры нижеСклонились, я — достиг вершин:Мне автор книгу из ПарижаПрислал в обложке crépe de chine.Она была, должно быть, третьимЕго трудом, но в ней, увы,Не удалось того мне встретить,Что важно в небе — синевы.И нет в ней сладостного ига,Померкла росная краса…Мне скажут: «Небеса не книга», —Пусть так: но книга — небеса!..Синее
Сегодня ветер, беспокоясь,Взрывается, как динамит,И море, как товарный поезд,Идущий тяжело, шумит.Такое синее, как небоНа юге юга, как сафир.Синее цвета и не требуй:Синей его не знает мир.Такое синее, густое,Как ночь при звездах в декабре.Такое синее, такое,Как глаз газели на заре.«Синее нет», — так на осинеЩебечут чуткие листы:«Как василек, ты, море, сине!Как небеса, бездонно ты!»Банальность
Когда твердят, что солнце — красно,Что море — сине, что веснаВсегда зеленая, — мне ясно,Что пошлая звучит струна…Мне ясно, что назвавший солнцеНе иначе, как красным, туп;Что рифму истолчет: «оконце»,Взяв пестик трафаретных ступ…Мне ясно, что такие краскиБанальны, как стереотип,И ясно мне, какой окраскиУпотребляющий их «тип»…И тем ясней, что солнце — сине,Что море — красно, что весна —Почти коричнева!.. — так нынеЯ убеждаюсь у окна…Но тут же слышу голос бесий:«Я вам скажу, как некий страж,Что это ложный миг импрессийИ дальтонический мираж»…Рыбная ловля
Вновь ловля рыбная в разгаре:Вновь над рекою поплавки,И в рыбном, у кустов, угареАзартящие рыбаки.Форель всегда клюет с разбегуНа каменистой быстрине.Лещ апатичный любит негу:Клюет лениво в полусне.И любящий ракитный локон,Глубокий теневой затон,Отчаянно рвет леску окунь,И всех сильнее бьется он.Рыб всех глупей и слабовольней,Пассивно держится плотва,А стерлядь, наподобье молнийСкользнув, песком ползет едва.У каждой рыбы свой характер,Свои привычки и устав……Не оттого ли я о яхтеМечтаю, от земли устав?…В парке
А ночи с каждым днем белееИ с каждым днем все ярче дни!Идем мы парком по аллее.Налево море. Мы — одни.Зеленый полдень. В вешней неге,Среди отвесных берегов,Река святая, — Pühajõgi —Стремится, слыша моря зов.На круче гор белеет виллаВ кольце из кедров и елей,Где по ночам поет Сивилла,Мечтая в бархате аллей.Круглеет колющий кротекус,И земляничны тополя,Смотрящиеся прямо в реку,Собою сосны веселя.О принц Июнь, приди скорее,В сирень коттеджи разодень!Ночь ежедневно серебрее,И еженочно звонче день!Рассказ княгини
Св. кн. О.Ф. Им-ской
То было в Гатчине, лет десятьТому назад, но до сих порОтрадно мне тем летом грезитьИ вспоминать наш разговор.И вот, я помню: мы, княгиня,Сидим в столовой. Ночь близка.Вы говорите мне о сыне,И в Вашем голосе — тоска:О, если юность возвратить бы!И быть счастливою, как он!..Его любовь… его женитьба…И жизнь на озере — как сон…Он в честь своей Прекрасной Дамы, —Полу-поэт, полу-toqué, —Под Витебском построил замокНа озеровом островке…«Он создал царство в сердце леса!»Восторженно твердите Вы.Поддакивает Вам профессорНаклоном легким головы.Я пью вино и вижу: в тинеОзерной — косы, много кос…Устала старая княгиняОт юных, — невозможных, — грез…Бэбэ
Баронессе М.А. Д-и
