Том 2. Стихотворения 1855-1866 - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 1

Стихотворения 1855-1866

1855–1856

Поэт и гражданин*

Гражданин

(входит)

Опять один, опять суров,Лежит — и ничего не пишет.

Поэт

Прибавь: хандрит и еле дышит —И будет мой портрет готов.

Гражданин

Хорош портрет! Ни благородства,Ни красоты в нем нет, поверь,А просто пошлое юродство.Лежать умеет дикий зверь…

Поэт

Так что же?

Гражданин

Да глядеть обидно.

Поэт

Ну, так уйди.

Гражданин

Послушай: стыдно!Пора вставать! Ты знаешь сам,Какое время наступило;В ком чувство долга не остыло,Кто сердцем неподкупно прям,В ком дарованье, сила, меткость,Тому теперь не должно спать…

Поэт

Положим, я такая редкость,Но нужно прежде дело дать.

Гражданин

Вот новость! Ты имеешь дело,Ты только временно уснул,Проснись: громи пороки смело…

Поэт

А! знаю: «Вишь, куда метнул!»Но я обстрелянная птица.Жаль, нет охоты говорить.

(берет книгу)

Спаситель Пушкин! — Вот страница:Прочти и перестань корить!

Гражданин

(читает)

«Не для житейского волненья,Не для корысти, не для битв,Мы рождены для вдохновенья,Для звуков сладких и молитв».

Поэт

(с восторгом)

Неподражаемые звуки!..Когда бы с Музою моейЯ был немного поумней,Клянусь, пера бы не взял в руки!

Гражданин

Да, звуки чудные… ура!Так поразительна их сила,Что даже сонная хандраС души поэта соскочила.Душевно радуюсь — пора!И я восторг твой разделяю,Но, признаюсь, твои стихиЖивее к сердцу принимаю.

Поэт

Не говори же чепухи!Ты рьяный чтец, но критик дикий.Так я, по-твоему, — великий,Повыше Пушкина поэт?Скажи пожалуйста?!.

Гражданин

Ну, нет!Твои поэмы бестолковы,Твои элегии не новы,Сатиры чужды красоты,Неблагородны и обидны,Твой стих тягуч. Заметен ты,Но так без солнца звезды видны.В ночи, которую теперьМы доживаем боязливо,Когда свободно рыщет зверь,А человек бредет пугливо, —Ты твердо светоч свой держал,Но небу было неугодно,Чтоб он под бурей запылал,Путь освещая всенародно;Дрожащей искрою впотьмахОн чуть горел, мигал, метался.Моли, чтоб солнца он дождалсяИ потонул в его лучах!Нет, ты не Пушкин. Но покуда,Не видно солнца ниоткуда,С твоим талантом стыдно спать;Еще стыдней в годину горяКрасу долин, небес и моряИ ласку милой воспевать…Гроза молчит, с волной бездоннойВ сияньи спорят небеса,И ветер ласковый и сонныйЕдва колеблет паруса, —Корабль бежит красиво, стройно,И сердце путников спокойно,Как будто вместо корабляПод ними твердая земля.Но гром ударил: буря стонет,И снасти рвет, и мачту клонит, —Не время в шахматы играть,Не время песни распевать!Вот пес — и тот опасность знаетИ бешено на ветер лает:Ему другого дела нет…А ты что делал бы, поэт?Ужель в каюте отдаленнойТы стал бы лирой вдохновленнойЛенивцев уши услаждатьИ бури грохот заглушать?Пускай ты верен назначенью,Но легче ль родине твоей,Где каждый предан поклоненьюЕдиной личности своей?Наперечет сердца благие,Которым родина свята.Бог помочь им!.. а остальные?Их цель мелка, их жизнь пуста.Одни — стяжатели и воры,Другие — сладкие певцы,А третьи… третьи — мудрецы:Их назначенье — разговоры.Свою особу оградя,Они бездействуют, твердя:«Неисправимо наше племя,Мы даром гибнуть не хотим,Мы ждем: авось поможет время,И горды тем, что не вредим!»Хитро скрывает ум надменныйСебялюбивые мечты,Но… брат мой! кто бы ни был ты,Не верь сей логике презренной!Страшись их участь разделить,Богатых словом, делом бедных,И не иди во стан безвредных,Когда полезным можешь быть!Не может сын глядеть спокойноНа горе матери родной,Не будет гражданин достойныйК отчизне холоден душой,Ему нет горше укоризны…Иди в огонь за честь отчизны,За убежденье, за любовь…Иди, и гибни безупречно.Умрешь не даром, дело прочно,Когда под ним струится кровь.А ты, поэт! избранник неба,Глашатай истин вековых,Не верь, что не имущий хлебаНе стоит вещих струн твоих!Не верь, чтоб вовсе пали люди;Не умер бог в душе людей,И вопль из верующей грудиВсегда доступен будет ей!Будь гражданин! служа искусству,Для блага ближнего живи,Свой гений подчиняя чувствуВсеобнимающей Любви;И если ты богат дарами,Их выставлять не хлопочи:В твоем труде заблещут самиИх животворные лучи.Взгляни: в осколки твердый каменьУбогий труженик дробит,А из-под молота летитИ брызжет сам собою пламень!

Поэт

Ты кончил?.. чуть я не уснул.Куда нам до таких воззрений!Ты слишком далеко шагнул.Учить других — потребен гений,Потребна сильная душа,А мы с своей душой ленивой,Самолюбивой и пугливой,Не стоим медного гроша.Спеша известности добиться,Боимся мы с дороги сбитьсяИ тропкой торною идем,А если в сторону свернем —Пропали, хоть беги со света!Куда жалка ты, роль поэта!Блажен безмолвный гражданин:Он, музам чуждый с колыбели,Своих поступков господин,Ведет их к благородной цели,И труд его успешен, спор…

Гражданин

Не очень лестный приговор.Но твой ли он? тобой ли сказан?Ты мог бы правильней судить:Поэтом можешь ты не быть,Но гражданином быть обязан.А что такое гражданин?Отечества достойный сын.Ах! будет с нас купцов, кадетов,Мещан, чиновников, дворян,Довольно даже нам поэтов,Но нужно, нужно нам граждан!Но где ж они? Кто не сенатор,Не сочинитель, не герой,Не предводитель, не плантатор,Кто гражданин страны родной?Где ты, откликнись? Нет ответа.И даже чужд душе поэтаЕго могучий идеал!Но если есть он между нами,Какими плачет он слезами!!.Ему тяжелый жребий пал,Но доли лучшей он не просит:Он, как свои, на теле носитВсе язвы родины своей.. . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . .Гроза шумит и к бездне гонитСвободы шаткую ладью,Поэт клянет или хоть стонет,А гражданин молчит и клонитПод иго голову свою.Когда же… Но молчу. Хоть мало,И среди нас судьба являлаДостойных граждан… Знаешь тыИх участь?.. Преклони колени!..Лентяй! смешны твои мечтыИ легкомысленные пени!В твоем сравненье смыслу нет.Вот слово правды беспристрастной:Блажен болтающий поэт,И жалок гражданин безгласный!

Поэт

Не мудрено того добить,Кого уж добивать не надо.Ты прав: поэту легче жить —В свободном слове есть отрада.Но был ли я причастен ей?Ах, в годы юности моей,Печальной, бескорыстной, трудной,Короче — очень безрассудной, —Куда ретив был мой Пегас!Не розы — я вплетал крапивуВ его размашистую гривуИ гордо покидал Парнас.Без отвращенья, без боязниЯ шел в тюрьму и к месту казни,В суды, в больницы я входил.Не повторю, что там я видел…Клянусь, я честно ненавидел!Клянусь, я искренно любил!И что ж?.. мои послышав звуки,Сочли их черной клеветой;Пришлось сложить смиренно рукиИль поплатиться головой…Что было делать? БезрассудноВинить людей, винить судьбу.Когда б я видел хоть борьбу,Бороться стал бы, как ни трудно,Но… гибнуть, гибнуть… и когда?Мне было двадцать лет тогда!Лукаво жизнь вперед манила,Как моря вольные струи,И ласково любовь сулилаМне блага лучшие свои —Душа пугливо отступила…Но сколько б не было причин,Я горькой правды не скрываюИ робко голову склоняюПри слове: честный гражданин.Тот роковой, напрасный пламеньДоныне сожигает грудь,И рад я, если кто-нибудьВ меня с презреньем бросит камень.Бедняк! и из чего попралТы долг священный человека?Какую подать с жизни взялТы — сын больной больного века?..Когда бы знали жизнь мою,Мою любовь, мои волненья…Угрюм и полон озлобленья,У двери гроба я стою…Ах! песнею моей прощальнойТа песня первая была!Склонила Муза лик печальныйИ, тихо зарыдав, ушла.С тех пор не часты были встречи:Украдкой, бледная, придетИ шепчет пламенные речи,И песни гордые поет.Зовет то в города, то в степи,Заветным умыслом полна,Но загремят внезапно цепи —И мигом скроется она.Не вовсе я ее чуждался,Но как боялся! как боялся!Когда мой ближний утопалВ волнах существенного горя —То гром небес, то ярость моряЯ добродушно воспевал.Бичуя маленьких воришекДля удовольствия больших,Дивил я дерзостью мальчишекИ похвалой гордился их.Под игом лет душа погнулась,Остыла ко всему она,И Муза вовсе отвернулась,Презренья горького полна.Теперь напрасно к ней взываю —Увы! сокрылась навсегда.Как свет, я сам ее не знаюИ не узнаю никогда.О Муза, гостьею случайнойЯвлялась ты моей душе?Иль песен дар необычайныйСудьба предназначала ей?Увы! кто знает? рок суровыйВсё скрыл в глубокой темноте.Но шел один венок терновыйК твоей угрюмой красоте…

<1855 — июнь 1856>

«Внимая ужасам войны…»*

Внимая ужасам войны,При каждой новой жертве бояМне жаль не друга, не жены,Мне жаль не самого героя.Увы! утешится жена,И друга лучший друг забудет;Но где-то есть душа одна —Она до гроба помнить будет!Средь лицемерных наших делИ всякой пошлости и прозыОдни я в мир подсмотрелСвятые, искренние слезы —То слезы бедных матерей!Им не забыть своих детей,Погибших на кровавой ниве,Как не поднять плакучей ивеСвоих поникнувших ветвей…

«Тяжелый год — сломил меня недуг…»*

Тяжелый год — сломил меня недуг,Беда настигла, счастье изменило,И не щадит меня ни враг, ни друг,И даже ты не пощадила!Истерзана, озлоблена борьбой,С своими кровными врагами!Страдалица! стоишь ты предо мнойПрекрасным призраком с безумными глазами!Упали волосы до плеч,Уста горят, румянцем рдеют щеки,И необузданная речьСливается в ужасные упреки,Жестокие, неправые. Постой!Не я обрек твои младые годыНа жизнь без счастья и свободы,Я друг, я не губитель твой!Но ты не слушаешь . . . . .. . . . . . . . . . . . . . .

«Не знаю, как созданы люди другие…»*

Не знаю, как созданы люди другие, —Мне любы и дороги блага земные.Я милую землю, я солнце люблю,Желаю, надеюсь, страстями киплю.И жаден мой слух, и мой глаз любопытен,И весь я в желаньях моих ненасытен.Зачем (же) я вечно тоскую и плачуИ сердце на горе бесплодное трачу?Зачем не иду по дороге большойЗа благами жизни, за пестрой толпой?

«Не гордись, что в цветущие лета…»*

Не гордись, что в цветущие лета,В пору лучшей своей красотыОбольщения модного светаИ оковы отринула ты,Что, лишь наглостью жалкой богаты,В то кипучее время страстейНе добились бездушные фатыДаже доброй улыбки твоей, —В этом больше судьба виновата,Чем твоя неприступность, поверь,И на шею повеситься радаТы <-> будешь теперь.

«Семьдесят лет бессознательно жил…»*

Семьдесят лет бессознательно жилЧернский помещик Бобров Гавриил,Был он не (то) чтоб жесток и злонравен,Только с железом по твердости равен.

«Во вражде неостывающей…»*

Во вражде неостывающейНесчастливца закалилИ душою непрощающейПокарал — и отличил.

«Кто долго так способен был…»*

Кто долго так способен былПрощать, не понимать, не видеть,Тот, верно, глубоко любил,Но глубже будет ненавидеть…

«Так говорила актриса отставная…»*

Так говорила (…) актриса отставная,Простую речь невольно украшаяОстатками когда-то милых ей,А ныне смутно памятных ролей, —Но не дошли до каменного слухаЕе проклятья, — бедная старухаУшла домой с Наташею своейИ по пути всё повторяла ейСвои проклятья черному злодею.Но (не) сбылись ее проклятья.Ни разу сон его спокойный не встревожилНи черт, ни шабаш ведьм: до старости он дожилСпокойно и счастливо, денег тьмуОставивши в наследство своемуТроюродному дяде… А старухаСкончалась в нищете — безвестно, глухо,И, чтоб купить на гроб ей три доски,Дочь продала последние чулки.

«И на меня, угрюмого, больного…»*

И на меня, угрюмого, больного,Их добрые почтительные лицаГлядят с таким глубоким сожаленьем,Что совестно становится. НичемЯ их любви не заслужил.

«О, пошлость и рутина — два гиганта…»*

О, пошлость и рутина — два гиганта,Единственно бессмертные на свете,Которые одолевают всё —И молодости честные порывы,И опыта обдуманный расчет,Насмешливо и нагло выжидая,Когда придет их время. И оноПриходит непременно.

1856

Прощанье*

Мы разошлись на полпути,Мы разлучились до разлукиИ думали: не будет мукиВ последнем роковом «прости».Но даже плакать нету силы.Пиши — прошу я одного…Мне эти письма будут милыИ святы, как цветы с могилы —С могилы сердца моего!

(28 февраля 1856)

Влюбленному*

Как вести о дороге трудной,Когда-то пройденной самим,Внимаю речи безрассудной,Надеждам розовым твоим.Любви безумными мечтамиИ я по-твоему кипел,Но я делить их не хотелС моими праздными друзьями.За счастье сердца моегоТомим боязнию ревнивой,Не допускал я никогоВ тайник души моей стыдливой.Зато теперь, когда угасВ груди тот пламень благодатный,О прошлом счастии рассказТвержу с отрадой непонятной.Так проникаем мы легкоИ в недоступное жилище,Когда хозяин далекоИли почиет на кладбище.

Княгиня*

Дом — дворец роскошный, длинный, двухэтажный,С садом и с решеткой; муж — сановник важный.Красота, богатство, знатность и свобода —Всё ей даровали случай и природа.Только показалась — и над светским миромСолнцем засияла, вознеслась кумиром!Воин, царедворец, дипломат, посланник —Красоты волшебной раболепный данник;Свет ей рукоплещет, свет ей подражает.Властвует княгиня, цепи налагает,Но цепей не носит, прихоти послушна,Ни за что полюбит, бросит равнодушно:Ей чужое счастье ничего не стоит —Если и погибнет, торжество удвоит!Сердце ли в ней билось чересчур спокойно,Иль кругом всё было страсти недостойно,Только ни однажды в молодые летаГрудь ее любовью не была согрета.Годы пролетали. В вихре жизни бальнойДо поры осенней — пышной и печальной —Дожила княгиня… Тут супруг скончался.Труден был ей траур, — доктор догадалсяИ нашел, чтоб воды были б ей полезны(Доктора в столицах вообще любезны).Если только русский едет за границу,Посылай в Палермо, в Пизу или Ниццу,Быть ему в Париже — так судьбам угодно!Год в столице моды шумно и спокойноПрожила княгиня; на второй влюбиласьВ доктора-француза — и сама дивилась!Не был он красавец, но ей было новоСтрастно и свободно льющееся слово,Смелое, живое… Свергнуть иго страстиНет и помышленья… да уж нет и власти!Решено! В Россию тотчас написали;Немец-управитель без большой печалиПродал за бесценок в силу повеленья,Английские парки, русские селенья,Земли, лес и воды, дачу и усадьбу.Получили деньги — и сыграли свадьбу.Тут пришла развязка. Круто изменилсяДоктор-спекулятор; деспотом явился!Деньги, бриллианты — всё пустил в аферы,А жену тиранил, ревновал без меры,А когда бедняжка с горя захворала,Свез ее в больницу… Навещал сначала,А потом уехал — словно канул в воду!Скорбная, больная, гасла больше годуВ нищете княгиня… и тот год тяжелыйБыл ей долгим годом думы невеселой!Смерть ее в Париже не была заметна:Бедно нарядили, схоронили бедно…А в отчизне дальной словно были рады:Целый год судили — резко, без пощады,Наконец устали… И одна осталасьПамять: что с отличным вкусом одевалась!Да еще остался дом с ее гербами,Доверху набитый бедными жильцами,Да в строфах небрежных русского поэтаВдохновленных ею чудных два куплета,Да голяк-потомок отрасли старинной,Светом позабытый и ни в чем невинный.

«Самодовольных болтунов…»*

«Самодовольных болтунов,Охотников до споров модных,Где много благородных слов,А дел не видно благородных,Ты откровенно презирал:Ты не однажды предсказалКонец велеречивой сшибкиИ слово русский либералПроизносил не без улыбки.Ты силу собственной душиБессильем их надменно мерилИ добродушно ей ты верил.И точно, были хорошиТвои начальные порывы:Озолотил бы бедняка!Но дед и бабка были живы,И сам ты не имел куска.И долго спали сном позорнымБлагие помыслы твои,Как дремлют подо льдом упорнымРечные вольные струи.Ты их лелеял на соломеИ только применять их могКо псу, который в жалком домеПожитки жалкие стерег.И правда: пес был сыт и жирен,И спал всё, дворнику назло.Теперь… теперь твой круг обширен!Взгляни: богатое селоЛежит, обставлено скирдами,Спускаясь по горе к ручью,А избы полны мужиками.»Въезжая в отчину свою,Такими мыслями случайноБыл Решетилов осажден.И побледнел необычайно,И долго, долго думал он…Потом — вступил он во владенье,Вопрос отложен и забыт.Увы! не наше поколеньеЕго по совести решит!

<Середина июля 1856>

Прости*

Прости! Не помни дней паденья,Тоски, унынья, озлобленья, —Не помни бурь, не помни слез,Не помни ревности угроз!Но дни, когда любви светилоНад нами ласково всходилоИ бодро мы свершали путь, —Благослови и не забудь!

<29 июля 1856>

«Как ты кротка, как ты послушна…»*

Как ты кротка, как ты послушна,Ты рада быть его рабой,Но он внимает равнодушно,Уныл и холоден душой.А прежде… помнишь? Молода,Горда, надменна, и прекрасна,Ты им играла самовластно,Но он любил, любил тогда!Так солнце осени — без тучСтоит, не грея, на лазури,А летом и сквозь сумрак буриБросает животворный луч…

<Лето 1856>

«Я посетил твое кладбище…»*

Я посетил твое кладбище,Подруга трудных, трудных дней!И образ твой светлей и чищеРисуется душе моей.Бывало, натерпевшись муки,Устав и телом и душой,Под игом молчаливой скукиВстречался грустно я с тобой.Ни смех, ни говор твой веселыйНе прогоняли темных дум:Они бесили мой тяжелый,Больной и раздраженный ум.Я думал: нет в душе беспечнойСочувствия душе моей,И горе в глубине сердечнойДержалось дольше и сильней…Увы, то время невозвратно!В ошибках юность не вольна:Без слез ей горе непонятно,Без смеху радость не видна…Ты умерла… Смирились грозы.Другую женщину я знал,Я поминутно видел слезыИ часто смех твой вспоминал.Теперь мне дороги и милыТе грустно прожитые дни, —Как много нежности и силыДушевной вызвали они!Твержу с упреком и тоскою:«Зачем я не ценил тогда?»Забудусь, ты передо мноюСтоишь — жива и молода:Глаза блистают, локон вьется,Ты говоришь: «Будь веселей!»И звонкий смех твой отдаетсяБольнее слез в душе моей…

Школьник*

— Ну, пошел же, ради бога!Небо, ельник и песок —Невеселая дорога…— Эй, садись ко мне, дружок!Ноги босы, грязно тело,И едва прикрыта грудь…Не стыдися! что за дело?Это многих славный путь.Вижу я в котомке книжку.Так учиться ты идешь…Знаю: батька на сынишкуИздержал последний грош.Знаю: старая дьячихаОтдала четвертачок,Что проезжая купчихаПодарила на чаек.Или, может, ты дворовыйИз отпущенных?.. Ну, что ж!Случай тоже уж не новый —Не робей, не пропадешь!Скоро сам узнаешь в школе,Как архангельский мужикПо своей и божьей волеСтал разумен и велик.Не без добрых душ на свете —Кто-нибудь свезет в Москву,Будешь в университете —Сон свершится наяву!Там уж поприще широко:Знай работай, да не трусь…Вот за что тебя глубокоЯ люблю, родная Русь!Не бездарна та природа,Не погиб еще тот край,Что выводит из народаСтолько славных то и знай, —Столько добрых, благородных,Сильных любящих душой,Посреди тупых, холодныхИ напыщенных собой!

<Лето 1856>

<Тургене>ву*

Прощай! Завидую тебе —Твоей поездке, не судьбе:Я гордостью, ты знаешь, боленИ не сменяю ни на чьюСудьбу плачевную мою,Хоть очень ею недоволен.Ты счастлив. Ты воскреснешь вновь;В твоей душе проснется живоВсё, чем терзает прихотливоИ награждает нас любовь, —Пора наград, улыбок ясных,Простых, как молодость, речейНочей таинственных и страстныхИ полных сладкой лени дней!Ты знал ее?. Нет лучшей доли!Живешь легко, глядишь светлей,Не жалко времени и воли,Не стыдно праздности своей,Душа тоскливо вдаль не рветсяИ вся блаженна перед той,Чье сердце ласковое бьетсяОдним биением с тобой.Счастливец! из доступных мируТы наслаждений взять умелВсё, чем прекрасен наш удел:Бог дал тебе свободу, лируИ женской любящей душойБлагословил твой путь земной…

<21 июля 1856>

«Белый день недолог…»*

Белый день недолог,Вечера длинней.Крики перепелокРеже и грустней.Осень невидимкойНа землю сошла,Сизо-серой дымкойНебо облекла.Солнце с утра канетВ тучи, как в нору.Если и проглянет,Смотришь: не к добру!Словно как стыдливымЗолотым лучомПробежит по нивам,Глядь: перед дождем!Побежал проворноОживленный ключИ ворчит задорно:«Как-де я могуч!»Весь день ветер дует,По ночам дожди;Пес работу чует:Дупельшнепов жди.

1857

Убогая и нарядная*

1

Беспокойная ласковость взгляда,И поддельная краска ланит,И убогая роскошь наряда —Всё не в пользу ее говорит.Но не лучше ли, прежде чем бросимМы в нее приговор роковой,Подзовем-ка ее да расспросим:«Как дошла ты до жизни такой?»Не длинен и не нов рассказ:Отец ее подьячий бедный,Таскался писарем в Приказ,Имел порок дурной и вредный —Запоем пил — и был буян,Когда домой являлся пьян.Предвидя роковую схватку,Жена малютку уведет,Уложит наскоро в кроваткуИ двери поплотней припрет.Но бедной девочке не спится!Ей чудится: отец бранится,Мать плачет. Саша на кровать,Рукою подпершись, садится,Стучит в ней сердце… где тут спать?Раздвинув завесы цветные,Глядит на двери запертые,Откуда слышится содом,Не шевелится и не дремлет.Так птичка в бурю под кустомСидит — и чутко буре внемлет.Но как ни буен был отец,Угомонился наконец,И стало без него им хуже.Мать умерла в тоске по муже,А девочку взяла «Мадам»И в магазине поселила.Не очень много шили там,И не в шитье была там сила. . . . . . . . . . . . . . .

2

«Впрочем, что ж мы? нас могут заметить, —Рядом с ней?!.» И отхлынули прочьНет! тебе состраданья не встретить,Нищеты и несчастия дочь!Свет тебя предает поруганьюИ охотно прощает другой,Что торгует собой по призванью,Без нужды, без борьбы роковой;Что, поднявшись с позорного ложа,Разоденется, щеки притретИ летит, соблазнительно лежаВ щегольском экипаже, в народ —В эту улицу роскоши, моды,Офицеров, лореток и бар,Где с полугосударства доходыПоглощает заморский товар.Говорят, в этой улице милойВсё, что модного выдумал свет,Совместилось с волшебною силой,Ничего только русского нет —Разве Ванька проедет унылый.Днем и ночью на ней маскарад,Ей недаром гордится столица.На французский, на английский ладИсковеркав нерусские лица,Там гуляют они, пустоты вековойИ наследственной праздности дети,Разодетой, довольной толпой…Ну, кому же расставишь ты сети?Вышла ты из коляски своейИ на ленте ведешь собачонку;Стая модных и глупых людейПровожает тебя вперегонку.У прекрасного пола тоска,Чувство злобы и зависти тайной.В самом деле, жена бедняка,Позавидуй! эффект чрезвычайный!Бриллианты, цветы, кружева,Доводящие ум до восторга,И на лбу роковые слова:«Продается с публичного торга!»Что, красавица, нагло глядишь?Чем гордишься? Вот вся твоя повесть:Ты ребенком попала в Париж,Потеряла невинность и совесть,Научилась белиться и лгатьИ явилась в наивное царство:Ты слыхала, легко обиратьНаше будто богатое барство.Да, не трудно! Но должно входитьВ этот избранный мир с аттестатом.Красотой нас нельзя победить,Удивить невозможно развратом.Нам известность, нам мода нужна.Ты красивей была и моложе,Но, увы! неизвестна, беднаИ нуждалась сначала… О боже!Твой рассказ о купце разрывалНам сердца: по натуре бурлацкой,Он то ноги твои целовал,То хлестал тебя плетью казацкой.Но, по счастию, этот дикарь,Слабоватый умом и сердечком,Принялся за французский букварь,Чтоб с тобой обменяться словечком.Этим временем ты завелаРысаков, экипажи, нарядыИ прославилась — в моду вошла!Мы знакомству скандальному рады.Что за дело, что вся дочистаПредалась ты постыдной продаже,Что поддельна твоя красота,Как гербы на твоем экипаже,Что глупа ты, жадна и пуста —Ничего! знатоки вашей нацииПорешили разумным судом,Что цинизм твой доходит до грации,Что геройство в бесстыдстве твоем!Ты у бога детей не просила,Но ты женщина тоже была,Ты со скрежетом сына носилаИ с проклятьем его родила;Он подрос — ты его нарядилаИ на Невский с собой повезла.Ничего! Появленье малюткиНе смутило души никому,Только вызвало милые шутки,Дав богатую пищу уму.Удивлялась вся гвардия наша(Да и было чему, не шутя),Что ко всякому с словом «папаша»Обращалось наивно дитя…И не кинул никто, негодуя,Комом грязи в бесстыдную мать!Чувством матери нагло торгуя,Пуще стала она обирать.Бледны, полны тупых сожаленийПотерявшие шик молодцы, —Вон по Невскому бродят как тениРазоренные ею глупцы!И пример никому не наука,Разорит она сотни других:Тупоумие, праздность и скукаЗа нее… Но умолкни, мой стих!И погромче нас были витии,Да не сделали пользы пером…Дураков не убавим в России,А на умных тоску наведем.

