Том 3. Менестрель. Поэмы - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 5
Том 3. Менестрель. Поэмы - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 5
Колокола собора чувствАвтобиографический роман в 3-х частях
Два предислова
1
Когда я в стихах фривольноПишу о минувшем дне,Я делаю многим больно,Но делали больно и мне…Ведь все-таки я ироникС лиризмом порой больным…Смешное семейных хроникНе может не быть смешным…Владимир Иваныч, милый!Узнал ты себя, небось?Ну что же, в ответ «гориллой»И ты в меня в шутку брось!..И все вы, и все вы, все вы,Кого осмеял, шутя,Простите мои напевы,Затем, что поэт — дитя!..
2
Чем проще стих, тем он труднее.Таится в каждой строчке риф.И я в отчаяньи бледнею,Встречая лик безликих рифм.И вот передо мной дилемма:Стилический ли выкрутас,Безвыкрутасная ль поэма,В которой солнечный экстаз?…Пусть будет несколько сырое,Обыденное во втором,Но выбираю я второеСвоим пылающим пером!И после Белого и Блока,Когда стал стих сложней, чем танк,Влюбленный в простоту глубоко,Я простотой иду vа banque!
Виденья введенья
В соборе чувств моих — прохлада,Бесстрастье, благость и покой.И высится его громадаНад всей набожностью людской.В душистом сумраке собора,Под тихий, мерный перезвон,Лампады нежности у взораГлубокочтимых мной икон.Но прежде, чем иконным ликомОтпечатлеться на стене,Живущая встречала крикомЛюбви меня и шла ко мнеДоверчиво, порывно, прямо,Все отдавая, ничегоВзамен не требуя. Для храмаОна отныне — божество.Мои возлюбленные — нынеВ соборе вечных чувств моихПочили в мире, как богини.И перед ликами святыхКлоню благоговейно стихИ поклоняюсь их святыне.В тяжелые часы сомнений, —Под старость страшные часы, —Я в храм несу венки сирениДля ликов мертвенной красы.Несу фиалки и мимозы,Алозы, розы и крэмозы,И воскуряю фимиам,И на иконах небылозы,Рубинные роняя слезы,Вздыхают по минувшим дням.И между тем как сердце мечетПрощенье мне и ласку льет,Бубенчик ландыша щебечетИ лилий колокол поет.В тиши я совершаю мессы,Печальный траурный обряд,И все они, мои принцессы,Со мной беззвучно говорят.И чем звучней беззвучный шепот,И чем незлобивей слова,Тем тяжелее мне мой опытУничтоженья божества…Но стоны муки прерывая,Так гулко, что трепещет мгла,Поют, что мертвая — живая,Собора чувств колокола.И оживленные иконыИзнедриваются из рам, —И все мои былые женыТолпою заполняют храм.И молвят речью голубою,Приемля плоть, теряя прах:«Обожествленные тобою,Мы обессмертены в веках…За это нет в нас зла и мести:Пей всепрощенье с наших уст…»И вторят им, сливаясь вместе,Колокола собора чувств.
Часть I
1
Иван Васильевич Игнатьев,Эгических издатель книг,Любимец всех моих собратьев,Большой проказник и шутник,Лет восемнадцати с немногим,Имевший домик на Песках,В один из невских дней убогихКо мне ворвался впопыхах:«Я только что от Сологуба!» —Вскричал взволнованный такойИ, жалуясь на схватки зуба,Затряс подвязанной щекой:«Он альманаху футуристовДает поэму строк на триста,Но под условьем, чтобы ВыС ним познакомились и личноПоговорили…» — «Что ж, отлично, —Ответил я. — Я ни совы,Ни ястреба, — орла тем паче, —Бояться не привык и, значит,Иду к нему в ближайший день,Но только Вы, Иван Васильич,Пристрожьтесь: часто дребеденьБерете Вы, Господь Вас вылечь,От недостойных новичков —Бездарных жалких графоманов,И симулянтов, и болванов,Хотящих ваших пятачковИ более чем легкой славы…» —Перегружать пугаясь главыПодробностями, я лечуНа грезовом аэропланеВперед, вперед, поставив ВанеЗа упокой души свечу:Зимою следующей бритвойОн перерезал горло. ЧтоЕго заставило, никтоНе знает. Грустною молитвойСобрата память осеня,Я вдаль стремлюсь; влечет меняУютный мыс воспоминанья,Где отдохнуть от лет лихихСреди когда-то дорогихЛюдей смогу я, друг мечтанья.
2
В студеный полдень октября, —В такой обыденный, но вещий, —У Сологуба на Разъезжей,От нетерпения горяУвидеть стильного эстета,Я ждал в гостиной. На стенеЛежала женщина в огнеДождя при солнце. Помню, этаКартина, вся лучистый зов,Какую создал Калмаков,Меня тогда очаровала.И вдруг, бесшумно, предо мнойВнезапно, как бы из провала,Возник, весь в сером, небольшойПроворный старец блестко-лысыйС седою дымчатой каймойВолос вкруг головы. Взор рысийИз-под блистающих очковВпился в меня. Писатель бритый,Такой насмешливый и сытый,Был непохож на старичковОбыкновенных; разве ТютчевСлегка припомнился на миг…Меня смущая и измучивОсмотром острым, дверь старикРаскрыл, ведущую из залаВ свой кабинет, и указалаМне выхоленная рукаНа кресло против старика.
