Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932 - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 6
Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932 - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 6
ПОЭМЫ
ДОМ НАД ВЕЛИКОЙ*(Картины из русской жизни)
1
На тихом берегу Великой,Широкой медленной реки,—Забор оброс полынью дикой,Крапивой проросли мостки.Ворота — крепость. Словно стража,С боков — точеные столбы.И облаков витая пряжа,Как знаки ласковой судьбы…Ленивый кот сидит в калиткеИ слушает дремотно плеск.Плывет старик в затертой свитке,На влажных веслах алый блеск.А за забором мир зеленый,—И благодать, и тишина.С тычинок хмель свисает сонный,Круглится тыква, как луна.Пустой парник раскинул стекла,За ним — укропов абажур,Над грядкой вылезает свекла,Под тачкой спит семейство кур.На райских яблонях так нежноЖелтеют шарики дождем.А над пригорком безмятежноВстал над рекою белый дом.
2
С балкона даль — отрада взорам:Синеет вольный бег реки,Нагорный берег сизым боромСбегает в дальние пески,И грузный мост навис змеею,И купола цветут в садах,И стены древней чешуеюЗигзагом вьются в слободах…Смолой прогретой пахнут густоРезные столбики перил.Внизу кудрявая капустаПолна избытком крепких сил.А там за домом под балконом,Где виснет желтых груш каскад,Где шмель гудит осенним звоном,Где грабли на песке лежат,Где спит малинник в паутинке,Скрывая холмик муравьев,Где на алеющей рябинкеГалдит семейство воробьев,Где шар блестит над мокрой клумбой,Венчая пышных астр костры,—Там за классическою тумбой,Обнявшись, ходят две сестры.
3
Они погодки. В эту зимуПоследний раз ходить им в класс.Над домом вьется лента дыму.«Обедать, девочки!» — «Сейчас…»Собрали сноп из листьев клена,—Осенний радостный пожар.Из кухни выползла Матрена,На пухлых ножках жирный шар.В столовой маятник двурогийСолидно ходит вверх и вниз.Друг дома — фикус козлоногийВозносит листья под карниз.И уж, конечно, у окошкаСпит в клетке желтенький пушок,Поджавши скрюченные ножки,А в прутьях сахару кусок.Клеенка в синеньких узорахСвисает круто со стола.Дрожащий зайчик на приборах,Искрясь, запрыгал из угла.С буфета тянет сладкой дыней,В углу диван — уютный кит,И белый квас в резном графинеАжурной пеною пыхтит.
4
Мать разливает суп янтарныйСпокойной медленной рукой.Вплывая в солнце, воздух парныйКлубится влажной пеленой.Отец из-под очков усталоВзглянул на дочек — хороши…«Здоровы?» — Тихий смех, как жало,Вдруг брызнул в солнечной тиши.Мать улыбнулась. Шорох ложек.В лазурных окнах — пестрый Псков.А под столом шуршанье ножекИ драка легких башмачков.На блюде, лапки сжав на бюсте,Как безнадежный инвалид,—В цветной пупыристой капустеСмешная курица лежит.Дрожит графин, трясется миска…«Мамуся, что на третье?» — «Кот».Хохочут девочки до писка.Отец в салфетку прячет рот.Но младшей все всегда известно:Скользнув глазами за порог,Она запела: «Врать нечестно!На третье — яблочный пирог!»
5
Под синим абажуром лампаБросает круг на тихий стол.На темной стенке два эстампа:Пастух с гусями и козел.Девицы в ужасе священномНад космографией сидят.Мать, опустив моток в колена,Отцовский штопает халат.Часы стучат. Бегут минуты.Затих пузатый самовар.У младшей — тоненькой Анюты —В глазах истома и угар…А старшая беззвучно встала,Прошла в отцовский кабинет:Отец над счетами усталоСклоняет вязаный жилет.«Помочь?» — Как бойко по костяшкамТанцует девичья рука…Отец доволен. Дым барашкомУходит ввысь из мундштука.Над головами карта фронта…Сквозь дебри рек, лесов, песков,От Риги вплоть до Гелеспонта,Змеится пестрый строй флажков.
6
В уютной белой комнатушке,Где листья кленов так пестры,Лежат, зарыв глаза в подушки,Две неподвижные сестры.Вверху колпак мерцает глазомПод потолочной наготой,И туалет белеет газом,Как новобрачная фатой.Сквозная дымная кисейкаСквозь прут продета на окне.Открыток пестренькая змейкаВисит на матовой стене.Чуть слышно младшая просила:«Ты спишь?» — «Не сплю». — «Иди ко мне!..О чем ты думала, Людмила?»«О нас, о Боге, о войне…»«Боишься?» — «Нет… Чего ж бояться…А так… нерадостно подчас…» —Но в стенку стук. Нельзя шептаться.Рука к шнурку — и свет погас.Прильнули вмиг к подушке пышной,Склонясь друг к другу головой,И зацарапали неслышноВ коробке с рыхлою халвой.
7
Матрена встала. Сизый парЕще плывет с реки над садом.Перед плитою самоварВ трубу гудит багровым чадом.Зеленый ямбургский сундукПокрыт тряпичною дорожкой.Матрена мечется без рукИ разговаривает с кошкой.Работы выше головы!На печь поставить простоквашу,Подбросить кроликам травы,Поднять девчонок и папашу,Сварить вкрутую три яйца…А самовар? А булки с маком?Ворчит, но красный круг лицаСияет добродушным лаком.В сторонке узкая постельВерблюдом горбится за ширмой,Кишит прусачьей ратью щель,Вверху плакат с ландринской фирмой.Над ложем в ракушках солдатЗастыл, как столб, в квадрате рамы.Воюет, бедный… Брат иль сват?А по бокам две голых дамы.
8
Племянник Степа каждый праздникИз корпуса приходит в дом.Толстяк, задира и проказник,—У дяди он, как тихий гном.Пыхтя, отдаст визит Матрене,Получит первый пирожок,Качаясь, посидит на клене,Как явский бронзовый божок.Потом нырнет в подвал прохладный,Упорно станет к верстакуИ в клинья медленно и ладноВобьет кленовую доску.Пыхтит мальчишка, вьется стружка,Фуганок ходит вверх и вниз,Ходи! Работа не игрушка…Он дяде мастерит сюрприз.Но если вдруг в оконной нише,Где цепкий вьюн струится ввысь,Кузины выглянут, как мыши,—Он им кричит свирепо: «Брысь!»Меньшая с хохотом пристанет:«Полковник, хочешь бутерброд?»А он живот галантно стянетИ, как акула, сразу в рот.
9
В расцветших окнах гам и пенье,А за балконом дождь и тьма.У старшей дочки день рожденья,И в доме нынче кутерьма.В гостиной гам, грызут орехи,Гудят веселые баски.На всех диванах без помехиКадеты — классики — шпаки.Подруги дочек, нежным роемОбороняясь от юнцов,Любого сделают героемИли последним из глупцов.Матрена, ерзая фасадом,Как ледокол, проносит чай.Перед пьянино плавным ладомПлывет дуэт: «Не искушай!»В углу изысканные франтыИ белый выводок наяд,Пища, разыгрывают фанты,—Предлог для флиртовых услад.А в кабинете, за вазоном,Где пальма вскинула шалаш,Склонясь над столиком зеленым,Сидит интимный круг папаш.
Горит рябинами аллейка,Осенний воздух свеж и вял.В гостиной, у стены, скамейка,А на скамейке арсенал:Упругий колобок замазки,Полоски ваты и песок,Зеленый гарус в толстой связкеИ с кислотою пузырек.Пора вставлять двойные рамы!Матрена в радостном пылу,Дрожа молочными буграми,Визжит суконкой по стеклу.Над садом облако, как парус.Благословен родной уют…Болтая, сестры режут гарусИ кислоту в стаканы льют.А мать на стареньком диване,Как незаметный дирижер,Как мудрый вождь на поле брани,Следит, кося пытливый взор.В руках снуют стальные спицы.Вкруг кротких глаз густая тень,И серой стопкой рукавицыРастут упорно каждый день.
13
Последний сбор. Редеют ветки,В корявых листьях вся трава.В дырявой зелени беседки —Все обнаженней синева.Матрена и кадет без шапкиСнимают поздние дары:Землистых крепких груш охапки,Тугих антоновок шары…Подсев к лукошкам, сестры важноПеребирают пестрый груз.Вдали заливисто-протяжноОрет обиженный бутуз.К забору пламенно прильнулиМальчишки, головы склоня.«Лови!» Плоды летят, как пули.Кадет хохочет: «Размазня!»Людмила листьями прикрылаКорзинку с пятнами ранет.Со Степой — мама разрешила,—Снесут в знакомый лазарет…Болтают. Зубы — зерна риса.А над скамьей, качаясь в лад,На тонких ветках барбарисаСухие ягоды горят.
14
Вблизи сарая, вдоль забора,За гибкой сеткой птичий двор:Петух с величьем командораКосит глаза на рыхлый сор.Над ржавой чашкой спят курята.Индюк, бессмысленный бандит,Раздув копной сквозные латы,Раскинул хвост свой и пыхтит.Вдоль стенки ковыляют уткиИ, свесив жирные зады,Пихают в жадные желудкиОстатки брошенной еды.В корытце трется поросенок.Кивает жимолость вверху…Рябая курица спросонокСердито возится в пуху.Плебеи… Лишь одни испанки,—Семья до глянца черных кур,—Хранят породистость осанкиВ дородной грузности фигур…Дворовый пес, кудлатый Гектор,Уткнувши в сетку нос, глядит,Топорщит брови, как инспектор,И изучает птичий быт.
15
Раскрыты настежь дверцы печки,Треща березовой корой,Клубятся желтые колечки,Шипит и каплет сок сырой.Людмила, руки сжав в колени,На рысьей шкуре на полу,Сидит, полна дремотной лени,И смотрит в огненную мглу.В ногах раскрытый том Лескова:Легенды византийских днейЦветной парчой родного словаСлились с цветением огней…Отец качается в качалке.В Управе за день сбился с ног,—Двадцатый год в служебной свалке,А сил все меньше, — видит Бог…На потолке мерцаньем блеклымИграет зарево костра.Прижавши нос к холодным стеклам,Ликует младшая сестра:Роясь, как легкие пушинки,Заполонив весь тихий сад,—Сегодня первые снежинкиНад подоконником кружат!
16
Дом полон мирной тишиною.В глубоком кресле у портьер,За жардиньеркой вырезною,Мать разбирает несессер.За ниткой нить в увядших пальцахПалитра бисера дрожит.В углу, распяленный на пяльцах,Алеет на траве бандит.Стук в дверь и тонкий голос: «Можно?»Порхнув, как птицы, за порог,Присели сестры осторожноУ материнских милых ног.Плетеных кос тугие дугиИ торопливый детский взгляд,—Какая радость на досугеПерерывать знакомый клад!Игольник в виде дамской ножки,Поблекший веер кружевной,Кусок гранатовой застежки,Флакончик с пробкою резной,Клочок парчи с цветком левкоя,Шелков лоснящаяся сеть…Сто раз видали? Что ж такое!В сто первый можно посмотреть.
