Сид(отрывок)*
Горные испанцы вместе с религиею, законами, честью и свободою предков своих визиготфов сохранили и употребление языка романского.
То были необразованные люди, характера дикого, гордые, отважные, не способные покорствовать рабскому игу.
Каждая долина была особенною малою областью.
В сих долинах властвовали графы, коим короли визиготфские вверяли наблюдение правосудия в мирные дни и предводительство народного войска во дни военные.
Когда пала монархия, сии графы были почитаемы военачальниками и покровителями народа.
Народ сей был составлен большею частию из переселенцев, покинувших свою родину, дабы среди бесплодных утесов спасти религию и законы отцов своих. Там не было отдаваемо никаких отличных почестей фортуне: под кровлею бедной хижины часто находили человека, победившего в сражении. Вероятно, что в сии времена вошла в испанские нравы сия кастильская спесь, замечаемая ныне в самых нищих.
Санхо Великий, король кастильский, в начале XI века соединил под державу свою почти все христианские области полуострова; от него зависели Астурия, Наварра и Аррагония; он первый принял титул короля Кастилиии может быть почитаем родоначальником королевских домов Испании.
При сем короле родился Дон-Родриго Диац (сын Диега), прозванный Саидом, или Сидом (господином) от побежденных им мавров. Наименованный главным военачальником армии от короля кастильского, он получил еще прозвание Кампеадора (воителя).
Замок Бивар, недалеко от Бургоса, завоеванный отцом его Дон-Диегом, был местом его рождения. С женской стороны происходит он от древних графов Кастильских. Знаменитый породою, он приобрел богатство мужеством и оружием. Подвиги его сохранились в народных песнях, или романсах, из которых здесь предлагается извлечение.
Сид в царствование короля Фердинанда
I
Пятерых царей неверныхДон-Родриго победил;И его назвали СидомПобежденные цари.Их послы к нему явилисьИ в смирении подданстваТак приветствовали Сида:«Пять царей, твоих вассалов,Нас с покорностью и данью,Добрый Сид, к тебе прислали».«Ошибаетесь, друзья! —Дон-Родриго отвечал им. —Не ко мне посольство ваше:Неприлично господиномНазывать меня в том месте,Где господствует ВеликийФердинанд, мой повелитель:Всё его здесь, не мое».И король, таким смиреньемСида храброго довольный,Говорит послам: «СкажитеВы царям своим, что, еслиГосподин их Дон-РодригоНе король, то здесь по правуС королем сидит он рядом,И что все, чем я владею,Завоевано мне Сидом».С той поры не называлиЗнаменитого РодригаМавры иначе, как Сидом.II
Полных семь лет без успехаНеприступную КоимбруОсаждал Дон-Фердинанд.Никогда б не одолел онНеприступныя Коимбры,Крепкой башнями, стенами…Но является Сан-Яго,Рыцарь господа Христа:На коне он скачет белом,С головы до ног в доспехахСвежих, чистых и блестящих.«Сим ключом, который блещетУ меня в руках (сказал он),Завтра утром на рассветеОтопру я ФердинандуНеприступную Коимбру».И король вступил в Коимбру;И мечеть ее назвалиЦерковью Марии Девы.Там был рыцарем поставленДон-Родриго, граф Биварский.Сам король своей рукоюМеч к бедру его привесил,Дал ему лобзанье мира;Только не дал акколады,Ибо то уж для другогоБыло сделано им прежде;И, в особенную почесть,Конь в блестящей сбруе СидуПодведен был королевой,А инфанта золотыеНа него надела шпоры.III
Мрачен, грустен Дон-Диего…Что сравнить с его печалью?День и ночь он помышляетО бесчестии своем.Посрамлен навеки древний,Знаменитый дом Ленесов;Не равнялись ни Иниги,Ни Аварки славой с ним.И болезнью и летамиИзнуренный, старец видитБлизкий гроб перед собою;Дон-Гормас же, злой обидчик,Торжествующий, гуляет,Не страшась суда и казни,По народной площади.Напоследок, свергнув бремяСкорби мрачно-одинокой,Сыновей своих созвал онИ, ни слова не сказавши,Повелел связать им крепкоБлагородные их руки.И, трепещущие, робкоВопрошают сыновья:«Что ты делаешь, родитель?Умертвить ли нас замыслил?»Нет душе его надежды!Но когда он обратилсяК сыну младшему Родригу,В нем опять она воскресла;Засверкав очами тигра,Возопил младой Родриго:«Развяжи, отец, мне руки!Развяжи! когда б ты не былМой отец, я не словамиДал себе тогда б управу;Я бы собственной рукоюВнутренность твою исторгнул;Мне мечом или кинжаломБыли пальцы бы мои!»«Сын души моей, Родриго!Скорбь твоя — мне исцеленье;Грозный гнев твой — мне отрада;Будь защитник нашей чести:Ей погибнуть, если нынеТы не выкупишь ее».И Родригу рассказал онПро свою тогда обидуИ его благословил.IV
Удаляется Родриго,Полон гнева, полон думыО враге своем могучем,О младых своих летах.Знает он, что в АстурииДон-Гормас богат друзьями,Что в совете королевскомИ в сраженье первый он.Но того он не страшится:Сын гидальга благородный,Он, родившись, обязалсяЖизнью жертвовать для чести.И в душе своей он молитОт небес — одной управы,От земли — простора битве,А от чести — подкрепленьяМолодой своей руке.Со стены он меч снимает,Древней ржавчиной покрытый,Словно трауром печальнымПо давнишнем господине.«Знаю, добрый меч, — сказал он, —Что тебе еще постыдноБыть в руке незнаменитой;Но когда я поклянусяНе нанесть тебе обиды,Ни на шаг в минуту бояНе попятиться… пойдем!»V
Там на площади дворцовойСид увидел Дон-ГормасаОдного, без провожатых,И вступил с ним в разговор:«Дон-Гормас, ответствуй, знал лиТы о сыне Дон-Диега,Оскорбив рукою дерзкойСвятость старцева лица?Знал ли ты, что Дон-ДиегоЕсть потомок Лайна Калва,Что нет крови благородней,Нет щита его честней?Знал ли, что пока дышу я,Не дерзнет никто из смертных —Разве бог один всевышний —Сделать то без наказанья,Что дерзнул с ним сделать ты?»«Сам едва ли ты, младенец(Отвечал Гормас надменно),Знаешь жизни половину».«Знаю твердо! половинаЖизни: почесть благороднымВоздавать, как то прилично;А другая половина:Быть грозою горделивых,И последней каплей кровиОмывать обиду чести».«Что ж? Чего, младенец, хочешь?»«Головы твоей хочу я».«Хочешь розог, дерзкий мальчик;Погоди, тебя накажут,Как проказливого пажа».Боже праведный, как вспыхнулПри таком ответе Сид!VI
Слезы льются, тихо льютсяПо ланитам Дон-Диега:За столом своим семейнымОн сидит, все позабыв;О стыде своем он мыслит,О младых летах Родрига,О ужасном поединке,О могуществе врага.Оживительная радостьУбегает посрамленных;Вслед за нею убегаютИ доверенность с надеждой;Но цветущие, младыеСестры чести, вместе с неюВозвращаются они.И, в унылость погруженный,Дон-Диего не приметилПодходящего Родрига.Он, с мечом своим под мышкой,Приложив ко груди руки,Долго, долго, весь пронзенныйСостраданием глубоко,На отца глядел в молчанье;Вдруг подходит и, схватившиРуку старца: «Ешь, родитель!» —Говорит, придвинув пищу.Но сильнее плачет старец.«Ты ли, сын мой Дон-Родриго,Мне даешь такой совет?»«Я, родитель! смело можешьТы поднять свое святое,Благородное лицо».«Спасена ли наша слава?»«Мой родитель, он убит».«Сядь же, сын мой Дон-Родриго,Сядь за стол со мною рядом!Кто с соперником подобнымСладить мог, тот быть достоинДома нашего главой».Со слезами Дон-Родриго,Преклонив свои колена,Лобызает руки старца;Со слезами Дон-Диего,Умиленный, лобызаетСына в очи и уста.VII
На престоле королевскомВосседал король-владыка,Внемля жалобам народаИ давая всем управу.Твердый, кроткий, правосудный,Награждал он добрых щедроИ казнил виновных строго:Наказание и милостьВерных подданных творят.В черной, траурной одеждеВходит юная Химена,Дочь Гормаса; вслед за неюТриста пажей благородных.Двор в безмолвном изумленье.Преклонив свои коленаНа последнюю ступенюКоролевского престола,Так Химена говорит:«Государь, прошло полгодаС той поры, как мой родительПод ударами младогоСопротивника погиб.И уже я приносилаПеред трон твой королевскийУмиленную молитву.Были мне даны тобоюОбещанья; но управыНе дано мне и поныне.Между тем, надменный, дерзкий,Издевается РодригоНад законами твоими,И, его надменность видя,Ей потворствуешь ты сам.Государь праволюбивыйНа земле есть образ бога;Государь неправосудный,Поощряющий строптивость,Сердцу добрых не любезен,Не ужасен и для злых.Государь, внемли без гневаСим словам моей печали:В сердце женщины почтеньеПревращается от скорбиЧасто в горестный упрек».И король на то ХименеТак ответствует без гнева:«Здесь твоя печаль не встретитНи железа, ни гранита.Если я сберег Родрига,То сберег его, Химена,Для души твоей прекрасной;Будет время — будешь плакатьТы от радости по нем».VIII
В час полуночи спокойнойТихий голос, нежный голосУнывающей ХименеГоворил: «Отри, Химена,Слезы грусти одинокой».«Отвечай, откройся, кто ты?»«Сирота, меня ты знаешь».«Так! тебя, Родриго, знаю;Ты, жестокий, ты, лишившийДом мой твердыя подпоры…»«Честь то сделала, не я».IX
В храме божием РодригоТак сказал своей Химене:«Благородная Химена,Твой отец убит был мноюНе по злобе, не изменой,Но в отмщенье за обиду,Грудь на грудь и меч на меч.Я тебе за мужа честиМужа чести возвращаю;Я тебе в живом супругеВсе даю, что прежде в мертвомТы отце своем имела:Друга, спутника, отца».Так сказав, он обнажаетКрепкий меч свой и, поднявшиОстрие к святому небу,Произносит громогласно:«Пусть меня сей меч накажет.Если раз нарушу в жизниМой обет: любить ХименуИ за все моей любовьюЕй воздать, как здесь пред богомОбещаюсь и клянуся!»Так свершил свой брак с ХименойДон-Родриго, граф Биварский,Славный Сид Кампеадор.X
Сид во всех за ФердинандаБитвах был победоносен.Наконец для ФердинандаЧас последний наступает:На своей постели смертнойОн лежит лицом к востоку;Он в руках, уже холодных,Держит све́чу гробовую;В головах стоят прелаты,Одесную сыновья.И уже свои он землиРазделил меж сыновьями,Как вошла его меньшаяДочь Урака в черном платье,Проливающая слезы.Так ему она сказала:«Есть ли где закон, родитель,Человеческий иль божий,Позволяющий наследство,Дочерей позабывая,Сыновьям лишь оставлять?»Фердинанд ей отвечает:«Я даю тебе Замору,Крепость, твердую стенами,С нею вместе и вассаловДля защиты и услуги.И да будет проклят мною,Кто когда-нибудь замыслитУ тебя отнять Замору».Предстоявшие сказалиВсе: «Аминь». Один Дон-СанхоПромолчал, нахмуря брови.Сид в царствование короля Дон-Санха Кастильского
I
Только что успел Дон-СанхоВместе с братьями в могилуОпустить с мольбой приличнойФердинандову гробницу,Как уже он на коне,И гремит трубой военной,И вассалов собирает,И войной идет на братьев.Первый, с кем он начал ссору,Был Галиции властитель,Старший брат его Дон-Гарсий;Но, сраженный в первой битве,С малочисленной осталсяОн дружиною кастильцев.Вдруг явился Дон-Родриго.«В добрый час, мой благородныйСид! — сказал ему Дон-Санхо, —Вовремя ко мне поспел ты».«Но ты сам, король Дон-Санхо,«Здесь не вовремя (суровоОтвечал ему Родриго);Лучше было бы, с молитвойРуки сжав, стоять смиренноУ родителева гроба.Я исполню долг вассала;Стыд же примешь ты один».И Дон-Гарсий, побежденный,Скоро в плен достался Сиду.«Что ты делаешь, достойныйСид?» — сказал с упреком пленник.«Если б я теперь вассаломБыл твоим, я то же б сделал,Государь, и для тебя».Заключен по воле братаВ башню крепкую Дон-Гарсий.За него король леонскийВосстает и посылаетВызов к Сиду, к мужу чести,Подымающему рукуНа бесчестно-злое дело.«Ополчись, мой благородныйСид, — Дон-Санхо восклицает. —Ополчись, мой Сид могучий,Перл империи священной,Цвет Испании, зерцалоЧести рыцарской; леонцыИдут против нас войною;Веют львы на их знаменах;Но у нас, в земле Кастильской,Много замков укрепленных:Будет, где их запереть».«Государь, святое правоЗа Альфонса; лишь фортунойОн неправ», — так отвечаетКоролю Дон-Санху Сид.Дон-Альфонс разбит и прогнан;Он бежит к толедским маврам.Как свирепый ястреб — алчаНовой пищи после первой,Им отведанной добычи —Когти острые вонзаетВ беззащитную голубку:Так Дон-Санхо ненасытный,На одну сестру напавши,Беспомощную насильноЗапирает в монастырь.II
Мирно властвует УракаВ крепком городе Заморе.Крепким городом ЗаморойЗавладеть Дон-Санхо мыслит.Он к стенам его подходит.Нет в Испании другого:В твердом выбитый утесе,Им покрытый, как бронеюСмелый рыцарь, окруженныйСветло-влажными рукамиБыстрошумного Дуера,Он стоит — и замки, башни(В целый день не перечесть их)Как венец его венчают.И сказал Дон-Санхо Сиду:«Добрый Сид, советник мудрый,Дома нашего подпора,От меня к сестре УракеТы послом иди в Замору.Предложи мену Ураке;Пусть свою назначит цену;Но скажи ей в осторожность:Если ныне отречетсяТо принять, что предлагаю,Завтра сам возьму я силойТо, о чем теперь прошу».«Что за стены! — Дон-РодригоМыслит, глядя на Замору. —Чем на них смотрю я доле,Тем грозней и неприступнейМне являются они».«Что за стены! — повторяетПро себя король Дон-Санхо. —Это первые, которыхНе заставил содрогнутьсяПриближающийся Сид».«Что за стены!» — размышляетКонь могучий Бабиека,Замедляя ход и гривуОпуская до земли.III
Тихо в городе Заморе:Он печальный носит траурПо великом Фердинанде.Церкви города ЗаморыВ ткани черные одеты,И на них печальный траурПо великом Фердинанде.И Урака, затворившисьВ замке города Заморы,О сестрах и братьях плачет;И печальный носит траурПо великом Фердинанде.И она вздыхала тяжкоВ ту минуту, как явилсяПеред городом ЗаморойДон-Родриго, вождь кастильский.Вдруг все улицы ЗаморыЗашумели, взволновались;Крик до замка достигает,И Урака, на оградуВышед, смотрит… там могучийСид стоит перед стеной.Он свои подъемлет очи,Он Ураку зрит на башне,Ту, которая наделаНа него златые шпоры.И ему шепнула совесть:«Стой, Родриго, ты вступаешьНа бесславную дорогу;Благородный Сид, назад!»И она ему на памятьПривела те дни, когда онГосударю ФердинандуОбещался быть надежнойДочерей его защитой,Дни, когда они делилиЯсной младости весельеПри дворе великолепномГосударя Фердинанда,Дни прекрасныя Коимбры.«Стой, Родриго, ты вступаешьНа бесславную дорогу;Благородный Сид, назад!»Бодрый Сид остановился.Он впервые БабиекуОбратил и в размышленье,Прошептав: «Назад!» поехалВ королевский стан обратно,Чтоб принесть отчет Дон-Санху.Но разгневанный Дон-СанхоТак ответствует Родригу:«Безрассудны государи,Осыпающие честьюНеумеренной вассалов —Лишь мятежников надменныхДля себя они готовят.Ты с Заморой непокорнойЗаодно теперь, Родриго;Ныне ум твой дерзновенныйНе в ладу с моим советом;С глаз моих пойди, Родриго;Из кастильских выйдь пределов;Все мои покинь владенья».«Но которые владенья,Государь, велишь покинуть?Завоеванные ль мною,Сохраненные ли мноюДля тебя?» — «Те и другие».Сид минуту был задумчив;Но потом он улыбнулся,Вкруг себя спокойный бросилВзор и сел на Бабиеку.Удалился Сид… молчаньеВ стане царствует, как в гробе.IV