3
Мы сели и, храня молчанье,Сидели несколько минут.Затем он стал чинить мне «суд»И делать резко замечаньяПо поводу моих доктринФутуристических. ВопросыЯ обответил, как умел,В дыму крепчайшей папиросы…Я стал вдруг вдохновенно смел, —И засвистали окарины,Запчелила виолончель,Ударил по сознанью хмель,И трельный рокот соловьиныйОбъял всю комнату: то яЧитал, восторг в груди тая, —Читал поэт перед поэтом!Смягчая лаской строгий глаз,Меня он слушал. Мой экстазВ поэте, чтеньем разогретом,Святые чувства всколыхнул.Он улыбнулся, он вздохнул…И понял я, что было в этомТак много доброй теплотыИ разволнованной мечты.В дверях Настасья Николавна,Его сотрудница и друг,С улыбкой появилась вдруг…
4
За чаем мы болтали славно,Иронизируя над темИли иным своим собратомИ критиком, совсем распятымГвоздями наших ядных тем…Так совершался мой восход:Поэт был очарован мною, —Он вместе со своей женоюНемало приложил забот,Чтоб выдвинуть меня из мракаБезвестности. В разгаре дракаВ то время с критикой былаУ юноши. Его признаньеМеня — в огонь подлило масл,Но был огонь уже угасл,И, несмотря на все стараньяПрезренных критиков, взошелЯ на Поэзии престол!Недели через две в салонеСвоем дал вечер мне Кузмич.За ужином сказал он спичВ честь «блещущей на небосклонеВновь возникающей звезды»,И приглашенные светилаИскусства за мои трудыМеня приветствовали милоИ одобрительно. А «Гриф»Купил «Громокипящий кубок»,И с ним в горнило новых рубокИ сеч пошел я, весь порыв.
5
В те дни еще со мной по-свинскиНе поступал никто, и вотУже мы с Сологубом в Минске,Где вечер Сологуб дает,С участием Чеботаревской,Его жены, и — слава им,Меня повезшим! — и с моим…Мы едем с помпой королевской,Пьем в ресторанах только «мумм»И производим всюду бум,Встречаемые молодежью,Уставшею по бездорожьюЛитературному брестиИ ныне нам во славу божьюВенки решающей плести.В разгаре вечер. Старый лектор,Сошедший с кафедры, под плескЛадоней, свой смакует блескИ пьет хвалы живящий нектар.Вдруг в лекторскую голосаВрываются: под смех и взвизгиДве старших классов гимназистки,Как стрекоза и с ней оса, —Летят на Сологуба прямо,И старшая, смотря упрямоИ пристально в глаза ему,Твердит: «Люблю Вас, — потомуВас целовать не знаю срама».И с этими словами в лобПоэта длительно целует.Жена, конечно, не ревнует:Ведь дети вроде антилоп:Невинны и наивны. Эти жЕще так юны. Как же встретишьПричуды и проказы их,Как не с улыбкой губ своих?Поцеловав, смеется звонко,И вдруг конфузится она,И шепчет голосом ребенка:«Я Сонечка Амардина…»
6
«Вы не завидуете, — спроситМеня читатель, — что не васПоцеловать девица просит,Взобравшаяся на Парнас?»Что значит зависть? Вот, во-первых,Мой вопросительный ответ.А во-вторых, играть на нервахСамостоятельно поэт,Привыкший, знающий секретНесравниваемых успехов,Вам холодно ответит: «Нет».Бряцая золотом доспеховСвоей одарности, в те дниПоездки первой по РоссииЯ покорял толпу впервыеИ зажигал в сердцах огни.В тончайшей лекции своейПро «Дульцинею» и «Альдонсу»Мне из похвал поэт лил бронзуИ пел меня, как соловей.«Блистательнейший изо всехПоэтов, здравствующих ныне», —Он называл меня. УспехЕму обязан мой. О сынеЗаботится ли так отец,Как обо мне старик, певецЕлисаветы и Маира?Ему, поэту, и женеЕго я вечно благодарен:Она всегда лучиста мне,Он неизменно светозарен.Признался как-то мне Кузмич,Что в первые же дни знакомстваМоих стихов победный кличИ их всевластное огромствоВ его душе зажгли такойОтветный блеск, что он теньюВокруг квартиры, где с мечтойЯ жил, блуждал, дыша сиреньюЖивительной моих стихов.За это я любить готовЕго восторженность весенью.
