Том 2. Стихотворения и поэмы 1904-1908 - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 1
Стихотворения. Книга вторая (1904–1908)
Вступление («Ты в поля отошла без возврата…»)
Ты в поля отошла без возврата.Да святится Имя Твое!Снова красные копья закатаПротянули ко мне острие.Лишь к Твоей золотой свирелиВ черный день устами прильну.Если все мольбы отзвенели,Угнетенный, в поле усну.Ты пройдешь в золотой порфире —Уж не мне глаза разомкнуть.Дай вздохнуть в этом сонном мире,Целовать излучённый путь…О, исторгни ржавую душу!Со святыми меня упокой,Ты, Держащая море и сушуНеподвижно тонкой Рукой!16 апреля 1905
Пузыри Земли (1904–1905)
Земля, как и вода, содержит газы,
И это были пузыри земли.
Макбет«На перекрестке…»
На перекрестке, Где даль поставила,В печальном весельи встречаю весну.На земле еще жесткойПробивается первая травка. И в кружеве березки — Далеко — глубоко — Лиловые скаты оврага. Она взманила, Земля пустынная!На западе, рдея от холода,Солнце — как медный шлем воина,Обращенного ликом печальным К иным горизонтам, К иным временам…И шишак — золотое облако —Тянет ввысь белыми перьями Над дерзкой красою Лохмотий вечерних моих!И жалкие крылья мои —Крылья вороньего пугала —Пламенеют, как солнечный шлем, Отблеском вечера… Отблеском счастия…И кресты — и далекие окна —И вершины зубчатого леса —Всё дышит ленивымИ белым размером Весны.5 мая 1904
Болотные чертенятки
А.М. Ремизову
Я прогнал тебя кнутомВ полдень сквозь кусты,Чтоб дождаться здесь вдвоемТихой пустоты.Вот — сидим с тобой на мхуПосреди болот.Третий — месяц наверху —Искривил свой рот.Я, как ты, дитя дубрав,Лик мой также стерт.Тише вод и ниже трав —Захудалый чорт.На дурацком колпакеБубенец разлук.За плечами — вдалеке —Сеть речных излук…И сидим мы, дурачки, —Нежить, немочь вод.Зеленеют колпачкиЗадом наперед.Зачумленный сон воды,Ржавчина волны…Мы — забытые следыЧьей-то глубины…Январь 1905
«Я живу в отдаленном скиту…»
Я живу в отдаленном скитуВ дни, когда опадают листы.Выхожу — и стою на мосту,И смотрю на речные цветы.Вот — предчувствие белой зимы:Тишина колокольных высот…Та, что нынче читала псалмы, —Та монахиня, верно, умрет.Безначально свободная ширь,Слишком радостной вестью дыша,Подошла — и покрыла Псалтирь,И в страницах осталась душа.Как свеча, догорала она,Вкруг лица улыбалась печаль.Долетали слова от окна,Но сквозила за окнами даль…Уплывали два белых цветка —Эта легкая матовость рук…Мне прозрачная дева близкаВ золотистую осень разлук…Но живу я в далеком скитуИ не знаю для счастья границ.Тишиной провожаю мечту.И мечта воздвигает Царицу.Январь 1905
Твари весенние
(Из альбома «Kindisch»[1] Т.Н. Гиппиус)
Золотистые лица купальниц.Их стебель влажен.Это вышли молчальницыПоступью важнойВ лесные душистые скважины.Там, где проталины,Молчать повелено,И весной непомерной взлелеяныПоседелых туманов развалины.Окрестности мхами завалены.Волосы ночи натянуты туго на срубыИ пни.Мы в листве и в тениИздали́ начинаем вникать в отдаленные трубы.Приближаются новые дни.Но пока мы одни,И молчаливо открыты бескровные губы. Чуда! о, чуда! Тихонько дым Поднимается с пру́да… Мы еще помолчим.Утро сонной тропою пустило стрелу,Но одна — на руке, опрокинутой в высь,Ладонью в стволистую мглу —Светляка подняла… Оглянись:Где ты скроешь зеленого света ночную иглу? Нет, светись,Светлячок, молчаливой понятный! Кусочек света, Клочочек рассвета…Будет вам день беззакатный! С ночкой вы не радели — Вот и всё ушло… Ночку вы не жалели — И становится слишком светло.Будете маяться, каяться,И кусаться, и лаяться,Вы, зеленые, крепкие, малые,Твари милые, небывалые.Туман клубится, проноситсяПо седым прудам.Скоро каждый чортик запроситсяКо Святым Местам.19 февраля 1905
Болотный попик
На весенней проталинкеЗа вечерней молитвою — маленькийПопик болотный виднеется.Ветхая ряска над кочкойЧернеетсяЧуть заметною точкой.И в безбурности зорь красноватыхНе видать чертенят бесноватых,Но вечерняя прелестьУвила вкруг него свои тонкие руки…Предзакатные звуки,Легкий шелест.Тихонько он молится,Улыбается, клонится,Приподняв свою шляпу.И лягушке хромой, ковыляющей,Травой исцеляющейПеревяжет болящую лапу.Перекрестит и пустит гулять:«Вот, ступай в родимую гать.Душа моя радаВсякому гадуИ всякому зверюИ о всякой вере».И тихонько молится,Приподняв свою шляпу,За стебель, что клонится,За больную звериную лапу,И за римского папу.Не бойся пучины тряской —Спасет тебя черная ряска.17 апреля 1905
«На весеннем пути в теремок…»
На весеннем пути в теремокПерелетный вспорхнул ветерок,Прозвенел золотой голосок.Постояла она у крыльца,Поискала дверного кольца,И поднять не посмела лица.И ушла в синеватую даль,Где дымилась весенняя таль,Где кружилась над лесом печаль.Там — в березовом дальнем кругу —Старикашка сгибал из березы дугуИ приметил ее на лугу.Закричал и запрыгал на пне:«Ты, красавица, верно, ко мне!Стосковалась в своей тишине!»За корявые пальцы взялась,С бородою зеленой сплеласьИ с туманом лесным поднялась.Так тоскуют они об одном,Так летают они вечерком,Так венчалась весна с колдуном.24 апреля 1905
«Полюби эту вечность болот…»
Полюби эту вечность болот:Никогда не иссякнет их мощь.Этот злак, что сгорел, — не умрет.Этот куст — без истления — тощ.Эти ржавые кочки и пниЗнают твой отдыхающий плен.Неизменно предвечны они, —Ты пред Вечностью полон измен.Одинокая участь светла.Безначальная доля свята.Это Вечность Сама снизошлаИ навеки замкнула уста.3 июня 1905
«Белый конь чуть ступает усталой ногой…»
Белый конь чуть ступает усталой ногой,Где бескрайная зыбь залегла.Мне болотная схима — желанный покой,Будь ночлегом, зеленая мгла!Алой ленты Твоей надо мной полоса,Бьется в ноги коня змеевик,На горе безмятежно поют голоса,Всё о том, как закат Твой велик.Закатилась Ты с мертвым Твоим женихом,С палачом раскаленной земли.Но сквозь ели прощальный Твой луч мне знаком,Тишина Твоя дремлет вдали.Я с Тобой — навсегда, не уйду никогда,И осеннюю волю отдам.В этих впадинах тихая дремлет вода,Запирая ворота безумным ключам.О, Владычица дней! алой лентой ТвоейОкружила Ты бледно-лазоревый свод!Знаю, ведаю ласку Подруги моей —Старину озаренных болот.3 июня 1905. Новоселки
«Болото — глубокая впадина…»
Болото — глубокая впадинаОгромного ока земли.Он плакал так долго,Что в слезах изошло его окоИ чахлой травой поросло.Но сквозь травы и злакиИ белый пух смежённых ресниц —Пробегает зеленая искра,Чтобы снова погаснуть в болоте.И тогда говорят в деревняхНеизвестно откуда пришедшиеКолдуны и косматые ведьмы:«Это шутит над вами болото.Это манит вас темная сила».И когда они так говорят,Старики осеняются знаменьем крестным,Пожилые — смеются,А у девушек — ясно видныЗа плечами белые крылья.3 июня 1905
Старушка и чертенята
Григорию Е.
Побывала старушка у ТроицыИ всё дальше идет, на восток.Вот сидит возле белой околицы,Обвевает ее вечерок.Собрались чертенята и карлики,Только диву даются в кустахНа костыль, на мешок, на сухарики,На усталые ноги в лаптях.«Эта странница, верно, не рада нам —Приложилась к мощам — и свята;Надышалась божественным ладаном,Чтобы видеть Святые Места.Чтоб идти ей тропинками злачными,На зеленую травку присесть…Чтоб высо́ко над елями мрачнымиПронеслась золотистая весть…»И мохнатые, малые каются,Умиленно глядят на костыль,Униженно в траве кувыркаются,Поднимают копытцами пыль:«Ты прости нас, старушка ты божия,Не бери нас в Святые Места!Мы и здесь лобызаем подножияСвоего, полевого Христа.Занимаются села пожарами,Грозовая над нами весна,Но за майскими тонкими чарамиЗатлевает и нам Купина…»Июль 1905
«Осень поздняя. Небо открытое…»
Осень поздняя. Небо открытое,И леса сквозят тишиной.Прилегла на берег размытыйГолова русалки больной.Низко ходят туманные полосы,Пронизали тень камыша.На зеленые длинные волосыУпадают листы, шурша.И опушками отдаленнымиМесяц ходит с легким хрустом и глядит,Но, запутана узлами зелеными,Не дышит она и не спит.Бездыханный покой очарован.Несказа́нная боль улеглась.И над миром, холодом скован,Пролился звонко-синий час.Август 1905
Эхо
К зеленому лугу, взывая, внимая, Иду по шуршащей листве.И месяц холодный стоит, не сгорая, Зеленым серпом в синеве. Листва кружевная! Осеннее злато! Зову — и трикраты Мне издали звонко Ответствует нимфа, ответствует Эхо,Как будто в поля золотого заката Гонимая богом-ребенком И полная смеха…Вот, богом настигнута, падает Эхо,И страстно круженье, и сладко паденье, И смех ее в длинном Звучит повтореньи Под небом невинным… И страсти и смерти, И смерти и страсти — Венчальные ветви Осенних убранств и запястий…Там — в синем раздольи — мой голос пророчитВозвратить, опрокинуть весь мир на меня!Но, сверкнув на крыле пролетающей ночи, Томной свирелью вечернего дня Ускользнувшая нимфа хохочет.4 октября 1905
Пляски осенние
Волновать меня снова и снова —В этом тайная воля твоя,Радость ждет сокровенного слова,И уж ткань золотая готова,Чтоб душа засмеялась моя.Улыбается осень сквозь слезы,В небеса улетает мольба,И за кружевом тонкой березыЗолотая запела труба.Так волнуют прозрачные звуки,Будто милый твой голос звенит,Но молчишь ты, поднявшая руки,Устремившая руки в зенит.И округлые руки трепещут,С белых плеч ниспадают струи,За тобой в хороводах расплещутОсенницы одежды свои.Осененная реющей влагой,Распустила ты пряди волос.Хороводов твоих по оврагуЗолотое кольцо развилось.Очарованный музыкой влаги,Не могу я не петь, не плясать,И не могут луга и оврагиПод стопою твоей не сгорать.С нами, к нам — легкокрылая младость,Нам воздушная участь дана…И откуда приходит к нам Радость,И откуда плывет Тишина?Тишина умирающих злаков —Это светлая в мире пора:Сон, заветных исполненный знаков,Что сегодня пройдет, как вчера,Что полеты времен и желаний —Только всплески девических рук —На земле, на зеленой поляне,Неразлучный и радостный круг.И безбурное солнце не будетНарушать и гневить Тишину,И лесная трава не забудет,Никогда не забудет весну.И снежинки по склонам оврагаЗаметут, заровняют края,Там, где им заповедала влага,Там, где пляска, где воля твоя.1 октября 1905
Ночная фиалкаСон
Миновали случайные дниИ равнодушные ночи,И, однако, памятно мнеТо, что хочу рассказать вам,То, что случилось во сне.Город вечерний остался за мною.Дождь начинал моросить.Далеко, у самого края,Там, где небо, устав прикрыватьПоступки и мысли сограждан моих,Упало в болото, —Там краснела полоска зари.Город покинув,Я медленно шел по уклонуМалозастроенной улицы,И, кажется, друг мой со мной.Но если и шел он,То молчал всю дорогу.Я ли просил помолчать,Или сам он был грустно настроен,Только, друг другу чужие,Разное видели мы:Он видел извощичьи дрожки,Где молодые и лысые франтыОбнимали раскрашенных женщин.Также не были чужды емуДевицы, смотревшие в окнаСквозь желтые бархатцы…Но всё посерело, померкло,И зренье у спутника — также,И, верно, другие желаньяЕго одолели,Когда он исчез за углом,Нахлобучив картуз,И оставил меня одного(Чем я был несказа́нно доволен,Ибо что же приятней на свете,Чем утрата лучших друзей?)Прохожих стало всё меньше.Только тощие псы попадались навстречу,Только пьяные бабы ругались вдали.Над равниною мокрой торчалиКочерыжки капусты, березки и вербы,И пахло болотом.И пока прояснялось сознанье,Умолкали шаги, голоса,Разговоры о тайнах различных религий,И заботы о плате за строчку, —Становилось ясней и ясней,Что когда-то я был здесь и виделВсё, что вижу во сне, — наяву.Опустилась дорога,И не стало видно строений.На болоте, от кочки до кочки,Над стоячей и ржавой водойПерекинуты мостики были,И тропинка виласьСквозь лилово-зеленые сумеркиВ сон, и в дрёму, и в лень,Где внизу и вверху,И над кочкою чахлой,И под красной полоской зари, —Затаил ожидание воздухИ как будто на страже стоял,Ожидая расцветаНежной дочери струйВодяных и воздушных.И недаром всё было спокойноИ торжественной встречей полно́:Ведь никто не слыхал никогдаОт родителей смертных,От наставников школьных,Да и в книгах никто не читал,Что вблизи от столицы,На болоте глухом и пустом,В час фабричных гудков и журфиксов,В час забвенья о зле и добре,В час разгула родственных чувствИ развратно длинных беседО дурном состояньи желудкаИ о новом совете министров,В час презренья к лучшим из нас,Кто, падений своих не скрывая,Без стыда продает свое телоИ на пыльно-трескучих троттуарахС наглой скромностью смотрит в глаза, —Что в такой оскорбительный часВсем доступны виденья.Что такой же бродяга, как я,Или, может быть, ты, кто читаешьЭти строки, с любовью иль злобой, —Может видеть лилово-зеленыйБезмятежный и чистый цветок,Что зовется Ночною Фиалкой.Так я знал про себя,Проходя по болоту,И увидел сквозь сетку дождяНебольшую избушку.Сам не зная, куда я забрел,Приоткрыл я тяжелую дверьИ смущенно встал на пороге.В длинной, низкой избе по стенамНеуклюжие лавки стояли.На одной — перед длинным столом —Молчаливо сидела за пряжей,Опустив над работой пробор,Некрасивая девушкаС неприметным лицом.Я не знаю, была ли онаМолода иль стара,И какого цвета волосы были,И какие черты и глаза.Знаю только, что тихую пряжу пряла,И потом, отрываясь от пряжи,Долго, долго сидела, не глядя,Без забот и без дум.И еще я, наверное, знаю,Что когда-то уж видел ее,И была она, может быть, крашеИ, пожалуй, стройней и моложе,И, быть может, грустили когда-то,Припадая к подножьям ее,Короли в седина́х голубых.И запомнилось мне,Что в избе этой низкойВеял сладкий дурман,Оттого, что болотная дрёмаЗа плечами моими текла,Оттого, что пронизан был воздухЗацветаньем Фиалки Ночной,Оттого, что на праздник вечернийЯ не в брачной одежде пришел.Был я нищий бродяга,Посетитель ночных ресторанов,А в избе собрались короли;Но запомнилось ясно,Что когда-то я был в их кругуИ устами касался их чашиГде-то в скалах, на фьордах,Где уж нет ни морей, ни земли,Только в сумерках снежныхЧуть блестят золотые венцыСкандинавских владык.Было тяжко опять приступитьК исполненью сурового долга,К поклоненью забытым венцам,Но они дожидались,И, грустя, засмеялась душаЗапоздалому их ожиданью.Обходил я избу,Руки жал я товарищам прежним,Но они не узнали меня.Наконец, за огромною бочкой(Верно, с пивом), на узкой скамьеЯ заметил сидящихСтарика и старуху.И глаза различили венцы,Потускневшие в воздухе ржавом,На зеленых и древних кудрях.Здесь сидели веками они,Дожидаясь привычных поклонов,Чуть кивая пришельцам в ответ.Обойдя всех сидевших на лавках,Я отвесил поклон королям;И по старым, глубоким морщинамПробежала усталая тень;И привычно торжественным жестомКороли мне велели остаться.И тогда, обернувшись,Я увидел последнюю лавкуВ самом темном углу.Там, на лавке неровной и шаткой,Неподвижно сидел человек,Опершись на колени локтями,Подпирая руками лицо.Было видно, что он, не старея,Не меняясь, и думая думу одну,Прогрустил здесь века,Так что члены одеревенели,И теперь, обреченный, сидитЗа одною и тою же думойИ за тою же кружкой пивной,Что стоит рядом с ним на скамейке.И когда я к нему подошел,Он не поднял лица, не ответилНа поклон, и не двинул рукой.Только понял я, тихо вглядевшисьВ глубину его тусклых очей,Что и мне, как ему, сужденоЗдесь сидеть — у недо́питой кружки,В самом темном углу.Суждена мне такая же дума,Так же руки мне надо сложить,Так же тусклые очи направитьВ дальний угол избы,Где сидит под мерцающим светом,За дремотой четы королевской,За уснувшей дружиной,За бесцельною пряжей —Королевна забытой страны,Что зовется Ночною Фиалкой.Так сижу я в избе.Рядом — кружка пивнаяИ печальный владелец ее.Понемногу лицо его никнет,Скоро тихо коснется колен,Да и руки, не в силах согнуться,Только брякнут костями,Упадут и повиснут.Этот нищий, как я, — в старинуБыл, как я, благородного рода,Стройным юношей, храбрым героем,Обольстителем северных девИ певцом скандинавских сказаний.Вот обрывки одежды его:Разноцветные полосы тканей,Шитых золотом краснымИ поблекших.Дальше вижу дружинуНа огромных скамьях:Кто владеет в забвеньиРукоятью меча;Кто, к щиту прислонясь,Увязил долговязую шпоруПод скамьей;Кто свой шлем уронил, — и у шлема,На истлевшем полу,Пробивается бледная травка,Обреченная жить без весныИ дышать стариной бездыханной.Дальше — чинно, у бочки пивной,Восседают старик и старуха,И на них догорают венцы,Озаренные узкой полоскойОтдаленной зари.И струятся зеленые кудри,Обрамляя морщин глубину,И глаза под навесом бровейОгоньками болотными дремлют.Дальше, дальше — беззвучно прядет,И прядет, и прядет королевна,Опустив над работой пробор.Сладким сном одурманила нас,Опоила нас зельем болотным,Окружила нас сказкой ночной,А сама всё цветет и цветет,И болотами дышит Фиалка,И беззвучная кружится прялка,И прядет, и прядет, и прядет.Цепенею, и сплю, и грущу,И таю мою долгую думу,И смотрю на полоску зари.И проходят, быть может, мгновенья,А быть может, — столетья.Слышу, слышу сквозь сонЗа стенами раскаты,Отдаленные всплески,Будто дальний прибой,Будто голос из родины новой,Будто чайки кричат,Или стонут глухие сирены,Или гонит играющий ветерКорабли из веселой страны.И нечаянно Радость приходит,И далекая пена бушует,Зацветают далёко огни.Вот сосед мой склонился на кружку,Тихо брякнули руки,И приникла к скамье голова.Вот рассыпался меч, дребезжа.Щит упал. Из-под шлемаПобежала веселая мышка.А старик и старуха на лавкеПрислонились тихонько друг к другу,И над старыми их головамиБольше нет королевских венцов.И сижу на болоте.Над болотом цветет,Не старея, не зная измены,Мой лиловый цветок,Что зову я — Ночною Фиалкой.За болотом остался мой город,Тот же вечер и та же заря.И, наверное, друг мой, шатаясь,Не однажды домой приходилИ ругался, меня проклиная,И мертвецким сном засыпал.Но столетья прошли,И продумал я думу столетий.Я у самого края земли,Одинокий и мудрый, как дети.Так же тих догорающий свод,Тот же мир меня тягостный встретил.Но Ночная Фиалка цветет,И лиловый цветок ее светел.И в зеленой ласкающей мглеСлышу волн круговое движенье,И больших кораблей приближенье,Будто вести о новой земле.Так заветная прялка прядетСон живой и мгновенный,Что нечаянно Радость придетИ пребудет она совершенной.И Ночная Фиалка цветет.18 ноября 1905 — 6 мая 1906
Разные стихотворения (1904–1908)
«Жду я смерти близ денницы…»
Л. Семенову
Жду я смерти близ денницы.Ты пришла издалека.Здесь исполни долг царицыВ бледном свете ночника.Я готов. Мой саван плотен.Смертный венчик вкруг чела.На снегу моих полотенТы лампадный свет зажгла.Опусти прозрачный пологОтходящего царя.На вершинах колких елокЗанимается заря.Путь неровен. Ветви гибки.Ими путь мой устели.Царски-каменной улыбкиНе нарушу на земли.Январь 1904
«Я восходил на все вершины…»
Я восходил на все вершины,Смотрел в иные небеса,Мой факел был и глаз совиный,И утра божия роса.За мной! За мной! Ты молишь взглядом,Ты веришь брошенным словам,Как будто дважды чашу с ядомЯ поднесу к своим губам!О, нет! Я сжег свои приметы,Испепелил свои следы!Всё, что забыто, недопето,Не возвратится до Звезды —До Той Звезды, которой близостьПознав, — сторицей отплачуЗа всё величие и низость,Которых тяжкий груз влачу!15 марта 1904
«Ты оденешь меня в серебро…»
Ты оденешь меня в серебро, И когда я умру,Выйдет месяц — небесный Пьеро, Встанет красный паяц на юру.Мертвый месяц беспомощно нем, Никому ничего не открыл.Только спросит подругу — зачем Я когда-то ее полюбил?В этот яростный сон наяву Опрокинусь я мертвым лицом.И паяц испугает сову, Загремев под горой бубенцом…Знаю — сморщенный лик его стар И бесстыден в земной наготе.Но зловещий восходит угар — К небесам, к высоте, к чистоте.14 мая 1904
«Фиолетовый запад гнетет…»
Фиолетовый запад гнетет,Как пожатье десницы свинцовой.Мы летим неизменно вперед —Исполнители воли суровой.Нас немного. Все в дымных плащах.Брыжжут искры и блещут кольчуги.Поднимаем на севере прах,Оставляем лазурность на юге.Ставим троны иным временам —Кто воссядет на темные троны?Каждый душу разбил пополамИ поставил двойные законы.Никому не известен конец.И смятенье сменяет веселье.Нам открылось в гаданьи: мертвецВпереди рассекает ущелье.14 мая 1904
Взморье
Сонный вздох онемелой волныДышит с моря, где серый маякУказал морякам быстрины,Растрепал у подне́бесья флаг.Там зажегся последний фонарь,Озаряя таинственный мол.Там корабль возвышался, как царь,И вчера в океан отошел.Чуть серели его паруса,Унося торжество в океан.Я покорно смотрел в небеса,Где Она расточала туман.Я увидел Глядящую в твердь —С неземным очертанием рук.Издали́ мне привиделась Смерть,Воздвигавшая тягостный звук.Там поют среди серых камней,В отголосках причудливых пен —Переплески далеких морей,Голоса корабельных сирен.26 мая 1904
«Я живу в глубоком покое…»
Я живу в глубоком покое.Рою днем могилы корням.Но в туманный вечер — нас двое.Я вдвоем с Другим по ночам.Обычайный — у входа в сениГде мерцают мои образа.Лоб закрыт тенями растений.Чуть тускнеют в тени глаза.Из угла серебрятся латы,Испуская жалобный скрип.В дальних залах — говор крылатыйТех, с кем жил я, и с кем погиб.Одинок — в конце вереницы —Я — последний мускул земли.Не откроет уст Темнолицый,Будто ждет, чтобы все прошли.Раздавив похоронные звукиРавномерно-жутких часов,Он поднимет тяжкие руки,Что висят, как петли веков.Заскрипят ли тяжкие латы?Или гроб их, как страх мой, пуст?Иль Он вдунет звук хриповатыйВ этот рог из смердящих уст?Или я, как месяц двурогий,Только жалкий сон серебрю,Что приснился в долгой дорогеВсем бессильным встретить зарю?15 июня 1904
«Поет, краснея, медь. Над горном…»
Поет, краснея, медь. Над горномСтою — и карлик служит мне;Согбенный карлик в платье черном,Какой являлся мне во сне.Сбылось немного — слишком много,И в гроб переплавляю медь.Я сам открыл себе дорогу,Не в силах зной преодолеть.Последним шествием украшен,Склонюсь под красный балдахин.И прогремят останки башенС моих довременных вершин.И вольно — смуглая гадалка,Спеша с потехи площадной,Швырнет под сени катафалкаСвой воскрешающий запой.Тогда — огромен бледным телом —Я красной медью зазвучу.И предо мною люди в беломПоставят бледную свечу.4 июля 1904