Длится трудная осада.Много было поединков;Много рыцарей кастильских,К утешенью дам Заморы,Было сброшено с седла.Не возьмут они Заморы.Тут являются к Дон-СанхуГрафы, знатные вельможи.«Государь, отдай нам Сида(Говорят они); без СидаНе бывать ни в чем удачи».И король послал за Сидом;Но с домашними своимиНаперед о том, что делать,Посоветовался Сид.Возвратиться был совет их,Если сам король Дон-СанхоПризнает себя виновным.Сид покорствует призванью;Сам король к нему навстречуВыезжает; с БабиекиСходит Сид, его увидя,И его целует руку.С той поры на поединкиВызывать гораздо режеСтали рыцари ЗаморыСмелых рыцарей кастильских:Каждый был готов сразитьсяХоть с пятью один, хоть с чертом,Лишь бы только не с Родригом.Вдруг из города ЗаморыВышел витязь неизвестный.К пышной ставке королевскойПодошедши, так сказал он:«За совет мой: покориться,Чуть меня не умертвили.Государь, я знаю верныйСпособ сдать тебе Замору».Но с высокия оградыВ то же время старый рыцарьПрокричал: «Король Дон-Санхо,Знай, и вы, кастильцы, знайте,Что из города ЗаморыВышел к вам предатель хитрый:Если сбудется злодейство,Нас ни в чем не обвиняйте».Но с предателем Дон-СанхоУж пошел к стенам Заморы.Там, пред входом потаеннымНеприступныя ограды,Видя, что король Дон-СанхоС ним один и безоружен,Острый свой кинжал предательВесь вонзил в него и скрылся.И король смертельно ранен.Вкруг него толпятся слуги;И никто из них не молвилСлова правды, лишь единыйДобрый, старый, верный рыцарьТак сказал ему: «ПомыслиО душе своей и боге;Остальное все забудь».И уже король Дон-СанхоПредал в руки бога душу.Много рыцарей кастильскихВкруг него стоят и плачут;Боле всех скорбит и плачетБлагородный Дон-Родриго.«О король мой, о Дон-Санхо!(Восклицает он), да будетПроклят день тот ненавистный,День, в который ты замыслилПриступить к стенам Заморы.Не боялся тот ни бога,Ни людей, кто беззаконноДал тебе совет нарушитьЧестный рыцарства закон».Наль и Дамаянти*
Индейская повесть[1]
В те дни, когда мы верим нашим снамИ видим в их несбыточности быль,Я видел сон: казалось, будто яЦветущею долиной КашемираИду один; со всех сторон вздымалисьГромады гор, и в глубине долины,Как в изумрудном, до краев лазурьюНаполненном сосуде, — небесаВечерние спокойно отражая, —Сияло озеро; по склону горОт запада сходила на долинуДорога, шла к востоку и вдалиТерялася, сливаясь с горизонтом.Был вечер тих; все вкруг меня молчало;Лишь изредка над головой моей,Сияя, голубь пролетал, и пелиЕго волнующие воздух крылья.Вдруг вдалеке послышались мне клики;И вижу я: от запада идетБлестящий ход; змеею бесконечнойВ долину вьется он; и вдруг я слышу:Играют марш торжественный; и сладкойМоя душа наполнилася грустью.Пока задумчиво я слушал, мимоПрошел весь ход, и я лишь мог приметитьТам, в высоте, над радостно шумящимНародом, паланкин; как привиденье,Он мне блеснул в глаза; и в паланкинеУвидел я царевну молодую,Невесту севера*; и на меняОна глаза склонила мимоходом;И скрылось все… когда же я очнулся,Уж царствовала ночь и над долинойГорели звезды; но в моей душеБыл светлый день; я чувствовал, что в нейСвершилося как будто откровеньеВсего прекрасного, в одно живоеЛицо слиянного. — И вдруг мой сонПеременился: я себя увиделВ царевом доме, и лицом к лицуПредстало мне души моей виденье;И мнилось мне, что годы пролетелиМгновеньем надо мной, оставив мнеВоспоминание каких-то светлыхВремен, чего-то чудного, какой-тоВолшебной жизни. — И мой сонОпять переменился: я увиделСебя на берегу реки широкой;Садилось солнце; тихо по водамСуда, сияя, плыли, и за нимиСеребряный тянулся след; вблизиВ кустах светился домик; на порогеЕго дверей хозяйка молодаяС младенцем спящим на руках стояла…И то была моя жена с моеюМалюткой дочерью… и я проснулся;И милый сон мой стал блаженной былью.И ныне тихо, без волненья льетсяПоток моей уединенной жизни.Смотря в лицо подруги, данной богомНа освященье сердца моего,Смотря, как спит сном ангела на лонеУ матери младенец мой прекрасный,Я чувствую глубоко тот покой,Которого так жадно здесь мы ищем,Не находя нигде; и слышу голос,Земные все смиряющий тревоги:Да не смущается твоя душа,Он говорит мне, веруй в бога, веруйВ меня. Мне было суждено своеюРукой на двух родных, земной судьбиной*Разрозненных могилах* те словаСпасителя святые написать;И вот теперь, на вечере моем,Рука жены и дочери рукаЕще на легкой жизненной страницеИх пишут для меня, дабы потомНа гробовой гостеприимный каменьПеренести в успокоенье скорби,В воспоминание земного счастья,В вознаграждение любви земныяИ жизни вечныя на упованье.И в тихий мой приют, от всех заботЖитейского живой оградой садаОтгороженный, друг минувших лет,Поэзия ко мне порой приходитРассказами досуг мой веселить.И жив в моей душе тот светлый образ,Который так ее очаровалВо время о́но… Часто на краюНебес, когда уж солнце село, видимМы облака; из-за пурпурных яркоВыглядывают золотые, светлымВершинам гор подобные; и видитВоображенье там как будто областьИного мира. Так теперь созданьемМечты, какой-то областью воздушнойЛежит вдали минувшее мое;И мнится мне, что благодатный образ,Мной встреченный на жизненном пути,По-прежнему оттуда мне сияет.Но он уж не один, их два*; и прежнийВ короне, а другой в венке живомИз белых роз, и с прежним сходен он,Как расцветающий с расцветшим цветом;И на меня он светлый взор склоняетС такою же приветною улыбкой,Как тот, когда его во сне я встретил.И имя им одно. И ныне яТем милым именем последний цвет,Поэзией мне данный, знаменуюВ воспоминание всего, что былоСокровищем тех светлых жизни летИ что теперь так сладостно чаруетПокой моей обвечеревшей жизни.Дюссельдорф, 16/28 февраля 1843.
Глава первая
I
Жил-был в Индии царь, по имени Наль. ВиразеныСильного сын, обладатель царства Нишадского, этотНаль был славен делами, во младости мудр и прекрасенТак, что в целом свете царя, подобного Налю,Не было, нет и не будет; между другими царямиОн сиял, как сияет солнце между звездами.Крепкий мышцею, светлый разумом, чтитель смиренныйМудрых духовных мужей, глубоко проникнувший в тайныйСмысл писаний священных, жертв сожигатель усердныйВ храмах богов, вожделений своих обуздатель, нечистымПомыслам чуждый, любовь и тайная думаДев, гроза и ужас врагов, друзей упованье,Опытный в трудной военной науке, искусный и смелыйВождь, из лука дивный стрелок, наипаче же славныйЧудным искусством править конями — на них же он в суткиМог сто миль проскакать, — таков был Наль; но и слабостьТакже имел он великую: в кости играть был безмерноСтрастен. — В это же время владел Видарбинским обширнымЦарством Бима, царь благодушный; он долго бездетенБыл и тяжко скорбел от того, и обет пред богамиОн произнес великий, чтоб боги его наградилиСладким родительским счастьем; и боги ему даровалиТрех сыновей и дочь. Сыновья называлися: первыйДа́мас, Да́нтас другой и Да́манас третий; а имяДочери было дано Дамаянти. Мальчики былиЖивы и смелы; звездой красоты расцвела Дамаянти:Прелесть ее прошла по земле чудесной молвою.В доме отца, окруженная роем подружек, как будтоСвежим венком, сияла меж них Дамаянти, как розаВ пышной зелени листьев сияет, и в этом собраньеДев сверкала, как молния в туче небесной. Ни в здешнемСвете, ни в мире бесплотных духов, ни в стране, где святыеБоги живут, никогда подобной красы не видали;Очи ее могли бы привлечь и бессмертных на землюС неба. Но как ни была Дамаянти прекрасна, не менеБыл прекрасен и Наль, подобный пламенно-нежнойДуме любви, облекшейся в образ телесный. И каждыйЧас о великом царе Нишадской земли ДамаянтиСлышала, каждый час о звезде красоты благородныйЦарь Нишадский слышал; и цвет любви из живогоСемени слов меж ними, друг друга не знавшими, скороВырос. Однажды Наль, безымянной болезнию сердцаМучимый, в роще задумчив гулял; и вдруг он увиделВ воздухе белых гусей; распустив златоперые крылья,Стаей летели они, и громко кричали, и в рощуШумно спустились. Проворной рукой за крыло золотоеНаль схватил одного. Но ему сказал человечьимГолосом Гусь: «Отпусти ты меня, государь, я за этоСлужбу тебе сослужу: о тебе Дамаянти прекраснойСлово такое при случае молвлю, что только и будетДумать она о Нале одном». То услыша, поспешноНаль отпустил золотого Гуся. Вся стая помчаласьПрямо в Видарбу и там опустилася с криком на царскийЛуг, на котором в тот час Дамаянти гуляла. УвидевЧудных птиц, начала Дамаянти с подружками бегатьВслед за ними; а гуси, с места на место порхая,Все рассыпались по́ лугу; с ними рассыпались так жеСкоро и все подружки царевнины: вот ДамаянтиС Гусем одним осталась одна; и Гусь, приосанясь,Вдруг сказал человеческим голосом ей: «Дамаянти,В царстве Нишадском царствует Наль; и нет и не будетМежду людьми красавца такого. Когда бы его ты женоюСтала, то счастье твое вполне б совершилось; какой быПлод родился от союза с его красотою могучейНежной твоей красоты. Вас друг для друга послалиБоги на землю. Поверь тому, что тебе говорю я,О тихонравная, сладкоприветная, чистая дева!Много мы в странствиях наших лугов человеческих, многоРайских обителей неба видали; в стране великановТакже нам быть довелось; но доныне еще, Дамаянти,Встретить подобного Налю царя нам нигде не случилось:Ты жемчужина дев, а Наль — мужей драгоценныйКамень. О, если бы вы сочетались! тогда бы узрелиМы на земле неземное». Так Гусь говорил. Дамаянти,Слушая, радостно рдела; потом в ответ прошептала,Вся побледнев от любви: Скажи ты то же и Налю.Быстро, быстро поднялся он, дважды рожденный, сначалаВ виде яйца, потом из яйца, и в Нишадское царствоПрямо помчался и там рассказал о случившемся Налю.II
После того, что сказал ей Гусь золотой, Дамаянти,Словно как будто с собою расставшись, была беспрестанноС Налем прекрасным. Объятая тайною думой, влачасяШаткой, неверной стопою, как будто в каком расслабленье,То подымая к небу грустные очи, то в землюИх потупляя, то с полною тяжкими вздохами грудью —Временем щеки как жар, временем бледные, очиПолные слез, засохшие губы и все в беспорядкеМысли, как волосы, — день и ночь Дамаянти вздыхала,Слабая, томная; не было ей ни сна на постели,Ниже покоя на месте ином; и, тая в болезни,Пищи она, ни питья принимать не хотела. ПодружкамСкоро стало заметно, что с их царевной прекраснойЧто-то случилось недоброе; скоро достигнул печальныйСлух и до Бимы-царя, что дочь его ДамаянтиСвой покой потеряла. Как скоро об этом проведалЦарь, то он весьма опечалился: «Видно, насталоВремя любви для тебя, моя Дамаянти», — сказал он.Вот и задумал Бима дать пир, чтоб отвсюду на выборСъехались к ней женихи. Гонцов разослал он по разнымЦарствам индейским: царей приглашать на праздник в Видарбу.Только к царям и царевичам весть об этом достигла,Все снарядилися в путь; с востока и запада быстрый,Шумный поток пути наводнил, наполняя всю землюСмутным гулом слонов, коней, колесниц и до небаПыль густую подъемля. Сияя богатством уборов,Множеством ратников, блеском оружий, пышностью броней,Съехались гости в Видарбу; торжественно встретил их Бима.В это время странствовать вышел глава и светилоВсех отшельников, праведный старец Нера́да; избранныйСпутник его был Перва́та блаженный. Из пыльного мираТемных гробов проникнул он в царство небесного света,В оный предел, где сад веселий цветет, где великийВластвует Индра. В светло-воздушные сени вступилиОба странника; их приветствовал радостно Индра;Им поклонясь и воздав им обоим приличную почесть,Царь небесныя тверди спросил гостей о здоровьеИх и целого света. «Владыка, — с поклоном НерадаИндре ответствовал, — божеской милостью вашей здоровыМы, и весь свет наш здоров: благоденствуют люди и звери;В каждой пылинке и в каждой былинке жизнь и веселье».Слыша такой ответ Нерады, могучий правительМира спросил: «Но где же мои любимцы, кровавыхСпоров решители, крови своей проливатели в битвах,Смерти презрители, храбрые мира защитники? ИмиСветлую область мою населять я люблю; но напрасноЖду я на пир мой желанных гостей, не приходятГости мои уж давно. Скажи мне, святой, что случилосьС племенем храбрых?» На это ответствовал Индре Нерада:«Я объясню, всемогущий, тебе, отчего так давно тыЗдесь никого не видишь из храбрых вождей: Дамаянти,Дочь царя видарбинского Бимы, которой на светеНет ничего подобного, хочет по сердцу супругаВыбрать, и все цари и царевичи едут в Видарбу;Всякая ссора забыта, и вот почему так спокойнаСтала земля, почему и в твою светозарную областьГости давно не приходят». Покуда их длилась беседа,Прибыли к Индре его соучастники в миродержавстве —Агнис, властитель огня, Варуна, воды повелитель,Яма, бог-земледержец. Услышав сказанье Нерады,Боги воскликнули с светлым лицом: «На выборе этомБудем и мы». И на быстрых конях, предводимые Индрой,Боги пустились в Видарбу, куда все цари собирались.Тою порою и Наль, любовью сгорая, лишь толькоСведал о съезде великом в Видарбе, на быстрыхКрыльях желанья помчался; нужды в конях не имел он.Боги, спустясь с высоты, на дороге увидели Наля:Был красотою он светел, как день; и боги, пленясяТой красотой, на него с изумленьем смотрели; четыреСтихий властителя, в воздухе свой полет удержавши,Вот что сказали: «Здравствуй, нишадец, войск истребитель,Наль Пуньялока. Хочешь ли нам оказать ты услугу?Нашим послом полномочным иди отсюда в Видарбу».III
«Все исполню, — ответствовал Наль; и, руки сложившиВ страхе невольном, с видом покорным спросил он их: — Кто вы,Солнечным блеском одетые? С вестью какой повелитеМне в Видарбу идти?» Ему ответствовал Индра:«Знай, что мы боги бессмертные, сшедшие в мир для прекраснойДочери Бимы царя Дамаянти, к которой отвсюдуСходятся ныне земные цари; я Индра, властительВоздуха; это Агнис, огня повелитель могучий;Это Варуна, двигатель вод, а это великийТверди земной основатель Яма. Знай же, что нынеНаш ты посол, и вот что ты должен сказать Дамаянти:«Ведай, царевна, что боги стихий — бог воздуха Индра,Агнис огня, Варуна воды и Яма земли — к намС неба сошли, чтоб из них одного избрала ты в супруги!»Руки сжав с умилением, Наль ответствовал Индре:«Сам я за тем же в Видарбу иду; от других невозможноБыть мне послом к Дамаянти; молю, от такого посольства,Боги, избавьте меня». На то ответствовал Индра:«Разве не ты, благородный нишадец, сказал нам: исполню?Можешь ли слово нарушить? Иди ж и не смей отрицаться».Наль отвечал с замешательством: «Как же дойду я к царевне?Входы все заперты крепкою стражей». — «О том не заботься,—Боги сказали, — дойдешь свободно, иди без боязни».Наль пошел, покоряся без ропота воле бессмертных.Он во дворец свободно проникнул и там ДамаянтиСкоро увидел в кругу подружек; как с неба слетевшийАнгел, она прекрасна была, и прелесть любви окружалаНежные члены ее, вожделенье любви пробуждаяВ каждом сердце; и месяц и солнце не столь утешалиСветом своим, как ее пленительно-девственный образ.Муку любви почувствовал Наль при виде волшебномСтройного стана ее; но он пересилил стремленьеСилы мучительной. Все подружки царевны вскочилиС мест, изумленные входом нечаянным Наля; прекрасныйОбраз его поразил их так, что им показалосьНебо отверстым. Не смея его вопросить, меж собоюТихо шептались они, повторяя: откуда пришел он?Кто он? какой он породы? райской? земной? исполинской?Так вопрошали друг друга они, ослепленные блескомНаля, очей на него поднять не смея (столь богиПрелесть его, уж и так неземную, блеском небеснымВдруг возвеличили). В это мгновенье пред ним ДамаянтиС сердцевластительным взором, с улыбкой, чарующей душу,Молча стояла, молча глядела и таяла тайнымПламенем. «Кто ты? — она напоследок спросила. —Кто ты, все озаряющий, прелестью дышащий, душуРадостной мукой объемлющий? Как ты проникнул в обительЦарской дочери, всем затворенную, мимо царевойСтражи, никем не замеченный? Кто ты? Какое ты носишьИмя?» На этот вопрос видарбинской прекрасной царевныНаль ответствовал: «Знай, Дамаянти, я Наль; я в ВидарбуПрислан, царевна, тебя известить, что великие богиИндра, Агнис, Варуна и Яма спустились на землюС неба затем, чтоб из них одного избрала ты в супруги.Их могуществом мог и сюда неприметно пройти я;Зная теперь, зачем я здесь, видарбинская дева,Сделай сама, что найдешь для себя и благим и приличным».Глава вторая