17
Альбом — музей родного круга,Ах, без него не полон дом!Шершавой кожей стянут туго,Лежит на столике альбом.На крышке бронзовые латы,Вдоль ребер золотая грань.Шаблон? Ну что ж, пусть память святоОтдаст шаблонам добрым дань…Вот сестры, выгибая спинки,Лежат на шали нагишом,Вот мама в белой пелеринкеГлядит испуганным ершом…Отец в мундире реалистаТакой безбожно-молодой…Рябая няня ФеоктистаИ дед с огромной бородой.Над вавилонами трельяжаКузина опускает взор,И средь испанского пейзажаСверкает каской брандмайор.В конце — Шекспир, кружок управцев,Обсевших с двух сторон отца,Портрет двух дядюшек-красавцевИ тетки, тетки без конца…
18
С войны приехал дядя Костя,Обросший, словно Робинзон.Дом принял дорогого гостяИ оградил со всех сторон.Племянницы ходили следом…В углах все те же образа,Так небывало за обедомСалфетки тешили глаза…В раздумье шевеля усами,В гостиной, на крутой софе,Как на коне, сидел часамиВ подшитых замшей галифе.Рука на перевязи черной,В глазах железная печаль,—Но о войне молчал упорноИ все смотрел куда-то вдаль…Кормил в саду соседских фоксов,К забору прислонясь щекой,И горький дух последних флоксовВдыхал с отрадною тоской.А сын кадет — полуребенок,Скользнув в калитку, каждый разЛетел к отцу, как жеребенок,Сияя от ушей до глаз.
19
В настывшем угловом покоеЕще с утра кипит возня:Обтерли щеткою обои,В голландской печке треск огня.Комод, кушетка — все готово,У двери таз блестит вдали,И сестры с чердака крутогоКроватку детскую снесли.Дом стал ковчегом. Из КалугиПриедет с внучкою свекровь,—Сын где-то пал в боях на юге,Жить стало тяжко, — едут в Псков…Под вечер старенький извозчикВкатил в ворота. Конь-кащей.Знакомый парень перевозчикЗасуетился у вещей.На лестнице веселый грохот:Трещат ступени, скачет пес,И вперемежку плач и хохот,И хриплый лай, и гул колес.Старушку в платьице горошкомВедут к дивану в уголок,А внучка жмется у окошка,Как недоверчивый зверек.
20
Над сундучком стоит Матрена.В руках белеет письмецо,И слезы горечью соленойКропят распухшее лицо.Людмила робкими глазамиСкользит по полкам и стене:Вон над кроватью в узкой рамеСолдат плечистый в вышине…Пойти за дядей? Он поможет.Неслышно затворилась дверь.Шипит плита. На жарком ложеВорчит котел, как добрый зверь.Запели шпоры у порога.Матрена замерла и ждет.«Письмо? От брата? Ранен в ногу…Поставь свечу, что не в живот!..Ведь он псковской, и фронт их рядом,Отправят в Псков, — ты погоди.И лазарет сейчас за садом,—Хоть каждый день к нему ходи…Не плачь. Все это в нашей силе:Сейчас пойду за справкой в штаб».Ушел и погрозил Людмиле:«Ох, не люблю плаксивых баб!»
21
Синеет сумрак над Великой.Из окон даль — тусклей свинца.Над водяной равниной дикойВспухают волны без конца.Обоз плетется за обозом.Солдаты давят брюхом кладь,И рыхлый снег, сгрудясь с навозом,Желтит накатанную гладь.Вдали судов понтонных костиКачают мокрый темный мост…Не отрываясь, дядя КостяВсе смотрит на обозный хвост…Прошел. За ним, склонившись к крупу,На доски въехал ездовой.На передках, тулуп к тулупу,Трясется дремлющий конвой.Над дальним берегом из штабаПлывет бессонный желтый луч,И месяц трепетно и слабоСкользит по хлябям из-за туч.По саду ветер леденящийПронесся воющей волной.«Остынет чай!» — Призыв звенящийПоет, как арфа, за спиной.
22
Храпит усталая Матрена,Белея в воздухе пятой.На лавке кот сидит бессонныйПеред холодною плитой.Скрипят стропила, стонет крыша,Гудят протяжно провода,Шипит сугроб в балконной нише,На стеклах мерзлая слюда.Деревья прядают и гнутся,Кусты, как руки мертвецов,Вздымают пальцы и трясутся,А снег летит со всех концов…Как будто стаей бесноватойВся нежить рек, лесов, полейВорвалась с вьюгою косматойВ затишье снеговых аллей…Тревожны голоса глухие.Дымится небо. Ветер лют.Летят, ведут хмельного Вия,Прильнули к стеклам и ревут…Но в доме тихо. Демон снежныйПоет-гудит над гранью крыш,—В ответ пьянино звякнет нежно,Да крякнет пол — и снова тишь…
23
Погибло все в шальном разгромеПод наглым красным каблуком…Кто там сегодня в белом доме?Какой звериный «Исполком»?Трещат машинки возле шкапа.Сереют грязные полы.Два-три сознательных сатрапаОбходят рваные столы.На стенах знаком каннибальстваРычат плакаты: «Бей! Убей!»В гостиной — красное начальство,В передней — тысяча скорбей…На кухне грязь и строй бутылок,В чулане пыльный пулемет,В подвале, средь гнилых опилок,Пол странной ржавчиной цветет…В той спальне, где ютились сестры,Свистит раскормленный матрос,—На туалете сеткой пестройПлевки и пятна папирос.В саду кишат чужие люди:Краснеет револьверный шнур,Чернеют кожаные груди…Зады — с двойным пятном кобур.
24
Иль, может быть, как черный остров,На берегу родной рекиТорчит обуглившийся остов,Вздымая грязные куски?..Над крышей виснет лист железный,Гудит и пляшет на ветру,Да рельсы мощью бесполезнойВпились в балконную дыру.Внизу, средь мусорного валаОсколок кухонной плиты…Густой узор людского калаОбвил гирляндой все кусты.Забор исчез. Средь гряд щербатыхЛопух разросся, словно спрут,Да одурелые солдатыНа пнях подсолнухи грызут.Собаки роются на свалке,Парник без рам осел в воде.Над мертвым домом вьются галкиВ закатно-огненной руде.Семья?.. Не спрашивай, не думай…Безмерно страшен красный быт:Один лишь домовой угрюмыйВсю правду знает и молчит.1924Рим
ГЛАВЫ ИЗ ПОЭМЫ «ДОМ НАД ВЕЛИКОЙ»*
Пес
Отец — лягаш, а мать — дворняга.Как тряпка уши, хвост — метла…Со дна соседнего оврагаЕго Матрена принесла.И вот он Гектор. Честный малый,Влюблен до трепета в сестер,—Но в кухню равнодушно вялыйПриходит он, как визитер.Дадут оладью — благодарен,Прогонят — медленно уйдет.Душою он собачий барин,Хоть по обличью санкюлот.Часами смотрит он с пригорка,Лениво вывалив язык,Как над окошком пухнет шторка,Как за забором бродит бык…Терпеть не может балалайки,Не любит пьяных и бродяг.Порою вдруг в плебейской шайкеСбегает в родственный овраг.Но ночью он меняет шкуру:От сада рыщет до ворот…Лихой и верный (сунься сдуру),—Любому глотку перервет.
На колокольне
За садом, где в речное лоноПесчаный врезался пустырь,Белеет за оградой сонноСпасо-Мирожский монастырь.Сюда не раз ходили сестры:На колокольне свет и тишь.В садах сентябрь колдует пестрый,Внизу зигзаги стен и ниш.Цветет цикорий светло-сизый…Сквозь барбарисные кустыГлядятся в облачные ризыВ двухскатных кровельках кресты.Но в гимназические годыМогилы — ласковый пейзаж…Горят домишки, льются воды,Сливаясь в солнечный мираж.Здесь все окрест — свое до боли.Пройдет монах средь мшистых плит,Да стриж, влетевший с синей воли,Крылом о медь прошелестит.Над водокачкой — позолота,Над баней алый хвост зыбей…И сестры жмутся у пролета,Как пара кротких голубей.
Дрова
Вдали забор в чертополохе.У сходней — мятая трава…В крутой ладье из-под ЧерехиПригнали мужики дрова.Летят поленья белым цугом,Стучат, как кегли… Славный звук!Припав к руке с кудлатым другом,Белоголовый смотрит внук,—А дед в растрепанной жилетке,Лохматый леший, худ и бос,Выносит дровяные клетки,Саженья тыча под откос…Свезут на тачках груды звеньевИ сложат во дворе средь плит.Бальзам березовых поленьевВечерний воздух напоит.Пройдет Матрена, — мимоходомПогладит ласково дрова,И кот на них немым уродомВверху застынет, как сова.И сестры сядут на крылечке,—Торцовый терем свеж и крут:Немало вечеров у печкиОни зимою проведут.
Инфлюэнца
У младшей дочки «инфлюэнца».Озноб и жар бегут чредой,На спинке кресла полотенцеЯгою кажется седой.А изумрудный луч лампадки,Связав подушку и киот,Дробится в стрельчатые грядки,Сияньем северным растет…Кружится потолок уютно,Все жарче стеганый атлас.В окне герань краснеет мутно,И так далек вчерашний класс!Верхом на облаке мелькнулаВ стекле начальница, как тать…Кот Брандмайор сидит у стулаИ строго смотрит на кровать.В глазах волна пушистой дремы…Натерли скипидаром бок,А доктор, старичок знакомый,Ворча, смотрел на язычок,Теперь никто не потревожит.Под абажуром спит огонь…И только мать порой положитНа лоб спокойную ладонь.
Танюша
Из Устья в Псков, с попутной баркой,С кошелкой липовой в руке,Свалилась крестница к кухарке,—Танюша в байковом платке.В кошелке крынка со сметанойИ соты с медом — сельский дар…Румянец мальвою багрянойКирпичный освещал загар.Глаза — застенчивые мышки.Нос — православный колобок.Все ковыряла винт в задвижке,Стреляя исподлобья вбок…Хлебнула чая и за швабру.Все дико ей: обойный борт,Лучи в подвесках канделябраИ телефон, трескучий черт.Разбила гипсового фавна,—Ворчит Матрена, сестрам смех,—И обходила так забавноПеред диваном рысий мех…Лишь во дворе у песьей будкиОчнулась крестница вполне:И пес, и кот, и даже уткиПришли к Танюше, как к родне.