Что было сказочно лет в девять,То в двадцать девять было б как?Могли б Вы так же королевитьТеперь, вступив со мною в брак?Вы оправдали бы те слезы,Что Вами пролиты, теперь?Вы испытали бы те грезы?Почувствовали б ряд потерь?Где Вы теперь? все так же ль новыДля Вас мечтанья и слова?Быть может, замужем давно Вы,Но, впрочем, может быть, вдова?…Меня Вы помните ль? бывалиВы у меня на вечерах?На Вашего лица овалеТекла ль слеза о детских снах?Прочтете ли поэзы эти?Найдете ль строки о себе?А, может быть, Вас нет на свете,Моя наивная Бэбэ?…Иль Вашей зрелости одевитьУже не в силах жизни мрак?…Что было интересно в девять,То в двадцать девять было б как?!Кн. Б.А. Тенишеву
Князь! милый князь! ау! Вы живы?Перебирая писем ряд,Нашел я Ваше, и, счастливыйВоспоминаньем, как я рад!Мне сразу вспомнилась и школа,И детство, и с природой связь,И Вы, мой добрый, мой веселый,Мой остроумный милый князь!В Череповце, от скуки мглистом,И тривиальном, и пустом,Вас называли модернистомЗа Сологуба первый том…Провинциальные кокеткиОт князя были без ума,И казначейша (лик конфетки!)Была в Вас влюблена сама,Ведь штраусовская «Электра» —Не новгородская тоска!..О, Вы — единственный директор,Похожий на ученика!И вот, когда Вы, поседелый,Но тот же юный и живой,Пришли на вечер мой, я целыйМирок восставил пред собой.И поздравленья принимаяОт Вас, и нежно Вас обняв,Я вспомнил дни иного маяИ шорохи иных дубрав…Стихи Ахматовой
Стихи Ахматовой считаютХорошим тоном (comme il faut…)Позевывая, их читают,Из них не помня ничего!..«Не в них ли сердце современнойЗапросной женщины?» — твердятИ с миной скуки сокровеннойПриводят несколько цитат.Я не согласен, — я обиженЗа современность: неужельНастолько женский дух унижен,Что в нудном плаче — самоцель?Ведь это ж Надсона повадка,И не ему ль она близка?Что за скрипучая «кроватка»!Что за ползучая тоска!Когда ж читает на эстрадеОна стихи, я сам не свой:Как стилен в мертвом ПетроградеЕе высокопарный вой!..И так же тягостен для слухаПоэт (как он зовется там?!)Ах, вспомнил: «мраморная муха[3]»И он же — Осип Мандельштам.И если в Лохвицкой — «отсталость»,«Цыганщина» есть «что-то», тоВ Ахматовой ее «усталость»Есть абсолютное ничто.Лира Лохвицкой
Порыв натуры героичной,Полет в бездонье голубом,Меж строчек голос мелодичный —Вот пафос этой лиры в чем!Ее слеза слезой зоветсяИ выглядит она слезой,И полным сердцем сердце бьется,Гроза трепещет в нем грозой.Изысканные полутоныЕсть полутоны, а не ноль.Мучительны Агнессы стоныИ настоящая в них боль.Виденье принца ВандэлинаЕсть не слова, а — Вандэлин,Возникновения причинаКого — в рядах мирских причин.И ведьма у нее есть ведьма,А не «нарочно», «для детей».При том стихи бряцают медьюИ веют запахом полей.Бальмонт («Его стихи — сама стихия…»)
Его стихи — сама стихия.Себе бессмертье предреша,Свершает взлеты огневыеЕго стихийная душа.Он весь поэт, поэт великий.В нем голоса всего и всех.Неуловимый лик столикийОтображает свет и грех.Он ощущает каждый атомИ славословит солнце он.То серафимом, то пиратомЯвляется хамелеон.Но вместе с тем он весь, из дюжинТомов составленных своих,Мне не желанен и не нужен:Я не люблю Бальмонта стих.Есть что-то приторное в книгахЕго, что слаще голубей…И Фофанов в своих веригах,В своих лохмотьях — мне любей!Брюсов («Никем непревзойденный мастер…»)