I
Весть такую услышав, сначала богам ДамаянтиСердцем смиренным свою принесла благодарность; с улыбкойНалю сказала потом: «Не боги, а ты мой избранныйСветлый жених; я твоя, и все, чем я обладаю,Все, что люблю я, каждое явное, тайное чувствоСердца, все мысли, желанья и жизнь, и все, мой прекрасныйЦарь, владыка души, твое без остатка. Что белыйГусь мне сказал, то сердце мое сокрушило; и былиВсе цари и царевичи созваны мною на выборТолько затем, чтоб привлечь и тебя; но ты уж заранеИзбран; отдаться тебе поклялась я, и был тыЗдесь уж давно ожидаем; но только совсем для иного.Сватайся ж сам за меня; тебе неприлично являтьсяЗдесь послом от других; и знай, что если тобоюБуду отвергнута я, от которой приемлешь ты нынеПочесть такую, то все мне смертию будет: вода ли,Яд ли, огонь ли, веревка ли, все мне равно; нестерпимоЖенскому сердцу в любви безответно признаться». На этоНаль видарбинской царевне ответствовал: «Как же ты можешьВечным богам предпочесть обреченного смерти? Как можешьС теми, от коих жизнь истекает, кем держится зданьеМира, ставить меня наряду, недостойного с прахомНог их сравниться? Идущий против воли бессмертныхСмерти навстречу идет. О пленительно стройная дева!Будь мне спасеньем, избравши небесное вместо земного.Легкость чистых, беспыльно-эфирных одежд, неземныеПерлы, венки и повязки богов предпочти и блаженствуй.Что желанней тебе? Благовонный ли воздух? Огня лиЖертвенный пыл? Живая ли влага воды? Иль твердыняВечной земли? Один, лазурно-воздушным пространствомМир объемля, движеньем и светом его наполняет;Искрою в каждой пылинке таяся, другой проникаетВсё, разрушая тела и духу даруя свободу;Третий, кристальною цепию землю обвив и на зыбкомПухе воды отдыхая, жемчужные нити вплетаетВ кудри свои; четвертый дает живущему место,Мертвому пристань и всё созданье на суд собирает —Вот твои женихи, Дамаянти; богам ли бессмертнымТы откажешь? Не делай того, послушайся друга».С трепетом сердца и влагой печали затмивши сияньеСветлых очей, отвечала ему Дамаянти: «ВсесильныВечные боги; я чту их всем сердцем и им поклоняюсьС верой; но ты мой жених; ты избран любовию; этойПравды скрывать не хочу я». Так говоря, ДамаянтиОчи стыдливо склонила и руки прижала к дрожащимДевственно чистым грудям с умоляющим видом. Вздохнувши,Наль отвечал: «Не забудь, Дамаянти, что я пред тобоюВ сане посла, нарушу ль святую доверенность? Буду льНыне просить для себя того, что строго велит мнеДолжность просить для других? Наступит мой час, и без страхаСтану за право свое. Ты сама об этом размысли,Радость очей, видарбинская роза». Вздох утаивши,Тихо в ответ Дамаянти шепнула: «О друг, мы согласныВ мыслях; ты путь прямой избери, чтоб упрека и тениПасть на тебя не могло. Приходи же, о ты, украшеньеСмертных людей, с богами ко мне на торжественный выбор;Там, в присутствии сильных властителей мира, тебя яВыберу, царь благородный, тогда и ты пред богамиПравым и чистым останешься». Этот ответ видарбинскойДевы принявши, Наль возвратился в то место, где былиСобраны боги. Посла своего издалека увидя,Миродержавцы спросили его с живым любопытством:«Что ты скажешь? Какой ответ нам принес от царевны?»Наль сказал: «Посланником вашим проник я в жилищеЦарской дочери, мимо стражей, невидимый стражам,Видимый только царевне одной; конечно, то былоТак устроено вашею властью; с царевной нашел яМного подруг; они вскочили, меня испугавшись;Но Дамаянти, прекрасный светло-смеющийся месяц,В то мгновенье, как вашу волю, бессмертные боги,Я объявлял ей, меня самого в затменье рассудкаВыбрала. Вот что сказала в ответ мне царевна: «Пусть придутБоги вместе с тобою ко мне на торжественный выбор;Там, в присутствии сильных властителей мира, тебя яВыберу, царь благородный; тогда и ты пред богамиПравым и чистым останешься». Ваша воля святаяМною исполнена, вечные боги; теперь, умоляю,Должность посла снимите с меня и свободу мне дайте».II
Вот с наступлением дня пригласил царь Бима на выборВсех своих знаменитых гостей. Собралися в обширнойЦарской палате цари и царевичи; взоры их жаркойЖаждой любви пламенели; они прошли сквозь златыеСводы высоких дверей, как львы сквозь расселину; в блескеСвежих душистых венков, в серьгах драгоценных сиделиТам величавые гости на пышных, упругих подушках;Тесно их сонмище было, как львиная грива густая;Полная ж ими палата казалась разинутым зевомТигра, полным зубов. И было тут чем любоваться:Крепкие бедра, как будто столбы, литые из меди,Сильные мышцы и плечи, как будто могучие дубы,С гибкими пальцами руки, как змеи с пятью головами,Гордые шеи, светлым гранитным зубцам на вершинахГорных подобные, в блеске прекрасных, весельем горящихЛиц, и пышных волос, и высоких бровей, и огнистыхГлаз. И в собранье гостей вошла Дамаянти, чтоб ум ихВзглядом одним помутить, чтоб глаза и сердца их опутатьСетью любви. И все к ней очами прильнули, как птицыК клейкой охотничьей жерди. Долго кругом ДамаянтиВзор свой водила; но тот, кто один был и в сердце и в мыслях,Ей не являлся. Вдруг видит царевна пять одинакихОбразов; были они перед нею; то к ней приближались,То от нее отходили; и каждый ей представлялсяНалем, как скоро глаза на него она обращала;Мысли ее помутились. Она подумала: «Что мнеДелать? Как четырех богов отличу я от Наля?»Взоры ее напрасно божественных знаков искали.«Знаков, о коих дошли к нам издревле сказанья, не носитЗдесь на себе ни один из видимых мною», — царевнаДумала. Вот наконец, по долгом с собой размышленье,Так решилась она: «К богам подойду я с молитвой;Боги молитвы моей не отринут». И с верой смиренной,Руки сложив и к грудям богомольно прижав их, царевнаТак сказала: «Боги бессмертные, боги святые,Мною избранного, сердцем желанного мне покажите;Если пред вами я делом и мыслию правду хранила,Если молюся вам с теплою верою, если вы самиМне, уж избранного мною самою, в супруги избрали,Если его я любить поклялася и если должны бытьКлятвы священны, то мне вы его покажите, благиеБоги, и знаки свои мне откройте, чтоб вас я почтила».Столь сердечную жалобу слыша из уст Дамаянти,Видя ее чистоту, и любовь, и покорность их воле,Видя правдивость ее, и кроткое сердце, и светлыйУм, согласились немедля ее желанье исполнитьБоги и приняли знаки свои. Тогда ДамаянтиИх во мгновенье узнала по зорко-спокойному оку,Лицам беспотным, светло-нетленным венкам, недоступнымПыли белым одеждам, бестенному телу и дивнойЛегкости быстрых движений, с какою они перед неюВеяли с места на место, земли не касаясь ногами.Рядом с ними, полуотененный, в венке уж завядшем,Пылью и потом покрытый, стоял на земле с помраченным,Грустно потупленным взором задумчивый Наль. ДамаянтиВызвала тотчас его из средины бессмертных и выборСвой изъявила обычным обрядом, смиренно коснувшисьКрая одежды его и на кудри его наложившиСвежий душисто-блестящий венок. Совершился великийВыбор; со всех сторон раздалися торжественно клики;Все цари и царевичи, мужи святые и боги,Выбор одобрив, воскликнули: Слава! счастливому Налю.Он же, полный блаженства любви, своей нареченной,Робко краснеющей, очи склонившей, дрожащей невестеТак сказал с трепетанием сердца, но голосом твердым:«Если могла при бессмертных богах ты смертного мужаТак почтить, Дамаянти, то слушай: тебя яСам пред людьми и богами своею женой именую,Весь на целую жизнь отдаюся тебе, и доколеБудет дух жизни в теле моем, дотоле, о дева,Роза Видарбы, я буду твоим; мое обещаньеС верой прими, на меня положись; отныне тебя яБуду питать, защищать и чтить, и хранить, и останусьВерен тебе всегда, во всем, и словом и делом,Радость и горе, богатство, и бедность, и все неизменноВ жизни с тобой разделяя». Обет такой произнесши,Светлый жених перед всеми своей лучезарной невестеДал целомудренно первый любви поцелуй; и друг другомДолго в блаженстве немом любовались они; напоследок,Вспомнив, что боги близко, и царь и царевна пред нимиПали с молитвой; и боги скрепили своей благодатьюБрак их; податели всякого блага, они даровалиНалю четыре великие силы: могучий властительВоздуха дал ему зоркость очей с способностью в каждомМесте простор находить и везде освежаться прохладой;Бог огня даровал обладанье огнем и возможностьВидеть без ужаса блеск мирозданья; правитель земныяТверди дал твердую поступь, чтоб был для него безопасенВсякий путь по земле, и тонкий вкус для разбораПищи; владыка воды наградил могуществом водуВсюду творить и цветы рождать единым желаньем.Так одаривши царя, и царевне все четверо вместеДали одно обещанье: что брака их радостью будутСын, как отец, и дочь, как мать, прекрасные. МилостьИм изъявивши такую, боги сокрылись; за нимиВслед и цари и царевичи, выбор невесты одобрив,В путь обратный пустились. Царь Бима, увидя, что схлынулЭтот прилив гостей, устроил свадебный праздник.Наль, сочетавшись с своею царевною, пробыл в ВидарбеПервые дни в веселье и в радости сладкой; потом онВ царство свое, блаженный, прославленный, с милой женою,Честию жен, звездой красоты и любви, возвратился.Там в благовонных рощах, в роскошных царских палатахОн благоденствовал, тихо и сладостно каплю за каплейЖизни из чаши одной выпивая с ней вместе, вкушаяМир и свободу, в молитве, в забавах, в труде и покое,Правду творя и на счастье народном свое утверждая.III
Боги, покинув Видарбу и в небо свое возвращаясь,Встретили адского бога Кали́. Провожаем Двепарой,Странствовал он по земле. «Куда направляешь ты путь свой?» —Индра спросил. «В Видарбу, — Кали отвечал. — ДамаянтиБудет моею женою; мне в мысли пришло, что я долженЕю быть выбран». С улыбкой ответствовал Индра: «Уж выборСделан; ты опоздал; при нас она покляласяВ верности Налю». Кали, услышав от Индры такуюВесть, воскликнул в кипении гнева: «Когда ДамаянтиСмертного мужа посмела богам предпочесть, то над неюСтрашно должна отмщена быть такая обида». На этоБоги света мрачным богам отвечали: «По волеНашей выбор свершился в Видарбе; и млад и прекрасенНаль: лишь одною б лишенною смысла он мог быть не избран,Он, непорочный, уставов святых постоянный блюститель,Книг духовных внимательный чтец, своим правосудноПравящий царством; он, у которого в доме усердноПриняты с почестью, с сладко-душистыми жертвами боги;Он, правдивый, твердый и кроткий, людьми и богамиЧтимый; он, строгий обетов хранитель, он, одаренныйНабожным сердцем, великой душою, смиреньем и силой;Он, в котором терпенье, умеренность, благость в единыйОбраз божественной прелести слиты… Кали, кто враждуетС праведным Налем, тот скройся в пропасти ада, на мукуВечную». Так отвечав, удалилися боги на небо.Видя богов удалившихся, с злобной усмешкой ДвепареМолвил Кали: «Не прощу никогда я обиды; теперь жеВ Наля вселюсь, чтоб его, ненавистного, ввергнуть в погибель;Ты же, Двепара (ведь знаем давно мы, какой он горячийВ кости игрок), поселися в костях и будь мне помощник».Глава третья
I
С замыслом злобным своим притаился в обители царскойНаля коварный Кали. Он все выжидал, чтоб удобныйСлучай открылся ему совершить предприятие; шесть летЖдал он напрасно; в седьмой год предстал наконец благосклонныйСлучай: ко сну отходя, позабыл совершить очищеньеЦарь, и в тело нечистое дух нечистый вселился.В сердце Наля проникнул Кали, и святое жилищеМирной невинности сделалось мутно от злых помышлений.Был у Наля сводный брат Пушка́ра. ДалекоЖил он в своем городке, небогатым участком довольный;Хитрый Кали, овладевши сердцем смиренного Наля,Вот что сказал в сновиденье Пушкаре: «Возьми ты скорееКости, и к Налю иди, и игру о царстве НишадскомС ним заведи, и будет твоим Нишадское царство;Весь проиграется Наль». Пушкара, прельщенный нечистымДухом, взял кости, в которых уже скрывался Двепара,К Налю явился и вызвал его на игру; загорелсяБешеной страстию Наль, запрыгали кости, и смертныйБой начался; и царь, как безумный, ставил на костиВсе: драгоценные камни, золото, утварь, одежды,Замки и земли, и всё, одно за другим, ослепленныйХитрым врагом, он проигрывал. Тщетно его ДамаянтиБросить игру умоляла; ее он не слушал. СмутилисьВсе приближенные, все вельможи, весь двор, все граждане;Вот Дамаянти слышит, что все они собралисяВ царском дворце, чтоб царю объявить, как сильно тревожитИх злоключенье такое; и в горьких слезах ДамаянтиТак сказала царю: «В твоей обители весь твойВерный нишадский народ собрался, и ждет, и желаетСветлые очи увидеть твои; покажися, ответствуйИм на любовь их вниманием царским». И слезы бежалиБыстро из глаз Дамаянти, но царь не внимал ей, враждебнойСилою мрачного духа объятый. И двор и граждане,Видя, что Наль их моленья отверг, разошлись, помышляяС горем глубоким и тяжким стыдом: он боле не царь нам!Кости же тою порой как живые летали; все жарчеБой разгорался, и царь проигрывал с каждым ударом.II
Видя, что муж от игры был совсем без ума, ДамаянтиСтала думать о том, каким бы средством от близкой,Им обоим грозящей беды защититься; но труднымЕй показалось спасенье; безумный Наль поминутноОбласть за областью брату проигрывал. Вот ДамаянтиС горем сказала кормилице старой своей Врихазене,Чтимой всеми в доме царевом, советнице умной:«Друг мой, кормилица, слушай; ко мне собери поскорееВсех советников царских; мне должно с ними исчислить,Сколько богатства проиграно, что еще нам осталось».Вот собралися советники; их повела ДамаянтиК Налю, который играл беспробудно. К нему приступилаС ними царица и, плача, выслушать их умоляла.Но очарованный Наль был глух, и слеп, и бесчувствен;Он не взглянул на нее, не сказал ей ни слова,Все продолжал по-прежнему с братом играть и стоявшихВ горе и страхе пред ним вельмож не приметил. УтративВсю надежду, они с содроганьем оставили царскийДом. Царица же долго в лицо безумному НалюС страхом смертельным смотрела; а между тем роковые,Налю враждебные, брату его благосклонные костиСтуком своим беспрестанным и пуще ее ужасали.«Слушай, кормилица (так наконец Дамаянти сказалаВерной своей Врихазене), беда наступила; скорееКликни Варшнею, правителя коней царевых». Когда жеК ней явился Варшнея, устами, сладчайшими меда,Вот что ему Дамаянти сказала: «Варшнея, сопутникВерный царя, послужи ему и теперь в наступившемБедствии: видишь, что каждый проигрыш с новойСилой в нем страсть к игре разжигает, что кости как будтоПротив него заодно с Пушкарой; мой царь обезумленДухом враждебным; забыл о народе, о ближних, не внемлетДаже и мне; всему причиною кости; в них скрытаАдская сила, а сам он невинен. Послушай, мой добрый,Верный Варшнея, исполни мое повеленье: всечасноЖду со страхом и трепетом я, что царь мой погибнет,Все проиграв; но еще не проиграны царские кониБыстролетучие; сядь в колесницу его и немедля,Прежде чем наша погибель вполне совершилась, в ВидарбуК Биме, отцу моему, детей отвези; поклонисяСродникам всем и знакомым моим; когда же отдашь тыВсе, и сироток моих и царских коней с колесницей,Биме, тогда ты будешь воле́н иль остаться в Видарбе,Или идти в иную какую землю, куда тыСам пожелаешь». Варшнея, верный правитель царевыхКоней, выслушав то, что ему Дамаянти сказала,Созвал советников царских; когда же и те согласилисьС умным желаньем царицы, то, взяв детей, он поехалС ними в Видарбу. Там, снявши детей с колесницы,Отдал их Биме, потом родным и знакомым царицыВсем от нее поклонился, потом, печалимый тяжкойУчастью Наля, пошел в свой путь и, в Айоду пришедши,В службу вступил к царю Ритуперну правителем коней.III