Раненые
С утра вдоль берега с вокзалаПлетутся раненых ряды.А рядом — кленов опахала,Дом в тишине, цветы, плоды…Гудя, ползут автомобили.На желтых койках подвесныхСквозят в тумане душной пылиТела солдат полуживых.Порой промокшая подвязкаМелькнет в толпе, как алый крик.Идут-плывут. Жара и тряска.Что день — все больше… Псков привык…Сквозь хмель беседки смотрят сестры,Таясь за ржавою листвой,—И жалит боль иглою острой,И гаснет день, как неживой.Вверху за тополем больница.В палатах свет и чистота,—Там с каждым днем угрюмей лицаИ молчаливее уста.Сожмется грудь, замрут расспросы.И только руки заспешатРаздать скорее папиросы,И образки, и шоколад…
Дождик
Прохладный бисер брызжет в стекла,Жемчужной мглой дымится сад.Ботвой ожившей блещет свекла,И струйки хлюпают вдоль гряд.Даль так тиха, пуста, лилейна!Вокруг расцвел зеленый цвет…Перед крыльцом, как два бассейна,Галош отцовских парный след.Туман молочный прячет в складкиМосты и тыквы куполов.Из желобов, свергаясь в кадки,Поет вода из всех углов.Так интересно из-под зонтаСмотреть на пузырьки в реке.На синий клок у горизонта…Пусть капли хлещут по щеке!И, надышавшись свежей влагой,Потом к крыльцу пуститься вскачь,Упасть, вскочить с лихой отвагой,Влететь в столовую, как мяч…«Катюша, что с тобой, голубка?» —Звеня посудой, спросит мать.Чулки — хоть выжми, в брызгах юбка,Хохочет… Что же ей сказать.
Кружевница
Раскрытый короб на паркетеИ в нем волною напоказСуровых, плотных кружев сети,—Соблазн для русских женских глаз.Мережки, вставки и прошивки…Так любо, севши на кровать,Разрыть до дна сквозные гривки,Товар добротный перебрать.Душок от кружев свеж, как сено.Чихает кот, воротит нос.А вологодская сиренаПоет, торгуется взасос.Лицо — просфорка, бровь — шнурочком,Великопостные глаза.И русый чубчик над платочком.А в общем, баба-егоза.Весь женский пол собрался в спальне.И даже старенький отецНа говорок приплелся дальний,Подсел и смотрит, как скворец.Кот утомлен такой забавой…У дочек щеки все алей:Дорожка с пышной птицей павойВсего на свете им милей.
Капуста
По аромату и по хрусту,Еще в сенях, кто не поймет:Шинкуют белую капусту,Меню российского оплот.Свезли на тачке с огородаОхапку крепких кочанов…В саду — румяная погода,Над крышей — тишь лазурных снов.Матрена мечется, как квочка…На блюде соль, — крутой снежок.В сенях — ошпаренная бочка,Тяжелый камень и кружок.Весь день стучат и рубят сечки.Крошат морковку… Тьма хлопот!И даже кошка на крылечке.По кочерыжке лапой бьет…Тмин на скамейке подоконнойЧуть не забыли в суете.Пса не кормили, — бродит сонныйС клочком капусты на хвосте.Конец… Упарилась стряпуха,Как клюква, жар ее ланит.Склони к набитой бочке ухо:Под камнем сок чуть-чуть шипит.<1928>
КОМУ В ЭМИГРАЦИИ ЖИТЬ ХОРОШО*
I
Однажды в мглу осеннюю,Когда в Париже вывескиГрохочут на ветру,Когда жаровни круглыеНа перекрестках сумрачныхЧадят-дымят каштанами,Алея сквозь глазки,—В кавказском ресторанчике,«Царь-пушка» по прозванию,Сошлись за круглым столикомЧернильные закройщики,Три журналиста старые —Козлов, Попов и Львов…И после пятой рюмочкиРассейско-рижской водочкиВдруг выплыл из угла,—Из-за карниза хмурого,Из-за корявой вешалки,Из сумеречной мглы —На новый лад построенный,Взъерошенный, непрошеныйНекрасовский вопрос:Кому-де в эмиграции,В цыганской пестрой нацииЖивется хорошо?Козлов сказал: «Наборщику»,Попов решил: «Конторщику»,А Львов, икнувши в бороду,Отрезал: «Никому».Опять прошлись по рюмочкеИ осадили килькою,Эстонской острой рыбкою,Пшеничный полугар.Козлов, катая шарикиИз мякиша парижского,Вздохнул и проронил:«А все-таки, друзья мои,Ужели в эмиграцииНе сможем мы найтиНе то чтобы счастливого,Но бодрого и цепкогоЖивого земляка?На то мы и газетчики,—Давайте-ка прощупаемВсе пульсы, так сказать…Пойдем в часы свободныеПо шпалам по некрасовским,По внепартийной линии,По рельсам бытовым…»Попов, без темперамента,Как вобла хладнокровная,Взглянул на потолок:«Ну что ж, давай прощупаем.С анкетами-расспросамиМы ходим к знаменитостямВсех цехов и сортов —К махровым кинобарышням,К ученым и растратчикам,К писателям, издателям,К боксерам и раджам.Пожалуй, дело ладноеПо кругу эмигрантскомуПройтись с карандашом…»А Львов пессимистическиПотыкал в кильку спичкою,Очки почистил замшеюИ, наконец, изрек:«Искать Жар-Птицу в погребеЗанятие бесплодное,—Но что же, за компаниюПойду и я на лов…»Козлов мигнул хозяину —Сейчас, мол, кончим, батенька.Уж полоса железнаяДо половины с грохотомСпустилася на дверь…«С чего начнем, приятели?» —Спросил Козлов задумчиво.«С наборщика, с конторщика,Пожалуй, на модель?»«Давайте, други милые,Начнем хоть с маляров.Профессия свободная,Веселая, доходная…» —Промолвил Львов с усмешкоюИ зонтик свой встряхнул.Пошли ночною улицей,Сутулые и хмурые,И мигом распрощалисяУ бара на углу…
II
В ро-де-шоссе замызганном,В пустой квартире старенькойСтоял на шаткой лестницеМаляр Фаддей Созонтович,Посвистывал, покрякивалИ потолок белил…Вдруг стук в окошко с улицы.С панели, встав на цыпочки,Любезно машет ручкоюЗнакомый журналист:«На пять минут, позволите,Зайдем к вам поболтать?»Вошли втроем приятели,Уселися с опаскоюНа ящик перевернутый…Маляр слезает с лестницы:«В чем дело, господа?»Перемигнулись, хмыкнули,—И с благородной грациейКозлов заводит речь:«Да вот, Фаддей Созонтович,Решили мы с коллегамиОбследовать по малостиНаш эмигрантский быт…Решили мы, душа моя,Начать с малярной братии,—Труд легкий, дело нужное,Ремонты да построечки,—В жилище человеческомБез вас не обойтись.Знай крась, бели, посвистывай,Покуривай, поглядывай,—Так вот, мой дорогой?..»Маляр, надвинул на ухоБумажный свой колпак,Передником закапаннымСтер пот с лица усталогоИ сел, скрестивши туфельки,Как турок, на паркет.«Да, ремесло занятное…Хотя я по профессииПриват-доцент ботаники,—Белилами-обоямиДуши не накормлю,Но чрево, не пожалуюсь,Малярной кистью мягкоюЛет пять питал-поил.Да вот теперь заминочка,Работа с перебоями,—Три дня свистишь-работаешь,А два-три дня — ау!Мы люди контрабандные,На новых на построечкахНе очень разгуляешься,—Нецеховому мастеруЗаказаны пути…Вся наша горе-практикаУ эмигрантской братии:Обмолодишь переднююВ рассрочку иль в кредит,Обойными остаткамиОклеишь спальню теснуюИ в виде приложенияДиванчик перебьешь…Иной клиент ругается,—Свои дерут-де дорого,Да по фасону русскомуНачнут и вдруг… запьют…Не без того, голубчики,—Одна стена оклеена,Другая вся ободрана,Как лошадиный труп…Да вот душа малярнаяРемонта тоже требует,—Посердятся, полаются,Но в общем — ничего-с.К чужим со злости сунутся,—Чужие хлеще нас.Покрутятся, повертятсяИ вновь зовут своих…А нынче то ли с кризиса,Иль там по вдохновениюВсе эмигранты, дьяволы,Манеру завели:Сын красит дверь столовую,Мать мажет кухню охрою,А сам папаша в фартукеКрахмалит кистью пухлоюОбои на полу…Вот тут и заработаешь!»Приват-доцент ботаникиШвырнул в камин окурочекИ, вздернув брюки мятые,На лестницу полез.«А я вот незадачливый,—Сказал Попов сконфуженно,—Хотел оклеить спаленку,И вышло блеманже…Зайдите в понедельничек,—Столкуемся-сторгуемся».«Угу!» — ответил с лестницыНахмуренный доцент.
III
К почтенной русской пифииВарваре Теософенко,Как ситцем на прилавочке,Торгующей судьбой,—Ввалились ранним утречкомТри пациента странные:Какой они профессии,Какого рода-звания —Сам бес не разберет…Как тыква перезрелая,К ним подкатила радостноОрловской корпуленцииСырая госпожа.«Прошу. Озябли, голуби?Кто первый — в ту каморочку,А вы вот здесь покудоваПриткнитесь на диванчике,—Газетки на столе…»Но Львов сказал решительно:«Мы все втроем, сударыня,—А за сеанс мы вскладчинуПо таксе вам внесем».«Втроем? Да как же, батюшка,Судьба у всех, чай, разная?Как сразу трем гадать?»Но даму успокоили:«Мы, милая, писатели,Мы сами предсказатели,Поди, не хуже вас…А вы уж нам по совестиСвою судьбу счастливуюРаскройте поскорей…Ведь вы как доктор, матушка,Ведь к вам все ущемленныеПриходят за рецептами,А сам-то доктор, думаем,Ведь должен быть здоров?..»
* * *
Насупилась красавица,С досадой прочь отбросилаКолоду карт набухшуюИ тихо говорит:«Глумитесь, что ли, соколы?Да нет, глаза-то добрые,Участливые, русскиеУ всех у трех глаза…Не с радости гадаю я,А, сами понимаете,И заяц станет знахарем,Коль нечего жевать…Не жалуюсь, голубчики,Клевала я по зернышкуИ утешала каждогоШирокою рукой.Кабы судьба треклятаяХоть хвостик бы оставилаОт всей моей от щедрости,—Ни одного несчастногоСредь нас бы не нашлось…Эх, сколько горя горького,Бескрайнего, бездонногоВ каморку эту теснуюТекло, лилось рекой!Ведь я же тоже, милые,Не истукан бесчувственный,Не янычар с кинжалищем,А русский человек.Да вот теперь и тюкнуло:Клиенты все посхлынули…Поди, не верят болееНи картам, ни судьбе.Да и с деньгами, яхонты,Все нынче подтянулися:Уж лучше съесть две порцииМонмартрского борща,Чем зря с судьбой заигрывать,—Доить ежа в мешке…Вот и сижу счастливая,—Вяжу жилеты теплые,Да по домам окраиннымЗнакомым разношу…Кому-нибудь понадоблюсь,—Свяжу в кредит, родимые,Хоть тридцать лет носи!..»