7
Из Минска в Вильно, а оттудаЧрез Харьков в Катеринослав,Дурманя головы от гудаИ блеска двух слиянных слав.Оттуда в пеструю Одессу,Попутно Пушкина-повесуНевольно вспомнив. Вот и постВеликий — время запрещеньяСтихов и песен. Посещенье«Гамбринуса» и с Сашкой тостЗа Куприна. АвтомобилиВ «Аркадию». И де-Рибас,Юшкевич, Лоэнгрин и Нилус,И Щепкин с Федоровым. ЧасИли неделя? Что случилосьЗа это время? СологубПридумал нам пока забаву:Поехать в Крым, а сам в Полтаву,В страну окороков и круп,Вишневых хуторов и смеха,Нас в Ялту проводив, уехалПокушать малоросский борщИ лекцию прочесть хохлушкам —Как ты там брови не топорщь! —Такую чуждую их ушкам,Привыкшим к шепоту Грицько,В котором мед и молоко…На дряхлом пароходе «Пушкин»,Лет двадцать шесть тому назад,В год моего рожденья, телоСемена Надсона несмелоПривезшего из Крыма, взглядПоследний бросив на Одессу,Мы вышли в море, за завесуТумана, кушая цыплятИ запивая их «удельным»…О, не был наш маневр бесцельным:Кур за детей их не кляня,Я качку перенес геройски, —Недаром капитан «по-свойски»Бороться с ней учил меня…Мафусаильчат, весь проржавенИ валчат, с горем пополамШел этот «Пушкин», как ДержавинПо взбудораженным валам…
8
С Настасьей Николавной в Ялту,Заехав в Севастополь, мы,В разгар таврической зимы,Попали к вечеру. Приял туКрасу я тотчас. От БайдарВдоль побережья нас автобусИзвилисто стремил. Мы обаС восторгом на морской пожар —Заход светила — любовались.Когда же Симеиз, отдалясьСвоею мраморною тьмой,Исчез, казалось нам, в самойПучине моря, мы отдалисьИным красотам, и МисхорПривлек взыскательный мой взор.В большой гостинице «Россия»,Где мы остановились, яУзнал, что многие больныеЖивут в ней, и, портье просяМне сообщить — не здесь ли тожеИ Мравина, ответа с дрожьюЯ ждал, и был его ответ:«Они живут здесь много лет».Я к ней вошел — и мне навстречу —О, как я боль свою оречу! —Поднялся… скрюченный скелет.Улыбкой выблеклой встречая,Без голоса и без лица,С печатью близкого конца,Она мне предложила чая.Она была в рядах светил,В нее влюблялись без рассудка, —И вот туберкулез желудкаЕе в руину превратил.Ужель она была Снегурка,Татьяна, Джильда и Лакмэ?Удел людей — удел окурка:Так все истлеем мы во тьме.Смотря на солнечное море,Умолк я грустный у окна…Она скончалась после вскоре,И стала вновь собой она:Искусство вечно выше жизни,И жрец его — сверхчеловек,В какие рамки нас ни втисниИ как ни дей из нас калек!..Мы в Ялте пробыли два дня лишьИ наняли автомобильНа Симферополь, снегопыльВздымив. О, как меня ты жалишь,Змея воспоминанья! — в крайИ олеандров, и магнолийМеня вдруг повлекло всей волей…Оттуда мы в БахчисарайПроехали, и в Симферополь, —В татарский город сволочей, —Вернулись на неделю. ЧейТам облик властвовал? Европа ль?Иль Азия? Ах, для очей,Конечно, Запад! Но для духа —Монголка, и притом старуха…
9
А там и дорогой КузмичПриехал вскоре к нам в Симферо.Одна забавная афераПроизошла тогда. Не бычьСвои глаза, быкообразный,Но добродушный дилетант:Твой добродетельный талантРазвенчивать мне нет соблазна.Наоборот: ты очень мил,Сердечен, мягок, деликатен,Но и на солнце много пятен,А ты ведь солнца не затмил!..Так вот, один купец-богач,Имевший дом, сестру и мамуИ сто одну для сердца даму,Пек каждый день, но не калач,А дюжину стихотворенийИ втайне думал, что он гений.Купец был ультра-модернистИ футурист; вообще был «ультра»,Приверженец такого культа,Какому очень шел бы хлыст…Он, например, писал: «СплетуНа грудь из женщин ожерелье», —Чем приводил всегда в весельеЕго внимавших на лету.Нелепость образа смешна:Каким же нужно быть колоссом,Чтоб женщинам длинноволосымДать место на груди? ОднаНа нем повиснувшая деваЕго склонила б до земли;А несколько — кишки из чреваС успехом выдавить могли…Томимый жаждой славы, онРешил истратить сотен восемь,Чтоб влезть на славы пышный трон,А потому, придя к нам: «ПросимК себе на вечер», — он сказал.Мы были там. Огромный залБыл декорирован венками.Гирлянды вились через стол.Там ело общество руками,И все, как следует… Он шелВокруг стола, завит, во фраке,Держа в одной руке «Банан»,В другой же водку. Гость же всякийЕму протягивал стакан.Хозяин спрашивал: «Вам водкиИли ликера-под-омар?»Гость залпом пил ликер и, в жарБросаемый, куском селедкиЗатем закусывал, кряхтя…А он, безгрешное дитя,Стремился дальше, и бутылкиОсматривали всем затылки.
10
Ростов с его живой панелью,Тысячеликою толпой,В фонарный час вечеровойБлуждающей и гимн бездельюПоющей после дня труда,И Дона мутная вода,Икра ростовская, и улицНью-йорковая прямота, —Весь город миллионоульец,Где воздух, свет и чистота, —Все это выпукло и яркоЗапечатлелось навсегда,И даже толстая кухаркаВ «Большой Московской», что тогдаРаз промелькнула в коридоре,До сей поры видна глазам…Екатеринодар. А тамСолончаки, унынье, мореКаспийское, верблюд, киргиз,Баку, Тифлис и, в заключенье,Декоративный Кутаис,Где непонятное влеченьеИ непредвиденный капризМне помешали до БатумаДобраться с милою четой:От впечатленья и от шума,От славы внешне-золотойЯ вдруг устал и, — невзираяНа просьбы дорогих людейТурнэ закончить и до краяКавказа, через пару дней,Доехать с ними, чтобы вместеЗатем вернуться на Неву, —Упорно не склонил главуИ пламно бросился… к невесте,Которую в пути моемСудьба дала мне. С ней вдвоемДо Петербурга добрались мы.И понял я тревоги смуть,Меня толкнувшую на грудьМоей Гризельды. Эти письмаНа мутной желтизне листков,Сожженные давно! готовЯ воскресить их для поэмы:В них столько животворной темы.Чета писателей меняНа поезд нежно проводилаИ продовольствием снабдилаДо Петербурга на три дня.Цветы, конфекты, апельсины —Мне дали все, — и на РионПустился я увидеть сонЛюбви весенне-соловьиной…Но прежде чем помчаться дальшеИ продолжать со мною путь,Прошу вас раньше заглянутьК одной тифлисской генеральше,Устроившей для нас банкетИ пригласившей сливки знатиАрмянской, и послушать кстати,Что о Тифлисе вам поэтРасскажет через десять лет.