28 декабря 1859

<В альбом О.С. Чернышевской>*

Знаком с Вами будучи лично,Я рад Вам всегда угождать.Но в старости — вряд ли приличноВ альбомы писать.Ах, младость! Ты — счастье, ты — радость,С тобой и любовь и стихи!А старость — ужасная гадость!

Хи-хи!..

1857–1858

«Всевышней волею Зевеса…»*

Всевышней волею ЗевесаВдруг пробудившись ото сна,Как быстро по пути прогрессаШагает русская страна:В печати уж давно не странностьСлова «прогресс» и «либерал»,И слово дикое — «гуманность»Уж повторяет генерал.То мало: вышел из под прессаУж третий томик Щедрина…Как быстро по пути прогрессаШагает русская страна!На грамотность не без искусстваНакинулся почтенный Даль —И обнаружил много чувства,И благородство, и мораль.По благородству, не из видовСтатейку тиснул в пол-листаКакой-то господин ДавыдовО пользе плети и кнута…Убавленный процентик банка,Весьма пониженный тариф,Статейки господина Бланка —Всё это были, а не миф.

1858

«Стихи мои! свидетели живые…»*

Стихи мои! Свидетели живыеЗа мир пролитых слез!Родитесь вы в минуты роковыеДушевных грозИ бьетесь о сердце людские,Как волны об утес.

Н.Ф. Крузе*

В печальной стороне, где родились мы с вами,Где всё разумное придавлено тисками,Где всё безмозглое отмечено звездами,Где силен лишь обман, —В стране бесправия, невежества и дичи —Не часто говорить приходится нам спичиВ честь доблестных граждан.Прими простой привет, боец неустрашимый!Луч света трепетный, сомнительный, чуть зримый,Внезапно вспыхнувший над родиной любимой,Ты не дал погасить, — ты объявил войнуСлугам не родины, а царского семейства,Науку мудрую придворного лакействаИзведавшим одну.Впервые чрез тебя до бедного народаДошли великие слова:Наука, истина, отечество, свобода,Гражданские права.Вступила родина на новую дорогу.Господь! ее храни и укрепляй.Отдай нам труд, борьбу, тревогу,Ей счастие отдай.

«В столицах шум, гремят витии…»*

В столицах шум, гремят витии,Кипит словесная война,А там, во глубине России —Там вековая тишина.Лишь ветер не дает покоюВершинам придорожных ив,И выгибаются дугою,Целуясь с матерью-землею,Колосья бесконечных нив…

Размышления у парадного подъезда*

Вот парадный подъезд. По торжественным дням,Одержимый холопским недугом,Целый город с каким-то испугомПодъезжает к заветным дверям;Записав свое имя и званье,Разъезжаются гости домой,Так глубоко довольны собой,Что подумаешь — в том их призванье!А в обычные дни этот пышный подъездОсаждают убогие лица:Прожектеры, искатели мест,И преклонный старик, и вдовица.От него и к нему то и знай по утрамВсё курьеры с бумагами скачут.Возвращаясь, иной напевает «трам-трам»,А иные просители плачут.Раз я видел, сюда мужики подошли,Деревенские русские люди,Помолились на церковь и стали вдали,Свесив русые головы к груди;Показался швейцар. «Допусти», — говорятС выраженьем надежды и муки.Он гостей оглядел: некрасивы на взгляд!Загорелые лица и руки,Армячишка худой на плечах.По котомке на спинах согнутых,Крест на шее и кровь на ногах,В самодельные лапти обутых(Знать, брели-то долгонько ониИз каких-нибудь дальних губерний).Кто-то крикнул швейцару: «Гони!Наш не любит оборванной черни!»И захлопнулась дверь. Постояв,Развязали кошли пилигримы,Но швейцар не пустил, скудной лепты не взяв,И пошли они, солнцем палимы,Повторяя: «Суди его бог!»,Разводя безнадежно руками,И, покуда я видеть их мог,С непокрытыми шли головами…А владелец роскошных палатЕще сном был глубоким объят…Ты, считающий жизнью завидноюУпоение лестью бесстыдною,Волокитство, обжорство, игру,Пробудись! Есть еще наслаждение:Вороти их! в тебе их спасение!Но счастливые глухи к добру…Не страшат тебя громы небесные,А земные ты держишь в руках,И несут эти люди безвестныеНеисходное горе в сердцах.Что тебе эта скорбь вопиющая,Что тебе этот бедный народ?Вечным праздником быстро бегущаяЖизнь очнуться тебе не дает.И к чему? Щелкоперов забавоюТы народное благо зовешь;Без него проживешь ты со славоюИ со славой умрешь!Безмятежней аркадской идиллииЗакатятся преклонные дни.Под пленительным небом Сицилии,В благовонной древесной тени,Созерцая, как солнце пурпурноеПогружается в море лазурное,Полосами его золотя, —Убаюканный ласковым пениемСредиземной волны, — как дитяТы уснешь, окружен попечениемДорогой и любимой семьи(Ждущей смерти твоей с нетерпением);Привезут к нам останки твои,Чтоб почтить похоронною тризною,И сойдешь ты в могилу… герой,Втихомолку проклятый отчизною,Возвеличенный громкой хвалой!..Впрочем, что ж мы такую особуБеспокоим для мелких людей?Не на них ли нам выместить злобу? —Безопасней… Еще веселейВ чем-нибудь приискать утешенье…Не беда, что потерпит мужик:Так ведущее нас провиденьеУказало… да он же привык!За заставой, в харчевне убогойВсё пропьют бедняки до рубляИ пойдут, побираясь дорогой,И застонут… Родная земля!Назови мне такую обитель,Я такого угла не видал,Где бы сеятель твой и хранитель,Где бы русский мужик не стонал?Стонет он по полям, по дорогам,Стонет он по тюрьмам, по острогам,В рудниках, на железной цепи;Стонет он под овином, под стогом,Под телегой, ночуя в степи;Стонет в собственном бедном домишке,Свету божьего солнца не рад;Стонет в каждом глухом городишке,У подъезда судов и палат.Выдь на Волгу: чей стон раздаетсяНад великою русской рекой?Этот стон у нас песней зовется —То бурлаки идут бечевой!..Волга! Волга!.. Весной многоводнойТы не так заливаешь поля,Как великою скорбью народнойПереполнилась наша земля, —Где народ, там и стон… Эх, сердечный!Что же значит твой стон бесконечный?Ты проснешься ль, исполненный сил,Иль, судеб повинуясь закону,Всё, что мог, ты уже совершил, —Создал песню, подобную стону,И духовно навеки почил?..

«Ночь. Успели мы всем насладиться…»*

Ночь. Успели мы всем насладиться.Что ж нам делать? Не хочется спать.Мы теперь бы готовы молиться,Но не знаем, чего пожелать.Пожелаем тому доброй ночи,Кто всё терпит, во имя Христа,Чьи не плачут суровые очи,Чьи не ропщут немые уста,Чьи работают грубые руки,Предоставив почтительно намПогружаться в искусства, в науки,Предаваться мечтам и страстям;Кто бредет по житейской дорогеВ безрассветной, глубокой ночи,Без понятья о праве, о боге,Как в подземной тюрьме без свечи…

1859

<А.Е. Мартынову>*

Со славою прошел ты полдороги,Полпоприща ты доблестно свершил,Мы молим одного: чтоб даровали богиТебе надолго крепость сил!..Чтоб в старости, былое вспоминая,Могли мы повторять смеясь:«А помнишь ли, гурьба какаяНа этот праздник собралась?Тут не было ни почестей народных,Ни громких хвал, — одним он дорог был:Свободную семью людей свободныхМартынов вкруг себя в тот день соединил!И чем же, чем? Ни подкупа, ни лестиТут и следа никто не мог бы отыскать!»Мы знаем все: ты стоишь большей чести,Но мы даем, что можем дать.

Дружеская переписка Москвы с Петербургом*

1. Московское стихотворение

На дальнем севере, в гиперборейском крае,Где солнце тусклое, показываясь в мае,Скрывается опять до лета в сентябре,Столица новая возникла при Петре.Возникнув с помощью чухонского народаИз топей и болот в каких-нибудь два года,Она до наших дней с Россией не срослась:В употреблении там гнусный рижский квас,С немецким языком там перемешан русский,И над обоими господствует французский,А речи истинно народный оборотТам редок столько же, как честный патриот!Да, патриота там наищешься со свечкой:Подбиться к сильному, прикинуться овечкой,Местечка теплого добиться, и потомБезбожно торговать и честью и умом —Таков там человек! Но впрочем, без сомненья,Спешу оговорить, найдутся исключенья.Забота промысла о людях такова,Что если где растет негодная трава,Там есть и добрая: вот, например, Жуковский, —Хоть в Петербурге жил, но был с душой московской.Театры и дворцы, Нева и корабли,Несущие туда со всех сторон землиЗатеи роскоши; музеи просвещенья,Музеи древностей — «все признаки ученья»В том городе найдешь; нет одного: души!Там высох человек, погрязнув в барыши,Улыбка на устах, а на уме коварность:Святого ничего — одна утилитарность!Итак, друзья мои! кляну тщеславный град!Рыдаю и кляну… Прогрессу он не рад.В то время как Москва надеждами пылает,Он погружается по-прежнему в развратИ против гласности стишонки сочиняет!..

2. Петербургское послание

Ты знаешь град, заслуженный и древний,Который совместил в свои концыХоромы, хижины, посады и деревни,И храмы божии, и царские дворцы?Тот мудрый град, где, смелый провозвестникМосковских дум и английских начал,Как водопад бушует «Русский вестник»,Где «Атеней» как ручеек журчал.Ты знаешь град? — Туда, туда с тобойХотел бы я укрыться, милый мой!Ученый говорит: «Тот град славнее Рима»,Прозаик «сердцем родины» зовет,Поэт гласит «России дочь любима»,И «матушкою» чествует народ.Недаром, нет! Невольно брызжут слезыПри имени заслуг, какие он свершил:В 12-м году такие там морозыСтояли, что француз досель их не забыл.Ты знаешь град? — Туда, туда с тобойХотел бы я укрыться, милый мой!Достойный град! Там Минин и ПожарскийТоржественно стоят на площади.Там уцелел остаток древнебарскийУ каждого патриция в груди.В купечестве, в сословии дворянскомТам бескорыстие, готовность выше мер:В последней ли войне, в вопросе ли крестьянскомМы не один найдем тому пример…Ты знаешь град? — Туда, туда с тобойХотел бы я укрыться, милый мой!Волшебный град! Там люди в деле тихи,Но говорят, волнуются за двух,Там от Кремля, с Арбата и с ПлющихиОтвсюду веет чисто русский дух;Всё взоры веселит, всё сердце умиляет,На выспренний настраивает лад —Царь-колокол лежит, царь-пушка не стреляет,И сорок сороков без умолку гудят.Волшебный град! — Туда, туда с тобойХотел бы я укрыться, милый мой!Правдивый град! Там процветает гласность,Там принялись науки семена,Там в головах у всех такая ясность,Что комара не примут за слона.Там, не в пример столице нашей невской,Подметят всё — оценят, разберут:Анафеме там предан ЧернышевскийИ Кокорева ум нашел себе приют!Правдивый град! — Туда, туда с тобойХотел бы я укрыться, милый мой!Мудреный град! По приговору сеймаТам судятся и люди и статьи;Ученый Бабст стихами РозенгеймаТам подкрепляет мнения свои,Там сомневается почтеннейший Киттары,Уж точно ли не нужно сечь детей?Там в Хомякове чехи и мадьярыНашли певца народности своей.Мудреный град! — Туда, туда с тобойХотел бы я укрыться, милый мой!Разумный град! Там Павлов Соллогуба,Байборода Крылова обличил,Там (Шевырев) был поражен сугубо,Там сам себя Чичерин поразил.Там что ни муж — то жаркий друг прогресса,И лишь не вдруг могли уразуметь:Что на пути к нему вернее — прессаИли умно направленная плеть?Разумный град! — Туда, туда с тобойХотел бы я укрыться, милый мой!Серьезный град!.. Науку без обмана,Без гаерства искусство любят там,Там область празднословного романаМужчина передал в распоряженье дам.И что роман? Там поражают пьянство,Устами Чаннинга о трезвости поют.Там люди презирают балаганствоИ наш «Свисток» проклятью предают!Серьезный град! — Туда, туда с тобойНам страшно показаться, милый мой!

Песня Еремушке*

«Стой, ямщик! жара несносная,Дальше ехать не могу!»Вишь, пора-то сенокосная —Вся деревня на лугу.У двора у постоялогоТолько нянюшка сидит,Закачав ребенка малого,И сама почти что спит;Через силу тянет песенкуДа, зевая, крестит рот.Сел я рядом с ней на лесенку,Няня дремлет и поет:«Ниже тоненькой былиночкиНадо голову клонить,Чтоб на свете сиротиночкеБеспечально век прожить.Сила ломит и соломушку —Поклонись пониже ей,Чтобы старшие ЕремушкуВ люди вывели скорей.В люди выдешь, всё с вельможамиБудешь дружество водить,С молодицами пригожимиШутки вольные шутить.И привольная и празднаяЖизнь покатится шутя…»Эка песня безобразная!«Няня! дай-ка мне дитя!»— «На, родной! да ты откудова?»— «Я проезжий, городской».— «Покачай; а я покудоваПодремлю… да песню спой!»— «Как не спеть! спою, родимая,Только, знаешь, не твою.У меня своя, любимая…— Баю-баюшки-баю!В пошлой лени усыпляющийПошлых жизни мудрецов,Будь он проклят, растлевающийПошлый опыт — ум глупцов!В нас под кровлею отеческойНе запало ни одноЖизни чистой, человеческойПлодотворное зерно.Будь счастливей! Силу новуюБлагородных юных днейВ форму старую, готовуюНеобдуманно не лей!Жизни вольным впечатлениямДушу вольную отдай,Человеческим стремлениямВ ней проснуться не мешай.С ними ты рожден природою —Возлелей их, сохрани!Братством, Равенством, СвободоюНазываются они.Возлюби их! на служениеИм отдайся до конца!Нет прекрасней назначения,Лучезарней нет венца.Будешь редкое явление,Чудо родины своей;Не холопское терпениеПринесешь ты в жертву ей:Необузданную, дикуюК угнетателям враждуИ доверенность великуюК бескорыстному труду.С этой ненавистью правою,С этой верою святойНад неправдою лукавоюГрянешь божьею грозой…И тогда-то…» Вдруг проснулосяИ заплакало дитя.Няня быстро встрепенуласяИ взяла его, крестя.«Покормись, родимый, грудкою!Сыт?.. Ну, баюшки-баю!»И запела над малюткоюСнова песенку свою…

<В альбом С.Н. Степанову>*

Пишите, други! Начат путь!Наполним быстро том альбомный,Но вряд ли скажет кто-нибудьУмней того, что прозой скромнойТак поэтически сказатьСумела любящая мать!..

(17 ноября 1859)

1860

Папаша*

Я давно замечал этот серенький дом,В нем живут две почтенные дамы,Тишина в нем глубокая днем,Сторы спущены, заперты рамы,А вечерней порой иногдаЗдесь движенье веселое слышно:Приезжают сюда господаИ девицы, одетые пышно.Вот и нынче карета стоит,В ней какой-то мужчина сидит;Свищет он, поджидая кого-то,Да на окна глядит иногда.Наконец отворились ворота,И, нарядна, мила, молода,Вышла женщина…«Здравствуй, Наташа!Я уже думал — не будет конца!»— «Вот тебе деньги, папаша!»Девушка села, целует отца.Дверцы захлопнулись, скрылась карета,И постепенно затих ее шум.«Вот тебе деньги!» Я думал: что ж это?Дикая мысль поразила мой ум.Мысль эта сердце мучительна сжала.Прочь, ненавистная, прочь!Что же, однако, меня испугало?Мать, продающая дочь,Не ужасает нас… так почему же?..Нет, не поверю я!.. изверг, злодей!Хуже убийства, предательства хуже…Хуже-то хуже, да легче, верней,Да и понятней. В наш век утонченныйИзверги водятся только в лесах.Это не изверг, а фат современный —Фат устарелый, без места, в долгах.Что ж ему делать? Другого закона,Кроме дендизма, он в жизни не знал,Жил человеком хорошего тонаИ умереть им желал.Поздно привык он ложиться,Поздно привык он вставать,Кушая кофе, помадиться, бриться,Ногти точить и усы завивать;Час или два перед тонким обедомНевский проспект шлифовать.Смолоду был он лихим сердцеедом:Долго ли денег достать?С шиком оделся, приставил лорнеткуК левому глазу, прищурил другой,Мигом пленил пожилую кокетку,И полилось ему счастье рекой.Сладки трофеи нетрудной победы —Кровные лошади, повар француз…Боже! какие давал он обеды —Роскошь, изящество, вкус!Подлая сволочь глотала их жадно.Подлая сволочь?.. о нет!Всё, что богато, чиновно, парадно,Кушало с чувством и с толком обед,Мы за здоровье хозяина пили,Мы целовалися с ним,Правда, что слухи до нас доходили…Что нам до слухов — и верить ли им?Старый газетчик, в порыве усердия,Так отзывался о нем:«Друг справедливости! жрец милосердия!» —То вдруг облаял потом, —Верь, чему хочешь! Мы в нем не заметилиПодлости явной: в игре он платил.Муза! воспой же его добродетели!Вспомни, он набожен был;Вспомни, он руку свою тороватуюВечно раскрытой держал,Даже Жуковскому что-то на статуюПо доброте своей дал!Счастье, однако, на свете непрочно —Хуже да хуже с годами дела.Сил ему много отпущено, точно,Да красота изменять начала.Он уж купил три таинственных банки:Это — для губ, для лица и бровей,Учетверил благородство осанкиИ величавость походки своей;Ходит по Невскому с палкой, с лорнетомСорокалетний герой.Ходит зимою, весною и летом,Ходит и думает: «Черт же с тобой,Город проклятый! Я строен, как тополь,Счастье найду по другим городам!»И, рассердясь, покидает Петрополь…Может быть, ведомо вам,Что за границей местами есть воды,Где собирается множество дам —Милых поклонниц свободы,Дам и отчасти девиц,Ежели дам, то в замужстве несчастных;Разного возраста лиц,Но одинаково страстных, —Словом, таких, у которых талантЖалкою славой прославиться в светеИ за которых Жорж СандПеред мыслителем русским в ответе.Что привлекает их в город такой,Славный не столько водами,Сколько азартной игройИ… но вы знаете сами…Трудно решить. Говорят,Годы терпенья и плена,Тяжких обид и досадВдруг выкупает измена;Ежели так, то целительность водНе подлежит никакому сомненью.Бурно их жизнь там идет,Вся отдана наслажденью,Оригинален наряд, —Дома одеты, а в людиПолураздеться спешат:Голые спины и голые груди!(Впрочем, не к каждой из дамЭти идут укоризны:Так, например, только лечатся тамСкромные дочери нашей отчизны…)Наш благородный геройТам свои сети раскинул,Там он блистал еще годик-другой,Но и оттудова сгинул.Лет через восемь потомОн воротился в Петрополь,Всё еще строен, как тополь,Но уже несколько хром,То есть не хром, а немножкоСтала шалить его левая ножка —Вовсе не гнулась! ШагалЕю он словно поленом,То вдруг внезапно болталВ воздухе правым коленом.Белый платочек в руке,Грусть на челе горделивом,Волосы с бурым отливом —И ни кровинки в щеке!Плохо!.. А вкусы так пошлы и грубы,Дай им красавчика, кровь с молоком..Волк, у которого выпали зубы,Бешено взвыл; огляделся кругомДа и решился… Трудами питатьсяНет ни уменья, ни сил,В бедности гнусной открыто признатьсяПеред друзьями, которых кормил,И удалиться с роскошного пира —Нет! добровольно геройСанктпетербургского модного мираНе достигает развязки такой.Молод — так дело женитьбой поправит,Стар — так игорный притон заведет,Вексель фальшивый составит,В легкую службу пойдет…Славная служба! Наш старый красавецЧуть не пошел было этой тропой,Да не годился… Вот этот мерзавец!Под руку с дочерью! Весь завитой,Кольца, лорнетка, цепочка вдоль груди…Плюньте в лицо ему, честные люди!Или уйдите хоть прочь!Легче простить за поджог, за покражу —Это отец, развращающий дочьИ выводящий ее на продажу!..«Знаем мы, знаем, — да дела нам нет!Очень горяч ты, любезный поэт!»Музыка вроде шарманкиОднообразно гудит,Сонно поют испитые цыганки,Глупый цыган каблуками стучит.Около русой НаташиПять молодых усачейПьют за здоровье папаши.Кажется, весело ей:Смотрит спокойно, наивно смеется.Пусть же смеется всегда!Пусть никогда не проснется!Если ж проснется, что будет тогда?Нож ли ухватит, застонет ли тяжкоИ упадет без дыханья, бедняжка,Сломлена ужасом, горем, стыдом?Кто ее знает? Не дай только божеБыть никому в ее коже, —Звать обнищалого фата отцом!

14 марта 1860

Первый шаг в Европу*

Как дядю моего, Ивана Ильича,Нечаянно сразил удар паралича,В его наследственном имении Корсунском, —Я памятник ему воздвигнул сгоряча,А души заложил в совете опекунском.Мои домашние, особенно жена,Пристали: «Жизнь для нас на родине скучна!Кто: „ангел!“, кто: „злодей!“ вези нас за границу!»Я крикнул старосту Ивана Кузьмина,Именье сдал ему и — укатил в столицу.В столице получив немедленно паспорт,Я сел на пароход и уронил за бортГорячую слезу, невольный дар отчизне…«Утешься, — прошептал нас увлекавший черт, —Отраду ты найдешь в немецкой дешевизне», —И я утешился… И тут уж недолгаРазвязка мрачная: минули мы брегаСвященной родины, минули Свинемюнде,Приехали в Берлин — и обрели врагаВ Луизе-Августе-Фернанде-Кунигунде.Так горничная тварь в гостинице звалась.Но я предупредить обязан прежде вас,Что Лидия — моя дражайшая супруга —Ужасно горяча: как будто родиласьПод небом Африки; в ней дышат страсти юга!В отечестве она не знала им узды:Покорно ей вручив правления бразды,Я скоро подчинил ей волю и рассудок(В сочельник крошки в рот не брал я до звезды,Хоть голоду терпеть не может мой желудок),И всяк за мною вслед во всём ей потакал,Противоречием никто не раздражалИз опасенья слез, трагических истерик.,В гостинице, едва я умываться стал,Вдруг слышу: Лидия бушует, словно Терек.Я бросился туда. Вот что случилось с ней..О ужас! о позор! В небрежности своей,Луиза, Лидию с дороги раздевая,Царапнула слегка булавкой шею ей,А Лидия моя, не долго размышляя…Но что тут говорить? Тут нужны не слова;Тут громы нужны бы… Недвижна, чуть жива,Стояла Лидия в какой-то думе новой.Растрепана коса, поникла голова:«На натиск пламенный ей был отпор суровый!..»Слова моей жены: «О друг, Иван Ильич! —Мне вспомнились тогда. — Здесь грубость, мрак и дичь,Здесь жить я не могу — вези меня в Европу!»Ах, лучше б, душечка, в деревне девок стричьДа надирать виски безгласному холопу!

«О гласность русская! Ты быстро зашагала…»*

О гласность русская! ты быстро зашагала,Как бы в восторженном каком-то забытье:Живого Чацкина ты прежде защищала,А ныне добралась до мертвого Кювье.

Мысли журналиста при чтении программы, обещающей не щадить литературных авторитетов*

Что ты задумал, несчастный?Что ты дерзнул обещать?..Помысел самый опасный —Авторитеты карать!В доброе старое время,Время эклог и баллад,Пишущей братии племяБыло скромнее стократ.С неостывающим жаромС детства до старости летНа альманачника даромПишет, бывало, поэт;Скромен как майская роза,Он не гнался за грошом.Самая лучшая прозаТоже была нипочем.Руки дыханием грея,Труженик пел соловьем,А журналист, богатея,Строил — то дачу, то дом.Нынче — ужасное время,Нет и в поэтах души!Пишущей братии племяСтало сбирать барыши.Всякий живет сибаритом…Майков, Полонский и Фет —Подступу к этим пиитам,Что называется, нет!Дорог ужасно Тургенев —Публики первый герой —Эта Елена, Берсенев,Этот Инсаров… ой-ой!Выгрузишь разом карманыИ поправляйся потом!На Гончарова романыМожно бы выстроить дом.Даже ученый историкДеньги лопатой гребет:Корень учения горек,Так подавай ему плод!Русский обычай издревле«Брать — так уж брать» говорит…Вот Молинари дешевле,Но чересчур плодовит!Мало что денег: почетуТребовать стали теперь;Если поправишь работу,Рассвирепеет, как зверь!«Я журналисту полезен —Так сознаваться не смей!»Будь осторожен, любезен,Льсти, унижайся, немей.Я ли, — о боже мой, боже! —Им угождать не устал?А как повел себя строже,Так совершено пропал:Гордость их так нестерпима,Что ни строки не даютИ, как татары из Крыма,Вон из журнала бегут…

Знахарка*

Знахарка в нашем живет околодке:На воду шепчет; на гуще, на водкеДа на каких-то гадает травах.Просто наводит, проклятая, страх!Радостей мало — пророчит всё горе;Вздумал бы плакать — наплакал бы море,Да — господь милостив! — русский народПлакать не любит, а больше поет.Молвила ведьма горластому парню:«ЭЙ! угодишь ты на барскую псарню!»И — поглядят — через месяц всегоПо лесу парень орет: «го-го-го!»Дяде Степану сказала: «КичишьсяБольно ты сивкой, а сивки лишишься,Либо своей голове пропадать!»Стали Степана рекрутством пугать:Вывел коня на базар — откупился!Весь околоток колдунье дивился.«Сем-ка! и я понаведаюсь к ней! —Думает старый мужик Пантелей. —Что ни предскажет кому: разоренье,Убыль в семействе, глядишь — исполненье!Черт у ней, что ли, в дрожжах-то сидит?..»Вот и пришел Пантелей — и стоит,Ждет: у колдуньи была уж девица,Любо взглянуть — молода, полнолица,Рядом с ней парень — дворовый, кажись,Знахарка девке: «Ты с ним не вяжись!Будет твоя особливая доля:Милые слезы — и вечная воля!»Дрогнул дворовый, а ведьма ему:«Счастью не быть, молодец, твоему.Всё говорить?» — «Говори!» — «Ты зимоюВысечен будешь, дойдешь до запою,Будешь небритый валяться в избе,Чертики прыгать учнут по тебе,Станут глумиться, тянуть в преисподню:Ты в пузыречек наловишь их сотню,Станешь его затыкать…» ПантелейШапку в охапку — и вон из дверей.«Что же, старик? Погоди — погадаю!» —Ведьма ему. Пантелей: «Не желаю!Что нам гадать? Малолетков морочь,Я погожу пока, чертова дочь!Ты нам тогда предскажи нашу долю,Как от господ отойдем мы на волю!»