«Зажигались окна узких комнат…»
Зажигались окна узких комнат,Возникали скудные лучи,Там, где люди сиротливо берегут и помнятЦарствия небесного ключи.В этот час и Ты прошла к вечерне,Свой задумчивый и строгий сон храня.На закате поднимался занавес вечерний,Открывалось действие огня.Так, как я, тонуть в небесном равнодушном взглядеНе умел никто, Свободная, поверь!Кто-то ласковый рассыпал золотые пряди,Луч проник в невидимую дверь.И, вступив на звонкий ряд ступеней,Я стоял преображенный на горе —Там, где стая тускло озаренных привиденийПростирала руки к догорающей заре.Осень 1904
«Всё бежит, мы пребываем…»
Всё бежит, мы пребываем,Вервий ночи вьем концы,Заплетаем, расплетаемБелых ландышей венцы.Всё кружится, круторогийМесяц щурится вверху.Мы, расчислив все дороги,Утром верим петуху.Вот — из кельи Вечной ПряхиНити кажут солнцу путь.Утром сходятся монахи,Прикрывая рясой грудь.«Всю ли ночь молились в нишах?Всю ли ночь текли труды?» —«Нет, отец, на светлых крышахЖдали Утренней Звезды.Мы молчали, колдовали,Ландыш пел, Она цвела,Мы над прялкой тосковалиВ ночь, когда Звезда пряла».Сентябрь 1904
«Нежный! У ласковой речки…»
Федору Смородскому
Нежный! У ласковой речкиТы — голубой пастушок.Белые бродят овечки,Круто загну́т посошок.Ласковы желтые мели,Где голубеет вода.Голосу тихой свирелиГрустно покорны стада.Грусть несказа́нных намековВ долгом журчаньи волны.О, береги у истоковЭти мгновенные сны.Люди придут и растратятЗолоторунную тишь.Тяжкие камни прикатят,Нежный растопчат камыш.Но высоко́ — в изумрудахОблаки-овцы бредут.В тихих и темных запрудахИх отраженья плывут.Пусть и над городом встанетСтадо вечернее. ПустьЛюдям предстанет в туманеЗолоторунная грусть.18 октября 1904
«Гроб невесты легкой тканью…»
Гроб невесты легкой тканьюСкрыт от глаз в соборной мгле.Пресвятая тонкой дланьюОхраняет на земле.Кто у гроба в час закатный?Мать и солнечная сень.Третий с ними — благодатныйНесмежающийся день.Над ее бессмертной дрёмойНить Свершений потекла…Это — Третий — НезнакомыйКротко смотрит в купола.5 ноября 1904
«Тяжко нам было под вьюгами…»
Тяжко нам было под вьюгамиЗиму холодную спать…Землю промерзлую плугамиНе было мочи поднять!Ранними летними росамиВыйдем мы в поле гулять…Будем звенящими косамиСочные травы срезать!Настежь ворота тяжелые!Ветер душистый в окно!Песни такие веселыеМы не певали давно!5 ноября 1904
Ночь
Маг, простерт над миром брений,В млечной ленте — голова.Знаки поздних поколений —Счастье дольнего волхва.Поднялась стезею млечной,Осиянная — плывет.Красный шлем остроконечныйБороздит небесный свод.В длинном черном одеяньи,В сонме черных колесниц,В бледно-фосфорном сияньи —Ночь плывет путем цариц.Под луной мерцают пряжкиДо лица закрытых риз.Оперлась на циркуль тяжкий,Равнодушно смотрит вниз.Застилая всю равнину,Косы скрыли пол-чела.Тенью крылий — половинуВсей подлунной обняла.Кто Ты, зельями ночнымиОпоившая меня?Кто Ты, Женственное ИмяВ нимбе красного огня?19 ноября 1904
«Вот — в изнурительной работе…»
Вот — в изнурительной работеВы духу выковали меч.Вы — птицы. Будьте на отлете,Готовьте дух для новых встреч.Весенних талей вздохи томны,Звездясь, синеет тонкий лед.О, разгадай под маской скромной,Какая женщина зовет!Вам перепутья даль откроют,Призывно засинеет мгла.Вас девы падшие укроютВ приюты света и тепла…Открытый путь за далью вольной,Но берегитесь, в даль стремясь,Чтоб голос меди колокольнойНе опрокинулся на вас!Ноябрь 1904
Её прибытие
1. Рабочие на рейде
Окаймлен летучей пеной,Днем и ночью дышит мол.Очарованный сиреной,Труд наш медленный тяжел.Океан гудит под нами,В порте блещут огоньки,Кораблей за бурунамиЧутко ищут маяки.И шатают мраки в мореЭти тонкие лучи,Как испуганные зори,Проскользнувшие в ночи.Широки ночей объятья,Тяжки вздохи темноты!Все мы близки, все мы братья —Там, на рейде, в час мечты!Далеко за полночь — в далиНеизведанной земли —Мы печально провожалиГолубые корабли.Были странны очертаньяЧерных труб и тонких рей,Были темные названьяНам неведомых зверей.«Птица Пен» ходила к югу,Возвратясь, давала знак:Через бурю, через вьюгуРазличали красный флаг…Что за тайну мы хранили,Чьи богатства стерегли?Золотые ль слитки плылиВ наши темные кули?Не чудесная ли птицаВ клетке плечи нам свела?Или черная царицаВ ней пугливо замерла?..Но, как в сказке, люди в море:Тяжкой ношей каждый горд.И, туманным песням вторя,Грохотал угрюмый порт.2. Так было
Жизнь была стремленьем.Смерть была причинойНе свершенных в миреБесконечных благ.Небо закрывалосьНад морской равнинойВ час, когда являлсяПервый светлый флаг.Ночи укрывалиОт очей бессонныхВсё, что совершалосьЗа чертой морей.Только на закатеВ зорях наклоненныхМчались отраженья,Тени кораблей.Но не все читалиЗаревые знаки,Да и зори гасли,И — лицом к луне —Бледная планета,Разрывая мраки,Знала о грядущемБезнадежном дне.3. Песня матросов
Подарило нам мореОбручальное кольцо!Целовало нас мореВ загорелое лицо!ПриневестиласьМорская глубина!НеневестнаяМорская быстрина!С ней жизнь вольна,С ней смерть не страшна,Она, матушка, свободна, холодна!С ней погуляемНа вольном просторе!Синее море!Красные зори!Ветер, ты, пьяный,Трепли волоса!Ветер соленый,Неси голоса!Ветер, ты, вольный,Раздуй паруса!4. Голос в тучах
Нас море примчало к земле одичалойВ убогие кровы, к недолгому сну,А ветер крепчал, и над морем звучало,И было тревожно смотреть в глубину.Больным и усталым — нам было завидно,Что где-то в морях веселилась гроза,А ночь, как блудница, смотрела бесстыдноНа темные лица, в больные глаза.Мы с ветром боролись и, брови нахмуря,Во мраке с трудом различали тропу…И вот, как посол нарастающей бури,Пророческий голос ударил в толпу.Мгновенным зигзагом на каменной кручеТоржественный профиль нам брызнул в глаза,И в ясном разрыве испуганной тучиВеселую песню запела гроза:«Печальные люди, усталые люди,Проснитесь, узнайте, что радость близка!Туда, где моря запевают о чуде,Туда направляется свет маяка!Он рыщет, он ищет веселых открытийИ зорким лучом стережет буруны,И с часу на час ожидает прибытийБольших кораблей из далекой страны!Смотрите, как ширятся полосы света,Как радостен бег закипающих пен!Как море ликует! Вы слышите — где-то —За ночью, за бурей — взыванье сирен!»Казалось, вверху разметались одежды,Гремящую даль осенила рука…И мы пробуждались для новой надежды,Мы знали: нежданная Радость близка!..А там — горизонт разбудили зарницы,Как будто пылали вдали города,И к порту всю ночь, как багряные птицы,Летели, шипя и свистя, поезда.Гудел океан, и лохмотьями пеныШвырялись моря на стволы маяков.Протяжной мольбой завывали сирены:Там буря настигла суда рыбаков.5. Корабли идут
О, светоносные стебли морей, маяки! Ваш прожектор — цветок!Ваша почва — созданье волненья, Песчаные косы!Ваши стебли, о, цвет океана, крепки,И силен электрический ток! И лучи обещают спасеньеТам, где гибнут матросы!Утро скажет: взгляни: утомленный работой, Ты найдешь в буруна́х Обессиленный труп,Не спасенный твоею заботой,С остывающим смехом на синих углах Искривившихся губ…Избежавший твоих светоносных лучей,Преступивший последний порог… Невиди́м для очей, Через полог ночейНа челе начертал примиряющий Рок: «Ничей».Ты нам мстишь, электрический свет!Ты — не свет от зари, ты — мечта от земли,Но в туманные дни ты пронзаешь лучом Безначальный обман океана…И надежней тебя нам товарища нет:Мы сквозь зимнюю вьюгу ведем корабли,Мы заморские тайны несем,Мы под игом ночного тумана…Трюмы полны сокровищ!Отягченные мчатся суда!..Пусть хранит от подводных чудовищЭлектричество — наша звезда!Через бурю, сквозь вьюгу — вперед!Электрический свет не умрет!6. Корабли пришли
Океан дремал зеркальный,Злые бури отошли.В час закатный, в час хрустальныйПоказались корабли.Шли, как сказочные феи,Вымпелами даль пестря.Тяжело согнулись реи,Наготове якоря.Пели гимн багряным зорям,Вся горя, смеялась даль.С голубым прощальным моремРазлучаться было жаль.А уж там — за той косою —Неожиданно светла,С затуманенной красоюИх красавица ждала…То — земля, о, дети страсти,Дети бурь, — она за вас! —Тяжело упали снасти.Весть ракетой понеслась.7. Рассвет
Тихо рассыпалась в небе ракета,Запад погас, и вздохнула земля.Стали на рейде и ждали рассвета,Ночь возвращенья мечте уделя.Сумерки близятся. В утренней дрёмеЧто-то безмерно-печальное есть.Там — в океане — в земном водоеме —Бродит и блещет пугливая весть…Белый, как белая птица, далёкоМерит и выси и глуби — и вдругС первой стрелой, прилетевшей с востока,Сонный в морях пробуждается звук.Смерть или жизнь тяготеет над морем,Весть о победе — в полете стрелы.Смертные мы и о солнце не спорим,Знаем, что время готовить хвалы.Кто не проснулся при первом сияньи —Сумрачно помнит, что гимн отзвучал,Чует сквозь сон, что утратил познаньеРанних и светлых и мудрых начал…Но с кораблей, испытавших ненастье,Весть о рассвете достигла земли:Буйные толпы, в предчувствии счастья,Вышли на берег встречать корабли.Кто-то гирлянду цветочную бросил,Лодки помчались от пестрой земли.Сильные юноши сели у весел,Скромные девушки взяли рули.Плыли и пели, и море пьянело…· · · · ·16 декабря 1904
Моей матери («Помнишь думы? Они улетели…»)
Помнишь думы? Они улетели.Отцвели завитки гиацинта.Мы провидели светлые целиВ отдаленных краях лабиринта.Нам казалось: мы кратко блуждали.Нет, мы прожили долгие жизни…Возвратились — и нас не узнали,И не встретили в милой отчизне.И никто не спросил о Планете,Где мы близились к юности вечной…Пусть погибнут безумные детиЗа стезей ослепительно млечной!Но в бесцельном, быть может, круженьи —Были мы, как избранники, нищи.И теперь возвратились в сомненьиВ дорогое, родное жилище…Так. Не жди изменений бесцельных,Не смущайся забвеньем. Не числи.Пусть к тебе — о краях запредельныхНе придут и спокойные мысли.Но, прекрасному прошлому радо, —Пусть о будущем сердце не плачет.Тихо ведаю: будет награда:Ослепительный Всадник прискачет.4 декабря 1904
«Все отошли. Шумите, сосны…»
Все отошли. Шумите, сосны,Гуди, стальная полоса.Над одиноким веют вёсныИ торжествуют небеса.Я не забыл на пире хме́льномМою заветную свирель.Пошлю мечту о запредельномВ Его Святую колыбель…Над ней синеет вечный полог,И слишком тонки кружева.Мечты пронзительный осколокСвободно примет синева.Не о спасеньи, не о Слове…И мне ли — падшему в пыли?Но дым всходящих славословийВернется в сад моей земли.14 декабря 1904
У полотна Финл. ж. д.
«Шли на приступ. Прямо в грудь…»
Шли на приступ. Прямо в грудьШтык наточенный направлен.Кто-то крикнул: «Будь прославлен!»Кто-то шепчет: «Не забудь!»Рядом пал, всплеснув руками,И над ним сомкнулась рать.Кто-то бьется под ногами,Кто — не время вспоминать…Только в памяти веселойГде-то вспыхнула свеча.И прошли, стопой тяжелойТело теплое топча…Ведь никто не встретит старость —Смерть летит из уст в уста…Высоко пылает ярость,Даль кровавая пуста…Что же! громче будет скрежет,Слаще боль и ярче смерть!И потом — земля разнежитПерепуганную твердь.Январь 1905
«Вот на тучах пожелтелых…»
Вот на тучах пожелтелыхОтблеск матовой свечи.Пробежали в космах белыхЧерной ночи трубачи.Пронеслась, бесшумно рея,Птицы траурной фата.В глуби меркнущей аллеиЗароилась чернота.Разметались в тучах пятна,Заломились руки Дня.Бездыханный, необъятныйИстлевает без огня.Кто там встанет с мертвым глазомИ серебряным мечом?Невидимкам черномазымКто там будет трубачом?28 мая 1905
Влюбленность («Королевна жила на высокой горе…»)
Королевна жила на высокой горе,И над башней дымились прозрачные сны облаков.Темный рыцарь в тяжелой кольчуге шептал о любви на заре,В те часы, когда Рейн выступал из своих берегов.Над зелеными рвами текла, розовея, весна.Непомерность ждала в синевах отдаленной черты.И влюбленность звала — не дала отойти от окна,Не смотреть в роковые черты, оторваться от светлой мечты.«Подними эту розу», — шепнула — и ветер донесТишину улетающих лат, бездыханный ответ.«В синем утреннем небе найдешь Купину расцветающих роз», —Он шепнул, и сверкнул, и взлетел, и она полетела вослед.И за облаком плыло и пело мерцание тьмы,И влюбленность в погоне забыла, забыла свой щит.И она, окрылясь, полетела из отчей тюрьмы —На воздушном пути королевна полет свой стремит.Уж в стремнинах туман, и рога созывают стада,И заветная мгла протянула плащи и скрестила мечи,И вечернюю грусть тишиной отражает вода,И над лесом погасли лучи.Не смолкает вдали властелинов борьба,Распри дедов над ширью земель.Но различна Судьба: здесь — мечтанье раба,Там — воздушной Влюбленности хмель.И в воздушный покров улетела на зовНавсегда… О, Влюбленность! Ты строже Судьбы!Повелительней древних законов отцов!Слаще звука военной трубы!3 июня 1905
«Она веселой невестой была…»
Она веселой невестой была.Но смерть пришла. Она умерла.И старая мать погребла ее тут.Но церковь упала в зацветший пруд.Над зыбью самых глубоких местПлывет один неподвижный крест.Миновали сотни и сотни лет,А в старом доме юности нет.И в доме, уставшем юности ждать,Одна осталась старая мать.Старуха вдевает нити в иглу.Тени нитей дрожат на светлом полу.Тихо, как будет. Светло, как было.И счет годин старуха забыла.Как мир, стара, как лунь, седа.Никогда не умрет, никогда, никогда…А вдоль комодов, вдоль старых креселМушиный танец всё так же весел,И красные нити лежат на полу,И мышь щекочет обои в углу.В зеркальной глуби — еще покойС такой же старухой, как лунь, седой.И те же нити, и те же мыши,И тот же образ смотрит из ниши —В окладе темном — темней пруда,Со взором скромным — всегда, всегда…Давно потухший взгляд безучастный,Клубок из нитей веселый, красный…И глубже, и глубже покоев ряд,И в окна смотрит всё тот же сад,Зеленый, как мир; высокий, как ночь;Нежный, как отошедшая дочь…«Вернись, вернись. Нить не хочет тлеть.Дай мне спокойно умереть».3 июня 1905
«Не строй жилищ у речных излучин…»
Г. Чулкову
Не строй жилищ у речных излучин,Где шумной жизни заметен рост.Поверь, конец всегда однозвучен,Никому не понятен и торжественно прост.Твоя участь тиха, как рассказ вечерний,И душой одинокой ему покорись.Ты иди себе, молча, к какой хочешь вечерне,Где душа твоя просит, там молись.Кто придет к тебе, будь он, как ангел, светел,Ты прими его просто, будто видел во сне,И молчи без конца, чтоб никто не заметил,Кто сидел на скамье, промелькнул в окне.И никто не узнает, о чем молчанье,И о чем спокойных дум простота.Да. Она придет. Забелеет сиянье.Без вины прижмет к устам уста.Июнь 1905
«Потеха! Рокочет труба…»
Потеха! Рокочет труба,Кривляются белые рожи,И видит на флаге прохожийОгромную надпись: «Судьба».Палатка. Разбросаны карты.Гадалка, смуглее июльского дня,Бормочет, монетой звеня,Слова слаще звуков Моцарта.Кругом — возрастающий крик,Свистки и нечистые речи,И ярмарки гулу — далечеВ полях отвечает зеленый двойник.В палатке всё шепчет и шепчет,И скоро сливаются звуки,И быстрые смуглые рукиВпиваются крепче и крепче…Гаданье! Мгновенье! Мечта!..И, быстро поднявшись, презрительным жестомВстряхнула одеждой над про́клятым местом,Гадает… и шепчут уста.И вновь завывает труба,И в памяти пыльной взвиваются речи,И руки… и плечи…И быстрая надпись: «Судьба»!Июль 1905
Балаганчик
Вот открыт балаганчикДля веселых и славных детей,Смотрят девочка и мальчикНа дам, королей и чертей.И звучит эта адская музыка,Завывает унылый смычок.Страшный чорт ухватил карапузика,И стекает клюквенный сок.МальчикОн спасется от черного гневаМановением белой руки.Посмотри: огонькиПриближаются слева…Видишь факелы? видишь дымки?Это, верно, сама королева…ДевочкаАх, нет, зачем ты дразнишь меня?Это — адская свита…Королева — та ходит средь белого дня,Вся гирляндами роз перевита,И шлейф ее носит, мечами звеня,Вздыхающих рыцарей свита.Вдруг паяц перегнулся за рампуИ кричит: «Помогите!Истекаю я клюквенным соком!Забинтован тряпицей!На голове моей — картонный шлем!А в руке — деревянный меч!»Заплакали девочка и мальчик,И закрылся веселый балаганчик.Июль 1905
Поэт
Сидят у окошка с папой.Над берегом вьются галки.— Дождик, дождик! Скорей закапай!У меня есть зонтик на палке!— Там весна. А ты — зимняя пленница,Бедная девочка в розовом капоре…Видишь, море за окнами пенится?Полетим с тобой, девочка, за́ море.— А за морем есть мама? — Нет.— А где мама? — Умерла. — Что это значит?— Это значит: вон идет глупый поэт:Он вечно о чем-то плачет.— О чем? — О розовом капоре.— Так у него нет мамы?— Есть. Только ему нипочем:Ему хочется за́ море,Где живет Прекрасная Дама.— А эта Дама — добрая? — Да.— Так зачем же она не приходит?— Она не придет никогда:Она не ездит на пароходе.Подошла ночка,Кончился разговор папы с дочкой.Июль 1905
У моря
Стоит полукруг зари.Скоро солнце совсем уйдет.— Смотри, папа, смотри,Какой к нам корабль плывет!— Ах, дочка, лучше бы намУйти от берега прочь…Смотри: он несет по волнамНам светлым — темную ночь…— Нет, папа, взгляни разок,Какой на нем пестрый флаг!Ах, как его голос высок!Ах, как освещен маяк!— Дочка, то сирена поет.Берегись, пойдем-ка домой…Смотри: уж туман ползет:Корабль стал совсем голубой…Но дочка плачет навзрыд,Глубь морская ее мани́т,И хочет пуститься вплавь,Чтобы сон обратился в явь.Июль 1905
Моей матери («Тихо. И будет всё тише…»)
Тихо. И будет всё тише.Флаг бесполезный опущен.Только флюгарка на крышеСладко поет о грядущем.Ветром в полнебе раскинут,Дымом и солнцем взволнован,Бедный петух очарован,В синюю глубь опрокинут.В круге окна слуховогоЛик мой, как нимбом, украшен.Профиль лица восковогоПравилен, прост и нестрашен.Смолы пахучие жарки,Дали извечно туманны…Сладки мне песни флюгарки:Пой, петушок оловянный!Июль 1905
«Старость мертвая бродит вокруг…»
Старость мертвая бродит вокруг,В зеленях утонула дорожка.Я пилю наверху полукруг —Я пилю слуховое окошко.Чую дали — и капли смолыПроступают в сосновые жилки.Прорываются визги пилы,И летят золотые опилки.Вот последний свистящий раскол —И дощечка летит в неизвестность…В остром запахе тающих смолПодо мной распахнулась окрестность…Всё закатное небо — в дреме́,Удлиняются дольние тени,И на розовой гаснет кормеУплывающий кормщик весенний…Вот — мы с ним уплываем во тьму,И корабль исчезает летучий…Вот и кормщик — звездою падучей —До свиданья!.. летит за корму…Июль 1905
«В туманах, над сверканьем рос…»
В туманах, над сверканьем рос,Безжалостный, святой и мудрый,Я в старом парке дедов рос,И солнце золотило кудри.Не погасал лесной пожар,Но, гарью солнечной влекомый,Стрелой бросался я в угар,Целуя воздух незнакомый.И проходили сонмы лиц,Всегда чужих и вечно взрослых,Но я любил взлетанье птиц,И лодку, и на лодке весла.Я уплывал один в затонБездонной заводи и мутной,Где утлый остров окруженСтеною ельника уютной.И там в развесистую ельЯ доску клал и с нею реял,И таяла моя качель,И сонный ветер тихо веял.И было как на Рождестве,Когда игра давалась даром,А жизнь всходила синим паромК сусально-звездной синеве.Июль 1905
Осенняя воля
Выхожу я в путь, открытый взорам,Ветер гнет упругие кусты,Битый камень лег по косогорам,Желтой глины скудные пласты.Разгулялась осень в мокрых долах,Обнажила кладбища земли,Но густых рябин в проезжих селахКрасный цвет зареет издали́.Вот оно, мое веселье, пляшетИ звенит, звенит, в кустах пропав!И вдали, вдали призывно машетТвой узорный, твой цветной рукав.Кто взманил меня на путь знакомый,Усмехнулся мне в окно тюрьмы?Или — каменным путем влекомыйНищий, распевающий псалмы?Нет, иду я в путь никем не званый,И земля да будет мне легка!Буду слушать голос Руси пьяной,Отдыхать под крышей кабака.Запою ли про свою удачу,Как я молодость сгубил в хмелю…Над печалью нив твоих заплачу,Твой простор навеки полюблю…Много нас — свободных, юных, статных —Умирает не любя…Приюти ты в далях необъятных!Как и жить и плакать без тебя!Июль 1905. Рогачевское шоссе
«Не мани меня ты, воля…»
Не мани меня ты, воля, Не зови в поля!Пировать нам вместе, что ли, Матушка-земля?Кудри ветром растрепала Ты издалека,Но меня благословляла Белая рука…Я крестом касался персти, Целовал твой прах,Нам не жить с тобою вместе В радостных полях!Лишь на миг в воздушном мире Оглянусь, взгляну,Как земля в зеленом пире Празднует весну, —И пойду путем-дорогой, Тягостным путем —Жить с моей душой убогой Нищим бедняком.Июль 1905
«Оставь меня в моей дали́…»
Оставь меня в моей дали́,Я неизменен. Я невинен.Но темный берег так пустынен,А в море ходят корабли.Порою близок парус встречный,И зажигается мечта;И вот — над ширью бесконечнойДуша чудесным занята.Но даль пустынна и спокойна —И я всё тот же — у руля,И я пою, всё так же стройно,Мечту родного корабля.Оставь же парус воли бурнойЧужой, а не твоей судьбе:Еще не раз в тиши лазурнойЯ буду плакать о тебе.Август 1905
«Девушка пела в церковном хоре…»
Девушка пела в церковном хореО всех усталых в чужом краю,О всех кораблях, ушедших в море,О всех, забывших радость свою.Так пел ее голос, летящий в купол,И луч сиял на белом плече,И каждый из мрака смотрел и слушал,Как белое платье пело в луче.И всем казалось, что радость будет,Что в тихой заводи все корабли,Что на чужбине усталые людиСветлую жизнь себе обрели.И голос был сладок, и луч был тонок,И только высоко, у царских врат,Причастный тайнам, — плакал ребенокО том, что никто не придет назад.Август 1905
«В лапах косматых и страшных…»
В лапах косматых и страшныхКолдун укачал весну.Вспомнили дети о снах вчерашних,Отошли тихонько ко сну.Мама крестила рукой усталой,Никому не взглянула в глаза.На закате полоской алойПокатилась к земле слеза.«Мама, красивая мама, не плачь ты!Золотую птицу мы увидим во сне.Всю вчерашнюю ночь она пела с мачты,А корабль уплывал к весне.Он плыл и качался, плыл и качался,А бедный матросик смотрел на юг:Он друга оставил и в слезах надрывался, —Верно, есть у тебя печальный друг?»«Милая девочка, спи, не тревожься,Ты сегодня другое увидишь во сне.Ты к вчерашнему сну никогда не вернешься:Одно и то же снится лишь мне…»Август 1905
