Том 3. Менестрель. Поэмы - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 2
Фея Eiole
Поэзы 1920-21 гг.
Том XIV
I. Зеленый монастырь
Фея Eiole
Кто движется в лунном сиянье чрез поле Извечным движеньем планет?Владычица Эстии, фея Eiole. По-русски eiole есть: нет.В запрете есть боль. Только в воле нет боли. Поэтому боль в ней всегда.Та боль упоительна. Фея Eiole Контраст утверждения: да.Она в осиянном своем ореоле, В своем отрицанье всего,Влечет непостижно. О фея Eiole, Взяв все, ты не дашь ничего…И в этом услада. И в боли пыл воли. И даже надежда — тщета.И всем своим обликом фея Eiole Твердит: «Лишь во мне красота».Sirel
Sirel, — сирень по-эстонски, —Только вчера расцвела.Слышишь ли, Тüu, топ конский?То приближается Страсть!Sirel, — чаруйные тоны!Тüu меня увлеклаВдруг на речные затоны, —Тüu не хочет ли пасть?…Sirel, — как звуки свирели…Только, чем наша сирень…Пели тебе менестрелиВсех осирененных стран!Sirel, — как розы фиоли…Неумолимая теньЧья это? — Фея Eiole!Тüu — узыв и обман…Подругам
Ani Martin
Как тебя она любит! как тобою любима!Вы — как два дьяволенка! вы — как два серафима!Вы — всегдашние дети моря, леса и поля!Вы — художницы чувства! вы свободны, как воля!Мне она полюбилась, став навеки моею.То возлюблено мною, что возлюблено ею.Раз тебя она любит, — мне близка поневолеТы, подруга любимой, дочь природы и воли.Раз меня она любит, — ты меня полюбила.Это есть, это будет, как всегда это было.Мы всегда были вместе, мы всегда были трое:В дни развала Помпеи, в дни падения Трои.Так не бойся при встрече целовать меня смело:Ты, ее полюбивши, стать мне близкой сумела!Tüu и Ani
О, моя милая Тüu,О, моя милая Ani,Тüu похожа на сливу,Ani — на белку в капкане…Тüu немного повышеAni — сиренка-шатенка;В лунные ночи на крышеГрезит, как зябкая пенка.Ani, льняная блондинка,Ландышами окороняВолосы, как паутинка,Можно подумать — тихоня…Девушки обе надменны,Девушки обе эксцессны.Обе, как май, вдохновенны!Обе, как август, прелестны!Ножки у вас, как у лани…Что ж, устремимся к обрыву…Правую ручку дай, Ani,Левую даст только Тüu…Поэза о сборке ландышей
Как бегали мы за ландышамиСеребряными втроем:Две ласковые милые девушки, —Две фрейлины с королем!У вас были платья алые,Алые платья все.По колени юбки короткие,Босые ноги в росе.У вас были косы длинные,Спускавшиеся с висковНа груди весенне-упругие,Похожие на голубков…У вас были лица смелые,Смеющиеся глаза,Узкие губы надменные,И в каждой внутри — гроза!У вас были фразы вздорные,Серебряные голоски,Движения вызывающие,И ландышевые венки!Все было вокруг зеленое,Все — золото, все бирюза!Были лишь платья алые,В которых цвела гроза.Я помню полоски узкиеМеня обжигавших уст…Как чисто звенели ландыши,Запрятанные под куст.Как нежно слова эстийскиеПризывели над леском!Как быстро сменялись личикиПеред моим лицом!..Ах, это у моря Финского,От дома за десять верст, —Веселые сборы ландышей,С восхода до самых звезд!Ах, это в пресветлой Эстии,Где любит меня земля,Где две босоногие фрейлины, —Две фрейлины короля!Расцвет сирени культивированной
Цвела сирень малиново-лиловоИ бело-розово сирень цвела…Нас к ней тропа зигзагами велаЧрез старый парк, нахмуренный елово.Налево море, впереди река,А там, за ней, на кручи гор, сирениУже струят фиоль своих куренийИ ткут из аромата облака.Цвела сирень, и я сказал Фелиссе:«Руке моей не только брать перо!..»И отвечала мне она остро:«Цветет сирень — и крупная, и бисер»…Ночь нервная капризна и светла.Лобзанья исступленнее укуса…В тебе так много тонкости и вкуса.Цвела сирень, — у нас цвели тела.Поэза верной рыболовке
Идем ловить форелей на пороги,В леса за Aluoja, к мызе Rant.Твои глаза усмешливы и строги.Ты в красном вся. Жемчужно-босы ноги.И меж двух кос — большой зеленый бант.А я в просторной черной гимнастерке,В узорной кепке, в русских сапогах.Не правда ль, Tüu, если взоры зорки,Сегодня здесь, а завтра мы в Нью-Йорке.И некая тревожность есть в ногах?Остановись у криволапой липыИ моментально удочку разлесь:Форелей здесь встречаются все типы,У обезводенных так сиплы всхлипы,А иногда здесь бродит и лосось…И серебро, и золото, и бронза!Широкие и узкие!.. Итак,Давай ловить восторженно-серьезно,По-разному: плечо к плечу и розно,Пока домой нас не погонит мрак.Придя домой, мы рыб свернем в колечки,И сварим их, и сделаем уху.А после ужина, на русской печке,Мы будем вспоминать о нашей речкеИ нежиться на кроличьем меху…По грибы — по ягоды