* * *
Приятели почтительноГадалке поклонилися,Сверх таксы расплатилися,Вздохнули и ушли.
IV
Час от Парижа — много ли?Но тишь в полях безмерная,Вокруг усадьбы крохотнойКрутым кольцом стена.Каштаны оголенныеМотаются-качаются,Луна, бельмо печальное,Над кровлей ворожит…А из окна вдоль дворикаЖелтеет свет полоскою.Тепло в столовой низенькой,Храпят-стучат часы.Приятели-анкетчикиПьют чай с вареньем яблочнымУ круглого столаИ слушают задумчиво,Как голосит комарикомПузатый самовар.Их добрая знакомая,Дородная хозяюшкаАгафья Тимофеевна,Шестое выдув блюдечко,Ладонью губки вытерлаИ начала доклад:«Что вам сказать, затейщики?Живу-дышу, не жалуюсь,Мои испанки-курочки,Могу сказать, не хвастаясь,Известны всем вокруг.Пером, как уголь, черные,Дородны, как боярыни,Штаны на ножках — с муфтою,—Не куры, а орлы…И яйца, что гусиные,—Чуть наберу лукошечко,Не донесешь до станции:С руками оторвут.Но, как раба последняя,Весь день-деньской я в хлопотах.С зарей помет выскребывай,Курятник подметай,Да тачку при из лавочкиС пшеном иль кукурузою,—Едят мои испаночки,Как батальон солдат…Все, почитай, что выручу,Они же сами слопают,А я с моей племянницейОстаточки жую.Ни именин, ни праздников,Среда ли, воскресение,Одним лишь руки заняты,Одним башка затуркана:Корми, лечи и чисть.А летом… сверх пропорцииДругие удовольствия,—То вдруг подроют сеточку,Здоровые ведь, бестии! —И шасть к соседу в сад…Летишь, скликаешь, мечешься,За все, что смято-склеваноСвои яички кровныеНеси соседу в дань…А ястреба? А коршуны?А крысы с ближней мельницы?Повадились, проклятые,Прорыли ход под сеткоюИ задушили, аспиды,Четырнадцать цыплят…»
* * *
Агафья ТимофеевнаСедьмое блюдце налила,Подула и отставила,И кротко говорит:«В усадьбе этой, милые,Конечно, есть счастливые,Да только уж не я…»«А кто?» — привстав над креслицем,Спросил Козлов стремительно.«Да куры, куры, батюшка!Живут в тепле и сытости,Без горя и забот…Не я ль при них поденщица?Не я ль при них уборщица?А им, вальяжным барыням,Всего лишь и хлопот —Знай с петухом амурничайДа яйца от безделияПо всем углам неси…»
* * *
Три друга рассмеялися,И в старом самоварчикеТри рожи добродушныеШироко расплылись.
V
Козлов сидел с коллегамиУ милой Веры Павловны —У тетушки своей,И слушал, как расписывалПриехавший из АфрикиРоссийский эскулапЖитье свое гвинейское,Похожее на взмыленный,Бенгальско-экзотическийБлагополучный фильм.«Да-с… Земство наше черное,Дремучее, просторное,Не то что здешний быт.Я тачку эмигрантскуюВ Европе бросил к лешему,—В просторах вольной АфрикиВрач — первый человек…Как шаха, на носилочкахВнесут в село гвинейское,Навстречу населениеГремит в жестянки ржавые,Трясет задами в ракушках,Приветствует врача…Вождь лучшую мне хижинуОтводит средь селения,Подносит в дар мне идолаС огромнейшим пупком,„Бой“ тащит фрукты, курочкуИ столик раскладной…Поешь, покуришь вволюшку —Страж в очередь покорнуюДля оспопрививанияСгоняет весь народ.Мой фельдшер — вакса черная,Как колдуну заправскому,Подносит мне почтительноВсю огненную снасть…Объедешь всю епархию,В поселок свой воротишься,—Ложись в гамак под пальмоюИ виски дуй со льдом.То в шахматы с учителемПод баобабом срежешься,То в теннис перекинешьсяОт скуки сам с собой…Иль на охоту с неграмиВ ночную пору тронешься,—Осветят глушь прожектором,—Пали в любые встречныеГорящие глаза.Домой придешь с трофеями:Пантера, рысь ушастая…И камушком завалишьсяПод полог на кровать.А утром после душикаЗакажешь завтрак повару,Для аппетита сделаешьТурне велосипедное,—Удав-подлец с тропиночкиПрочь в заросли ползет,В ветвях мартышки щелкают,Да бабочки гигантскиеТрепещут над рулем…Вернешься свежий, встрепанный,Пойдешь в амбулаторию:Волчанка, грыжа, зобики,Слоновая болезнь…»
* * *
«Не служба, а варение,Так, стало быть, вы счастливы?» —Спросила Вера Павловна,Козлову подмигнув.Врач ухнул рюмку в чашечкуИ стрелку перевел:«Как вам сказать, сударыня…В подводном царстве сказочномБыл счастлив ли Садко?Без русского без берегаКакое, к черту, счастие!Все дальше он, все мглистее,—О чем тут говорить…Как сыч в лесу таинственномОдин я там торчу,—За два-три года в АфрикеЛишь раз от попугая яДобился русских слов…»Врач посмотрел на чашечкуИ, морщась, выдул ром.
VI
От массажистки ГалкинойПришло к друзьям послание:На именины в пятницуЗовет к себе в отель…Под небо в лифте въехалиИ в номер постучалися,«Войдите!» — хрипло пискнулаЗа дверью именинница.Встряхнулись и вошли…Но что за наваждение!На столике бутылочкиСовсем не именинные,—Аптечный арсенал.А на кровати Галкина,—Спиною кверху, бедная,—Под пледом жмется-корчится,Как рыба на песке…«Ах, Господи! Ах, Боже мой!Всем пневматички тиснула,Лишь вас забыла, светики,Вчера предупредить…»«Что с вами, драгоценная?» —Спросил Попов с участием,А сам дышать стараетсяВ перчатку через нос.«Обычная история…Как мяч футбольный — бешеный,Гоняю я по городуС трамвая на трамвай.Клиенты все капризные,Чуть опоздаешь — куксятся,Летишь по расписанию,В манто с собачьим котикомНа липовом пуху…Говядину клиентскуюВзбиваешь, давишь, тискаешь,—Мясник, не то что девушка,Вспотел бы десять раз.Ну, вот я и упарилась,Да у трамвая, потную,Продуло до печеночки,До самого нутра…Вот я теперь и праздную».Не солоно хлебавшие,Приятели откланялись,Но Галкина хрипит:«Куда, куда ж, голубчики?Постойте-ка минуточку!Моя соседка АннушкаПоставила мне баночкиИ позабыла снять,—По телефону вызвалиНа экстренную практикуЕе вместо меня.Снимите банки, милые,Нет сил моих терпеть!»
* * *
Что делать? Не откажешься…Козлов шагнул решительно,Приподнимая плед:Вдоль всей спины гирляндоюПод банками глазастымиНадулись фиги сизые,Опарою торчат…Чуть дернул, — так и взвизгнула,Брыкнув ногою, Галкина:«С ума сошли вы?! Черт!Вы с мясом банки вырвете,Противный человек…»Попов к дверям попятилсяИ дезертиром выкатилСкорее в коридор.Львов отстранил приятеля,Внимательно-старательно,Чуть вбок склоняя баночки,—Края так и зачмокали,—Все до одной их снял.И вазелином вымазалВсю спину именинницы —Багровую, лиловую,Как зебра, полосатую,Горячую, как печь…
* * *
Друзья спускались с лестницы.«Еще одна счастливая…» —Шепнул в кашне мохнатоеНахохлившийся Львов.
VII
В воскресный день сиреневыйПо уговору общемуВонзились три приятеляВ шоферский кабачок…Француз — хозяин розовыйНад стойкою свинцовоюПашою восседал.Веселою палитроюБурда аперитивнаяПестрела со стены.И в уголке за столикомЗа низенькою ширмоюВ пальтишках буро-фирменныхГудела по-шмелиномуШоферская компания —Лихие землячки.Взлетали руки крепкиеИ светлым пивом чокались,Переливались хриплые,Обветренные улицей,Бензином прокопченные,Бронхитами подбитые,Глухие голоса:«Дай, Васька, лапу… Умница!Тебе, шуту усатому,Бандиту конопатому,Сегодня повезло!За Ваську! Ишь, как жмурится…Счастливец… Эк, ведь клюнуло!И пенсии не надобно,—Как у Христа за пазухойТеперь ты будешь жить».
* * *
Ушли гурьбой, понурые.Один за дальним столикомСклонился над тарелкоюВиновник торжества.Друзья к нему пробралися,Подсели, познакомились,За ручку потряслись.«Вот, — говорят, — голубушка,Себя по доброй воле мыЗагнали в лабиринт:По линии некрасовскойМы ищем в эмиграцииСчастливых земляков,—А тут судьба попутнаяВдруг нанесла на вас…Случайно мы подслушалиПо вашему по адресуВолшебные слова…Так в чем же ваше счастие,Василий… как по батюшке,Извольте подсказать?»
* * *
Чуть жареной картошкоюНе подавился со смехуОпешивший шофер:«Я — Павел Спиридонович,А Васька, вот он, бестия,Счастливый ваш сюжет…»Он вынул из-за пазухиМохнатого, усатогоКотенка-шалуна.«Сегодня перед завтракомВ лесу Булонском пасмурном,Порожняком слоняючись,Его я подобрал.Кричал, чудак, под деревом,—Пришлось усыновить…Свезу к жене в подарочек!Пока я езжу-рыскаюИ счастье трехфранковоеПо городу ловлю,—Весь день-деньской в отельчикеСидит жена у столикаКазанской сиротой.И пришивает дратвоюКотам-бульдогам бархатнымСтеклянные глаза…С котенком будет легче ей,Ведь он, подлец, живой.Хозяин наш не каторжный,—Уж попрошу, покланяюсь,Пожалуй, разрешит…Как ваше мненье, Васенька?»
* * *
Чихнул в ответ котеночекИ тронул лапкой жесткое,Парижской мглой дубленноеШоферское лицо.
VIII
Портной Арон ДавыдовичСидел за голой стойкоюИ мял в руках задумчивоПотертые штаны…То вскинет их скептически,На свет посмотрит, сморщится,То с миной безнадежностиДвумя худыми пальцамиОткинет вверх очки…Вдруг колокольчик бронзовыйВизгливо-истерическиНад дверью зазвенел.Со сверточком под мышкоюВ салончик тускло-кремовыйПриплелся из редакцииКлиент знакомый Львов.Принес пальто в починочку,—Подкладка сбоку лопнула:Она ведь не двужильная,Не век ей шов держать…«Ну, как вы поживаете?» —Спросил упавшим голосом,Усевшись, журналист.