11
Над рыже-бурою Курою,В ложбине меж отлогих горКрасив вечернею пороюОн, уподобленный герою,Кавказский город-златовзор.Иллюминован фонарями,Разбросанными там и здесь,Под снежно-спящими горамиОн весь звучит, пылает весь.Его уютная духанаВыходит окнами к реке,В которой волны, как шайтаны,Ревут и пляшут вдалеке.Порой промчится в челнокеКакой-нибудь грузин усатыйС рыдающей в руках зурнойИль прокрадется сторонойПо переулкам вороватойПоходкой мародер ночной.Гремят бравурные оркестры,Уныло плачет кяманча.Все женщины — как бы невесты:Проходят, взорами бренча,Вас упоительно милуя.Все жаждет песен, поцелуяИ кахетинских терпких вин.И страсть во взорах альмандинЗажгла, чье пламя, вспыхнув, хочетСобою сжечь грузинок очи.В такую бешеную ночь,Когда прикованы к ракетеТифлисцев взоры, на банкетеСобрались мы. Пусть, кто охоч,Подробностями уснащаетПовествовательный свой рот,Но я не тот, но я не тот:Естественно, что угощает,Кто пригласил к себе народ…Не в пире дело, а в Тифлисе,В его красотах и в сердцахЕго красавиц, в их очахИ, — на ушко скажу Фелиссе, —В его помешанных ночах…Один из призванных хозяйкойАрмянских богачей-вельможВстает и, взявши в руки нож,Стучит и, свой фужер «ямайкой»Наполнив, держит тамада —Речь в честь меня высоким слогом:Он в ней меня венчает богом,С небес сошедшим к ним сюда.О, дни моей непревзойденнойИ несравненной славы! дниРоссии, в гения влюбленной,Господь вас в мире сохрани!
12
Курьерский поезд верст полсотниИ больше проходивший в час,Меня на север влек; бесплотнейИ низменнее стал Кавказ.Я вышел на площадку; вскореДве девушки пришли туда.Одна с мечтой больной во взоре,Мерцающею, как звезда,Миниатюрная шатенкаС бескровно-мертвенным лицом,Смотрела мне в глаза, причемЯ видел: голубела венкаУ незнакомки на виске…И захотелось мне, в тоске,Обняв ту девушку, заплакать,Не понимая сам о чем…Одна из них ушла до мрака.Темнел час вечера. ПлечомМне полюбившаяся резкоИ так нежданно повелаИ вдруг сказала: «Я былаВ Тифлисе на концерте. БлескаНемало в чтенье Вашем. ЯВас полюбила». — «Ты моя», —Я прошептал. И не устами —Полузакрытыми глазамиОна ответила: «Твоя…»Моя Гризельда! Где ты ныне,Утерянная десять лет?Я припадаю, как к святыне,К твоим ногам. Глубокий следВ моей душе твоей душоюОтпечатлен. Как много слезЯ пролил по тебе. Я несЛюбовь к тебе всегда живоюДни, месяцы, года. Я самТебя покинул, голосам,Звучавшим лживостью, подвластный.Гризельда! Нет тебя, прекрасной!Со мною нет тебя! Жива льЕще ты, нежная? Мне жальТебя, утонченный ребенок,Чей профиль так печально-тонокИ чья болезненная страстьТебя толкнула рано пасть…Ты явь или сон? Ты жизнь иль греза?Была ли ты иль не была?Тебе, былая небылоза,Собора чувств колокола.
13
Роман наш длился две недели,И был поэмой наш роман.Дни соловьями нам пропели,Но вот сигнал разлуке дан:Другая женщина, с которойЯ прижил девочку, в мольбеК ногам склонилась. О тебе,Своей грузинке грустновзорой,Я помнил свято, но она,Изменой так потрясенаМоей была и так молилаЕе с ребенком не бросать,Что я сбежал — и это было! —В лесную глушь, а там, опятьОпомнясь, звал тебя, страдая,Но покорил, но превозмогСвою любовь к тебе: у ногМоих она, немолодая,В печали билась головой…Я прожил лето сам не свой,Запоем пил, забыл знакомыхИ чуть не одичал совсем, —В тяжелых пьяных полудремахВсе повторял: «Зачем? Зачем?»Моя Гризельда! ты, белоза!Ты слышишь вопль и пальцев хруст?Тебе, былая небылоза,Колокола собора чувств.
Часть II
1
Погода или Теккерей,Чей том читал я на диване,Но серый день еще серейСтал к вечеру, и в свежей ранеМоей потери, несмотряНа тлен отлетенного лета,Боль тихо теребит заря,Исполненная арбалетаСвиданий нежных на зареС моею призрачной грузинкой,Растаявшей живой снежинкойВесенних яблонь. В сентябреМеня вы застаете с книгой,И на предложенное: «Двигай!» —Рассеяв прошлого туман,Охотно двигаю роман.Звонок. Шаги. Стук в дверь. «Войдите!» —И входит девушка. ВуальПодняв, очей своих эмальВливает мне в глаза, и нитиЗеленобронзовых волосКапризно тянутся из кос.Передает букет гвоздикиМне в руки, молча и бледна,Ее глаза смелы и дики:«Я Сонечка Амардина». —Я вспомнил Минск, концерт, эстраду,Аплодисментов плесткий гул,И, смутную познав отраду,Я нежно на нее взглянул.«Вы помните?» — «О да, я помню…»«И Вы хотите?» — «Да, xoчy…»И мы в любовь, как в гр золомню,Летим, подвластные лучуНеобъяснимого влеченьяИ, может быть, предназначеньяПовелевающей судьбы,Ее покорные рабы.И если это все не сразу,С двуразия наверняка:Перебивает фраза фразу,И в руку просится рука,И губ так жадно ищут губы,Глаза вливаются в глаза……Ах, все поэты — Сологубы,Для девы с именем «Гроза»!..— «Бежим, поэт мой, на утесы!Над бездной станем, отдадимСебя себе и под откосы,В момент слиянья, полетим…» —Не в этом ли четверостишьиВся сущность Сонкиных речей,Ее громокипящей тиши,Ее целующих очей,Смотрящих в душу поцелуев,Что мотыльчат, мечту балуя…Она ко мне по вечерамХодила чуть не ежедневно.Ее любовь была напевнаИ уподоблена коврамТекинским — по своим узорам…Я влекся к ароматным взорам,К благоухающим устам;И вся она, блондинка СонкаС душою взрослого ребенка —Сплошной живящий фимиам.Но вот настали дни каникул,И все курсистки по домам.Так я Гризельды не отмыкал,Как принял Сонку в грезный храм.