Был уж далеко Варшнея, когда у несчастного НаляВыиграл злой Пушкара все царство. С насмешкою колкойБрату сказал он: «Ты весь проигрался; посмотрим,Что ты теперь поставишь на кости; одна ДамаянтиТолько и есть у тебя; твое же добро остальноеВсе мое; отведаем счастья. Чьею женоюБыть должна Дамаянти, твоей или моею?»Это услышав, Наль содрогнулся, вздохнул и ни словаНе был в силах промолвить; но, мрачно взглянувши на брата,Снял с себя все уборы и, только одно сохранившиБедное платье, нищий, ограбленный, царь благородныйВышел смиренно из царского дома, несметных сокровищПолного; следом за ним, без роптанья судьбе покоряся,Также одно лишь платье сберегши, пошла Дамаянти.Ночь они провели без ночлега; под смертною казньюИх принимать запретил Пушкара гражданам Нишады;Новый царь был страшен, и так ни единый из прежнихПодданных не дал приюта царю бесприютному. БлизкоГорода, голод и жажду терпя, одним безотраднымГорем богатый, три дня и три ночи сряду скиталсяНаль; потом он дале пошел, печальный, голодный;Следом за ним пошла Дамаянти; для скудныя пищиЯгоды рвали они и рыли коренья. Прошло ужНесколько дней печального странствия; голод жестокоМучил однажды обоих. Вдруг две златокрылые птичкиСели на травке близ самого Наля. «Нам будет сегодняПища», — сказал он, тихонько подкрался к птичкам и, снявшиС плеч последнее платье свое, им поспешно накрыл их.Что же? С ним вместе птички взвилися на воздух и, видя,Как изумлен был Наль, совсем обнаженный, запели:«Знаешь ли, кто мы, безумный? Мы кости, мы кости! нарочноМы сюда прилетали, чтоб взять у тебя остальноеПлатье; нам было досадно, что ты, совсем проигравшись,С платьем еще оставался. Прости, безрассудный; счастливыйПуть!» И птички исчезли. Наль сказал: «Дамаянти,Те, от которых такую беду я терплю, кто лишилиЦарства, покоя и счастья меня, от которых не смеетНыне меня принимать ни один из нишадцев, — под видомПтиц златокрылых сюда прилетали, дабы остальноеПлатье похитить мое. И теперь я, сил и рассудкаГорем лишенный, тебе самой, Дамаянти, на выборВсе отдаю. Та дорога ведет по горам РишаванскимПрямо в Авантскую землю; здесь по склоненью ВиндийскихГор, вдоль излучистой светло-шумящей Пайошни проникнешьВ те места, где отшельники в кельях святых обитают;Здесь же дорога в Видарбу». Так Наль говорил; но рыданьеГрудь Дамаянти спирало, и слезы лились по прекрасным,Бледным щекам. Она ему отвечала чуть слышнымГолосом: «Сердце мое замирает, и я от печалиВся цепенею при мысли одной о том, что так сильноВ этот миг тебя, о возлюбленный друг мой, тревожит.Царства лишенный, счастье утративший, голодом, жаждой,Всякой нуждою томимый, царей красота, мой единыйДруг, как мог пожелать ты, как мог ты подумать, чтоб былоМне возможно покинуть тебя, от тебя отказаться?Нет, мой прекрасный, тебя, изнуренного голодом, жаждой,Горем о счастье погибшем томимого, буду и в дикомЛесе и в знойной степи утешать я и словом и взглядом.Знай, что нет для души и для тела вернее лекарстваВерной жены». — «О! правда твоя, Дамаянти, — с улыбкойНаль ответствовал, — нет для несчастного лучше лекарстваВерной, любящей жены. Я с тобой не расстанусь; могло лиВ ум твой войти подозренье такое? Скорее с своеюЖизнью расстануся я, чем с тобою, сокровище жизни». —«Друг, для чего же ты мне говоришь о дороге в Видарбу?О, мне страшно! о свет мой прекрасный, останься со мною!Будешь себя самого ненавидеть, меня потерявши.Нет, мой друг, не указывай мне на эти дороги;Вся душа во мне замирает от горя и страха.Если же хочешь, чтоб к сродникам я возвратилась в Видарбу,Вместе пойдем; видарбинский царь, родитель мой, Бима,Радостно примет тебя и твоим утешителем будет;В почести будешь со мною ты жить под отеческой кровлей.Наль отвечал: «Дамаянти, сомнения нет, что отец твойРадостно примет меня и пристанище даст мне в Видарбе;Но, бесприютный и нищий, туда не пойду я. Могучим,Славным, богатым, подателем счастья тебе я оттудаВышел; могу ли туда возвратиться бессильным, бесславным,Нищим, счастия жизни твоей разрушителем? ЛучшеВместе с тобою, о светлый мой ангел, пойду в одинокийПуть по горам, по долинам, питаяся воздухом, жаждуСвежей росой утоляя, чтоб только лишь солнце и месяцНыне нас страждущих видели, прежде нас видев блаженных».Глава четвертая
I
Так утешал сокрушенную спутницу Наль; Дамаянти,Нежно к нему прижимаясь, одела его половинойСкудной одежды своей; и так под одним покрывалом,Голод и жажду терпя, дорогою трудной достиглиОба к низенькой хижине, лесом густым окруженной;Там, утомленные, пылью покрытые, царь и царицаДруг подле друга легли на голой земле без подушки.Наль заснул, и скоро глубоким сном ДамаянтиТакже заснула. Но сон царя злополучного длилсяМало; тяжесть лежала на сердце его; пробудившись,Стал он думать о царстве своем, о потерянном счастье;Странствие в диких лесах и степях его ужасало;Ум его помутился. «Что за судьба! — про себя онТак говорил, — не лучше ль мне смерть, чем изгнанье и бедность?Эта ж несчастная, мне себя посвятившая… должно льЕй без вины разделять мое заслужённое горе?Розно со мною она к родным возвратится; со мною жВместе уделом ей будет страданье одно; так не лучше льНам расстаться?» Так он все думал, думал, и скороВ нем утвердилася мысль, что ему Дамаянти покинутьДолжно. «Где бы она ни была, — он сказал, — никакаяВражья рука ей, небесно прекрасной, божественно чистой,Зла приключить не дерзнет; опасность может грозить ейТолько там, где буду с ней я, на беду обреченный».Так он, врагом обуянный, знакомился с мыслью разлуки.«Как же мне быть? — наконец он сказал. — Я наг; уж не взять лиМне половину платья ее? Но могу ли то сделатьТак, чтоб она не проснулась?» И он бродил в нерешимыхМыслях около хижины; вдруг на земле он увиделРжавый кинжал без ножон; поспешно, с радостью дикойЭтот кинжал он схватил, и им половину отрезалПлатья у спящей жены, и той половиной покрылся.После, как будто в испуге, зажавши глаза, побежал онПрочь, но скоро назад возвратился и горько заплакал,Глядя на спящую. «Та, на которую ветер холодныйДунуть не смел, которую знойное солнце не смелоЖарким лучом потревожить, краса молодая, усладаЖизни моей, подобно безумной, в обрезанном платьеЗдесь на жестком камне лежит. О ангел небесный,Свет души, Дамаянти, что будет с тобою, когда тыБоле меня не найдешь? О дочь прекрасная Бимы,Как же ты будешь бродить, не имея защитника в дикомЛесе, где львы и тигры живут, где змеи гнездятся?О вы, боги земные, боги воздушные, духиГор и пещер, охраняйте ее прекрасную младость!Самый же верный ей щит — ее непорочность святая!»Так сказав, опять удаляется Наль от беспечноСпящей спутницы, снова приходит, снова уходит,Плача, терзаясь, то сильным врагом, то любовью влекомый.Но наконец Кали одолел: трепещущий, бледный,Тяжко стеная, чуть движа ногами, пошел он и скороСкрылся, и в диком лесу одна Дамаянти осталась.II
Только что Наль удалился, очи свои ДамаянтиС ясной улыбкой открыла; ищет его, озираясьРобко по всем сторонам… когда же нигде не нашелсяДруг желанный, то страх предвещательный душу пронзил ей;Вдруг она закричала отчаянно-жалобным криком:«Наль!» — но ответа ей не было. «Царь мой, — она возопила, —Мой повелитель, защитник, мой спутник, ужелиМог ты покинуть меня в такой бесприютной пустыне?Я умру от страха в этом лесу; возвратися,Наль, мой друг, мой желанный! Ужели меня обманул ты?Мог ли ты слово нарушить свое и меня, беззаботноСпящую, кинуть? О, где ты? куда ты, в какуюСторону, милый, пошел? Подожди, возвратися; как мог тыБросить жену, полжизни твоей? Иль над нею, невинной,Хочешь отмстить чужую вину? Но вспомни же, что тыЕй обещал в присутствии вечных богов? О! теперь я постиглаВ горе моем, что нам умереть в не указанный свышеЧас нельзя — иначе могла ли б прожить я единыйМиг, потерявши тебя? О нет, ты только пугаешьШуткой меня; перестань же, мой друг; от шуток подобныхСтынет кровь и мертвеет душа; я робка; воротися;О! я знаю, ты близко, ты скоро покажешься; дай жеСветлые очи твои мне увидеть! О, где ты? В какуюЧащу лесную ты скрылся, чтоб душу мою растревожить?Ах! но если ты вправду со мною расстался и еслиБоле ко мне не придешь и мне не подашь в утешеньеРуку, то я не себя оплакивать буду; я буду,Милый, скорбеть о тебе; ты один; что будет с тобою,Всеми на свете оставленным, грустным, усталым, голодным,Жаждущим? О мой милый, что будет, что будет с тобоюВ те минуты, когда ты, меня уж не видя очами,Будешь видеть душою, и будешь звать, и нельзя ужБудет дозваться меня, и уж боле меня ты не встретишь?..»Так говорила в печали своей Дамаянти, то плачаГорько, то падая с тяжким рыданьем на землю, то с громкимКриком с земли подымаясь и лес наполняя стенаньем.Вот после долгого плача, рыданья, крика и стона,С чувством живого к нему сожаленья, она возопила:«Кто бы ни был тот враг, чья зависть и злоба такоеЗло приключили царю моему, пускай испытаетОн, ненавистный, сугубое зло; пускай искуситель,Чистую душу царя моего увлекший в такоеДело, все муки мои в свою нечистую душуПримет». Так проклявши врага, по дикому лесу,Полному злых людей и чудовищ, пошла ДамаянтиМедленным шагом куда глядели глаза и твердилаГрустною горлицей: «Милый, возлюбленный, где ты?», и слезыГрадом катились из глаз, и грудь разрывалась от вздохов.Вдруг на нее с высокого дерева кинулась с страшнымСвистом змея, голодная, длинная, жадно добычу,В ветвях древесных склубившись, стерегшая. Сжатая в крепкихКольцах чудовища, только о милом своем ДамаянтиВ час погибели думала. «Где ты? — она восклицала. —Друг, поспеши на помощь ко мне, погибающей; горько,Горько будет подумать тебе, когда возвратишьсяСнова на царство, избегнув от бед, что меня ты покинулТак беззащитно в лесу на погибель. Отныне кто будет,О мой царь, тебя, одинокого странника, в темномЛесе, в знойной степи утомленного горем, болезнью,Голодом, жаждой томимого, в зной полуденный, в жестокийХолод ночной утешать, ободрять и покоить? Меня ужВ свете не будет…» Но жалобный стон Дамаянти услышалШедший вблизи звероловец. Он кинулся к ней и, нацеливМетким копьем, змею умертвил. Спасена Дамаянти.Выпутав нежные члены ее из губительных колец,Он с удивленьем спросил: «Откуда, красавица, кто ты?Дева с глазами живой антилопы, какою судьбоюВ эту пустыню зашла ты и вверглась в такую опасность?»С грустно-приветной улыбкой повесть свою ДамаянтиВсю простодушно ему рассказала. Ее пред собоюВидя полуобнаженную, с девственно полною грудью,С стройно-воздушным станом, с устами цветущими, в пышномШелковых черных волос покрывале, с ярким блистаньемЧерных глаз под бровями, прекрасною, тонкой дугоюИх осенившими, он во мгновение зверской любовьюВспыхнул; и взором бесстыдным ее пожирал он, и рукиОколо гибкого стана обвить он хотел, и рвался онК чистым устам, чтоб их осквернить поцелуем. Но гневомОчи ее, как небесная молния, вспыхнули; грозноДушу пронзающий взор на него она устремила.«Если то воля бессмертных, чтоб мною владел без разделаДанный мне ими супруг, то теперь же пади бездыханен,Враг ненавистный, на землю!» — сказала она, и лишь толькоГневное слово язык произнес, как уже святотатецМертв перед нею лежал, убитый ее заклинаньем.III
Чудом спасенная, снова пошла Дамаянти пустыннымЛесом вперед, и чем далее шла, тем мрачней становилсяЛес; деревья сплеталися ветвями; мошки, густоюТучей клубяся, жужжали; рыкали львы, и ужасныйВ хворосте шорох от тигров, буйволов, рысей, медведейСлышался ей; нигде дороги не было; всюдуПадшие гнили деревья; меж трупами их пробивалисьДикие травы, в которых, шипя, ворочались змеи;Вправе и влеве, в кустах и в вершинах дерев раздавалисьКрики орлов плотоядных, и хлопали крыльями совы.Лес наконец уперся в высокую гору, где жилиС давних лет великаны и карлы, которой вершинаВ небо вдвигалась, а темное чрево хранилищем редкихКамней было. Там чудно скалы на скалы громоздились;Били живым серебром по бокам их ключи; водопадыМчались, сверкали, кипели, ревели меж скал; неподвижноЧерная тень лежала в долинах, и ярко блисталиГолые камни вершин; в бездонно-глубоких пещерахГрозно таились драконы и грифы. Такою дорогойШла Дамаянти, сама не зная куда, с неизменнойВерностью к другу, ей изменившему, с сердцем смиренным,С чистым в душе целомудрием, с верой, не знающей страха;Шла она, шла и пришла в пустынное место; и в грустныхМыслях о друге далеком младые уста растворилаК жалобе нежной и так, поминая его, говорила:«Где ты, царь благородный, нишадец прекрасный, могучий?Где ты? Куда ты пошел, мой владыка, покинув в безлюдномМесте меня без защиты? Скажи мне, как мог ты, усердныйЖертв приноситель богам, позабыть о нашем союзе?Ведды читатель, как мог ты обет свой нарушить? Как можешьДобрым молиться богам, повелевшим тебе быть защитойДанной ими жены, как и мне они повелелиСледовать в самую смерть за владыкой моим? О! Зачем тыСлово нарушил? Виной ли какою я то заслужила?Или тебе не жена я? Скажи же, ответствуй: зачем тыТак жестоко отрекся меня, обещав мне иное?Или открой мне, где ты теперь веселишься, оставивВ горе меня безутешном? Ответствуй, куда ты, нишадскийЦарь, ушел? По тебе твоя видарбинка тоскует;Сын Виразены могучего, дочь благодушного БимыКличет тебя; о Наль мой, откликнись твоей Дамаянти;Голос подай ей в этой пустыне; ей здесь угрожаетЛеса властитель, кровавый, голодный тигр; неужелиТы ответа не дашь мне, грустящей, плачущей, ждущей,Брошенной, слабой, иссохшей от голода, пылью покрытой,Ночью и днем бесприютной, одежды лишенной, бродящейВ страхе, как матки лишенная лань? Неужели ко мне ты,Друг, не придешь? Я зову, но дозваться тебя не могу я;Всюду с тобой лишь одним говорю, а ты безответен;Ты, из людей благороднейший, блеском очей, величавойСтройностью стана, лица красотою божественный, где ты?Где ты? И где тот, кому б мне сказать: Не видал ли ты Наля?Кто б мне отрадное слово промолвил в ответ: Твой прекрасный,Твой желанный, о ком ты так плачешь, так сетуешь, близко! —Вот бежит владыка лесов, острозубый, могучийТигр; я без страха к нему подойду и скажу: благородныйТигр, владыка лесов, я царская дочь Дамаянти,Светлого Наля жена, одинокая, сирая, в горе,В страхе, в нужде, за ним безотрадно бродящая; где он?Если ты знаешь об этом, зверей повелитель, скажи мне;Если же нет, то скорее меня растерзай, чтоб от мукиДушу мою исцелить. Но, мои молящие воплиСлыша, зверей повелитель к реке, впадающей в море,Мимо, ответа не дав мне, из леса уходит. Я вижу,Там подымается, в небо упершись вершиной, обвитыйПышным венцом из дерев и кустов благовонных, цветамиЯрко пестреющий, солнечно-блещущий, слитый из твердыхСкал, насквозь просиянный металлами, рек и потоковДревний отец, лесов неприступная башня, пустыниСторож, владыка гор, — подойду и скажу: о владыкаГор первозданный, спокойно-блаженный, прохладно-росистый,Тучеподобный, земли подпиратель, тебе поклоняюсь;Слезно тебя, о великий, молю, скажи: не видал лиНаля? Я дочь благодушного Бимы-царя, Дамаянти;Сын Виразены, Наль Пуньялока, супруг мой, НишадыЦарь богомудрый, глубоко постигнувший Ведду святую,Чистый и мыслью, и словом и делом, гонимых защитник,Зла истребитель, сеятель благ, мне данный богамиСпутник, покинул меня, и, расставшися с ним, я рассталасьС жизнию. Ныне к тебе прихожу, многоглавный властительГор, с высоты все объемлющий оком, скажи: не видал лиНаля? Ответствуй, могучий создания первенец; словомСладкой надежды утешь сироту, как отец утешаетДочь сокрушенную: где мой возлюбленный? где мой желанный?Где мой прекрасный, мой более жизни мне милый сопутник?Где мой царь, мой владыка, мой вождь, мой ангел-хранитель?Рвется сердце к нему; по нем душа унывает;Очи ищут его, и голоса милого жаждетСлух, и грудь сгорает желаньем прижаться ко грудиЖаркой его… О! когда же придется услышать мне сноваМилое слово из сладостных Налевых уст: Дамаянти!»Так говорила в своем сокрушенье с горою пустыннойБедная царская дочь, но гора не дала ей ответа.Глава пятая