Что поделывает наша внутренняя гласность?*

Вместо предисловия

Друзья мои! Мы много жили,Но мало думали о том:В какое время мы живем,Чему свидетелями были?Припомним, что не без искусстваНа грамотность ударил Даль —И обнаружил много чувства,И остроумье, и мораль;Но отразил его Карнович,И против грамоты одинТеперь остался Беллюстин!Припомним: Михаил ПетровичЗвал Костомарова на бой;Но диспут вышел неудачен, —И, огорчен, уныл и мрачен,Молчит Погодин как немой!Припомним, что один ГромекаЗаметно двинул нас вперед,Что «Русский вестник», к чести века,Уж издается пятый год…Что в нем писали Булкин, Ржевский,Матиль, Григорий Данилевский…За публицистом публицистВ Москве являлся вдохновенный,А мы пускали легкий свист,Порой, быть может, дерзновенный…И мнил: «Настала мне беда!»Кривдой нажившийся мздоимец,И спал спокойно не всегда,Схвативши взятку, лихоимец.И русский пить переставалОт Арзамаса до Украйны,И Кокорев публиковал,Что есть дела, где нужны тайны.Ну что ж? Решить нам не дано,Насколько двинулись мы точно…Ах! верно знаем мы одно,Что в мире всё непрочно,Где нам толкаться суждено,Где нам твердит memento moriСвоею смертью «Атеней»И ужасает нас РисториГрозой разнузданных страстей!

Плач детей*

Равнодушно слушая проклятьяВ битве с жизнью гибнущих людей,Из-за них вы слышите ли, братья,Тихий плач и жалобы детей?«В золотую пору малолетстваВсё живое — счастливо живет,Не трудясь, с ликующего детстваДань забав и радости берет.Только нам гулять не довелосяПо полям, по нивам золотым:Целый день на фабриках колесаМы вертим — вертим — вертим!Колесо чугунное вертится,И гудит, и ветром обдает,Голова пылает и кружится,Сердце бьется, всё кругом идет:Красный нос безжалостной старухи,Что за нами смотрит сквозь очки,По стенам гуляющие мухи,Стены, окна, двери, потолки, —Всё и все! Впадая в исступленье,Начинаем громко мы кричать:„Погоди, ужасное круженье!Дай нам память слабую собрать!“Бесполезно плакать и молиться —Колесо не слышит, не щадит:Хоть умри — проклятое вертится,Хоть умри — гудит — гудит — гудит!Где уж нам, измученным в неволе,Ликовать, резвиться и скакать!Если б нас теперь пустили в поле,Мы в траву попадали бы — спать.Нам домой скорей бы воротиться, —Но зачем идем мы и туда?..Сладко нам и дома не забыться:Встретит нас забота и нужда!Там, припав усталой головоюК груди бледной матери своей,Зарыдав над ней и над собою,Разорвем на части сердце ей…»

На Волге*

(Детство Валежникова)

1

. . . . . . . . . . . . . . .Не торопись, мой верный пес!Зачем на грудь ко мне скакать?Еще успеем мы стрелять.Ты удивлен, что я приросНа Волге: целый час стоюНедвижно, хмурюсь и молчу.Я вспомнил молодость моюИ весь отдаться ей хочуЗдесь на свободе. Я похожНа нищего: вот бедный дом,Тут, может, подали бы грош.Но вот другой — богаче: в немАвось побольше подадут.И нищий мимо; между темВ богатом доме дворник-плутНе наделил его ничем.Вот дом еще пышней, но тамЧуть не прогнали по шеям!И, как нарочно, всё селоПрошел — нигде не повезло!Пуста, хоть выверни суму.Тогда вернулся он назадК убогой хижине — и рад,Что корку бросили ему;Бедняк ее, как робкий пес,Подальше от людей унесИ гложет… Рано пренебрегЯ тем, что было под рукой,И чуть не детскою ногойСтупил за отческий порог.Меня старались удержатьМои друзья, молила мать,Мне лепетал любимый лес:Верь, нет милей родных небес!Нигде не дышится вольнейРодных лугов, родных полей:И той же песенкою полнБыл говор этих милых волн.Но я не верил ничему.Нет, — говорил я жизни той: —Ничем не купленный покойПротивен сердцу моему…Быть может, недостало сил,Или мой труд не нужен был,Но жизнь напрасно я убил,И то, о чем дерзал мечтать,Теперь мне стыдно вспоминать!Все силы сердца моегоИстратив в медленной борьбе,Не допросившись ничегоОт жизни ближним и себе,Стучусь я робко у дверейУбогой юности моей:— О юность бедная моя!Прости меня, смирился я!Не помяни мне дерзких грез,С какими, бросив край родной,Я издевался над тобой!Не помяни мне глупых слез,Какими плакал я не раз,Твоим покоем тяготясь!Но благодушно что-нибудь,На чем бы сердцем отдохнутьЯ мог, пошли мне! Я устал,В себя я веру потерял,И только память детских днейНе тяготит души моей…

2

Я рос, как многие, в глуши,У берегов большой реки,Где лишь кричали кулики,Шумели глухо камыши,Рядами стаи белых птиц,Как изваяния гробниц,Сидели важно на песке;Виднелись горы вдалеке,И синий бесконечный лесСкрывал ту сторону небес,Куда, дневной окончив путь,Уходит солнце отдохнуть.Я страха смолоду не знал,Считал я братьями людей,И даже скоро пересталБояться леших и чертей.Однажды няня говорит:«Не бегай ночью — волк сидитЗа нашей ригой, а в садуГуляют черти на пруду!»И в ту же ночь пошел я в сад.Не то чтоб я чертям был рад,А так — хотелось видеть их.Иду. Ночная тишинаКакой-то зоркостью полна,Как будто с умыслом притихВесь божий мир — и наблюдал,Что дерзкий мальчик затевал!И как-то не шагалось мнеВ всезрящей этой тишине.Не воротиться ли домой?А то как черти нападутИ потащат с собою в пруд,И жить заставят под водой?Однако я не шел назад.Играет месяц над прудом,И отражается на немБереговых деревьев ряд.Я постоял на берегу,Послушал — черти ни гу-гу!Я пруд три раза обошел,Но черт не выплыл, не пришел!Смотрел я меж ветвей деревИ меж широких лопухов,Что поросли вдоль берегов,В воде: не спрятался ли там?Узнать бы можно по рогам.Нет никого! Пошел я прочь,Нарочно сдерживая шаг.Сошла мне даром эта ночь,Но если б друг какой иль врагЗасел в кусту и закричал,Иль даже, спугнутая мной,Взвилась сова над головой, —Наверно б мертвый я упал!Так, любопытствуя, давилЯ страхи ложные в себеИ в бесполезной той борьбеНемало силы погубил.Зато добытая с тех порПривычка не искать опорМеня вела своим путем,Пока рожденного рабомСамолюбивая судьбаНе обратила вновь в раба!

3

О Волга! после многих летЯ вновь принес тебе привет.Уж я не тот, но ты светлаИ величава, как была.Кругом всё та же даль и ширь,Всё тот же виден монастырьНа острову, среди песков,И даже трепет прежних днейЯ ощутил в душе моей,Заслыша звон колоколов.Всё то же, то же… только нетУбитых сил, прожитых лет…Уж скоро полдень. Жар такой,Что на песке горят следы,Рыбалки дремлют над водой,Усевшись в плотные ряды;Куют кузнечики, с луговНесется крик перепелов.Не нарушая тишиныЛенивой, медленной волны,Расшива движется рекой.Приказчик, парень молодой,Смеясь, за спутницей своейБежит по палубе: онаМила, дородна и красна.И слышу я, кричит он ей:«Постой, проказница, ужоВот догоню!..» Догнал, поймал, —И поцелуй их прозвучалНад Волгой вкусно и свежо.Нас так никто не целовал!Да в подрумяненных губахУ наших барынь городскихИ звуков даже нет таких.В каких-то розовых мечтахЯ позабылся. Сон и знойУже царили надо мной.Но вдруг я стоны услыхал,И взор мой на берег упал.Почти пригнувшись головойК ногам, обвитым бечевой,Обутым в лапти, вдоль рекиПолзли гурьбою бурлаки,И был невыносимо дикИ страшно ясен в тишинеИх мерный похоронный крик —И сердце дрогнуло во мне.О Волга!.. колыбель моя!Любил ли кто тебя, как я?Один, по утренним зарям,Когда еще всё в мире спитИ алый блеск едва скользитПо темно-голубым волнам,Я убегал к родной реке.Иду на помощь к рыбакам,Катаюсь с ними в челноке,Брожу с ружьем по островам.То, как играющий зверок,С высокой кручи на песокСкачусь, то берегом рекиБегу, бросая камешки,И песню громкую поюПро удаль раннюю мою…Тогда я думать был готов,Что не уйду я никогдаС песчаных этих берегов.И не ушел бы никуда —Когда б, о Волга! над тобойНе раздавался этот вой!Давно-давно, в такой же час,Его услышав в первый раз,Я был испуган, оглушен.Я знать хотел, что значит он —И долго берегом рекиБежал. Устали бурлаки,Котел с расшивы принесли,Уселись, развели костерИ меж собою повелиНеторопливый разговор.«Когда-то в Нижний попадем? —Один сказал. — Когда б попастьХоть на Илью…»-«Авось придем, —Другой, с болезненным лицом,Ему ответил. — Эх, напасть!Когда бы зажило плечо,Тянул бы лямку, как медведь,А кабы к утру умереть —Так лучше было бы еще…»Он замолчал и навзничь лег.Я этих слов понять не мог,Но тот, который их сказал,Угрюмый, тихий и больной,С тех пор меня не покидал!Он и теперь передо мной:Лохмотья жалкой нищеты,Изнеможенные чертыИ, выражающий укор,Спокойно-безнадежный взор…Без шапки, бледный, чуть живой,Лишь поздно вечером домойЯ воротился. Кто тут был —У всех ответа я просилНа то, что видел, и во снеО том, что рассказали мне,Я бредил. Няню испугал:«Сиди, родименькой, сиди!Гулять сегодня не ходи!»Но я на Волгу убежал.Бог весть что сделалось со мной?Я не узнал реки родной:С трудом ступает на песокМоя нога: он так глубок;Уж не манит на островаИх ярко-свежая трава,Прибрежных птиц знакомый крикЗловещ, пронзителен и дик,И говор тех же милых волнИною музыкою полн!О, горько, горько я рыдал,Когда в то утро я стоялНа берегу родной реки,И в первый раз ее назвалРекою рабства и тоски!..Что я в ту пору замышлял,Созвав товарищей-детей,Какие клятвы я давал —Пускай умрет в душе моей,Чтоб кто-нибудь не осмеял!Но если вы — наивный бред,Обеты юношеских лет,Зачем же вам забвенья нет?И вами вызванный упрекТак сокрушительно жесток?..

4

Унылый, сумрачный бурлак!Каким тебя я в детстве знал,Таким и ныне увидал:Всё ту же песню ты поешь,Всё ту же лямку ты несешь,В чертах усталого лицаВсё та ж покорность без конца…Прочна суровая среда,Где поколения людейЖивут и гибнут без следаИ без урока для детей!Отец твой сорок лет стонал,Бродя по этим берегам,И перед смертию не знал,Что заповедать сыновьям.И, как ему, — не довелосьТебе наткнуться на вопрос:Чем хуже был бы твой удел,Когда б ты менее терпел?Как он, безгласно ты умрешь,Как он, безвестно пропадешь.Так заметается пескомТвой след на этих берегах,Где ты шагаешь под ярмом,Не краше узника в цепях,Твердя постылые слова,От века те же: «раз да два!»С болезненным припевом «ой!»И в такт мотая головой…

«Что ты, сердце мое, расходилося?..»*

Что ты, сердце мое, расходилося?..Постыдись! Уж про нас не впервойСнежным комом прошла-прокатиласяКлевета по Руси по родной.Не тужи! пусть растет, прибавляется,Не тужи! как умрем,Кто-нибудь и об нас проболтаетсяДобрым словцом.

«Одинокий, потерянный…»*

. . . . .одинокий, потерянный,Я как в пустыне стою,Гордо не кличет мой голос уверенныйДушу родную мою.Нет ее в мире. Те дни миновалися,Как на призывы моиЧуткие сердцем друзья отзывалися,Слышалось слово любви.Кто виноват — у судьбы не доспросишься,Да и не всё ли равно?У моря бродишь: «Не верю, не бросишься! —Вкрадчиво шепчет оно. —Где тебе? Дружбы, любви и участияТы еще жаждешь и ждешь.Где тебе, где тебе! — ты не без счастия,Ты не без ласки живешь…Видишь, рассеялась туча туманная,Звездочки вышли, горят?Все на тебя, голова бесталанная,Ласковым взором глядят».

Деревенские новости*

Вот и Качалов лесок,Вот и пригорок последний.Как-то шумлив и легокДождь начинается летний,И по дороге моей,Светлые, словно из стали,Тысячи мелких гвоздейШляпками вниз поскакали —Скучная пыль улеглась…Благодарение богу,Я совершил еще разМилую эту дорогу.Вот уж запасный амбар,Вот уж и риги… как сладокТеплого колоса пар!— Останови же лошадок!Видишь: из каждых воротСпешно идет обыватель.Всё-то знакомый народ,Что ни мужик, то приятель.«Здравствуйте, братцы!» — «Гляди,Крестничек твой-то, Ванюшка!»— «Вижу, кума! погоди,Есть мальчугану игрушка».— «Здравствуй, как жил-поживал?Не понапрасну мы ждали,Ты таки слово сдержал.Выводки крупные стали;Так уж мы их берегли,Сами ни штуки не били.Будет охота — пали!Только бы ноги служили.Вишь ты лядащий какой,Мы не таким отпускали:Словно тебя там сквозь стройВ зиму-то трижды прогнали.Право, сердечный, чуть жив;Али неладно живется?»— «Сердцем я больно строптив,Попусту глупое рвется.Ну, да поправлюсь у вас,Что у вас нового, братцы?»«Умер третьеводни ВласИ отказал тебе святцы».— «Царство небесное! Что,Было ему уж до сотни?»— «Было и с хвостиком сто.Чудны дела-то господни!Не понапрасну продлилЭдак-то жизнь человека:Сто лет подушны платил,Барщину правил полвека!»«Как урожай?» — «Ничего.Горе другое: покралиМного леску твоего.Мы станового уж звали.Шут и дурак наголо!Слово-то молвит, скотина,Словно как дунет в дупло,Несообразный детина!„Стан мой велик, говорит,С хвостиком двадцать пять тысяч,Где тут судить, говорит,Всех не успеешь и высечь!“ —С тем и уехал домой,Так ничего не поделав:Нужен-ста тут межевойДа епутат от уделов!В Ботове валится скот,А у солдатки АксиньиДевочку — было ей с год —Съели проклятые свиньи;В Шахове свекру снохаВилами бок просадила —Было за что… ПастухаГромом во стаде убило.Ну уж и буря была!Как еще мы уцелели!Колокола-то, колокола —Словно о пасхе гудели!Наши речонки водойНалило на три аршина,С поля бежала домой,Словно шальная, скотина:С ног ее ветер валил.Крепко нам жаль мальчугана:Этакой клоп, а отбилЭтто у волка барана!Стали Волчком его звать —Любо! Встает с петухами,Песни начнет распевать,Весь уберется цветами,Ходит проворный такой.Матка его проводила:„Поберегися, родной!Слышишь, какая завыла!“— „Буря-ста мне нипочем, —Я — говорит — не ребенок!“Да размахнулся кнутомИ повалился с ножонок!Мы посмеялись тогда,Так до полден позевали;Слышим — случилась беда:„Шли бы: убитого взяли!“И уцелел бы, да вишьКрикнул дурак ему Ванька;„Что ты под древом сидишь?Хуже под древом-то… Встань-ка!“Он не перечил — пошел,Сел под рогожей на кочку,Ну, а господь и навелГром в эту самую точку!Взяли — не в поле бросать,Да как рогожу открыли,Так не одна его мать —Все наши бабы завыли:Угомонился Волчок —Спит себе. Кровь на рубашке,В левой ручонке рожок,А на шляпенке венокИз васильков да из кашки!Этой же бурей сожглоКрасные Горки: пониже,Помнишь, Починки село —Ну и его… Вот поди же!В Горках пожар уж притих,Ждали: Починок не тронет!Смотрят, а ветер на нихПламя и гонит, и гонит!Встречу-то поп со крестом,Дьякон с кадилами вышел,Не совладали с огнем —Видно, господь не услышал!..Вот и хоромы твои,Ты, чай, захочешь покою?..»— «Полноте, други мои!Милости просим за мною…»Сходится в хате моейБольше да больше народу:«Ну, говори поскорей,Что ты слыхал про свободу?»

На псарне*

Ты, старина, здесь живешь, как в аду,Воля придет — чай, бежишь без оглядки?«Нашто мне воля? куда я пойду?Нету ни батьки, ни матки,Нету никем никого,Хлеб добывать не умею,Только и знаю кричать: „Го-го-го!“Горе косому злодею!..»

1860–1861

Финансовые соображения*

Голос из провинции

Денег нет — перед деньгами.Народная пословицаМежду тем как в глушиВ преферанс на грошиМы палим, беззаботно ремизясь,Из столиц каждый часВесть доходит до насПро какой-то финансовый кризис.Эх! вольно ж, господа,Вам туда и сюдаНеобдуманно деньги транжирить.Надо жить поскромней,Коли нет ни рублей,Ни уменья доходы расширить.А то роскошь у вас,Говорят, завелась,Непонятная даже рассудку.Не играйте, молю,В ералаш по рублю,Это первое: вредно желудку.Во-вторых, но — увы!..Рассердились уж вы:«Ты советовать нам начинаешь?»Что ж? я буду молчать.Но ведь так продолжать —Так, пожалуй, своих не узнаешь!Каждый графом живет:Дай квартиру в пятьсот,Дай камин и от Тура кушетку.Одевает женуТак, что только — ну, ну!И публично содержит лоретку!Сам же чуть не банкрут…Что ж мудреного тут,Если вы и совсем разоритесь?Вам Прутков говорит:«Мудрый в корень глядит»,Так смотрите на нас — и учитесь!Ведь у нас в городах,Ведь у нас в деревняхДеньги были всегда не обильны.А о кризисе думНе вспадало на ум —Сохранял, сохраняет всесильный!Целый год наш уездВсё готовое ест:Натащат, навезут мужичонки.На наряды женеДа на выпивку мнеТолько вот бы и нужны деньжонки.Что ж? добуду кой-как…А что беден бедняк,Так ведь был не богаче и прежде.Что поднимет мужикСреди улицы крик,Непростительный даже в невежде:«Я-де сено привезДа и отдал весь возЗа размен трехрублевой бумажки!Лишь бы соли достать,А то стал я хворатьИ цинга появилась у Глашки», —Так за эту бы речьМужичонку посечьДа с такой бы еще прибауткой:«Было что разменять,А ты смел рассуждать —Важный барин, с своею Глашуткой!»Ну и дело с концом…Больше, меньше рублем —Велика ли потеря на лаже?А для тех, у когоВовсе нет ничего,Так совсем нечувствительно даже…

Литературная травля, или раздраженный библиограф*

…О светские забавы!Пришлось вам поклониться,Литературной славыРешился я добиться.Недолго думал думу,Достал два автографаИ вышел не без шумуНа путь библиографа.Шекспировских творенийСоставил полный список,Без важных упущенийИ без больших описок.Всего-то две ошибкиОткрыли журналисты,Как их умы ни гибки,Как перья ни речисты:Какую-то «Заиру»Позднейшего поэтаЯ приписал Шекспиру,Да пропустил «Гамлета»,Посыпались нападки.Я пробовал сначалаСвалить на опечатки,Но вышло толку мало.Тогда я хвать брошюру!И тут остался с носом:На всю литературуСочли ее доносом!Открыли перестрелку,В своих мансардах сидя,Попал я в переделку!Так заяц, пса увидя,Потерянный метнетсяК тому, к другому краюИ разом попадетсяВо всю собачью стаю!..Дней сто не прекращалиЖурнальной адской бани,И даже тех ругали,Кто мало сыпал брани!Увы! в родную сферуС стыдом я возвратился;Испортил я карьеру,А славы не добился!..

1861

Разговор в журнальной конторе*

«Одна-то книжка — за две книжки?»

(Кричит подписчик сгоряча)

Приказчик

То были плоские коврижки,А эта — толще кирпича!В ней есть «Гармония в природе»И битва с Утиным в «Смеси»Читайте, сударь, на свободе!

Подписчик

(принимая книгу)

Merci, почтеннейший, merci!

(Уходит)

Так древле тощий «Москвитянин»По полугоду пропадал,И вдруг, огромен, пухл и странен,Как бомба, с неба упадал.Подписчик в радости великойБросался с жадностью на томПлохих стихов и прозы дикой,И сердце ликовало в нем,Он говорил: «Так ты не умер?Как долго был ты нездоров!»И принимал нежданный нумерОхотно за пять нумеров.

Примеч. конторщика.

(Между 6 и 21 января 1861)

Гимн «Времени…»*

Новому журналу, издаваемому М. Достоевским

Меж тем как Гарибальди дремлет,Колеблется пекинский трон,Гаэта реву пушек внемлет,Дает права Наполеон, —В стране затронутых вопросов,Не перешедших в сферу дел,Короче: там, где ЛомоносовКогда-то лирою гремел,Явленье нового журналаВнезапно потрясло умы:В ней слышны громы Ювенала,В нем не заметно духа тьмы.Отважен тон его суровый,Его программа широка…Привет тебе, товарищ новый!Явил ты мудрость старика.Неси своей задачи бремяНе уставая и любя!Чтобы ни «Век», ни «Наше время»Не покраснели за тебя;Чтобы не сел тебе на плечиРедактор-дама «Русской речи»,Чтоб фельетон «Ведомостей»Не похвалил твоих статей!Как пароксизмы лихорадки,Терпи журнальные нападкиИ Воскобойникова лайБез раздражения внимай!Блюди разумно дух журнала,Бумагу строго береги:Страшись «Суэцкого канала»И «Зундской пошлины» беги!С девонской, с силурийской почвыУченой дани не бери;Кричи таким твореньям: «Прочь вы!»Творцам их: «Черт вас побери!»А то как «О сухих туманах»Статейку тиснешь невзначай,Внезапно засвистит в карманах…Беда! Ложись — и умирай!Будь резким, но не будь бранчливым,За личной местью не гонись.Не называй «Свистка» трусливымИ сам безмерно не гордись!Припомни ямбы Хомякова,Что гордость — грешная черта,Припомни афоризм Пруткова,Что всё на свете — суета!Мы здесь живем не вечны годы,Здесь каждый шаг неверен наш,Погибнут царства и народы,Падет Штенбоковский пассаж,Со срамом Пинто удалитсяИ лекций больше не прочтет,Со треском небо развалитсяИ «Время» на косу падет!

(Между 8 и 21 января 1861)

На смерть Шевченко*

Не предавайтесь особой унылости:Случай предвиденный, чуть не желательный.Так погибает по божией милостиРусской земли человек замечательныйС давнего времени: молодость трудная,Полная страсти, надежд, увлечения,Смелые речи, борьба безрассудная,Вслед затем долгие дни заточения.Всё он изведал: тюрьму петербургскую,Справки, доносы, жандармов любезности,Всё — и раздольную степь Оренбургскую,И ее крепость. В нужде, в неизвестностиТам, оскорбляемый каждым невеждою,Жил он солдатом с солдатами жалкими,Мог умереть он, конечно, под палками,Может, и жил-то он этой надеждою.Но, сократить не желая страдания,Поберегло его в годы изгнаниярусских людей провиденье игривое.Кончилось время его несчастливое,Всё, чего с юности ранней не видывал,Милое сердцу, ему улыбалося.Тут ему бог позавидовал:Жизнь оборвалася.

(27 февраля 1861)

Похороны*

Меж высоких хлебов затерялосяНебогатое наше село.Горе горькое по свету шлялосяИ на нас невзначай набрело.Ой, беда приключилася страшная!Мы такой не знавали вовек:Как у нас — голова бесшабашная —Застрелился чужой человек!Суд приехал… допросы… — тошнехонько!Догадались деньжонок собрать:Осмотрел его лекарь скорехонькоИ велел где-нибудь закопать.И пришлось нам нежданно-негаданноХоронить молодого стрелка,Без церковного пенья, без ладана,Без всего, чем могила крепка…Без попов!.. только солнышко знойное,Вместо ярого воску свечи,На лицо непробудно-спокойноеНе скупясь наводило лучи;Да высокая рожь колыхалася,Да пестрели в долине цветы;Птичка божья на гроб опускаласяИ, чирикнув, летела в кусты.Поглядим: что ребят набирается!Покрестились и подняли вой…Мать о сыне рекой разливается,Плачет муж по жене молодой, —Как не плакать им? Диво велико ли?Своему-то они хороши!А по ком ребятишки захныкали,Тот, наверно, был доброй души!Меж двумя хлебородными нивами,Где прошел неширокий долок,Под большими плакучими ивамиУспокоился бедный стрелок.Что тебя доконало, сердешного?Ты за что свою душу сгубил?Ты захожий, ты роду нездешнего,Но ты нашу сторонку любил:Только минут морозы упорныеИ весенних гостей налетит, —«Чу! — кричат наши детки проворные. —Прошлогодний охотник палит!»Ты ласкал их, гостинцу им нашивал,Ты на спрос отвечать не скучал.У тебя порошку я попрашивал,И всегда ты нескупо давал.Почивай же, дружок! Память вечная!Не жива ль твоя бедная мать?Или, может, зазноба сердечнаяБудет таять, дружка поджидать?Мы дойдем, повестим твою милую:Может быть, и приедет любя,И поплачет она над могилою,И расскажем мы ей про тебя.Почивай себе с миром, с любовию!Почивай! Бог тебе судия,Что обрызгал ты грешною кровиюНеповинные наши поля!Кто дознает, какою кручиноюНадрывалося сердце твоеПеред вольной твоею кончиною,Перед тем, как спустил ты ружье?..(…)Меж двумя хлебородными нивами,Где прошел неширокий долок,Под большими плакучими ивамиУспокоился бедный стрелок.Будут песни к нему хороводныеИз села по заре долетать,Будут нивы ему хлебородныеБезгреховные сны навевать…

(22–25 июня 1861)

Крестьянские дети*

Опять я в деревне. Хожу на охоту,Пишу мои вирши — живется легко.Вчера, утомленный ходьбой по болоту,Забрел я в сарай и заснул глубоко.Проснулся: в широкие щели сараяГлядятся веселого солнца лучи.Воркует голубка; над крышей летая,Кричат молодые грачи,Летит и другая какая-то птица —По тени узнал я ворону как раз;Чу! шепот какой-то… а вот вереницаВдоль щели внимательных глаз!Все серые, карие, синие глазки —Смешались, как в поле цветы.В них столько покоя, свободы и ласки,В них столько святой доброты!Я детского глаза люблю выраженье,Его я узнаю всегда.Я замер: коснулось души умиленье…Чу! шепот опять!

Первый голос

Борода!

Второй

А барин, сказали!..

Третий

Потише вы, черти!

Второй

У бар бороды не бывает — усы.

Первый

А ноги-то длинные, словно как жерди.

Четвертый

А вона на шапке, гляди-тко — часы!

Пятый

Ай, важная штука!

Шестой

И цепь золотая…

Седьмой

Чай, дорого стоит?

Восьмой

Как солнце горит!

Девятый

А вона собака — большая, большая!Вода с языка-то бежит.

Пятый

Ружье! погляди-тко: стволина двойная,Замочки резные…

Третий

(с испугом)

Глядит!

Четвертый

Молчи, ничего! Постоим еще, Гриша!