2
Селим Буян, поэт Симферо,Решил устроить торжество:Он пригласил на РождествоМеня, в поэзии эс-эра,А Игорь, в очередь свою,С улыбкой исхитро-бесовскойСобрал искусников семью:Бурлюк, Игнатьев, Маяковский.Игнатьев должен был докладПрочесть о новом направленье,А мы — стихи, и в заключеньеБуян решил свой мармеладДать на десерт: «лирионетты»И «баркароллы», как стихиСвои он называл: лихиПровинциальные поэты…Все вместе взятое звалось«Олимпиадой футуризма».Хотя Буян был безголос,Но в нем немало героизма:Напудренный и завитой,Сконфуженный и прыщеватый,Во фраке с лентой голубойВокруг жилета, точно ватойПодбитый весь, «изящный» шагВыделывал по тренировкеИ выходил медвежьи-ловкий,За свой муаровый кушакДержась кокетно левой ручкой,А в правой он имел платок,Обмакивая им роток,Весь истомлен поэзной взбучкой…Такие типы, как Буян,Который голос свой осипил,Идеей славы обуян,Типичный тип, и я отипилЕго, как типовой баян.Все знают, как Давид ДавидычЧитает: выкриком, в лорнетСмотря на публику, и нетСмешного в гамме этих выдачГолосовых; в энтузиазмБурлюк приводит зал. И злобно,Чеканно и громоподобно,Весь мощь, спокойно и без спазмНервических, по залу хлещетБас Маяковского. Как яСтихи читаю, знает точноАудитория моя:Кристально, солнечно, проточно.
3
Стремясь на юг, заехал на деньЗа Маяковским я в Москву,Мечтая с ним о виноградеНад Черным морем. Я зовуЕго поехать на ночь к «Зону»;Нас провожает «МезонинПоэзии», и по газонуЕго садов, пружа резинКруги, несется лимузин.За ним спешат на дутых шинахС огнем оглобель лихачи:То едут, грезя о кувшинахС бордоским, наши смехачи:Сам Велимир зелено-тощий, —Жизнь мощная, живые мощи, —И тот, кто за нос зло водим.Чужими музами, галантный,Сам как «флакон экстравагантный»,Наш Габриэлевич Вадим…Затем Якулов и Лентулов,Виновники в искусстве гулов,Талантливая молодежь,Милей которой не найдешь…
4
Ночь, день, вторая ночь, и к утруДня третьего — пред нами Крым.Свои прыщи запрятав в пудруИ тщательно устроив грим,В бобровой шубе, в пышной шапке,Селим Буян берет в «охапки»Нас с Маяковским. Мы к немуВ санях несемся. ГорожанеГадают: «Знатные волжане —Купцы, должно быть…» ПотомуМы смотрим на прохожих важно,В санях разбросясь авантажно.Но вскоре Симферополь вестьюЖивотрепещущей объят:Участники «Олимпиад»Уже приехали. И честьюСчитает житель, если взглядФутуристический уловит…Но что же нам. Буян готовит?Саженных тысячи афишТвердят упорно шрифтом жирнымО происшествии всемирном:О нашем вечере. И шишЗажав в кармане, мой ВолодяСмеется едко, «нео-модя»…«А где ж Игнатьев и Бурлюк?» —Спросил Буян, платком махая.«Судьба их, знаете, лихая,Они упали через люк…» —«Какой? Куда? Да говорите ж!» —Вскричал взволнованный Селим.«Они упали в город Китеж», —Мы сокрушенно говорим.«Что значит Китеж?…» — он растерян,Он обеспудрился, дрожа.«Я просто вру, как сивый мерин», —Сказал Володя, без ножаСелима бедного зарезав…Он лишь тогда пришел в себяИ, захихикав из «поэзов»,Вдруг забаранил «бе» и «бя».
5
Буянов дом для нас распахнут:Пекут три бабы пирогиИ комнаты «иланжем» пахнут,Белье ласкают утюги;И чижики поют нам славу,Подвешенные под окном;Сестра изображает паву,Как бы разнеженную сномИскусства нашего. И мебельОдета в чистые чехлы;И раболепно, как фельдфебель,Обшныривая все углы,Во всем нам угождает сёстринСлучайно купленный супруг,Чей дисциплинный лик заострен…Супругу дан женой сюртук,Супруг имеет красный галстух,И сизый нос, и трухлый мозг,И на носу коньячный лоск,И на устах всегда «пожалуйста»…И только стоит мне слегкаПривстать, как привстают все разом;Иль посмотреть на облака,Как все на небо лезут глазом…А если Маяковский громГустого кашля тарарахнет,Семья присядет в страхе, ахнетИ заперхает вчетвером…Когда ж, читая что-нибудь,Проходит он из угла в угол,Буянцы, наподобье пугал,За ним стараются шагнуть.Буян имеет целый взводСовсем особенных поклонниц:Старушек с минеральных вод,Столь специфических лимонниц…Они приходят на поклонК нему, вертя сухие ребра,И он, в глазах их Аполлон,Дает им пламенный автограф…Но связь с старушками порвем, —Расскажем, как в гостях живем.Живем совсем как борова:Едим весь день с утра до ночи,По горло сыты, сыты очень;Вокруг съедобные слова:«Еще котлеток пять? ВетчинкиПол-окорочка? ШемаиДесяточек?» — так без запинкиВ живот хозяева моиНам впихивают всякой снеди,Вливая литрами вино…Но ведь желудки не из меди, —И им расстроиться дано!..А в промежутках меж блюдамиБуян нас пичкает стишками,И от еды, и от стишков,Скрепленных парою стежков,Мутит нас так, что мы с ВолодейУже мечтаем об уходеКуда-нибудь и, на постельВалясь, кричим: «В отель, в отель!»