«Там, в ночной завывающей стуже…»
Там, в ночной завывающей стуже,В поле звезд отыскал я кольцо.Вот лицо возникает из кружев,Возникает из кружев лицо.Вот плывут ее вьюжные трели,Звезды светлые шлейфом влача,И взлетающий бубен метели,Бубенцами призывно бренча.С легким треском рассыпался веер, —Ах, что значит — не пить и не есть!Но в глазах, обращенных на север,Мне холодному — жгучая весть…И над мигом свивая покровы,Вся окутана звездами вьюг,Уплываешь ты в сумрак снеговый,Мой от века загаданный друг.Август 1905
«Утихает светлый ветер…»
Утихает светлый ветер,Наступает серый вечер,Ворон канул на сосну,Тронул сонную струну.В стороне чужой и темнойКак ты вспомнишь обо мне?О моей любови скромнойЗакручинишься ль во сне?Пусть душа твоя мгновенна —Над тобою неизменнаГордость юная твоя,Верность женская моя.Не гони летящий мимоПризрак легкий и простой,Если будешь, мой любимый,Счастлив с девушкой другой…Ну, так с богом! Вечер близок,Быстрый лёт касаток низок, Надвигается гроза, Ночь глядит в твои глаза.21 августа 1905
«В голубой далекой спаленке…»
В голубой далекой спаленкеТвой ребенок опочил.Тихо вылез карлик маленькийИ часы остановил.Всё, как было. Только страннаяВоцарилась тишина.И в окне твоем — туманнаяТолько улица страшна.Словно что-то недосказано,Что всегда звучит, всегда…Нить какая-то развязана,Сочетавшая года.И прошла ты, сонно-белая,Вдоль по комнатам одна.Опустила, вся несмелая,Штору синего окна.И потом, едва заметная,Тонкий полог подняла.И, как время безрассветная,Шевелясь, поникла мгла.Стало тихо в дальней спаленке —Синий сумрак и покой,Оттого, что карлик маленькийДержит маятник рукой.4 октября 1905
«Вот он — Христос — в цепях и розах…»
Евгению Иванову
Вот он — Христос — в цепях и розахЗа решеткой моей тюрьмы.Вот агнец кроткий в белых ризахПришел и смотрит в окно тюрьмы.В простом окладе синего небаЕго икона смотрит в окно.Убогий художник создал небо.Но лик и синее небо — одно.Единый, светлый, немного грустный —За ним восходит хлебный злак,На пригорке лежит огород капустный,И березки и елки бегут в овраг.И всё так близко и так далёко,Что, стоя рядом, достичь нельзя,И не постигнешь синего ока,Пока не станешь сам как стезя…Пока такой же нищий не будешь,Не ляжешь, истоптан, в глухой овраг,Обо всем не забудешь, и всего не разлюбишь,И не поблекнешь, как мертвый злак.10 октября 1905
«Так. Неизменно всё, как было…»
Так. Неизменно всё, как было.Я в старом ласковом бреду.Ты для меня остановилаВремен живую череду.И я пришел, плющом венчанный,Как в юности, — к истокам рек.И над водой, за мглой туманной, —Мне улыбнулся тот же брег.И те же явственные звукиМеня зовут из камыша.И те же матовые рукиПровидит вещая душа.Как будто время позабылоИ ничего не унесло,И неизменным сохранилоПевучей юности русло.И так же вечен я и мирен,Как был давно, в годину сна.И тяжким золотом кумиренМоя душа убелена.10 октября 1905
«Прискакала дикой степью…»
Прискакала дикой степьюНа вспенённом скакуне.«Долго ль будешь лязгать цепью?Выходи плясать ко мне!»Рукавом в окно мне машет,Красным криком зажжена,Так и манит, так и пляшет,И ласкает скакуна.«А, не хочешь! Ну, так с богом!»Пыль клубами завилась…По тропам и по дорогамВ чистом поле понеслась…Не меня ты любишь, Млада,Дикой вольности сестра!Любишь краденые клады,Полуночный свист костра!И в степях, среди тумана,Ты страшна своей красой —Разметавшейся у станаРыжей спутанной косой.31 октября 1905
Бред
Я знаю, ты близкая мне…Больному так нужен покой…Прильнувши к седой старине,Торжественно брежу во сне…С тобою, мой свет, говорю…Пьяни, весели меня, боль! —Ты мне обещаешь зарю?Нет, с этой свечой догорю!Так слушай, как память остра, —Недаром я в смертном бреду…Вчера еще были, вчераЗаветные лес и гора…Я Белую Деву искал —Ты слышишь? Ты веришь? Ты спишь?Я Древнюю Деву искал,И рог мой раскатом звучал.Вот иней мне кудри покрыл,Дыханье спирала зима…И ветер мне очи слепил,И рог мой неверно трубил…Но слушай, как слушал тогдаЯ голос пронзительных вьюг!Что было со мной в те года, —Тому не бывать никогда!..Я твердой стопою всхожу —О, слушай предсмертный завет!..В последний тебе расскажу:Я Белую Деву бужу!Вот спит Она в облаке мглыНа темной вершине скалы,И звонко взывают орлы,Свои расточая хвалы…Как странен мой траурный бред!То — бред обнищалой души…Ты — свет мой, единственный свет.Другой — в этом трауре нет.Уютны мне черные сны.В них память свежеет моя:В виденьях седой старины,Бывалой, знакомой страны…Мы были, — но мы отошли,И помню я звук похорон:Как гроб мой тяжелый несли,Как сыпались комья земли.4 ноября 1905
Сказка о петухе и старушке
Петуха упустила старушка,Золотого, как день, петуха!Не сама отворилась клетушка,Долго ль в зимнюю ночь до греха!И на белом узорном крылечкеПромелькнул золотой гребешок…А старуха спускается с печки,Всё не может найти посошок…Вот — ударило светом в оконце,Загорелся старушечий глаз…На дворе — словно яркое солнце,Деревенька стоит напоказ.Эх, какая беда приключилась,Впопыхах не нащупать клюки…Ишь, проклятая, где завалилась!..А у страха глаза велики:Вон стоит он в углу, озаренный,Из-под шапки таращит глаза…А на улице снежной и соннойСуматоха, возня, голоса…Прибежали к старухину дому,Захватили ведро, кто не глуп…А уж в кучке золы — незнакомыйРобко съежился маленький труп…Долго, бабушка, верно искала,Не сыскала ты свой посошок…Петушка своего потеряла,Ан, нашел тебя сам петушок!Зимний ветер гуляет и свищет,Всё играет с торчащей трубой…Мертвый глаз будто всё еще ищет,Где пропал петушок… золотой.А над кучкой золы разметенной,Где гулял и клевал петушок,То погаснет, то вспыхнет червонныйЗолотой, удалой гребешок.11 января 1906
«Милый брат! Завечерело…»
Милый брат! Завечерело.Чуть слышны колокола.Над равниной побелело —Сонноокая прошла.Проплыла она — и стала,Незаметная, близка.И опять нам, как бывало,Ноша тяжкая легка.Меж двумя стенами бораРедкий падает снежок.Перед нами — семафораЗеленеет огонек.Небо — в зареве лиловом,Свет лиловый на снегах,Словно мы — в пространстве новом,Словно — в новых временах.Одиноко вскрикнет птица,Отряхнув крылами ель,И засыплет нам ресницыБелоснежная метель…Издали́ — локомотиваПоступь тяжкая слышна…Скоро Финского заливаНам откроется страна.Ты поймешь, как в этом мореОблегчается душа,И какие гаснут зориЗа грядою камыша.Возвратясь, уютно ляжемПеред печкой на ковреИ тихонько перескажемВсё, что видели, сестре…Кончим. Тихо встанет с кресел,Молчалива и строга.Скажет каждому: «Будь весел.За окном лежат снега.»13 января 1906
«Ты придешь и обнимешь…»
Ты придешь и обнимешь.И в спокойной мглеМне лицо опрокинешьВстречу новой земле.В новом небе забудем,Что прошло, — навсегда.Тихо молвят люди:«Вот еще звезда».И, мерцая, задремлемНа туманный век,Посылая землямСреброзвездный снег.На груди из рая —Твой небесный цвет.Я пойму, мерцая,Твой спокойный свет.24 января 1906
«Мы подошли — и воды синие…»
Мы подошли — и воды синие,Как две расплеснутых стены.И вот — вдали белеет скиния,И дали мутные видны.Но уж над горными проваламиНа дымно блещущий утесТы не взбежишь, звеня кимвалами,В венке из диких красных роз.Так — и чудесным очарованы —Не избежим своей судьбы,И, в цепи новые закованы,Бредем, печальные рабы.25 января 1906
Вербочки
Мальчики да девочкиСвечечки да вербочки Понесли домой.Огонечки теплятся,Прохожие крестятся, И пахнет весной.Ветерок удаленький,Дождик, дождик маленький, Не задуй огня!В Воскресенье ВербноеЗавтра встану первая Для святого дня.1-10 февраля 1906
Иванова ночь
Мы выйдем в сад с тобою, скромной,И будем странствовать одни.Ты будешь за травою темнойИскать купальские огни.Я буду ждать с глубокой веройЧудес, желаемых тобой:Пусть вспыхнет папоротник серыйПод встрепенувшейся рукой.Ночь полыхнет зеленым светом, —Ведь с нею вместе вспыхнешь ты,Упоена в волше́бстве этомДвойной отравой красоты!Я буду ждать, любуясь втайне,Ночных желаний не будя.Твоих девичьих очертаний —Не бойся — не спугну, дитя!Но если ночь, встряхнув ветвями,Захочет в небе изнемочь,Я загляну в тебя глазамиТуманными, как эта ночь.И будет миг, когда ты снидешьЕще в иные небеса.И в новых небесах увидишьЛишь две звезды — мои глаза.Миг! В этом небе глаз упорныхТы вся отражена — смотри!И под навес ветвей узорныхПроникло таинство зари.12 февраля 1906
Сольвейг
Сергею Городецкому
Ибсен. «Пер Гюнт»
Со́львейг! Ты прибежала на лыжах ко мне,Улыбнулась пришедшей весне!Жил я в бедной и темной избушке моейМного дней, меж камней, без огней.Но веселый, зеленый твой глаз мне блеснул —Я топор широко размахнул!Я смеюсь и крушу вековую сосну,Я встречаю невесту — весну! Пусть над новой избой Будет свод голубой —Полно соснам скрывать синеву! Это небо — твое! Это небо — мое!Пусть недаром я гордым слыву! Жил в лесу, как во сне, Пел молитвы сосне,Надо мной распростершей красу. Ты пришла — и светло, Зимний сон разнесло,И весна загудела в лесу!Слышишь звонкий топор? Видишь радостный взор,На тебя устремленный в упор?Слышишь песню мою? Я крушу и поюПро весеннюю Со́львейг мою!Под моим топором, распевая хвалы,Раскачнулись в лазури стволы!Голос твой — он звончей песен старой сосны!Со́львейг! Песня зеленой весны!20 февраля 1906
«Ты был осыпан звездным цветом…»
Г. Гюнтеру
Ты был осыпан звездным цветомЕе торжественной весны,И были пышно над поэтомВосторг и горе сплетены.Открылось небо над тобою,Ты слушал пламенный хорал,День белый с ночью голубоюЗарею алой сочетал.Но в мирной безраздумной синиОчарованье доцвело,И вот — осталась нежность линийИ в нимбе пепельном чело.Склонясь на цвет полуувядший,Стремиться не устанешь ты,Но заглядишься, ангел падший,В двойные, нежные черты.И, может быть, в бреду ползучем,Межу не в силах обойти,Ты увенчаешься колючимВенцом запретного пути.Так, — не забудь в венце из терний,Кому молился в первый раз,Когда обманет свет вечернийРасширенных и светлых глаз.19 марта 1906
«Прошли года, но ты — всё та же…»
Я знал ее еще тогда,
В те баснословные года.
ТютчевПрошли года, но ты — всё та же:Строга, прекрасна и ясна;Лишь волосы немного глаже,И в них сверкает седина.А я — склонен над грудой книжной,Высокий, сгорбленный старик, —С одною думой непостижнойСмотрю на твой спокойный лик.Да. Нас года не изменили.Живем и дышим, как тогда,И, вспоминая, сохранилиТе баснословные года…Их светлый пепел — в длинной урне.Наш светлый дух — в лазурной мгле.И всё чудесней, всё лазурней —Дышать прошедшим на земле.30 мая 1906
Ангел-хранитель
Люблю Тебя, Ангел-Хранитель во мгле.Во мгле, что со мною всегда на земле.За то, что ты светлой невестой была,За то, что ты тайну мою отняла.За то, что связала нас тайна и ночь,Что ты мне сестра, и невеста, и дочь.За то, что нам долгая жизнь суждена,О, даже за то, что мы — муж и жена!За цепи мои и заклятья твои.За то, что над нами проклятье семьи.За то, что не любишь того, что люблю.За то, что о нищих и бедных скорблю.За то, что не можем согласно мы жить.За то, что хочу и не смею убить —Отмстить малодушным, кто жил без огня,Кто так унижал мой народ и меня!Кто запер свободных и сильных в тюрьму,Кто долго не верил огню моему.Кто хочет за деньги лишить меня дня,Собачью покорность купить у меня…За то, что я слаб и смириться готов,Что предки мои — поколенье рабов,И нежности ядом убита душа,И эта рука не поднимет ножа…Но люблю я тебя и за слабость мою,За горькую долю и силу твою.Что огнем сожжено и свинцом залито —Того разорвать не посмеет никто!С тобою смотрел я на эту зарю —С тобой в эту черную бездну смотрю.И двойственно нам приказанье судьбы:Мы вольные души! Мы злые рабы!Покорствуй! Дерзай! Не покинь! Отойди!Огонь или тьма — впереди?Кто кличет? Кто плачет? Куда мы идем?Вдвоем — неразрывно — навеки вдвоем!Воскреснем? Погибнем? Умрем?17 августа 1906
«Есть лучше и хуже меня…»
Есть лучше и хуже меня,И много людей и богов,И в каждом — метанье огня,И в каждом — печаль облаков.И каждый другого зажжетИ снова потушит костер,И каждый печально вздохнет,Взглянувши другому во взор…Да буду я — царь над собой,Со мною — да будет мой гнев,Чтоб видеть над бездной глухойЧерты ослепительных дев!Я сам свою жизнь сотворю,И сам свою жизнь погублю.Я буду смотреть на ЗарюЛишь с теми, кого полюблю.Сентябрь 1906
«Шлейф, забрызганный звезда́ми…»
Шлейф, забрызганный звезда́ми,Синий, синий, синий взор.Меж землей и небесамиВихрем поднятый костер.Жизнь и смерть в круженьи вечном,Вся — в шелках тугих —Ты — путям открыта млечным,Скрыта в тучах грозовых.Пали душные туманы.Гасни, гасни свет, пролейся мгла…Ты — рукою узкой, белой, страннойФакел-кубок в руки мне дала.Кубок-факел брошу в купол синий —Расплеснется млечный путь.Ты одна взойдешь над всей пустынейШлейф кометы развернуть.Дай серебряных коснуться складок,Равнодушным сердцем знать,Как мой путь страдальный сладок,Как легко и ясно умирать.Сентябрь 1906
Русь
Ты и во сне необычайна.Твоей одежды не коснусь.Дремлю — и за дремотой тайна,И в тайне — ты почиешь, Русь.Русь, опоясана рекамиИ дебрями окружена,С болотами и журавлями,И с мутным взором колдуна,Где разноликие народыИз края в край, из дола в долВедут ночные хороводыПод заревом горящих сел.Где ведуны с ворожеямиЧаруют злаки на полях,И ведьмы тешатся с чертямиВ дорожных снеговых столбах.Где буйно заметает вьюгаДо крыши — утлое жилье,И девушка на злого другаПод снегом точит лезвее.Где все пути и все распутьяЖивой клюкой измождены,И вихрь, свистящий в голых прутьях,Поет преданья старины…Так — я узнал в моей дремотеСтраны родимой нищету,И в лоскутах ее лохмотийДуши скрываю наготу.Тропу печальную, ночнуюЯ до погоста протоптал,И там, на кладбище ночуя,Подолгу песни распевал.И сам не понял, не измерил,Кому я песни посвятил,В какого бога страстно верил,Какую девушку любил.Живую душу укачала,Русь, на своих просторах, ты,И вот — она не запятналаПервоначальной чистоты.Дремлю — и за дремотой тайна,И в тайне почивает Русь,Она и в снах необычайна.Ее одежды не коснусь.24 сентября 1906
Сын и мать
Моей матери
Сын осеняется крестом.Сын покидает отчий дом.В песнях матери оставленнойЗолотая радость есть:Только б он пришел прославленный,Только б радость перенесть!Вот, в доспехе ослепительном,Слышно, ходит сын во мгле,Дух свой предал небожителям,Сердце — матери-земле.Петухи поют к заутрене,Ночь испуганно бежит.Хриплый рог туманов утреннихЗа спиной ее трубит.Поднялись над луговинамиКудри спутанные мхов,Метят взорами совинымиВ стаю легких облаков…Вот он, сын мой, в светлом облаке,В шлеме утренней зари!Сыплет он стрелами колкимиВ чернолесья, в пустыри!..Веет ветер очистительныйОт небесной синевы.Сын бросает меч губительный,Шлем снимает с головы.Точит грудь его пронзеннаяКровь и горние хвалы:Здравствуй, даль, освобожденнаяОт ночной туманной мглы!В сердце матери оставленнойЗолотая радость есть:Вот он, сын мой, окровавленный!Только б радость перенесть!Сын не забыл родную мать:Сын воротился умирать.4 октября 1906
«Нет имени тебе, мой дальний…»
Нет имени тебе, мой дальний.Вдали лежала мать, больна.Над ней склонялась всё печальнейЕе сиделка — тишина.Но счастье было безначальней,Чем тишина. Была весна.Ты подходил к стеклянной двериИ там стоял, в саду, маняМеня, задумчивую Мэри,Голубоокую меня.Я проходила тихой залойСквозь дрёму, шелесты и сны…И на балконе тень дрожалаЕе сиделки — тишины…Мгновенье — в зеркале старинномЯ видела себя, себя…И шелестила платьем длиннымПо ступеням — встречать тебя.И жали руку эти руки…И трепетала в них она…Но издали летели звуки:Там… задыхалась тишина,И миг еще — в оконной рамеЯ видела — уходишь ты…И в окна к бедной, бедной мамеС балкона кланялись цветы…К ней прилегла в опочивальнеЕе сиделка — тишина…Я здесь, в моей девичьей спальне,И рук не разомкнуть… одна…Нет имени тебе, весна.Нет имени тебе, мой дальний.Октябрь 1906
Угар
Заплетаем, расплетаемНити дьявольской Судьбы,Звуки ангельской трубы.Будем счастьем, будем раем,Только знайте: вы — рабы.Мы ребенку кудри чешем,Песни длинные поем,Поиграем и потешим —Будет маленьким царем,Царь повырастет потом…Вот ребенок засыпаетНа груди твоей, сестра…Слышишь, он во сне вздыхает, —Видит красный свет костра:На костер идти пора!Положи венок багряныйИз удушливых углейВ завитки его кудрей:Пусть он грезит в час румяный,Что на нем — венец царей…Пойте стройную стихиру:Царь отходит почивать!Песня носится по миру —Будут ангелы вздыхать,Над костром, кружа, рыдать,Тихо в сонной колыбелиУспокоился царек.Девы-сестры улетели —Сизый стелется дымок,Рдеет красный уголек.Октябрь 1906
Тишина цветет
Здесь тишина цветет и движетТяжелым кораблем души,И ветер, пес послушный, лижетЧуть при́гнутые камыши.Здесь в заводь праздную желаньеСвои приводит корабли.И сладко тихое незнаньеО дальних ропотах земли.Здесь легким образам и думамЯ отдаю стихи мои,И томным их встречают шумомРеки согласные струи.И, томно опустив ресницы,Вы, девушки, в стихах прочли,Как от страницы до страницыВ даль потянули журавли.И каждый звук был вам намекомИ несказа́нным каждый стих.И вы любили на широкомПросторе легких рифм моих.И каждая навек узналаИ не забудет никогда,Как обнимала, целовала,Как пела тихая вода.Октябрь 1906
«Так окрыленно, так напевно…»
Так окрыленно, так напевноЦаревна пела о весне.И я сказал: «Смотри, царевна,Ты будешь плакать обо мне».Но руки мне легли на плечи,И прозвучало: «Нет. Прости.Возьми свой меч. Готовься к сече.Я сохраню тебя в пути.Иди, иди, вернешься молодИ долгу верен своему.Я сохраню мой лед и холод,Замкнусь в хрустальном терему.И будет радость в долгих взорах,И тихо протекут года.Вкруг замка будет вечный шорох,Во рву — прозрачная вода…Да, я готова к поздней встрече,Навстречу руки протянуТебе, несущему из сечиНа острие копья — весну».Даль опустила синий пологНад замком, башней и тобой.Прости, царевна. Путь мой долог.Иду за огненной весной.Октябрь 1906
«Ты можешь по траве зеленой…»
Ты можешь по траве зеленой Всю церковь обойти,И сесть на паперти замшёной, И кружево плести.Ты можешь опустить ресницы, Когда я прохожу,Поправить кофточку из ситца, Когда я погляжу.Твои глаза еще невинны, Как цветик голубой,И эти косы слишком длинны Для шляпки городской.Но ты гуляешь с красным бантом И семячки лущишь,Телеграфисту с желтым кантом Букетики даришь.И потому — ты будешь рада Сквозь мокрую травуПрийти в туман чужого сада, Когда я позову.Октябрь 1906
«Ищу огней — огней попутных…»
Ищу огней — огней попутныхВ твой черный, ведовско́й предел.Меж темных заводей и мутныхОгромный месяц покраснел.Его двойник плывет над лесомИ скоро станет золотым.Тогда — простор болотным бесам,И водяным, и лесовым.Вертлявый бес верхушкой елиПроткнет небесный золотой,И долго будут петь свирели,И стадо звякать за рекой…И дальше путь, и месяц выше,И звезды меркнут в серебре.И тихо озарились крышиВ ночной деревне, на горе.Иду, и холодеют росы,И серебрятся о тебе,Всё о тебе, расплетшей косыДля друга тайного, в избе.Дай мне пахучих, душных зелийИ ядом сладким заморочь,Чтоб, раз вкусив твоих веселий,Навеки помнить эту ночь.Октябрь 1906
Проклятый колокол
Вёсны и зимы меняли убранство.Месяц по небу катился — зловещий фонарь.Вы, люди, рождались с желаньем скорей умереть, Страхом ночным обессилены.А над болотом — проклятый звонарьБил и будил колокольную медь. Звуки летели, как филины, В ночное пространство. Колокол самый блаженный, Самый большой и святой,Тот, что утром скликал прихожан,По ночам расточал эти звуки.Кто рассеет болотный туман,Хоронясь за ночной темнотой? Чьи качают проклятые руки Этот колокол пленный?В час угрюмого звона я былПод стеной, средь болотной травы, Я узнал тебя, черный звонарь, Но не мне укротить твою медь! Я в туманах бродил.Люди спали. О, люди! Пока не пробудитесь вы, —Месяц будет вам — красный, зловещий фонарь, Страшный колокол будет вам петь!7 ноября 1906
«О жизни, догоревшей в хоре…»
О жизни, догоревшей в хореНа темном клиросе твоем.О Деве с тайной в светлом взореНад осиянным алтарем.О томных девушках у двери,Где вечный сумрак и хвала.О дальной Мэри, светлой Мэри,В чьих взорах — свет, в чьих косах — мгла.Ты дремлешь, боже, на иконе,В дыму кадильниц голубых.Я пред тобою, на амвоне,Я — сумрак улиц городских.Со мной весна в твой храм вступила,Она со мной обручена.Я — голубой, как дым кадила,Она — туманная весна.И мы под сводом веем, веем,Мы стелемся над алтарем,Мы над народом чары деемИ Мэри светлую поем.И девушки у темной двери,На всех ступенях алтаря —Как засветлевшая от МэриПередзакатная заря.И чей-то душный, тонкий волосСкользит и веет вкруг лица,И на амвоне женский голосПоет о Мэри без конца.О розах над ее иконой,Где вечный сумрак и хвала,О деве дальней, благосклонной,В чьих взорах — свет, в чьих косах — мгла.Ноябрь 1906
«В синем небе, в темной глуби…»
В синем небе, в темной глубиНад собором — тишина.Мы одну и ту же любим,Легковейная весна.Как согласны мы мечтами,Благосклонная весна!Не шелками, не речамиПокорила нас она.Удивленными очамиМы с тобой покорены,Над округлыми плечамиКосы в узел сплетены.Эта девушка узналаЧары легкие весны,Мгла весенняя сплеталаЕй задумчивые сны.Опустила покрывало,Руки нежные сплела,Тонкой стан заколдовала,В храм вечерний привела,Обняла девичьи плечи,Поднялась в колокола,Погасила в храме свечи,Осенила купола,И за девушкой — далечеВ синих улицах — весна,Смолкли звоны, стихли речи,Кротко молится она…В синем небе, в темной глубиНад собором — тишина.Мы с тобой так нежно любим,Тиховейная весна!Ноябрь 1906
Балаган
Ну, старая кляча, пойдем
ломать своего Шекспира!