Третий

Прибьет…

* * *

Испугались шпионы моиИ кинулись прочь: человека заслыша,Так стаей с мякины летят воробьи.Затих я, прищурился — снова явились,Глазенки мелькают в щели.Что было со мною — всему подивилисьИ мой приговор изрекли:«Такому-то гусю уж что за охота!Лежал бы себе на печи!И видно, не барин: как ехал с болота,Так рядом с Гаврилой…» — «Услышит, молчи!»

* * *

О милые плуты! Кто часто их видел,Тот, верю я, любит крестьянских детей;Но если бы даже ты их ненавидел,Читатель, как «низкого рода людей», —Я все-таки должен сознаться открыто,Что часто завидую им:В их жизни так много поэзии слито,Как дай бог балованным деткам твоим.Счастливый народ! Ни науки, ни негиНе ведают в детстве они.Я делывал с ними грибные набеги:Раскапывал листья, обшаривал пни,Старался приметить грибное местечко,А утром не мог ни за что отыскать.«Взгляни-ка, Савося, какое колечко!»Мы оба нагнулись, да разом и хватьЗмею! Я подпрыгнул: ужалила больно!Савося хохочет: «Попался спроста!»Зато мы потом их губили довольноИ клали рядком на перилы моста.Должно быть, за подвиги славы мы ждали,У нас же дорога большая была:Рабочего звания люди сновалиПо ней без числа.Копатель канав вологжанин,Лудильщик, портной, шерстобит,А то в монастырь горожанинПод праздник молиться катит.Под наши густые, старинные вязыНа отдых тянуло усталых людей.Ребята обступят: начнутся рассказыПро Киев, про турку, про чудных зверей.Иной подгуляет, так только держится —Начнет с Волочка, до Казани дойдет!Чухну передразнит, мордву, черемиса,И сказкой потешит, и притчу ввернет:«Прощайте, ребята! Старайтесь найпачеНа господа бога во всём потрафлять:У нас был Вавило, жил всех побогаче,Да вздумал однажды на бога роптать, —С тех пор захудал, разорился Вавило,Нет меду со пчел, урожаю с земли,И только в одном ему счастие было,Что волосы шибко из носу росли…»Рабочий расставит, разложит снаряды —Рубанки, подпилки, долота, ножи:«Гляди, чертенята!» А дети и рады,Как пилишь, как лудишь — им всё покажи.Прохожий заснет под свои прибаутки,Ребята за дело — пилить и строгать!Иступят пилу — не наточишь и в сутки!Сломают бурав — и с испугу бежать.Случалось, тут целые дни пролетали —Что новый прохожий, то новый рассказ…Ух, жарко!.. До полдня грибы собирали.Вот из лесу вышли — навстречу как разСинеющей лентой, извилистой, длинной,Река луговая: спрыгнули гурьбой,И русых головок над речкой пустыннойЧто белых грибов на полянке лесной!Река огласилась и смехом, и воем:Тут драка — не драка, игра — не игра…А солнце палит их полуденным зноем.Домой, ребятишки! обедать пора.Вернулись. У каждого полно лукошко,А сколько рассказов! Попался косой,Поймали ежа, заблудились немножкоИ видели волка… у, страшный какой!Ежу предлагают и мух, и козявок,Корней молочко ему отдал свое —Не пьет! отступились…Кто ловит пиявокНа лаве, где матка колотит белье,Кто нянчит сестренку двухлетнюю Глашку,Кто тащит на пожню ведерко кваску,А тот, подвязавши под горло рубашку,Таинственно что-то чертит по песку;Та в лужу забилась, а эта с обновой:Сплела себе славный венок, —Всё беленький, желтенький, бледно-лиловыйДа изредка красный цветок.Те спят на припеке, те пляшут вприсядку.Вот девочка ловит лукошком лошадку:Поймала, вскочила и едет на ней.И ей ли, под солнечным зноем рожденнойИ в фартуке с поля домой принесенной,Бояться смиренной лошадки своей?..Грибная пора отойти не успела,Гляди — уж чернехоньки губы у всех,Набили оскому: черница поспела!А там и малина, брусника, орех!Ребяческий крик, повторяемый эхом,С утра и до ночи гремит по лесам.Испугана пеньем, ауканьем, смехом,Взлетит ли тетеря, закокав птенцам,Зайчонок ли вскочит — содом, суматоха!Вот старый глухарь с облинялым крыломВ кусту завозился… ну, бедному плохо!Живого в деревню тащат с торжеством…«Довольно, Ванюша! гулял ты немало,Пора за работу, родной!»Но даже и труд обернется сначалаК Ванюше нарядной своей стороной:Он видит, как поле отец удобряет,Как в рыхлую землю бросает зерно.Как поле потом зеленеть начинает,Как колос растет, наливает зерно.Готовую жатву подрежут серпами,В снопы перевяжут, на ригу свезут,Просушат, колотят-колотят цепами,На мельнице смелют и хлеб испекут.Отведает свежего хлебца ребенокИ в поле охотней бежит за отцом.Навьют ли сенца: «Полезай, постреленок!»Ванюша в деревню въезжает царем…Однако же зависть в дворянском дитятиПосеять нам было бы жаль.Итак, обернуть мы обязаны кстатиДругой стороною медаль.Положим, крестьянский ребенок свободноРастет, не учась ничему,Но вырастет он, если богу угодно,А сгибнуть ничто не мешает ему.Положим, он знает лесные дорожки,Гарцует верхом, не боится воды,Зато беспощадно едят его мошки,Зато ему рано знакомы труды…Однажды, в студеную зимнюю поруЯ из лесу вышел; был сильный мороз.Гляжу, поднимается медленно в горуЛошадка, везущая хворосту воз.И шествуя важно, в спокойствии чинном,Лошадку ведет под уздцы мужичокВ больших сапогах, в полушубке овчинном,В больших рукавицах… а сам с ноготок!«Здорово парнище!» — «Ступай себе мимо!»— «Уж больно ты грозен, как я погляжу!Откуда дровишки?» — «Из лесу, вестимо;Отец, слышишь, рубит, а я отвожу».(В лесу раздавался топор дровосека.)«А что, у отца-то большая семья?»— «Семья-то большая, да два человекаВсего мужиков-то: отец мой да я…»— «Так вот оно что! А как звать тебя?» — «Власом».— «А кой тебе годик?» — «Шестой миновал…Ну, мертвая!» — крикнул малюточка басом,Рванул под уздцы и быстрей зашагал.На эту картину так солнце светило,Ребенок был так уморительно мал,Как будто всё это картонное было,Как будто бы в детский театр я попал!Но мальчик был мальчик живой, настоящий,И дровни, и хворост, и пегонький конь,И снег, до окошек деревни лежащий,И зимнего солнца холодный огонь —Всё, всё настоящее русское было,С клеймом нелюдимой, мертвящей зимы,Что русской душе так мучительно мило,Что русские мысли вселяет в умы,Те честные мысли, которым нет воли,Которым нет смерти — дави не дави,В которых так много и злобы и боли,В которых так много любви!Играйте же, дети! Растите на воле!На то вам и красное детство дано,Чтоб вечно любить это скудное поле,Чтоб вечно вам милым казалось оно.Храните свое вековое наследство,Любите свой хлеб трудовой —И пусть обаянье поэзии детстваПроводит вас в недра землицы родной!..

* * *

Теперь нам пора возвращаться к началу.Заметив, что стали ребята смелей,«Эй, воры идут! — закричал я Фингалу. —Украдут, украдут! Ну, прячь поскорей!»Фингалушка скорчил серьезную мину,Под сено пожитки мои закопал,С особым стараньем припрятал дичину,У ног моих лег — и сердито рычал.Обширная область собачьей наукиЕму в совершенстве знакома была;Он начал такие выкидывать штуки,Что публика с места сойти не могла,Дивятся, хохочут! Уж тут не до страха!Командуют сами! «Фингалка, умри!»— «Не засти, Сергей! Не толкайся, Кузяха!»— «Смотри — умирает — смотри!»Я сам наслаждался, валяясь на сене,Их шумным весельем. Вдруг стало темноВ сарае: так быстро темнеет на сцене,Когда разразиться грозе суждено.И точно: удар прогремел над сараем,В сарай полилась дождевая река,Актер залился оглушительным лаем,А зрители дали стречка!Широкая дверь отперлась, заскрипела,Ударилась в стену, опять заперлась.Я выглянул: темная туча виселаНад нашим театром как раз.Под крупным дождем ребятишки бежалиБосые к деревне своей…Мы с верным Фингалом грозу переждалиИ вышли искать дупелей.

Дума («Сторона наша убогая…»)*

Сторона наша убогая,Выгнать некуда коровушку.Проклинай житье мещанскоеДа почесывай головушку.Спи, не спи — валяйся по печи,Каждый день не доедаючи,Трать задаром силу дюжую,Недоимку накопляючи.Уж как нет беды кручиннееБез работы парню маяться,А пойдешь куда к хозяевам —Ни один-то не нуждается!У купца у СемипаловаЖивут люди не говеючи,Льют на кашу масло постноеСловно воду, не жалеючи.В праздник — жирная баранина,Пар над щами тучей носится,В пол-обеда распояшутся —Вон из тела душа просится!Ночь храпят, наевшись до поту,День придет — работой тешутся…Эй! возьми меня в работники,Поработать руки чешутся!Повели ты в лето жаркоеМне пахать пески сыпучие,Повели ты в зиму лютуюВырубать леса дремучие, —Только треск стоял бы до неба,Как деревья бы валилися;Вместо шапки, белым инеемВолоса бы серебрилися!

(16 августа 1861)

20 ноября 1861*

Я покинул кладбище унылое,Но я мысль мою там позабыл, —Под землею в гробу приютиласяИ глядит на тебя, мертвый друг!Ты схоронен в морозы трескучие,Жадный червь не коснулся тебя,На лицо через щели гробовыеПроступить не успела вода;Ты лежишь, как сейчас похороненный,Только словно длинней и белейПальцы рук, на груди твоей сложенных,Да сквозь землю проникнувшим инеемУбелил твои кудри мороз,Да следы наложили чуть видныеПоцелуи суровой зимыНа уста твои плотно сомкнутыеИ на впалые очи твои…

«Что ни год — уменьшаются силы…»*

Что ни год — уменьшаются силы,Ум ленивее, кровь холодней…Мать-отчизна! дойду до могилы,Не дождавшись свободы твоей!Но желал бы я знать, умирая,Что стоишь ты на верном пути,Что твой пахарь, поля засевая,Видит ведряный день впереди;Чтобы ветер родного селеньяЗвук единый до слуха донес,Под которым не слышно кипеньяЧеловеческой крови и слез.

Свобода*

Родина мать! по равнинам твоимЯ не езжал еще с чувством таким!Вижу дитя на руках у родимой,Сердце волнуется думой любимой:В добрую пору дитя родилось,Милостив бог! не узнаешь ты слез!С детства никем не запуган, свободен,Выберешь дело, к которому годен,Хочешь — останешься век мужиком,Сможешь — под небо взовьешься орлом!В этих фантазиях много ошибок:Ум человеческий тонок и гибок,Знаю: на место сетей крепостныхЛюди придумали много иных,Так!.. но распутать их легче народу.Муза! с надеждой приветствуй свободу!

«Приятно встретиться в столице шумной с другом…»*

Приятно встретиться в столице шумной с другомЗимой,Но друга увидать, идущего за плугомВ деревне в летний зной, —Стократ приятнее.

Слезы и нервы*

О слезы женские, с придачейНервических, тяжелых драм!Вы долго были мне задачей,Я долго слепо верил вамИ много вынес мук мятежных.Теперь я знаю наконец:Не слабости созданий нежных, —Вы их могущества венец.Вернее закаленной сталиВы поражаете сердца.Не знаю, сколько в вас печали,Но деспотизму нет конца!Когда, бывало, предо мноюЗальется милая моя,Наружно ласковость удвою,Но внутренно озлоблен я.Пока она дрожит и стонет,Лукавлю праздною душой:Язык лисит, а глаз шпионитИ открывает… Боже мой!Зачем не мог я прежде видеть?Ее не стоило любить,Ее не стоит ненавидеть…О ней не стоит говорить…Скажи «спасибо» близорукой,Всеукрашающей любвиИ с головы с ревнивой мукойВолос седеющих не рви!Чем ты был пьян — вином поддельнымИль настоящим — всё равно;Жалей о том, что сном смертельнымНе усыпляет нас оно!

* * *

Кто ей теперь флакон подносит,Застигнут сценой роковой?Кто у нее прощенья просит,Вины не зная за собой?Кто сам трясется в лихорадке,Когда она к окну бежитВ преувеличенном припадкеИ «ты свободен» говорит?Кто боязливо наблюдает,Сосредоточен и сердит,Как буйство нервное стихаетИ переходит в аппетит?Кто ночи трудные проводит,Один, ревнивый и больной,А утром с ней по лавкам бродит,Наряд торгуя дорогой?Кто говорит «Прекрасны оба» —На нежный спрос: «Который взять?» —Меж тем как закипает злобаИ к черту хочется послатьФранцуженку с нахальным носом,С ее коварным: «C'est joli»И даже милую с вопросом…Кто молча достает рубли,Спеша скорей покончить муку,И, увидав себя в трюмо,В лице твоем читает скукуИ рабства темное клеймо?…

1862

Дешевая покупка*(Петербургская драма)

«За отъездом продаются: мебель, зеркала и проч. Дом Воронина, 159».

(«полиц. вед.»)

Надо поехать — статья подходящая!Слышится в этом нужда настоящая,Не попадется ли что-нибудь дешево?Вот и поехал я. Много хорошего:Бронза, картины, портьеры всё новые,Мягкие кресла, диваны отменные,Только у барыни очи суровые,Речи короткие, губы надменные;Видимо, чем-то она озабочена,Но молода, хороша удивительно:Словно рукой гениальной обточеноСмуглое личико. Всё в ней пленительно:Тянут назад ее голову милуюЧерные волосы, сеткою сжатые,Дышат какою-то сдержанной силоюНоздри красивые, вверх приподнятые.Видно, что жгучая мысль беспокойнаяВ сердце кипит, на простор вырывается.Вся соразмерная, гордая, стройная,Мне эта женщина часто мечтается…Я отобрал себе вещи прекрасные,Но оказалися цены ужасные!День переждал, захожу — то же самое!Меньше предложишь, так даже обидится!..«Барыня эта — созданье упрямое:С мужем, подумал я, надо увидеться».Муж — господин красоты замечательной,В гвардии год прослуживший отечеству —Был человек разбитной, обязательный,Склонный к разгулу, к игре, к молодечеству, —С ним у нас дело как раз завязалося.Странная драма тогда разыгралася:Мужа застану — поладим скорехонько;Барыня выйдет — ни в чем не сторгуешься(Только глазами ее полюбуешься).Нечего делать! вставал я ранехонько,И, пока барыня сном наслаждалася, —Многое сходно купить удавалося.У дому ждут ломовые извозчики,В доме толпятся вещей переносчики,Окна ободраны, стены уж голые,У покупателей лица веселые.Только у няни глаза заслезилися:«Вот и с приданым своим мы простилися!» —Молвила няня… «Какое приданое?»— «всё это взял он за барышней нашею,Вместе весной покупали с мамашею;Как любовались!..»Открытье нежданное!Сказано слово — и всё объяснилося!Вот почему так она дорожилася.Бедная женщина! В позднем участии,Я проклинаю торгашество пошлое.Всё это куплено с мыслью о счастии,С этим уходит — счастливое прошлое!Здесь ты свила себе гнездышко скромное,Каждый здесь гвоздик вколочен с надеждою…Ну, а теперь ты созданье бездомное,Порабощенное грубым невеждою!Где не остыл еще след обаянияДевственной мысли, мечты обольстительной,Там совершается торг возмутительный.Как еще можешь сдержать ты рыдания!В очи твои голубые, красивыеНагло глядят торгаши неприветные,Осквернены твои думы стыдливые,Проданы с торгу надежды заветные!..Няня меж тем заунывные жалобыШепчет мне в ухо: «Распродали дешево —Лишь до деревни доехать достало бы.Что уж там будет? Не жду я хорошего!Барин, поди, загуляет с соседями,Барыня будет одна-одинехонька.День-то не весел, а ночь-то чернехонька.Рядом лесище — с волками, с медведями».— «Смолкни ты, няня! созданье болтливое,Не надрывай мое сердце пугливое!Нам ли в диковину сцены тяжелые?Каждому трудно живется и дышится.Чудо, что есть еще лица веселые,Чудо, что смех еще временем слышится!..»Барин пришел — поздравляет с покупкою,Барыня бродит такая унылая;С тихо воркующей, нежной голубкоюЯ ее сравнивал, деньги постылыеЕй отдавая… Копейка ты медная!Горе, ты горе! нужда окаянная…Чуть над тобой не заплакал я, бедная,Вот одолжил бы… Прощай, бесталанная!..

Рыцарь на час*

Если пасмурен день, если ночь не светла,Если ветер осенний бушует,Над душой воцаряется мгла,Ум, бездействуя, вяло тоскует.Только сном и возможно помочь,Но, к несчастью, не всякому спится…Слава богу! морозная ночь —Я сегодня не буду томиться.По широкому полю иду,Раздаются шаги мои звонко,Разбудил я гусей на пруду,Я со стога спугнул ястребенка.Как он вздрогнул! как крылья развил!Как взмахнул ими сильно и плавно!Долго, долго за ним я следил,Я невольно сказал ему: славно!Чу! стучит проезжающий воз,Деготьком потянуло с дороги…Обоняние тонко в мороз,Мысли свежи, выносливы ноги.Отдаешься невольно во властьОкружающей бодрой природы;Сила юности, мужество, страстьИ великое чувство свободыНаполняет ожившую грудь;Жаждой тела душа закипает,Вспоминается пройденный путь,Совесть песню свою запевает…Я советую гнать ее прочь —Будет время еще сосчитаться!В эту тихую, лунную ночьСозерцанию должно предаться.Даль глубоко прозрачна, чиста,Месяц полный плывет над дубровой,И господствуют в небе цветаГолубой, беловатый, лиловый.Воды ярко блестят средь полей,А земля прихотливо одетаВ волны белого лунного светаИ узорчатых, странных теней.От больших очертаний картиныДо тончайших сетей паутиныЧто как иней к земле прилегли, —Всё отчетливо видно: далечеПротянулися полосы гречи,Красной лентой по скату прошли;Замыкающий сонные нивы,Лес сквозит, весь усыпан листвой;Чудны красок его переливыПод играющей, ясной луной;Дуб ли пасмурный, клен ли веселый —В нем легко отличишь издали;Грудью к северу; ворон тяжелый —Видишь — дремлет на старой ели!Всё, чем может порадовать сынаПоздней осенью родина-мать:Зеленеющей озими гладь,Подо льном — золотая долина,Посреди освещенных луговВеличавое войско стогов, —Всё доступно довольному взору…Не сожмется мучительно грудь,Если б даже пришлось в эту поруНа родную деревню взглянуть:Не видна ее бедность нагая!Запаслася скирдами, родная,Окружилася ими онаИ стоит, словно полная чаша.Пожелай ей покойного сна —Утомилась, кормилица наша!..Спи, кто может, — я спать не могу,Я стою потихоньку, без шумуНа покрытом стогами лугуИ невольную думаю думу.Не умел я с тобой совладать,Не осилил я думы жестокой…В эту ночь я хотел бы рыдатьНа могиле далекой,Где лежит моя бедная мать…В стороне от больших городов,Посреди бесконечных лугов,За селом, на горе невысокой,Вся бела, вся видна при луне,Церковь старая чудится мне,И на белой церковной стенеОтражается крест одинокий.Да! я вижу тебя, божий дом!Вижу надписи вдоль по карнизуИ апостола Павла с мечом,Облаченного в светлую ризу.Поднимается сторож-старикНа свою колокольню-руину,На тени он громадно велик:Пополам пересек всю равнину.Поднимись! — и медлительно бей,Чтобы слышалось долго гуденье!В тишине деревенских ночейЭтих звуков властительно пенье:Если есть в околотке больной,Он при них встрепенется душойИ, считая внимательно звуки,Позабудет на миг свои муки;Одинокий ли путник ночнойИх заслышит — бодрее шагает;Их заботливый пахарь считаетИ, крестом осенясь в полусне,Просит бога о ведряном дне.Звук за звуком гудя прокатился,Насчитал я двенадцать часов.С колокольни старик возвратился,Слышу шум его звонких шагов,Вижу тень его; сел на ступени,Дремлет, голову свесив в колени.Он в мохнатую шапку одет,В балахоне убогом и темном…Всё, чего не видал столько лет,От чего я пространством огромнымОтделен, — всё живет предо мной,Всё так ярко рисуется взору,Что не верится мне в эту пору,Чтоб не мог увидать я и той,Чья душа здесь незримо витает,Кто под этим крестом почивает…Повидайся со мною, родимая!Появись легкой тенью на миг!Всю ты жизнь прожила нелюбимая,Всю ты жизнь прожила для других.С головой, бурям жизни открытою,Весь свой век под грозою сердитоюПростояла, — грудью своейЗащищая любимых детей.И гроза над тобой разразилася!Ты не дрогнув удар приняла,За врагов, умирая, молилася,На детей милость бога звала.Неужели за годы страданияТот, кто столько тобою был чтим,Не пошлет тебе радость свиданияС погибающим сыном твоим?..Я кручину мою многолетнююНа родимую грудь изолью,Я тебе мою песню последнюю,Мою горькую песню спою.О прости! то не песнь утешения,Я заставлю страдать тебя вновь,Но я гибну — и ради спасенияЯ твою призываю любовь!Я пою тебе песнь покаяния,Чтобы кроткие очи твоиСмыли жаркой слезою страданияВсе позорные пятна мои!Чтоб ту силу свободную, гордую,Что в мою заложила ты грудь,Укрепила ты волею твердоюИ на правый поставила путь…Треволненья мирского далекая,С неземным выраженьем в очах,Русокудрая, голубоокая,С тихой грустью на бледных устах,Под грозой величаво-безгласная, —Молода умерла ты, прекрасная,И такой же явилась ты мнеПри волшебно светящей луне.Да! я вижу тебя, бледнолицую,И на суд твой себя отдаю.Не робеть перед правдой-царицеюНаучила ты музу мою:Мне не страшны друзей сожаления,Не обидно врагов торжество,Изреки только слово прощения,Ты, чистейшей любви божество!Что враги? пусть клевещут язвительней, —Я пощады у них не прошу,Не придумать им казни мучительнейТой, которую в сердце ношу!Что друзья? Наши силы неровные,Я ни в чем середины не знал,Что обходят они, хладнокровные,Я на всё безрассудно дерзал,Я не думал, что молодость шумная,Что надменная сила пройдет —И влекла меня жажда безумная,Жажда жизни — вперед и вперед!Увлекаем бесславною битвою,Сколько раз я над бездной стоял,Поднимался твоею молитвою,Снова падал — и вовсе упал!..Выводи на дорогу тернистую!Разучился ходить я по ней,Погрузился я в тину нечистуюМелких помыслов, мелких страстей.От ликующих, праздно болтающих,Обагряющих руки в кровиУведи меня в стан погибающихЗа великое дело любви!Тот, чья жизнь бесполезно разбилася,Может смертью еще доказать,Что в нем сердце неробкое билося,Что умел он любить…. . . . . . . . . . . . . . .

(Утром, в постели)

О мечты! о волшебная властьВозвышающей душу природы!Пламя юности, мужество, страстьИ великое чувство свободы —Всё в душе угнетенной моейПробудилось… но где же ты, сила?Я проснулся ребенка слабей.Знаю: день проваляюсь уныло,Ночью буду микстуру глотать,И пугать меня будет могила,Где лежит моя бедная мать.Всё, что в сердце кипело, боролось,Всё луч бледного утра спугнул,И насмешливый внутренний голосЗлую песню свою затянул:«Покорись, о ничтожное племя!Неизбежной и горькой судьбе,Захватило нас трудное времяНеготовыми к трудной борьбе.Вы еще не в могиле, вы живы,Но для дела вы мертвы давно,Суждены вам благие порывы,Но свершить ничего не дано…»

«Литература с трескучими фразами…»*

Литература с трескучими фразами,Полная духа античеловечного,Администрация наша с указамиО забирании всякого встречного, —Дайте вздохнуть!.. Я простился с столицами,Мирно живу средь полей,Но и крестьяне с унылыми лицамиНе услаждают очей;Их нищета, их терпенье безмерноеТолько досаду родит…Что же ты любишь, дитя маловерное,Где же твой идол стоит?..

1862–1863

«В полном разгаре страда деревенская…»*

В полном разгаре страда деревенская…Доля ты! — русская долюшка женская!Вряд ли труднее сыскать.Не мудрено, что ты вянешь до времени,Всевыносящего русского племениМногострадальная мать!Зной нестерпимый: равнина безлесная,Нивы, покосы да ширь поднебесная —Солнце нещадно палит.Бедная баба из сил выбивается,Столб насекомых над ней колыхается,Жалит, щекочет, жужжит!Приподнимая косулю тяжелую,Баба порезала ноженьку голую —Некогда кровь унимать!Слышится крик у соседней полосыньки,Баба туда — растрепалися косыньки, —Надо ребенка качать!Что же ты стала над ним в отупении?Пой ему песню о вечном терпении,Пой, терпеливая мать!..Слезы ли, пот ли у ней над ресницею,Право, сказать мудрено.В жбан этот, заткнутый грязной тряпицею,Канут они — всё равно!Вот она губы свои опаленныеЖадно подносит к краям…Вкусны ли, милая, слезы соленыеС кислым кваском пополам?..

Зеленый шум*

Идет-гудет Зеленый Шум,Зеленый Шум, весенний шум!Играючи, расходитсяВдруг ветер верховой:Качнет кусты ольховые,Подымет пыль цветочную,Как облако, — всё зелено:И воздух, и вода!Идет-гудет Зеленый Шум,Зеленый Шум, весенний шум!Скромна моя хозяюшкаНаталья Патрикеевна,Водой не замутит!Да с ней беда случилася,Как лето жил я в Питере…Сама сказала, глупая,Типун ей на язык!В избе сам-друг с обманщицейЗима нас заперла,В мои глаза суровыеГлядит — молчит жена.Молчу… а дума лютаяПокоя не дает:Убить… так жаль сердечную!Стерпеть — так силы нет!А тут зима косматаяРевет и день и ночь:«Убей, убей изменницу!Злодея изведи!Не то весь век промаешься,Ни днем, ни долгой ноченькойПокоя не найдешь.В глаза твои бесстыжиеСоседи наплюют!..»Под песню-вьюгу зимнююОкрепла дума лютая —Припас я вострый нож…Да вдруг весна подкралася…Идет-гудет Зеленый Шум,Зеленый Шум, весенний шум!Как молоком облитые,Стоят сады вишневые,Тихохонько шумят;Пригреты теплым солнышком,Шумят повеселелыеСосновые леса;А рядом новой зеленьюЛепечут песню новуюИ липа бледнолистая,И белая березонькаС зеленою косой!Шумит тростинка малая,Шумит высокий клен…Шумят они по-новому,По-новому, весеннему…Идет-гудет Зеленый Шум,Зеленый Шум, весенний шум!Слабеет дума лютая,Нож валится из рук,И всё мне песня слышитсяОдна — в лесу, в лугу:«Люби, покуда любится,Терпи, покуда терпится,Прощай, пока прощается,И — бог тебе судья!»