6
Режим подобный не по нравуПоэтам, от него больным,И вот мы требуем, по праву,Беспрекословным и стальным —Эстрадным! — голосом: свободыИ переезда в номера.Переезжаем и «ура!»Кричим и жадно ищем бродыВ кафешантанной глубине…А между тем «Олимпиада»Все приближается: о днеЕе — афишная громадаОповещает городок:Через неделю. Этот срокРешаем мы на Крым истратить,Чтоб силы, возвратясь, оратитьИ дать рутине грозный бой,Поднявшей в местной прессе вой…Забавно вспомнить: две газетыЧуть не дрались из-за меня.«Он создал слово „триолеты“,Значенье нам не объясня… —Одна из них твердила тупо, —Что значит „триолет“? Как глупоЗвучит сей дикий „триолет“!» —Я хохотал до слез в ответ…Иван Игнатьев все не едетИ шлет десятки телеграмм,В которых смутно что-то бредит,Но не бредет в Тавриду к нам.Давно Бурлюк уже подъехал,Досуг наш дружески деля.О, сколько было там для смеха!Какие для забав поля!…Бристоль. Британочка. Людмила.Моэта ящики. Авто.Нелепо, пусто, но и мило,И впечатлительно зато!..С утра шампанское и булки,Чай, оливье, газес, икра —Все вперемешку! И с утраАвтомобильные прогулкиВ Бахчисарай и на Салгир,В Гурзуф, в Алушту, просто в горы.Какие выси и просторы!И пир, как жизнь! И жизнь, как пир!Живем мы праздно на Салгире,Жуируя средь «медных лбов»…А между тем в подлунном миреЕсть город, названный «Тамбов».И в этом названном ТамбовеЕсть дева, ждущая любови(Дабы не осквернять любви,Падеж слегка переиначу…),И эта дева наудачу,С девизом: «Жениха лови!» —Мне письма шлет и телеграммы,Где свадьбы назначает час…Что ж, я готов! Володин басМеня спасительно от драмыЖенитьбы вдруг предостерег…Вот что мне этот бас изрек:— «Она ко мне пришла нагою,Взамен потребовав венца.А я ей предложил винцаИ оттолкнул ее ногою».А из Москвы мне пишет ЛидаСлегка во вкусе fleur d'orange,И в письмах тех сквозит обидаНа разных театральных ханж…Из Минска присылает СонкаСвоих экстазов сувенир.О, если необъятен мир,Объятна каждая девчонка!
7
Но вот уже «Олимпиада»,Так долго жданная, в былом,И разношерстая плеядаПоэтов лезет напроломНа Севастополь, повторяяПобедоносный вечер свой,И с поднятою головойДокатывается до края.Зовется Керчью этот край,Где «от тоски хоть умирай».Но происходит здесь размолвкаИз-за каких-то пустяков;И вечер дав, с ухваткой волкаЗатравленного, из оковАнтрепренерства, много тысячВ своем убавив кошельке,Буян, в смятеньи и тоске,Выскальзывает. Жаждем высечьЕго за что-то. Я сердит,Я принимаю грозный вид,Надменно требую расчета,Сажусь в курьерский — и домой.Бурлюк с Володей тоже что-тоВорчат по поводу помойИ горе-купчиков. И мойПокинутый, Селим Буян,В сраженьи потеряв колчан,В Симферо едет от керчан.Я возвращаюсь, радый лавру,Еще вплетенному в венок,И чуть не упадаю с ног:По Старо-Невскому на лавруПечальный движется кортеж.Кто, сердце надрывая, стонет?Откуда эта молодежь?— Жена Игнатьева хоронит.