Никем непревзойденный мастер.Великий ритор и мудрец.Светило ледовитой страсти.Ловец всех мыслей, всех сердец.Разламывающая силаТаится в кованых стихах.Душа рассудок научилаЛюбить, сама же пала в прах,И оттого его холодность:Душа, прошедшая сквозь ум.Его бесспорная надмодностьНе столь от чувства, сколь от дум.Великий лаборант, он каждыйПорыв усвоил и постиг.Он мучим неизбывной жаждойПознанья всех вселенских книг.В нем фокус всех цветов и световИ ясной мысли торжество.Он — президент среди поэтов.Мой царский голос — за него.Сологуб («Какая тающая нежность…»)
Какая тающая нежность!Какая млеющая боль!Что за чеканная небрежность!Что за воздушная фиоль!Он весь из сладостного вздоха,Он весь — безгрешное дитя…Плохое у него не плохо,И темное поет, блестя…Изысканнейший рисовальщик.Провидец существа людей,Он — чарователь, чаровальщик,Чарун, он — чарник, чародей.Так пой же, пой же нам, фиоль же,Струи свой ароматный свет!Такой поэт, каких нет больше:Утонченней, чем тонкий Фет.Гиппиус («Блистательная Зинаида…»)
Блистательная ЗинаидаНасмешливым своим умом,Которым взращена обида,Всех бьет в полете, как крылом…Холодный разум ткет ожоги,Как на большом морозе — сталь.Ее глаза лукаво-строги,В них остроумная печаль.Большой поэт — в ее усмешнойИ едкой лирике. ОнаИдет походкою неспешнойТуда, где быть обречена.Обречена ж она на царствоБез подданных и без корон.Как царственно ее коварство,И как трагично-скромен трон!Пять поэтов
Иванов, кто во всеоружьиИ блеске стиля, — не поэт:В его значительном ненужьиБиенья сердца вовсе нет.Андрея Белого лишь чую,Андрея Белого боюсь…С его стихами не кочуюИ в их глубины не вдаюсь…Пастэльно-мягок ясный Бунин,Отчетлив и приятно свеж;Он весь осолнечен, олунен,Но незнаком ему мятеж.Кузмин изломан черезмерно,Напыщен и отвратно-прян.Рокфорно, а не камамберно,Жеманно-спецно обуян.Нет живописней Гумилева:В лесу тропическом костер!Благоговейно любит слово.Он повелительно-остер.Ее каприз
Памяти Н. Львовой
Я с нею встретился случайно:Она пришла на мой дебютВ Москве. Успех необычайныйБыл сорван в несколько минут.Мы с Брюсовым читали двоеВ «Эстетике», а после тамБыл шумный ужин с огневоюВеселостью устроен нам.И вот она встает и с блескомВ глазах — к Валерию, и тот,Поспешно встав движеньем резким,С улыбкою ко мне идет:«Поцеловать Вас хочет дама», —Он говорит, и я — готов.Мы с ней сближаемся, и прямоПередо мной — огонь зрачков…Целую в губы просветленно,И тут же на глазах у всехРасходимся мы церемонно,Под нам сочувствующий смех.Виктор Гофман
Памяти его
Его несладкая слащавость,Девическая бирюзаИ безобидная лукавостьНе «против» говорят, а «за».Капризничающий ребенок,Ребенок взрослый и больной,Самолюбив и чутко-тонокДуши надорванной струной.К самопожертвованью склонный,Ревнивый робко, без хлопот,В Мечту испуганно-влюбленный, —Чего ему недостает?Недостает огня и силы,Но именно-то оттогоТак трогательно сердцу милыСтихи изящные его.Пушкин («Он — это чудное мгновенье…»)
Он — это чудное мгновенье,Запечатленное в веках!Он — воплощенье Вдохновенья,И перед ним бессилен прах…Лишь он один из всех живущихНе стал, скончавшись, мертвецом:Он вечно жив во всех поющих,И смерть здесь не звучит «концом».В его созданьях Красота ведьПоказывает вечный лик.Его нам мертвым не представитьСебе, и этим он велик!Пускай он стар для современья,Но современье для негоНичтожно: ведь его мгновенье —Прекрасней века моего!У моря