* * *
«Такое проживание,—Сказал Арон Давыдович,Встряхнув пальтишко старое,—Что лучше и не жить…Где эти сумасшедшие,Что из моей материиПо мерке платье новоеЗаказывали мне?За месяц хоть бы кто-нибудьХоть самые паршивые,Дешевые-триковыеМне брюки б заказал!Шью двадцать лет, как каторжный,Имею вкус и линию,И вдруг теперь починщикомИз первых скрипок стал…Как до войны в Житомире,В Париже, — понимаете!Одними переделкамиОправдываю хлеб…Двух мастеров, — подумайте,Не мастера, а золото,—Пришлось с сердечным скрежетомВо вторник рассчитать…Что это за история?Где франты? Где все модники?Куда девать материю?Портной я или нет?Вы там в газетах пишетеПро кризисы, про мизисы,—Читал и перечитывал,—Аж вспухла голова!Америка в истерике,Германия и АнглияДонашивают староеИ штопают бюджет…Где главные закройщики?И в чем подкладки кризиса?Как по фасону новомуПерекроить все старое?Весь мир трещит по швам!»
* * *
«Вот вам для иллюстрации:Студент мне брюки старыеПринес перевернуть,—Какой-то добрый родственникС попутчиком из ЛатвииПрислал ему в презент.Материя английская,—Пускай доносит юноша,Студент ведь не маркиз…Ушел. Я брюки вывернул,Взглянул на них внимательно:Уже перелицовано!Хорошенькая жизнь…»
* * *
Скрестил Арон ДавыдовичХудые пальцы медленноИ вкось на Львова хмурогоВзглянул из-под очков.
IX
«Что, батенька, вы сумрачны?» —Спросил Козлов с участием,Столкнувшись в русской лавочкеС сугубо озабоченнымДантистом-земляком.«Ведь ваше дело прочное,—Пускай хоть сорок кризисов,Но, если зуб замучаетИ вздует щеку дынею,—Продашь штаны последниеИ в клинику ближайшуюГалопом побежишь…»
* * *
«Не в этом дело, душечка,—Дантист ответил горестно.—Заела окончательноМеня зубрежка подлая,—Ни памяти, ни сил.Извольте-ка, почтеннейший,Все города французскиеС названьем департаментовЗапомнить наизусть…А реки, а колонии?А физика паршивая?А алгебра проклятая?А чертовый диктант?..Легко ли?.. Вы подумайте,—Ведь мне за пятьдесят».
* * *
Как на ворота новыеГлядит в недоуменииБаран остановившийся,Так на дантиста кислогоУставился Козлов.Не впал ли врач в младенчество?Как будто преждевременно…Иль клепки расшаталисяОт переутомления,—Одна с другою спуталисьИ прыгают козлом…
* * *
«Ужель не понимаете? —Сказал дантист с досадою.—Не всю же жизнь поденщикомЯ во французской клиникеОбязан зубы драть…Для прав, уж третий месяц яС племянницей-студенткоюГотовлюсь на бошо.Ух, строгая племянница!Инспектор гимназический,Мучитель мой стариннейший,Младенец перед ней…— Ведь вы ж не мальчик, дяденька, —Уроки задает.Диктовка ли французская,Уж ни одной ошибочкиОна мне не простит,—А у меня их, знаете,Как на собаке блох…Зубрю, потею, мучаюсь,Сижу над хронологией, —Перед уроком выдолблю,Отвечу ей „на ять“,—А через день все вылетит,Как дым, из головы…Видали вы, любезнейший,Как жук ползет вдоль прутика?До верхней точки тянется,В траву свернется кубарем —И снова начинай!»
* * *
Козлов халву рассматривал,Чесал перстом под шляпоюИ думал, морща нос:— Ох, быт наш фантастический,Цыганский, жюлеверновский,Ногами кверху вздыбленныйНаш эмигрантский быт…Ведь если б мне, газетчику,Не приведи Ты, Господи,Для ради прав писательскихПришлось сдавать бошо,—Простое уравнениеС двумя лишь неизвестнымиЕй-богу б не решил!
X
В редакцию за справкамиПришла душа потертая:Субъект с глазами горлинки,С бородкой русым штопором,С продрогшим красным носиком, —Смесь институтки с Гаршиным,На каблуках расплюснутых,В брезентовом пальто…Стал в очередь в простеночкеИ на пустую вешалкуЛирически-стоическиУставился, как карп.
* * *
«Вот кандидат в счастливые,—Шепнул Попов приятелям.—Давайте побеседуемС ним где-нибудь в чуланчике,—Ведь все-таки — улов…»«А чем он занимается?» —Спросил Козлов скептически.«Изобретатель, душечка,—А проще — птица Божия,Попавшая в силки…»
* * *
Под кипами газетными,Торчащими вдоль полочекОт пят до потолка,Присела личность кроткая,Потерла руки потныеИ начала доклад:«Второй уж год слоняюсь яПо разным учреждениям,А толку ни на грош…Идея очень ясная:Все люди злятся, бесятся,Волнуются, кипят…Мужья и жены ссорятся,Юристы и политики,Поэты и любовникиБурлят чрезмерным пафосом,—И так до бесконечностиВезде — в любой стране…Пять лет вертел мозгами я,Как для людей использоватьИзбыток сей энергии?И наконец нашел!Прибор мой магнетическийВ любой квартире, комнатеЛюбой избыток страстности,—Любви ли, споров, ревности,—Вмиг переводит полностьюВ полезную энергию,В комплекс рабочих сил…Мой аппарат поставивши,Теперь семейство каждоеСебя своими силамиСумеет вентилировать,Согреть и отопить…»
* * *
«Идея гениальная! —Сказал Козлов, опасливоСвой табурет расшатанныйОтодвигая вбок.—А сколько ж средств вам надобно,Чтоб ваше изобретеньеПустить скорее в ход?»Изобретатель встрепанныйВзглянул глазами горлинкиНа мутное окно:«С рекламой и контороюТри миллиона с четвертью.Уж все пути намечены,—Ведь пустяки же, в сущности,—Да кризис помешал…»И, гордо носик вскинувши,Он вышел в коридор.
* * *
К Попову наклонившися,Львов проронил медлительно:«Ваш кандидат в счастливые,Пожалуй, не того-с…Его бы в санаториюНа девять-десять месяцев,А после подучить.Тогда б, пожалуй, выдумалСей Эдисон стремительныйКакой-нибудь практическийПолезный аппарат,—Машинку для доенияМышей иль комаров».
XI
Во сне какая ж логика:В ночной рубашке вздувшейсяСтоит Козлов и ежитсяНа крыше за трубойИ слушает звенящиеНочные голоса…
* * *
«Я, никому не ведомыйИван Петрович КругликовВ глуши Прованса ВерхнегоНа шахтах алюминевыхПять лет тружусь как вол…Пиши меня в счастливые:Весь день гружу в вагончикиРуду я темно-рыжую.Как черт, я весь коричневыйОт пят до головы…А вечерами хмурымиЯ борщ в бараке стряпаюИ на леса угрюмые,Закатом окаймленные,Смотрю в окно, как сыч.Пиши-пиши, записывай,Газетная душа…»
* * *
«Алло! А я под НиццеюНочным слоняюсь сторожем…Днем сплю в своей каморочке,Как каменный, — без снов.Ночами охраняю яПустые виллы мертвые…Присяду под террасою,—Мимозы вьются, треплются,Грохочут волны дальние…Ботинками пудовымиОт холода стучу.Ох, думы, думы темные,Как море, неуемные,С заката до зари…Пиши-пиши, записывай,Чернильный человек!»
* * *
«А я в Гренобле мыкаюсь,—Я на цементной фабрикеЗаборчики цементныеПрессую третий год…Я в прошлом был учителемОрловской прогимназии,—Кто я теперь, не ведаю,—Не стоит ворошить…Душа моя цементнаяОцепенела, съежилась,Посплю, поем, — на фабрикуИ больше ничего».
* * *
«Эй, господин над крышею! —Чуть слышныйАльт надтреснутыйПо ветру долетел.—У берегов АвстралииУж третьи сутки треплетсяНаш старый пароход…Компания голландская,Матросы африканские,А я, псаломщик пензенский,Здесь поваром служу…Ох, надоело, миленький!Хоть сыт, хоть койка мягкая,—Но стражду, как Иона, яВо чреве у кита…Нет ли в Париже, батюшка,Какой-нибудь работишки?Я в русской типографииГотов хоть пол мести,Лишь бы из брюха тесного,Железно-иноземного,К своим опять попасть…»
* * *
Со всех сторон доносятсяЗвенящие, скрипящие,Ночные голоса…Козлов, как лось затравленный,Метнулся вбок, попятился…Взлез на трубу стремительно,Вниз головой просунулся,Скользнул в нутро мохнатоеИ вот, как полагаетсяВ подобных сонных случаях,Проснулся весь в испарине,В своей знакомой комнатеНа пятом этаже.
XII
За утренним за завтраком,Нежданно и негаданно,Жена Попова кроткогоС усмешкой снисходительнойВзяла на абордаж:«А почему, мой миленький,В своей анкете липовойМеня ты обошел?Как следопыты рьяные,Втроем вы столько времениЖар-Птицу в поле ищете,—А птица эта райскаяС тобой, быть может, рядышкомСидит и кофе пьет…Быть может, я счастливая?..Что выпучил глаза?»
* * *
Попов на счете газовомЦарапал иероглифы,—Пометочки-заметочкиДля завтрашней статьи…С рассеянной улыбкоюОн положил в варениеОкурок свой обсосанныйИ с тихим удивлениемСказал своей попутчице:«Ну что ж, мой друг, вали…»
* * *
«Встаешь ты, Гений Павлович,В двенадцать с половиною,—Все убрано, все прибрано,Конечно, не тобой.А ты, как крот взволнованный,Свои холмы бумажныеВзрываешь на столе…Не просто бросишь рукопись,Сметешь газетой галстуки,Словарь косою птицеюВзлетает на камин,—Ворчишь, вздыхаешь, охаешь,Пока я, терпеливая,Не разыщу, как водится,Твою заметку срочнуюВ подкладках пиджака…Пьем кофе. Я ведь женщина —Порой полюбопытствую:„Что нового в редакции?“„Да, да, — бурчишь ты вежливо,—Конечно, ты права“.Уйдешь — кашне на вешалке,А зонтик мой — увы!Когда придешь, — не ведаю,Куда звонить, — не знаю я…А суп кипит, волнуется,—Порой сама вскипишь…И вот, тут начинается:Ты там в пространстве носишься,А я громоотвод.Приходит некто в шарфике,—В два с четвертью назначеноСвидание ему…Краснеешь, отдуваешься:„У мужа рвут зуб мудрости,Вернется только к полночи“,—Но гость-то не дурак…Статью по нумизматикеПрочтет мне с декламацией,Потом про тетку в ПерсииРассказывать начнет…А я с улыбкой светскоюГазеты прибалтийские,—За целый год не вскрытые! —Укладываю в стопочкиС проклятием в углу.А мичман с мемуарами?А дама с „юморесками“?А старичок с сонетами?Всем, милый друг, назначено…Во вторник рвут зуб мудрости,—А в среду что же рвать?В прослойку надрываетсяБессонный телефон:— Ах, передайте, милая…— Ах, запишите, золото…А то попарно сцепятсяИ лают вперебой…»
* * *
Передовицу целуюЕще наговорила быРешительная женщина,—Но на супруга кроткогоВзглянула проницательноИ заперла фонтан:Глазами голубиными,За триста миль уплывшими,Попов смотрел на зеркалоИ грыз свой карандаш…С таким и не поссоришься.Ну что ж… Уже давно она,Без всякой, впрочем, горечи,«Досадной опечаткою»Супруга назвала.