КинНад черной слякотью дорогиНе поднимается туман.Везут, покряхтывая, дрогиМой полинялый балаган.Лицо дневное АрлекинаЕще бледней, чем лик Пьеро.И в угол прячет КоломбинаЛохмотья, сшитые пестро…Тащитесь, траурные клячи!Актеры, правьте ремесло,Чтобы от истины ходячейВсем стало больно и светло!В тайник души проникла плесень,Но надо плакать, петь, идти,Чтоб в рай моих заморских песенОткрылись торные пути.Ноябрь 1906
«Твоя гроза меня умчала…»
Твоя гроза меня умчалаИ опрокинула меня.И надо мною тихо всталаСинь умирающего дня.Я на земле грозою смятыйИ опрокинутый лежу.И слышу дальние раскаты,И вижу радуги межу.Взойду по ней, по семицветнойИ незапятнанной стезе —С улыбкой тихой и приветнойСмотреть в глаза твоей грозе.Ноябрь 1906
«В час глухой разлуки с морем…»
В час глухой разлуки с морем,С тихо ропщущим прибоем,С отуманенною далью —Мы одни, с великим горем,Седины́ свои закроемБелым саваном — печалью.Протекут еще мгновенья,Канут в темные века.Будут новые виденья,Будет старая тоска.И, в печальный саван кроясь,Предаваясь тайно горю,Не увидим мы тогда, —Как горит твой млечный пояс!Как летит к родному морюСеребристая звезда!Ноябрь 1906
«Со́львейг! О, Со́львейг! О, Солнечный Путь!..»
Со́львейг! О, Со́львейг! О, Солнечный Путь!Дай мне вздохнуть, освежить мою грудь!В темных провалах, где дышит гроза,Вижу зеленые злые глаза.Ты ли глядишь, иль старуха — сова?Чьи раздаются во мраке слова?Чей ослепительный плащ на летуПуть открывает в твою высоту?Знаю — в горах распевают рога,Волей твоей зацветают луга.Дай отдохнуть на уступе скалы!Дай расколоть это зеркало мглы!Чтобы лохматые тролли, визжа,Вниз сорвались, как потоки дождя,Чтоб над омытой душой в вышинеДень золотой был всерадостен мне!Декабрь 1906
«В серебре росы трава…»
В серебре росы трава.Холодна ты, не жива.Слышишь нежные слова?Я склонился. Улыбнись.Я прошу тебя: очнись.Месяц залил светом высь.Вдалеке поют ручьи.Руки белые твои —Две холодные змеи.Шевельни смолистый злак.Ты открой твой мертвый зрак.Ты подай мне тихий знак.Декабрь 1906
Усталость
Кому назначен темный жребий,Над тем не властен хоровод.Он, как звезда, утонет в небе,И новая звезда взойдет.И краток путь средь долгой ночи,Друзья, близка ночная твердь!И даже рифмы нет корочеГлухой, крылатой рифмы: смерть.И есть ланит живая алость,Печаль свиданий и разлук…Но есть паденье, и усталость,И торжество предсмертных мук.14 февраля 1907
«Придут незаметные белые ночи…»
Придут незаметные белые ночи.И душу вытравят белым светом.И бессонные птицы выклюют очи.И буду ждать я с лицом воздетым,Я буду мертвый — с лицом подъятым.Придет, кто больше на свете любит:В мертвые губы меня поцелует,Закроет меня благовонным платом.Придут другие, разрыхлят глыбы,Зароют, — уйдут беспокойно прочь:Они обо мне помолиться могли бы,Да вот — помешала белая ночь!18 марта 1907
«Зачатый в ночь, я в ночь рожден…»
Зачатый в ночь, я в ночь рожден, И вскрикнул я, прозрев:Так тяжек матери был стон, Так черен ночи зев.Когда же сумрак поредел, Унылый день повлекКлубок однообразных дел, Безрадостный клубок.Что быть должно — то быть должно, Так пела с детских летШарманка в низкое окно, И вот — я стал поэт.Влюбленность расцвела в кудрях И в ранней грусти глаз.И был я в розовых цепях У женщин много раз.И всё, как быть должно, пошло: Любовь, стихи, тоска;Всё приняла в свое русло Спокойная река.Как ночь слепа, так я был слеп, И думал жить слепой…Но раз открыли темный склеп, Сказали: Бог с тобой.В ту ночь был белый ледоход, Разлив осенних вод.Я думал: «Вот, река идет». И я пошел вперед.В ту ночь река во мгле была, И в ночь и в темнотуТа — незнакомая — пришла И встала на мосту.Она была — живой костер Из снега и вина.Кто раз взглянул в желанный взор, Тот знает, кто она.И тихо за руку взяла И глянула в лицо.И маску белую дала И светлое кольцо.«Довольно жить, оставь слова, Я, как метель, звонка,Иною жизнию жива, Иным огнем ярка».Она зовет. Она мани́т. В снегах земля и твердь.Что́ мне поет? Что́ мне звенит? Иная жизнь? Глухая смерть?12 апреля 1907
«С каждой весною пути мои круче…»
С каждой весною пути мои круче, Мертвенней сумрак очей.С каждой весною ясней и певучей Таинства белых ночей.Месяц ладью опрокинул в последней Бледной могиле, — и вотСтертые лица и пьяные бредни… Карты… Цыганка поет.Смехом волнуемый черным и громким, Был у нас пламенный лик.Свет набежал. Промелькнули потемки. Вот он: бесстрастен и дик.Видишь, и мне наступила на горло, Душит красавица ночь…Краски последние смыла и стерла… Что ж? Если можешь, пророчь…Ласки мои неумелы и грубы. Ты же — нежнее, чем май.Что же? Целуй в помертвелые губы. Пояс печальный снимай.7 мая 1907
Девушке
Ты перед ним — что стебель гибкий,Он пред тобой — что лютый зверь.Не соблазняй его улыбкой,Молчи, когда стучится в дверь.А если он ворвется силой,За дверью стань и стереги:Успеешь — в горнице немилойСухие стены подожги.А если близок час позорный,Ты повернись лицом к углу,Свяжи узлом платок свой черныйИ в черный узел спрячь иглу.И пусть игла твоя вонзитсяВ ладони грубые, когдаВ его руках ты будешь биться,Крича от боли и стыда…И пусть в угаре страсти грубойОн не запомнит, сгоряча,Твои оттиснутые зубыГлубоким шрамом вдоль плеча!6 июня 1907
«Когда я создавал героя…»
Когда я создавал героя,Кремень дробя, пласты деля,Какого вечного покояБыла исполнена земля!Но в зацветающей лазуриУже боролись свет и тьма,Уже металась в синей буреОдежды яркая кайма…Щит ослепительно сверкучийСиял в разрыве синих туч,И светлый меч, пронзая тучи,Разил, как неуклонный луч…Еще не явлен лик чудесный,Но я провижу лик — зарю,И в очи молнии небеснойС чудесным трепетом смотрю!3 октября 1907
«Всюду ясность божия…»
Всюду ясность божия,Ясные поля,Девушки пригожие,Как сама земля.Только верить хочешь всё,Что на склоне летТы, душа, воротишьсяВ самый ясный свет.3 октября 1907
«Она пришла с заката…»
Она пришла с заката.Был плащ ее заколотЦветком нездешних стран.Звала меня куда-тоВ бесцельный зимний холодИ в северный туман.И был костер в полно́чи,И пламя языкамиЛизало небеса.Сияли ярко очи.И черными змея́миРаспуталась коса.И змеи окрутилиМой ум и дух высокийРаспяли на кресте.И в вихре снежной пылиЯ верен черноокойЗмеиной красоте.8 ноября 1907
«Я миновал закат багряный…»
Я миновал закат багряный,Ряды строений миновал,Вступил в обманы и туманы, —Огнями мне сверкнул вокзал…Я сдавлен давкой человечьей,Едва не оттеснен назад…И вот — ее глаза и плечи,И черных перьев водопад…Проходит в час определенный,За нею — карлик, шлейф влача…И я смотрю вослед, влюбленный,Как пленный раб — на палача…Она проходит — и не взглянет,Пренебрежением казня…И только карлик не устанетГлядеть с усмешкой на меня.Февраль 1908
«Твое лицо мне так знакомо…»
Твое лицо мне так знакомо,Как будто ты жила со мной.В гостях, на улице и домаЯ вижу тонкий профиль твой.Твои шаги звенят за мною,Куда я ни войду, ты там.Не ты ли легкою стопоюЗа мною ходишь по ночам?Не ты ль проскальзываешь мимо,Едва лишь в двери загляну,Полувоздушна и незрима,Подобна виденному сну?Я часто думаю, не ты лиСреди погоста, за гумном,Сидела, молча, на могилеВ платочке ситцевом своем?Я приближался — ты сидела,Я подошел — ты отошла,Спустилась к речке и запела…На голос твой колоколаОткликнулись вечерним звоном…И плакал я, и робко ждал…Но за вечерним перезвономТвой милый голос затихал…Еще мгновенье — нет ответа,Платок мелькает за рекой…Но знаю горестно, что где-тоЕще увидимся с тобой.1 августа 1908
Город (1904–1908)
Последний день
Ранним утром, когда люди ленились шевелитьсяСерый сон предчувствуя последних дней зимы,Пробудились в комнате мужчина и блудница,Медленно очнулись среди угарной тьмы.Утро копошилось. Безнадежно догорели свечи,Оплывший огарок маячил в оплывших глазах.За холодным окном дрожали женские плечи,Мужчина перед зеркалом расчесывал пробор в волосах.Но серое утро уже не обмануло:Сегодня была она, как смерть, бледна.Еще вечером у фонаря ее лицо блеснуло,В этой самой комнате была влюблена.Сегодня безобразно повисли складки рубашки,На всем был серый постылый налет.Углами торчала мебель, валялись окурки, бумажки,Всех ужасней в комнате был красный комод.И вдруг влетели звуки. Верба, раздувшая почки,Раскачнулась под ветром, осыпая снег.В церкви ударил колокол. Распахнулись форточки,И внизу стал слышен торопливый бег.Люди суетливо выбегали за ворота(Улицу скрывал дощатый забор).Мальчишки, женщины, дворники заметили что-то,Махали руками, чертя незнакомый узор.Бился колокол. Гудели крики, лай и ржанье.Там, на грязной улице, где люди собрались,Женщина-блудница — от ложа пьяного желанья —На коленях, в рубашке, поднимала руки ввысь…Высоко — над домами — в тумане снежной бури,На месте полуденных туч и полунощных звезд,Розовым зигзагом в разверстой лазуриТонкая рука распластала тонкий крест.3 февраля 1904
Пётр
Евг. Иванову
Он спит, пока закат румян.И сонно розовеют латы.И с тихим свистом сквозь туманГлядится Змей, копытом сжатый.Сойдут глухие вечера,Змей расклубится над домами.В руке протянутой ПетраЗапляшет факельное пламя.Зажгутся нити фонарей,Блеснут витрины и троттуары.В мерцаньи тусклых площадейПотянутся рядами пары.Плащами всех укроет мгла,Потонет взгляд в манящем взгляде.Пускай невинность из углаПротяжно молит о пощаде!Там, на скале, веселый царьВзмахнул зловонное кадило,И ризой городская гарьФонарь манящий облачила!Бегите все на зов! на лов!На перекрестки улиц лунных!Весь город полон голосовМужских — крикливых, женских — струнных!Он будет город свой беречь,И, заалев перед денницей,В руке простертой вспыхнет мечНад затихающей столицей.22 февраля 1904
Поединок
Дни и ночи я безволен,Жду чудес, дремлю без сна.В песнях дальних колоколенПробуждается весна.Чутко веет над столицейУгнетенного Петра.Вечерница льнет к деннице,Несказа́нней вечера.И зарей — очам усталымПредстоит, озарена,За прозрачным покрываломЛучезарная Жена…Вдруг летит с отвагой ратной —В бранном шлеме голова —Ясный, Кроткий, Златолатный,Кем возвысилась Москва!Ангел, Мученик, ПосланецПоднял звонкую трубу…Слышу ко́ней тяжкий танец,Вижу смертную борьбу…Светлый Муж ударил Деда!Белый — черного коня!..Пусть последняя победаДовершится без меня!..Я бегу на воздух вольный,Жаром битвы утомлен…Бейся, колокол раздольный,Разглашай весенний звон!Чуждый спорам, верный взорамДевы алых вечеров,Я опять иду дозоромВ тень узорных теремов:Не мелькнет ли луч в светлице?Не зажгутся ль терема?Не сойдет ли от божницыЛучезарная Сама?22 февраля 1904
Обман
В пустом переулке весенние водыБегут, бормочут, а девушка хохочет.Пьяный красный карлик не дает проходу,Пляшет, брызжет воду, платье мочит.Девушке страшно. Закрылась платочком.Темный вечер ближе. Солнце за трубой.Карлик прыгнул в лужицу красным комочком,Гонит струйку к струйке сморщенной рукой.Девушку мани́т и пугает отраженье.Издали мигнул одинокий фонарь.Красное солнце село за строенье.Хохот. Всплески. Брызги. Фабричная гарь.Будто издали невнятно доносятся звуки…Где-то каплет с крыши… где-то кашель старика…Безжизненно цепляются холодные руки…В расширенных глазах не видно зрачка…· · · · ·Как страшно! Как бездомно! Там, у забора,Легла некрасивым мокрым комком.Плачет, чтобы ночь протянулась не скоро —Стыдно возвратиться с дьявольским клеймом…Утро. Тучки. Дымы. Опрокинутые кадки.В светлых струйках весело пляшет синева.По улицам ставят красные рогатки.Шлепают солдатики: раз! два! раз! два!В переулке у мокрого забора над теломСпящей девушки — трясется, бормочет голова;Безобразный карлик занят делом:Спускает в ручеек башмаки: раз! два!Башмаки, крутясь, несутся по теченью,Стремительно обгоняет их красный колпак…Хохот. Всплески. Брызги. Еще мгновенье —Плывут собачьи уши, борода и красный фрак…Пронеслись, — и струйки шепчутся невнятно.Девушка медленно очнулась от сна:В глазах ее красно-голубые пятна.Блестки солнца. Струйки. Брызги. Весна.5 марта 1904
«Вечность бросила в город…»
Вечность бросила в город Оловянный закат.Край небесный распорот, Переулки гудят.Всё бессилье гаданья У меня на плечах.В окнах фабрик — преданья О разгульных ночах.Оловянные кровли — Всем безумным приют.В этот город торговли Небеса не сойдут.Этот воздух так гулок, Так заманчив обман.Уводи, переулок, В дымно-сизый туман…26 июня 1904
«Город в красные пределы…»
Город в красные пределыМертвый лик свой обратил,Серо-каменное телоКровью солнца окатил.Стены фабрик, стекла окон,Грязно-рыжее пальто,Развевающийся локон —Всё закатом залито.Блещут искристые гривыЗолотых, как жар, коней,Мчатся бешеные диваЖадных облачных грудей,Красный дворник плещет ведраС пьяно-алою водой,Пляшут огненные бедраПроститутки площадной,И на башне колокольнойВ гулкий пляс и медный зыкКажет колокол раздольныйОкровавленный язык.28 июня 1904
«Я жалобной рукой сжимаю свой костыль…»
Я жалобной рукой сжимаю свой костыль.Мой друг — влюблен в луну — живет ее обманом.Вот — третий на пути. О, милый друг мой, ты льВ измятом картузе над взором оловянным?И — трое мы бредем. Лежит пластами пыль.Всё пусто — здесь и там — под зноем неустанным.Заборы — как гроба. В канавах преет гниль.Всё, всё погребено в безлюдьи окаянном.Стучим. Печаль в домах. Покойники в гробах.Мы робко шепчем в дверь: «Не умер — спит ваш близкий…»Но старая, в чепце, наморщив лоб свой низкий,Кричит: «Ступайте прочь! Не оскорбляйте прах!»И дальше мы бредем. И видим в щели зданийСтаринную игру вечерних содроганий.3 июля 1904
Гимн
В пыльный город небесный кузнец прикатил Огневой переменчивый диск.И по улицам — словно бесчисленных пил Смех и скрежет и визг.Вот в окно, где спокойно текла Пыльно-серая мгла,Луч вонзился в прожженное сердце стекла, Как игла.Все испуганно пьяной толпой Покидают могилы домов…Вот — всем телом прижат под фабричной трубой Незнакомый с весельем разгульных часов…Он вонзился ногтями в кирпич В унизительной позе греха…Но небесный кузнец раздувает меха, И свистит раскаленный, пылающий бич.Вот — на груде горячих камней Распростерта не смевшая пасть…Грудь раскрыта — и бродит меж темных бровей Набежавшая страсть…Вот — монах, опустивший глаза, Торопливо идущий вперед…Но и тех, кто безумно обеты дает, Кто бесстрастные гимны поет, Настигает гроза!Всем раскрывшим пред солнцем тоскливую грудьНа распутьях, в подвалах, на башнях — хвала!Солнцу, дерзкому солнцу, пробившему путь, —Наши гимны, и песни, и сны — без числа!.. Золотая игла!Исполинским лучом пораженная мгла!Опаленным, сметенным, сожженным дотла — Хвала!27 августа 1904
«Поднимались из тьмы погребов…»
Поднимались из тьмы погребов.Уходили их головы в плечи.Тихо выросли шумы шагов,Словеса незнакомых наречий.Скоро прибыли то́лпы других,Волочили кирки и лопаты.Расползлись по камням мостовых,Из земли воздвигали палаты.Встала улица, серым полна,Заткалась паутинною пряжей.Шелестя, прибывала волна,Затрудняя проток экипажей.Скоро день глубоко отступил,В небе дальнем расставивший зори.А незримый поток шелестил,Проливаясь в наш город, как в море.Мы не стали искать и гадать:Пусть заменят нас новые люди!В тех же муках рождала их мать,Так же нежно кормила у груди…В пелене отходящего дняНам была эта участь понятна…Нам последний закат из огняСочетал и соткал свои пятна.Не стерег исступленный дракон,Не пылала под нами геенна.Затопили нас волны времен,И была наша участь — мгновенна.10 сентября 1904
«В высь изверженные дымы…»
В высь изверженные дымыЗастилали свет зари.Был театр окутан мглою.Ждали новой пантомимы,Над вечернею толпоюЗажигались фонари.Лица плыли и сменились,Утонули в темной массеПрибывающей толпы.Сквозь туман лучи дробились,И мерцали в дальней кассеЗолоченые гербы.Гулкий город, полный дрожи,Вырастал у входа в зал.Звуки бешено ломились…Но, взлетая к двери ложи,Рокот смутно замирал,Где поклонники толпились…В темном зале свет заёмныйМог мерцать и отдохнуть.В ложе — вещая сибилла,Облачась в убор нескромный,Черный веер распустила,Черным шелком оттенилаБледно-матовую грудь.Лишь в глазах таился вызов,Но в глаза вливался мрак…И от лож до темной сцены,С позолоченных карнизов,Отраженный, переменный —Свет мерцал в глазах зевак…Я покину сон угрюмый,Буду первый пред толпой:Взору смерти — взор ответный!Ты пьяна вечерней думой,Ты на очереди смертной:Встану в очередь с тобой!25 сентября 1904
«Блеснуло в глазах. Метнулось в мечте…»
Блеснуло в глазах. Метнулось в мечте.Прильнуло к дрожащему сердцу.Красный с ко́зел спрыгну́л — и на светлой чертеРаспахнул каретную дверцу.Нищий поднял дрожащий фонарь:Афиша на мокром столбе…Ступила на светлый троттуар,Исчезла в толпе.Луч дождливую мглу пронизал —Богиня вступила в склеп…Гори, маскарадный зал!Здесь нищий во мгле ослеп.Сентябрь 1904