Финляндский ветер с моря дует, —Пронзительно-холодный норд, —И зло над парусом колдует,У шлюпки накреняя борт.Иду один я над отвеснымОбрывом, видя волн разбег,Любуясь изрозо-телеснымПеском. Все зелено — и снег!..Покрыто снегом все подскальеОт самых гор и до песка.А там, за ним, клокочет дальюВсе та же синяя тоска…Зеленый верх, низ желто-синий,И промежуток хладно-бел.Пустыня впитана пустыней:Быть в море небу дан удел.К морю
Полно тоски и безнадежья,Отчаянья и пустоты,В разгуле своего безбрежья,Безжалостное море, ты!Невольно к твоему уныньюНепостижимое влечетИ, упояя очи синью,Тщетою сердце обдает.Зачем ты, страшное, большое,Без тонких линий и без форм?Владеет кто твоей душою:Смиренный штиль? свирепый шторм?И не в тебе ли мой прообраз, —Моя загадная душа, —Что вдруг из беспричинно-добройБывает зверзче апаша?Не то же ли и в ней уныньеИ безнадежье, и тоска?Так влейся в душу всею синью:Она душе моей близка!Разбор собратьев
Разбор собратьев очень труденИ, согласитесь, щекотлив:Никто друг другу не подсуден,И каждый сокровенным жив…Но не сказать о них ни слова —Пожалуй, утаить себя…Моя душа сказать готоваВсё, беспристрастье возлюбя.Тем мне простительней сужденьеО них, что часто обо мнеОни твердят — без снисхожденья,Не без пристрастия вполне…Я Пушкиным клянусь, что святыХарактеристики мои,Что в них и тени нет расплатыЗа высмеянные стихи!Василию Каменскому
Да, я люблю тебя, мой Вася,Мой друг, мой истинный собрат,Когда, толпу обананася,Идешь с распятия эстрад!Тогда в твоих глазах дитяти —Улыбчивая добротаИ утомленье от «распятий»И, если хочешь, красота…Во многом расходясь с тобою,Но ничего не осудя,Твоею юнью голубоюЛюбуюсь, взрослое дитя!За то, что любишь ты природу,За то, что веет жизнь от щекТвоих, тебе слагаю оду,Мой звонкострунный Журчеек!После «Онегина»
Сегодня утром после чая,Воспользовавшись мерзлым днем,«Онегина» — я, не скучая,Читал с подъемом и огнем.О, читанные многократноСтраницы, юности друзья!Вы, как бывало, ароматны!Взволнован так же вами я!Здесь что ни строчка — то эпиграф!О, века прошлого простор!Я современности, как тигров,Уже боюсь с недавних пор.И если в пушкинское времяНемало было разных «но»,То уж теперь сплошное бремяНам, современникам, дано…Конечно, век экспериментовНад нами — интересный век…Но от щекочущих моментовУстал культурный человек.Мы извращеньем обуяны,Как там, читатель, ни грози:И духу вечному ТатьяныМы предпочтем «душок» Зизи!..Интермеццо («Чаруют разочарованья…»)
Чаруют разочарованьяОчарованием своим…Культурные завоеваньяРассеиваются, как дым…Обвеяны давно минувшим,Им орошенные мечты,Минувшим, ласково-прильнувшимК мечтам, больным от пустоты…Неизъяснимые волненьяПоят болевщую грудь…На нежном пляже вдохновеньяТак несказанно — отдохнуть!..Непостижимые желаньяОвладевают всей душой…Чаруют разочарованьяОчарованья пустотой…Рисунок иглой
Ореховые клавесины,И отраженная в трюмоФигурка маленькой кузины,Щебечущей на них Рамо…В углу с подушкою качалкаВоздушнее затей Дидло.На ней засохшая фиалка,Которой сердце отцвело…Оплывшие чуть жалят свечи,Как плечи — розу, белый лоб.Окно раскрыто в сад. Там вечер.С куртин плывет гелиотроп.Все ноты в слёзовом тумане,Как будто точки серебра…А сердце девичье — в романе,Украдкой читанном вчера…В деревне