Мы шли от ягоды к ягодеИ от гриба к грибуНа дальнюю мельницу Lagedi,В приветливую избу.В лесу бежала извивнаяПорожистая река.Дрожала в руке узывнаяТалантливая рука.И чувства чуть поздноватыеВ груди чертили свой знак:И щеки продолговатыеТвои алели, как мак.И выпуклости бронзотелыеЧуть бились под блузкой твоей.И косы твои параллельныеСпадали вблизи ушей.И очи твои изумрудныеВонзали в мои свою сталь,Скрывая за ней запруднуюБезудержную печаль.Даря поцелуи короткие, —Как молния, их лезвие! —Бросала ты строки четкиеСвои — о себе, про свое…В них было так много лирики,Была она так резка…Смотрел, как тают пузырикиВ ключе на опушке леска.Смотрел, как играет с мушкою,Выпрыгивая на мель,Быв в то же время игрушкоюСама для меня — форель…Мы ели чернику черную,Фиолевый гоноболь,Срывали траву узорнуюИ сладкую знали боль…Погода стояла дивная,Чуть перились облака,А рядом, как ты, узывная,Стремглавно неслась река.Твои поцелуи
Твои поцелуи похожи на розу,Которая ветром прижата к другой.Твои поцелуи похожи на грезу,На грезу о жизни какой-то иной…Лобзанья твои исступленно лазурю(Для самоубийцы пленителен гроб…)Твои поцелуи похожи на бурю!На бездну! на хаос! на зной! на потоп!О, если б…
О, если б ты могла услышать,Что говорит моя душа, —Высокий дух твой стал бы выше,И ты б затихла, не дыша!О, если б ты могла увидеть,Какие в сердце спят края, —Ты позабыла б об обиде,Какую причиняю я!О, если б ты могла почуять,Как я безгрешен, несмотряНа все грехи, — меня целуя,Ты б улыбнулась, как заря!Триолет («Она сидит мечтанно над рекой…»)
Она сидит мечтанно над рекой,Смотря в ее синеющие глуби,Вдыхая упоительный левкой.Она сидит часами над рекой,Зачерпывая изредка рукойЕе воды и воду чуть пригубив.Она сидит, вся в грезах, над рекой,Любя ее ласкающие глуби.Терцина-колибри
В твоих губах есть тайный уголок,Исполненный неизъяснимой сласти,Где ток бежит от головы до ног.Изнемогая от избытка страсти,Лианой приникаешь ты к груди, —И если я в твоей покуда власти —В моей, в моей ты власти впереди!1919
«Каприз изумрудной загадки»
Под обрывом у Орро, где округлая бухта,Где когда-то на якорь моторная яхта Ожидала гостей,Под обрывом у замка есть купальная будкаНа столбах четырех. И выдается площадка, Как балкон, перед ней.К ней ведут две аллеи: молодая, вдоль пляжа,От реки прямо к морю, — и прямее, и ближе, — А вторая с горы.Эта многоуступна. Все скамейки из камня.В парке места тенистее нет и укромней В час полдневной жары.Я спускаюсь с откоса и, куря сигаретку,Крутизной подгоняем в полусгнившую будку Прихожу, и, как дымСигаретки, все грезы и в грядущее вераПод обрывом у замка, под обрывом у Орро, Под обрывом крутым.Прибережной аллеей эластично для слухаТы с надменной улыбкой приближаешься тихо И встаешь предо мной.Долго смотрим мы в море, все оветрены в будке,Что зову я «Капризом изумрудной загадки», Ты — «Восточной страной».А когда вдруг случайно наши встретятся очиИ зажгутся экстазом сумасшедшие речи, — Где надменность твоя?Ты лучисто рыдаешь и смеешься по-детски,Загораешься страстью и ласкаешься братски, Ничего не тая.А потом мы уходим, — каждый разной дорогой,Каждый с тайной тревогой, упоенные влагой, — Мы уходим к себе,И, опять сигаретку раскурив, я не верюНи бессмертью, ни славе, ни искусству, ни морю, Ни любви, — ни тебе!..Поэза новых штрихов
— Выпьем за наших любимых-ненавистных! —
сказал мне как-то Бальмонт
Цветет сирень, благоухая,Томя, и нежа, и пьяня.Какая радость! грусть какаяСегодня в сердце у меня!То я горю, то сладко гасну.Всем отвечаю невпопад.О, как невыносимо-страстноМеня терзает аромат!Я в исступленьи! я до болиВ ноздрях вдыхаю целый день,Меня лишающие волиЦветы под именем — Сирень!Как призрачно! как белолистно!Последней белой ночи мрак…Любимая! ты — ненавистна!Ты вражий друг! Ты дружий враг!Канцона («О, водопады Aluojа…»)
О, водопады Aluojа —Пятиуступная стремнина,Пленительные падуны!Паденье ваше — удалое!Вы, кем овлажнена ложбина,Вы, кто над скалами звучны, —Краса эстийской стороны, —Я вас пою, о водопадыРеки извилистой и бурной,В орешник, в густоте сумбурнойЗапрятанные! Край прохладыВ полдневный изумрудный зной,Отныне вы воспеты мной!Aluoja
Два цветка
От Aluojа до Pühajõgi Нет ни вершка:Одна с другой сомкнулись в беге С рекой река.Какой он быстрый! какой он шустрый Хрусталь — приток!А при слияньи, в затоне, грустный Речной цветок.Он в Pühajõgi иль в Aluoja Узнаешь, какКогда ни доброе и ни злое, А просто так!Ведь влага — влагой, река — рекою, Водой — вода.Так наше чувство — призыв к покою, — Цветет всегда.Оно твое ли? оно мое ли? Никто тогоИз нас не знает. Но нет в том боли, — Лишь торжество.Алая монахиня
Алая монахиня.Очи — изумруд.Дерзость в них и ласковость.Нрав капризен. Крут.Льдяная. Надменная.Едкая. Кому,Богу или Дьяволу, —Служит — не пойму.Нежно-милосердная.Жестока и зла.Сколько душ погублено!Сколько душ спасла!Помолись за грешника,С чистым согреши…О, душа безгранная,Дева без души!Любовь — жертва
И есть любовь, но жертвы нет.