I
К северу лесом пошла Дамаянти; три дня и три ночиШла она; вдруг перед нею явилась чудесно-густаяРоща из райских дубов; кругом живая оградаВся в цвету, и исполнена тихим небесным сияньемВнутренность. Там обитали отшельники, мира отрекшись.Строгие постники, чувств обуздатели, помыслов светлыхПолные, чистой душой на земле небожители, в этойРоще жили они, с собою розно, с одними богамиВ тесном союзе; им пищей роса и воздух, одеждойЛистья древесные были. Дивяся, смотрела на этотВ дикой пустыне сокрытый эдем Дамаянти; там былоВсе благовонно; цветы и плоды сияли меж темныхЛистьев; сверкали ручьи; на их берегах антилопыС легкими сернами прыгали; ветви обвивши хвостами,С криком качались на них обезьяны; по сучьям деревьевПолзали, перьями ярко блестя, попугаи. СвободноЦарская дочь вздохнула, святую увидя обитель;Все чаруя небесно-смиренною прелестью женской,Темнокудрявая, сладостно-стройная, тихо, как будтоВея по воздуху, к старцам святым подошла Дамаянти;Ласково приняли старцы ее, и она им сказала:«Мир вам, угодники; трудное дело спасенья успешно льВы совершаете? Жарко ль пылает огонь покаянья?Звери и птицы спокойны ль в обители вашей? Самим вамВсе ли во благо?» Они отвечали: «Все нам во благо;Будь равномерно во благо все и тебе. Но скажи нам,Кто ты, краса неземная? Чего ты желаешь? Нас светлыйОбраз твой всех изумил; успокойся у нас и открой нам,Кто ты? Богиня лесов, иль полей, иль потоков?» На то им,Тихо вздохнув, Дамаянти сказала в ответ: «Не богиняЯ лесов, полей и потоков, но слабая, тяжкимГорем гнетомая, смертная женщина; вам, благодушнымСтарцам, я все расскажу. Владыка Видарбы, могучий,Славнодержавный Бима отец мой; властитель Нишады,Грозный могуществом, в каждом бою победитель, великий,Светлый душою, неба достойный земли уроженец,Правды защитник, правды вещатель, божественно-царскимБлеском сияющий, градохранитель, градорушитель,В светлых очах и солнца и месяца блеск совместивший,Наль, мой супруг, игроком коварно-искусным был вызванВ кости играть; и ему все царство свое проиграл он.Имя мое Дамаянти; одна по лесам и пустынямВслед за Налем скитаюсь, крушимая горем, и ныне,Старцы смиренные, к вам прихожу, чтоб узнать, не встречался льГде-нибудь вам мой утраченный царь? Не видали ль в эдемскойРоще своей вы его, за которым я следуя, этотПолный тиграми лес перешла? Скажите мне, старцы,Встречу ль его? А ежели нет, то не лучше ль покинутьЖизнь? О! на что мне она? одно нестерпимое бремяЖизнь без него, усладителя жизни». На жалобы царскойДочери, с нежным об ней сожалением, так отвечалиСтарцы, читая пророчески в будущем: «Праведны боги!Веруя им, не смущайся душою, прекрасная; светлы,Тихи и чисты, как очи твои, невинности яснойПолные, будут грядущие дни для тебя; то являетНам откровение свыше: ты снова увидишь супруга;Снова он будет царем, от вины невольныя чистый,Царски венчанный, грозный врагам, утешение ближним,Скорби твоей исцелитель, жизни твоей украшенье,Прежний твой друг, твой сопутник, советник, защитник — и все тоСбудется, если в тебе не ослабнет терпенье и верность…»То сказавши, тихо исчезли пустынники; с нимиВместе и утвари их, и жертвенный огнь, и молитвыМесто, и свежесть эдемски сияющей рощи исчезли…В темном лесе одна Дамаянти осталась, и былоВсе пустынно кругом. Дамаянти сказала: «Не сон лиМне привиделся? Где святые отшельники? Где ихРоща? Где их живые ключи, их птицы, их звери?Где их цветы благовонные?» Так в изумленье подумав,Снова печали своей предалась Дамаянти; но чудныйПризрак ее ободрил, и пошла с упованием дале.II
По лесу долго скиталася в горе своем Дамаянти;Вдруг попадается ей деревцо, одаренное чуднойСилою душу целить; у людей его называютДерево Гореуслад, у богов Азока. ЦаревнаК этому дереву, лес оживлявшему запахом сладким,Цветом покрытому, с сенью густою, проникнутой звонкимПением птиц голосистых, тотчас подошла и заводитРечь с ним такую: «Блаженное дерево, чудный, прекрасныйГореуслад, благовонный Гореуслад, услади тыГоре мое; цветущий Азока, скажи, не видал лиТы моего супруга, царя нишадского Наля?Где он скитается? Помнит ли он обо мне? О! порадуйСердце мое доброю вестью о нем, цветоносный Азока;Дай мне уйти от тебя с утешением; сам же в приютеЛеса цвети, никем не обиженный, чистый, душистый,Сладостный Гореуслад, усладитель всякого горя».Так говоря, сорвала Дамаянти с чудного древаВетку; потом, с ним прощаясь, примолвила: «С этою веткойСкорбь, и печаль, и нужду, и заботу беру я с собою;Ты же, свободный от скорби, печали, нужды и заботы,Здесь оставайся, и если царя моего ты увидишь,Молви ему, что отсюда печальное все унесла я,Дай ему тень и покой, чтоб под кровлей твоей беспечальной,Гореуслад, он мог, отдохнув, усладиться от горя».С сими словами прекрасная царская дочь удалилась;Снова пустынным лесом пошла, и снова пред неюСтали являться деревья с широкою сенью, крутыеГоры, скалы разновидные, темные дебри, потоки;В ветвях деревьев гнездились, шумели, порхали и пелиПтицы лесные, и всюду ей в дикой глуши попадалисьТо кабан, то шакал, то буйвол, то рысь, то пантера.Так Дамаянти скиталася долго. Вдруг на широкой,Чистой поляне представился ей караван многолюдный;Лес оглашался криком людей, скрыпеньем повозок,Ржанием конским, топотом тяжким слонов и верблюдов,Вдоль широкой реки, густым тростником опушенной(Где укрывалися цапли и белые лебеди звучноГолос свой подавали, где светлая влага кипелаМножеством рыб, черепах и змей), караван тот тянулся.Кинулась к людям навстречу царевна; ее появленьеВсех поразило; полунагая, одним покрываломШелковых длинных волос, по плечам и грудям в беспорядкеВьющихся, чудно одетая, бледной подобная тени,С горя иссохшая, вся в пыли, но все как небесныйАнгел прекрасная — так им явилась в лесу Дамаянти.В страхе одни от нее убежали, другие безмолвноЕй смотрели в лицо, иные смеялись, иные,Боле имея рассудка, приблизились к ней с состраданьем.«Кто ты, образ небесный? — спросили они. — Для чего тыВ этом лесу? Земной ли ты человек иль созданьеВысшее, горный могучий дух, иль дева потока,Или иная бессмертная? Будь нам встреча с тобоюЗнаменьем добрым. Тебе мы себя предаем, чтоб дорогуНаш караван совершил безопасно». На это, вздохнувши,Царская дочь отвечала: «Не с неба сошла я; земная,Бедная, жалкая странница я; мой отец — видарбинскийЦарь; мой супруг — обладатель Нишады, Наль знаменитый;С ним в разлуке, его я ищу и не ведаю, где он.Если что слышали вы о владыке моем, то скажите,Где мне с ним встретиться, где я найду прекрасного Наля,Наля, царя львиносердного, грозно-отважного в битвах?»Вождь каравана, богатый купец, по имени Зуччи,Ей отвечал: «Нигде на путях, по которым давно ужСтранствуем мы, нам доныне никто не встречался, кто б имяНаля имел; оленей, медведей, буйволов, тигровМного в этом лесу; но до сих пор еще человека,Кроме тебя, мы здесь не видали». — «Куда ж вы идете?» —Снова спросила его Дамаянти. «Идем в знаменитыйГород Шедди, — ответствовал Зуччи, — им ныне владеетЦарь Сувегу́, и в царском дворце его обитаетВместе с ним его благодушная мать, драгоценныйПерл добродетели женской». Услышав о том, ДамаянтиВ город Шедди решилась идти; пристать к каравануЗуччи ее пригласил. С караваном пошла Дамаянти.III
Долго с печалью одна бродив по лесам, ДамаянтиСпутников много имела теперь, но была и меж нимиВсе, как и прежде, с печалью одна. По горам, по долинамШумным потоком валил караван. Вот однажды с закатомСолнца они очутились у тихого озера; в темномЛесе скрывалось оно; берега облекались зеленымБархатом свежей травы; как стекло, неподвижно-прозрачныБыли воды; и в чистом зеркале их водяныеРозы и лилии ярко сияли, и бисером пеныЛегкие струйки, ласкаяся к ним, осыпали их листья.Берег кругом был излучист, и воды в него то глубокойБухтой входили, то он в их широкое лоно зеленымМысом вдавался. Усталые путники, в этом приютномМесте ночлег учредив и снявши с слонов и верблюдовЛишнее бремя, спокойно легли на траве под открытымНебом и скоро заснули. Вдруг в полночь (когда в караванеВсе как мертвые были от сна) с горы прибежалаС страшным храпеньем стая диких слонов, чтоб в потокеЖажду свою утолить, пылая томительным жаром.Но, почуявши близость слонов каравана, с свирепымБешенством, пенясь и фыркая, кинулись все на заснувшихСмирных врагов; никакою силою грозных чудовищБыло нельзя удержать; как в долину, сорвавшись с высокойГорной вершины, катятся скалы, так, ломая деревья,Вдруг слоны ворвались в караван и топтали лежащихСонных людей. Со стоном и криком все поднялися,Все смешались — слуга, господин, старик и младенец;Ночью, страхом и сном обуянные, сами не зная,Что за беда и откуда, кто в лес, кто к воде побежали.Слыша храпенье и топот, видя во мраке мельканьеЧерных огромных теней, давимые тяжкой ногою,Острым клыком пронзенные, сжатые хоботом сильным,В диком беспамятстве, люди, верблюды и кони бросалисьДруг на друга и сами в смятенье друг друга губили,Силясь спастися: те кучей на дерево лезли, цепляясьНизшие за ноги высших, и падали вместе, другиеВ яму свергались, или набегали на камень, иль в водуСлепо кидалися: разом исчез караван многолюдный.Многих в минуту всеобщей беды корысть обуяла;Голос лукавый шепнул им: «Куда вы бежите? погибельОбщая — общим и всякое стало богатство; беритеВсе, что достанется в руки; вот куча рассыпанных перлов,Вот драгоценные камни, вот золото, смело хватайте;Нищий нынче — завтра будет богач…» И погиблиВсе, кто, предавшись корысти, замедлили бегством спастися.В это мгновенье, когда, как поток, разливалась повсюдуГибель, проснулась хранима силой богов Дамаянти.Видя очами такой дотоле невиданный ужас,Видя и слыша, как мчалася смерть над ее головою,Вся трепетала она и, готовясь погибнуть, грустилаТолько о милом, далеком, навек покидаемом друге.Но когда миновалася буря и снова все сталоТихо в лесу, собрались понемногу спасенные. «Чем мыГнев несказанный такой на себя от богов обратили? —Так рассуждали они. — Позабыли ль почтить мы дарамиБога, сокровищ хранителя? Иль караваном был встреченКто-нибудь, дерзкий хулитель бога торговли? Иль птицы,Нам враждебные, в эту ночь пролетели над нами?Или то было влиянье зловредных планет?..» НапоследокВот что сказали они: «Вся беда нам от встречиС этой безумной, нагой, исчахлой и бледной бродягой.Кто она? Чародейка, жена иль дочь великана,Небом проклятая? Если опять на глаза попадетсяЭта волшебница нам, то ее мы не добрым приветом,Камнями встретим. Она своим колдовством погубилаНаш караван». Такие слова в темноте ДамаянтиСлыша, с печалью, стыдом и страхом в чащу леснуюСкрылась. «О горькая участь моя! — она говорила,Тяжко рыдая. — О счастье, меня обманувшее! сноваЦелым светом покинута я. Какою виноюЯ на себя навлекла гоненье такое? Кому яДелом, иль словом, иль мыслию зло приключила? Знать, в прежнейЖизни была я преступна; за то и в теперешней должноМне до гроба страдать, за то и гоненье такоеМне от людей, за то и разлука с супругом, утратаЦарства, от милых детей и от милых родных отлученье,Странствие по лесу, полному тигров и змей, бесприютностьВ холод и зной, нищета, сиротство, и ужас, и горе».Утро меж тем занялось; в небольшую толпу собралисяВсе, не погибшие в страшную прошлую ночь, и в дорогуСнова отправились, плача о горькой утрате богатства,Плача о мертвых друзьях. Вот снова покинута имиВ диком лесу Дамаянти, и горе ее превышалоВсе их страдания вместе. «О! чем же, чем (говорила,Плача, она) такую беду на себя навлекла я?Злая участь моя и слонов приманила на гибельЭтих несчастных, мне давших защиту; за то и должна яДолгим страданьем свой выплатить долг; я чувствую в тяжкомГоре моем всю истину древнего слова: без волиНеба никто не умрет, и моей истерзанной грудиХобот слона не коснулся. Так! без судьбы совершитьсяС нами ничто не может на свете; я за собоюС самых младенческих лет никакого не ведаю злогоДела, не помню ни мысли худой, ни виновного слова —В том ли мое преступленье, что я для прекрасного НаляСветлых отвергла богов, и не мстят ли уж гневные богиМне за земную любовь безотрадной земною печалью?»Так говоря, Дамаянти пошла по следам караванаИздали, в чаще таяся лесной, как в облаке месяц.Глава шестая
I