Что думает старуха, когда ей не спится*

В позднюю ночь над усталой деревнеюСон непробудный царит,Только старуху столетнюю, древнююНе посетил он. — Не спит,Мечется по печи, охает, мается,Ждет — не поют петухи!Вся-то ей долгая жизнь представляется,Все-то грехи да грехи!«Охти мне! часто владыку небесногоЯ искушала грехом:Нутко-се! с ходу-то, с ходу-то крестногоРаз я ушла с паренькомВ рощу… Вот то-то! мы смолоду дурочки,Думаем: милостив бог!Раз у соседки взяла из-под курочкиПару яичек… ох! ох!В страдную пору больной притворилася —Мужа в побывку ждала…С Федей-солдатиком чуть не слюбилася…С мужем под праздник спала.Охти мне… ох! угожу в преисподнюю!Раз, как забрили сынка,Я возроптала на благость господнюю,В пост испила молока, —То-то я грешница! то-то преступница!С горя валялась пьяна…Божия матерь! Святая заступница!Вся-то грешна я, грешна!..»

1863

Кумушки*

Темен вернулся с кладбища Трофим;Малые детки вернулися с ним,Сын да девочка. Домой-то без матушкиГорько вернуться: дорогой ребятушкиРевма-ревели; а тятька молчал.Дома порылся, кубарь отыскал:«Нате, ребята! — играйте, сердечные!»И улыбнулися дети беспечные,Жжжж-жи! запустили кубарь у ворот…Кто ни проходит — жалеет сирот:«Нет у вас матушки!» — молвила Марьюшка.«Нету родимой!» — прибавила Дарьюшка.Дети широко раскрыли глаза,Стихли. У Маши блеснула слеза…«Как теперь будете жить, сиротиночки!» —И у Гришутки блеснули слезиночки.«Кто-то вас будет ласкать-баловать?» —Навзрыд заплакали дети опять.«Полно, не плачьте!» — сказала Протасьевна,«Уж не воротишь, — прибавила Власьевна. —Грешную душеньку боженька взял,Кости в могилушку поп закопал,То-то, чай, холодно, страшно в могилушке?Ну же, не плачьте! родные вы, милушки!..»Пуще расплакались дети. ТрофимКрики услышал и выбежал к ним,Стал унимать как умел, а соседушкиНу помогать ему: «Полноте, детушки!Что уж тут плакать? Пора привыкатьК доле сиротской; забудьте вы мать:Спели церковники память ей вечную,Чай, уж теперь ее гложет, сердечную,Червь подземельный!..» Трофим поскорейНа руки взял — да в избенку детей!Целую ночь проревели ребятушки:«Нет у нас матушки! нет у нас матушки!Матушку на небо боженька взял!»Целую ночь с ними тятька не спал,У самого расходилися думушки…Ну, удружили досужие кумушки!

(Январь 1863)

Песня об «Аргусе»*

Я полагал, с либеральногоЕсть направленья барыш —Больше, чем с места квартального.Что ж оказалося — шиш!Бог меня свел с нигилистами,Сами ленятся писать,Платят всё деньгами чистыми,Пробовал я убеждать:«Мне бы хоть десять копеечекС пренумеранта извлечь:Ведь даровых-то статеечекМного… куда их беречь?Нужно во всём беспристрастие:Вы их смешайте, друзья,Да и берите на счастие…Верьте, любая статьяВстретит горячих хвалителей,Каждую будут бранить…»Тщетно! моих разорителейЯ не успел убедить!Часто, взбираясь на лесенку,Где мой редактор живет,Слышал я грозную песенку,Вот вам ее перевод:«Из уваженья к читателю,Из уваженья к себе,Нет снисхожденья к издателю —Гибель, несчастный, тебе!..»— «Но не хочу я погибели(Я ему). Друг-нигилист!Лучше хотел бы я прибыли».Он же пускается в свист.Выслушав эти нелепости,Я от него убегалИ по мосткам против крепостиОбыкновенно гулял.Там я бродил в меланхолии,Там я любил размышлять,Что не могу уже более«Аргуса» я издавать.Чин мой оставя в забвенииИ не щадя седины,Эти великие генииСнять с меня рады штаны!Лучше идти в переписчики,Чем убиваться в наклад.Бросишь изданье — подписчикиСкажут: дай деньги назад!Что же мне делать, несчастному?Благо, хоть совесть чиста:Либерализму опасномуВ сети попал я спроста…Так по мосткам против крепостиЯ в размышленьи гулял.Полный нежданной свирепости,Лед на мостки набежал.С треском они расскочилися,Нас по Неве понесло;Все пешеходы смутилися,Каждому плохо пришло!Словно близ дома питейного,Крики носились кругом.Смотрим — нет моста Литейного!Весь разнесло его льдом.Вот, погоняемый льдинами,Мчится на нас плашкоут,Ропот прошел меж мужчинами,Женщины волосы рвут!Тут человек либеральногоОбраза мыслей, и тотЗвал на защиту квартального…Я лишь был хладен как лед!Что тут борьба со стихиею,Если подорван кредит,Если над собственной выеюМеч дамоклесов висит?..Общее было смятение,Я же на льдине стоялИ умолял провидение,Чтоб запретили журнал…Вышло б судеб покровительство!Честь бы и деньги я спас,Но не умеет правительствоВ пору быть строгим у нас…Нет, не оттуда желанноеМне избавленье пришло —Чудо свершилось нежданное:На небе стало светло,Вижу, на льдине сверкающей…Вижу, является вдругМертвые души скупающийЧичиков! «Здравствуй, мой друг!Ты приищи покупателя!» —Он прокричал — и исчез!..Благословляя создателя,Мокрый, я на берег влез…Всю эту бурю ужаснуюВек сохраню я в душе —Мысль получивши прекрасную,Я же теперь в барыше!Нет рокового издания!Самая мысль о нем — прочь!..Поздно, в трактире «Германия»,В ту же ужасную ночь,Греясь, сушась, за бутылкоюСбыл я подписчиков, сбыл,Сбыл их совсем — с пересылкою,Сбыл — и барыш получил!..Словно змеею укушенный,Впрочем, легок и счастлив,Я убежал из Конюшенной,Этот пассаж совершив.Чудилось мне, что нахальныеМчатся подписчики вслед,«Дай нам статьи либеральные! —Хором кричат. — Дармоед!»И ведь какие подписчики!Их и продать-то не жаль.Аптекаря, переписчики —Словом, ужасная шваль!Знай, что такая компанияБудет (и все в кураже!..),Не начинал бы издания:Аристократ я в душе.Впрочем, средь бабьих передниковИ неуклюжих лаптей —Трое действительных статских советников,Двое армянских князей!Публика всё чрезвычайная,Даже чиновников нет.Охтенка — чтица случайная(Втер ей за сливки билет),Дьякон какой-то, с рассрочкою(Басом, разбойник, кричит),Страж департаменский с дочкою —Всё догоняет, шумит!С хохотом, с грохотом, гиканьемМчатся густою толпой;Визгами, свистом и шиканьемСлух надрывается мой.Верите ль? даже квартальные,Взявшие даром билет,«Дай нам статьи либеральные!» —Хором кричат. Я в ответ:«Полноте, други любезные,Либерализм вам не впрок!»Сам же в ворота железныеПрыг, — и защелкнул замок!«Ну! отвязались, ракалии!..»Тут я в квартиру нырнулИ, покуривши регалии,Благополучно заснул.

* * *

Жаль мне редактора бедного!Долго он будет грустить,Что направления вредногоНегде ему проводить.Встретились мы: я почтительноШляпу ему приподнял,Он улыбнулся язвительноИ засвистал, засвистал!

Калистрат*

Надо мной певала матушка,Колыбель мою качаючи:«Будешь счастлив, Калистратушка!Будешь жить ты припеваючи!»И сбылось, по воле божией,Предсказанье моей матушки:Нет богаче, нет пригожее,Нет нарядней Калистратушки!В ключевой воде купаюся,Пятерней чешу волосыньки,Урожаю дожидаюсяС непосеянной полосыньки!А хозяйка занимаетсяНа нагих детишек стиркою,Пуще мужа наряжается —Носит лапти с подковыркою!..

(5 июня 1863)

«Надрывается сердце от муки…»*

Надрывается сердце от муки,Плохо верится в силу добра,Внемля в мире царящие звукиБарабанов, цепей, топора.Но люблю я, весна золотая,Твой сплошной, чудно-смешанный шум;Ты ликуешь, на миг не смолкая,Как дитя, без заботы и дум.В обаянии счастья и славыЧувству жизни ты вся предана, —Что-то шепчут зеленые травы,Говорливо струится волна;В стаде весело ржет жеребенок,Бык с землей вырывает траву,А в лесу белокурый ребенок —Чу! кричит: «Парасковья, ау!»По холмам, по лесам, над долинойПтицы севера вьются, кричат,Разом слышны — напев соловьиныйИ нестройные писки галчат,Грохот тройки, скрипенье подводы,Крик лягушек, жужжание ос,Треск кобылок, — в просторе свободыВсё в гармонию жизни слилось…Я наслушался шума иного…Оглушенный, подавленный им,Мать-природа! иду к тебе сноваСо всегдашним желаньем моим —Заглуши эту музыку злобы!Чтоб душа ощутила покойИ прозревшее око могло быНасладиться твоей красотой.

«Благодарение господу Богу…»*

«Благодарение господу богу,Кончен проселок!.. Не спишь?»— «Думаю, братец, про эту дорогу».— «То-то давненько молчишь.Что же ты думаешь?» — «Долго рассказывать.,Только тронулись по ней,Стала мне эта дорога показыватьТени погибших людей,Бледные тени! ужасные тени!Злоба, безумье, любовь…Едем мы, братец, в крови по колени!»— «Полно — тут пыль, а не кровь…»

«Барин! не выпить ли нам понемногу?Больно уж ты присмирел».— «Пел бы я песню про эту дорогу,Пел бы да ревма-ревел,Песней над песнями стала бы этаПесня… да петь не рука».— «Песня про эту дорогу уж спета,Да что в ней проку?.. Тоска!»«Знаю, народ проторенной цепямиЭту дорогу зовет».— «Верно! увидишь своими глазами,Русская песня не врет!»

Скоро попались нам пешие ссыльные,С гиком ямщик налетел,В тряской телеге два путника пыльныеСкачут… едва разглядел…Подле лица — молодого, прекрасного —С саблей усач…Брат, удаляемый с поста опасного,Есть ли там смена? Прощай!

«Явно родственны с землей…»*

Явно родственны с землей,В тайном браке с «Вестью»,Земства модною бронейПрикрываясь с честью,Снова ловят мужиковВ крепостные сетиНиколаевских орловДоблестные дети…

Вступительное слово «Свистка» к читателям*

В те дни, когда в литературеПорядки новые пошли,Когда с вопросом о цензуреНачальство село на мели,Когда намеком да украдкойКасаться дела мудрено;Когда серьезною загадкойВсё занято, поглощено,Испугано, — а в журналистахПоследний помрачает умКакой-то спор о нигилистах,Глупейший и бесплодный шум;Когда при помощи ПановскихДогадливый антрепренерИ вождь «Ведомостей московских»,Почуяв время и простор,Катков, прославленный вития,Один с Москвою речь ведет,Что предпринять должна Россия,И гимн безмолвию поет;Когда в затмении рассудкаЮркевич лист бумаги мялИ о намереньях желудкаПублично лекции читал;Когда наклонностей военныхДух прививается ко всем,Когда мы видим избиенныхПосредников; когда совсемНейдут Краевского изданьяИ над Громекиной главойЛетает бомба отрицанья,Как повествует сей герой;Когда сыны обширной РусиВкусили волю наявуИ всплакал Фет, что топчут гусиВ его владениях траву;Когда ругнул Иван АксаковВсех, кто в Европу укатил,И, негодуя против фраковСамих попов не пощадил;Когда, покончив подвиг трудный,Внезапно Павлов замолчал,А Амплий Очкин кунштик чудныйС газетой «Очерки» удрал;Когда, подкошена как колос,Она исчезла навсегда;В те дни, когда явился «Голос»И прекратилась «Ерунда», —Тогда в невинности сердечнойЛюбимый некогда поэт,Своей походкою беспечной«Свисток» опять вступает в свет…Как изменилось всё, создатель!Как редок лиц любимых ряд!Скажи: доволен ты, читатель?Знакомцу старому ты рад?Или изгладила «Заноза»Всё, чем «Свисток» тебя пленял,И как увянувшая розаОн для тебя ненужен стал?Меняет время человека:Быть может, пасмурный Катков,Быть может, пламенный ГромекаТеперь милей тебе свистков?Возненавидев нигилистов,Конечно, полюбить ты могСих благородных публицистовВозвышенный и смелый слог, —Когда такое вероломствоТы учинил — я не ропщу,Но ради старого знакомстваВсё ж говорить с тобой хочу.«Узнай, по крайней мере, звуки,Бывало милые тебе,И думай, что во дни разлукиВ моей изменчивой судьбе»Ты был моей мечтой любимой,И если слышал ты поройХоть легкий свист, то знай: незримыйТогда витал я над тобой!..

* * *

«Свисток» пред публику выходит.Высокомерья не любя,Он робко взор кругом обводитИ никого вокруг себяСебя смиренней не находит!Да, изменились времена!Друг человечества бледнеет,Вражда повсюду семенаНеистовства и злобы сеет.Газеты чуждые шумят…(О вы, исчадье вольной прессы!..)Черт их поймет, чего хотят,Чего волнуются, как бесы!Средь напряженной тишиныКатков гремит с азартом, с чувством,Он жаждет славы и войныИ вовсе пренебрег искусством.Оно унижено враждой,В пренебрежении науки,На брата брат подъемлет руки,И лезет мост на мост горой, —Ужасный вид!.. В сей час тяжелыйЯвляясь в публику, «Свисток»Желает мирной и веселойРазвязки бедствий и тревог;Чтобы в сумятице великойНапрасно не томился ум…И сбудется… Умолкнет шумВражды отчаянной и дикой.Недружелюбный разговорПокончит публицист московский,И вновь начнут свой прежний спорГиероглифов и Стелловский;Мир принесет искусствам дань,Престанут радоваться бесы,Уймется внутренняя брань,И смолкнет шум заморской прессы,Да, да! Скорее умолкай, —Не достигай пределов невскихИ гимны братьев ДостоевскихСамим себе не заглушай!

Пожарище*

Весело бить вас, медведи почтенные,Только до вас добираться невесело,Кочи, ухабины, ели бессменные!Каждое дерево ветви повесило,Каркает ворон над белой равниною,Нищий в деревне за дровни цепляется.Этой сплошной безотрадной картиноюСердце подавлено, взор утомляется.Ой! надоела ты, глушь новгородская!Ой! истомила ты, бедность крестьянская!То ли бы дело лошадка заводская,С полостью санки, прогулка дворянская?..Даже церквей здесь почти не имеется.Вот наконец впереди развлечение:Что-то на белой поляне чернеется,Что-то дымится — сгорело селение!Бедных, богатых не различающий,Шутку огонь подшутил презабавную:Только повсюду еще украшающийОсвобожденную Русь православнуюСтолб уцелел — и на нем сохраняютсяСтроки: «Деревня помещика Вечева».С лаем собаки на нас не бросаются,Думают, видно: украсть вам тут нечего!(Так. А давно ли служили вы с верою,Лаяли, злились до самозабвенияИ на хребте своем шерсть черно-серуюСтавили дыбом в защиту селения?..)Да на обломках стены штукатуреннойКрайнего дома — должно быть, дворянского —Видны портреты: Кутузов нахмуренный,Блюхер бессменный и бок Забалканского.Лошадь дрожит у плетня почернелого,Куры бездомные с холоду ежатся,И на остатках жилья погорелогоЛюди, как черви на трупе, копошатся…

Орина, мать солдатская*

День-деньской моя печальница,

В ночь — ночная богомолица,

Векова моя сухотница…

(Из народной песни)

Мы с охоты возвращаемся,До ночлега прошлогоднего,Слава богу, добираемся.«Вот и мы! Здорово, старая!Что насупилась ты, кумушка!Не о смерти ли задумалась?Брось! пустая эта думушка!Посетила ли кручинушка?Молви — может, и размыкаю». —И поведала ОринушкаМне печаль свою великую.«Восемь лет сынка не видела,Жив ли, нет — не откликается,Уж и свидеться не чаяла,Вдруг сыночек возвращается.Вышло молодцу в бессрочные…Истопила жарко банюшку,Напекла блинов Оринушка,Не насмотрится на Ванюшку!Да недолги были радости.Воротился сын больнехонек,Ночью кашель бьет солдатика,Белый плат в крови мокрехонек!Говорит: „Поправлюсь, матушка!“Да ошибся — не поправился,Девять дней хворал Иванушка,На десятый день преставился…»Замолчала — не прибавилаНи словечка, бесталанная.«Да с чего же привязаласяК парню хворость окаянная?Хилый, что ли, был с рождения?..»Встрепенулася Оринушка:«Богатырского сложения,Здоровенный был детинушка!Подивился сам из ПитераГенерал на парня этого,Как в рекрутское присутствиеПривели его раздетого…На избенку эту бревнышкиОн один таскал сосновые…И вилися у ИванушкиРусы кудри как шелковые…»И опять молчит несчастная…«Не молчи — развей кручинушку!Что сгубило сына милого —Чай, спросила ты детинушка?»— «Не любил, сударь, рассказыватьОн про жизнь свою военную,Грех мирянам-то показыватьДушу — богу обреченную!Говорить — гневить всевышнего,Окаянных бесов радовать…Чтоб не молвить слова лишнего,На врагов не подосадовать,Немота перед кончиноюПодобает христианину.Знает бог, какие тягостиСокрушили силу Ванину!Я узнать не добивалася.Никого не осуждаючи,Он одни слова утешныеГоворил мне умираючи.Тихо по двору похаживалДа постукивал топориком,Избу ветхую обхаживал,Огород обнес забориком;Перекрыть сарай задумывал.Не сбылись его желания:Слег — и встал на ноги резвыеТолько за день до скончания!Поглядеть на солнце красноеПожелал, — пошла я с Ванею:Попрощался со скотинкою,Попрощался с ригой, с банею.Сенокосом шел — задумался.„Ты прости, прости, полянушка!Я косил тебя во младости!“ —И заплакал мой Иванушка!Песня вдруг с дороги грянула,Подхватил, что было голосу,„Не белы снежки“, закашлялся,Задышался — пал на полосу!Не стояли ноги резвые,Не держалася головушка!С час домой мы возвращалися…Было время — пел соловушка!Страшно в эту ночь последнююБыло: память потерялася,Всё ему перед кончиноюСлужба эта представлялася.Ходит, чистит амуницию,Набелил ремни солдатские,Языком играл сигналики,Песни пел — такие хватские!Артикул ружьем выкидывалТак, что весь домишка вздрагивал;Как журавль стоял на ноженькеНа одной — носок вытягивал.Вдруг метнулся… смотрит жалобно…Повалился — плачет, кается,Крикнул: „Ваше благородие!Ваше!..“ Вижу, задыхается.Я к нему. Утих, послушался —Лег на лавку. Я молилася:Не пошлет ли бог спасение?..К утру память воротилася,Прошептал: „Прощай, родимая!Ты опять одна осталася!..“Я над Ваней наклонилася,Покрестила, попрощалася,И погас он, словно свеченькаВосковая, предыконная…»Мало слов, а горя реченька,Горя реченька бездонная!..

1864

Начало поэмы*

Опять она, родная сторонаС ее зеленым, благодатным летом,И вновь душа поэзией полна…Да, только здесь могу я быть поэтом!(На Западе — не вызвал я ничемКрасивых строф, пластических и сильных,В Германии я был как рыба нем,В Италии — писал о русских ссыльных,Давно то было… Город наш родной,Санкт-Петербург, как он ни поэтичен,Но в нем я постоянно сам не свой —Зол, озабочен или апатичен…)Опять леса в уборе вековом,Зверей и птиц угрюмые чертоги,И меж дерев, нависнувших шатром,Травнистые, зеленые дороги!На первый раз сказать позвольте вам,Чем пахнут вообще дороги наши —То запах дегтя с сеном пополам.Не знаю, каково на нервы вашиОн действует, но мне приятен он,Он мысль мою свежит и направляет:Куда б мечтой я ни был увлечен,Он вмиг ее к народу возвращает…Чу! воз скрипит! Плетутся два вола,Снопы пред нами в зелени ныряют,Подобие зеленого стола,На коем груды золота мелькают.(Друзья мои картежники! для васПридумано сравненье на досуге…)Но мы догнали воз — и порваласьНить вольных мыслей. Вздрогнул я в испуге:Почудились на этом мне возу,Сидящие рядком, как на картине,Столичный франт со стеклышком в глазуИ барыня в широком кринолине!..

Возвращение*

И здесь душа унынием объята.Неласков был мне родины привет;Так смотрит друг, любивший нас когда-то,Но в ком давно уж прежней веры нет.Сентябрь шумел, земля моя роднаяВся под дождем рыдала без конца,И черных птиц за мной летела стая,Как будто бы почуяв мертвеца!Волнуемый тоскою и боязнью,Напрасно гнал я грозные мечты,Меж тем как лес с какой-то неприязньюВ меня бросал холодные листы,И ветер мне гудел неумолимо:Зачем ты здесь, изнеженный поэт?Чего от нас ты хочешь? Мимо! мимо!Ты нам чужой, тебе здесь дела нет!И песню я услышал в отдаленьи.Знакомая, она была горька,Звучало в ней бессильное томленье,Бессильная и вялая тоска.С той песней вновь в душе зашевелилось,О чем давно я позабыл мечтать,И проклял я то сердце, что смутилосьПеред борьбой — и отступило вспять!..

Железная дорога*

Ваня (в кучерском ярмячке)

Папаша! кто строил эту дорогу?

Папаша (В пальто на красной подкладке)

Граф Петр Андреевич Клейнмихель, душенька!

(разговор в вагоне)

1

Славная осень! Здоровый, ядреныйВоздух усталые силы бодрит;Лед неокрепший на речке студенойСловно как тающий сахар лежит;Около леса, как в мягкой постели,Выспаться можно — покой и простор!Листья поблекнуть еще не успели,Желты и свежи лежат, как ковер.Славная осень! Морозные ночи,Ясные, тихие дни…Нет безобразья в природе! И кочи,И моховые болота, и пни —Всё хорошо под сиянием лунным,Всюду родимую Русь узнаю…Быстро лечу я по рельсам чугунным,Думаю думу свою…

2

Добрый папаша! К чему в обаянииУмного Ваню держать?Вы мне позвольте при лунном сиянииПравду ему показать.Труд этот, Ваня, был страшно громаден —Не по плечу одному!В мире есть царь: этот царь беспощаден,Голод названье ему.Водит он армии; в море судамиПравит; в артели сгоняет людей,Ходит за плугом, стоит за плечамиКаменотесцев, ткачей.Он-то согнал сюда массы народные.Многие — в страшной борьбе,В жизни воззвав эти дебри бесплодные,Гроб обрели здесь себе.Прямо дороженька: насыпи узкие,Столбики, рельсы, мосты.А по бокам-то всё косточки русские…Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты?Чу, восклицанья послышались грозные!Топот и скрежет зубов;Тень набежала на стекла морозные…Что там? Толпа мертвецов!То обгоняют дорогу чугунную,То сторонами бегут.Слышишь ты пение?… «В ночь эту лунную,Любо нам видеть свой труд!Мы надрывались под зноем, под холодом,С вечно согнутой спиной,Жили в землянках, боролися с голодом,Мерзли и мокли, болели цынгой.Грабили нас грамотеи-десятники,Секло начальство, давила нужда…Всё притерпели мы, божии ратники,Мирные дети труда!Братья! вы наши плоды пожинаете!Нам же в земле истлевать суждено…Всё ли нас, бедных, добром поминаетеИли забыли давно?…»Не ужасайся их пения дикого!С Волхова, с матушки Волги, с Оки,С разных концов государства великого —Это всё! братья твои — мужики!Стыдно робеть, закрываться перчаткою,Ты уж не маленький!.. Волосом рус,Видишь, стоит, изможден лихорадкою,Высокорослый, больной белорус:Губы бескровные, веки упавшие,Язвы на тощих руках,Вечно в воде по колено стоявшиеНоги опухли; колтун в волосах;Ямою грудь, что на заступ старательноИзо дня в день налегала весь век…Ты приглядись к нему, Ваня, внимательно:Трудно свой хлеб добывал человек!Не разогнул свою спину горбатуюОн и теперь еще: тупо молчитИ механически ржавой лопатоюМерзлую землю долбит!Эту привычку к труду благороднуюНам бы не худо с тобой перенять…Благослови же работу народнуюИ научись мужика уважать.Да не робей за отчизну любезную…Вынес достаточно русский народ,Вынес эту дорогу железную —Вынесет всё, что господь ни пошлет!Вынесет всё — и широкую, яснуюГрудью дорогу проложит себе.Жаль только — жить в эту пору прекраснуюУж не придется — ни мне, ни тебе.

3

В эту минуту свисток оглушительныйВзвизгнул — исчезла толпа мертвецов!«Видел, папаша, я сон удивительный, —Ваня сказал, — тысяч пять мужиков,Русских племен и пород представителиВдруг появились — и он мне сказал:„Вот они — нашей дороги строители!..“»Захохотал генерал!«Был я недавно в стенах Ватикана,По Колизею две ночи бродил,Видел я в Вене святого Стефана,Что же… всё это народ сотворил?Вы извините мне смех этот дерзкий,Логика ваша немножко дика.Или для вас Аполлон БельведерскийХуже печного горшка?Вот ваш народ — эти термы и бани,Чудо искусства — он всё растаскал!»— «Я говорю не для вас, а для Вани…»Но генерал возражать не давал:Ваш славянин, англосакс и германецНе создавать — разрушать мастера,Варвары! дикое скопище пьяниц!..Впрочем, Ванюшей заняться пора;Знаете, зрелищем смерти, печалиДетское сердце грешно возмущать.Вы бы ребенку теперь показалиСветлую сторону…

4

— Рад показать!Слушай, мой милый: труды роковыеКончены — немец уж рельсы кладет.Мертвые в землю зарыты; больныеСкрыты в землянках; рабочий народТесной гурьбой у конторы собрался…Крепко затылки чесали они:Каждый подрядчику должен остался,Стали в копейку прогульные дни!Всё заносили десятники в книжку —Брал ли на баню, лежал ли больной.«Может, и есть тут теперича лишку,Да вот поди ты!..» — махнули рукой…В синем кафтане — почтенный лабазник,Толстый, присадистый, красный, как медь,Едет подрядчик по линии в праздник,Едет работы свои посмотреть.Праздный народ расступается чинно…Пот отирает купчина с лицаИ говорит, подбоченясь картинно:«Ладно… нешто… молодца!.. молодца!..С богом, теперь по домам, — проздравляю!(Шапки долой — коли я говорю!)Бочку рабочим вина выставляюИ — недоимку дарю…»Кто-то «ура» закричал, ПодхватилиГромче, дружнее, протяжнее… Глядь:С песней десятники бочку катили…Тут и ленивый не мог устоять!Выпряг народ лошадей — и купчинуС криком «ура» по дороге помчал…Кажется, трудно отрадней картинуНарисовать, генерал?..