В деревне, где легко и святоПрироде душу передам,Мне прямо страшно от развратаСтоличных девствующих дам.И здесь, — где поле, лес и книги,И Богом озаренный дом, —Тем отвратительней интриги,Столиц Гоморра и Содом.Я вовсе не любитель охатьИ ныть, но любо вспомнить злоИх торжествующую похоть,И как их ею развезло.Не любящий нравоученьяИ презирающий мораль,Я не могу без возмущеньяИх пакостную вспомнить саль…«Зола в стекле»
Казалось бы, что благородствоЕсть свойство нужное для всех,Что в негодяйстве яд уродстваИ в пакости — бесспорный грех;Что не достоинством считать быНам благородство, а — судьбой,Не волочиться после свадьбыЗа первой юбкой площадкой;Не наставлять рогов мужьям быС мимоидущим молодцом,И не писать бы эти ямбыС гневом пылающим лицом.Казалось бы!.. На самом деле жВсё по-иному на земле:В меня за правду злобой целишьТы, человек, — «зола в стекле»!А.К. Толстой
Кн. Л.М. Ухтомской
Граф Алексей Толстой, чье имяЗвучит мне юностью моейИ новгородскими сырымиЛесами в густоте ветвей;Чей чудный стих вешне-березовИ упоенно-соловьист,И тихий запад бледно-розов;И вечер благостно росист;Он, чьи припевы удалые —Любви и жизни торжество;Чья так пленительна МарияИ звонко-майно «Сватовство»;Он, чье лицо так благородно,Красиво, ясно и светло;Чье творчество так плодородноИ так роскошно расцвело.Ему слагаю, благодарный,Восторженные двадцать строк:Его напев великодарный —Расцвета моего залог!Тайна песни
Обворожительных имений,Рек, деревень, садов и селНа свете много; тем не меней, —Кто где всю жизнь свою провел,Иль только юность, только детство, —Свой славословит уголок,Поет, не разбирая средства,Его, от прочих мест далек.Неподражаемых поэтов,Художников, артистов иМузыкотворцев много, в этомУж убедиться вы могли.Однако же, у всяких вкусовИзлюбленный искусник свой:Одним — мил Дебюсси и Брюсов,Другим — Серов и А. Толстой.Очаровательных созданийНемало между разных рас:Блондинок цвета шерсти ланей,Брюнеток с васильками глаз.И редко тот, кто любит шведку,Японкой будет увлечен.Лишь соловей, вспорхнув на ветку,И я, такой же, как и он.Поем равно все то, что видим,И славословим всех равно.Мы никого не ненавидимДа и не любим заодно!Не оттого ль?…
Итак, нежданное признаньеСлетело с изумленных уст!..Не оттого ль мое терзанье?Не оттого ли мир мне пуст?Не оттого ли нет мне места,Взлелеянного мной вполне?И в каждой девушке невестаЯвляется невольно мне?Не оттого ль без оговорокЯ не приемлю ничего?Не оттого ль так жутко-зорокМой взор, вонзенный в Божество?Не оттого ль мои паденьяИз глуби бездны снова взлет?Не оттого ль стихотвореньямЧего-то все недостает?…И как судить я брата смею,Когда я недостатков полн,И, — уподобленный пигмею, —Барахтаюсь в пучине волн?…Чары соловья
Но соловей не величавейМеня, а все ж он — соловей,Чья песнь посвящена дубравеИ первым трепетам ветвей!В его бесцельном распеваньеНе больше смысла, чем в траве,И все же в нем очарованье, —В ничтожном этом соловье!И в пенье бестенденциозномНе мудрость высшая ль видна?Не надо вовсе быть серьезным,Когда томит тебя весна!Весной упиться всем уменьемДуши безразумной умей!Так говорим волшебным пеньемТебе и я, и соловей!Возрождение