XIII
Для полноты коллекции,На имя трех приятелейПришло в конверте серенькомИз Рима письмецо…Чернила водянистые,Расплывчатые, сизые,Корявый почерк старческийСползал зигзагом вкось,—Зато по содержаниюНастой полыни беженскойСтоградусною горечьюДымился над письмом…
* * *
«Привет вам, люди добрые,Из города счастливого,Из Рима горделивого —Со всех семи холмов!Лишь в эту зиму темнуюБеда-нужда всесветнаяВолною отраженноюПришла-плеснулась-грохнулаВ парижское окно…Нам это не в диковинку:Мы в Риме, горсть осевшая,Ломоть от всех отрезанный,Хронические пасынкиСредь эмигрантской братии,—Давно привыкли к кризису,Как к старому бельму.Средь райской декорации,Средь величавых форумов,Среди фонтанов плещущих,Средь пиний мирно-дремлющих,Под солнцем золотым,—Как домовые тихие,Мы жмемся, незаметные,В углах-подвалах пасмурных,В продрогших чердаках.На плошадях сияющих —Теплее, чем у нас…Порою сам не ведаешь,Как год за годом держишься?Бюджет — фантасмагория,Работы — ни на грош.Ни в гиды, ни в извозчики,Ни в маляры, ни в плотники,—Лишь воробьев на форумеБесплатно разрешаетсяПод аркою считать…Считаешь и завидуешь:Счастливцы, воробьи!А ведь недавно, милые,Чуть-чуть в тарелку капало,—Для аргентинок пламенныхЯ, харьковский нотариус,Платки великолепныеБилибинскими павамиЦветисто расшивал…Швейцары при гостиницах,—Министры по обличию,—Процент взимали божеский,Впускали в вестибюль…Увы, все нынче схлынуло,—Туристов нет и звания…В библиотеке ГоголяСидишь часами долгимиИ смотришь в потолок…Газетою прикроешься,Уснешь, как новорожденный,Теплынь и тишина.Во сне ведь я не пасынок:С друзьями стародавними,Давно глаза закрывшими,Беседуешь во сне,По старому по ХарьковуС клиентами знакомымиПройдешься при луне…Не осудите, милые,Больного старика…»
* * *
Постскриптум: «Драгоценные!Не нужен ли кому-нибудьВ Париже из писателейКомплект — тисненный золотом, —Романов Боборыкина?Я дешево продам».
XIV
В углу метро трясучегоДве дамы примостилися,—Под гул, волною льющийся,Шла густо-эмигрантскаяБеседа на ходу…Козлов сел рядом, съежился,Газетою французскоюСебя задекорировал,Чтоб откровенность русскуюСвоим тамбовским профилемСлучайно не вспугнуть…
* * *
«Ну что, Катиш, устроилась?» —«Устроилась, голубушка…С полгода я промаялась,—Фам-де-менажек опытныхХоть требуют везде,Да я с интеллигентностьюДля этой специальностиНе очень-то годилася…Послужишь — и ау!»«Не понимаю, душечка,—Сказала хмуро первая.—Принцессы на горошинеНе в моде ведь теперь.Заставят обстоятельстваНе то что мыть тарелочки,Пойдешь с интеллигентностьюГиен в зверинце стричь…»«Да я ведь и не фыркала,—Смеясь подруга молвила,—А просто по обличиюБыла не ко двору…При мне не поругаются,Подашь пальто, — стесняются,А гости наши, русские,Меня все в ручку чмокалиЗаместо чаевых…Спасибо, надоумилаЗнакомая корсетница:Сказала слово мудрое:„Переверни лицо!“Была недаром, милая,Когда-то я артисткою.Вот я и приспособилаАктерский свой талант.Заделалась казачкою,Простой, рабочей бабою,—Пусть тыкают, пусть выкают,Мне трижды наплевать!Французы или русские,—У всех стираю, стряпаю,Сумела на два лагеряПростецкий тон держать…Беру проценты с булочной,Мясник, сверх положения,Вчера мне чашку синююПоднес, подлец, в презент…Хозяйка — шляпку с перышком,Хозяин — Мед Изюмович,Сует тайком духи…Устала только вдребезги,—И думаю для отдыхаМахнуть на ферму русскуюСтряпухою на юг…А ты, дружок, как вертишься?» —
* * *
«А я с голландкой старою,—Столетней маримондою,—По всем курортам чертовымНошусь, как метеор…Она, голландка, добрая,—У ней на попечении,На полном иждивенииЧетырнадцать породистыхРаскормленных котов.А я при них на должности:И днем и ночью, душечка,Бессонной экономкоюПри них я состою.Вся до костей кошатинойПропахла я насквозь…»
* * *
Подруга только плюнула,—Да так неосмотрительно,Что журналисту русскомуПопала на башмак…Но, впрочем, не заметила,—А он, привстав растерянно,Приподнял шляпу мятуюИ ляпнул: «Виноват!»
XV
Под Новый год в час утреннийВонзился в дверь стремительноВеселый почтальон.Порылся в сумке кожанойИ Львову полусонномуПоднес с парижской грациейПисьмо «рекомандэ»…
* * *
Перед окном сереющимЛьвов сел на кресло дряблое,Халат свой подобралИ с полным безразличием,—С иллюзиями детскимиДавно уже покончено! —Вскрыл мундштуком конверт.И вдруг оттуда — милые! —Крутясь, как птичка Божия,Слетел на коврик стоптанныйЖемчужно-белый чек…Львов поднял, охнул — батюшки!Берлинское издательство,Давно уж захиревшее,Как ландыш без дождя,—Должно быть, в знак раскаяньяВ счет долга застарелогоПрислало чек, подумайте,—На тысячу франчков…С душевным изумлением,Как пепел, с сердца хмурогоСтряхнувши скептицизм,Подумал Львов оттаявший:«О Дон-Кихот пленительный,Издатель дорогой!Пред новогодним праздникомАнахронизмом благостнымТургеневскую девушкуВ себе ты возродил…Не слыхано! Не видано!»Подай сюда историюХоть под гарниром святочным,Читатель, разумеется,Подумает: брехня…Но чек — не привидение,—И вера в человечествоПроснулась в Львове вновь,И над камином вспыхнулоВ бенгальском озаренииВолшебное видение:Коричневое, новое,Чудесное пальто…
* * *
Но в виде дополненияЛьвов из конверта выудилТакое письмецо:«Сердечноуважаемый!Проездом из ШвейцарииЧерез Париж в ГолландиюЖена, как с ней списался я,На днях вас посетит…Она в Париже, думаю,Два дня лишь проболтается,—Для родственников надобноПодарки ей купить,—У вас ведь цены снизились…Так вот, мой драгоценнейший,Прошу ей передать…»Какое продолжение —Всем ясно и без слов…Львов, чек свернувши в трубочку,Промолвил тихо: «Тэк-с».
* * *
Видали вы когда-нибудь,Любезные читатели,Как рыболов под ивоюСидит с постылой удочкойИ час, и два, и три?Вдруг поплавок коралловыйКачнется, вздрогнет, скроется,Удилище натянется,Струной дрожит бечевочка,Душа звенит, поет…Видали вы, друзья мои,Как он добычу к берегуРукой подтянет трепетнойИ сильным взмахом вытянетИз лона светло-синегоЗаместо карпа жирногоРазмокнувший… башмак!
XVI
Куда от скуки спрячешься?Одни идут с отчаяньяНа диспут с словопрением:«Взгляд русских младодевочекНа будущих отцов»,Другие в виде отдыхаПредпочитают цирк.
* * *
Антракт. Гурьбою публикаПлывет в конюшни теплые,—По сторонам вздымаютсяПородистые головыБезмолвных лошадей…Губами деликатнымиБерут с ладоней ласковыхИскристый сахарок,Косят глазами умными,Потряхивают челками,Стучат о доски ножкамиИ просят: «Дай еще…»А сбоку, рядом с клетками,Три журналиста русскиеУ стойлища слоновьегоПриткнулись в тесноте.Слон, меланхолик дымчатый,Качал кишкою-хоботомИ с полным равнодушием,Как в сумку акушерскую,В пасть булочки совал.Индус в тюрбане огненном,Скрестивши руки тонкие,Стоял у головы.
* * *
Индусскою осанкоюНевольно залюбуешься,—Попов вздохнул сочувственноИ вдумчиво изрек:«Вот, братцы, раса чистая!Хоть в глупый смокинг вырядиПодобный экземпляр,—Узнаешь и без паспортаПо тонким пальцам вогнутым,По перехвату талии,По бронзовому профилю,По горделивой выправкеИ по разрезу глаз…»Но Львов с улыбкой хитроюПо-русски вдруг спросил:«Как звать тебя, почтеннейший?»«Игнатий Шаповаленко,—Ответил экземпляр.—Я в первом отделенииКовбоя представлял,Чичас для живописности,Для привлеченья публикиВ индейцах состою,А в третьем отделении,В своем природном звании,В малиновой черкесочкеС медведем я борюсь…»
* * *
«Довольны вашей службою?» —Спросил его Козлов.Заскреб в затылке стриженом:«Пока служу, — не жалуюсь,Хватает на харчи…Да дело, вишь ты, шаткое,—Не в моде нынче цирк.На праздниках, как видите,Сползается народишко,А дальше… понимаете,По всем рядам-скамеечкамЗавелся ветерок…Ну что ж… Судьба походная,—Вертись, катись, выискивай.Давно в артель колбаснуюМеня седьмым в компаниюЗовет земляк в Тулон —Ведь колбаса из моды-тоЕще не вышла, чай?Вот только жалко до смертиМне расставаться с Гришкою,—Привык я к лопоухому,Как к собственной душе…»
* * *
Слон Гришка вскинул голову,Мотнул ушами-тряпками,Насос свой серый вытянулИ в брови ШаповаленкоСочувственно дохнул.