Памяти Добролюбова*

Суров ты был, ты в молодые годыУмел рассудку страсти подчинять.Учил ты жить для славы, для свободы,Но более учил ты умирать.Сознательно мирские наслажденьяТы отвергал, ты чистоту хранил,Ты жажде сердца не дал утоленья;Как женщину, ты родину любил,Свои труды, надежды, помышленьяТы отдал ей; ты честные сердцаЕй покорял. Взывая к жизни новой,И светлый рай, и перлы для венцаГотовил ты любовнице суровой,Но слишком рано твой ударил часИ вещее перо из рук упало.Какой светильник разума угас!Какое сердце биться перестало!Года минули, страсти улеглись,И высоко вознесся ты над нами…Плачь, русская земля! но и гордись —С тех пор, как ты стоишь под небесами,Такого сына не рождала тыИ в недра не брала свои обратно:Сокровища душевной красотыСовмещены в нем были благодатно…Природа-мать! когда б таких людейТы иногда не посылала миру,Заглохла б нива жизни…

Притча о Ермолае трудящемся*

Раньше людей Ермолай подымается,Позже людей с полосы возвращается,Разбогатеть ему хочется пашнею.Правит мужик свою нужду домашнююДа и семян запасает порядочно —Тужит, землицы ему недостаточно!Сила меж тем в мужике убавляется,Старость подходит, частенько хворается, —Стало хозяйство тогда поправлятися:Стало земли от семян оставатися!

1858–1865

О погоде*(Уличные впечатления)

Что за славная столица

Развеселый Петербург!

(Лакейская песня)

<Часть первая>*

I. Утренняя прогулка

Слава богу, стрелять перестали!Ни минуты мы нынче не спали,И едва ли кто в городе спал:Ночью пушечный гром грохотал,Не до сна! Вся столица молилась,Чтоб Нева в берега воротилась,И минула большая беда —Понемногу сбывает вода.Начинается день безобразный —Мутный, ветреный, темный и грязный.Ах, еще бы на мир нам с улыбкой смотреть!Мы глядим на него через тусклую сеть,Что как слезы струится по окнам домовОт туманов сырых, от дождей и снегов!Злость берет, сокрушает хандра,Так и просятся слезы из глаз.Нет! Я лучше уйду со двора…Я ушел — и наткнулся как разНа тяжелую сцену. Везли на погостЧей-то вохрой окрашенный гробЧерез длинный Исакиев мост.Перед гробом не шли ни родные, ни поп,Не лежала на нем золотая парча,Только, в крышу дощатого гроба стуча,Прыгал град да извозчик-палачБил кургузым кнутом спотыкавшихся кляч,И вдоль спин побелевших удары кнутаПолосами ложились. Съезжая с моста,Зацепила за дроги коляска, стремглавС офицером, кричавшим: «Пошел!» — проскакав,Гроб упал и раскрылся.«Сердечный ты мой!Натерпелся ты горя живой,Да пришлося терпеть и по смерти…То случится проклятый пожар,То теперь наскакали вдруг — черти!Вот уж подлинно бедный Макар!Дом-то, где его тело стояло,Загорелся, — забыли о нем, —Я схватилась: побились немало,Да спасли-таки гроб целиком,Так опять неудача сегодня!Видно, участь его такова…Расходилась рука-то господня,Не удержишь!..»Такие словаГоворила бездушно и звонко,Подбежав к мертвецу впопыхах,Провожавшая гроб старушонка,В кацавейке, в мужских сапогах.«Вишь, проклятые! Ехать им тесно!»— «Кто он был?» — я старуху спросил.«Кто он был? да чиновник, известно;В департаментах разных служил.Петербург ему солон достался:В наводненье жену потерял,Целый век по квартирам таскалсяИ четырнадцать раз погорал.А уж службой себя как неволил!В будни сиднем сидел да писал,А по праздникам ноги мозолил —Всё начальство свое поздравлял.Вот и кончилось тем — простудился!Звал из Шуи родную сестру,Да деньжонок послать поскупился.„Так один, говорит, и умру,Не дождусь… кто меня похоронит?Хоть уж ты не оставь, помоги!“Страх, бывало, возьмет, как застонет!„Подари, говорю, сапоги,А то, вишь, разошелся дождище!Неравно в самом деле умрешь,В чем пойду проводить на кладбище?“Закивал головой…» — «Ну и что ж?»— «Ну и умер — и больше ни слова:Надо места искать у другого!»— «И тебе его будто не жаль?»— «Что жалеть! нам жалеть недосужно.Что жалеть! хоронить теперь нужно.Эка, батюшка, страшная даль!Эко времечко!.. господи боже!Как ни дорого бедному жить,Умирать ему вдвое дороже:На кладбище-то место купить,Да попу, да на гроб, да на свечи…»Говоря эти грустные речи,До кладбища мы скоро дошлиИ покойника в церковь внесли.Много их там гуртом отпевалось,Было тесно — и трудно дышалось.Я ушел по кладбищу гулять;Там одной незаметной могилы,Где уснули великие силы,Мне хотелось давно поискать.Сделав даром три добрые круга,Я у сторожа вздумал спросить.Имя, званье, все признаки другаОн заставил пять раз повторитьИ сказал: «Нет, такого не знаю;А, пожалуй, примету скажу,Как искать: Ты ищи его с краю,Перешедши вот эту межу,И смотри: где кресты — там мещане,Офицеры, простые дворяне;Над чиновником больше плита,Под плитой же бывает учитель,А где нет ни плиты, ни креста,Там, должно быть, и есть сочинитель».За совет я спасибо сказал,Но могилы в тот день не искал.Я старуху знакомую встретилИ покойника с ней хоронил.День, по-прежнему гнил и не светел,Вместо града дождем нас мочил.Средь могил, по мосткам деревяннымДовелось нам долгонько шагать.Впереди, под навесом туманным,Открывалась болотная гладь:Ни жилья, ни травы, ни кусточка,Всё мертво — только ветер свистит.Вон виднеется черная точка:Это сторож. «Скорее!» — кричит.По танцующим жердочкам прямоМы направились с гробом туда.Наконец вот и свежая яма,И уж в ней по колено вода!В эту воду мы гроб опустили,Жидкой грязью его завалили,И конец! Старушонка опятьНе могла пересилить досады:«Ну, дождался, сердечный, отрады!Что б уж, кажется, с мертвого взять?Да господь, как захочет обидеть,Так обидит: Вчера погорал,А сегодня, изволите видеть,Из огня прямо в воду попал!»Я взглянул на нее — и заметил,Что старухе-то жаль бедняка:Бровь одну поводило слегка…Я немым ей поклоном ответилИ ушел… Я доволен собой,Я недаром на улицу вышел:Я хандру разогнал и смешнойКаламбур на кладбище услышал,Подготовленный жизнью самой…

27 декабря 1858

II. До сумерек

Ветер что-то удушлив не в меру,В нем зловещая нота звучит,Всё холеру — холеру — холеру —Тиф и всякую немочь сулит!Все больны, торжествует аптекаИ варит свои зелья гуртом;В целом городе нет человека,В ком бы желчь не кипела ключом;Муж, супругою страстно любимый,В этот день не понравится ей,И преступник, сегодня судимый,Вдвое больше получит плетей.Всюду встретишь жестокую сцену, —Полицейский, не в меру сердит,Тесаком, как в гранитную стену,В спину бедного Ваньки стучит.Чу! визгливые стоны собаки!Вот сильней, — видно, треснули вновь…Стали греться — догрелись до дракиДва калашника… хохот — и кровь!

Под жестокой рукой человекаЧуть жива, безобразно тоща,Надрывается лошадь-калека,Непосильную ношу влача.Вот она зашаталась и стала.«Ну!» — погонщик полено схватил(Показалось кнута ему мало) —И уж бил ее, бил ее, бил!Ноги как-то расставив широко,Вся дымясь, оседая назад,Лошадь только вздыхала глубокоИ глядела… (так люди глядят,Покоряясь неправым нападкам).Он опять: по спине, по бокам,И вперед забежав, по лопаткамИ по плачущим, кротким глазам!Всё напрасно. Клячонка стояла,Полосатая вся от кнута,Лишь на каждый удар отвечалаРавномерным движеньем хвоста.Это праздных прохожих смешило,Каждый вставил словечко свое,Я сердился — и думал уныло:«Не вступиться ли мне за нее?В наше время сочувствовать мода,Мы помочь бы тебе и не прочь,Безответная жертва народа, —Да себе не умеем помочь!»А погонщик недаром трудился —Наконец-таки толку добился!Но последняя сцена былаВозмутительней первой для взора:Лошадь вдруг напряглась — и пошлаКак-то боком, нервически скоро,А погонщик при каждом прыжке,В благодарность за эти усилья,Поддавал ей ударами крыльяИ сам рядом бежал налегке.

Я горячим рожден патриотом,Я весьма терпеливо стою,Если войско, несметное счетом,Переходит дорогу мою.Ускользнут ли часы из кармана,До костей ли прохватит морозПод воинственный гром барабана,Не жалею: я истинный росс!Жаль, что нынче погода дурная,Солнца нет, кивера не блестятИ не лоснится масть воронаяЛошадей… Только сабли звенят;На солдатах едва ли что сухо,С лиц бегут дождевые струи,Артиллерия тяжко и глухоПродвигает орудья свои.Всё молчит. В этой раме туманнойЛица воинов жалки на вид,И подмоченный звук барабанныйСловно издали жидко гремит…

Прибывает толпа ожидающих,Сколько дрожек, колясок, карет!Пеших, едущих, праздно-зевающих Счету нет!Тут квартальный с захваченным пьяницей,Как Федотов его срисовал;Тут старуха с аптечною сткляницей,Тут жандармский седой генерал;Тут и дама такая сердитая —Открывай ей немедленно путь!Тут и лошадь, недавно побитая:Бог привел и ее отдохнуть!Смотрит прямо в окошко каретное,На стекле надышала пятно.Вот лицо, молодое, приветное,Вот и ручка, — раскрылось окно,И погладила клячу несчастнуюРучка белая… Дождь зачастил,Словно спрятаться ручку прекрасную Поскорей торопил.Тут бедняк итальянец с фигурами,Тут чухна, продающий грибы,Тут рассыльный Минай с корректурами.«Что, старинушка, много ходьбы?»— «Много было до сорок девятого;Отдохнули потом… да опятьС пятьдесят этак прорвало с пятого,Успевай только ноги таскать!»— «А какие ты носишь издания?»— «Пропасть их — перечесть мудрено.Я „Записки“ носил с основания,С „Современником“ нянчусь давно:То носил к Александру Сергеичу,А теперь уж тринадцатый годВсё ношу к Николай Алексеичу, — На Литейной живет.Слог хорош, а жиденько издание,Так, оберточкой больше берут.Вот „Записки“ — одно уж название!Но и эти, случается, врут.Всё зарезать друг дружку стараются.Впрочем, нас же надуть норовят:В месяц тридцать листов обещаются,А рассыльный таскай шестьдесят!Знай ходи — то в Коломну, то к Невскому,Даже Фрейганг устанет марать:„Объяви, говорит, ты Краевскому,Что я больше не стану читать!..“Вот и нынче несу что-то спешное —Да пускай подождут, не впервой.Эх, умаялось тело-то грешное!..»— «Да, пора бы тебе на покой».— «То-то нет! Говорили мне многие,Даже доктор (в тридцатом годуЯ носил к нему „Курс патологии“):„Жить тебе, пока ты на ходу!“И ведь точно: сильней нездоровится,Коли в праздник ходьба остановится:Ноет спинушка, жилы ведет!Я хожу уж полвека без малого,Человека такого усталого Не держи — пусть идет!Умереть бы привел бог со славою,Отдохнуть отдохнем, потрудясь…»Принял позу старик величавую,На Исакия смотрит, крестясь.Мне понравилась речь эта странная.«Трудно дело твое!» — я сказал.«Дела нет, а ходьба беспрестанная,Зато город я славно узнал!Знаю, сколько в нем храмов считается,В каждой улице сколько домов,Сколько вывесок, сколько шагов(Так, идешь да считаешь, случается).Грешен, знаю число кабаков.Что ни есть в этом городе жителей,Всех по времени вызнал с лица».— «Ну, а много видал сочинителей?»— «День считай — не дойдешь до конца,Чай, и счет потерял в литераторах!Коих помню — пожалуй, скажу.При царице, при трех императорахК ним ходил… при четвертом хожу:Знал Булгарина, Греча, Сенковского,У Воейкова долго служил,В Шепелевском сыпал у ЖуковскогоИ у Пушкина в Царском гостил.Походил я к Василью Андреичу,Да гроша от него не видал,Не чета Александру Сергеичу —Тот частенько на водку давал.Да зато попрекал всё цензурою:Если красные встретит кресты,Так и пустит в тебя корректурою: Убирайся, мол, ты!Глядя, как человек убивается,Раз я молвил: сойдет-де и так!„Это кровь, говорит, проливается, Кровь моя, — ты дурак!..“»

Полно ждать! за последней колонною Отсталые прошли,И покрытою красной попоноюВ заключенье коня привели.Торжествуя конец ожидания,Кучера завопили: «Пади!»Всё спешит. «Ну, старик, до свидания,Коли нужно идти, так иди!!!»

Я, продрогнув, домой побежал.Небо, видно, сегодня не сжалится: Только дождь перестал,Снег лепешками крупными валится!Город начал пустеть — и пора!Только бедный и пьяный шатаются,Да близ медной статуи Петра,У присутственных мест дожидаютсяСотни сотен крестьянских дровнейИ так щедро с небес посыпаются,Что за снегом не видно людей.Чу! рыдание баб истеричное!Сдали парня?.. Жалей не жалей,Перемелется — дело привычное!Злость-тоску мужики на лошадках сорвут,Коли денежки есть — раскошелятсяИ кручинушку штофом запьют,А слезами-то бабы поделятся!По ведерочку слез на сестренок уйдет,С полведра молодухе достанется,А старуха-то мать и без меры возьмет —И без меры возьмет — что останется!

(10 февраля 1859)

III. Сумерки

Говорят, еще день. Правда, я не видал,Чтобы месяц свой рог золотой показал, Но и солнца не видел никто.Без его даровых, благодатных лучейЗолоченые куполы пышных церквей И вся роскошь столицы — ничто.Надо всем, что ни есть: над дворцом и тюрьмой,И над медным Петром, и над грозной Невой,До чугунных коней на воротах застав(Что хотят ускакать из столицы стремглав) — Надо всем распростерся туман. Душный, стройный, угрюмый, гнилой,Некрасив в эту пору наш город большой, Как изношенный фат без румян…Наша улица улиц столичных краса,В ней дома всё в четыре этажа,Не лазурны над ней небеса,Да зато процветает продажа.Сверху донизу вывески сплошьПокрывают громадные стены,Сколько хочешь тут немцев найдешь —Из Берлина, из Риги, из Вены.Всё соблазны, помилуй нас бог!Там перчатка с руки великана,Там торчит Веллингтонов сапог,Там с открытою грудью Диана,Даже ты, Варсонофий Петров,Подле вывески «Делают гробы»Прицепил полуженые скобыИ другие снаряды гробов,Словно хочешь сказать: «Друг прохожий!Соблазнись — и умри поскорей!»Человек ты, я знаю, хороший,Да многонько родил ты детей —Непрестанные нужны заказы…Ничего! обеспечен твой труд,Бедность гибельней всякой заразы —В нашей улице люди так мрут,Что по ней то и знай на кладбища,Как в холеру, тащат мертвецов:Холод, голод, сырые жилища —Не робей, Варсонофий Петров!..В нашей улице жизнь трудовая:Начинают ни свет ни заряСвой ужасный концерт, припевая,Токари, резчики, слесаря,А в ответ им гремит мостовая!Дикий крик продавца-мужика,И шарманка с пронзительным воем,И кондуктор с трубой, и войска,С барабанным идущие боем,Понуканье измученных кляч,Чуть живых, окровавленных, грязных,И детей раздирающий плачНа руках у старух безобразных —Всё сливается, стонет, гудет,Как-то глухо и грозно рокочет,Словно цепи куют на несчастный народ,Словно город обрушиться хочет.Давка, говор…(о чем голоса?Всё о деньгах, о нужде, о хлебе)Смрад и копоть. Глядишь в небеса,Но отрады не встретишь и в небе.Этот омут хорош для людей,Расставляющих ближнему сети,Но не жалко ли бедных людей!Вы зачем тут, несчастные дети?Неужели душе молодойУж знакомы нужда и неволя?Ах, уйдите, уйдите со мнойВ тишину деревенского поля!Не такой там услышите шум, —Там шумит созревающий колос,Усыпляя младенческий умИ страстей преждевременный голос.Солнце, воздух, цветов аромат —Это всех поколений наследство,За пределами душных оградПроведете вы сладкое детство.Нет! вам красного детства не знать,Не прожить вам покойно и честно.Жребий ваш… но к чему повторятьТо, что даже ребенку известно?На спине ли дрова ты несешь на чердак, Через лоб протянувши веревку, Грош ли просишь, идешь ли в кабак, Задают ли тебе потасовку —Ты знаком уже нам, петербургский бедняк,Нарисованный ловкою кистьюВ модной книге, — угрюмый, худой,Обессмысленный дикой корыстью,Страхом, голодом, мелкой борьбой!Мы довольно похвал расточали,И довольно сплели мы венковТем, которые нам рисовалиЛюбопытную жизнь бедняков.Где ж плоды той работы полезной?Увидав, как читатель инойЛьет над книгою слезы рекой,Так и хочешь сказать: «Друг любезный,Не сочувствуй ты горю людей,Не читай ты гуманных книжонок,Но не ставь за каретой гвоздей,Чтоб, вскочив, накололся ребенок!»

(Между январем и 15 марта 1859)

Часть вторая*

I. Крещенские морозы

«Государь мой! куда вы бежите?»— «В канцелярию; что за вопрос?Я не знаю вас!» — «Трите же, тритеПоскорей, бога ради, ваш нос!Побелел!» — «А! весьма благодарен!»— «Ну, а мой-то?» — «Да ваш лучезарен!»— «То-то принял я меры…»-«Чего-с?»— «Ничего. Пейте водку в морозы —Сбережете наверно ваш нос,На щеках же появятся розы!»Усмехнувшись, они разошлись,И за каждым извозчик помчался.Бедный Ванька! надеждой не льстись,Чтоб сегодня седок отыскался:Двадцать градусов, ветер притом, —Бескаретные ходят пешком.Разыгралися силы господни!На пространстве пяти саженейНасчитаешь наверно до сотниОтмороженных щек и ушей.Двадцать градусов! щеки и ушиНе беда, как-нибудь ототрем!Целиком христианские душиЧасто гибнут теперь; подождем —Часовой ли замерзнет, бедняга,Или Ванька, уснувший в санях,Всё прочтем, коли стерпит бумага,Завтра утром в газетных листах.Ежедневно газетная прозаОбличает проделки мороза;Кучера его громко клянут,У подъездов господ поджидая,Бедняки ему песню поют,Зубом на зуб едва попадая:«Уходи из подвалов сырых,Полутемных, зловонных, дымящихся,Уходи от голодных, больных,Озабоченных, вечно трудящихся,Уходи, уходи, уходи!Петербургскую голь пощади!»Но мороз не щадит, — прибавляется.Приуныла столица; одинСамоед на Неве удивляется:От каких чрезвычайных причинНа оленях никто не катается?Там, где строй заготовленных льдинВозвышается синею клеткою,Ходит он со своей самоедкою,Песни родины дальней поет,Седока-благодетеля ждет…Самоедские нервы и костиСтерпят всякую стужу, но вам,Голосистые южные гости,Хорошо ли у нас по зимам?Вспомним — Бозио. Чванный ПетропольНе жалел ничего для нее.Но напрасно ты кутала в собольСоловьиное горло свое,Дочь Италии! С русским морозомТрудно ладить полуденным розам.Перед силой его роковойТы поникла челом идеальным,И лежишь ты в отчизне чужойНа кладбище пустом и печальном.Позабыл тебя чуждый народВ тот же день, как земле тебя сдали,И давно там другая поет,Где цветами тебя осыпали.Там светло, там гудет контрабас,Там по-прежнему громки литавры.Да! на севере грустном у насТрудны деньги и дороги лавры!Всевозможные тифы, горячки,Воспаленья — идут чередом,Мрут, как мухи, извозчики, прачки,Мерзнут дети на ложе своем.Ни в одной петербургской больницеНет кровати за сотню рублей.Появился убийца в столице,Бич довольных и сытых людей.С бедняками, с сословием грубым,Не имеет он дела! тайкомХодит он по гостиным, по клубамС смертоносным своим кистенем.Побранился с супругой своеюПосле ужина Нестор Фомич,Ухватил за короткую шеюИ прихлопнул его паралич!Генерал Федор Карлыч фон Штубе,Десятипудовой генерал,Скушал четверть телятины в клубе,Крикнул: «Пас! — и со стула не встал!»Таковы-то теперь разговоры,Что ни день, то плачевная весть.В клубах мрак и унынье: обжорыПоклялися не пить и не есть.Мучим голодом, страхом томимый,Сановит и солиден на вид,В сильный ветер, в мороз нестерпимый,Кто по Невскому быстро бежит?И кого он на Невском встречает?И о чем начался разговор?В эту пору никто не гуляет,Кроме мнительных, тучных обжор.Говоря меж собой про удары,Повторяя обеты не есть,Ходят эти угрюмые пары,До обеда не смея присесть,А потом наедаются вдвое,И на утро разносится слух,Слух ужасный — о новом герое,Испустившем нечаянно дух!Никакие известья из Вильно,Никакие статьи из МосквыНас теперь не волнуют так сильно,Как подобные слухи… Увы!Неприятно с местечек солидных,Из хороших казенных квартирВдруг, без всяких причин благовидных,Удаляться в неведомый мир!Впрочем, если уж смерть неизбежна,Так зимой умирать хорошо:Для супруги, нас любящей нежно,Сохранимся мы чисто, свежоДо последней минуты лобзанья,И друзьям нашим будет легкоПодходить к нам в минуту прощанья;Понесут они гроб далеко.Похоронная музыка чищеИ звончей на морозе слышна,Вместо грязи покрыто кладбищеБелым снегом; сурово-пышнаОбстановка; гроб бросят не в лужу,Червь не скоро в него заползет,Сам покойник в жестокую стужуДольше важный свой вид сбережет.И притом, если друг неутешныйНас живьем схоронить поспешит,Мы избавимся муки кромешной:Дело смерти мороз довершит.Умирай же, богач, в стужу сильную!Бедняки пускай осенью мрут,Потому что за яму могильнуюВдвое больше в морозы берут.

II. Кому холодно, кому жарко!

Свечерело. В предместиях дальных,Где, как черные змеи, летятКлубы дыма из труб колоссальных,Где сплошными огнями горятКрасных фабрик громадные стены,Окаймляя столицу кругом, —Начинаются мрачные сцены.Но в предместия мы не пойдем.Нам зимою приятней столицаТам, где ярко горят фонари,Где гуляют довольные лица,Где катаются сами цари.Надышавшись классической пыльюВ Петербурге, паспорт беремИ чихать уезжаем в Севилью.Но кто летом толкается в нем,Тот ему одного пожелает —Чистоты, чистоты, чистоты!Грязны улицы, лавки, мосты,Каждый дом золотухой страдает;Штукатурка валится — и бьетТротуаром идущий народ,А для едущих есть мостовая,Не щадящая бедных боков;Летом взроют ее, починяя,Да наставят зловонных костров;Как дорогой бросаются в очиНа зеленом лугу огоньки,Ты заметишь в туманные ночиНа вершине костров светляки,Берегись!.. В дополнение, с мая,Не весьма-то чиста и всегда,От природы отстать не желая,Зацветает в каналах вода…(Наша муза парит невысоко,Но мы пишем не легкий сонет,Наше дело исчерпать глубокоВоспеваемый нами предмет.)Уж давно в тебя летней пороюНе случалося нам заглянуть,Милый город! где трудной борьбоюНадорвали мы смолоду грудь,Но того мы еще не забыли,Что в июле пропитан ты весьСмесью водки, конюшни и пыли —Характерная русская смесь.Но зимой — дышишь вольно; для глаза —Роскошь! Улицы, зданья, мостыПри волшебном сиянии газаПолучают печать красоты.Как проворно по хрупкому снегуМчится тысячный, кровный рысак!Даже клячи извозчичьи бегуПрибавляют теперь. Каждый шаг,Каждый звук так отчетливо слышен,Всё свежо, всё эффектно: зимой,Словно весь посеребренный, пышенПетербург самобытной красой!По каналам, что летом зловонны,Блещет лед, ожидая коньков,Серебром отливают колонны,Орнаменты ворот и мостов;В серебре лошадиные гривы,Шапки, бороды, брови людей,И, как бабочек крылья, красивыОреолы вокруг фонарей!Пусть с какой-то тоской безотраднойМесяц с ясного неба глядитНа Неву, что гробницей громаднойВ берегах освещенных лежит,И на шпиль, за угрюмой Невою,Перед длинной стеной крепостною,Наводящей унынье и сплин.Мы не тужим. У русской столицы,Кроме мрачной Невы и темницы,Есть довольно и светлых картин.Невский полон: эстампы и книги,Бриллианты из окон глядят,Вновь прибывшие девы из РигиНеподдельным румянцем блестят.Всюду люди — шумят, суетятся.Вот красивая тройка бежит:«Не хотите ли с нами кататься?» —Деве бравый усач говорит.Поглядела, подумала, села.И другую сманили, — летят!Полумерзлые девы несмелоНа своих кавалеров глядят.«Ваше имя?» — «Матильда». — «А ваше?»— «Александра». К Матильде один,А другой подвигается к Саше.«Вы модистка?» — «Да, шью в магазин».— «Эй! пошел хорошенько, Тараска!» —Город из виду скоро пропал.Начинается зимняя сказка:Ветер злился, гудел и стонал,Франты песню удалую пели,Кучер громко подтягивал ей,Кони, фыркая, вихрем летели,Злой мороз пробирал до костей.Прискакали в открытое поле.«Да куда же везете вы нас?Мы одеты легко… мудрено лиПростудиться?» — «Приедем сейчас!Ну, потрогивай! живо, дружище!»Снова скачут! Могилы вокруг,Монументы…. «Да это кладбище», —Шепчет Саша Матильде — и вдругСани набок! Упали девицы….Повернули назад господа,И умчали их кони, как птицы.Девы встали. «Куда ж вы? куда?»Нет ответа! Несчастные девыВ чистом поле остались одни.Дикий хохот, лихие напевыПостепенно умолкли. ОниОгляделись: безлюдно и тихо,Звезды с ясного неба глядят….«Мы сегодня потешились лихо!» —Франты в клубе друзьям говорят…А театры, балы, маскарады?Впрочем, здесь и конец, господа,Мы бы там побывать с вами рады,Но нас цензор не пустит туда.До того, что творится в природе,Дела нашему цензору нет.«Вы взялися писать о погоде,Воспевайте же данный предмет!»— «Но озябли мы, друг наш угрюмый!Пощади — нам погреться пора!»— «Вот вам случай — взгляните: над ДумойПоказались два красных шара,В вашей власти наполнить пожаромСто страниц — и погреетесь даром!»Где ж пожар? пешеходы глядят.Чу! неистовый топот раздался,И на бочке верхом полицейский солдат,Медной шапкой блестя, показался.Вот другой — не поспеешь считать!Мчатся вихрем красивые тройки.Осторожней, пожарная рать!Кони сытые слишком уж бойки.Вся команда на борзых коняхЧерез Невский проспект прокатиласьИ на окнах аптек, в разноцветных шарахВверх ногами на миг отразилась….Озадаченный люд толковал,Где пожар и причина какая?Вдруг еще появился сигнал,И промчалась команда другая.Постепенно во многих местахНебо вспыхнуло заревом красным,Топот, грохот! Народ впопыхахРазбежался по улицам разным,Каждый в свой торопился квартал,«Не у нас ли горит? — помышляя, —Бог помилуй!» Огонь не дремал,Лавки, церкви, дома пожирая….Семь пожаров случилось в ту ночь,Но смотреть их нам было невмочь.В сильный жар да в морозы трескучиеВ Петербурге пожарные случаиБеспрестанны — на днях как-нибудьИ пожары успеем взглянуть….