Часть III
1
Должно быть, всех червей червивейТщеславья неунывный червь:Позабывает о разрывеБуян и тащит, как на верфьСуда на биржу для ремонта,Ряд государственных бумагИ, думая затмить Бальмонта,Предпринимает новый шагК смеющейся и скользкой славе:Буяна генеральный штаб,Ограндиозив свой масштаб,Решает, что орлу двуглавей —Помпезней быть, и в этот разНе только Крым, но строй всех рас,Живущих на Земле, БуянаОбязан знать; и вот он рьяноМне пишет, свой шикаря слог,И предлагает кошелек.Что ж, импресарио мне нужен,Как всякому желудку ужин…А если он еще к тому жБогат, почтителен, не мужКакой-нибудь мегеры злобной,Супружескому кошелюМешающей, тем лучше: шлюСогласье и программы пробныйЛисток. На этот раз составЧтецов я изменил: с докладом,Футуристический уставВсем изъясняющим и рядомУмело выбранных цитатЖивописующим свой тезис,Намечен Ховин, кто, поэзясь,На красноречье тороват.А чтоб слегка разнообразитьКонцерт, решаю дать сюрприз:Позвать с собою поэкстазитьКакую-либо из актрис.Но так как их удел — отвратноЧитать стихи, хоть именаПорой звучат довольно знатно,Совсем особая нужнаАктриса мне: нужна актриса,Как говорят, не из актрис.Но как найти ее? ПовисВ печали нос, и я у мысаРаздумья, пригорюнясь, смолк.В уме проходит целый полкЗнакомых женщин. Но кого жеИз них избрать: ведь не похожаНа чтицу ни одна из них,Из этих близких и чужих?Но вдруг, внезапно осененныйНаитьем, свойственным орлу,Подсаживаюсь я к столуИ Сонечке, в экстаз влюбленной,Шлю телеграмму: «Ты нужнаНемедленно». — И вот онаСпустя два дня передо мноюУже стоит: «Что хочешь ты?»— «Вот книгу я тебе раскрою,И ты, во имя Красоты,Прочти мне маленький отрывокИз этой пьесы». — «Хорошо».И просто, ярко и свежоОна читает. Вижу: гривокРжи золото, и плеск ручьяВ июльский полдень слышу… «Чья, —Шепчу восторженно, — чья школаТобой окончена?» — «Эола,Любви и Вакха, и твоя», —Мне отвечает, улыбаясь,Безгрешная и голубая,С такой кристальной простотой…И я кричу в восторге: «Стой!Мне так нужна была актриска,Но если в мире нет актрис,Да будь актрисою курсистка!Ура! Так хочет мой каприз». —И в тот же вечер, овагоняЕе, я проводил домой:К родителям спешила СоняВ свой Минск, напудренный зимой.Концерты через две неделиДолжны начаться, а пока —На юг депеши полетели:Я взял Буяна за бока!
2
А дни идут, день дня лукавей.Со мною дружен некий бес…Концертом в КатеринославеНачнется третий путь поэз,Как сообщает штаб-квартира,И Сонечке я знать даю,С ней свидеться мечту таю,А сам с улыбкою сатираВлюбляю женщин и люблю.Но Сонка смолкла. Нет ответа.Я беспокоюсь. Я смущен.Я горячусь. Я возмущен.Меня уже тревожит этоМолчанье: до концерта пятьДней остается. Я понятьНе в состояньи, что такоеПроизошло, и сгорячаЯ заменить ее другоюРешаю, так сказать, сплеча.«Ну, подожди же ты, чертовка», —Я говорю себе и вотПрипоминаю, что живетДевица с именем Зиновка,Поблизости у невских вод.Она девица как девица:Не то работает, не то, —Сам черт не знает, деет что! —Я вас просил бы не дивиться,Что избираю я ее:В ней что-то чую я «свое».Она стройна, она красива,И голосиста, и смела,И в разных смыслах, — там, — мила,Подчеркиваю для курсива…Я шлю. с посыльным ей приветИ приглашаю в кабинет.Что ж, тут как тут она. И развеОна могла бы быть не тут?!.Ее мозги ведь не в маразме,Чтоб не идти, когда зовутПрославленные повсеместно,Поставленные на виду…Я с нею быстро речь веду:«Итак, да будет Вам известно,Что Вы с сегодняшнего дняАктриса: поняли меня,Надеюсь?» — Предложенье лестноДля девушки «ни то ни се»,И вмиг мы с ней решаем все.Она читает. Это пробаСовсем прилична. Я хвалю,И мы смеемся с нею оба,И я почти ее люблю…«До завтра, девочка! КурьерскийНа юг уходит в семь часов». —Она встает, мне бросив дерзкийИ пылкий взгляд, в котором зов.А завтра утром, звонко-звонкоМеня целуя, гонит сонИ тормошит со всех сторонВорвавшаяся в спальню Сонка!Послав Зиновке от ГурмэКонфект, садимся в поезд трое —Победоносные героиВ своей поэзокутерьме.
3
Опять встречает нас БуянС помощниками на перроне;Опять я чувствую в коронеСебя и вновь, как прежде, пьянВином, стихами и успехом;Опять улыбками и смехом,Цветами нежа и пьяня,Встречают женщины меня, —Но предан я иным утехам:Я в Сонку не шутя влюбленИ страстью к Сонке распален…Концерт, озвученный помпезно,Уже прошел. Успеху рад,Буян в ЕлисаветоградЗовет приехать нас любезно,Но перед этим, в честь удач,Решает пир задать богач.Опять оркестр, вино и безднаВеселья: там хоть все разрушь!И Gordon vert, и Gordon rouge…И Сонка с помпою шампанскойЦарит над пиром, вся экстаз:О, Эсклармондой ОрлеанскойОна недаром назвалась!Я был свиделем успехаЕе эстрадного, и эхоРукоплесканий огневыхДо сей поры в ушах моих:«Брависсимо! Виват! И браво!!» —Почти стонала молодежь.Так неожиданная славаК тебе идет, когда не ждешь.И если б Сонка в эту эруПоверила в свой редкий дар,Она бы сделала карьеруНе меньше, чем сама Бернар.С распущенными волосами,Взамен костюма прямо в шелкСтан забулавчив свой, стихамиОна будила в зале толк:«Откуда? Что это за школа?И кто ее учителя?» —А школа та была Эола,Любви и песен короля!