Вот наконец Дамаянти дошла до города Шедди.Грустно стояла она у ворот, не входя в них, стыдясяБедной одежды своей, обрезанной Налем, и смятыхДолгих волос, в беспорядке ей грудь покрывавших.Жители города Шедди, встречаяся с ней, удивлялисьСтранному виду ее, а дети за нею бежалиС криком; их шумной толпою следимая, скоро к палатамЦарским пришла Дамаянти. Там, на площадке высокойКровли, мать царева стояла. Увидя идущую, старойМамке своей сказала она: «Поди пригласи к намЭту жалкую странницу, чистый, дымом затменныйОгнь красоты, народом теснимую. Верно, приютаИщет она. Я вижу в ней нечто высокое; дом нашСветом наполнит она благодатным». Представилась старойМатери царской младая царская дочь. И царица,Ласковым взором встретя ее, сказала приветно:«В самом затменье печали твой образ сияет, как в темнойТуче яркая молния. Кто ты? Куда и откудаПуть твой? Лицо твое неземное, хотя и покрытоНищенским рубищем тело твое; одна, без защитыСтранствуешь ты по земле и людей не страшишься, как чистыйАнгел. Скажи ж мне, какое званье твое?» ДружелюбнойРечью такой ободренная, так Дамаянти сказала:«Я не ангел, царица, я смертный простой человек; но породыЯ не простой. Огорченная тяжкой разлукой с супругом,Вслед за ним, чтоб его отыскать, по земле я скитаюсь,Женским себя рукодельем питая; плоды и кореньяПища моя, а пристанище там, где укажут мне боги.Доблестный, мудрый, прекрасный, богатый, сердцем избранный,Милый супруг мой расстался со мною; царица, несчастливБыл он; в игре роковой свои все богатства утратив,Нищим он дом свой покинул и в лес с одною одеждойСкрылся; за ним я пошла, чтоб имел он в печали отраду.Там, изнуряемый голодом, он, на несчастье рожденный,Платье последнее с плеч потерял: кто богами назначенВ жертву беде, у того похищает и ветер и птицаПлатье; и днем и ночью я шла за ним, беспокровным.Раз случилось, что я, утомленная, в лесе заснула…Ах! он скрылся, он бросил меня, он унес половинуБедной одежды моей. С той поры и денно и ночноВслед за ним, весельем и светом души, я по темнымДиким лесам, по широким степям, по долинамСтранствую; мне половину одежды моей возвратить онДолжен иль взять у меня мою половинную, сердцуТяжкую жизнь; как одной половине одежды другаяНадобна, так и мне другую себя половинуДолжно найти иль жить перестать». С состраданьем царица,Выслушав жалкую повесть ее, отвечала: «ОстаньсяС нами, блаженно-скорбящая; радовать будет мне сердцеСветлая близость твоя. Не медля нимало, повсюдуМы разошлем гонцов за супругом твоим; но случитьсяМожет, что он ненароком зайдет и сюда, где его тыБудешь ждать в безопасно-спокойном приюте». На то ей,Горе свое обуздав, сказала в ответ Дамаянти:«Здесь я охотно останусь, если ты мне обещаньеДашь, царица, условье исполнить такое: чтоб низкойДолжности я не имела, служа лишь тебе, чтоб объедковВ пищу мне не давали, чтоб доступ ко мне запрещен былВсем мужчинам, чтоб каждый, кто мной овладеть пожелает,Смертью наказан немедленно был, — такую дала яКлятву богам, чтоб найти помогли мне супруга; видаться жТолько с одними браминами буду. Когда ты, царица,Примешь такое условье мое, то здесь с благодарнымСердцем останусь». На то отвечала царица: «ИсполнюВсе, и свят для меня твой обет». Потом приказалаВызвать из внутренних царских покоев царевну Сунанду,Дочь свою. Скоро царевна явилась, венком многоцветнымРезвопрелестных подруг окруженная. «Видишь, Сунанда(Мать ей сказала), эту пришелицу в бедной одежде?Ей ты летами ровесница; но испытания жизниДали ей раннюю зрелость. Люби ты ее как подругу;Ласково с ней обходись и ее уважай, чтоб с тобоюСердце ее отдохнуло, чтоб ты в сообществе с неюПользу нашла для души». Сунанда, с веселостью детскойЗа руку взяв Дамаянти, ее увела. И осталасьС той поры Дамаянти подругой царевны Сунанды.II
Наль, столь жестоко покинув свою Дамаянти, прискорбен,Сумрачен, шел по пустыне и, сам пустыня, с собоюВ горе расстаться желал. Когда раскаленное солнцеЗноем пронзало его, он ему говорил: «Не за то ли,Солнце, ты жжешь так жестоко меня, что я ДамаянтиБросил?» Он горько плакал, когда на похищенный лоскутПлатья ее глаза обращал. Изнуряемый жаждой,Раз подошел он к ручью; но, в водах увидя свой образ,С ужасом кинулся прочь. «О! если б я мог разлучитьсяС этим лицом, чтоб быть и себе и другим незнакомым!» —Он воскликнул и в лес побежал; и вдруг там увиделПламя — не пламя в лесу, а в пламени лес, — и оттудаЖалобный голос к нему вопиял: «Придешь ли, придешь лиС мукой твоею к муке моей, о Наль благодатный?Будь мой спаситель, и будешь мною спасен». — Изумленный,Наль вопросил: «Откуда твой голос? Чего ты желаешь?Где ты и кто ты?» — «Я здесь, в огне, благородный, могучийНаль. Ты будешь ли столько бесстрашен, чтоб твердой ногоюВ пламя вступить и дойти до меня?» — «Ничего не страшусь я,Кроме себя самого, с той минуты, когда я неверенСтал моей Дамаянти». С сими словами он прямоВ пламя пошел; оно подымалось, лилось из глубокихТрещин земли, вырастая в виде ветвистых деревьев,Густо сплетенных огнистыми сучьями, черно-багровыйДым венчал их вершины. В сем огненном лесеНаль очутился один — со всех сторон устремлялисьЖаркие ветви навстречу ему, и всюду, где шел он,Частой травой из земли пробивалося острое пламя.Вдруг он увидел в самом пылу, на огромном горячемКамне змею: склубяся, дымяся, разинутой пастьюЗнойно дышала она под своей чешуей раскаленной.Голову, светлой короной венчанную, тяжко поднявши,Так простонало чудовище: «Я Керко́та, змеиныйЦарь; мне подвластны все змеи земные; смиренный пустынникСтарец Нерада проклял меня и обрек на такуюМуку за то, что его я хотел обмануть. Ты, рассказ мойСлушая, стой здесь покойно; стой покойно под страшнымПламенем, жарко объявшим тебя, чтоб оно затушилоБурю души, чтоб душой овладевший Кали был наказан,Чтоб наконец ты, очищенный, снова нашел, что утратил».III
«Слушай же повесть мою, — продолжал, задыхаясь от жару,Царь змеиный; и Наль, терпеливо снося нестерпимыйПламень, внимательно слушал. — Нерада, смиренный пустынник,Чудный сад насадил вкруг кельи своей; и в саду томБыли все земные деревья и травы, и былоМного там светлых ручьев и сеней прохладно-тенистых.В этот сад пригласил он всех незловредных животных,Всех ходящих, летающих, скачущих, плавать иль ползатьСозданных; всех же зловредных, терзающих зубом, когтямиРвущих иль жалом пронзающих проклял и вход запретил имВ сад свой. Из змей, мне подвластных, в него проникать он дозволилТолько одним, не имеющим жала, безвредно по травкеВьющимся, ро́су сбирая с цветов, иль из ягод сосущимСок благовонный. Из этих красивых, незлобно-веселыхЗмеек одна, любопытно-отважная, резвая змейка,Раз без всякого умысла злого в саду по деревьямПолзала, ярко блестя чешуею на солнце; вдруг видитДомик воздушный, сплетенный из тонких былинок и моха;Он на ветке висел и качался, как люлька; то былоГнездышко маленькой птички; самой же крылатой хозяйкиНе было в нем; она улетела за пищей; яички,Легким прикрытые пухом, лежали в гнезде. ПерегнувшиТонкую шейку свою через ветку, в гнездо опустилаГоловку змейка — и видит яйцо там лазурного цвета;Каплей росы оно показалось, и змейке напитьсяВдруг захотелось; лизнула яйцо; яйцо раскололось.В эту минуту птичка в гнездо прилетела; увидя,Что там наделала змейка, бросилась с жалобным крикомПрямо к Нераде она. Нерада во гневе ужасен.Тут же погибла бы змейка, когда б не успела проворноИз саду скрыться. Она спаслася ко мне. Но блаженныйСтарец потребовал строго, чтоб я преступницу выдал.Я не посмел отказать; я спросил: «Чего ты желаешь?Как повелишь ее мне казнить? Я царь; самому мнеДолжно виновных наказывать подданных». — «Видеть хочу яЗавтра ж ее на заборе сада висящую, — строгоМне отвечал Нерада, — потом, по прошествии трех дней,Сам я ее перед всеми сожгу, чтоб вперед опасалсяКто бы то ни было сад мой тревожить зломышленным делом».Был мне прискорбен такой приговор; как родную любил яЭту милую змейку; поспешней других и вернееВести она приносила ко мне. Предо мной извиваясьВ страхе, с молитвой она ко мне подымала головку.Я ей сказал: «Проворней вылезь из кожи». Не нужноБыло того повторять; в минуту в новой одеждеЗмейка явилась моя, на земле предо мною оставивСтарую. Тотчас, двух сильных удавов призвав, я велел имКожу пустую с приличным обрядом повесить на тынеСада. Когда через три дня он снимет ее, то, конечно,Станет думать, что солнце ее иссушило, — так мыслилЯ, уповая, что мой мне удастся обман. И доволенБыл Нерада моим послушаньем, увидя на тынеКожу висящую; ветер ее колыхал. «Как живая, —Молвил Нерада, — она гибка и вертлява; но краскиКожи потускли: бледная смерть ее обхватила».Тем бы и кончилось все, когда б, на беду, не пропелаПтичка. Она недовольна была законною казнью:Собственным мщеньем себя ей хотелось потешить; к висящейКоже она подлетела, чтоб оба глаза у мертвойВыклевать, — что же? Их нет; сквозь пустые скважины такжеВидит она, что и внутренность кожи пуста. И к НерадеТотчас она полетела. «Тебя обманули; змеиныйЦарь не змейку, а змейкину кожу повесил», — пропелаПтичка. Страшно Нерада разгневался; вдруг он явилсяЗдесь, где тогда я на этом камне лежал и на солнцеГрелся один — при мне ни ужа, ни змеи, ни дракона,Стражей моих, тогда не случилось; я спал. На громовыйГолос Нерады проснувшись, хотел я вскочить, но, могучимВзором его обессилен, не мог шевельнуться: «Предатель, —Старец сказал мне, — меня обмануть тебе удалося:Призрак за сущность я принял; змеиную кожу пустуюВместо змеи я предал огню, и виновную спас ты.Сам за нее наказанье прими. Не сойдешь ты отнынеС этого камня; но будешь здесь не на солнечном светеГреться — я пламя иное зажгу вкруг тебя; не сгорая,Будешь гореть в нем, шипя и свистя от тоски и меняяКожу за кожей в напрасной надежде, что жар утолится.Кончатся ж муки твои лишь тогда, как к тебе издалекаНекто придет, самому себе ненавистный и образСвой утратить желающий. Если его из срединыПламени ты позовешь и он бесстрашной стопоюВ пламень войдет, чтоб избавить себя от мучений, сильнееМуки твоей его раздирающих; если достанетТвердости в нем, чтоб среди нестерпимого жара спокойноВыслушать повесть твою, — тогда ты спасен, прекратитсяВ ту же минуту твое наказанье, и сам, по исходеГода со днем, он все возвратит, о чем сокрушается сердцем.Но чтоб в страданье своем ты мог к себе издалекаЗвать своего искупителя, имя его я открою:Он называется Налем». С сими словами НерадаСкрылся, и муки мои начались. Окружала мой каменьГолая степь; вдруг услышал я шорох и треск; озираюсь —Всюду из трещин земли, как острые иглы, выходитПламя, все гуще и гуще растет, все выше и вышеВьется, все ярче и ярче пылает; прикованный к камню,Чувствую я, как все подо мною, как все надо мною,Камень, на коем лежал я, и воздух, коим дышал я,Мало-помалу в пронзительный жар обращалось; сначалаБыло то пламя как тонкая, гибкая травка; слилосяСкоро оно в кустарник густой; напоследок воздвиглосьЛесом широким, в котором каждое дерево былоВсе из огня; языками горящими листья шумели;Ветви со всех сторон вилися, как молнии; в вихорьОгненный слившись, качались вершины; и дым громовоюТучей над ними клубился. Теперь на себе испытал ты,Наль бесстрашный, муку мою. Напрасно я жался,Пламень вытягивал тело мое до тех пор, покудаКожа на нем не лопалась; снова потом на минутуЯ сжимался, чтоб снова вытерпеть то же мученье.Целых семь лет протекло с той поры, как лежу я на этомКамне в огне, а времени медленный ход замечал я,Каждый час повторяя однажды: придешь ли, придешь лиС мукой твоею к муке моей, о Наль благодатный?Вот наконец и пришел ты. Но знай, что здесь о тебе яЧастые слухи имел; мне подвластные змеи, которымВсе на земле дороги известны, ко мне ежедневноЗмеек-гонцов присылали, и каждая, верно исполнивДолг свой и весть передав мне, в огне предо мной умирала;Видишь, как много здесь собрано кож их истлевших. От них-тоМог я проведать о том, как ты полюбил Дамаянти;Как цари и царевичи созваны были в Видарбу;Как мой гонитель Нерада, пресытясь земными плодами,Сад небесный богов посетил; как там он посеялСладостных слов семена, от которых мгновенно желаньеВыросло в сердце богов на землю сойти; как богамиБыл ты послан в Видарбу. Я знаю, о Наль благородный,Также и то, что тебе самому досель неизвестно:Как закрался Кали в твое непорочное сердце.Сведав, что царство свое ты утратил, что вместе с супругойБродишь нагой по горам и степям, что ее, наконец, тыСам покинул, я был утешен надеждой, что скороСбудется то, что теперь и сбылося. Благословляю,Наль, и тебя и приход твой; уже мучительный пламень,Жегший доныне меня, уступает сходящей от небаСладостной свежести. Наль, не страшись, приступи и, на палецВзявши меня, из пламени выдь». Керкота умолкнул,Свился проворно легким кольцом и повиснул на пальцеНаля; и с ним побежал из пламени царь, и при каждомШаге его оно слабело и гасло и скороВсе исчезло, как будто его никогда не бывало.Свежий почувствовав воздух, трепетом сладким спасеньяВесь проникнутый, быстро отвившись от Налева пальца,Змей бесконечной чешуйчатой лентою вдруг растянулся;С радостным свистом пополз к тому он ручью, где, увидевОбраз свой, Наль самого себя испугался, глубокоВсунул голову в воду и с жадностью долгую жаждуПосле толь долгого жара стал утолять — истощилисьВоды ручья, а змей по-прежнему сделался полон.Силы свои возвратив, он, блестя чешуею на солнце,Налю сказал: «Подойди; перед нашей разлукой ты долженЗубы мои перечесть; в таком долголетнем от мукиСкрежете много зубов я мог потерять иль испортить».Наль подошел; перед ним оскалились зубы; считать онНачал: перво́й, другой, четвертый. «Ошибся, ошибся, —С гневом царь змей зашипел, — ты не назвал третьего зуба».С этим словом кольнул он третьим, неназванным зубомНаля в палец — и тут же почувствовал Наль, что с собоюОн как будто расстался; сперва свой собственный образВ зеркально-светлом щите, на царевой шее висевшем,Он увидел; потом тот образ мало-помалуНачал бледнеть и скоро пропал; и мало-помалуМесто его заступил другой, некрасивый; и НалюСтало ясно, что это был образ его же, и болеНе был он страшен себе самому в таком превращенье.«Видишь, — Керкота сказал, — что желанье твое совершилось;Ты превращен, ты расстался с собой, и отныне никем ты,Даже своею женою не можешь быть узнан. Простимся;В путь свой с богами иди и не мысли, чтоб мог быть опасенЯд мой тебе; не в твое он чистое сердце проникнул,Нет! а в того, кто сердцем твоим обладает: отнынеБудет он жить там и мучиться. Ты ж, превращенный, с надеждойПуть продолжай; ищи в чужих странах пропитанья;Но не забудь о стихийных дарах, от богов полученныхВ брачный день; они для тебя не потеряны; помни,Наль, об этом; и также твое искусство конямиПравить тебе сохранилось. В царство Айодское прямоПуть свой теперь обрати; там увидишь царя Ритуперна;Нет на земле никого, кто с ним бы сравнился в искусствеСчета и так бы в кости играл. «Я Вагука, правительКоней», — скажи ты ему про себя; и если он спросит,Много ли можешь в день проскакать? «Сто миль», — отвечай ты.Он твоему научиться искусству захочет; за этоСам научит тебя искусству считать; без него тыВ кости все царство свое проиграл. И как скоро искусствоЭто получишь, страданья твои прекратятся, следа не оставив;В ту же минуту, когда, и жену и детей отыскавши,Прежний свой вид возвратить ты захочешь, лишь только об этомЧасе вспомни и в этот щиток поглядись; кто владеетЭтим щитком, того на земле все змеи боятся».Так говоря, Керкота одну из зе́ркально-светлых,Шею его украшавших чешуек снял и, подавшиНалю, примолвил: «Носи ее на груди; в роковоеВремя эта чешуйка тебе пригодится». Потом онСкрылся; а Наль остался в лесу один, превращенный.Глава седьмая
I