Фелисса КрутСлова без песен есть, и песниБез слов, но вот что улови:Любви без жертвы нет, и еслиНет жертвы, значит — нет любви.Любовь и жертва, вы — синоним,И тождественны вы во всем:Когда любовь мы окороним,Мы Богу жертву принесем.Любовь светла и жертва тоже:Ведь жертвы вынужденной нет.И-а всем, что с принужденьем схоже,Лежит клеймо, позор, запрет.Любви без жертвы не бывает.Неизменимо, вновь и вновь,Упорно сердце повторяет:Любовь без жертвы — не любовь!Tartu (Dorpat)
Kevade
Проворная, просторная бежала по весне вода.Ты, черная, позорная зима-мертвунья, сгинь.Амурная, задорная, шалила дева Кеvаde.Лазорно-иллюзорная, сияла небосинь.Узорная, озерная трава на пряже невода.Минорная подгорная растительность болот.Фаворная, вся флерная смеюнья-струнья Kevade.Упорная бесспорная забота от работ.Сонет студёный
Мы с ней идем над морем вдоль откоса:Лазурен штиль в лучистом серебре,И вкус прессованного абрикосаТаит шиповник прелый на горе.Студеный день склоняется к заре.Четвертый солнца час прищурен косо.Щетиною засохшего покосаМы с ней идем над морем в октябре.Мучительно представить город нам, —Ведь он нанес удар тем самым снам,Которыми у моря мы томимы.Но не могли забыть его совсем:Еще вчера мы были в нем, — меж тем,Как с нашим морем часто разлучимы.Valaste 21.Х
Поэза влиянийCréme d'Epinne Vinete
Соловьи поют сиреньи мотивыИз бокалов зеленых весны,И гудящие локомотивыНа ажуре весны так грузны…Вся весна соловьится, пьянея,Как и я, как и ты, как и все.И у жертвенника ГименеяМир, брачуясь, приникнул к росе…На душе так светло соловьисто, —Вся она — аромат, звон и свист!И от этого вешнего свистаСоловьится сирень — аметист…Jarve
Вечеровая
Серебряно — зелено — голубою ЛуноюОсвещен ноябрьский снег.В тиши, в глуши заброшен я с тобою. Со мноюТы, чарунья нежных нег.Ночь так тиха, как тихи ночи моря Без бури.Лунно-лучезарен лед.Мир бьется в политической уморе, ПонуривСвой когда-то гордый лет.Нам дела нет до чуждого нам мира — КошмараЗла враждующих людей.Лишь лунные лучи поют, как лира. В них — чара,Символ в них любви моей.Tuü и Jukku
Тüu ночью внемлет стуку: Тук-тук-тук.— «Это ты, мой милый Jukku, Верный друг?Это ты, невоплотимый? Дон ли, ГангТы покинул для любимой? Иль ты — Ванг?Vang и Jukku! вас ведь двое… Общий лик…В нем единство роковое: Вечный миг». —Протянула Тüu руку И окноРаспахнула настежь: Jukku Нет давно.Да и был ли? Сыро. Бело. Стынет сон.Где-то тьма и мирабелла. Где-то он.Существует все же Jukku Где-то там.Vang к окну приносит муку По ночам.И рыдает без слезинок: «Я — не он».Помысл Tüu в глушь тропинок Устремлен.И целуя Vang'a в губы Чрез окно,Тüu шепчет: «Пьют инкубы Кровь давно»…— «Не инкубы, — отвечает Vang, — мечты»…Вместе с Tüu упадает На цветы.И берет ее, умело ПретворяВ явь виденье, чтоб не смела Встать заря.И не внемлет Tüu стуку… Посмотри:Воплотился в Vang'e Jukku …До зари.II. Что значит — время?
Мирре Лохвицкой(1905 — 27 августа — 1920)
Что значит время? Что значат годы?Любовь и верность сильнее их!Пятнадцать весен слагает одыИ славословит Ее мой стих.Пятнадцать весен — пятнадцать маев!Сирень раскрылась пятнадцать раз!И лед, пятнадцатый раз растаяв,Открыл для глаз голубой атлас…Пятнадцать весен — романов главы,Успехов пламя, цветы удач…А сколько счастья! а сколько славы!Блестяще вырешенных задач!Так что мне годы! ОбезвопросенИх тайный облик. Ее словаВсегда бессмертны. Пятнадцать весенВ могиле лежа, Она жива!На смерть Александра Блока
Мгновенья высокой красы!Совсем незнакомый, чужойВ одиннадцатом годуПрислал мне «Ночные часы».Я надпись его приведу:«Поэту с открытой душой».Десятый кончается годС тех пор. Мы не сблизились с ним.Встречаясь, друг к другу не шли:Не стужа ль безгранных высотСмущала поэта земли?…Но дух его свято хранимРаздвоенным духом моим.Теперь пережить мне даноКончину еще одногоСобрата — гиганта. О РусьСогбенная! горбь, еще горбьБолящую спину. КогоТеряешь ты ныне? Боюсь,Не слишком ли многое? НоУдел твой — победная скорбь.Пусть варваром Запад зоветЕму непосильный Восток!Пусть смотрит с презреньем в лорнетНа русскую душу: глубокСтраданья очищенный взлет,Какого у Запада нет.Вселенную, знайте, спасетНаш варварский русский Восток!Сонет Бальмонту(9-11 июля в Ревеле)
В гирляндах из ронделей и квинтин,Опьянены друг другом и собоюВ столице Eesti, брат мой Константин,На три восхода встретились с тобою.Капризничало сизо-голубоюСвоей волною море. СерпантинПоэз опутал нас. Твой «карантин»Мы развлекли веселою гульбою…Так ты воскрес. Так ты покинул склеп,Чтоб пить вино, курить табак, есть хлеб,Чтоб петь, творить и мыслить бесконтрольно.Ты снова весь пылаешь, весь паришьИ едешь, как на родину, в Париж,Забыв свой плен, опять зажить корольно.Toila. 11 сентября 1920 г.
Сонет Ольге Гзовской
Ее раздольный голос так стихиен,Крылат, правдив и солнечно-звенящ.Он убедителен, он настоящ,Насыщен Русью весь, — он ороссиен.При голосе таком глаза какие, —Нежней лазори и прохладней чащ,Которые проглазятся сквозь плащ, —Какие, как не только голубые?…Необходим закон — при том, что в двухСтрофах рассказано, иметь и духДенно-светильный, голубой, крылатый.А раз душа небесна, то и дарНе-может быть иным. В святой пожарИду калить побед своих булаты!Таllinn, 21 янв. 1921 г.