Величье мира — в самом малом.Величье песни — в простоте.Душа того не понимала,Нераспятая на кресте.Теперь же, после муки крестной,Очищенная, возродясь,Она с мелодией небеснойВдруг обрела живую связь.Освободясь от исхищренийКогтистой моды, ожил стих —Питомец чистых вдохновенийИ вешних радостей живых.И вот потек он ручейково,Он бьет струей поверх запруд,И нет нигде такой оковы:Зальдить ручей — мой вольный труд!«Эти» мужчины
Предвижу критиков ухмылки,Их перекошенные рты.Их презирает стих мой пылкий —Явленье истой красоты!Огонь святого вдохновеньяРастопит скептицизма лед,И критиков в одно мгновеньеЗакружит мой водоворот.В нем эти лысые, косые,Кривые, пошлые и все,Кем разукрашена Россия,Вдруг явятся во всей красе.И взвоют «евнухи Парнаса»,Кружась передо мной волчком:«Позволь, о автор „Ананасов“,Тебя ругнуть… чуть-чуть… бочком:Ведь при такой дороговизнеКак нам прожить без руготни?»…Нет, кроме шуток, эти «слизни»Существовали в оны дни.Почти что мной напропалуюМеня угодливо браня,В глаза — чуть руки не целуяИ ремесло свое кляня…Вне политики
Где ходит море синим шагомТо к берегу, то к островам,Нет плаца бешеным ватагам,Нет фразы взбалмошным словам;Где в зелень берегов одетаЗлатисто-карая река,Здесь нет ни одного «кадета»,Ни одного «большевика».И где в растущем изумрудеЛесов и поля дышит Бог,Здесь братьями живут все людиИ славословят каждый вздох.И здесь, где лишь от счастья плачетЖивой, где горести чужды,Здесь нет политики, и значит:Нет преднамеренной вражды!Доказательство рабства
Есть доказательство (бесспорнейЕго, пожалуй, не найти!)Что вы, культурники, покорнейРабов, чем вас ни возмути! —Вы все, — почти без исключенья,И с ранних юношеских лет, —Познали радость опьяненьяИ пьяных грез чаруйный бред.И что же? Запрещенье водки —Лишенье вас свободных грез —Вы, — апатичны, вялы, кротки, —Перенесли, как жалкий пес!Вы без малейшего протестаПозволили вас обокрасть, —И ваше грезовое местоВзяла разнузданная власть!Пожалуй, с солнцем и с сиреньюМогли б расстаться без борьбы?!..Примите ж хлесткое презреньеМое, культурные рабы!Соната «Изелина»(Кнут Гамсун, «Пан»)
I. Встреча
Спи, спи! пока ты будешь спать,Я расскажу тебе о ночиМоей любви, как не отдатьСебя ему — не стало мочи.Я дверь ему забыла заперетьСвою шестнадцатой весною:Ах, веял теплый ветер, ведь,Ах, что-то делалось со мною!..Он появился, как орел.Мы встретились однажды утромПеред охотой. Он пришелИз странствий юно-златокудрым.Со мной по саду он гулял,И лишь меня рукой коснулся,Он близким, он родным мне стал.В нас точно кто-то встрепенулся.И у него на белом лбуДва лихорадочных и красныхПятна явились. Я судьбуУзрела в них — в желаньях страстных.II. Наивность
Потом… Потом я вышла в сад,Его искала и бояласьНайти. А губы чуть дрожатЖеланным именем. Смеркалось.Вдруг он выходит из кустовИ шепчет: «Ночью. В час». Вздыхает.Вдыхает аромат цветов.Молчит. Молчит — и исчезает.Что этим он хотел сказать:«Сегодня ночью. В час»? — не знаю.Вы это можете понять?Я — ничего не понимаю.Что должен он уехать в час,Хотел сказать он, вероятно?…Что мне за дело! вот так раз:Зачем мне это непонятно?…III. Первое свидание