Наль, разлучившися с змеем, пошел в Айодское царствоСлужбы искать у царя Ритуперна, который давно ужПринял к себе и Варшнею, прежде служившего Налю.Мудрый царь Ритуперн, великий конский охотник,Лучших искусников править конями сбирал отовсюду.Наль, через десять дней пришедши в Айоду, к царю РитупернуТотчас явился. «Я конюх Вагука, — сказал он, — в искусствеПравить конями мне равного нет; сто миль проскакать ихВ день я заставить могу. И во многом другом я искусен:Пищу никто так вкусно, как я, не умеет готовить.Всякое дело, для коего нужны и труд и уменье,Взять на себя я готов и к тебе, царю Ритуперну,В службу желаю вступить». Ритуперн отвечал благосклонно:«В службу, Вагука, тебя я беру; ты будешь отнынеГлавным конюшим моим; надзирай за моими конями,К скачке проворной их приучая; за службу же будешьСто золотых получать. Товарищ твой будет Варшнея,Конюх искуснейший в деле своем, с ним старый Джевала,Мой заслуженный конюший, и много других; ты без скукиБудешь с ними досуг свой делить; и свободен ты делатьЧто пожелаешь. Будь главным моим конюшим, Вагука».Вот и служит конюшим Наль у царя Ритуперна,Царь без царства, муж без жены, изгнанник, лишенныйДаже лица своего, и Варшнея, ему так усердноПрежде служивший, теперь уж товарищ ему: под одноюКровлей они; но чужды друг другу, и вместе и розно,Каждый своею печалью довольный, Варшнея о жалкойГибели Наля-царя сокрушаясь, а Наль по супруге,Брошенной им, ежечасно тоскуя. И было то каждыйВечер, что Наль, убравши коней, один затворялсяВ стойле и пел там все ту же и ту же печальную песню:«Где, светлоокая, ты одинокая странствуешь ныне?Зноем и холодом, жаждой и голодом в дикой пустынеТы, изнуренная, ты, обнаженная, вдовствуя бродишь.Где утешение, в чем утоление скорби находишь?»Так он пел. И однажды Джевала, подслушавши этуПесню, спросил у него: «По ком ты, Вагука, тоскуешь?Кто же та, о которой такую грустную песнюТак заунывно поешь ты?» — «Пою про жену сумасброда,Ею избранного, ею любимого, ум и богатствоВдруг потерявшего, ей изменившего, клятву святую,Данную ей пред богами, забывшего. С ней разлученный,Он уж давно в тоске, в раскаянье, в страхе, не знаяСкорби своей утоленья ни днем, ни ночью, бездомнымСтранником бродит. Но каждую ночь, об ней помышляя,Эту песню поет он. Скитаясь, как нищий, с терпеньемПьет он свою преступленьем налитую, горькую чашу,Чашу разлуки, и горе свое с одним лишь собоюДелит. Она же, которая с ним и в беде не рассталась,Им в пустыне забытая… Где она? Что с ней? Лишь чудоЖизнь могло сохранить ей, со всех сторон окруженнойСмертью в лесах, где гнездится и дикий зверь и разбойник.Эту повесть он сам рассказал мне. С тех пор и пою яПесню его, как сам он поет, и об нем сокрушаюсь».II
Бима, царь Видарбы, узнав о бедствии Наля,Царство свое проигравшего в кости, немедленно созвалВсех видарбинских брахманов и так им оказал: «ОтыщитеДочь мою Дамаянти и Наля-царя; кто узнает,Где мои дети, и их ко мне приведет, тот получитТысячу самых отборных быков и деревню, как людныйГород богатую; тот же, кто, их не приведши, хоть с вернойВестью об них ко мне возвратится, также получитДесять сотен быков». Брахманы поспешно на север,Полдень, восток и запад пошли отыскивать Наля;Всюду, по всем областям, городам, деревням, по безлюднымДиким лесам, по горам, по равнинам, по разным дорогамДолго ходили они; но напрасно — ни слуха, ни вестиНет ни о Нале-царе, ни о верной его Дамаянти.Вот наконец один из брахманов, Суде́ва, достигнулГорода Шедди, и там во дворце, на празднике царском,Он Дамаянти увидел. Подле царевны Сунанды,В платье печальной вдовы, на лице покрывало, близ светлой,Радостной девы она там стояла — жена, по супругеМрачно скорбящая, тень близ света, алмаз без сиянья,День без солнца, краса, двойным покровом от взоровСкрытая — черным платьем и черным горем. УвидяЭтот прекрасный, невидимо блещущий свет, догадалсяТотчас Судева, кто перед ним. Про себя он подумал:«Тот же образ я вижу, который столь сладостно светелБыл в то утро, когда все земные цари и владыки,С ними и вечные боги, в тревоге надежды смиренноЖдали, кому из них благодатную руку подаст Дамаянти.Это она, полногрудая, темнокудрявая, райскимБлеском очей веселящая душу, любовь и утехаМира; она, молодая лилея, лишенная корня,Лотос, слоновой стопой сокрушенный, высокое в низком;Это она, по супруге скорбящая, вместе с супругомВсю потерявшая жизнь, как источник, ныне безводный,Некогда быстро бежавший, как лунная ночь по затменьеПолном луны, поглощенной внезапно небесным драконом;Это она, достойная жить в перламутровом царскомДоме, живущая ныне в чужом сиротою бездомной;Славная царской породою в горьком бесславном изгнанье;Счастья достойная, жарко любящая, чуждая счастью,Чуждая сладкой любви. Ее измучено сердцеСтрастным стремленьем к супругу, избранному сердцем; на светеМуж — украшенье жены; потеряв сей небесно прекрасныйПерл, и блестящая тратит свой блеск. Но где ж он, могучийНаль? Перенес ли разлуку с такою женою иль мертвыйПал, утратив ее? И мне всю душу пронзаетГоре при виде ее красоты сокрушенной, при встречеОгненно-темных ее, в слезах угасающих взоров.Скоро ль, скоро ль, весь мир исходив путем испытанья,К цели желанной достигнет она и с желанным супругом,С милым души, с властителем жизни встретится в миреТак, как звезда встречается с месяцем? Скоро льС трона низверженный Наль возвратит Дамаянти и трон свой?О! какое блаженство тогда для обоих, друг другуРавных прелестью, доблестью, знатностью рода и славойПредков! Мне должно теперь подойти с утешительным словомК ней, сокрушенной». Так говорил многомудрый СудеваСам с собою; потом он к тому приблизился месту,Где одиноко стояла среди многолюдства с печальнойДумой своей Дамаянти. «Здравствуй, роза Видарбы, —Ей он сказал, — я Судева, брахман видарбинский; царь Бима,Твой родитель, жив, и здоров, и царствует мирно;Здравствует с ним и твоя благодушная мать, управляяДомом; здравствуют братья твои, здравствуют дети,Мирно цветя под защитою деда и бабки. Но гореВсех по тебе сокрушило. И ныне по целому светуИщут брамины тебя; отыскать же позволили богиМне». Дамаянти, узнавши его, залилася слезами;Стала потом о родных, о друзьях, знакомых и ближнихСпрашивать. «Выросли ль дети?» — она напоследок спросила.С этим словом рыданье стеснило ей грудь, и с прекрасныхДлинных ресниц покатилися крупными каплями слезы.Видя, что плачет она в разговоре с брамином, Сунанда.Сильно встревожась, сказала немедленно матери: «НашаГостья плачет; какой-то брамин говорит с ней, и, верно,С ним знакома она, и его слова пробудилиЭту печаль». Тогда из покоев внутренних вышлаМать-царица; увидя брамина, она повелелаК ней его привести; и его расспрашивать сталаТак: «Расскажи мне об ней что ведаешь. Кто и какогоРода она? Чья дочь? Чья жена? И с родными какоюСтранной судьбою рассталась? И здесь ты ее по какомуТайному признаку мог распознать? Обо всем откровенноМне расскажи». И, сев на ему указанном месте,Так рассказывать начал Судева, брамин многомудрый.III
«Царствует ныне в Видарбе царь Бима, до старости позднейВ славе доживший; а странница эта есть Дамаянти,Дочь видарбинского Бимы, жена нишадского Наля.Наль же, сын Виразены, бывший владыка Нишады, безумноВ кости все царство свое проиграл недостойному брату.С той поры, покинув Нишаду с женою, пропал онБе́з вести. Бима послал нас отыскивать дочь. И случайноВ вашем царском дворце в печальной, таинственной гостьеВашей узнал я ее… И кто не узнал бы? На светеНет Дамаянти другой, столь прекрасной душою и телом.Есть притом и примета: на лбу под густымиКудрями светлая скрыта звезда, как за облаком месяц;С нею она родилася; ее сам Брама заметилЗнаком святым благодати; но знак сей одним лишь браминам,Видящим здесь красоту неземную, служителям Брамы,Может быть видим; и я очами брамина, как златоВ темной руде, как в пепле горячем огонь сокровенный,Тотчас узнал Дамаянти, красы несказанной светило».Кончив рассказ свой, Судева умолк. Тут царевна Сунанда,Тихо подкравшись к подруге, с ее головы покрывалоВдруг сорвала и кудри волос, осенявших прекрасныйЛоб видарбинской царевны, откинула: ярко, как месяц,Тучу пронзивший, блеснула оттуда звезда благодати.То увидя, Сунанда в слезах умиленья припалаК сердцу ее; царица заплакала также; и все три,Крепко обнявшись, слиянные сердцем, стояли безмолвно,Слезы сливая с слезами. Вот напоследок сказалаМать-царица: «Ты дочь моей сестры, Дамаянти.Наш знаменитый отец был владыка дафернский Судеман;Бима выбрал сестру, меня избрал Вирава́гу.Я и тебя младенцем видала в то время, когда мыВместе с сестрой навестили в Даферне отца. И тогда ужЭта звезда сияла на лбу у тебя. ДогадаласьТотчас я, кто ты, как скоро ты странницей грустной явиласьЗдесь, и дочерью сердце тебя нарекло. Оставайся жС нами, мой дом есть твой; и все подвластное сынуЦарство также твое. Живи в любви и согласьеС нами; будь дочерью мне, будь нежной сестрою Сунанде». —«Долго я здесь незнакомкой в довольстве жила, — отвечалаТетке своей Дамаянти, — не знала нужды, под защитойВерной была и в горе встречала веселье; но будетМне веселее в Видарбе с родным отцом и с родноюМатерью. С миром меня отпусти; я давно уж с своимиБлижними розно; отсюда слышится мне, как сироткиДети мои, по матери плача, ее издалекаКличут и ей говорят: без отца мы; на что ж намБыть и без матери? Если свое благотворное делоТы довершить надо мною желаешь, то дай мне скорееСредство в Видарбу к своим возвратиться». — «Исполнена будетВоля твоя, красота звездоносная», — так отвечалаМать-царица; потом, с позволения сына, владыкиЦарства шеддийского, в путь снарядила милую гостью;Пищу с питьем на дорогу сама царевна СунандаЕй приготовила; дали коней с колесницею; далиТакже и стражей, дабы ее на пути охраняли;С плачем расстались потом. И вот наконец возвратиласьК ближним своим Дамаянти. И много в Видарбе весельяБыло при встрече ее. Когда ж Дамаянти со всемиСвиделась, с милою матерью, с добрым отцом и с роднымиБратьями, сродников всех и знакомых увидела, к сердцуВ сладких слезах прижала детей, — то первой заботойБыло ее принести благодарность богам и браминовВсех одарить. И Бима исполнил свое обещанье:Тысячу жирных быков с селом, богатым как город,Дал он брамину Судеве. Награду такую сначалаОн обещал лишь тому, кто найдет Дамаянти и Наля;Но, блаженный свиданием с дочерью, он уж не думалБоле о Нале. Зато не забыла о нем Дамаянти.Ночь одну проведя в жилище отца, на другой деньМатери так Дамаянти сказала: «Если ты хочешьЖизнь мне мою сохранить, возврати мне прекрасного Наля».То услыша, царица заплакала горько и словаЕй отвечать не могла от слез и рыданья. И вместеС нею домашние все сокрушались, и громким стенаньемВсе жилище ее наполнялось. И вот что царицаБиме, властителю многих народов, сказала: «ОткрылаСердце свое мне наша дочь Дамаянти; по миломНале тоскует она несказанно. А где он? Удастся льТак же найти и его, как найти удалось Дамаянти?»Бима при этих словах опять вызывает браминовНовую службу ему сослужить. «Святые брамины, —Им говорит он, — идите по всем путям и дорогамНаля отыскивать; с ним разлученная, гаснет от горяДочь Дамаянти». Брамины, немедленно в путь изготовясь,Все собрались к Дамаянти услышать ее повеленье;Их приняла, улыбаясь сквозь слезы, она и сказалаТак: «Куда б ни пришли вы и где бы его ни искали —В городе ль, в царском дворце ли, в деревне ли, в хижине ль бедной —Всюду одно повторяйте, вытвердив то, что скажу вам:«Где ты, игрок? Куда убежал ты в украденном платье,В лесе покинув жену? Она, почерневши от зноя,В скудной одежде, тобою обрезанной, ждет, чтоб обратноК ней ты пришел. По тебе лишь тоскует она и ни разуСна не вкусила с тех пор, как, себе на погибель, заснулаВ том лесу, где тобой так безжалостно брошена. То лиТы обещал ей супружеской клятвой? Покров и защитаМуж для жены; а ты что сделал с своею женою,Ты, величаемый мудрым, твердым, благим, благородным?»Помните эти слова и их везде повторяйте.Если же кто вам на них отзовется, то знайте, что этоНаль; и тогда немедля разведайте, кто он? Когда жеСловом каким он вам возразит, то скорее, скорееЭто слово мне передайте, брамины. Но будьтеС ним осторожны, чтоб он догадаться не мог, что за ним выПосланы мной, и чтоб снова не скрылся. Идите с богамиВ путь свой, брамины, ищите Наля, везде повторяяГрустную песню мою, воздыханья любви сокрушенной».Данные им наставленья принявши, по разным дорогамВсе разошлися брамины отыскивать Наля; и всюду,В людных, больших городах, в богатых палатах, в убогихХижинах, в темных лесах, по горам, по полям, по долинам,Где только был человеческий след, неусыпно искалиНаля они, везде повторяя слова Дамаянти,Грустную песню ее, воздыханья любви сокрушенной.Глава осьмая
I
Вот по странствии долгом один из браминов, Парна́даИменем, с вестью такою пришел к Дамаянти: «ПовсюдуНаля искав безуспешно, пришел наконец я в Айоду.Там пред царем Ритуперном твои слова произнес я;Царь ничего не сказал мне в ответ, и никто из придворныхТакже мне не дал ответа. Когда ж я, простясь с Ритуперном,Вышел из царских покоев, со мной повстречался служительЦарский с руками короткими, малого роста, ВагукаИменем; дело его смотреть за царевой конюшней;Видом он некрасив; зато великий искусник готовитьПищу; так же чудесно правит конями: он можетВ сутки сто миль проскакать их заставить. И вот что с глубокимВздохом, от слез задыхаясь, сказал мне этот Вагука:«В бедности, в горести терпят безропотно с верой смиреннойНеба достойные, долгу супружества верные жены;Сердце их кроткое нежным прощением мстит за обиду.Если в безумии все свои радости, свет и усладуЖизни, расставится с верной подругою, жалкий преступникСам уничтожить мог; если, отчаянный, платья лишенныйХитрыми птицами, голодом мучимый, он удалилсяТайно от спутницы, если он с той поры денно и ночноВсе по утраченной плачет и сетует — доброй женоюБудет оплакан он; что б ей ни встретилось доброе, злое,Нежному, верному сердцу покажется горе не горем,Радость не радостью; будет лишь памятно бедствие мужа,Тяжкой виной своей в горе лишенного всякой отрады».Эти услышав слова, я решился немедля пуститьсяВ путь обратный. Царевна, сама теперь ты рассудишь,С доброю ль вестью к тебе я пришел». Дамаянти, ПарнадуВыслушав, тотчас к царице пошла и так ей сказала:«Слушай, родная; о том, что я сделать хочу, мой родительБима ведать не должен; хочу я брамина СудевуВ царство Айоду послать; награды своей половинуОн заслужил, вот случай ему заслужить и другую:Вам возвратил он меня, пускай возвратит вам и Наля».Мать согласилась на просьбу плачущей дочери; тайноВсё учредили они, и царь не узнал ни о чем. ОдарившиЩедро Парнаду, царевна сказала: «Когда возвратитсяСчастливо царь мой желанный, получишь ты вдвое; ты первыйСлед нам к нему указал». И доволен остался ПарнадаТою наградой. Тогда Дамаянти, призвавши Судеву,Так сказала: «Судева, иди к царю РитупернуВ царство Айоду; явися ему, но так, чтоб подумалЦарь Ритуперн, что зашел ты в Айоду случайно, и вот чтоСкажешь ему ты, как будто без всякого умысла: «БимаСнова сзывает в Видарбу царей и царевичей; сноваХочет супруга избрать Дамаянти: уж съехалось многоК ней женихов». И ежели знать пожелает он, скоро льДолжен быть выбор, назначен ли день, отвечай ты: «Я вижу,Царь, что тебе одному неведомо то, что известноЦелому свету; день назначенный — завтра; и еслиСам ты отведать счастья намерен, то можешь в ВидарбуНынче же к ночи поспеть; у тебя есть конюх, искусныйПравить конями; он в сутки сто миль проскакать их заставит;Только не медли: завтра чем свет Дамаянти объявитВыбор; о Нале ж ни слуха, ни вести; и, верно, погиб он.Если же хочешь ты знать, от кого я о сказанном слышал,Знай, государь, что я слышал о том от самой Дамаянти».II