Рондо («Я тронут: Ваша лира мне близка…»)
Борису Правдину
Я тронут: Ваша лира мне близка,И строфы Ваши праведны. Корону,Дар неба, смяла выродка рука, — …Я тронут!Приял уклон к утонченному тонуСтроф аромат, приплыв издалека.В сочувствии — от зла зрю оборону.Так «у моря погоды» жду. Река,Поля и лес со мною вместе стонутНадеждою моею. А пока — Я тронут.Отзнак
Анатолию Кайгородову
Благоухала матиолаСемь лет назад в пресветлой Эстии,И значит — жил здесь Сологуб…И голос некий, как виола,Потусторонние известияВещал из женских алогуб…Увы. Вы этого не помните —Затем, что Вы тогда не жили,И это, право, очень жаль:Духовней были дни и скромней те,Мы больше дух, чем тело, нежили, —И чтилась некая скрижаль…Поэза принцу сирени
Там, где моря влага синяяОстрошхерною косойС прибережной полосойРазграничена, сфинкс-ФиннияВзор дарит своей красой.Вы, пробравшийся в ФинляндиюИ попавший в Гельсингфорс,Вы, отвергший «красный форс»,Получаете гарантию,Что из Вашей крови морсСатане не будет выделан,С чем и поздравляю ВасИ целую много раз.Бедный принц! как много видел он!Сколько слышал страшных фраз!Исцелитесь от унынияНа лужайках финских скал.Помню ныне я бокалЗа твое величье, Финния!За полярный твой закал!Поэза принцу лилии
Пользуясь любезным разрешеньемВашим — посещать Ваш дом без Вас,Мы пришли со скромным подношеньемБолее для слуха, чем для глаз…Я — поэт, и мне доступны страсти,Алый притягательный графин:Разделил его я на две части, —Я повинен в этом не один…Ведь моя возлюбленная тожеПоэтесса, знающая страсть…Ах, и ей, как мне, вино пригоже!Ах, и ей его желанна сласть!За здоровье Принца — ЛильевзораПили бесподобный «Барбарис».В результате: нет у Вас ликера,Но — одна из ярких импровиз!Ж. Оффенбах(сонет)
Трагические сказки! Их лишь три.Во всех мечта и колдовство фантазий,Во всех любовь, во всех душа в экстазе,И всюду смерть, куда ни посмотри.О, сказочные звуки, где внутриТщета любви и нежность в каждой фразе…Какая скорбь почти в святом рассказе!О, Время! Ты глаз Памяти не три:Пусть сон мотивов сказочно-тревожных,Мне сердца чуть не рвущих, невозможныхВ уловленной возможности своей,Пусть этот сон всю жизнь мою мне снится,Дабы иным ему не замениться, —Сон музыки, которой нет больней!III. Подарки по средствам
Подарок по средствам
Она противостатна мне. ОнаСовсем не то, чего ищу я в деве.Но лишь при ней душе поют деревьяИ только с ней мне жизнь моя нужна.Ей не понять стилистики изыскнойЛианно-обольстительных секстин,Ни Врубеля внеразумных картин, —Ей не понять — убоженке мне близкой…Ее мирок — не космос чувств моих,А просто — буржуазная улыбка.Она — моя любимая ошибка,Сознательно мной вложенная в стих…Она мила своею простотою,Душевною опрятностью мила.Пусть я велик, пускай она мала,Но я, — признаться ль вам? — ее не стою!..«Медуза»
Глаза зеленые с коричневыми искрами.Смуглянка с бронзовым загаром на щеках.Идет высокая, смеющаяся искренно,С вишневым пламенем улыбок на губах.Такая стройная. Она такая стройная!Она призывная и емкая. ОнаТак создана уже, уж так она устроена,Что льнуть к огнистому всегда принуждена…Вся пророкфорена, и вместе с тем не тронута…О, в этом самчестве ты девность улови!И как медуза, что присосана к дредноуту,Пригвождена она трагически к любви…Поэза через залив
Кн. В.Н. М-ой
С той стороны Финляндского залива,Из города-страны озер и скал,Вы пишете, — и в грезах зреет слива,Находишь вдруг, чего и не искал…Капризно расстоянье укоротив,Десятки верст считая за вершок,С той стороны, из города напротив,Вы пишете, что я для Вас — божок!..Я, Вашему покорствуя желанью,Слегка коснусь податливой струны,Послав в ответ «с той стороны посланью»Свою поэзу с этой стороны…Сонет Т
Ваш дом среди заводских пустырей,От города приморского в трехверстьи,Ваш дом, куда охотно ездят гости,Дом широко распахнутых дверей.Куда попасть, чем выбраться, скорей,И где поэт в своем заздравном тосте(Хотя вокруг и злобствовал Борей…)Приветствовал хозяев, чуждых злости,Ваш дом, где неизменен тонкий вкусВ литературе, мебели, гравюрах,Где фея настроенья — в абажурах,И где не редкость — встречи знатных муз,Где культ наипрекраснейшей богини,Ваш дом — оазис в городской пустыне.Ревель
21 янв. 1921 г.
Фелиссе Крут(надпись на «Менестреле»)
Моя Фелиссочка! Моя красавица!Тебе, Любимая, мой «Менестрель».Всему изыскному должна ты нравиться,Моя Фелиссочка — моя свирель!Пускай для грубого ты только «выскочка», —Что мне до зтого: ты мне люба!Моя Таланточка! Моя Фелиссочка!Моя Исканная! Моя Судьба!Тебе лишь сладко мне сказать: «Невесточка», —Здесь браконенависть — браколюбовь…О, символ Эстии, ребенок-Эсточка,С тобою молодость познал я вновь!Развенчание
Да разве это жизнь — в квартете взоров гневных,В улыбках, дергаемых болью и тоской,И в столкновениях, и в стычках ежедневныхИз-за искусства, угнетенного тобой?Да разве это жизнь — в болоте дрязг житейских,В заботах мелочных о платье и куске,В интригах, в сплетнях, в сальностях лакейскихС физиологией гнусней, чем в кабаке?Да разве это жизнь, достойная поэта,Избранника сердец, любимца Божества,Да разве это жизнь — существованье это?И если это жизнь, то чем она жива?Она жива тобой, цветком махровым прозы,Бескрылой женщиной, от ревности слепой,Тупою к красоте и к окрыленьям грезы.Тобой рожденная, она жива тобой!Она жива тобой, мертвящею поврагойПрироды, лирики, любви и Божества,Тобой, ничтожною, залившей черной влагойМои горячие и мысли, и слова.Разбитою мечтой, причиной катастрофыПоэта творчества вовеки ты пребудь.Ты — бездна мрачная! ты — крест моей Голгофы!Ты — смерть моя! ты — месть! в тебе сплошная жуть.Я так тебя любил, как никого на свете!Я так тебя будил, но не проснулась ты!Да не пребудешь ты пред Господом в ответеЗа поругание невинной красоты!27 окт. 1919 г.