4
Ее томит отелья клетка,Она спешит покинуть дом,И вьется флагом вуалетка,Когда на жеребце гнедомОна устраивает гонкиС коляскою, везущей нас,И в темно-синей амазонке, —Вся вдохновенье, вся экстаз, —Будя всеобщее вниманье,Несется за город, к Днепру,Где историческое зданье(Я вам его не отопру!),Дворец Потемкина, а там,Хотя нас не встречает самВеликолепный князь Тавриды,Какой простор! какие виды!Какая солнечность зато!И то в коляске, то в автоТуда мы ездим постоянно;И Сонка, наша Сонка, ктоМне так воистину желанна,То впереди, то сзади насНа жеребце своем гарцуетИ взглядами меня целуетИ вдохновляет на Парнас…
5
Собрав знакомым всем приветыИ запечатав их в конверт,Мы в городе ЕлисаветыДаем впервые свой концерт.Успех повсюду неизменен,И может быть, когда-нибудьВ твою страну, товарищ Ленин,Вернемся мы успех вернуть.Давно красавицами славенЕлисаветы Первой град.Мужчина каждый обезглавенСердцами их, как говорят.Брюнетки, рослые смуглянкиС белками синими слегка —Вас, южные израильтянки,Я узнаю издалека.И здесь по городу мы ездим,И здесь осмотрен город весь,И здесь, как и везде, мы звездим,И здесь, как там, и там, как здесь.И здесь настроен я амурно,Влюбляясь в Сонку день за днем.Вдруг на концерте Сонке дурноВнезапно стало. Мы ведемЕе поспешно за кулисы,К ней вызвав экстренно врача:Трепещем мы за жизнь курсисы…Рука ее так горяча…Уложенная на диване,Она без чувств. Буян, в карманеСжимая четвертной билетИ постарев на пару лет,В волненьи носится от лестницПо коридорам и фойе,Где девы продают «кайэ»И лимонад, и на прелестницНе смотрит. Он несется вскачьИ восклицает: «Кто здесь врач?»Но вот уже и доктор найден,И начинается осмотр.Врач улыбается. Он бодрИ ей питье из виноградинВливает в рот. Мы ей пальтоНадев, ведем ее в авто.Врач диагнозит, даже бровьюНе поведя: «Немного жар.Обычный случай малокровья».И деньги, как в резервуар,В карман кладя: «Аu revoir[9]» —С улыбкою сквозь зубы цедит…
6
А Сонка дома стонет, бредитИ бурно мечется в бреду.И вот я в номер к ней иду,Склоняясь близко к изголовью,И с исцеляющей любовьюПо бреду вместе с ней бреду.И вижу то, чего не видит,Кто вместе с нею не тавридит.И слышу то, чего чужойНе слышит. Всей своей душойЯ жажду Сонке исцеленьяИ силой своего влюбленьяЕе в сознанье привожу.Она в спокойный сон грузится,И грезится ей небылица:Она ступает на межуВ июльский день. И хищный ястребИграет с голубем, венкиСвивая клювами, где к астреТак не подходят васильки.И оба нежно ей гуторят,Нашептывают про любовь.Им волны нив зеленых вторят…А птицы говорят: «ГотовьВ своем сердечке место страстиИ одного из нас бериСебе в мужья…» — И столько сластиВ речах. Но только — раз! два! три! —Гром, молния, и шторм, и тучи,И голубь прячется к ней в лиф,А ястреб хищный и могучийВзлетает к небу, весь порыв.Захвачена его экстазом, —Сама порыв, сама экстаз, —Она следит влюбленным глазомЕго полет, а он, как раз,Кружась, парит над головою,Борясь презрительно с грозою,И Сонка, в жажде смелых душ,Кричит ему: «О, будь мне муж!..»
7
Но не пора ли нам в Одессу —Давать в Одессе вечера?И, отслужив по чувству мессу,Нам по домам ли не пора?В одесском «Лондонском отеле»Мы проживаем две недели,Даем концертов пару иПьем «реймса» пенные струи;Автомобилим на фонтаны,Порою ездим на лиман.И ревизируем шантаны,Пунктиром метя в них роман…Но что мне может дать КуяльникКакой-нибудь, когда печальникЯ стал, смотрящий на печаль —Веселой раньше — Сонки? ВдальЗадумчиво и беспредметноОна свой устремляет взгляд,Худеет на глазах заметно,Бросая фразы невпопад.Хотя отказа от участьяВ концертах мы не слышим, но,По-видимому, мало счастьяПриносит слава ей: темноЕе исполненное светаЧело, и как-то вечеркомОна зовет к себе поэтаС ней побеседовать вдвоем.«Меня ты любишь ли?» — «Как прежде». —«Ты мне отдашься?» — «Не могу.Когда-нибудь потом. Есть вещи,Но… но…» — И больше ни гу-гу.«Скажи, ты влюблена в другого?» —«Я этого не говорю». —«Моею быть дала ты слово». —«Да, слово, данное царюПоэзии, сдержу я свято.Но после, после. Сердце смятоБольшим несчастьем, но каким —Не спрашивай: я не отвечу». —И, проклиная втайне встречу,Из комнаты я вышел злым.
8
И, несмотря на все успехи,Сказав любви своей «прости»,Велел Буяну сбросить вехиВсего дальнейшего пути.И, несмотря на уговоры,На все Буяновы мольбы,Я все нарушил договорыИ захотел простой избыВзамен роскошного отеля,И вместо вин — воды ручья…И вмиг все цели обесцеля,С печальной Сонкой, участь чьяМеня томила и терзала,Уехал вскоре в Петербург.И там мне Сонка показалаТакую мощность бурь и пургДушевных, столько муки горькой,Что я простил ей все, и зорькойВесенней в памяти моейОна осталась. Только ейЯ не сказал о том ни словаИ с ней расстался так сурово,Так незаслуженно, что впредь,Не зная, как в глаза смотреть,С ней не хотел бы новой встречи,Себя другими изувечив,Которые в сравненьи с ней, —На протяженьи тысяч днейУтерянной, — идти не могут.Не могут, ну и слава богу…Роман кончается, и пленкаПечали душу облекла…Но и тебе, то тихо-тонко,То мрачно, то победно-звонко,Они звучат — о Сонка! Сонка! —Собора чувств колокола.