1865

Газетная*

…Через дым, разъедающий очиМилых дам, убивающих ночиЗа игрою в лото-домино,Разглядеть что-нибудь мудрено.Миновав этот омут кромешный,Это тусклое царство теней,Добрались мы походкой поспешнойДо газетной….Здесь воздух свежей;Пол с ковром, с абажурами свечи,Стол с газетами, с книгами шкап.Неуместны здесь громкие речи,А еще неприличнее храп,Но сморит после наших обедовХоть какого чтеца, и притомПрав доныне старик Грибоедов —С русской книгой мы вечно уснем.Мы не любим словесности русскойИ доныне, предвидя досуг,Запасаемся книгой французской.Что же так?… Даже избранный кругУвлекали талантом недавноГраф Толстой, Фет и просто Толстой.«Русский слог исправляется явно!» —Замечают тузы меж собой.Не без гордости русская прессаИменует себя иногдаПутеводной звездою прогресса,И недаром она так горда:Говорят — о, Гомер и Овидий! —До того расходилась печать,Что явилась потребность субсидий.Эк хватила куда! исполать!Таксы нет на гражданские слезы,Но и так они льются рекой.Образцы изумительной прозыЗамечаются в прессе родной:Тот добился успеха во многомИ удачно врагов обуздал,Кто идею свободы с поджогомС грабежом и убийством мешал;Тот прославился другом народаИ мечтает, что пользу принес,Кто на тему: вино и свободаНа народ напечатал донос.Нам Катков предстоит великаном,Мы Тургенева кушать зовем…Почему же французским романамПредпочтение мы отдаем?Не избыток хорошего тона,Не картин соблазнительный ряд,Нас отсутствие «мрака и стона»К ним влечет… Мудрецы говорят:«Час досуга, за утренним чаем,Для чего я тоской отравлю?Наши немощи знаем мы, знаем,Но я думать о них не люблю!..»Эта песня давно уже слышится,Но она не ведет ни к чему.Коли нам так писалось и пишется, —Значит, есть и причина тому!Не заказано ветру свободномуПеть тоскливые песни в полях,Не заказаны волку голодномуЗаунывные стоны в лесах;Спокон веку дождем разливаютсяНад родной стороной небеса,Гнутся, стонут, под бурей ломаютсяСпокон веку родные леса,Спокон веку работа народнаяПод унылую песню кипит,Вторит ей наша муза свободная,Вторит ей — или честно молчит.Как бы ни было, в комнате этойПраздно кипы журналов лежат,Пусто! разве, прикрывшись газетой,Два-три члена солидные спят.(Как не скажешь: москвич идеальней,Там газетная вечно полна,Рядом с ней, нареченная «вральней»,Есть там мрачная зала одна —Если ты не московского мненья,Не входи туда — будешь побит!)В Петербурге любители чтеньяПробегают один «Инвалид»;В дни, когда высочайшим приказомНазначается много наград,Десять рук к нему тянется разом,Да порой наш журнальный собратДерзновенную штуку отколет,Тронет личность, известную нам,О! тогда целый клуб соизволитПрикоснуться к презренным листам.Шепот, говор. Приводится в ясность —Кто затронут, метка ли статья?И суровые толки про гласностьНачинаются. Слыхивал яЗдесь такие сужденья и споры…Поневоле поникнешь лицомИ потупишь смущенные взоры…Не в суждениях дело, а в том,Что судила такая особа…Впрочем, я ей обязан до гроба!Раз послушав такого туза,Не забыть до скончания века.В мановении брови — гроза!В полуслове — судьба человека!Согласишься, почтителен, тих,Постоишь, удалишься украдкойИ начнешь сатирический стихВ комплимент перелаживать сладкий…Да! Но все-таки грустен напевНаших песен, нельзя не сознаться.Переделать его не сумев,Мы решились при нем оставаться.Примиритесь же с Музой моей!Я не знаю другого напева.Кто живет без печали и гнева,Тот не любит отчизны своей…С давних пор только два человекаПостоянно в газетной сидят:Одному уж три четверти века,Но он крепок и силен на взгляд.Про него бесконечны рассказы:Жаден, скуп, ненавидит детей.Здесь он к старосте пишет приказы,Чтобы дома не тратить свечей.Говорят, одному человекуУдалось из-за плеч старикаПрочитать, что он пишет: «В аптеку,Чтоб спасти бедняка мужика,Посылал ты — нелепое барство! —Впредь расходов таких не иметь!Деньги с миру взыскать… а лекарствоДля крестьянина лучшее — плеть…»Анекдот этот в клубе я слышал(Это было лет десять тому).Из полка он за шулерство вышел,Мать родную упрятал в тюрьму.Про его воровские талантыТоже ходит таинственный слух;У супруги его бриллиантыРодовые пропали — двух слугПрисудили тогда и сослали;А потом — раз старик оплошал —У него эти камни видали:Сам же он у жены их украл!Ненавидят его, но для вистаОн всегда партенеров найдет:«Что ж? ведь в клубе играет он чисто!»Наша логика дальше нейдет…А другой? Среди праздных местечек,Под огромным газетным листом,Видишь, тощий сидит человечекС озабоченным, бледным лицом,Весь исполнен тревогою страстной,По движеньям похож на лису,Стар и глух; и в руках его красныйКарандаш и очки на носу.В оны годы служил он в цензуреИ доныне привычку сберегВсё, что прежде черкал в корректуре,Отмечать: выправляет он слог,С мысли автора краски стирает.Вот он тихо промолвил: «Шалишь!»Глаз его под очками играет,Как у кошки, заметившей мышь;Карандаш за привычное делоПринялся… «А позвольте узнать(Он болтун — говорите с ним смело),Что изволили вы отыскать?»— «Ужасаюсь, читая журналы!Где я? Где? Цепенеет мой ум!Что ни строчка — скандалы, скандалы!Вот взгляните — мой собственный кумОбличен! Моралист-проповедник,Цыц!.. Умолкни, журнальная тварь!..Он действительный статский советник,Этот чин даровал ему царь!Мало им, что они МаколеяИ Гизота в печать провели,Кровопийцу Прудона, злодеяТьера выше небес вознесли,К государственной росписи смеютПрикасаться нечистой рукой!Будет время — пожнут, что посеют!(Старец грозно качнул головой.)А свобода, а земство, а гласность!(Крикнул он и очки уронил.)Вот где бедствие! Вот где опасностьГосударству… Не так я служил!О чинах, о свободе, о взяткахЯ словечка в печать не пускал.К сожаленью, при новых порядкахПредседатель отставку мне дал;На начальство роптать не дерзаю(Не умею — и этим горжусь),Но убей меня, если я знаю,Отчего я теперь не гожусь?Служба всю мою жизнь поглощала,Иногда до того я вникал,Что во сне благодать осеняла,И, вскочив, — я черкал и черкал!К сочинению ключ понемногу,К тайной цели его подберешь,Сходишь в церковь, помолишься богуИ опять троекратно прочтешь:Взвешен, пойман на каждом словечке,Сочинитель дрожал предо мной, —Повертится, как муха на свечке,И уйдет тихомолком домой.Рад-радехонек, если тетрадкуЯ, похерив, ему возвращу,А то, если б пустить по порядку…Но всего говорить не хочу!Занимаясь семь лет этим дельцем,Не напрасно я брал свой оклад(Тут сравнил он себя с земледельцем,Рвущим сорные травы из гряд).Например, Вальтер Скотт или Купер —Их на веру иной пропускал,Но и в них открывал я канупер!(Так он вредную мысль называл.)Но зато, если дельны и строгиМысли, — кто их в печать проводил?Я вам мысль, что „большие налогиЛюбит русский народ“, пропустилЯ статью отстоял в комитете,Что реформы раненько вводить,Что крестьяне — опасные дети,Что их грамоте рано учить!Кто, чтоб нам микроскопы купили,С представленьем к министру вошел?А то раз цензора пропустили,Вместо северный, скверный орел!Только буква… Шутите вы буквой!Автор прав, чего цензор смотрел?»Освежившись холодною клюквой,Он прибавил: «А что я терпел!Не один оскорбленный писательПисьма бранные мне посылалИ грозился… (Да шутишь, приятель!Меры я надлежащие брал.)Мне мерещились авторов тени,Третьей ночью еще ФейербахМне приснился — был рот его в пене,Он держал свою шляпу в зубах,А в руке суковатую палку…Мне одна романистка чуть-чутьВ маскараде… но бабу-нахалкуУдержали… да, труден наш путь!Ни родства, ни знакомства, ни дружбыСовесть цензора знать не должна,Долг, во-первых, — обязанность службы!Во-вторых, сударь: дети, жена!И притом я себя так прославил,Что свихнись я — другой бы наврядМесто новое мне предоставил,Зависть общий порок, говорят!»Тут взглянул мне в лицо старичина:Ужас, что ли, на нем он прочел,Я не знаю, какая причина,Только речь он помягче повел:«Так храня целомудрие прессы,Не всегда был, однако, я строг.Если б знали вы, как интересыЯ писателей бедных берег!Да! меня не коснулись упреки,Что я платы за труд их лишал.Оставлял я страницы и строки,Только вредную мысль исключал.Если ты написал: „РавнодушноГубернатора встретил народ“,Исключу я три буквы: „ра-душно“Выйдет… что же? три буквы не счет!Если скажешь: „В дворянских именьяхНищета ежегодно растет“, —„Речь идет о сардинских владеньях“ —Поясню, — и статейка пройдет!Точно так: если страстную ЛизуСоблазнит русокудрый Иван,Переносится действие в Пизу —И спасен многотомный роман!Незаметные эти поправкиТак изменят и мысли, и слог,Что потом не подточишь булавки!Да, я авторов много берег!Сам я в бедности тяжкой родился,Сам имею детей, я не зверь!Дети! дети! (старик омрачился).Воздух, что ли, такой уж теперь —Утешения в собственном сынеНе имею… Кто б мог ожидать?Никакого почтенья к святыне!Спорю, спорю! не раз и ругатьПринимался, а втайне-то плачешь.Я однажды ему пригрозил:„Что ты бесишься? Что ты чудачишь?В нигилисты ты, что ли, вступил?“— „Нигилист — это глупое слово, —Говорит, — но когда ты под нимРазумел человека прямого,Кто не любит живиться чужим,Кто работает, истины ищет.Не без пользы старается жить,Прямо в нос негодяя освищет,А при случае рад и побить —Так пожалуй — зови нигилистом,Отчего и не так!“ Каково?Что прикажете с этим артистом?Я в студенты хотел бы его,Чтобы чин получил… но едва ли…„Что чины? — говорит, — ерунда!Там таких дураков насажали,Что их слушать не стоит труда,Там я даром убью только время, —И прибавил еще сгоряча(Каково современное племя!): —Там мне скажут: „Ты сын палача!““Тут невольно я голос возвысил,„Стой, глупец! — я ему закричал, —Я на службе себя не унизил,Добросовестно долг исполнял!“— „Добросовестность милое слово, —Возразил он, — но с нею подчас…“— „Что, мой друг? говори — это ново!“Сильный спор завязался у нас;Всю нелепость свою понемногуОбнаружил он ясно тогда;Между прочим, сказал: „Слава богу,Что чиновник у нас не всегдаДобросовестен…“ — Вот как!.. За что жеВозрождается в сыне моем,Что всю жизнь истреблял я?.. о боже!..»Старец скорбно поникнул челом.«Хорошо ли, служа, корректурыВы скрывали от ваших детей? —Я с участьем сказал. — Без цензурыНачитался он, видно, статей?»— «И! как можно!..»Тут нас прервали.Старец снова газету берет…

<Чернильница>*

Предмет, любопытный для взора:Огромный кусок Лабрадора,На нем богатырь-великанВ славянской кольчуге и в шлеме,Потомок могучих славян, —Но дело не в шлеме, а в теме:Назначен сей муж представлятьОтчизны судьбы вековыеИ знамя во длани держатьС девизом «Единство России!»Под ним дорогой пьедестал,На нем: земледелья родногоОрудья, и тут же газета, журнал —Изданья Михаилы Каткова.На книгах — идей океан —Чернильница; надпись: «КатковуПодарок московских дворян»,И точка! Мудрейшему словуБлистать на пере суждено, —Там имя Каткову дано:«Макающий в разум перо» — имя этоУ древнего взято поэта…

Легенда о некоем покаявшемся старце, или седина в бороду, а бес в ребро*

Посвящается редакции «Куриного эха»

И журналов и газет.Помогал ему создательМного, много лет.Дарованьем и трудами(Не своими, а других)Слыл он меж откупщикамиИз передовых.Сам с осанкой благородной,В собственном большом домуСобирал он ежегодноС нищих денег тьму.Злу он просто был грозою,Прославлял одно добро…Вдруг толкнися с сединоюБес ему в ребро.И, как Лермонтова Демон,Старцу шепчет день и ночь…(Кто-то видел, вкрался чем он,Ну, его не гонят прочь!)

Бес

Ты мудрец, и сед твой волос, —Не к лицу тебе мечты, —Ты запой на новый голос…

Старец

Но скажи, кто ты?

Бес

Я журналов покровитель.Без меня вы — прожились,Вы без денег убедите ль?

Старец

(в сторону)

Дух гордыни, провались!

(Громко)

Гм! Не Лермонтова Демон,Вижу, ты! Покойник был(Хоть помянут будь не тем он)Юношеский пыл.Он-то мне Ледрю-РоленаНекогда всучил…

Бес

(в сторону)

То-то не было полена —Я бы проучил!

Старец

(продолжая)

Но теперь с Ледрю-РоленомБаста! вышел весь!Твой я, Демон, новым пленомЯ горжуся днесь!Рек — и заключил издатель:«Се настал прогресс:И отступится создатель,Так поможет бес!»

1863–1866

Из автобиографии генерал-лейтенанта Федора Илларионовича Рудометова 2-го, уволенного в числе прочих в 1857 году*

«Убил ты точно, на векуСто сорок два медведя,Но прочитал ли хоть строкуТы в жизни, милый Федя?»— «О нет! за множеством хлопот,Разводов и парадов,По милости игры, охот,Балов и маскарадов,Я книги в руки не бирал,Но близок с просвещеньем:Я очень долго управлялУчебным учрежденьем.В те времена всего важнейПорядок был — до книг ли? —Мы брили молодых людейИ как баранов стригли!Зато студент не бунтовал,Хоть был с осанкой хватской,Тогда закон не разбирал —Военный или статский;Дабы соединить с умомПроворство и сноровку,Пофилософствуй, а потомИди на маршировку!..Случилось также мне попастьВ начальники цензуры,Конечно, не затем, чтоб красть, —Что взять с литературы? —А так, порядок водворить…Довольно было писку;Умел я разом сократитьЖурнальную подписку.Пятнадцать цензоров сменил(Все были либералы),Лицеям, школам воспретилВыписывать журналы.Не успокоюсь, не поправПисателей свирепость!Узнайте мой ужасный нрав,И мощь мою — и крепость!» —Я восклицал. Я их застиг,Как ураган в пустыне,И гибли, гибли сотни книг,Как мухи в керосине!Мать не встречала прописейДля дочери-девчонки,И лопнули в пятнадцать днейВсе книжные лавчонки!..Потом, когда обширный крайМне вверили по праву,Девиз «Блюди — и усмиряй!»Я оправдал на славу…. . . . . . . . . .

1865–1866

Песни о свободном слове*

1. Рассыльный

Люди бегут, суетятся,Мертвых везут на погост…Еду кой с кем повидатьсяЧрез Николаевский мост.Пот отирая обильныйС голого лба, стороной —Вижу — плетется рассыльный,Старец угрюмый, седой.С дедушкой этим, Минаем,Я уж лет тридцать знаком:Оба мы хлеб добываемЛитературным трудом.(Молод я прибыл в столицу,Вирши в редакцию свез, —Первую эту страницуОн мне в наборе принес!)Оба судьбой мы похожи,Если пошире глядеть:Век свой мы лезли из кожи,Чтобы в цензуру поспеть;Цензор в спокойствие нашемРавную ролю играл, —Раньше, бывало, мы ляжем,Если статью подписал;Если ж сказал: «Запрещаю!» —Вновь я садился писать,Вновь приходилось Минаю,Бегать к нему, поджидать.Эти волнения былиСходны в итоге вполне:Ноги ему подкосили,Нервы расстроили мне.Кто поплатился дороже,Время уж скоро решит,Впрочем, я вдвое моложе,Он уж непрочен на вид.Длинный и тощий, как остов,Но стариковски пригож…«Эй! на Васильевский островК цензору, что ли, идешь?»— «Баста ходить по цензуре!Ослобонилась печать,Авторы наши в натуреСтали статейки пущать.К ним да к редактору нынеТолько и носим статьи…Словно повысились в чине,Ожили детки мои!Каждый теперича кроток,Ну да и нам-то расчет:На восемь гривен подметокМеньше износится в год!..»

2. Наборщики

Чей это гимн суровыйДоносит к нам зефир?То армии свинцовойСмиренный командир —Наборщик распеваетУ пыльного станка,Меж тем как набираетПроворная рука:«Рабочему порядокВ труде всего важнейИ лишний рубль не сладок,Когда не спишь ночей!Работы до отвалу,Хоть не ходи домой.Тетрадь оригиналуЕще несут… ой, ой!Тетрадь толстенька в стане,В неделю не набрать.Но не гордись заране,Премудрая тетрадь!Не похудей в цензуре!Ужо мы наберем,Оттиснем в корректуреИ к цензору пошлем.Вот он тебя читает,Надев свои очки:Отечески марает —Словечко, полстроки!Но недостало силы,Вдруг руки разошлись,И красные чернилыПотоком полились!Живого нет местечка!И только на строкеТорчит кой-где словечко,Как муха в молоке.Угрюмый и сердитыйРедактор этот сброд,Как армии разбитойОстатки подберет;На ниточки нанижет,Кой-как сплотит опятьИ нам приказ напишет:„Исправив, вновь послать“.Набор мы рассыпаемЗачеркнутых столбцовИ литеры бросаем,Как в ямы мертвецов,По кассам! Вновь в порядкеЛежат одна к одной.Потерян ключ к разгадке,Что выражал их строй!Так остается тайной,Каков и где тот плод,Который вихрь случайныйС деревьев в бурю рвет.(Что, какова заметка?Недурен оборот?Случается нередкоУ нас лихой народ.Наборщики бываютФилософы порой:Но всё же набираютОни сумбур пустой.Встречаются статейки,Встречаются умы —Полезные идейкиУсваиваем мы…)Уж в новой корректуреСтатья не велика,Глядишь — опять в цензуреПосгладят ей бока.Вот наконец и сверстка!Но что с тобой, тетрадь?Ты менее наперсткаЯвляешься в печать!А то еще бывает,Сам автор прибежит,Посмотрит, повздыхаетДа всю и порешит!Нам все равны статейки,Печатай, разбирай, —Три четверти копейкиЗа строчку нам отдай!Но не равны заботы.Чтоб время наверстать,Мы слепнем от работы…Хотите ли писать?Мы вам дадим сюжеты:Войдите-ка в полночьВ наборную газеты —Кромешный ад точь-в-точь!Наборщик безответныйКрасив, как трубочист…Кто выдумал газетныйБесчеловечный лист?Хоть целый свет обрыщешь,И в самых рудникахТошней труда не сыщешь —Мы вечно на ногах;От частой недосыпки,От пыли, от свинцаМы все здоровьем хлипки,Все зелены с лица;В работе беспорядокНам сокращает век.И лишний рубль не сладок,Как болен человек…Но вот свобода словаНегаданно пришла,Не так уж бестолковоАвось пойдут дела!»

Хор

Поклон тебе, свобода!Тра-ла, ла-ла, ла-ла!С рабочего народаТы тяготу сняла!

3. Поэт

Друзья, возрадуйтесь! — простор!(Давай скорей бутылок!)Теперь бы петь… Но стал я хвор!А прежде был я пылок.И был подвижен я, как челн(Зачем на пробке плесень?..),И как у моря звучных волн,У лиры было песен.Но жизнь была так короткаДля песен этой лиры, —От типографского станкаДо цензорской квартиры!

4. Литераторы

Три друга обнялись при встрече,Входя в какой-то магазин.«Теперь пойдут иные речи!» —Заметил весело один.«Теперь нас ждут простор и слава!» —Другой восторженно сказал,А третий посмотрел лукавоИ головою покачал!

5. Фельетонная букашка

Я — фельетонная букашка,Ищу посильного труда.Я, как ходячая бумажка,Поистрепался, господа,Но лишь давайте мне сюжеты,Увидите — хорош мой слог.Сначала я писал куплеты,Состряпал несколько эклог,Но скоро я стихи оставил,Поняв, что лучший на землеТот род, который так прославилБулгарин в «Северной пчеле».Я говорю о фельетоне…Статейки я писать могуВ великосветском, модном тоне,И будут хороши, не лгу.Из жизни здешней и московскойЧерты охотно я беру.Знаком вам господин Пановский?Мы с ним похожи по перу.Известен я в литературе…Угодно ль вам меня нанять?Умел писать я при цензуре,Так мудрено ль теперь писать?Признаться, я попал невольноВ литературную семью.Ох! было время — вспомнить больно!Дрожишь, бывало, за статью.Мою любимую идейку,Что в Петербурге климат плох,И ту не в каждую статейкуВставлять без боязни я мог.Однажды написал я сдуру,Что видел на мосту дыру,Переполошил всю цензуру,Таскали даже ко двору!Ну! дали мне головомойку,С полгода поджимал я хвост.С тех пор не езжу через МойкуИ не гляжу на этот мост!Я надоел вам? извините!Но старых ран коснулся я…И вдруг… кто думать мог?.. скажите!..Горька была вся жизнь моя,Но, претерпев судьбы удары,Под старость счастье я узнал:Курил на улицах сигарыИ без цензуры сочинял!

6. Публика

1

Ай да свободная пресса!Мало вам было хлопот?Юное чадо прогрессаРвется, брыкается, бьет,Как забежавший из степиКонь, незнакомый с уздой,Или сорвавшийся с цепиЗверь нелюдимый, лесной…Боже! пошли нам терпенье!Или цензура воспрянь!Всюду одно осужденье,Всюду нахальная брань!В цивилизованном классеБудто растленье одно,Бедность безмерная в массе,(Где же берут на вино?),В каждом нажиться старанье,В каждом продажная честь,Только под шубой бараньейСердце хорошее есть!Ох, этот автор злодейский!Тоже хитрит иногда,Думает лестью лакейскойНас усыпить, господа!Мы не хотим поцелуев,Но и ругни не хотим…Что ж это смотрит Валуев,Как этот автор терпим?Слышали? Всё лишь подобье,Всё у нас маска и ложь,Глупость, разврат, узколобье…Кто же умен и хорош?Кто же всегда одинаков?Истине друг и родня?Ясно — премудрый Аксаков,Автор премудрого «Дня»!Пусть он таков, но за что жеНадоедает он всем?..Чем это кончится, боже!Чем это кончится, чем?Ай да свободная пресса!Мало вам было хлопот?Юное чадо прогрессаРвется, брыкается, бьет,Как забежавший из степиКонь, незнакомый с уздой,Или сорвавшийся с цепиЗверь нелюдимый, лесной…

2

Нынче, журналы читая,Просто не веришь глазам,Слышали — новость какая?Мы же должны мужикам!Экой герой сочинитель!Экой вещун-богатырь!Верно ли только, учитель,Вывел ты эту цифирь?Если ее ты докажешь,Дай уж нам кстати совет:Чем расплатиться прикажешь?Суммы такой у нас нет!Нет ничего, кроме модных,Но пустоватых голов,Кроме желудков голодныхИ неоплатных долгов.Кроме усов, бакенбардовДа «как-нибудь» да «авось»…Шутка ли! шесть миллиардов!Смилуйся! что-нибудь сбрось!Друг! ты стоишь на рогоже,Но говоришь ты с ковра…Чем это кончится, боже!..Грешен, не жду я добра…Ай да свободная пресса!Мало вам было хлопот?Юное чадо прогрессаРвется, брыкается, бьет,Как забежавший из степиКонь, незнакомый с уздой,Или сорвавшийся с цепиЗверь нелюдимый, лесной…

3

Мало, что в сфере публичнойТрогают всякий предмет,Жизни касаются личной!Просто спасения нет!Если за добрым обедомВыпил ты лишний бокалИ, поругавшись с соседом,Громкое слово сказал,Не говорю уж — подрался(Редко друг друга мы бьем),Хоть бы ты тут же обнялсяС этим случайным врагом, —Завтра ж в газетах напишут!Господи! что за скоты!Как они знают всё, слышат!..Что потом сделаешь ты?Ежели скажешь: «Вы лжете!» —Он очевидцев найдет,Если дуэлью пугнете,Он вас судом припугнет.Просто — не стало свободы,Чести нельзя защитить…Эх! эти новые моды!Впрочем, есть средство: побить.Но ведь, пожалуй, по рожеСъездит и он между тем.Чем это кончится, боже!..Чем это кончится, чем?..Ай да свободная пресса!Мало вам было хлопот?Юное чадо прогрессаРвется, брыкается, бьет,Как забежавший из степиКонь, незнакомый с уздой,Или сорвавшийся с цепиЗверь нелюдимый, лесной…

4

Всё пошатнулось… О, где ты,Время без бурь и тревог?..В бога не верят газеты,И отрицают поэтыПользу железных дорог!Дыбом становится волос,Чем наводнилась печать, —Даже умеренный «Голос»Начал не в меру кричать;Ни одного элементаНе пропустил, не задев,Он положеньем ТашкентаРазволновался, как лев;Бдит он над западным краем,Он о России болит,С ожесточеньем и лаемОн обо всем говорит!Он изнывает в тревогах;Точно ли вышел запрет,Чтоб на железных дорогахНе продавали газет?Что — на дорогах железных!Остановить бы везде.Меньше бы трат бесполезных!И без того мы в нужде.Жизнь ежедневно дороже,Деньги трудней между тем.Чем это кончится, боже!Чем это кончится, чем?..Ай да свободная пресса!Мало вам было хлопот?Юное чадо прогрессаРвется, брыкается, бьет,Как забежавший из степиКонь, незнакомый с уздой,Или сорвавшийся с цепиЗверь нелюдимый, лесной…

5

Право, конец бы таковской,И не велика печаль!Только газеты московскойБыло б, признаться, нам жаль,Впрочем… как пристально взвесить,Так и ее — что жалеть!Уж начала куролесить,Может совсем ошалеть.Прежде лишь мелкий чиновникБыл твоей жертвой, печать,Если ж военный полковник —Стой! ни полслова! молчать!Но от чиновников быстроДело дошло до тузов,Даже коснулся министраНеустрашимый Катков.Тронуто там у него жеМного забористых тем…Чем это кончится, боже!Чем это кончится, чем?..Ай да свободная пресса!Мало вам было хлопот?Юное чадо прогрессаРвется, брыкается, бьет,Как забежавший из степиКонь, незнакомый с уздой,Или сорвавшийся с цепиЗверь нелюдимый, лесной…

7. Осторожность

1

В Ледовитом океанеЛодка утлая плывет,Молодой, пригожей ТанеПарень песенку поет:«Мы пришли на остров дикой,Где ни церкви, ни попов,Зимовать в нужде великойЗдесь привычен зверолов;Так с тобой, моей голубкой,Неужли нам розно спать?Буду я песцовой шубкой,Буду лаской согревать!»Хорошо поет, собака,Убедительно поет!Но ведь это против брака, —Не нажить бы нам хлопот?Оправдаться есть возможность,Да не спросят — вот беда!Осторожность! осторожность!Осторожность, господа!..