Toila
IV. Земле — земное
За несколько часов
Дорогая ты моя мамочка,Поправься ради меня,Ради твоего сына блудного —Поэта светозарней дня.Мамочка моя ненаглядная,Побудь еще немного жива:Ведь мною еще недосказаныВсе нежные тебе слова.О, единственно-единственная,Незаменимая здесь никем!Перед жизнью твоей драгоценноюТак ничтожно величье поэм.Пусть ты чуждая всем, ненужная,Пусть ты лишняя на земле, —Для меня ты — моя мамочка,Избави бог видеть тебя на столе…Боже! Господи! Великий и Милостливый!Дай пожить ей и смерть отсрочь!Не отнимай у меня моей матери, —Не превращай моего дня в ночь…13 ноября 1921 г.
10 ч. веч.
Toila
Поэза к смерти
Именем Божьим тебе запрещаю войтиВ дом, где Господь повелел жизни жить и цвести,Именем Божьим тебе запрещаю я, смерть!Мало ли места тебе на обширной земле —В стали кинжальной и пушечном емком жерле?Именем Божьим тебе запрещаю я, смерть!Эй, проходи, проститутка! не стой у дверей!Льдяным дыханьем своим дом поэта не грей!Именем Божьим тебе запрещаю я, смерть!С утесов Эстии
Риторнель
1
Который день?… Не день, а третий год, —А через месяц — даже и четвертый, —Я в Эстии живу, как в норке крот.Головокружный берег моря крут,И море влажной сталью распростертойЛаскается к стране, где — мир и труд.Я шлю привет с эстийских береговТому, в ком обо мне воспоминанье,Как о ловце поэзожемчугов.Лишь стоило мне вспомнить жемчуга,В душе возникло звуков колыханье:Prelude Бизе, — иные берега…2
В мечтах плыву на красочный восток:Там, где Надир целует знойно Лейлу,Растет священный сказочный цветок.Он — мира мир, желанная мечта.И не она ль мою чарует ТойлуИ оживляет здешние места?Но север мне и ближе, и родней:Здесь по ночам мне напевает Сканда.Люблю ее и счастлив только с ней!Пусть бьется мир, как некий Громобой, —Тиха моя тенистая веранда.О, Балтика! о, Сканда! я с тобой!3
По вечерам вернувшись в свой шатрок, —Я целый день обычно рыбу ужу, —Я говорю себе: исходит срок,Когда скажу я Эстии: «Прости, —Весенний луч высушивает лужу:Пора домой. Сестра моя, расти!Спасибо, благородная страна,Любимая и любящая братски, —В гостеприимстве ты была нежна…»До полночи я пью Créme de prunellesИ, позабыв бич современья адский,Плести, как сеть, кончаю риторнель.Письмо из эстонии
Когда в оранжевом часуНа водопой идут коровыИ перелай собак в лесуСмолкает под пастушьи зовы;Когда над речкою в листвеЛучится солнце апельсинноИ тень колышется недлинноВ речной зеленой синеве;Когда в воде отраженыНогами вверх проходят козыИ изумрудные стрекозыВ ажурный сон погружены;Когда тигровых окунейЗа стаей стая входит в заводь,Чтобы кругами в ней поплаватьВблизи пасущихся коней;Когда проходят голавлиГолубо-серебристо-ало, —Я говорю: «Пора насталаИдти к реке». Уже вдалиТуман, лицо земли вуаля,Меняет абрис, что ни миг,И солнце, свет свой окораля,Ложится до утра в тростник.Светлы зеркальные изгибыРеки дремотной и сырой,И только всплески крупной рыбы,Да крики уток за горой.Ты, край святого примитива,Благословенная страна.Пусть варварские временаТебя минуют. ЛейтмотиваТвоей души не заглушитБэдлам всемирных какофоний.Ты светлое пятно на фонеХаосных ужасов. Твой вид —Вид девочки в публичном доме.Мир — этот дом. Все грязны, кромеТебя и нескольких сестер, —Республик малых, трудолюбных,Невинных, кротких. Звуков трубныхТебе не нужно. Твой шатерВ тени. И путь держав великихС политикою вепрей дикихТебе отвратен, дик и чужд:Ведь ты исполнен скромных нужд…Но вечерело. С ловли рыбыЯ возвращаюсь. ОкунькиНа прутике. Теперь икры быПод рюмку водки! ОгонькиСквозь зелень теплятся уютно,И в ясной жизни что-то смутно…Хвала полям
Поля мои, волнистые поля:Кирпичные мониста щавеляИ вереск, и ромашка, и лопух.Как много слышит глаз и видит слух!Я прохожу по берегу реки.Сапфирами лучатся васильки,В оправе золотой хлебов склонясь,Я слышу, как в реке плеснулся язь,И музыкой звучит мне этот плеск.А моря синий штиль? а солнца блеск?А небные барашки-облака?Жизнь простотой своею глубока.Пока я ощущать могу ее,Да славится дыхание Твое!А там землею станет пусть земля…Поля! Животворящие поля!Сонет («Вселенная — театр. Россия — это сцена…»)
Вселенная — театр. Россия — это сцена.Европа — ярусы. Прибалтика — партер.Америка — «раек». Трагедия — «Гангрена».Актеры — мертвецы, Антихрист — их премьер.Но сцена им мала: обширная арена —Стремленье их. Они хотят безгранных сфер,Чтоб на губах быков окровенела пена,Чтоб в муках исходил извечный Агасфер!О, зритель, трепещи! От бешеных животных,Ужасных в ярости, от мертвецов бесплотныхИ смертью веющих — преградой лишь барьер.Вот-вот не выдержит их дикого напора, —И в чем тогда твоя последняя опора?— Строй перед цирком храм объединенных вер!Поэза отчаянья
Я ничего не знаю, я ни во что не верю,Больше не вижу в жизни светлых ее сторон.Я подхожу сторожко к ближнему, точно к зверю.Мне ничего не нужно. Скучно. Я утомлен.Кто-то кого-то режет, кто-то кого-то душит.Всюду одна нажива, жульничество и ложь.Ах, не смотрели б очи! ах, не слыхали б уши!Лермонтов! ты ль не прав был: «Чем этот мир хорош?»Мысль, даже мысль продажна. Даже любовь корыстна.Нет воплотимой грезы. Все мишура, все прах.В жизни не вижу счастья, в жизни не вижу смысла.Я ощущаю ужас. Я постигаю страх.Апрель 1920 г.