XVII
В разгаре бал земляческий…Внизу под джаз гундосящийТанцуют пары вялые,Стирая добросовестно —Уже лет десять с хвостиком —Подметки о паркет.Внизу народ слоняется,Как вобла беспризорная,От лотереи к столикам,От столиков — на лестницуИ молча циркулируетТо вниз, то снова вверх.А на эстраде, — слышите? —Рояль разлился жемчугом,И женский голос ласковыйЗашелестел над стульями,Как ветер зоревой.Плывет романс усадебный,Звенит во всех углах…Задумались-заслушалисьВсе старые-усталые,В простенке замер с чашкоюФранцуз-официант.
* * *
Козлов давно уж пристальноСледил за странной личностью —Веселым, жизнерадостным,Чудесно припомаженным,Сияющим улыбкою,Ботинками и смокингом,Румяным старичком…То он с улыбкой светскоюВверху буфет «поддерживал»,Хлебнет глоток шампанского,Прищурит глазки детские,Раскроет свой бумажничек,—Изысканным движениемКрасавице над стойкоюПротянет ассигнацию —И сдачи не возьмет…То в лотерее беженскойТолчется с увлечением,—Как гимназистик розовыйБилетик за билетикомВскрывает, торопясь.Под мышками — том Чехова,Будильник, капор вязаный,Кустарный ковш с павлинамиИ ватная боярышняВ кокошнике корабликом,С лимонною косой…То вниз к оркестру спустится,Шепнет два слова на ухоЛихому барабанщику,—И музыканты, дьяволы,Извилистые ухари,Вдруг грянут «Стеньку Разина»Под соусом танго.Чуть ручкой дирижируя,Пристукивая ножкою,Ликует-умиляетсяМилейший старичок.
* * *
Козлов в толпу протиснулсяИ Львова равнодушногоПохлопал по плечу.«Нашел! Нашел счастливого!..Уж этот не отвертится…Скажи-ка мне, голубушка,Кто этот старичок?»Львов повернул к приятелюСвой профиль твердокаменныйИ отчеканил медленно:«Бельгийский инженер.У нас до революцииЛет двадцать жил он в Питере,—Делами колоссальнымиВертел сей джентльмен…Увы, мой друг доверчивый!Как мы счастливца этого,Бельгийца русопетого,По эмигрантской линииЗапишем на приход?..»
XVIII
В лесу Булонском серенькомПод голою акациейРасселась няня русскаяС вязаньем на скамье…Голодные, продрогшиеПарижские воробушкиГурьбою подбиралисяИ слушали внимательно,Склонивши набок головы,Как нянька иностраннаяНа языке неведомомИх ласково журит:«Ах, дурачки вы Божии!Что в будний день найдете выЗдесь в городском лесу?Одни бумажки сальныеНа кустиках сырых…Наведались бы, глупые,В харчевню нашу русскую —У Мотт-Пикейной станции:Там повар, Тит Панкратьевич,На дворике под лестницейВчерашней кулебякоюВас, сирых, угостит…»
* * *
Шагая в одиночествеПо листьям за скамейкою,Попов подслушал нянькиныЗабавные слова.Подсел и поздоровался,—На липу серым дождикомМетнулись воробьи…«Что ж, нянюшка… Не понялиВас воробьи французские?» —«От скуки, сударь-батюшка,Не то что с воробьишками,—В квартирке нашей махонькойЯ с молью бессловесноюПорою говорю…Питомец мой АлешенькаУйдет в лицей ранешенько,Брожу одна по комнате,В окошке мгла бесснежная,—Парижский сизый суп…А барыня-красавицаЧетвертый месяц, миленький,С сестрой в рулетном княжествеТанцует трепака…Вот и живу с Алешенькой.Придет из школы сумрачный.„Что нового?“ — „Ах, нянюшка!“Потом вдвоем обедаем.Обложится журналамиС мордатыми боксерами,А я сижу-молчу.Расковыряет вилкоюСтряпню мою несчастнуюИ к телефону чертовуПриклеится на час:Трещит, как чиж на веточке,Смеется-улыбается,—„Пасе-перепасе…“Ведь вот для няньки старенькойУлыбок, сударь, нет.Потом придут приятели,—Хоть бы словечко русское!..Поишь их чаем с кренделемИ думаешь: ох, милые…Виски-то белобрысые,Орловские-московские,А под висками этимиСплошное фрикасэ…Пойдут в кино проветриться.Конечно, няню старуюНе позовет Алешенька,—Стыдится няньки… Господи!А кто тебя, губастого,В Берлине пеленал?И вот в харчевню русскуюПрипрешься к другу-повару,—Да тоже нынче, батюшка,И он глядит сычом…Когда же это кончится?Вы ж, сударь, образованный,—По облику видать…»
* * *
Попов ей, как Алешенька,Сказал, вздохнув:«Ах, нянюшка!..»И сплюнул на траву.
XIX
Львов в «Соловье-разбойнике»Жевал шашлык резиновый,А за спиной, — прислушался,—Журчал тихонько беженский,Весь перцем прошпигованный,Веселый монолог…
* * *
«Бель-серка надоумила:— Нет, милочка, во ФранцииВернее предприятия,—Открой-ка ты под КаннамиПерсон на двадцать скромненький,Дешевый пансион.Потрудишься, повертишься,Зато в Париж ты вывезешь,—Зима ведь будет адская! —Тысчонок пять иль шесть…—Моя бель-серка умница,—Проделать репетициюВсегда благоразумнееНа родственном горбе…Ну вот я и послушалась,Сняла заочно стойлище,—Холеру с кипарисами,Цыганский мавзолей.Знакомых всех обегала:Валите, черти, на летоКо мне в „Нуво-Торжок“…Сосновый лес, магнолии,Крокет, залив, черемуха,—Ведь это ж Кот Лазоревый,—Первейший в мире Кот!Всем тычу фотографию,—Конечно, на открыточкеВ заочном освещенииСобачья будка стараяИмеет вид шато…»
* * *
«Приехала и ахнула:Каморки кособокие,Как ящики яичные,Взамен комодов — полочки,Взамен кроватей, милая,Гнилые топчаны!На них блины ночлежные,—Соломка да брезент…А умывальник, на-ко-ся,Рушник повесив на ухо,Плещись-ка у сарайчикаУ старого ведра…Ну вот. Стеклись знакомые,—Ворчат, бубнят, ругаются…Одна старушка БожияСо злости так и скорчилась:„На то ли из СовдепииЯ кости мои старыеОт бесов унесла,Чтоб их еще во ФранцииТомить на сеннике?..“За двадцать франков, видите ль,Ты под нее подкладывайКушетку Рекамье…А аппетиты, Господи!Должно быть, от бессонницы,Иль от морского воздуха,—Глаза так и горят.Уж я двойные порцииСую без сожаления,Чтоб обстановку чахлуюЕдой перешибить…Свела через полмесяцаБаланс в расчетной книжечкеИ ахнула: горю!Кабы комар не выручил,—Пропала бы совсем…»
* * *
«А как комар вас выручил?» —«Да очень просто, золотко,—Слетелся туча-тучеюИ всех моих нахлебниковВ неделю выгнал прочь…Не балдахины ж с рюшамиДля них мне заводить…Да, — предприятье верное:В Париж вернулась гладкая,Как утка опаленная,—Ни пуха, ни пера…С бель-сер на рынке встретилась,Прочла ей декларацию,—Аж карп у ней под мышкоюХвостом затрепетал!»
XX
Есть правило отменное:Когда ты в карты выиграл —Не расплывайся, душенька,Блаженною улыбкоюИ рук не потирай…G английским равнодушиемПройди к столу с закусками,Заешь зубровку рыжикомИ чинно отойди.
* * *
А дальше… Ноги хитрыеДомой, конечно, тянутся,—Но не успел в переднююШмыгнуть игрок удачливый,Как Львов его за пуговкуПод вешалкой поймал…«С уловом, честь имею, вас».—«Две сотни франков выиграл»,—С небрежною усмешкоюЗнакомый процедил.Львов, не теряя времени,Сейчас же длань за пазуху,И вынул вдвое сложенныйБилетик с корешком.
* * *
«Савелий Бенедиктович,—Московского изданияСтариннейший студент!Не морщитесь, голубушка…Ужель двадцать четвертого„Татьянин“ вечер радостныйВы, друг мой, не украситеПрисутствием своим?Студента эмигрантского,Коллегу худосочного,Подвижника двужильногоВедь надо поддержать…Мы с вами в дни далекиеПорой в Москве питалисяОдной сухою воблою,—А нынче вобла — лакомство,Такие времена-с…Где милые оболтусы,Которых по-латыни мыНатаскивали ревностноЗа пять, за шесть рублей?Где переписка, батюшка?Где от родных подспорие —Кредитки материнские,Посылки с ветчиной?..Студента эмигрантскогоПо временам по нынешним,Ей-Богу, друг мой, надобноВ святые записать…Днем он за грош с полушкоюУ скорняка работает,—Раскрашивает кроликовПод голубых лисиц,По вечерам, по случаю,Оклеивает комнаты,Иль в „Дар-Валдае“ беженскомИграет на трубе…По праздникам, для отдыха,Проводит электричествоИ обновляет яростно,—В рассрочку безнадежную,—Паркетные полы…А ночью, словно каторжный,В борении с наукою,Сидит на койке узенькой,—В глазах темно — слипаются,Все формулы качаются,Все строки расплываются,И лишь душа бодра…Сам Ломоносов, батюшка,В подобных обстоятельствахПод стол швырнул бы лекции,А эти… Что рассказывать,—Вы ж сами эмигрант».
* * *
Савелий БенедиктовичВдруг Львова взял за пуговку:«Давайте два билетика…Сосед мой, Павел Карпович,Вчера ведь тоже выиграл,—Уж я ему, ракалии,Второй билет продам».
XXI
Попов стоит на кухоньке,Закинув руки за спину,А перед ним копаетсяВ невзрачном чемоданчикеНевзрачный старичок.«Вот рижского изделияЗанятнейшие книжечки:„Альков графини Галкиной“,„Таинственная курица“,„Монашеские шалости“,„Вампир и две молочницы“,„Кровавая пята“…А это, не угодно ли,Рассказы Достоевского,—Писатель завлекательный…Том несколько подмоченный,—Недорого возьму.Вот „Русский сонник“ новенький,Нью-Йоркского издательства,Одной вдовой кламарскоюЗаказан был по случаю,Да, вишь, она уехалаС мамашею в Тулон…Открыток не возьмете ли?Боярыни в кокошничкахС серебряными блестками,Полтавские красавицыСтокгольмского тиснения,Вот-с троечки московскиеСо снегом бертолетовым…Возьмите, сударь, серию,—Пять франков не расход».