«День поблек, изящный и невинный…»
День поблек, изящный и невинный,Вечер заглянул сквозь кружева. И над книгою старинной Закружилась голова.Встала в легкой полутени, Заструилась вдоль перил…В голубых сетях растений Кто-то медленный скользил.Тихо дрогнула портьера.Принимала комната шаги Голубого кавалера И слуги.Услыхала об убийстве —Покачнулась — умерла.Уронила матовые кисти В зеркала.24 декабря 1904
«В кабаках, в переулках, в извивах…»
В кабаках, в переулках, в извивах,В электрическом сне наявуЯ искал бесконечно красивыхИ бессмертно влюбленных в молву.Были улицы пьяны от криков.Были солнца в сверканьи витрин.Красота этих женственных ликов!Эти гордые взоры мужчин!Это были цари — не скитальцы!Я спросил старика у стены:«Ты украсил их тонкие пальцыЖемчугами несметной цены?Ты им дал разноцветные шубки?Ты зажег их снопами лучей?Ты раскрасил пунцовые губки,Синеватые дуги бровей?»Но старик ничего не ответил,Отходя за толпою мечтать.Я остался, таинственно светел,Эту музыку блеска впивать…А они проходили всё мимо,Смутно каждая в сердце тая,Чтоб навеки, ни с кем не сравнимой,Отлететь в голубые края.И мелькала за парою пара…Ждал я светлого ангела к нам,Чтобы здесь, в ликованьи троттуара,Он одну приобщил небесам…А вверху — на уступе опасном —Тихо съежившись, карлик приник,И казался нам знаменем краснымРаспластавшийся в небе язык.Декабрь 1904
«Барка жизни встала…»
Барка жизни всталаНа большой мели.Громкий крик рабочихСлышен издали.Песни и тревогаНа пустой реке.Входит кто-то сильныйВ сером армяке.Руль дощатый сдвинул,Парус распустилИ багор закинул,Грудью надавил.Тихо повернуласьКрасная корма,Побежали мимоПестрые дома.Вот они далёко,Весело плывут.Только нас с собою,Верно, не возьмут!Декабрь 1904
«Улица, улица……»
Улица, улица…Тени беззвучно спешащихТело продать,И забвенье купить,И опять погрузитьсяВ сонное озеро города — зимнего холода…Спите. Забудьте слова лучезарных.О, если б не было в окнахСветов мерцающих!Штор и пунцовых цветочков!Лиц, наклоненных над скудной работой!Всё тихо.Луна поднялась.И облачных перьев рядыРазбежались далёко.Январь 1905
Повесть
Г. Чулкову
В окнах, занавешенных сетью мокрой пыли,Темный профиль женщины наклонился вниз.Серые прохожие усердно проносилиГруз вечерних сплетен, усталых стертых лиц.Прямо перед окнами — светлый и упорный —Каждому прохожему бросал лучи фонарь.И в дождливой сети — не белой, не черной —Каждый скрывался — не молод и не стар.Были как виденья неживой столицы —Случайно, нечаянно вступающие в луч.Исчезали спины, возникали лица,Робкие, покорные унынью низких туч.И — нежданно резко — раздались проклятья,Будто рассекая полосу дождя:С головой открытой — кто-то в красном платьеПоднимал на воздух малое дитя…Светлый и упорный, луч упал бессменный —И мгновенно женщина, ночных веселий дочь,Бешено ударилась головой о стену,С криком исступленья, уронив ребенка в ночь…И столпились серые виденья мокрой скуки.Кто-то громко ахал, качая головой.А она лежала на спине, раскинув руки,В грязно-красном платье, на кровавой мостовой.Но из глаз открытых — взор упорно-дерзкийВсё искал кого-то в верхних этажах…И нашел — и встретился в окне у занавескиС взором темной женщины в узорных кружевах.Встретились и замерли в беззвучном вопле взоры,И мгновенье длилось… Улица ждала…Но через мгновенье наверху упали шторы,А внизу — в глазах открытых — сила умерла…Умерла — и вновь в дождливой сети тонкойЗычные, нестройные звучали голоса.Кто-то поднял на́ руки кричащего ребенкаИ, крестясь, украдкой утирал глаза…Но вверху сомнительно молчали стекла окон.Плотно-белый занавес пустел в сетях дождя.Кто-то гладил бережно ребенку мокрый локон.Уходил тихонько. И плакал, уходя.Январь 1905
«Иду — и всё мимолетно…»
Иду — и всё мимолетно.Вечереет — и газ зажгли.Музыка ведет бесповоротно,Куда глядят глаза мои.Они глядят в по́дворотни,Где шарманщик вздыхал над тенью своей…Не встречу ли оборотня?Не увижу ли красной подруги моей?Смотрю и смотрю внимательно,Может быть, слишком упорно еще…И — внезапно — тенью гадательной —Вольная дева в огненном плаще!..В огненном! Выйди за поворот:На глазах твоих повязка лежит еще…И она тебя кольцом неразлучным сожметВ змеином ло́говище.9 марта 1905
Песенка («Она поет в печной трубе…»)
Она поет в печной трубе.Ее веселый голос тонок.Мгла опочила на тебе.За дверью плачет твой ребенок.Весна, весна! Как воздух пуст!Как вечер непомерно скуден!Вон — тощей вербы голый куст —Унылый призрак долгих буден.Вот вечер кутает окноСплошными белыми тенями.Мое лицо освещеноТвоими страшными глазами.Но не боюсь смотреть в упор,В душе — бездумность и беспечность!Там — вихрем разметен костер,Но искры улетели в вечность…Глаза горят, как две свечи,О чем она тоскует звонко?Поймем. Не то пронзят ребенкаБезумных глаз твоих мечи.9 апреля 1905
Легенда
Господь, ты слышишь? Господь, простишь ли? —Весна плыла высоко в синеве.На глухую улицу в полночь вышлиВеселые девушки. Было — две.Но Третий за ними — за ними следомМелькал, неслышный, в луче фонаря.Он был неведом… одной неведом:Ей казалось… казалось, близка заря.Но синей и синее полночь мерцала,Тая, млея, сгорая полношумной весной.И одна сказала… «Ты слышишь? — сказала. —О, как страшно, подруга… быть с тобой».И была эта девушка в белом… в белом,А другая — в черном… Твоя ли дочь?И одна — дрожала слабеньким телом,А другая — смеялась, бежала в ночь…Ты слышишь, господи? Сжалься! О, сжалься!Другая, смеясь, убежала прочь…И на улице мертвой, пустынной остались…Остались… Третий, она и ночь.Но, казалось, близко… Казалось, близкоТрепетно бродит, чуть белеет заря…Но синий полог упал так низкоИ задернул последний свет фонаря.Был синий полог. Был сумрак долог.И ночь прошла мимо них, пьяна.И когда в траве заблестел осколок,Она осталась совсем одна.И первых лучей протянулись нити,И слабые руки схватили нить…Но уж город, гудя чредою событий,Где-то там, далеко, начал жить…Был любовный напиток — в красной пачке кредиток,И заря испугалась. Но рукою СудьбыКто-то городу дал непомерный избыток,И отравленной пыли полетели столбы.Подходили соседи и шептались докучно.Дымно-сизый старик оперся́ на костыль —И кругом стало душно… А в полях однозвучноХохотал Невидимка — и разбрасывал пыль.В этом огненном смерче обняла она крепчеПыльно-грязной земли раскаленную печь…Боже правый! Соделай, чтобы твердь стала легче!Отврати твой разящий и карающий меч!И откликнулось небо: среди пыли и давкиПоявился архангел с убеленной рукой:Всем казалось — он вышел из маленькой лавки,И казалось, что был он — перепачкан мукой…Но уж твердь разрывало. И земля отдыхала.Под дождем умолкала песня дальних колес…И толпа грохотала. И гроза хохотала.Ангел белую девушку в дом свой унес.15 апреля 1905
«Я вам поведал неземное…»
Я вам поведал неземное.Я всё сковал в воздушной мгле.В ладье — топор. В мечте — герои.Так я причаливал к земле.Скамья ладьи красна от кровиМоей растерзанной мечты,Но в каждом доме, в каждом кровеИщу отважной красоты.Я вижу: ваши девы слепы,У юношей безогнен взор.Назад! Во мглу! В глухие склепы!Вам нужен бич, а не топор!И скоро я расстанусь с вами,И вы увидите меняВон там, за дымными горами,Летящим в облаке огня!16 апреля 1905
Невидимка
Веселье в ночном кабаке.Над городом синяя дымка.Под красной зарей вдалекеГуляет в полях Невидимка.Танцует над топью болот,Кольцом окружающих домы,Протяжно зовет и поетНа голос, на голос знакомый.Вам сладко вздыхать о любви,Слепые, продажные твари?Кто небо запачкал в крови?Кто вывесил красный фонарик?И воет, как брошенный пес,Мяучит, как сладкая кошка,Пучки вечереющих розШвыряет блудницам в окошко…И ломится в черный притонВатага веселых и пьяных,И каждый во мглу увлеченТолпой проституток румяных…В тени гробовой фонари,Смолкает над городом грохот…На красной полоске зариБеззвучный качается хохот…Вечерняя надпись пьянаНад дверью, отво́ренной в лавку…Вмешалась в безумную давкуС расплеснутой чашей винаНа Звере Багряном — Жена.16 апреля 1905
Митинг
Он говорил умно и резко, И тусклые зрачки Метали прямо и без блескаСлепые огоньки. А снизу устремлялись взорыОт многих тысяч глаз, И он не чувствовал, что скороПробьет последний час. Его движенья были верны,И голос был суров, И борода качалась мерноВ такт запыленных слов. И серый, как ночные своды,Он знал всему предел. Цепями тягостной свободыУверенно гремел. Но те, внизу, не понималиНи чисел, ни имен, И знаком долга и печалиНикто не заклеймен.И тихий ропот поднял руку, И дрогнули огни.Пронесся шум, подобный звуку Упавшей головни.Как будто свет из мрака брызнул, Как будто был намек…Толпа проснулась. Дико взвизгнул Пронзительный свисток.И в звоны стекол перебитых Ворвался стон глухой,И человек упал на плиты С разбитой головой.Не знаю, кто ударом камня Убил его в толпе,И струйка крови, помню ясно, Осталась на столбе.Еще свистки ломали воздух, И крик еще стоял,А он уж лег на вечный отдых У входа в шумный зал…Но огонек блеснул у входа… Другие огоньки…И звонко брякнули у свода Взведенные курки.И промелькнуло в беглом свете, Как человек лежал,И как солдат ружье над мертвым Наперевес держал.Черты лица бледней казались От черной бороды,Солдаты, молча, собирались И строились в ряды.И в тишине, внезапно вставшей, Был светел круг лица,Был тихий ангел пролетавший, И радость — без конца.И были строги и спокойны Открытые зрачки,Над ними вытянулись стройно Блестящие штыки.Как будто, спрятанный у входа За черной пастью дул,Ночным дыханием свободы Уверенно вздохнул.10 октября 1905
«Вися над городом всемирным…»
Вися над городом всемирным,В пыли прошедшей заточен,Еще монарха в утре лирномСамодержавный клонит сон.И предок царственно-чугунныйВсё так же бредит на змее,И голос черни многострунныйЕще не властен на Неве.Уже на до́мах веют флаги,Готовы новые птенцы,Но тихи струи невской влаги,И слепы темные дворцы.И если лик свободы явлен,То прежде явлен лик змеи,И ни один сустав не сдавленСверкнувших колец чешуи.18 октября 1905
«Еще прекрасно серое небо…»
Еще прекрасно серое небо,Еще безнадежна серая даль.Еще несчастных, просящих хлеба,Никому не жаль, никому не жаль!И над заливами голос черниПропал, развеялся в невском сне.И дикие вопли: «Свергни! О, свергни!»Не будят жалости в сонной волне…И в небе сером холодные светыОдели Зимний дворец царя,И латник в черном не даст ответа,Статуя на кровле Зимнего дворцаПока не застигнет его заря.Тогда, алея над водной бездной,Пусть он угрюмей опустит меч,Чтоб с дикой чернью в борьбе бесполезнойЗа древнюю сказку мертвым лечь…18 октября 1905
«Ты проходишь без улыбки…»
Ты проходишь без улыбки,Опустившая ресницы,И во мраке над соборомЗолотятся купола.Как лицо твое похожеНа вечерних богородиц,Опускающих ресницы,Пропадающих во мгле…Но с тобой идет кудрявыйКроткий мальчик в белой шапке,Ты ведешь его за ручку,Не даешь ему упасть.Я стою в тени портала,Там, где дует резкий ветер,Застилающий слезамиНапряженные глаза.Я хочу внезапно выйтиИ воскликнуть: «Богоматерь!Для чего в мой черный городТы Младенца привела?»Но язык бессилен крикнуть.Ты проходишь. За тобоюНад священными следамиПочивает синий мрак.И смотрю я, вспоминая,Как опущены ресницы,Как твой мальчик в белой шапкеУлыбнулся на тебя.29 октября 1905
Перстень-страданье
Шел я по улице, горем убитый.Юность моя, как печальная ночь,Бледным лучом упадала на плиты,Гасла, плелась, и шарахалась прочь.Горькие думы — лохмотья печалей —Нагло просили на чай, на ночлег,И пропадали средь уличных далей,За вереницей зловонных телег.Господи боже! Уж утро клубится,Где, да и как этот день проживу?..Узкие окна. За ними — девица.Тонкие пальцы легли на канву.Локоны пали на нежные ткани —Верно, работала ночь напролет…Щеки бледны от бессонных мечтаний,И замирающий голос поет:«Что́ я сумела, когда полюбила?Бросила мать и ушла от отца…Вот я с тобою, мой милый, мой милый…Перстень-Страданье нам свяжет сердца.Что́ я могу? Своей алой кровьюНежность мою для тебя украшать…Верностью женской, вечной любовьюПерстень-Страданье тебе сковать».30 октября 1905
Сытые
Они давно меня томили:В разгаре девственной мечтыОни скучали, и не жили,И мяли белые цветы.И вот — в столовых и гостиных,Над грудой рюмок, дам, старух,Над скукой их обедов чинных —Свет электрический потух.К чему-то вносят, ставят свечи,На лицах — желтые круги,Шипят пергаментные речи,С трудом шевелятся мозги.Так — негодует всё, что сыто,Тоскует сытость важных чрев:Ведь опрокинуто корыто,Встревожен их прогнивший хлев!Теперь им выпал скудный жребий:Их дом стоит неосвещен,И жгут им слух мольбы о хлебеИ красный смех чужих знамен!Пусть доживут свой век привычно —Нам жаль их сытость разрушать.Лишь чистым детям — неприличноИх старой скуке подражать.10 ноября 1905
«Лазурью бледной месяц плыл…»
Лазурью бледной месяц плылИзогнутым перстом.У всех, к кому я приходил,Был алый рот крестом.Оскал зубов являл печаль,И за венцом волосКачалась мерно комнат даль,Где властвовал хаос.У женщин взор был тускл и туп,И страшен был их взор:Я знал, что судороги губОткрыли их позор,Что пили ночь и забытье,Но день их опалил…Как страшно мирное жильеДля тех, кто изменил!Им смутно помнились шаги,Падений тайный страх,И плыли красные кругиВ измученных глазах.Меня сжимал, как змей, диван,Пытливый гость — я знал,Что комнат бархатный туманМне душу отравлял.Но, душу нежную губя,В себя вонзая нож,Я в муках узнавал тебя,Блистательная ложь!О, запах пламенный духов!О, шелестящий миг!О, речи магов и волхвов!Пергамент желтых книг!Ты, безымянная! ВолхваНеведомая дочь!Ты нашептала мне слова,Свивающие ночь.Январь 1906
«Твое лицо бледней, чем было…»
Твое лицо бледней, чем былоВ тот день, когда я подал знак,Когда, замедлив, торопилаТы легкий, предвечерний шаг.Вот я стою, всему покорный,У немерцающей стены.Что́ сердце? Свиток чудотворный,Где страсть и горе сочтены!Поверь, мы оба небо знали:Звездой кровавой ты текла,Я измерял твой путь в печали,Когда ты падать начала.Мы знали знаньем несказа́ннымОдну и ту же высотуИ вместе пали за туманом,Чертя уклонную черту.Но я нашел тебя и встретилВ неосвещенных воротах,И этот взор — не меньше светел,Чем был в туманных высотах!Комета! Я прочел в светилахВсю повесть раннюю твою,И лживый блеск созвездий милыхПод черным шелком узнаю!Ты путь свершаешь предо мною,Уходишь в тени, как тогда,И то же небо за тобою,И шлейф влачишь, как та звезда!Не медли, в темных те́нях кроясь,Не бойся вспомнить и взглянуть.Серебряный твой узкий пояс —Сужденный магу млечный путь.Март 1906
Незнакомка
По вечерам над ресторанамиГорячий воздух дик и глух,И правит окриками пьянымиВесенний и тлетворный дух.Вдали, над пылью переулочной,Над скукой загородных дач,Чуть золотится крендель булочной,И раздается детский плач.И каждый вечер, за шлагбаумами,Заламывая котелки,Среди канав гуляют с дамамиИспытанные остряки.Над озером скрипят уключины,И раздается женский визг,А в небе, ко всему приученный,Бессмысленно кривится диск.И каждый вечер друг единственныйВ моем стакане отраженИ влагой терпкой и таинственной,Как я, смирён и оглушен.А рядом у соседних столиковЛакеи сонные торчат,И пьяницы с глазами кроликов«In vino veritas!»[2] кричат.И каждый вечер, в час назначенный(Иль это только снится мне?),Девичий стан, шелками схваченный,В туманном движется окне.И медленно, пройдя меж пьяными,Всегда без спутников, одна,Дыша духами и туманами,Она садится у окна.И веют древними поверьямиЕе упругие шелка,И шляпа с траурными перьями,И в кольцах узкая рука.И странной близостью закованный,Смотрю за темную вуаль,И вижу берег очарованныйИ очарованную даль.Глухие тайны мне поручены,Мне чье-то солнце вручено,И все души моей излучиныПронзило терпкое вино.И перья страуса склоненныеВ моем качаются мозгу,И очи синие бездонныеЦветут на дальнем берегу.В моей душе лежит сокровище,И ключ поручен только мне!Ты право, пьяное чудовище!Я знаю: истина в вине.24 апреля 1906. Озерки
«Там дамы щеголяют модами…»
Там дамы щеголяют модами,Там всякий лицеист остер —Над скукой дач, над огородами,Над пылью солнечных озер.Туда мани́т перстами алымиИ дачников волнует зряНад запыленными вокзаламиНедостижимая заря.Там, где скучаю так мучительно,Ко мне приходит иногдаОна — бесстыдно упоительнаИ унизительно горда.За толстыми пивными кружками,За сном привычной суетыСквозит вуаль, покрытый мушками,Глаза и мелкие черты.Чего же жду я, очарованныйМоей счастливою звездой,И оглушенный и взволнованныйВином, зарею и тобой?Вздыхая древними поверьями,Шелками черными шумна,Под шлемом с траурными перьямиИ ты вином оглушена?Средь этой пошлости таинственной,Скажи, что́ делать мне с тобой —Недостижимой и единственной,Как вечер дымно-голубой?Апрель 1906 — 28 апреля 1911