Toila
Блестящая поэзаCarl Sarap'ile
Я жить хочу совсем не так, как все,Живущие, как белка в колесе,Ведущие свой рабий хоровод,Боящиеся в бурях хора вод.Я жить хочу крылато, как орел,Я жить хочу надменно, как креол,Разя, грозя помехам и скользяМеж двух соединившихся нельзя.Я жить хочу, как умный человек,Опередивший на столетье век,Но кое в чем вернувшийся назад,По крайней мере, лет на пятьдесят.Я жить хочу, как подобает житьТому, кто в мире может ворожитьСплетеньем новым вечно старых нот, —Я жить хочу, как жизнь сама живет!Поэза «Villa Mon Repos»
Мясо наелось мяса, мясо наелось спаржи,Мясо наелось рыбы и налилось вином.И расплатившись с мясом, в полумясном экипажеВдруг покатило к мясу в шляпе с большим пером.Мясо ласкало мясо и отдавалось мясу,И сотворяло мясо по прописям земным.Мясо болело, гнило и превращалось в массуСмрадного разложенья, свойственного мясным.Ревель
Только о детях
Альтруизм:
О, дети, дети всеблагие! — Вздох по весне…Игорь-СеверянинЭгоизм:
Но раз во мне живут другие, Нет места мне!Фелисса КрутРевель
сент. 1921 г.
V. Письма из Парижа
Первое письмо
Живет по-прежнему Париж,Грассирующий и нарядный,Где если и не «угоришь»,То, против воли, воспаришьДушою, даже безотрадной.Буквально все как до войны,И charme все тот же в эксцессере;На карточках запретных серий,Как прежде, женщины стройны, —Стройней «натур», по крайней мере…И в «Призраках» его разнесТургенев все-таки напрасно:Здесь некрасивое прекрасно,И ценны бриллианты слез,И на Монмартре Аполлон —Абориген и завсегдатай.Жив «Современный Вавилон»,Чуть не разрушенный когда-то…Там к Наслажденью семафорПоказывает свет зеленый,И лириков король, Поль Фор,Мечтает о волне соленой,Усевшись в цепком кабаке,Тонущем в крепком табаке,Где аргентинское тангоТанцует родина Пого.Столица мира! Город-царь!Душа, исполненная транса!Ты положила на алтарьГражданство Анатоля Франса.Вчера в Jardin des TuileriesЯ пробродил до повечерья:С ума сводящая esprits,И paradis, и просто перья…Кабриолеты, тильбюри,«Бери авто и тюль бери,И то, что в тюле»… Я париДержу: так все живут в Paris.Однако бросим каламбур,Хотя он здесь вполне уместен.О, как пьянительно-прелестенЯзык маркизы Помпадур!Люблю бродить по Lauriston(Поблизости от Трокадэро),Вдоль Сены, лентящейся серо,К Согласья площади. ТритонИ нимфы там взнесли дельфинов,Что мечут за струей струю.Египет знойный свой покинув,Спит обелиск в чужом краю.Чаруен Тюльерийский сад,Где солнце плещется по лицам,Где все Людовиком-ФилиппомДо сей поры полно. ГрустятТам нифы темные, и фавныПолустрашны, палузабавны.Деревья в кадках, как шарыЗеленокудрые. БоскетыГеометричны. И ракетыФраз, смеха и «в любовь игры»!О, флирт, забава парижанок,Ты жив, куда ни посмотри!В соединении с causerie —Ты лишь мечта для иностранок…Стою часами у витрин.Чего здесь нет! — и ананасы,И персики, и литры вин,Сыры, духи, табак. Для кассыБольшой соблазн и явный вред,Но неизвестен здесь запрет.Притом, заметьте, скромность цен:Дороже лишь в четыре раза,Чем до войны. И эта фразаМне мелодична, как «Кармен».Здесь, кстати, все, что ни спросиИз музыки, к твоим услугам,И снова музыкальным плугомВспахал мне сердце Дебюсси…А «Клеопатра», Жюль Масснэ?«Манон», «Таис», «Иродиада»?По этим партитурам радаДуша проделать petite tournee(Тут мне припомнился Кюи,Масснэ «расслабленным Чайковским»Назвавший. С мнением «таковским»Понятья борются мои).На всем незримое клеймо:«Здесь жизнь — как пламя, а не жижа».— Я лишь пересказал письмо,Полученное из Парижа.Второе письмо
На ваш вопрос: «Какие здесьЗаметны новые теченья?»,Отвечу: как и прежде, смесьУма с налетом поглупенья.Apollinaire, Salmon, Sendras —Вот три светила футуризма!Второе имя — слов игра! —Нас вводит в стадию «рыбизма»,Иначе — просто немоты:Для уха нашего беззвучноИх «нео-творчество»; докучноОно, как символ тошноты.А «дадаизм», последний крикЛитературной ложной моды.Дегенератные уродыИзображают крайний сдвигВ театрике «Ambassa deurs»Актер, игравший дадаиста,Кричал: «Да-да!» — по-русски чисто —Дадаистический пример!..От пышного «Folies-bergeres»До «Noctambules», мирка студентов,Их пародируют. ОдниОни — объект экспериментовНеисчерпаемый. Они —Великовозрастные дурни.В салоне, в парковой тениИ в подозрительной «амурне»Они завязли на зубах…Ошеломляющая «слава»Дегенератов (тлен и прах!)Плывет, как восковая пава…Исканье — вечный идеалХудожника. Но эти «томы» —Весьма плачевные симптомы.Теперь, когда весь мир усталОт шестилетней гнусной бойни,От глупых деяний и слов,Пора искусству стать достойнейИ побросать «хвосты ослов!»Уже в прославленном кафеСреди Латинского кварталаМоя знакомая встречалаТонущего в своей строфе,(А может статься — и в софе,Как в алькермессе!..) солнцепевца,Решившего покушать хлебцаФранцузского. Итак, БальмонтВошел под кровлю «La Rotonde»,Где не бывал шесть лет. За этиЛета немало перемен,Но он все так же вдохновенИ непосредственен, как дети.