И вот я забываю дверьСвою закрыть, и в час он входит…Как я изумлена теперь,Что дверь открытою находит!..— Но разве дверь не заперта?… —Я спрашиваю. Предо мноюЕго глаза, его уста,В них фраза: «Я ее закрою»…Но топота его сапогБоюсь: разбудит он служанку.И стула скрип, и топот ног…«Не сесть ли мне на оттоманку?»— Да, — говорю. Лишь потому,Что стул скрипел… Ах, оттого лишь!..Он сел, приблизясь к моемуПлечу. Я — в сторону. Неволишь?…Глаза я впустила. ОнСказал: «Ты зябнешь». Взял за руку,Своею обнял. Входим в сон.Петух провозгласил разлуку.IV. Вкушение
«Пропел петух, ты слышишь?» СжалМеня, — совсем я растерялась.Я бормотала: ты слыхал?Ты не ослышался? Металась,Хотела встать. Но вновь на лбуПятна два лихорадно-красныхУвидев, вверила судьбу.Свою глазам его прекрасным…Настало утро. Пробудясь,Я комнаты не узнавалаИ даже башмачков. Смеясь,Себя невольно вопрошала:Во мне струится что-то. Что жВо мне струиться-то могло бы?…Который час, — как тут поймешь?И я — одна? и мы — не оба?V. Восторг
Ах, я не знаю ничего…Лишь помню: дверь закрыть забыла…Служанка входит. «ОтчегоСвои цветы ты не полила?»— Я их забыла. — Снова та:«Где платье ты свое измяла?»Смеется сердце. Та-та-та!О, если бы я это знала!..Подъехал к саду фаэтон…«И ты не накормила кошку», —Твердит служанка. «Это он!»Твердит мне сердце. Я — к окошку!Проси, проси его ко мне, —Я жду его: мне надо что-то…И у меня наедине —Запрет он дверь? — одна забота…VI. Второе свидание
Стучится. Отворяю. И,Желая оказать услугу,Дверь вмиг на ключ. В уста моиМеня целует, как подругу.— Не посылала за тобой, —Шепчу… «Так ты не посылала?»Смущаюсь и кричу душой:— Да, мне тебя не доставало!Да, посылала! да, побудьНемного здесь! — Глаза рукамиЗакрыла от любви, на грудьК нему склонив уста с глазами…«Но кажется пропел петух?»Он стал прислушиваться. Я жеПодумала невольно вслух:— Как это мог подумать даже?…Никто не пел. Пожалуй, лишьКудахтала немного кура…Он мне: «Немного погодишь, —Я дверь запру». И вечер хмуроВ окно взглянул. А я едваМогла шепнуть: — Но дверь закрыта…Я заперла уже… — Трава,Деревья, все — луной облито.VII. У зеркала
Уехал он опять. Во мнеКак будто золото струилось.Я — к зеркалу. Там, в глубине,Влюбленных глаза два светилось.Лишь я увидела тот взгляд,Во мне вдруг что-то задрожало,И заструился сладкий ядВкруг сердца, выпуская жало…О, раньше я была не та:Так на себя я не смотрела!..И в зеркале себя в устаПоцеловать я захотела…Георгию Шенгели
Ты, кто в плаще и в шляпе мягкой,Вставай за дирижерский пульт!Я славлю культ помпезный Вакха,Ты — Аполлона строгий культ!В твоем оркестре мало скрипок:В нем все корнеты-а-пистон.Ищи средь нотных белых кипокТетрадь, где — смерть и цепий стон!Ведь так ли, иначе (иначе?…)Контрастней раков и стрекоз,Сойдемся мы в одной задаче:Познать непознанный наркоз…Ты, завсегдатай мудрых келий,Поющий смерть, и я, моряк,Пребудем в дружбе: нам, Шенгели,Сужден везде один маяк.Финал («Закончен том, но не закончен…»)
Закончен том, но не законченЕго раздробленный сюжет.Так! с каждою главою звончеПоет восторженный поэт.Напрасно бы искать причалаДля бесшабашного певца:В поэме жизни нет начала!В поэме жизни нет конца!Неисчерпаемая темаЖдет всей души, всего ума.Поэма жизни — не поэма:Поэма жизни — жизнь сама!
Пилюли (фр.)
Честь этого обозначения принадлежит кубо-футуристам.