«Передвечернею порою…»
Передвечернею пороюСходил я в сумерки с горы,И вот передо мной — за мглою —Черты печальные сестры.Она идет неслышным шагом.За нею шевели́тся мгла,И по долинам, по оврагамВздыхают груди без числа.«Сестра, откуда в дождь и холодИдешь с печальною толпой,Кого бичами выгнал голодВ могилы жизни кочевой?»Вот подошла, остановиласьИ факел подняла во мгле,И тихим светом озарилосьВсё, что незримо на земле.И там, в канавах придорожных,Я, содрогаясь, разгляделЧерты мучений невозможныхИ корчи ослабевших тел.И вновь опущен факел душный,И, улыбаясь мне, прошла —Такой же дымной и воздушной,Как окружающая мгла.Но я запомнил эти лицаИ тишину пустых орбит,И обреченных вереницаПередо мной всегда стоит.Сентябрь 1906
Холодный день
Мы встретились с тобою в храмеИ жили в радостном саду,Но вот зловонными дворамиПошли к проклятью и труду.Мы миновали все воротаИ в каждом видели окне,Как тяжело лежит работаНа каждой согнутой спине.И вот пошли туда, где будемМы жить под низким потолком,Где прокляли друг друга люди,Убитые своим трудом.Стараясь не запачкать платья,Ты шла меж спящих на полу;Но самый сон их был проклятье,Вон там — в заплеванном углу…Ты обернулась, заглянулаДоверчиво в мои глаза…И на щеке моей блеснула,Скатилась пьяная слеза.Нет! Счастье — праздная забота,Ведь молодость давно прошла.Нам скоротает век работа,Мне — молоток, тебе — игла.Сиди, да шей, смотри в окошко,Людей повсюду гонит труд,А те, кому трудней немножко,Те песни длинные поют.Я близ тебя работать стану,Авось, ты не припомнишь мне,Что я увидел дно стакана,Топя отчаянье в вине.Сентябрь 1906
В октябре
Открыл окно. Какая хмурая Столица в октябре!Забитая лошадка бурая Гуляет на дворе.Снежинка легкою пушинкою Порхает на ветру,И елка слабенькой вершинкою Мотает на юру.Жилось легко, жилось и молодо — Прошла моя пора.Вон — мальчик, посинев от холода, Дрожит среди двора.Всё, всё по старому, бывалому, И будет как всегда:Лошадке и мальчишке малому Не сладки холода.Да и меня без всяких поводов Загнали на чердак.Никто моих не слушал доводов, И вышел мой табак.А всё хочу свободной волею Свободного житья,Хоть нет звезды счастливой более С тех пор, как за́пил я!Давно звезда в стакан мой канула, — Ужели навсегда?..И вот душа опять воспрянула: Со мной моя звезда!Вот, вот — в глазах плывет манящая, Качается в окне…И жизнь начнется настоящая, И крылья будут мне!И даже всё мое имущество С собою захвачу!Познал, познал свое могущество!.. Вот вскрикнул… и лечу!Лечу, лечу к мальчишке малому, Средь вихря и огня…Всё, всё по старому, бывалому, Да только — без меня!Октябрь 1906
«К вечеру вышло тихое солнце…»
К вечеру вышло тихое солнце,И ветер понес дымки́ из труб.Хорошо прислониться к дверному косякуПосле ночной попойки моей.Многое миновалосьИ много будет еще,Но никогда не перестанет радоваться сердцеТихою радостьюО том, что вы придете,Сядете на этом старом диванеИ скажете простые словаПри тихом вечернем солнце,После моей ночной попойки.Я люблю ваше тонкое имя,Ваши руки и плечиИ черный платок.Октябрь 1906
«Ночь. Город угомонился…»
Ночь. Город угомонился.За большим окномТихо и торжественно,Как будто человек умирает.Но там стоит просто грустный,Расстроенный неудачей,С открытым воротом,И смотрит на звезды.«Звезды, звезды,Расскажите причину грусти!»И на звезды смотрит.«Звезды, звезды,Откуда такая тоска?»И звезды рассказывают.Всё рассказывают звезды.Октябрь 1906
«Я в четырех стенах — убитый…»
Я в четырех стенах — убитый Земной заботой и нуждой.А в небе — золотом расшитый Наряд бледнеет голубой.Как сладко, и светло, и больно, Мой голубой, далекий брат!Душа в слезах, — она довольна И благодарна за наряд.Она — такой же голубою Могла бы стать, как в небе — ты,Не удрученный тяготою Дух глубины и высоты.Но и в стенах — моя отрада Лазурию твоей гореть,И думать, что близка награда, Что суждено мне умереть…И в бледном небе — тихим дымом Голубоватый дух певцаСмешается с тобой, родимым, На лоне Строгого Отца.Октябрь 1906
Окна во двор
Одна мне осталась надежда:Смотреться в колодезь двора.Светает. Белеет одеждаВ рассеянном свете утра.Я слышу — старинные речиПроснулись глубоко на дне.Вон теплятся желтые свечи,Забытые в чьем-то окне.Голодная кошка прижаласьУ жолоба утренних крыш.Заплакать — одно мне осталось,И слушать, как мирно ты спишь.Ты спишь, а на улице тихо,И я умираю с тоски,И злое, голодное ЛихоУпорно стучится в виски…Эй, малый, взгляни мне в оконце!..Да нет, не заглянешь — пройдешь…Совсем я на зимнее солнце,На глупое солнце похож.Октябрь 1906
«Хожу, брожу понурый…»
Хожу, брожу понурый,Один в своей норе.Придет шарманщик хмурый,Заплачет на дворе…О той свободной доле,Что мне не суждена,О том, что ветер в поле,А на дворе — весна.А мне — какой дело?Брожу один, забыт.И свечка догорела,И маятник стучит.Одна, одна надеждаВон там, в ее окне.Светла ее одежда,Она придет ко мне.А я, нахмурив брови,Ей в сотый передам,Как много портил кровиЗнакомым и друзьям.Опять нам будет сладко,И тихо, и тепло…В углу горит лампадка,На сердце отлегло…Зачем она приходитСо мною говорить?Зачем в иглу проводитВеселенькую нить?Зачем она роняетВеселые слова?Зачем лицо склоняетИ прячет в кружева?Как холодно и тесно,Когда ее здесь нет!Как долго неизвестно,Блеснет ли в окнах свет…Лицо мое белее,Чем белая стена…Опять, опять сробею,Когда придет она…Ведь нечего боятьсяИ нечего терять…Но надо ли сказаться?Но можно ли сказать?И что́ ей молвить — нежной?Что сердце расцвело?Что ветер веет снежный?Что в комнате светло?7 декабря 1906
Пожар
Понеслись, блеснули в очи Огневые языки,Золотые брызги ночи, Городские мотыльки.Зданье дымом затянуло, То́лпы темные текут…Но вдали несутся гулы, Светы новые бегут…Крики брошены горстями Золотых монет.Над вспененными конями Факел стелет красный свет.И, крутя живые спицы, Мчатся вихрем колесницы,Впереди скакун с трубой Над испуганной толпой.Скок по камню тяжко звонок,Голос хриплой меди тонок,Расплеснулась, широка,Гулкой улицы река.На блистательные шлемыКаплет снежная роса…Дети ночи черной — где мы?..Чьи взывают голоса?..Нет, опять погаснут зданья,Нет, опять он обманул, —Отдаленного восстаньяНадвигающийся гул…Декабрь 1906
«На серые камни ложилась дремота…»
На серые камни ложилась дремота,Но прялкой вилась городская забота.Где храмы подъяты и выступы круты, —Я видел вас, женщины в темных одеждах,С молитвой в глазах и с изменой в надеждах —О, женщины помнят такие минуты!Сходились, считая ступень за ступенью,И вновь расходились, томимые тенью,Сияя очами, сливаясь с тенями…О, город! О, ветер! О, снежные бури!О, бездна разорванной в клочья лазури!Я здесь! Я невинен! Я с вами! Я с вами!Декабрь 1906
«Ты смотришь в очи ясным зорям…»
Ты смотришь в очи ясным зорям,А город ставит огоньки,И в переулках пахнет морем,Поют фабричные гудки.И в суете непобедимойДуша туманам предана…Вот красный плащ, летящий мимо,Вот женский голос, как струна.И помыслы твои несмелы,Как складки современных риз…И женщины ресницы-стрелыТак часто опускают вниз.Кого ты в скользкой мгле заметил?Чьи окна светят сквозь туман?Здесь ресторан, как храмы, светел,И храм открыт, как ресторан…На безысходные обманыДуша напрасно понеслась:И взоры дев, и рестораныПогаснут все — в урочный час.Декабрь 1906
На чердаке
Что́ на свете вышеСветлых чердаков?Вижу трубы, крышиДальних кабаков.Путь туда заказан,И на что — теперь?Вот — я с ней лишь связан…Вот — закрыта дверь…А она не слышит —Слышит — не глядит,Тихая — не дышит,Белая — молчит…Уж не просит кушать…Ветер свищет в щель.Как мне любо слушатьВьюжную свирель!Ветер, снежный север,Давний друг ты мне!Подари ты веерМолодой жене!Подари ей платьеБелое, как ты!Нанеси в кровать ейСнежные цветы!Ты дарил мне горе,Тучи, да снега…Подари ей зори,Бусы, жемчуга!Чтоб была наряднаИ, как снег, бела!Чтоб глядел я жадноИз того угла!..Слаще пой ты, вьюга,В снежную трубу,Чтоб спала подругаВ ледяном гробу!Чтоб она не встала,Не скрипи, доска…Чтоб не испугалаМилого дружка!Декабрь 1906
Клеопатра
Открыт паноптикум печальныйОдин, другой и третий год.Толпою пьяной и нахальнойСпешим… В гробу царица ждет.Она лежит в гробу стеклянном,И не мертва и не жива,А люди шепчут неустанноО ней бесстыдные слова.Она раскинулась лениво —Навек забыть, навек уснуть…Змея легко, неторопливоЕй жалит восковую грудь…Я сам, позорный и продажный,С кругами синими у глаз,Пришел взглянуть на профиль важный,На воск, открытый напоказ…Тебя рассматривает каждый,Но, если б гроб твой не был пуст,Я услыхал бы не однаждыНадменный вздох истлевших уст:«Кадите мне. Цветы рассыпьте.Я в незапамятных векахБыла царицею в Египте.Теперь — я воск. Я тлен. Я прах». —«Царица! Я пленен тобою!Я был в Египте лишь рабом,А ныне суждено судьбоюМне быть поэтом и царем!Ты видишь ли теперь из гроба,Что Русь, как Рим, пьяна тобой?Что я и Цезарь — будем обаВ веках равны перед судьбой?»Замолк. Смотрю. Она не слышит.Но грудь колышется едваИ за прозрачной тканью дышит…И слышу тихие слова:«Тогда я исторгала грозы.Теперь исторгну жгучей всехУ пьяного поэта — слезы,У пьяной проститутки — смех».16 декабря 1907
Не пришел на свиданье
Поздним вечером ждалаУ кисейного окнаВплоть до раннего утра.Нету милого — ушла.Нету милого — одна.Даль мутна, светла, сыра.Занавесила окно,Засветила огонек,Наклонилась над столом…Загляни еще в окно!Загляни еще разок!Загляни одним глазком!Льется, льется холодок.Догорает огонек.«Как он в губы целовал…Как невестой называл…»Рано, холодно, светло.Ветер ломится в стекло.Посмотри одним глазком,Что там с миленьким дружком?..Белый саван — снежный плат.А под платом — голова…Тяжело проспать в гробу.Ноги вытянулись в ряд…Протянулись рукава…Ветер ломится в трубу…Выйди, выйди из ворот…Лейся, лейся ранний свет,Белый саван, распухай…Приподымешь белый край —И сомнений больше нет:Провалился мертвый рот.Февраль 1908. Ревель
Снежная маска (1907)
Посвящается Н.Н.В.
Cнега
Снежное вино
И вновь, сверкнув из чаши винной,Ты поселила в сердце страхСвоей улыбкою невиннойВ тяжелозмейных волосах.Я опрокинут в темных струяхИ вновь вдыхаю, не любя,Забытый сон о поцелуях,О снежных вьюгах вкруг тебя.И ты смеешься дивным смехом,Змеишься в чаше золотой,И над твоим собольим мехомГуляет ветер голубой.И как, глядясь в живые струи,Не увидать себя в венце?Твои не вспомнить поцелуиНа запрокинутом лице?29 декабря 1906
Снежная вязь
Снежная мгла взвила́сь.Легли сугробы кругом.Да. Я с тобой незнаком.Ты — стихов моих пленная вязь.И, тайно сплетая вязь,Нити снежные тку и плету.Ты не первая мне предаласьНа темном мосту.Здесь — электрический свет.Там — пустота морей,И скована льдами злая вода.Я не открою тебе дверей. Нет. Никогда.И снежные брызги влача за собой,Мы летим в миллионы бездн…Ты смотришь всё той же пленной душойВ купол всё тот же — звездный…И смотришь в печали,И снег синей…Темные дали,И блистательный бег саней…И когда со мной встречаютсяНеизбежные глаза, —Глуби снежные вскрываются,Приближаются уста…Вышина. Глубина. Снеговая тишь.И ты молчишь.И в душе твоей безнадежнойТа же легкая, пленная грусть.О, стихи зимы среброснежной!Я читаю вас наизусть.3 января 1907
Последний путь
В снежной пене — предзакатная —Ты встаешь за мной вдали,Там, где в дали невозвратныеПовернули корабли.Не видать ни мачт, ни паруса,Что манил от снежных мест,И на дальнем храме безрадостноДогорел последний крест.И на этот путь осне́женныйЕсли встанешь — не сойдешь.И душою безнадежнойБезотзывное поймешь.Ты услышишь с белой пристаниОтдаленные рога.Ты поймешь растущий издалиЗов закованной в снега.3 января 1907
На страже
Я — непокорный и свободный.Я правлю вольною судьбой.А Он — простерт над бездной воднойС подъятой к небесам трубой.Он видит все мои измены,Он исчисляет все дела.И за грядой туманной пеныЕго труба всегда светла.И, опустивший меч на струи,Он не смежит упорный взор.Он стережет все поцелуи,Паденья, клятвы и позор.И Он потребует ответа,Подъемля засветлевший меч.И канет темная кометаВ пучины новых темных встреч.3 января 1907
Второе крещенье
Открыли дверь мою метели,Застыла горница моя,И в новой снеговой купелиКрещен вторым крещеньем я.И, в новый мир вступая, знаю,Что люди есть, и есть дела,Что путь открыт наверно к раюВсем, кто идет путями зла.Я так устал от ласк подругиНа застывающей земле.И драгоценный камень вьюгиСверкает льдиной на челе.И гордость нового крещеньяМне сердце обратила в лед.Ты мне сулишь еще мгновенья?Пророчишь, что весна придет?Но посмотри, как сердце радо!Заграждена снегами твердь.Весны не будет, и не надо:Крещеньем третьим будет — Смерть.3 января 1907
Настигнутый метелью
Вьюга пела.И кололи снежные иглы.И душа леденела.Ты меня настигла.Ты запрокинула голову в высь.Ты сказала: «Глядись, глядись,Пока не забудешьТого, что любишь».И указала на дальние города линии,На поля снеговые и синие,На бесцельный холод.И снежных вихрей подъятый молотБросил нас в бездну, где искры неслись,Где снежинки пугливо вились…Какие-то искры,Каких-то снежинок неверный полет…Как быстро — так быстроТы надо мнойОпрокинула сводГолубой…Метель взвила́сь,Звезда сорвалась,За ней другая…И звезда за звездой Понеслась, ОткрываяВихрям звезднымНовые бездны.В небе вспыхнули темные очиТак ясно!И я позабыл приметыСтраны прекрасной —В блеске твоем, комета!В блеске твоем, среброснежная ночь!И неслись опустошающиеНепомерные года,Словно сердце застывающееЗакатилось навсегда.Но бредет за дальним полюсомСолнце сердца моего,Льдяным скованное поясомБезначалья твоего.Так взойди ж в морозном инее,Непомерный свет — заря!Подними над далью синейЖезл померкшего царя!3 января 1907
На зов метелей
Белоснежней не было зимИ перистей тучек.Ты дала мне в рукиСеребряный ключик,И владел я сердцем твоим.Тихо всходил над городом дым,Умирали звуки.Белые встали сугробы,И мраки открылись.Выплыл серебряный серп.И мы уносились,Обреченные оба На ущерб.Ветер взвихрил снега.Закатился серп луны.И пронзительным взоромТы измерила даль страны,Откуда звучали рогаСнежным, метельным хором.И мгла заломила руки,Заломила руки в высь.Ты опустила очи,И мы понеслись.И навстречу вставали новые звуки:Летели снега,Звенели рогаНалетающей ночи.3 января 1907
Её песни
Не в земной темнице душной Я гублю.Душу вверь ладье воздушной — Кораблю.Ты пойми душой послушной, Что люблю.Взор твой ясный к выси звездной Обрати.И в руке твой меч железный Опусти.Сердце с дрожью бесполезной Укроти.Вихри снежные над бездной Закрути.Рукавом моих метелей Задушу.Серебром моих веселий Оглушу.На воздушной карусели Закружу.Пряжей спутанной кудели Обовью.Легкой брагой снежных хмелей Напою.4 января 1907
Крылья
Крылья легкие раскину,Стены воздуха раздвину,Страны дольние покину.Вейтесь, искристые нити,Льдинки звездные, плывите,Вьюги дольние, вздохните!В сердце — легкие тревоги,В небе — звездные дороги,Среброснежные чертоги.Сны метели светлозмейной,Песни вьюги легковейной,Очи девы чародейной.И какие-то печали Издали́,И туманные скрижали От земли.И покинутые в дали Корабли.И какие-то за мысом Паруса.И какие-то над морем Голоса.И расплеснут меж мирами,Над забытыми пирами —Кубок долгой страстной ночи,Кубок темного вина.4 января 1907
Влюбленность («И опять твой сладкий сумрак, влюбленность…»)
И опять твой сладкий сумрак, влюбленность.И опять: «Навеки. Опусти глаза твои».И дней туманность, и ночная бессонность,И вдали, в волнах, вдали — пролетевшие ладьи.И чему-то над равнинами снежнымиУлыбнувшаяся задумчиво заря.И ты, осенившая крылами белоснежнымиНа вечный покой отходящего царя.Ангел, гневно брови изламывающий,Два луча — два меча скрестил в вышине.Но в гневах стали звенящей и падающейТвоя улыбка струится во мне.4 января 1907
Не надо
Не надо кораблей из дали,Над мысом почивает мрак.На снежно-синем покрывалеЧитаю твой условный знак.Твой голос слышен сквозь метели,И звезды сыплют снежный прах.Ладьи ночные пролетели,Ныряя в ледяных струях.И нет моей завидней доли —В снегах забвенья догореть,И на прибрежном снежном полеПод звонкой вьюгой умереть.Не разгадать живого мрака,Которым стан твой окружен.И не понять земного знака,Чтоб не нарушить снежный сон.4 января 1907
Тревога
Сердце, слышишьЛегкий шагЗа собой?Сердце, видишь:Кто-то подал знак,Тайный знак рукой?Ты ли? Ты ли?Вьюги плыли,Лунный серп застыл…Ты ль нисходишь?Ты ль уводишь, —Ты, кого я полюбил?Над бескрайными снегамиВозлетим!За туманными морямиДогорим!Птица вьюгиТемнокрылой,Дай мне два крыла!Чтоб с тобою, сердцу милой,В серебристом лунном кругеВся душа изнемогла!Чтоб огонь зимы палящейСжег грозящийДальний крест!Чтоб лететь стрелой звенящейВ пропасть черных звезд!4 января 1907
Прочь!