Литературно обруселПариж достаточно. На кейфеЖивет в Contrexevill'e Тэффи,И Бунин прочно здесь осел.Сменил на вкус бордоских вин«Денатуратный дух Расеи»,Вотще свой огород посеяв,Туземец Гатчины — Куприн,Маяк «Последних новостей»!..И, как ее ни ороси я,Суха грядущая РоссияДля офранцуженных гостей…В Париже — полу-Петербург,Полу-Москва. И наша «грыжа»,Болезнь России, для Парижа, —Заметил друг словесных пург,Который брови вдруг насупил, —Как для купчих московских — жупел.Весь мир похлебкою такойНаш русский человек «осупил»,Что льется изо ртов рекойОна обратно… Для французаЭстета до мозга костей,Приезд непрошеных гостей,Избегших «грыжи», — вроде грузаНа модном галстуке. Но он,Француз, любезен и лощен:Ведь узы прежнего союзаОбязывают до сих пор…А потому — умолкни спор!1920
VI. Трагедия на легком фоне
Трагедия на легком фонеРоман в канцонах
Над нами гнет незыблемой судьбы…
Мирра Лохвицкая1
Ирэн жила в пейзажах Крыма,На уличке Бахчисарая —Вы помните Бахчисарай? —Где целый день мелькают мимоКрасоты сказочного края,Где каждый красочен сарай.О, что за благодатный крайС цветами — блюдцами магнолий,Со звездочными кизилямиИ с гиацинтными полями,Средь абрикосовых фриволей, —Изрозопудренных Маркиз, —Душистых, как сама Балькис!2
А эти белые мечетиИ стрельчатые минареты,Воспетый Пушкиным фонтан?Забыть ли мне виденья эти?Теперь в лета — анахоретыЯ ими плавно обуян.И ты, Гирей, ты, неуч-хан,Мне представляешься отнынеКультурным, тонким человеком,Так я разочарован веком,Разбившим вечные святыни,Проклявшим грезу и сирень,Картуз надевшим набекрень…3
Живя в Крыму и Крыму рада,Ирэн забыла все былое, —Своих знакомых и родных.В стране прекрасной виноградаПозабывается все злое…Она в мечтах своих цветныхЖдала восторгов лишь земных,Но поэтических. ЭксцессноНастроенная, миловидна,Со средствами. Такой обидноНе жить «вовсю». «В морали тесно» —Излюбленный в наш век рефрен —Был лозунгом моей Ирэн.4
Вакх Александрович был статныйИ далеко еще не старыйБлистательный кавалергард.И каждый август аккуратноЕго влекли к себе татары,И в августе был некий март:Тревога, зовы и азарт.Свою жену отправив в Ниццу(Она не выносила Крыма),Он ехал в Ялту в блеске грима.Предпочитая «заграницу»Красотам Таврии, женаБыла ему полуверна.5
Произошло знакомство просто:Ирэн на палевой кобылеНеслась стремительно в Мисхор,Как вдруг у маленького моста,Где поворот, — автомобили,И прямо на нее мотор.Лошадка на дыбы. Звяк шпор.Гудок. Испуг. УспокоеньяСлова. И бархат баритона…Глаза сафирового тона…И бесконечны извиненья…И томен ласковый грасир:Война на миг, и тотчас — мир.6
Он ей понравился. Она жеЕму казалась очень спецной.Затем отправились они —Барон в моторном экипаже,Она — верхом, и пело сердце.И в Ялте теплились огни.Мисхор проехали. ОдниИх окружали кипарисы,Не удивляясь быстрой связи,На юге частой. Ночь, в экстазе,Вдыхала трепетно ирисы.Бродили тени от маслин,И плакал стрекот мандолин.7
Любовь по существу банальна.Оригинальное в оттенках.Сюрпризы любят ткать сюжет.Всегда судьба любви печальна.О парижанках иль о венкахРассказывает вам поэт.Давно любви бессмертной нет.Лишь ряд коротеньких «любовей» —Иллюзия невоплотимойЛюбви к Исканной и Любимой.Пусть мы пребудем в вечном зовеНедосягаемой жены, —Мы в промежутках жить должны.8
Одну мы любим за характер,Другую за ее таланты,А третью — только за глаза.Порой мечтаем мы о яхте,Порою нас влекут куранты,Порою — цирк, порой — «Заза».И если неба бирюзаПорой затучена, то чувстваПодвластны измененьям чаще.Итак, рассказ мой настоящий —В канонах строгого искусства —Вам повествует о любви,Которой нет, как ни зови!9
Не правда ль, элегантна Ялта,Столица бархата и шелка,Изыскно-женского цветник?Он на коленях (генерал-то!)Молил Ирэн не мучить колко,А показать ему дневник, —Загадочнейшую из книг, —Где свойственным ей резким слогомОна размашисто писала,Где девственность, цинизм и «сало»В чередованьи были строгом,Где предрассудкам злой укор,Где все всему наперекор.10
Тон их знакомства был фриволен,Непринужден и слишком легок,А в дневнике — ее душа.Но от отказа чуть не боленБарон настаивал, так робок,Так нежно-мил, что, не спеша,Она, игриво распушаЕго за дерзость приставанья,Раз в Ореанде в синий вечер,Дней через двадцать после встречи,Решила дать дневник, вниманье —Не любопытство! — усмотревВ мольбах. Читал он, побледнев:11
— Люблю любовь, в нее не веря,Ищу его, его не зная.И нет его, и он — во всех.Уйдет любовник — не потеря:Уже идет любовь иная.За смехом грусть. За скорбью — смех.Грешна лишь фальшь. Безгрешен грех.Условность — это для ослицыХомут. А воль всегда напевна.«Княгиня Марья Алексевна» —Весьма бескрыла в роли птицы,Скорей напоминая тлю.Я мнений света не терплю.12