* * *
«А как у вас торговлишка?» —Спросил Попов сочувственно,И томик Помяловского,Случайно затесавшийсяМеж рижскими вампирами,На полку отложил.«Коммерция — дырявая.За две недели, верите ль,Три книжки поваренные,Да два „Алькова Галкиной“,Да дюжину открыточекСбыл с рук я, господин…Клиенты все ругаются,Что к книжкам не подступишься,—Да я же, сударь, видите,За грош их продаю…Весьма средь эмиграцииУпало просвещение,—На старого, на малогоНи „Сонником“, ни ГоголемТеперь не угодишь.Кино да водка-матушка…Вот и хожу по лестницамНеведомо зачем.Придется, видно, батюшка,Переменить коммерцию:Творог да кильки рижские,Да колбасу копченуюВ разнос решил попробоватьКлиентам доставлять…От чтенья отшатнулися,А ведь едят, чай, все…»
* * *
Попов плечами вежливоПожал в недоумении…Вчера еще на кухонькеВ затылке скреб с прискорбиемКолбасный поставщик:«Дела колбасно-сырные,—Не приведи Ты, Господи!Придется, — что поделаешь? —Переменить коммерцию…У книжника знакомогоВ кредит взять сотню книжечекИ по домам попробоватьКлиентам разносить».
XXII
На стареньком диванчикеЛежала, лапы свесивши,Курчаво-вислоухая,Поджаро-колченогая,—Смесь водолаза с таксою,—Собачка Бардадым.И слушала внимательно,Блестя зрачками умными,Болтая, словно веничком,Взволнованным хвостом,Как гость — Козлов с хозяиномБеседовал о ней.
* * *
«А что ж… Сказать по совести,Пожалуй, этой бестии,Воспитаннику вашемуВ злосчастной эмиграцииЖивется лучше всех…Сыта, в тепле, под крышею,В углу уютный ящичекС подстилкой шерстяной,Хозяин добродушнейший,—Хоть влезь ему на голову —Слегка потреплет за ухоИ, вместо назидания,Достанет из-за пазухиКусочек сахарку…Мы с вами бьемся-мечемся,А Бардадым ОбломовымЗевает на диванчике,—Пускай хоть двадцать кризисов:У шкафа в миске глинянойСуп с вкусными обрезками,По щучьему велению,По вашему радению,Появится в свой час…»
* * *
«Ох нет, — ответил сумрачноХозяин бардадымовский.—Какое, к бесу, счастие…Теперь, когда по городуПришлось в тройной пропорцииВесь день с утра гонять,—В такую мерихлюндиюВпал пес от одиночества,Что воет, словно каторжный,У двери по часам…Консьержка — баба добрая,И глуховата, к счастию,Но вот жильцы ругаются,Грозятся, чертыхаются,—Ведь стены-то картонные,—Собачью эту музыкуВелят искоренить…Я граммофоны-радиоС душевным содроганиемВедь слушаю, не жалуюсь,—Но что ж, в чужом отечествеНе будешь рассуждать…На полчаса воротишьсяВ жилье свое пустынное,—Мой Бардадым, как бешеный,Танцует вкруг меня…Визжит, скулит и тявкает,Оближет руки, бороду,В глазах немая жалоба,—Почти что говорит:„Хозяин! Ангел! Золото!Зачем, как пес, ты носишьсяТеперь по целым дням?!Я к чашке не притронулся,Выл три часа с отчаянья,Уйдешь, — опять до вечераУ двери буду выть…“»Хозяин крякнул горестноИ посмотрел в окно:«Придется, — что поделаешь? —В Нормандское именьицеК консьержкиному дядюшкеНа этих днях свезти…»
* * *
Со старого диванчикаВнимательно-внимательноНа хмурого хозяинаКосился Бардадым.Ах, если бы ужасноеХозяйское решениеНесчастный мог понять…У двери в одиночествеСидел бы он, как каменный,Беззвучно б только всхлипывал,—Покорно б ждал хозяинаИ никогда б не выл!
XXIII
«По всем наукам ведрамиВливают знанья в юношей…Годами, черти, учатся,—Корпят в лабораториях,Торчат в аудиториях:Образованье высшее,—Не кот начхал в стакан!..Ан, на житейском поприщеВ дурацкой современностиВсе шиворот-навыворот:То доктора без практики,То без работы химики,Юристы, инженеры ли,—Все нынче не у дел…А брандахлыст какой-нибудь,Свистун необразованный,Вдруг на земном ристалищеОпередит, каналия,Всех кровных скакунов.Хотя бы мой племянничек…А ведь окончил в СербииВсего лишь классов пять…»
* * *
За колченогим столикомВ парижской ресторацииПриятно побеседовать,Макая в чай ватрушечку…Львов старичка уютного,Растекшегося мыслиюНасчет образованияСочувственно спросил:«А что же, ваш племянничекНашел случайно в опереБрильянт воды лазоревойВ сто двадцать пять карат?Иль спас раджу от гибелиВо время наводнения?Или нью-йоркской барыне,Скелету желтозубому,Понравился в БиаррицеСвоим телосложением?Во всех подобных случаяхБагаж в пять классов, батенька,Достаточен вполне…»
* * *
«Нет, сударь… Дело, видите ль,В особом обстоятельстве,—Племянник унаследовалПо алкогольной линииПо части мочемордияОсобенный талант:В роду у нас отменные,Лихие, виртуозныеВодились питухи…Ну вот и пригодилося,—В Марселе мой племянничекСтал первоклассным „барменом“,—Словцо по-русски дикое,Но платят хорошо…В полгода, не поверите,Стал местной знаменитостью.Уж капитаны шведские —Народец понимающий —И те, собаки, ахали,Пригубливая дикие,Племянниковой выделки,Экспромты спиртуозные —Коктейльные „ерши“…Хотя и алкогольная,—Профессия солидная:Стал одеваться гоголем,На книжку стал откладывать…На ручке — цепь браслетиком,На пальце — солитер».
* * *
Старик сложил салфеточкуИ вдруг, притопнув ножкою,Тремя словами краткимиСчастливца упразднил:«Был сокол, да скапутился».—«А что?» — «Да спился, батюшка!Такое уж занятие…Теперь в Гренобле чертовомБокалы моет грязныеВ паршивеньком бистро».
XXIV
За окнами вдоль улицыСнег меркнет тусклой грядкою,Фонарь бельмом бессмысленнымПронзает мглу вечернюю,Платаны к небу тянутсяОтрубленными лапами…Среди домов, как взмыленный,Бездомный ветер носится,—Эх ты, зима асфальтная,Бронхитная, гриппозная,Парижская зима!..А за окошком низеньким,—Взгляни сквозь стекла потные,—В «Царь-Пушке» ресторацииСидит за круглым столикомЗнакомая компания:Чернильные закройщики,Три журналиста старые —Козлов, Попов и Львов.
* * *
Грог — пойло превосходное:Пар над бокалом плавает,Грей нос и душу хмурую,Да медленно прихлебывайДушистое, горячее,Заморское питье,—Да в сердце перелистывай,Страницу за страницею,Расстрелянную летопись —Глухие наши дни…Львов первый стукнул трубкою,Молчанье оборвал:«Ну что, Козлов, дитя мое,С твоей анкетой дикоюКоторый день без отдыха,Как псы репейник ловим мыНа собственном хвосте…Уж где они — счастливые,Довольные и бодрые,—В нахмурившемся тучеюТридцать втором году?..Свинья широкозадая —И та сейчас в истерике,А эмигрантов лучше быТеперь не ворошить…Я ставлю точку черную,Я пью за нервы крепкие,—А счастье, слово русское,Спит много лет без просыпуУ Даля в словаре…»
* * *
Попов лимон обсасывал.Бывают положения,Когда ни философия,Ни юмор и ни лирикаНа дне бокала липкогоОтвета не найдут.Какой тут выход, к лешему?И только палец медленноМасонским знаком сдержаннымХозяину над стойкоюЗакажет новый грог…
* * *
Козлов курил сконфуженно…Но, вспомнив средство старое,Конфуз свой раздражениемВдруг круто осадил:«Любезные попутчики!Я счастья эмигрантскогоОтнюдь не поставщик…Порой и в копях брошенныхНаходят камень редкостныйЧудеснейшей воды.Но если копи залиты,—Ходить вокруг нелепица,О чем тут толковать…Ставь точку, — вещь нехитрая,—Я ставлю многоточие…Ведь даже кот ошпаренныйНадеждою живет.А впрочем — баста. В пятницу,По порученью Наденьки,Племянницы моей,Прошу вас к ней, приятели,На именинный пунш.Не выть же нам на паперти,Оскалив к тучам челюсти,В тридцать втором году…»
XXV
У эмигрантской комнатыУтроба растяжимая:Меж шкафом и диванчикомВ табачном сизом облакеГостей, как в улье пчел…Одни, приткнувшись к столику,Помахивают вилками,Под мышками соседскимиПротаскивая снедь.Другие сбились таборомПод лампою висячеюИ скопом спорят яростноВ двенадцать голосов…Прорехи мирозданияВсе штопают да штопают,—Сто сорок восемь методов,Сто сорок восемь способов,А толку ни на грош.В углу, как полагаетсяПо русскому обычаю,Скрежещет «Стеньку Разина»Вспотевший граммофон…Ох ты, напев разбойничий!Ты к быту эмигрантскомуПрилип без всякой логики,—Ни кильки съесть без «Разина»,Ни выпить без него…В чаду юлою носитсяКубышка ясноглазая,Хозяйка-именинница,Уютнейшая Наденька,—Одних халвой попотчует,Другим нальет винца…Но вдруг она прислушалась,Нырнула быстро в спаленку,—И вот, через минуточкуИз-за портьеры пестренькойС лукавою улыбкоюЗовет Козлова-дядюшкуИ двух его коллег.В плетеной люльке с рюшами,Прочь одеяло сбросивши,Лежал, гребя ручонками,Румяный отпрыск Наденькин,Беззубый колобок…В улыбке морща рожицу,На лампочку поглядывал,—На вспыхнувший в тюльпанчикеЛучистый пузырек…То вдруг с серьезной миною,Глазами удивленнымиОсматривал внимательноКарниз вдоль потолка,—Как будто с напряжениемЗа белой чистой линиейОн будущее смутноеПытался разгадать…То снова вскинув плечики,С блаженною улыбкоюПуская пузыри,Малыш под «Стеньку Разина»Коленки задирал…«Вот, дядя, — тихо молвила,Склонясь над люлькой, Наденька,—Немало дней вы мыкались,Искали все втроем:Кому средь эмиграцииЖивется хорошо…Взгляните в люльку, дядюшка,—Не Мишка ли мой тепленький,Курносое сокровище,Единственный, без примеси,Счастливый эмигрант?»
* * *
«А ведь права племянница»,—Сказал Козлов взволнованный.«Права», — шепнул, насупившись,Задумчивый Попов.«Права», — как эхо тихое,Удостоверил Львов.<1931–1932>