И опять открыли солнцаЭту дверь.И опять влекут от сердцаЭту тень.И опять, остерегая,Знак дают,Чтобы медленный растаялВ келье лед.«Кто ты? Кто ты?Скован дрёмой,Пробудись!От дремотыНезнакомойИсцелись!Мы — целители истомы,Нашей медленной заботеПокорись!В златоверхие хоромы,К созидающей работеВоротись!»— Кто вы? Кто вы?Рая дщери!Прочь! Летите прочь!Кто взломал мои засовы?Ты кому открыла двери,Задремав, служанка-ночь?Стерегут мне келью совы, —Вам забвенью и потереНе помочь!На груди — снегов оковы,В ледяной моей пещере —Вихрей северная дочь!Из очей ее крылатыхСветит мгла.Трехвенечная тиараВкруг чела.Золотистый уголь в сердцеМне вожгла!Трижды северное солнцеОбошло подвластный мир!Трижды северные фьордыЗнали тихий лёт ночей!Трижды красные герольдыНа кровавый звали пир!Мне — мое открыло сердцеСнежный мрак ее очей!Прочь лети, святая стая,К старой двериУмирающего рая!Стерегите, злые звери,Чтобы ангелам самимНе поднять меня крылами,Не вскружить меня хвалами,Не пронзить меня ДарамиИ Причастием своим!У меня в померкшей келье — Два меча.У меня над ложем — знаки Черных дней.И струит мое веселье Два луча.То горят и дремлют маки Злых очей.8 января 1907
И опять снега
И опять, опять снегаЗамели следы…Над пустыней снежных местДремлют две звезды.И поют, поют рога.Над парами злой водыВьюга строит белый крест,Рассыпает снежный крест, Одинокий смерч.И вдали, вдали, вдали,Между небом и землей Веселится смерть.И за тучей снеговойЗадремали корабли —Опрокинутые в твердь Станы снежных мачт.И в полях гуляет смерть — Снеговой трубач…И вздымает вьюга смерч,Строит белый, снежный крест, Заметает твердь…Разрушает снежный крестИ бежит от снежных мест… И опять глядится смерть С беззакатных звезд…8 января 1907
Голоса(Двое проносятся в сфере метелей)
Он
Нет исхода вьюгам певучим!Нет заката очам твоим звездным! Рукою, подъятой к тучам, Ты влечешь меня к безднам!Она
О, настигай! О, догони! Померкли дни. Столетья ми́нут. Земля остынет. Луна опрокинетСвой лик к земле!Он
Кто жребий мой вынет, Тот опрокинут В бездонной мгле!Она
Оставь тревоги,Метель в дорогеТебя застигла.Ласкают вьюги,Ты — в лунном круге,Тебя пронзили снежные иглы!Он
Сердце — громадаГорной лавины —Катится в бездны…Ты гибели рада,Дева пучины Звездной!Она
Я укачалаЦарей и героев…Слушай снега!Из снежного зала,Из надзвездных покоевПоют боевые рога!Он
Меч мой железныйУтонул в серебряной вьюге…Где меч мой? Где меч мой!Она
Внимай! Внимай! Я — ветер встречный!Мы — в лунном круге!Мы — в бездне звездной!Он
Прости, отчизна!Здравствуй, холод!Отвори мне застывшие руки!Она
Слушай, слушай трубные звуки! Кто молод, —Расстанься с дольней жизнью!Он
Прости! Прости!Остыло сердце!Где ты, солнце?(Вьюга вздымает белый крест)
8 января 1907
В снегах
И я затянутЛентой млечной!Тобой обманут, О, Вечность!Подо мной растянутВ дали бесконечнойТвой узор, Бесконечность, Темница мира!Узкая лира,Звезда богини,Снежно стонет Мне.И корабль закатныйТонетВ нежно-синейГлубине.9 января 1907
Маски
Под масками
А под маской было звездно.Улыбалась чья-то повесть,Короталась тихо ночь.И задумчивая совесть,Тихо плавая над бездной,Уводила время прочь.И в руках, когда-то строгих,Был бокал стеклянных влаг.Ночь сходила на чертоги,Замедляя шаг.И позвякивали миги,И звенела влага в сердце,И дразнил зеленый зайчикВ догоревшем хрустале.А в шкапу дремали книги.Там — к резной старинной дверцеПрилепился голый мальчикНа одном крыле.9 января 1907
Бледные сказанья
— Посмотри, подруга, эльф твой Улетел!— Посмотри, как быстролетны Времена!Так смеется маска маске,Злая маска, к маске скромной Обратясь:— Посмотри, как темный рыцарьСкажет сказки третьей маске…Темный рыцарь вкруг девицыЗаплетает вязь.Тихо шепчет маска маске,Злая маска — маске скромной… Третья — смущена…И еще темней — на темной Завесе окнаТемный рыцарь — только мнится… И стрельчатые ресницы Опускает маска вниз.Снится маске, снится рыцарь…— Темный рыцарь, улыбнись…Он рассказывает сказки, Опершись на меч.И она внимает в маске. И за ними — тихий танец Отдаленных встреч…Как горит ее румянец!Странен профиль темных плеч! А за ними — тихий танец Отдаленных встреч.И на завесе оконной ЗолотитсяЛуч, протянутый от сердца — Тонкий цепкий шнур.И потерянный, влюбленный Не умеет прицепитьсяУлетевший с книжной дверцы Амур.9 января 1907
Сквозь винный хрусталь
В длинной сказке Тайно кроясь,Бьет условный час.В темной маске ПрорезьЯрких глаз.Нет печальней покрывала, Тоньше стана нет…— Вы любезней, чем я знала, Господин поэт!— Вы не знаете по-русски, Госпожа моя…На плече за тканью тусклой,На конце ботинки узкой Дремлет тихая змея.9 января 1907
В углу дивана
Но в камине дозвенели Угольки.За окошком догорели Огоньки.И на вьюжном море тонут Корабли.И над южным морем стонут Журавли.Верь мне, в этом мире солнца Больше нет.Верь лишь мне, ночное сердце, Я — поэт!Я какие хочешь сказки Расскажу,И какие хочешь маски Приведу.И пройдут любые тени При огне,Странных очерки видений На стене.И любой колени склонит Пред тобой…И любой цветок уронит Голубой…9 января 1907
Тени на стене
Вот прошел король с зубчатым Пляшущим венцом.Шут прошел в плаще крылатом С круглым бубенцом.Дамы с шлейфами, пажами, В розовых тенях.Рыцарь с темными цепями На стальных руках.Ах, к походке вашей, рыцарь, Шел бы длинный меч!Под забралом вашим, рыцарь, Нежный взор желанных встреч!Ах, петуший гребень, рыцарь, Ваш украсил шлем!Ах, скажите, милый рыцарь, Вы пришли зачем?К нашим сказкам, милый рыцарь, Приклоните слух…Эти розы, милый рыцарь, Подарил мне друг.Эти розаны — мне, рыцарь, Милый друг принес…Ах, вы сами в сказке, рыцарь! Вам не надо роз…9 января 1907
Насмешница
Подвела мне брови красным, Поглядела и сказала: «Я не знала:Тоже можешь быть прекрасным, Темный рыцарь, ты!»И, смеясь, ушла с другими.А под сводами ночными Плыли тени пустоты, Догорали хрустали.Тени плыли, колдовали,Струйки винные дремали, И вдалиЗаливалось утро криком Петуха…И летели тройки с гиком…И она пришла опятьИ сказала: «Рыцарь, что́ ты? Это — сны твоей дремоты… Что́ ты хочешь услыхать? Ночь глуха.Ночь не может понимать Петуха».10 января 1907
Они читают стихи
Смотри: я спутал все страницы,Пока глаза твои цвели.Большие крылья снежной птицыМой ум метелью замели.Как странны были речи маски!Понятны ли тебе? — Бог весть!Ты твердо знаешь: в книгах — сказки,А в жизни — только проза есть.Но для меня неразделимыС тобою — ночь, и мгла реки,И застывающие дымы,И рифм веселых огоньки.Не будь и ты со мною строгойИ маской не дразни меня,И в темной памяти не трогайИного — страшного — огня.10 января 1907
Неизбежное
Тихо вывела из комнат, Затворила дверь.Тихо. Сладко. Он не вспомнит, Не запомнит, что́ теперь.Вьюга память похоронит, Навсегда затворит дверь.Сладко в очи поглядела Взором как стрела.Слушай, ветер звезды гонит,Слушай, пасмурные кониТопчут звездные пределы И кусают удила…И под маской — так спокойно Расцвели глаза.Неизбежно и спокойноВзор упал в ее глаза.13 января 1907
Здесь и там
Ветер звал и гнал погоню,Черных масок не догнал…Были верны наши кони,Кто-то белый помогал…Заметал снегами сани,Ко́ней иглами дразнил,Строил башни из тумана,И кружил, и пел в тумане,И из снежного буранаОком темным сторожил.И метался ветер быстрый По бурьянам,И снопами мчались искры По туманам, —Ветер масок не догнал,И с высот сереброзвездных Тучу белую сорвал…И в открытых синих безднах Обозначились две тени, Улетающие в дали Незнакомой стороны…Странных очерки виденийВ черных масках танцовали — Были влюблены.13 января 1907
Смятение
Мы ли — пляшущие тени?Или мы бросаем тень?Снов, обманов и виденийДогоревший полон день.Не пойму я, что нас манит,Не поймешь ты, что со мной,Чей под маской взор туманитСумрак вьюги снеговой?И твои мне светят очиНаяву или во сне?Даже в полдне, даже в днеРазметались космы ночи…И твоя ли неизбежностьСовлекла меня с пути?И моя ли страсть и нежностьХочет вьюгой изойти?Маска, дай мне чутко слушатьСердце темное твое,Возврати мне, маска, душу,Горе светлое мое!13 января 1907
Обреченный
Тайно сердце просит гибели.Сердце легкое, скользи…Вот меня из жизни вывелиСнежным серебром стези…Как над тою дальней прорубьюТихий пар струит вода,Так своею тихой поступьюТы свела меня сюда.Завела, сковала взорамиИ рукою обняла,И холодными призорамиБелой смерти предала…И в какой иной обителиМне влачиться суждено,Если сердце хочет гибели,Тайно просится на дно?12 января 1907
Нет исхода
Нет исхода из вьюг,И погибнуть мне весело.Завела в очарованный круг,Серебром своих вьюг занавесила…Тихо смотрит в меня, Темноокая.И, колеблемый вьюгами Рока,Я взвиваюсь, звеня,Пропадаю в метелях…И на снежных постеляхСпят цари и герои Минувшего дняВ среброснежном покое —О, Твои, Незнакомая, снежные жертвы!И приветно глядит на меня: «Восстань из мертвых!»13 января 1907
Сердце предано метели
Сверкни, последняя игла, В снегах!Встань, огнедышащая мгла!Взмети твой снежный прах!Убей меня, как я убилКогда-то близких мне!Я всех забыл, кого любил,Я сердце вьюгой закрутил,Я бросил сердце с белых гор, Оно лежит на дне!Я сам иду на твой костер! Сжигай меня! Пронзай меня, Крылатый взор,Иглою снежного огня!13 января 1907
На снежном костре
И взвился костер высокийНад распятым на кресте.Равнодушны, снежнооки,Ходят ночи в высоте.Молодые ходят ночи,Сестры — пряхи снежных зим,И глядят, открывши очи,Завивают белый дым.И крылатыми очамиНежно смотрит высота.Вейся, легкий, вейся, пламень,Увивайся вкруг креста!В снежной маске, рыцарь милый,В снежной маске ты гори!Я ль не пела, не любила,Поцелуев не дарилаОт зари и до зари?Будь и ты моей любовью,Милый рыцарь, я стройна,Милый рыцарь, снежной кровьюЯ была тебе верна.Я была верна три ночи,Завивалась и звала,Я дала глядеть мне в очи,Крылья легкие дала…Так гори, и яр и светел,Я же — легкою рукойРазмету твой легкий пепелПо равнине снеговой.13 января 1907
Фаина (1906–1908)
«Вот явилась. Заслонила…»
Вот явилась. ЗаслонилаВсех нарядных, всех подруг,И душа моя вступилаВ предназначенный ей круг.И под знойным снежным стономРасцвели черты твои.Только тройка мчит со звономВ снежно-белом забытьи.Ты взмахнула бубенцами,Увлекла меня в поля…Душишь черными шелками,Распахнула соболя…И о той ли вольной волеВетер плачет вдоль реки,И звенят, и гаснут в полеБубенцы, да огоньки?Золотой твой пояс стянут,Нагло скромен дикий взор!Пусть мгновенья все обманут,Канут в пламенный костер!Так пускай же ветер будетПеть обманы, петь шелка!Пусть навек не знают люди,Как узка твоя рука!Как за темною вуальюМне на миг открылась даль…Как над белой снежной дальюПала темная вуаль…Декабрь 1906
«Я был смущенный и веселый…»
Я был смущенный и веселый.Меня дразнил твой темный шелк.Когда твой занавес тяжелыйРаздвинулся — театр умолк.Живым огнем разъединилоНас рампы светлое кольцо,И музыка преобразилаИ обожгла твое лицо.И вот — опять сияют свечи,Душа одна, душа слепа…Твои блистательные плечи,Тобою пьяная толпа…Звезда, ушедшая от мира,Ты над равниной — вдалеке…Дрожит серебряная лираВ твоей протянутой руке…Декабрь 1906
«Я в дольний мир вошла, как в ложу…»
Н.Н.В.
Я в дольний мир вошла, как в ложу.Театр взволнованный погас.И я одна лишь мрак тревожуЖивым огнем крылатых глаз.Они поют из темной ложи:«Найди. Люби. Возьми. Умчи».И все, кто властен и ничтожен,Опустят предо мной мечи.И все придут, как волны в море,Как за грозой идет гроза.Пылайте, траурные зори,Мои крылатые глаза!Взор мой — факел, к высям кинут,Словно в небо опрокинут Кубок темного вина!Тонкий стан мой шелком схвачен.Темный жребий вам назначен, Люди! Я стройна!Я — звезда мечтаний нежных,И в венце метелей снежных Я плыву, скользя…В серебре метелей кроясь,Ты горишь, мой узкий пояс — Млечная стезя!1 января 1907
«Ушла. Но гиацинты ждали…»
Ушла. Но гиацинты ждали,И день не разбудил окна,И в легких складках женской шалиЦвела ночная тишина.В косых лучах вечерней пыли,Я знаю, ты придешь опятьБлагоуханьем нильских лилийМеня пленять и опьянять.Мне слабость этих рук знакома,И эта шепчущая речь,И стройной талии истома,И матовость покатых плеч.Но в имени твоем — безмерность,И рыжий сумрак глаз твоихТаит змеиную неверностьИ ночь преданий грозовых.И, миру дольнему подвластна,Меж всех — не знаешь ты одна,Каким раденьям ты причастна,Какою верой крещена.Войди, своей не зная воли,И, добрая, в глаза взгляни,И темным взором острой болиЖивое сердце полосни.Вползи ко мне змеей ползучей,В глухую полночь оглуши,Устами томными замучай,Косою черной задуши.31 марта 1907
«За холмом отзвенели упругие латы…»
За холмом отзвенели упругие латы, И копье потерялось во мгле.Не сияет и шлем — золотой и пернатый — Всё, что было со мной на земле.Встанет утро, застанет раскинувшим руки, Где я в небо ночное смотрел.Солнцебоги, смеясь, напрягут свои луки, Обольют меня тучами стрел.Если близкое утро пророчит мне гибель, Неужели твой голос молчит?Чую, там, под холмами, на горном изгибе Лик твой молнийный гневом горит!Воротясь, ты направишь копье полуночи Солнцебогу веселому в грудь.Я увижу в змеиных кудрях твои очи, Я услышу твой голос: «Забудь».Надо мною ты в синем своем покрывале, С исцеляющим жалом — змея…Мы узнаем с тобою, что прежде знавали, Под неверным мерцаньем копья!2 апреля 1907
«Я насадил мой светлый рай…»
Моей матери
Я насадил мой светлый райИ оградил высоким тыном,И в синий воздух, в дивный крайПриходит мать за милым сыном.«Сын, милый, где ты?» — Тишина.Над частым тыном солнце зреет,И медленно и верно греетДолину райского вина.И бережно обходит матьМои сады, мои заветы,И снова кличет: «Сын мой! Где ты?»,Цветов стараясь не измять…Всё тихо. Знает ли она,Что сердце зреет за оградой?Что прежней радости не надоВкусившим райского вина?Апрель 1907
«В этот серый летний вечер…»
В этот серый летний вечер,Возле бедного жилья,По тебе томится ветер,Черноокая моя!Ты в каких степях гуляла,Дожидалась до звезды,Не дождавшись, обнималаПрутья ивы у воды?Разлюбил тебя и бросил,Знаю — взял, чего хотел,Бросил, вскинул пару весел,Уплывая, не запел…Долго ль песни заунывнойТы над берегом ждала,И какой реке разливнойДушу-бурю предала?25 июня 1907
Осенняя любовь
1
Когда в листве сырой и ржавойРябины заалеет гроздь, —Когда палач рукой костлявойВобьет в ладонь последний гвоздь, —Когда над рябью рек свинцовой,В сырой и серой высоте,Пред ликом родины суровойЯ закачаюсь на кресте, —Тогда — просторно и далекоСмотрю сквозь кровь предсмертных слез,И вижу: по реке широкойКо мне плывет в челне Христос.В глазах — такие же надежды,И то же рубище на нем.И жалко смотрит из одеждыЛадонь, пробитая гвоздем.Христос! Родной простор печален!Изнемогаю на кресте!И челн твой — будет ли причаленК моей распятой высоте?2
И вот уже ветром разбиты, убитыКусты облетелой ракиты.И прахом дорожнымУгрюмая старость легла на ланитах.Но в темных орбитахВзглянули, сверкнули глаза невозможным…И радость, и слава —Всё в этом сияньи бездонном,И дальном.Но смятые травыПечальны,И листья крутя́тся в лесу обнаженном…И снится, и снится, и снится:Бывалое солнце!Тебя мне всё жальче и жальче…О, глупое сердце,Смеющийся мальчик,Когда перестанешь ты биться?3
Под ветром холодные плечиТвои обнимать так отрадно:Ты думаешь — нежная ласка,Я знаю — восторг мятежа!И теплятся очи, как свечиНочные, и слушаю жадно —Шевелится страшная сказка,И звездная дышит межа…О, в этот сияющий вечерТы будешь всё так же прекрасна,И, верная темному раю,Ты будешь мне светлой звездой!Я знаю, что холоден ветер,Я верю, что осень бесстрастна!Но в темном плаще не узнают,Что ты пировала со мной!..И мчимся в осенние дали,И слушаем дальние трубы,И мерим ночные дороги,Холодные выси мои…Часы торжества миновали —Мои опьяненные губыЦелуют в предсмертной тревогеХолодные губы твои.3 октября 1907
«В те ночи светлые, пустые…»
В те ночи светлые, пустые,Когда в Неву глядят мосты,Они встречались как чужие,Забыв, что есть простое ты.И каждый был красив и молод,Но, окрыляясь пустотой,Она таила странный холодПод одичалой красотой.И, сердцем вечно строгим меря,Он не умел, не мог любить.Она любила только зверяВ нем раздразнить — и укротить.И чуждый — чуждой жал он руки,И север сам, спеша помочьКрасивой нежности и скуке,В день превращал живую ночь.Так в светлоте ночной пустыни,В объятья ночи не спеша,Гляделась в купол бледно-синийИх обреченная душа.10 октября 1907
Снежная дева
Она пришла из дикой дали —Ночная дочь иных времен.Ее родные не встречали,Не просиял ей небосклон.Но сфинкса с выщербленным ликомНад исполинскою НевойОна встречала с легким вскрикомПод бурей ночи снеговой.Бывало, вьюга ей осыпетЗвездами плечи, грудь и стан, —Всё снится ей родной ЕгипетСквозь тусклый северный туман.И город мой железно-серый,Где ветер, дождь, и зыбь, и мгла,С какой-то непонятной веройОна, как царство, приняла.Ей стали нравиться громады,Уснувшие в ночной глуши,И в окнах тихие лампадыСлились с мечтой ее души.Она узнала зыбь и дымы,Огни, и мраки, и дома —Весь город мой непостижимый —Непостижимая сама.Она дари́т мне перстень вьюгиЗа то, что плащ мой полон звезд,За то, что я в стальной кольчуге,И на кольчуге — строгий крест.Она глядит мне прямо в очи,Хваля неробкого врага.С полей ее холодной ночиВ мой дух врываются снега.Но сердце Снежной Девы немоИ никогда не примет меч,Чтобы ремень стального шлемаРукою страстною рассечь.И я, как вождь враждебной рати,Всегда закованный в броню,Мечту торжественных объятийВ священном трепете храню.17 октября 1907
«И я провел безумный год…»
И я провел безумный годУ шлейфа черного. За муки,За дни терзаний и невзгодМоих волос касались руки,Смотрели темные глаза,Дышала синяя гроза.И я смотрю. И синим кругомМои глаза обведены.Она зовет печальным другом.Она рассказывает сны.И в темный вечер, в долгий вечерЗа окнами кружится ветер.Потом она кончает прястьИ тихо складывает пряжу.И перешла за третью стражуМоя нерадостная страсть.Смотрю. Целую черный волос,И в сердце льется темный голос.Так провожу я ночи, дниУ шлейфа девы, в тихой зале.В камине умерли огни,В окне быстрее заплясалиСнежинки быстрые — и вотОна встает. Она уйдет.Она завязывает тугоСвой черный шелковый платок,В последний раз ласкает друга,Бросая ласковый намек,Идет… Ее движенья быстры,В очах, тускнея, гаснут искры.И я прислушиваюсь к стукуСтеклянной двери вдалеке,И к замирающему звукуУглей в потухшем камельке…Потом — опять бросаюсь к двери,Бегу за ней… В морозном сквереВздыхает по дорожкам ночь.Она тихонько огибаетЗа клумбой клумбу; отступает;То подойдет, то прянет прочь…И дальний шум почти не слышен,И город спит, морозно пышен…Лишь в воздухе морозном — гулкоЗвенят шаги. Я узнаюВ неверном свете переулкаМою прекрасную змею:Она ползет из света в светы,И вьется шлейф, как хвост кометы…И, настигая, с новым жаромШепчу ей нежные слова,Опять кружи́тся голова…Далеким озарен пожаром,Я перед ней, как дикий зверь…Стучит зевающая дверь, —И, словно в бездну, в лоно ночиВступаем мы… Подъем наш крут…И бред. И мрак. Сияют очи.На плечи волосы текутВолной свинца — чернее мрака…О, ночь мучительного брака!..Мятеж мгновений. Яркий сон.Напрасных бешенство объятий, —И звонкий утренний трезвон:Толпятся ангельские ратиЗа плотной завесой окна,Но с нами ночь — буйна, хмельна…Да! с нами ночь! И новой властьюДневная ночь объемлет нас,Чтобы мучительною страстьюДень обессиленный погас, —И долгие часы над намиОна звенит и бьет крылами…И снова вечер…21 октября 1907
Заклятие огнем и мраком
За всё, за всё тебя благодарю я:
За тайные мучения страстей,
За горечь слез, отраву поцелуя,
За месть врагов и клевету друзей;
За жар души, растраченный в пустыне.