2

У солидного папашиЛибералка вышла дочь(Говорят, журналы нашиВсё читала день и ночь),Жениху с хорошим чиномОтказала, осердясь,И с каким-то армяниномОбвенчалась, не спросясь,В свете это сплошь бывает,Это тиснуть мы могли б,Но ведь это посягаетНа родительский принцип!За подобную оплошностьНе постигла б нас беда?Осторожность, осторожность,Осторожность, господа!

3

Наш помещик ПантелеевВек играл, мотал и пил,А крестьянин ФедосеевВек трудился и копил —И по улицам столицыПантелеев ходит гол,А дворянские землицыФедосеев приобрел.Много есть таких дворян,Но ведь это означаетОскорблять дворянский сан.,Тисни, тисни! есть возможность, —А потом дрожи суда…Осторожность, осторожность,Осторожность, господа!

4

Что народ не добывает,Всё не впрок ему идет:И подрядчик нажимает,И торгаш с него дерет.Уж таков теперь обычай —Стонут, воют бедняки…Ну — а класс-то ростовщичий?Сгубят нас ростовщики!Я желал бы их, проклятых,Хорошенечко пробрать,Но ведь это на богатыхЗначит бедных натравлять?Ну, какая же возможностьТак рискнуть? кругом беда!Осторожность, осторожность,Осторожность, господа!

5

Крестный ход в селе Остожье,Вдруг: «Пожар!» — кричит народ.«Не бросать же дело божье —Кончим прежде крестный ход».И покудова с иконойОбходили всё село,Искрой, ветром занесенной,И другой посад зажгло.Погорели! В этом многоПравды горькой и простой,Но ведь это против бога,Против веры… ой! ой! ой!Тут полнейшая возможностьК обвиненью без суда…Ради бога, осторожность,Осторожность, господа

8. Пропала книга!

1

Пропала книга! Уж былаСовсем готова — вдруг пропала!Бог с ней, когда идее злаОна потворствовать желала!Читать маранье праздных дурИ дураков мы недосужны.Не нужно нам плохих брошюр,Нам нужен хлеб, нам деньги нужны!Но может быть, она былаЧестна… а так резка, смела?Две-три страницы роковые…О, если так, ее мне жаль!И, может быть, мою печальСо мной разделит вся Россия!

2

Уж напечатана — и нет!..Не познакомимся мы с нею;Девица в девятнадцать летНе замечтается над нею;О ней не будут рассуждатьНи дилетант, ни критик мрачный,Студент не будит посыпатьЕе листов золой табачной.Пропала! с ней и труд пропал,Затрачен даром капитал,Пропали хлопоты большие…Мне очень жаль, мне очень жаль,И, может быть, мою печальСо мной разделит вся Россия!

3

Прощай! горька судьба твоя,Бедняжка! Как зима настанет,За чайным столиком семьяГурьбой читать тебя не станет.Не занесешь ты новых думВ глухие, темные селенья,Где изнывает русский умВдали от центров просвещенья!О, если ты честна была,Что за беда, что ты смела?Так редки книги не пустые…Мне очень жаль, мне очень жаль,И, может быть, мою печальСо мной разделит вся Россия!..

Из «Песен о свободном слове»*

Журналист-руководитель

Ну… небесам благодаренье!Свершен великий, трудный шаг!Теперь общественное мненьеСожму я крепко в мой кулак,За мной пойдут, со мной сольются…Ни слова о врагах моих!Ни слова! Сами попадутся!Ретивость их — погубит их!

Журналист-рутинер

Созрела мысль, проект составлен,И вот он вышел, — я погиб!Я разорен, я обесславлен!Дух века и меня подшиб!Условья прессы подцензурнойПоняв практическим умом,Плохой товар литературныйУмел я продавать лицом;Провидя смелые затеи,Читатель упивался всласть,И дерзновенные идеиВо мне подозревала власть.Как я умел казаться новым,Являясь тот же каждый день,Твердя с унынием суровымОдну и ту же дребедень!Как я почтенных либералов,Моих подписчиков пленял,Каких высоких идеаловЯ перспективы им казал!Я, впрочем, говорил не много,Я только говорил: «Друзья!Всегда останусь верен строго…»Чему? Тут точки ставил я…О точки! тонкие намеки!О недомолвки и тире!Умней казались с вами строки!Как не жалеть о той поре?..Прилично сдержан, строго важен,Как бы невольно молчалив,Я был бездействуя отважен,Безмолвствуя — красноречив!Являлся я живой картиной —Гляди, любуйся, изучай!Реке, запруженной плотиной,Готовой хлынуть через край,Готовой бешеным потокомСорвать мосты, разбить суда,В моем бездействии жестокомЯ был подобен, господа!Теперь — как быть?.. «Толковой строчкиВ твоем изданьи, — скажут, — нет!»В ответ бы им поставить точки,Но точки — будут ли ответ?Заговорят: «Давай идею!»Но что ж могу ответить им?Одну идею я имею,Что все идеи эти — дым!Что в свете деньги только важны,Что надо их копить, копить…Что те лишь люди не продажны,Которых некому купить!Созрела мысль, проект составлен,И вот он вышел, — я погиб!Я разорен, я обесславлен…Дух века и меня подшиб!Еще не может быть исчисленУбыток, но грозит беда,Я больше не глубокомыслен,Не радикал я, господа!Не корифей литературы,Теперь я жалкий паразит,С уничтожением цензурыМгновенно рухнет мой кредит.

1866

Балет*

Дианы грудь, ланиты Флоры

Прелестны, милые друзья,

Но, каюсь, ножка Терпсихоры

Прелестней чем-то для меня;

Она, пророчествуя взгляду

Неоцененную награду,

Влечет условною красой

Желаний своевольный рой…

Пушкин

Нет, на улице трудно дышать.Муза! нынче спектакль бенефисный,Нам в театре пора побывать.Мы вошли среди криков и плеска.Сядем здесь. Я боюсь первых мест,Что за радость ослепнуть от блескаГенеральских, сенаторских звезд.Лучезарней румяного ФебаЭти звезды: заметно тотчас,Что они не нахватаны с неба —Звезды неба не ярки у нас.Если б смелым, бестрепетным взглядомМы решились окинуть тот ряд,Что зовут «бриллиантовым рядом»,Может быть, изощренный наш взглядИ открыл бы предмет для сатиры(В самом солнце есть пятнышки). Но —Немы струны карающей лиры,Вихорь жизни порвал их давно!Знайте, люди хорошего тона,Что я сам обожаю балет.«Пораженным стрелой Купидона»Не насмешка — сердечный привет!Понапрасну не бейте тревогу!Не коснусь ни военных чинов,Ни на службе крылатому богуСевших на ноги статских тузов.Накрахмаленный денди и щеголь(То есть купчик — кутила и мот)И мышиный жеребчик (так ГогольМолодящихся старцев зовет),Записной поставщик фельетонов,Офицеры гвардейских полковИ безличная сволочь салонов —Всех молчаньем прейти я готов!До балета особенно страстныАрмянин, персиянин и грек,Посмотрите, как лица их красны(Не в балете ли весь человек?).Но и их я оставлю в покое,Никого не желая сердить.Замышляю я нечто другое —Я загадку хочу предложить.В маскарадной и в оперной зале,За игрой у зеленых столов,В клубе, в думе, в манеже, на бале,Словом: в обществе всяких родов,В наслажденьи, в труде и в покое,В блудном сыне, в почтенном отце, —Есть одно — угадайте, какое? —Выраженье на русском лице?..Впрочем, может быть, вам недосужно.Муза! дай — если можешь — ответ!Спору нет: мы различны наружно,Тот чиновник, а этот корнет,Тот помешан на тонком приличьи,Тот играет, тот любит поесть,Но вглядись: при наружном различьиВ нас единство глубокое есть:Нас безденежье всех уравняло —И великих и малых людей —И на каждом челе начерталоНадпись: «Где бы занять поскорей?»Что, не так ли?..История та же,Та же дума на каждом лице,Я на днях прочитал ее дажеНа почтенном одном мертвеце.Если старец игрив чрезвычайно,Если юноша вешает нос —Оба, верьте мне, думают тайно:Где бы денег занять? вот вопрос!Вот вопрос! Напряженно, тревожноКаждый жаждет его разрешить,Но занять, говорят, невозможно,Невозможнее долг получить.Говорят, никаких договоровДолжники исполнять не хотят;Генерал-губернатор СуворовДержит сторону их, говорят…Осуждают юристы героя,Но ты прав, охранитель покояИ порядка столицы родной!Может быть, в долговом отделеньеНасиделось бы всё населенье,Если б был губернатор другой!Разорило чиновников чванство,Прожилась за границею знать;Отчего оголело дворянство,Неприятно и речь затевать!На цветы, на подарки актрисам,Правда, деньги еще достаем,Но зато пред иным бенефисомРубль на рубль за неделю даем.Как же быть? Не дешевая школаПоощрение граций и муз…Вянет юность обоего пола,Терпит даже семейный союз:Тщетно юноши рыщут по балам,Тщетно барышни рядятся в пух —Вовсе нет стариков с капиталом,Вовсе нет с капиталом старух!Сокрушаются Никольс и Плинке,Без почину товар их лежит,Сбыта нет самой модной новинке(Догадайтесь — откройте кредит!),Не развозят картонок нарядныхИзомбар, Андрие и Мошра,А звонят у подъездов парадныхС неоплаченным счетом с утра.Что модистки! Злосчастные прачкиХодят месяц за каждым рублем!Опустели рысистые скачки,Жизни нет за зеленым столом.Кто, бывало, дурея с азарту,Кряду игрывал по сту ночей,Пообедав, поставит на картуЗлополучных пятнадцать рублейИ уходит походкой печальнойВ думу, в земство и даже в семьюОтводить болтовней либеральнойУдрученную душу свою.С богом, друг мой! В любом комитетеПобеседовать можешь теперьО кредите, о звонкой монете,Об «итогах» дворянских потерь,И о «брате» в нагольном тулупе,И о том, за какие грехиНас журналы ругают и в клубеНе дают нам стерляжьей ухи!Там докажут тебе очевидно,Что карьера твоя решена!Да! трудненько и даже обидноЖить, — такие пришли времена!Купишь что-нибудь — дерзкий приказчикАссигнацию щупать начнетИ потом, опустив ее в ящик,Долгим взором тебя обведет, —Так и треснул бы!..Впрочем, довольно!Продолжать бы, конечно, я мог,Факты есть, но касаться их больно!И притом, сохрани меня бог,Чтоб я стих мой подделкою серийИ кредитных бумаг замарал, —«Будто нет благородней материй?» —Мне отечески «некто» сказал.С этим мненьем вполне я согласен,Мир идей и сюжетов велик:Например, как волшебно прекрасенБельэтаж — настоящий цветник!Есть в России еще миллионы,Стоит только на ложи взглянуть,Где уселись банкирские жены, —Сотня тысяч рублей, что ни грудь!В жемчуге лебединые шеи,Бриллиант по ореху в ушах!В этих ложах — мужчины евреи,Или греки, да немцы в крестах.Нет купечества русского (стужаНапугала их, что ли?). ОднаОткупщица, втянувшая мужаВ модный свет, в бельэтаже видна.Весела ты, но в этом весельеМожно тот же вопрос прочитать.И на шее твоей ожерелье —Погодила б ты им щеголять!Пусть оно красоты идеальной,Пусть ты в нем восхитительна, но —Не затих еще шепот скандальный,Будто было в закладе оно:Говорят, чтобы в нем показатьсяНа каком-то парадном балу,Перед гнусным менялой валятьсяТы решилась на грязном полу,И когда возвращалась ты с бала,Ростовщик тебя встретил — и снялЭти перлы… Не так ли досталаТы опять их?.. Кредит твой упал,С горя запил супруг сокрушенный,Бог бы с ним! Расставаться тошнейС этой чопорной жизнью салоннойИ с разгулом интимных ночей;С этим золотом, бархатом, шелком,С этим счастьем послов принимать.Ты готова бы с бешеным волкомПокумиться, чтоб снова блистать,Но свершились пути провиденья,Всё погибло — и деньги, и честь!Нисходи же ты в область забвеньяИ супругу дай дух перевесть!Слаще пить ему водку с дворецким,«Не белы-то снеги» распевать,Чем возиться с посольством турецкимИ в ответ ему глупо мычать…Тешить жен — богачам не забота,Им простительна всякая блажь.Но прискорбно душе патриота,Что чиновницы рвутся туда ж.Марья Савишна! вы бы наделиПлатье проще! — Ведь как ни рядись,Не оденетесь лучше камелийИ богаче французских актрис!Рассчитайтесь, сударыня, с прачкойДа в хозяйство прикиньте хоть грош,А то с дочерью, с мужем, с собачкойЗа полтину обед не хорош!Марья Савишна глаз не спускалаМежду тем с старика со звездой.Вообще в бельэтаже сиялоМного дам и девиц красотой.Очи чудные так и сверкали,Но кому же сверкали они?Доблесть, молодость, сила — пленялиСердце женское в древние дни.Наши девы практичней, умнее,Идеал их — телец золотой,Воплощенный в седом иудее,Потрясающем грязной рукойГруды золота…Время антрактаНаконец-то прошло как-нибудь.(Мы зевали два первые акта,Как бы в третьем совсем не заснуть.)Все бинокли приходят в движенье —Появляется кордебалет.Здесь позволю себе отступленье:Соответственной живости нетВ том размере, которым пишу я,Чтобы прелесть балета воспеть.Вот куплеты: попробуй, танцуя,Театрал, их под музыку петь!Я был престранных правил,Поругивал балет.Но раз бинокль подставилМне генерал-сосед.Я взял его с поклономИ с час не возвращал,«Однако, вы — астроном!» —Сказал мне генерал.Признаться, я немножкоСмутился (о профан!):«Нет… я… но эта ножка…Но эти плечи… стан…» —Шептал я генералу,А он, смеясь, в ответ:«В стремленьи к идеалуДурного, впрочем, нет.Не всё ж читать вам Бокля!Не стоит этот БокльХорошего бинокля…Купите-ка бинокль!..»Купил! — и пред балетомЯ преклонился ниц.Готов я быть поэтомПрелестных танцовщиц!Как не любить балета?Здесь мирный гражданинПозабывает лета,Позабывает чин,И только ловят взорыВ услужливый лорнет,Что «ножкой Терпсихоры»Именовал поэт.Не так следит астрономЗа новою звездой,Как мы… но для чего намСмеяться над собой?В балете мы наивны,Мы глупы в этот час:Почти что конвульсивныДвижения у нас:Вот выпорхнула дева,Бинокли поднялись;Взвилася ножка влево —Мы влево подались;Взвилася ножка вправо —Мы вправо… «Берегись!Не вывихни сустава,Приятель!» — «Фора! bis!»Bis!.. Но девы, подобные ветру,Улетели гирляндой цветной!(Возвращаемся к прежнему метру!)Пантомимною сценой большойУтомились мы, вальс африканскийТоже вышел топорен и вял,Но явилась в рубахе крестьянскойПетипа — и театр застонал!Вообще мы наклонны к искусству,Мы его поощряем, но там,Где есть пища народному чувству,Торжество настоящее нам;Неужели молчать славянину,Неужели жалеть кулака,Как Бернарди затянет «Лучину»,Как пойдет Петипа трепака?..Нет! где дело идет о народе,Там я первый увлечься готов.Жаль одно: в нашей скудной природеНа венки не хватает цветов!Всё — до ластовиц белых в рубахе —Было верно: на шляпе цветы,Удаль русская в каждом размахе…Не артистка — волшебница ты!Ничего не видали вовекиМы сходней: настоящий мужик!Даже немцы, евреи и греки,Русофильствуя, подняли крик.Всё слилось в оглушительном «браво»,Дань народному чувству платя.Только ты, моя Муза! лукавоУлыбаешься… Полно, дитя!Неуместна здесь строгая дума,Неприлична гримаса твоя…Но молчишь ты, скучна и угрюма…Что ж ты думаешь, Муза моя?..на конек ты попала обычный —На уме у тебя мужики,За которых на сцене столичнойПетипа пожинает венки,И ты думаешь: «Гурия рая!Ты мила, ты воздушно легка,Так танцуй же ты „Деву Дуная“,Но в покое оставь мужика!В мерзлых лапотках, в шубе нагольной,Весь заиндевев, сам за себяВ эту пору он пляшет довольно,Зиму дома сидеть не любя.Подстрекаемый лютым морозом,Совершая дневной переход,Пляшет он за скрипучим обозом,Пляшет он — даже песни поет!..»А то есть и такие обозы(Вот бы Роллер нам их показал!) —В январе, когда крепки морозыИ народ уже рекрутов сдал,На Руси, на проселках пустынныхМного тянется поездов длинных…Прямиком через реки, поляЕдут путники узкой тропою:В белом саване смерти земля,Небо хмурое, полное мглою.От утра до вечерней порыВсё одни пред глазами картины.Видишь, как, обнажая бугры,Ветер снегом заносит лощины;Видишь, как эта снежная пыль,Непрерывной волной набегая,Под собой погребает ковыль,Всегубящей зиме помогая;Видишь, как под кустом иногдаПрипорхнет эта малая пташка,Что от нас не летит никуда —Любит скудный наш север, бедняжка!Или, щелкая, стая дроздовПролетит и посядет на ели;Слышишь дикие стоны волковИ визгливое пенье метели…Снежно — холодно — мгла и туман…И по этой унылой равнинеШаг за шагом идет караванС седоками в промерзлой овчине.Как немые, молчат мужики,Даже песня никем не поется,Бабы спрятали лица в платки,Только вздох иногда пронесетсяИли крик: «Ну! Чего отстаешь? —Седоком одним меньше везешь!..»Но напрасно мужик огрызается.Кляча еле идет — упирается;Скрипом, визгом окрестность полна.Словно до сердца поезд печальныйЧерез белый покров погребальныйРежет землю — и стонет она,Стонет белое снежное море…Тяжело ты — крестьянское горе!Ой ты кладь, незаметная кладь!Где придется тебя выгружать?..Как от выстрела дым расползаетсяНа заре по росистым травам,Это горе идет — подвигаетсяК тихим селам, к глухим деревням.Вон — направо — избенки унылые,Отделилась подвода одна,Кто-то молвил: «Господь с вами, милые!» —И пропала в сугробах она…Чу! клячонку хлестнул старичина…Эх! чего ты торопишь ее!Как-то ты, воротившись без сына,Постучишься в окошко свое?..В сердце самого русского краяДоставляется кладь роковая!Где до солнца идет за порогС топором на работе кручина,Где на белую скатерть дорогПоздним вечером светит лучина,Там найдется кому эту кладьПо суровым сердцам разобрать,Там она приютится, попрячется —До другого набора проплачется!

«Эти не блещут особенным гением…»*

Эти не блещут особенным гением,Но ведь не бог обжигает горшки, —Скорбность главы возместив направлением,Пишут изрядно стишки!

«Чего же вы хотели б от меня…»*

Чего же вы хотели б от меня,Венчающие славой и позоромМеня. Я слабый человек,Сын времени, скупого на героя.Я сам себя героем не считаю.По-моему, геройство — шутовство.

В.И. Асташеву*

Посылаю поклон Веньямину.На письмо твое должен сказать:Не за картами гну теперь спину,Как изволите вы полагать.Отказавшись от милой цензуры,Погубил я досуги свои, —Сам читаю теперь корректурыИ мараю чужие статьи!Побежал бы, как школьник из класса,Я к тебе, позабывши журнал,Но не знаю свободного часаС той поры, как свободу узнал!..Пусть цензуру мы сильно ругали,Но при ней мы спокойно так спали,На охоте бывать успевалиИ немало в картишки играли!..А теперь не такая пора:Одолела пииту забота,Позабыл я, что значит игра,Позабыл я, что значит охота! —Потому что Валуев сердит;Потому что закон о печатиЗапрещеньем журналу грозит,Если слово обронишь некстати!Впрочем, в пятницу буду я радДо Любани с тобой прокатиться:Глухари уж поют, говорят,Да и вальдшнепу поволочиться,Полагаю, приходит черед…Сговоримся, — и завтра в поход!Так и чудится: вальдшнеп уж тянет,Величаво крылом шевеля,А известно — как вальдшнеп потянет,Так потянет и нас в лес, в поля!..

(7 апреля 1866)

Осипу Ивановичу Комиссарову*

Не громка моя лира, в ней нетВеличавых, торжественных песен,Но придет, народится поэт,Вдохновеньем могуч и чудесен,Он великую песню споет,И героями песни той чуднойБудут: царь, что стезей многотруднойЦарство русское к счастью ведет;Царь, покончивший рабские стоны,вековую бесправность людейИ свободных сынов миллионыДаровавший отчизне своей;И крестьянин, кого возрастилВ недрах Руси народ православный,Чтоб в себе — весь народ он явилОхранителем жизни державной!Сын народа! тебя я пою!Будешь славен ты много и много…Ты велик — как орудие бога,Направлявшего руку твою!

(9 апреля 1866)

«Ликует враг, молчит в недоуменье…»*

Ликует враг, молчит в недоуменьиВчерашний друг, качая головой,И вы, и вы отпрянули в смущеньи,Стоявшие бессменно предо мнойВеликие, страдальческие тени,О чьей судьбе так горько я рыдал,На чьих гробах я преклонял колениИ клятвы мести грозно повторял…Зато кричат безличные: «Ликуем!»,Спеша в объятья к новому рабуИ пригвождая жирным поцелуемНесчастного к позорному столбу.

<Экспромт при отъезде А.Д. Дмитриева из Ярославля в Киев (после речи А.С. Петровского)>*

Милый, не брани его,Коли дурен спич:Путь далек до Киева,Позабудешь дичь!

Песни*

1

У людей-то в дому — чистота, лепота,А у нас-то в дому — теснота, духота.У людей-то для щей — с солонинкою чан,А у нас-то во щах — таракан, таракан!У людей кумовья — ребятишек дарят,А у нас кумовья — наш же хлеб приедят!У людей на уме — погуторить с кумой,А у нас на уме — не пойти бы с сумой?Кабы так нам зажить, чтобы свет удивить:Чтобы деньги в мошне, чтобы рожь на гумне;Чтоб шлея в бубенцах, расписная дуга,Чтоб сукно на плечах, не посконь-дерюга;Чтоб не хуже других нам почет от людей,Поп в гостях у больших, у детей — грамотей;Чтобы дети в дому — словно пчелы в меду,А хозяйка в дому — как малинка в саду!

2. Катерина

Вянет, пропадает красота моя!От лихого мужа нет в дому житья.Пьяный всё колотит, трезвый всё ворчит,Сам что ни попало из дому тащит!Не того ждала я, как я шла к венцу!К брату я ходила, плакалась отцу,Плакалась соседям, плакалась родной,Люди не жалеют — ни чужой, ни свой!«Потерпи, родная, — старики твердят, —Милого побои не долго болят!»«Потерпи, сестрица! — отвечает брат. —Милого побои не долго болят!»«Потерпи! — соседи хором говорят. —Милого побои не долго болят!»Есть солдатик — Федя, дальняя родня,Он один жалеет, любит он меня;Подмигну я Феде, — с Федей мы вдвоемДалеко хлебами за село уйдем.Всю открою душу, выплачу печаль,Всё отдам я Феде — всё, чего не жаль!«Где ты пропадала?» — спросит муженек.«Где была, там нету! так-то, мил дружок!Посмотреть ходила, высока ли рожь!»«Ах ты дура баба! ты еще и врешь…»Станет горячиться, станет попрекать…Пусть его бранится, мне не привыкать!А и поколотит — не велик наклад —Милого побои не долго болят!

3. Молодые

Повенчавшись, ПарасковьеМуж имущество казал:Это стойлице коровье,А коровку бог прибрал!Нет перинки, нет кровати,Да теплы в избе полати,А в клети, вместо телят,Два котеночка пищат!Есть и овощь в огороде —Хрен да луковица,Есть и медная посуда —Крест да пуговица!

4. Сват и жених

(В кабаке за полуштофом)

Нутко! Марья у Зиновья,У Никитишны Прасковья,Степанида у Петра —Все невесты, всем пора!У Кондратьевны Орина, —Что ни девка, то малина!Думай, думай! выбирай!По любую засылай!Марья малость рябовата,Да смиренна, вожевата,Марья, знаешь, мне сродни,Будет с мужем — ни-ни-ни!— Ай да Марья! Марья — клад!Сватай Марью, Марью, сват!Нам с лица не воду пить,И с корявой можно жить,Да чтоб мужу на порогНе вставала поперек!Ай да Марья, Марья — клад!Сватай Марью, Марью, сват!Нутко! Вера у Данилы,Палагея у Гаврилы,Секлетея у Фрола, —Замуж всем пора пришла!У Никиты — Катерина,Что ни девка, то малина!Думай, думай — выбирай!По любую засылай!Марья, знаешь, щедровита,Да работать, ух! сердита!Марья костью широка,Высока, статна, гладка!— Ай да Марья! Марья — клад!Сватай Марью, Марью, сват!Нам с лица не воду пить,И с корявой можно жить,Да чтоб мясо на костях,Чтобы силушка в руках!Ай да Марья! Марья — клад!Сватай Марью, Марью, сват!..Нутко! Анна у Егора,У Антипки Митродора,Александра у Петра —Все невесты, всем пора!У Евстратья — Акулина,Что ни девка, то малина!Думай, думай! — выбирай!По любую засылай!Марья точно щедровита,Да хозяйка домовита:Всё примоет, приберет,Всё до нитки сбережет!— Ай да Марья! Марья — клад!Сватай Марью, Марью, сват!Нам с лица не воду пить,И с корявой можно жить,Да чтоб по двору прошла,Всех бы курочек сочла!Ай да Марья, Марья — клад!Сватай Марью, Марью сват!

Спрашивают еще полуштоф и начинают снова.

5. Гимн

Господь! твори добро народу!Благослови народный труд,Упрочь народную свободу,Упрочь народу правый суд!Чтобы благие начинаньяМогли свободно возрасти,разлей в народе жажду знаньяИ к знанью укажи пути!И от ярма порабощеньяТвоих избранников спаси,Которым знамя просвещенья,Господь! ты вверишь на Руси…