Пусть я со всяким похотлива,Но в этом я не виновата:Страсть? Лишь единственному страстьПример в природе: даже сливаДушисто-сизо-синеватаЦветет, чтобы, созрев, упасть, —Ах, все равно в какую пасть,Раз рта с красивым очертаньемНе будет к мигу созреванья…Так: есть предел для нагреваньяИ чувств людских. Обречь скитаньямБесцельным за своей мечтойСебя — считаю я тщетой.13
«Одна непереносна дума:Он, цельный, для меня раздроблен:Мужчина плюс, мужчина плюс —До бесконечности… Вся сумма —Единственный, что уподобленНесбыточному. Этот грузНесу я юности. МедузКо дну дредноута присоска —Вот в чем мое предназначенье,Вот символ моего мученья», —Ирэн размашисто и броскоВ своем писала дневнике,И Вакх, читая, стыл в тоске.14
Раздался гулкий взрыв контраста:Ее изящная веселость,Ее общительность — и вдруг… —Да, то встречается не часто! —Вдруг эта мрачная тяжелостьИ этот неизбывный круг —Так непредвиденно, мой друг! —Душа заключена в котором,Но и не в этом главный ужас,А в том, что с детства Вакх к тому жеС тоской пришел. Кричащим взоромВеранду генерал обвелИ голову склонил на стол…15
Ирэн со странною улыбкойСмотрела на его кончинуИ что-то силилась понять.Вдруг Ореанда стала зыбкой:Постигла женщина причину,Попробовала с места встать,Присела, поднялась опять,Но пол стал скользок, — и поплылиИ сад, и горы, и веранда;И озарилась ОреандаПредсмертным криком, на полмилиСверкающим из темноты:— Единственный! ведь это ты!1920. ХI
Toila
VII. Зачатие Христа
«Долой политику!»
Долой политику — сатанье наважденье!Пребудем братьями! Какое наслажденьеПрожить в содружестве положенные дни!Долой политику, мешающую слитьсяВ любви и в равенстве! Да прояснятся лица!Нет «друга» и «врага»: есть люди лишь одни!Враждующих мирить — мое предназначенье!Да оглашает мир божественное пенье!Пусть голос гения грохочет над землей!Уйдем в прекрасное, в высокое, в глубиныНауки и искусств и будем голубиныДушой бессмертною, надземною душой!Своих родителей любите крепче, дети:Ведь им благодаря живете вы на свете.Вы — в детях молодость приветьте, старики.Целуйте, женщины, нежней любовниц мужа:Винить ли любящих? ведь ненавидеть хуже!..Муж! от возлюбленных жены не прячь руки!Долой политику — вражды и зла эмблему!Из жизни сотворим певучую поэму!Пусть человечным станет слово «человек».Простим обидчика, все в мире оправдаем,И жизнь воистину покажется нам раемПод славословие убогих и калек.Дай средства нищему, богач, — не грош, а средства,Чтоб нищий тоже жил; верни ребенку детство,Из-за политики утраченное им.Благословен твой дар! презренно подаянье!Пускай исполнится законное желаньеЖивущего: быть сытым и живым.Долой политику, созревшую из медиПротивожизненных орудий ряд! К победеНад ней зову я мир! Да сгинет произвол!Да здравствует Любовь, Свобода и Природа!Да здравствует Душа вселенского Народа!Долой политику — причину всяких зол!Toila, Vll. 192I г.
Второе пришествие
Я не к «союзникам» свое направлю словоПобедоносное, как все мои слова,Не реставрации я требую былого, —Я, в Небо верящий, Его жду торжества.Для вас союзники — романские державыИ англосакские, Иное — для меня.Враги — все темные, чьи чувства зло-шершавы,Друзья — все светлые, кто светозарней дня.Не чернодушных, белотелых генералов,Не интервенцию зову на помощь я,И не дождется от поэта мадригаловМир, согрешающий стеня и трепеща.Не бичевать хочу народ родной мой росский,В его правителей пращи я не мечу.Кто с лаской тихою помыслил о березке,За здравье родины затеплил тот свечу.И столько ясности в уме, и столько грустиВ душе, что, с верой осенив себя крестом,Я к человечеству взываю из запустья:— Внемлите: борется Антихрист со Христом!Они не в личностях, не в двух отдельных людях:Весь мир раздвоился, — неравных части две.Пора забыть об обвиняемых, о судьях,Пора глаза поднять к надземной синеве!Не только родина, — вселенная погрязлаВ корыстолюбии и всех земных грехах,Не только Русь антихристическая язваПостигла всем другим краям на смертный страх.Пристрастно веровать, что «белое» есть бело,Что красно — «красное», что «черное» — черно:Не только «белая» рука от зверств робела,Не только «красная» из мести жгла зерно.Ведь зло вселяется не только в хулигана,Но зачастуя и в особу короля.Не только Русь одна, — весь мир живет погано,И тяготится человечеством земля.Грехом Антихриста всемирье одержимо…Как богохульствуют похабные уста!Под смрадным хаосом вселенского режимаКто исповедует в душе своей Христа?Их мало — благостных, невинных и блаженных,Природу любящих, незлобивых душой,Религиозных и, как солнце, вдохновенных, —Их мало, избранных, а мир такой большой!..Христос в младенчестве, Антихрист — в зрелой силе:Борьба неравная, но в ней растет Христос.Устройте жизнь свою по образу идиллий!Стремитесь, светлые, чтоб в душах он возрос!Остановите же скорей кровопролитьеИ перековывайте меч на мирный плуг,Иначе страшные готовятся событья,Иначе Дьяволу сомкнуть удастся круг!Культура новая заменит пусть гнилую,Сознанье космоса — не кепка апаша…С благословением я пажити целую!Долой бездушное! Да здравствует Душа!XII. 1920
Toila