Лермонтов1
О, весна без конца и без краю —Без конца и без краю мечта!Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!И приветствую звоном щита!Принимаю тебя, неудача,И удача, тебе мой привет!В заколдованной области плача,В тайне смеха — позорного нет!Принимаю бессонные споры,Утро в завесах темных окна,Чтоб мои воспаленные взорыРаздражала, пьянила весна!Принимаю пустынные веси!И колодцы земных городов!Осветленный простор поднебесийИ томления рабьих трудов!И встречаю тебя у порога —С буйным ветром в змеиных кудрях,С неразгаданным именем богаНа холодных и сжатых губах…Перед этой враждующей встречейНикогда я не брошу щита…Никогда не откроешь ты плечи…Но над нами — хмельная мечта!И смотрю, и вражду измеряю,Ненавидя, кляня и любя:За мученья, за гибель — я знаю —Всё равно: принимаю тебя!24 октября 1907
2
Приявший мир, как звонкий дар,Как злата горсть, я стал богат.Смотрю: растет, шумит пожар — Глаза твои горят.Как стало жутко и светло!Весь город — яркий сноп огня,Река — прозрачное стекло, И только — нет меня…Я здесь, в углу. Я там, распят.Я пригвожден к стене — смотри!Горят глаза твои, горят, Как черных две зари!Я буду здесь. Мы все сгорим:Весь город мой, река, и я…Крести крещеньем огневым, О, милая моя!26 октября 1907
3
Я неверную встретил у входа:Уронила платок — и одна.Никого. Только ночь и свобода.Только жутко стоит тишина.Говорил ей несвязные речи,Открывал ей все тайны с людьми,Никому не поведал о встрече,Чтоб она прошептала: возьми…Но она ускользающей птицейПолетела в ненастье и мрак,Где взвился огневой багряницейЗасыпающий праздничный флаг.И у светлого дома, тревожно,Я остался вдвоем с темнотой.Невозможное было возможно,Но возможное — было мечтой.23 октября 1907
4
Перехожу от казни к казниШирокой полосой огня.Ты только невозможным дразнишь,Немыслимым томишь меня…И я, как темный раб, не смеюВ огне и мраке потонуть.Я только робкой тенью вею,Не смея в небо заглянуть…Как ветер, ты целуешь жадно.Как осень, шлейфом шелестя,Храня в темнице безотраднойМеня, как бедное дитя…Рабом безумным и покорнымДо времени таюсь и ждуПод этим взором, слишком черным.В моем пылающем бреду…Лишь утром смею покидать яТвое высокое крыльцо,А ночью тонет в складках платьяМое безумное лицо…Лишь утром во́ронам бросаюСвой хмель, свой сон, свою мечту…А ночью снова — знаю, знаюТвою земную красоту!Что́ быть бесстрастным? Что́ — крылатым?Сто раз бичуй и укори,Чтоб только быть на миг проклятымС тобой — в огне ночной зари!Октябрь 1907
5
Пойми же, я спутал, я спуталСтраницы и строки стихов,Плащом твои плечи окутал,Остался с тобою без слов…Пойми, в этом сумраке — магомСтою над тобою и ждуПод бьющимся праздничным флагом,На страже, под ветром, в бреду…И ветер поет и пророчитМне в будущем — сон голубой…Он хочет смеяться, он хочет,Чтоб ты веселилась со мной!И розы, осенние розыМне снятся на каждом шагуСквозь мглу, и огни, и морозы,На белом, на легком снегу!О будущем ветер не скажет,Не скажет осенний цветок,Что милая тихо развяжетСвой шелковый, черный платок…Что только звенящая снитсяИ душу палящая тень…Что сердце — летящая птица…Что в сердце — щемящая лень…21 октября 1907
6
В бесконечной дали́ корридоровНе она ли там пляшет вдали?Не меня ль этой музыкой споровОт нее в этот час отвели?Ничего вы не скажете, люди,Не поймете, что темен мой храм.Трепетанья, вздыхания грудиВоспаленным открыты глазам.Сердце — легкая птица забвенийВ золотой пролетающий час:То она, в опьяненьи кружений,Пляской тризну справляет о вас.Никого ей не надо из скромных,Ей не ум и не глупость нужны,И не любит, наверное, темных,Прислоненных, как я, у стены…Сердце, взвейся, как легкая птица,Полети ты, любовь разбуди,Истоми ты истомой ресницы,К бледно-смуглым плечам припади!Сердце бьется, как птица томится —То вдали закружилась она —В легком танце летящая птица,Никому, ничему не верна…23 октября 1907
7
По улицам метель метет,Свивается, шатается.Мне кто-то руку подаетИ кто-то улыбается.Ведет — и вижу: глубина,Гранитом темным сжатая.Течет она, поет она,Зовет она, проклятая.Я подхожу и отхожу,И замер в смутном трепете:Вот только перейду межу —И буду в струйном лепете.И шепчет он — не отогнать(И воля уничтожена):«Пойми: уменьем умиратьДуша облагорожена.Пойми, пойми, ты одинок,Как сладки тайны холода…Взгляни, взгляни в холодный ток,Где всё навеки молодо…»Бегу! Пусти, проклятый, прочь!Не мучь ты, не испытывай!Уйду я в поле, в снег и в ночь,Забьюсь под куст ракитовый!Там воля всех вольнее вольНе приневолит вольного,И болей всех больнее больВернет с пути окольного!26 октября 1907
8
О, что́ мне закатный румянец,Что́ злые тревоги разлук?Всё в мире — кружащийся танецИ встречи трепещущих рук!Я бледные вижу ланиты,Я поступь лебяжью ловлю,Я слушаю говор открытый,Я тонкое имя люблю!И новые сны, залетая,Тревожат в усталом пути…А всё пелена снеговаяНе может меня занести…Неситесь, кружитесь, томите,Снежинки — холодная весть…Души моей тонкие нити,Порвитесь, развейтесь, сгорите…Ты, холод, мой холод, мой зимний,В душе моей — страстное есть…Стань, сердце, вздыхающий схимник,Умрите, умрите, вы, гимны…Вновь летит, летит, летит,Звенит, и снег крутит, крутит, Налетает вихрь Снежных искр…Ты виденьем, в пляске нежной Посреди подругОбошла равниной снежной Быстротечный Бесконечный круг…Слышу говор твой открытый,Вижу бледные ланиты, В ясный взор гляжу…Всё, что не скажу,Передам одной улыбкой…Счастье, счастье! С нами ночь!Ты опять тропою зыбкой Улетаешь прочь… Заметая, запевая, Стан твой гибкийВихрем туча снеговая Обдала, Отняла…И опять метель, метельВьет, поет, кружи́т…Всё — виденья, всё — измены…В снежном кубке, полном пены, Хмель Звенит…Заверти, замчи,Сердце, замолчи,Замети девичий след — Смерти нет!В темном поле Бродит свет!Горькой доле — Много лет…И вот опять, опять в возвратный Пустилась пляс…Метель поет. Твой голос — внятный. Ты понеслась Опять по кругу, Земному другу Сверкнув на миг…Какой это танец? Каким это светом Ты дразнишь и ма́нишь? В кружении этом Когда ты устанешь? Чьи песни? И звуки? Чего я боюсь? Щемящие звуки И — вольная Русь?И словно мечтанье, и словно круженье,Земля убегает, вскрывается твердь,И словно безумье, и словно мученье,Забвенье и удаль, смятенье и смерть, — Ты мчишься! Ты мчишься! Ты бросила руки Вперед… И песня встает…И странным сияньем сияют черты… Уда́лая пляска!О, песня! О, удаль! О, гибель! О, маска… Гармоника — ты?1 ноября 1907
9
Гармоника, гармоника!Эй, пой, визжи и жги!Эй, желтенькие лютики,Весенние цветки!Там с посвистом да с присвистомГуляют до зари,Кусточки тихим шелестомКивают мне: смотри.Смотрю я — руки вскинула,В широкий пляс пошла,Цветами всех осыпалаИ в песне изошла…Неверная, лукавая,Коварная — пляши!И будь навек отравоюРастраченной души!С ума сойду, сойду с ума,Безумствуя, люблю,Что вся ты — ночь, и вся ты — тьма,И вся ты — во хмелю…Что душу отняла мою,Отравой извела,Что о тебе, тебе пою,И песням нет числа!..9 ноября 1907
10
Работай, работай, работай:Ты будешь с уродским горбомЗа долгой и честной работой,За долгим и честным трудом.Под праздник — другим будет сладко,Другой твои песни споет,С другими лихая солдаткаПойдет, подбочась, в хоровод.Ты знай про себя, что не хужеДругого плясал бы — вон как!Что мог бы стянуть и потужеСвой золотом шитый кушак!Что ростом и станом ты вышелСтатнее и краше других,Что та молодица — повышеДругих молодиц удалых!В ней сила играющей крови,Хоть смуглые щеки бледны,Тонки ее черные брови,И строгие речи хмельны…Ах, сладко, как сладко, так сладкоРаботать, пока рассветет,И знать, что лихая солдаткаУшла за село, в хоровод!26 октября 1907
11
И я опять затих у ног —У ног давно и тайно милой,Заносит вьюга на порогПожар метели белокрылой…Но имя тонкое твоеТвердить мне дивно, больно, сладко…И целовать твой шлейф украдкой,Когда метель поет, поет…В хмельной и злой своей темницеЗаночевало, сердце, ты,И тихие твои ресницыСмежили снежные цветы.Как будто, на средине бега,Я под метелью изнемог,И предо мной возник из снегаХолодный, неживой цветок…И с тайной грустью, с грустью нежной,Как снег спадает с лепестка,Живое имя Девы СнежнойЕще слетает с языка…8 ноября 1907
Инок
Никто не скажет: я безумен.Поклон мой низок, лик мой строг.Не позовет меня игуменВ ночи на строгий свой порог.Я грустным братьям — брат примерный,И рясу черную несу,Когда с утра походкой вернойСметаю с бледных трав росу.И, подходя ко всем иконам,Как строгий и смиренный брат,Творю поклон я за поклономИ за обрядами обряд.И кто поймет, и кто узнает,Что ты сказала мне: молчи…Что воск души блаженной таетНа яром пламени свечи…Что никаких молитв не надо,Когда ты ходишь по рекеЗа монастырскою оградойВ своем монашеском платке.Что вот — меня цветистым хмелемБезумно захлестнула ты,И потерял я счет неделямМоей преступной красоты.6 ноября 1907
Песня Фаины
Когда гляжу в глаза твоиГлазами узкими змеиИ руку жму, любя,Эй, берегись! Я вся — змея!Смотри: я миг была твоя,И бросила тебя!Ты мне постыл! Иди же прочь!С другим я буду эту ночь!Ищи свою жену!Ступай, она разгонит грусть,Ласкает пусть, целует пусть,Ступай — бичом хлестну!Попробуй кто, приди в мой сад,Взгляни в мой черный, узкий взгляд,Сгоришь в моем саду!Я вся — весна! Я вся — в огне!Не подходи и ты ко мне,Кого люблю и жду!Кто стар и сед и в цвете лет,Кто больше звонких даст монет,Приди на звонкий клич!Над красотой, над сединой,Над вашей глупой головой —Свисти, мой тонкий бич!Декабрь 1907
«Всю жизнь ждала. Устала ждать…»
Всю жизнь ждала. Устала ждать.И улыбнулась. И склонилась.Волос распущенная прядьНа плечи темные спустилась.Мир не велик и не богат —И не глядеть бы взором черным!Ведь только люди говорят,Что надо ждать и быть покорным…А здесь — какая-то свирельПоет надрывно, жалко, тонко:«Качай чужую колыбель,Ласкай немилого ребенка…»Я тоже — здесь. С моей судьбой,Над лирой, гневной, как секира,Такой приниженный и злой,Торгуюсь на базарах мира…Я верю мгле твоих волосИ твоему великолепью.Мой сирый дух — твой верный пес,У ног твоих грохочет цепью…И вот опять, и вот опять,Встречаясь с этим темным взглядом,Хочу по имени назвать,Дышать и жить с тобою рядом…Мечта! Что́ жизни сон глухой?Отрава — вслед иной отраве…Я изменю тебе, как той,Не изменяя, не лукавя…Забавно жить! Забавно знать,Что под луной ничто не ново!Что мертвому дано рождатьБушующее жизнью слово!И никому заботы нет,Что́ людям дам, что́ ты дала мне,А люди — на могильном камнеНачертят прозвище: Поэт.13 января 1908
«Когда вы стоите на моем пути…»
Когда вы стоите на моем пути,Такая живая, такая красивая,Но такая измученная,Говорите всё о печальном,Думаете о смерти,Никого не любитеИ презираете свою красоту —Что же? Разве я обижу вас?О, нет! Ведь я не насильник,Не обманщик и не гордец,Хотя много знаю,Слишком много думаю с детстваИ слишком занят собой.Ведь я — сочинитель,Человек, называющий всё по имени,Отнимающий аромат у живого цветка.Сколько ни говорите о печальном,Сколько ни размышляйте о концах и началах,Всё же, я смею думать,Что вам только пятнадцать лет.И потому я хотел бы,Чтобы вы влюбились в простого человека,Который любит землю и небоБольше, чем рифмованные и нерифмованныеРечи о земле и о небе.Право, я буду рад за вас,Так как — только влюбленныйИмеет право на звание человека.6 февраля 1908
«Она пришла с мороза…»
Она пришла с мороза,Раскрасневшаяся,Наполнила комнатуАроматом воздуха и духов,Звонким голосомИ совсем неуважительной к занятиямБолтовней.Она немедленно уронила на́ полТолстый том художественного журнала,И сейчас же стало казаться,Что в моей большой комнатеОчень мало места.Всё это было немножко досадноИ довольно нелепо.Впрочем, она захотела,Чтобы я читал ей вслух «Макбе́та».Едва дойдя до пузырей земли,О которых я не могу говорить без волнения,Я заметил, что она тоже волнуетсяИ внимательно смотрит в окно.Оказалось, что большой пестрый котС трудом лепится по краю крыши,Подстерегая целующихся голубей.Я рассердился больше всего на то,Что целовались не мы, а голуби,И что прошли времена Па́оло и Франчески.6 февраля 1908
«Я помню длительные муки…»
Я помню длительные муки:Ночь догорала за окном;Ее заломленные рукиЧуть брезжили в луче дневном.Вся жизнь, ненужно изжитая,Пытала, унижала, жгла;А там, как призрак возрастая,День обозначил купола;И под окошком участилисьПрохожих быстрые шаги;И в серых лужах расходилисьПод каплями дождя круги;И утро длилось, длилось, длилось…И праздный тяготил вопрос;И ничего не разрешилосьВесенним ливнем бурных слез.4 марта 1908
«Своими горькими слезами…»
Своими горькими слезамиНад нами плакала весна.Огонь мерцал за камышами,Дразня лихого скакуна…Опять звала бесчеловечным,Ты, отданная мне давно!..Но ветром буйным, ветром встречнымТвое лицо опалено…Опять — бессильно и напрасно —Ты отстранялась от огня…Но даже небо было страстно,И небо было за меня!..И стало всё равно, какиеЛобзать уста, ласкать плеча,В какие улицы глухиеГнать удалого лихача…И всё равно, чей вздох, чей шопот, —Быть может, здесь уже не ты…Лишь скакуна неровный топот,Как бы с далекой высоты…Так — сведены с ума мгновеньем —Мы отдавались вновь и вновь,Гордясь своим уничтоженьем,Твоим превратностям, любовь!Теперь, когда мне звезды ближе,Чем та неистовая ночь,Когда еще безмерно нижеТы пала, униженья дочь,Когда один с самим собоюЯ проклинаю каждый день, —Теперь проходит предо мноюТвоя развенчанная тень…С благоволеньем? Иль с укором?Иль ненавидя, мстя, скорбя?Иль хочешь быть мне приговором? —Не знаю: я забыл тебя.20 ноября 1908
Вольные мысли (1907)
(Посв. Г. Чулкову)
О смерти
Всё чаще я по городу брожу.Всё чаще вижу смерть — и улыбаюсьУлыбкой рассудительной. Ну, что же?Так я хочу. Так свойственно мне знать,Что и ко мне придет она в свой час.Я проходил вдоль скачек по шоссе.День золотой дремал на грудах щебня,А за глухим забором — ипподромПод солнцем зеленел. Там стебли злаковИ одуванчики, раздутые весной,В ласкающих лучах дремали. А вдалиТрибуна придавила плоской крышейТолпу зевак и модниц. Маленькие флагиПестрели там и здесь. А на забореПрохожие сидели и глазели.Я шел и слышал быстрый гон конейПо грунту легкому. И быстрый топотКопыт. Потом — внезапный крик:«Упал! Упал!» — кричали на заборе,И я, вскочив на маленький пенёк,Увидел всё зараз: вдали летелиЖокеи в пестром — к тонкому столбу.Чуть-чуть отстав от них, скакала лошадьБез седока, взметая стремена.А за листвой кудрявеньких березок,Так близко от меня — лежал жокей,Весь в желтом, в зеленя́х весенних злаков,Упавший навзничь, обратив лицоВ глубокое ласкающее небо.Как будто век лежал, раскинув рукиИ ногу подогнув. Так хорошо лежал.К нему уже бежали люди. Издали́,Поблескивая медленными спицами, ландоКатилось мягко. Люди подбежалиИ подняли его…И вот повислаБеспомощная желтая ногаВ обтянутой рейтузе. ЗавалиласьИм на́ плечи куда-то голова…Ландо подъехало. К его подушкамТак бережно и нежно приложилиЦыплячью желтизну жокея. ЧеловекВскочил неловко на подножку, замер,Поддерживая голову и ногу,И важный кучер повернул назад.И так же медленно вертелись спицы,Поблескивали козла, оси, крылья…Так хорошо и вольно умереть.Всю жизнь скакал — с одной упорной мыслью,Чтоб первым доскакать. И на скакуЗапнулась запыхавшаяся лошадь,Уж силой ног не удержать седла,И утлые взмахнулись стремена,И полетел, отброшенный толчком…Ударился затылком о родную,Весеннюю, приветливую землю,И в этот миг — в мозгу прошли все мысли,Единственные нужные. Прошли —И умерли. И умерли глаза.И труп мечтательно глядит наверх.Так хорошо и вольно.Однажды брел по набережной я.Рабочие возили с барок в тачкахДрова, кирпич и уголь. И рекаБыла еще сине́й от белой пены.В отстегнутые вороты рубахГлядели загорелые тела,И светлые глаза привольной РусиБлестели строго с почерневших лиц.И тут же дети голыми ногамиМесили груды желтого песку,Таскали — то кирпичик, то полено,То бревнышко. И прятались. А тамУже сверкали грязные их пятки,И матери — с отвислыми грудямиПод грязным платьем — ждали их, ругалисьИ, надавав затрещин, отбиралиДрова, кирпичики, бревёшки. И тащили,Согнувшись под тяжелой ношей, вдаль.И снова, воротясь гурьбой веселой,Ребятки начинали воровать:Тот бревнышко, другой — кирпичик…И вдруг раздался всплеск воды и крик:«Упал! Упал!» — опять кричали с барки.Рабочий, ручку тачки отпустив,Показывал рукой куда-то в воду,И пестрая толпа рубах несласьТуда, где на траве, в камнях булыжных,На самом берегу — лежала сотка.Один тащил багор.А между свай,Забитых возле набережной в воду,Легко покачивался человекВ рубахе и в разорванных портках.Один схватил его. Другой помог,И длинное растянутое тело,С которого ручьем лилась вода,Втащили на́ берег и положили.Городовой, гремя о камни шашкой,Зачем-то щеку приложил к грудиНамокшей, и прилежно слушал,Должно быть, сердце. Собрался́ народ,И каждый вновь пришедший задавалОдни и те же глупые вопросы:Когда упал, да сколько пролежалВ воде, да сколько выпил?Потом все стали тихо отходить,И я пошел своим путем, и слушал,Как истовый, но выпивший рабочийАвторитетно говорил другим,Что губит каждый день людей вино.Пойду еще бродить. Покуда солнце,Покуда жар, покуда головаТупа, и мысли вялы…Сердце!Ты будь вожатаем моим. И смертьС улыбкой наблюдай. Само устанешь,Не вынесешь такой веселой жизни,Какую я веду. Такой любвиИ ненависти люди не выносят,Какую я в себе ношу.Хочу,Всегда хочу смотреть в глаза людские,И пить вино, и женщин целовать,И яростью желаний полнить вечер,Когда жара мешает днем мечтатьИ песни петь! И слушать в мире ветер!Над озером
С вечерним озером я разговор ведуВысоким ладом песни. В тонкой чащеВысоких сосен, с выступов песчаных,Из-за могил и склепов, где огниЛампад и сумрак дымно-сизый —Влюбленные ему я песни шлю.Оно меня не видит — и не надо.Как женщина усталая, оноРаскинулось внизу и смотрит в небо,Туманится, и даль поит туманом,И отняло у неба весь закат.Все исполняют прихоти его:Та лодка узкая, ласкающая гладь,И тонкоствольный строй сосновой рощи,И семафор на дальнем берегу,В нем отразивший свой огонь зеленый —Как раз на самой розовой воде.К нему ползет трехглазая змеяСвоим единственным стальным путем,И, прежде свиста, озеро доноситКо мне — ее ползучий, хриплый шум.Я на уступе. Надо мной — могилаИз темного гранита. Подо мной —Белеющая в сумерках дорожка.И кто посмотрит снизу на меня,Тот испугается: такой я неподвижный,В широкой шляпе, средь ночных могил,Скрестивший руки, стройный и влюбленный в мир.Но некому взглянуть. Внизу идутВлюбленные друг в друга: нет им делаДо озера, которое внизу,И до меня, который наверху.Им нужны человеческие вздохи,Мне нужны вздохи сосен и воды.А озеру — красавице — ей нужно,Чтоб я, никем не видимый, запелВысокий гимн о том, как ясны зори,Как стройны сосны, как вольна душа.Прошли все пары. Сумерки синей,Белей туман. И девичьего платьяЯ вижу складки легкие внизу.Задумчиво прошла она дорожкуИ одиноко села на ступенькиМогилы, не заметивши меня…Я вижу легкий профиль. Пусть не знает,Что знаю я, о чем пришла мечтатьТоскующая девушка… СветлеютВсе окна дальних дач: там — самовары,И синий дым сигар, и плоский смех…Она пришла без спутников сюда…Наверное, наверное прогонитЗатянутого в китель офицераС вихляющимся задом и ногами,Завернутыми в трубочки штанов!Она глядит как будто за туманы,За озеро, за сосны, за холмы,Куда-то так далёко, так далёко,Куда и я не в силах заглянуть…О, нежная! О, тонкая! — И быстроЕй мысленно приискиваю имя:Будь Аделиной! Будь Марией! Теклой!Да, Теклой!.. — И задумчиво глядитВ клубящийся туман… Ах, как прогонит!..А офицер уж близко: белый китель,Над ним усы и пуговица-нос,И плоский блин, приплюснутый фуражкой…Он подошел… он жмет ей руку!.. смотрятЕго гляделки в ясные глаза!..Я даже выдвинулся из-за склепа…И вдруг… протяжно чмокает ее,Дает ей руку и ведет на дачу!Я хохочу! Взбегаю вверх. БросаюВ них шишками, песком, визжу, пляшуСреди могил — незримый и высокий…Кричу: «Эй, Фёкла! Фёкла!» — И ониИспуганы, сконфужены, не знают,Откуда шишки, хохот и песок…Он ускоряет шаг, не забываяВихлять проворно задом, и она,Прижавшись крепко к кителю, почтиБегом бежит за ним…Эй, доброй ночи!И, выбегая на крутой обрыв,Я отражаюсь в озере… Мы видимДруг друга: «Здравствуй!» — я кричу…И голосом красавицы — лесаПрибрежные ответствуют мне: «Здравствуй!»Кричу: «Прощай!» — они кричат: «Прощай!»Лишь озеро молчит, влача туманы,Но явственно на нем отраженыИ я, и все союзники мои:Ночь белая, и бог, и твердь, и сосны…И белая задумчивая ночьНесет меня домой. И ветер свищетВ горячее лицо. Вагон летит…И в комнате моей белеет утро.Оно на всем: на книгах и столах,И на постели, и на мягком кресле:И на письме трагической актрисы:«Я вся усталая. Я вся больная.Цветы меня не радуют. Пишите…Простите и сожгите этот бред…»И томные слова… И длинный почерк,Усталый, как ее усталый шлейф…И томностью пылающие буквы,Как яркий камень в черных волосах.Шувалово
В северном море
Что́ сделали из берега морскогоГуляющие модницы и франты?Наставили столов, дымят, жуют,Пьют лимонад. Потом бредут по пляжу,Угрюмо хохоча и заражаяСоленый воздух сплетнями. ПотомПогонщики вывозят их в кибитках,Кокетливо закрытых парусиной,На мелководье. Там, переменивЗабавные тальеры и мундирыНа легкие купальные костюмы,И дряблость мускулов и гру́дей обнажив,Они, визжа, влезают в воду. ШарятНеловкими ногами дно. Кричат,Стараясь показать, что веселятся.А там — закат из неба сотворилГлубокий многоцветный кубок. РукиОдна заря закинула к другой,И сестры двух небес прядут один —То розовый, то голубой туман.И в море утопающая тучаВ предсмертном гневе мечет из очейТо красные, то синие огни.И с длинного, протянутого в море,Подгнившего, сереющего мола,Прочтя все надписи: «Навек с тобой»,«Здесь были Коля с Катей», «ДиодорИеромонах и послушник ИсидорЗдесь были. Дивны божии дела», —Прочтя все надписи, выходим в мореВ пузатой и смешной моторной лодке.Бензин пыхтит и пахнет. Два крылаБегут в воде за нами. Вьется быстрый след,И, обогнув скучающих на пляже,Рыбачьи лодки, узкий мыс, маяк,Мы выбегаем многоцветной рябьюВ просторную ласкающую соль.На горизонте, за спиной, далёкоБезмолвным заревом стоит пожар.Рыбачий Вольный остров распростертВ воде, как плоская спина морскогоЖивотного. А впереди, вдали —Огни судов и сноп лучей бродячихПрожектора таможенного судна.И мы уходим в голубой туман.Косым углом торчат над морем вехи,Метелками фарватер оградив,И далеко́ — от вехи и до вехи —Рыбачьих шхун маячат паруса…Над морем — штиль. Под всеми парусамиСтоит красавица — морская яхта.На тонкой мачте — маленький фонарь,Что камень драгоценной фероньеры,Горит над матовым челом небес.На острогрудой, в полной тишине,В причудливых сплетениях снастей,Сидят, скрестивши руки, люди в светлыхПанамах, сдвинутых на строгие черты.А посреди, у самой мачты, молча,Стоит матрос, весь темный, и глядит.Мы огибаем яхту, как прилично,И вежливо и тихо говоритОдин из нас: «Хотите на буксир?»И с важной простотой нам отвечаетСуровый голос: «Нет. Благодарю».И, снова обогнув их, мы глядимС молитвенной и полною душоюНа тихо уходящий силуэтКрасавицы под всеми парусами…На драгоценный камень фероньеры,Горящий в смуглых сумерках чела.Сестрорецкий курорт
В дюнах
Я не люблю пустого словаряЛюбовных слов и жалких выражений:«Ты мой», «Твоя», «Люблю», «Навеки твой».Я рабства не люблю. Свободным взоромКрасивой женщине смотрю в глазаИ говорю: «Сегодня ночь. Но завтра —Сияющий и новый день. Приди.Бери меня, торжественная страсть.А завтра я уйду — и запою».Моя душа проста. Соленый ветерМорей и смольный дух сосныЕе питал. И в ней — всё те же знаки,Что на моем обветренном лице.И я прекрасен — нищей красотоюЗыбучих дюн и северных морей.Так думал я, блуждая по границеФинляндии, вникая в темный говорНебритых и зеленоглазых финнов.Стояла тишина. И у платформыГотовый поезд разводил пары.И русская таможенная стражаЛениво отдыхала на песчаномОбрыве, где кончалось полотно.Там открывалась новая страна —И русский бесприютный храм гляделВ чужую, незнакомую страну.Так думал я. И вот она пришлаИ встала на откосе. Были рыжиЕе глаза от солнца и песка.И волосы, смолистые как сосны,В отливах синих падали на плечи.Пришла. Скрестила свой звериный взглядС моим звериным взглядом. ЗасмеяласьВысоким смехом. Бросила в меняПучок травы и золотую горстьПеску. Потом — вскочилаИ, прыгая, помчалась под откос…Я гнал ее далёко. ИсцарапалЛицо о хвои, окровавил рукиИ платье изорвал. Кричал и гналЕе, как зверя, вновь кричал и звал,И страстный голос был как звуки рога.Она же оставляла легкий следВ зыбучих дюнах, и пропала в соснах,Когда их заплела ночная синь.И я лежу, от бега задыхаясь,Один, в песке. В пылающих глазахЕще бежит она — и вся хохочет:Хохочут волосы, хохочут ноги,Хохочет платье, вздутое от бега…Лежу и думаю: «Сегодня ночьИ завтра ночь. Я не уйду отсюда,Пока не затравлю ее, как зверя,И голосом, зовущим, как рога,Не прегражу ей путь. И не скажу:„Моя! Моя!“ — И пусть она мне крикнет:„Твоя! Твоя!“»Дюны
Июнь-июль 1907
«Детское» (нем.). — Ред.
«Истина в вине!» (лат.). — Ред.