Вот и приходит Судева к царю Ритуперну. То былоРано поутру. И только что ложную повесть браминаВыслушал царь, как, с места вскочивши, воскликнул: «СкорееКликнуть Вагуку сюда!» Когда же Вагука явился —«Верный конюший, — сказал Ритуперн, — мне должно в ВидарбуНынче ж поспеть; Дамаянти опять выбирает супруга;Завтра утром она объявит свой выбор. ИскусствоНыне свое покажи мне, Вагука, на деле; посмотрим,Можешь ли в сутки сто миль проскакать на конях, не кормивши?»Царская речь наполнила ужасом Налеву душу.«Что замышляет, — подумал он сам про себя, — Дамаянти?Или она от скорби лишилась ума? Иль какуюХитрость задумала? Может ли быть, чтоб она на такоеДело решилась, она, непорочная, верная, светлыйАнгел любви? Неужель, оскорбленная мной так жестоко,Хочет отмстить мне она, смиренно-незлобный эдемскийГолубь? Но женское сердце изменчиво; я же пред неюСлишком виновен; прекрасную младость ее погубил я;В долгой разлуке со мной разлучилась она и с любовью.Но, позабывши меня, как могла позабыть ДамаянтиНаших детей? Мне должно разведать, что ложь и что правдаВ этом слухе, и волю царя для себя я исполню».Так он в мыслях решил и, покорно ко груди прижавшиРуки, царю отвечал: «Несомненно, исполнена будетЦарская воля твоя; мы нынче ж поспеем в ВидарбуК вечеру». Вот на конюшню Вагука пошел, чтоб надежныхВыбрать коней, и выбрал тощих, тяжелых, ноздристых,Тонконогих, толстоголовых, с щетинистой шерстью,С длинными шеями, с гривой встопорщенной, огненно-диких.Выбор такой царя изумил. «Ты шутишь, Вагука, —С гневом сказал он, — как будто в насмешку, из целой конюшниВыбрал ты самых негодных коней. В такую дорогуМожно ль на клячах подобных пускаться?» — «То добрые кони,Царь-государь, — Вагука ответствовал, — вот и приметы:Две на лбу, одна на груди и три на копытах;Духом домчимся на этих конях до Видарбы; но еслиВыбрать других ты желаешь, то сам укажи их; готов яВолю исполнить твою». — «Пускай по-твоему будет, —Царь отвечал, — тебя не учить мне; закладывай, едем».Выбранных им четырех коней заложил в колесницуНаль и сел в нее с Ритуперном: и с ними, по просьбеНаля, сел Варшнея. Собравши в могучую рукуВожжи и ими тряхнув, как браздами излучистых молний,Наль закричал: «Изготовьтесь вы, добрые кони; чтоб нынче жБыть нам в Видарбе!» И, дрогнув, пред ним на колени упалиКони; легким движеньем руки опять он их поднялНа ноги, голос смягчил и, ласковым словом придав имЖару, крикнул: «Вперед!» Они понеслися как вихри.Царь Ритуперн на бег их смотрел с немым изумленьем.В то же время, расслушав, сколь был таинственно звученГром колесницы, и видя, что вожжи со свистом и трескомБили коней по бокам и, как молнии, быстро сверкали,Думу глубокую думал Варшнея: «Откуда ВагукаМог получить такое искусство и кто он? Не сам лиКо́ней державного бога богов повелитель Мета́лис?Или он Наль, сокрывший себя под личиной урода?Налева образа нет здесь, но есть здесь Налева сила.Кто же мне правду откроет? Давно из древних преданийВедаем мы, что земные цари, по воле судьбиныЗдесь, на земле, иногда превращенные, странствуют тайно.Этот уродливый конюх не может быть Налем великим;Тот же, под кем, как гроза в небесах, гремит колесница,Кто он иной, как не Наль, мой великий владыка?» Так думалМолча Варшнея и в бедном Вагуке угадывал Наля.III
Кони, без крыльев крылатые, властию Наля как буряМчались вперед по горам, по долам, через реки, потоки.Вдруг сорвалась с головы Ритуперна повязка. «Вагука,Стой! — он сказал. — Пускай Варшнея подаст мне повязку». —«Поздно! — ответствовал Наль-Вагука, — уж мы отскакалиБолее мили; оставим повязку». Царь изумился;Вдруг он увидел вдали Вибитаку, ветвисто-густоюСенью покрытое дерево. «Слушай, Вагука, — сказал он, —Здесь, на земле, никто не имеет всезнанья; в искусствеПравить конями ты первый; зато мне далося искусствоСчета, и знаю я тайну играть наверное в кости.Видишь ли там, вдалеке, то ветвистое дерево? МногоЛистьев на нем и много плодов; но много их также,С ветвей упавших, лежит на земле. Так знай же: упалоЛистьев четыреста три, и с ними свалилось сто десятьСпелых плодов; всех сучьев семьсот сорок девять; на сучьяхЛистьев осталося пять миллионов и восемь; плодов жеТысяча триста пятнадцать созревших, восемьсот сорокТри созревающих, семьдесят восемь гнилых. Хоть поверкуСделай, мой счет без малейшей ошибки». В эту минутуБыли они уж близ дерева. «Стойте, — воскликнул Вагука, —Добрые кони; такому чудному счету нельзя мнеПрежде поверить, пока плодов, и сучьев, и листьевСам не сочту я на дереве этом. Варшнея подержитВожжи, покуда я буду считать». Ритуперн ужаснулся.«Что ты задумал, Вагука? — сказал он. — Не время нам медлить».Но Вагука (был умысел свой у него) непременноСчет поверить хотел. «Подожди, — царю отвечал он, —Или — если уж так ты поспешен, — прямо, все прямоЭтой дорогой ступай; Варшнея будет конямиПравить». На то Ритуперн возразил, стараясь ВагукуЛаской смягчить: «Не упрямься, добрый Вагука; в искусствеПравить конями тебе подобного нет, и в ВидарбуТолько с тобою одним поспеть нам к вечеру можно.Я (сам видишь ты это) во власти твоей; не держи жеДоле меня; я сделаю все в твое угожденье,Если только в Видарбу доедем прежде, чем сядетСолнце». Вагука вместо ответа, коней удержавши,С козел сошел и начал спокойно считать по порядкуПрежде плоды, за плодами сучья, за сучьями листья.«Счет плодов без ошибки, — сказал он царю Ритуперну. —Вот поглядим, не ошибся ль ты в счете сучьев и листьев?»Царь кипел нетерпеньем. «Будь же доволен, Вагука,Разве мало тебе одного доказательства?» — «Мало,Царь-государь, — Вагука сказал, — но если ты хочешьРазом все кончить, то сам объясни мне, как мог ты так многоСчесть в такое короткое время?» — «Знай же, — воскликнулЦарь (не от доброй души, а взбешенный упорством Вагуки), —Я одарен могуществом счета и тайным искусствомВ кости играть наверное». — «Ежели так, то теперь жеТо и другое мне передай; в замену искусствоПравить конями получишь», — сказал Вагука. «Согласен, —С гневом ответствовал царь, — и могущество счета и тайнуВ кости играть я тебе отдаю; от тебя же, Вагука,Дар твой приму, как скоро приедем в Видарбу». Лишь толькоВымолвил слово свое Ритуперн, как у Наля открылисьОчи, и он все ветви, плоды и листы Вибитаки.Разом мог перечесть; и в то же мгновенье, когда онДанную силу в себе ощутил, сокрытый дотолеВ сердце его искуситель Кали оттуда исторгсяДымом и мглою своей обхватил Вибитаку. При первомЧувстве свободы Наль обеспамятел; скоро, однако,Он очнулся и, видя лицом к лицу пред собоюЗлого врага своего, хотел проклясть нечестивца;Но Кали возопил, поднявши руки смиренно:«Наль, воздержися от клятвы; уже довольно наказалБыл я проклятьем, в минуту страданья твоею женоюПротив меня изреченным (хотя и был ей неведомОбщий ваш враг). С тех пор я, замкнутый в тебе, как в темнице,Столь же был горем богат, сколь ты был радостью беден.Мучимый ядом царя Змеиного, денно и ночноСам я себя проклинал. Пощади же меня, благодушныйНаль; я отныне бессилен; отныне каждый, кто повестьБедственной жизни твоей прочитает, тебя прославляя,Будет от козней моих огражден и власти подобныхМне зловредных духов недоступен». Смягченный молящимСловом врага побежденного, Наль воздержался от клятвы.Сам же Кали в Вибитаку вселился, и полное жизниДерево мигом засохло. При чуде таком изумилсяЦарь Ритуперн (того же, что с Налем в эту минутуДелалось, видеть и слышать не мог он). Едва искусительСкрылся — от муки избавленный, радостно блещущий, новойЖизнию пламенный, вдвое могучий, сел в колесницуНаль, и кони помчались; а он, упредив их, душоюБыл уж в Видарбе, там, где была Дамаянти, куда онС сердцем, свободным от зла, но все еще бедный, бездомныйЦарь, возвращался под видом чужим, никому не знакомый.Глава девятая
I
Солнце еще не угасло, когда до Видарбы достигнулЦарь Ритуперн. Немедля о госте нежданном царь БимаБыл извещен, и, им приглашенный, в сиянье вечернемВъехал в Видарбу владыка Айоды. Как гром отзывалсяСтук колесницы его с осьми сторон небосклона.Налев стук и Налев скок почуяли тотчасНалевы кони (которых, еще до изгнанья царева,К Биме с детьми сама Дамаянти прислала);Радостным ржаньем, как будто при Нале, они отвечалиДружно на звук, им знакомый; и, вслушавшись в звук сей, подобныйГулу глубокому грома, сама Дамаянти смутилась;Что-то родное, бывалое, Налево в вещее сердцеВдруг проникло — так и жена и кони узналиРазом Наля по стуку его колесницы. И в стойлахЦарских слоны и на кровле дворцовой павлины, расширивРадугой пышной хвосты, при этом неслыханном стукеВдруг встрепенулись; подняли хобот слоны; закричали,Вытянув шею, в радостном страхе павлины, как будтоЧуя грозы, обещающей дождь, приближенье. И с райскимТрепетом, вся обращенная в слух, про себя ДамаянтиТак говорила: «Мне этот стук колесницы и этотТопот, тревожащий небо и землю, насквозь проникаютДушу. Это Наль, мой владыка, Наль, мой желанный!Если его я нынче ж лицом к лицу не увижу,Если нынче же в сладких объятиях Наля не буду,Если это не он, столь чудно гремящий, не светлыйНаль, мой царь, мой спаситель; если меня обманулоСердце, то более жить мне не должно; и в жаркое лоноПламени брошусь, чтоб кончить тоску одинокия жизни.О! теперь позабыто все прошлое: жизнь обновилась;Страх одиночества, стыд нищеты, бесприютность, разлукиТяжкая боль — из сердца изглажено все; я не помнюСлова обидного, взгляда сурового; помню одно лишьСчастье святое любви, лишь его, избранного сердцем,Радость души, благородного, кроткого, сильного волей,Тихого нравом, разумом мудрого, сердцем младенца,Наля, мою надежду, спасение, жизнь. НепрестанноДумать о нем и о прошлых днях неразлучности сладкой,Думать о прелести взора его и улыбки, о сладкомГолосе, нежных речах, и, всею душой погружаясьВ думу любви, быть розно с ним, несказанно любимым, —Вот страданье, которому имени нет». В сокрушенныхМыслях таких Дамаянти сидела тогда на дворцовойВерхней площадке с служанкой своей, молодою Кезиной.Вот и видят они, что на двор широкий влетелиКони, гремя и дымясь, с колесницей; и в той колесницеБыли трое: царь Ритуперн, Вагука, Варшнея;Где же Наль?.. С томительным страхом глядит Дамаянти;Видит царя; Варшнею потом узнает; напоследокСмотрит на их безобразного спутника — ей незнаком он.Тою порой Ритуперн сошел с колесницы; ВаршнеяТакже; Вагука начал разнуздывать коней; и в это жВремя вышел и Бима гостю навстречу. Друг другуОба царя поклонились учтиво, хоть оба не знали,Что друг другу сказать. Ритуперн, осмотрясь, не приметилВ царском дворце ничего, что б канун означало большогоПраздника; он подумал: «Я был легковерно обманутЛожною вестью»; и Биме сказал он: «Здравья и долгихЛет тебе я желаю». Бима таким же приветнымСловом ответствовал. «Что, — потом он спросил, — привело к намВ нашу столицу Видарбу такого великого гостя?»Слыша этот вопрос и не видя нигде никакогоЗнака, чтоб были другие цари и царевичи в царскомДоме, владыка Айоды ответствовал: «Видеть хотел я,Царь благодушный, тебя и, с тобой познакомясь, проведать,Все ли в твоем благоденствует царстве?» Мудрому БимеСтранным ответ такой показался, и было ему непонятно,Как могло прийти на ум царю РитупернуПуть такой предпринять лишь затем, чтоб проведать, здоров лиЦарь Видарбы, ему незнакомый. «Тут есть, — он подумал, —Верно, другая причина. Узнаем мы после». И, рукуЛасково гостю подавши, сказал он: «Милости просим,Царь Ритуперн; мы рады весьма твоему посещенью.Но ты устал; войди к нам в палаты и там успокойся;Что ни прикажешь, все будет исполнено». Вместе с ВаршнеейЦарь Ритуперн вошел во дворец; а Вагука, отпрягшиДобрых коней, отвел их в конюшню; потом, возвратяся,Сел на прежнее место свое в колеснице и скороВ грустную думу весь погрузился. Его ДамаянтиСверху увидя, вздохнула глубоко. «Ужель обманулосьСердце мое? — сказала она. — Но стук колесницыБыл мне знакомый, был подлинно Налев… А Наля не вижу.Или Варшнея искусство его перенял? Или открылиБоги его царю Ритуперну?» Так ДамаянтиМучилась тяжким сомненьем; вот наконец, обратясяК верной Кезине, служанке своей, она ей сказала:II
«Слушай, Кезина, поди и проведай, кто в колесницеТак угрюмо сидит один, лицом некрасивый,Руки короткие? С ним заведя разговор, постарайсяВыспросить, кто он? Меня подозренье тревожит: не сам лиНаль таится под этим уродливым видом? Ты вот чтоСделай: с ним говоря, повтори, как будто случайно,Те слова, которые всюду браминам велелаЯ повторять; увидишь, не даст ли какого ответаОн на них, и ежели даст, то все, что ни скажет,Ты заметь и мне передай». Кезина к ВагукеТотчас пошла; Дамаянти ж, на прежнем месте оставшись,Сверху смотрела на них. Кезина, приближась к Вагуке,Так сказала ему: «Благородные гости, будь в добрыйЧас вам приезд ваш в Видарбу; царская дочь ДамаянтиМне приказала узнать, зачем вы здесь и откуда?» —«Мы из Айоды, царю Ритуперну подвластного царства, —Так Вагука сказал. — Узнав от брамина, что будетСнова супруга себе выбирать Дамаянти, айодскийЦарь на своих быстроногих конях, которыми правлюЯ, сюда прискакал, чтоб явиться с другими на выбор». —«Ты не один при царе; вас двое; кто твой товарищ?Кто ты сам, и откуда, и как к царю РитупернуВ службу вступил?» — «Мой товарищ Варшнея, бывший конюшийНаля; меня называют Вагука; что я не красавец,Это ты видишь; служу у царя на конюшне, но мог быТакже служить и на кухне, ибо я столь же искусенВкусную пищу готовить, как править конями». — «Скажи ж мне, —Снова спросила Кезина его, — не дошла ль до ВаршнеиВесть какая о Нале? И сам ты об нем не слыхал ли?» —«Налевых бедных детей, — Вагука сказал, — проводившиК деду и царских коней оставив в Видарбе, ВаршнеяВ службу вступил к царю Ритуперну. О участи НаляОн не знает, и нет на земле никого, кто о ней быЧто-нибудь знал; под видом чужим, в неведомом местеЦарь укрывается. Наль один на свете о НалеЗнает, да та лишь одна, кто с Налем одно; никому он,Кроме ее, не открыл своих таинственных знаков». —«Но (сказала Кезина) брамин, посетивший Айоду,Встретясь с тобою, тебе повторил слова Дамаянти:«Где ты, игрок? Куда убежал ты в украденном платье,В лесе покинув жену? Она, почерневши от зноя,В скудной одежде, тобою обрезанной, ждет, чтоб обратноК ней ты пришел; о тебе лишь тоскует она и ни разуСна не вкусила с тех пор, как, себе на погибель, заснулаВ том лесу, где тобой так безжалостно брошена. То лиТы обещал ей супружеской клятвой? Покров и защитаМуж для жены; а ты что сделал с своею женою,Ты, величаемый мудрым, твердым, благим, благородным?»Помнишь ли, что на эти слова отвечал ты брамину?»Весь побледнев, неподвижно смотрел на Козину Вагука;Долго, пронзенный незапною болью любви, не имел онСилы вымолвить слово; рыдающим голосом, очи,Полные слез, опустив, напоследок тихо сказал он:«В бедности, в горести терпят безропотно с верой смиреннойНеба достойные, долгу супружества верные жены;Сердце их кроткое нежным прощением мстит за обиду;Если в безумии все свои радости, свет и усладуЖизни, расставшися с верной подругою, жалкий преступникСам уничтожить мог; если, отчаянный, платья лишенныйХитрыми птицами, голодом мучимый, он удалилсяТайно от спутницы, если он с той поры денно и ночноВсе по утраченной плачет и сетует — доброй женоюБудет оплакан он; что б ей ни встретилось доброе, злое,Нежному, верному сердцу покажется горе не горем,Радость не радостью — будет лишь памятно бедствие мужа,Тяжкой виной своей в горе лишенного всякой отрады».С этим словом вся Налева скорбь пробудилась в Вагуке;Он застонал, и слезы из глаз полилися. КезинаТотчас ушла, спеша обо всем известить Дамаянти.III
«Это Наль (Дамаянти сказала в слезах, с замираньемСердца Кезину выслушав), это мой царь, мой владыка,В виде чужом. Ты должна к нему возвратиться, Кезина,Снова. Вблизи притаись и внимательно следуй за каждымШагом и взглядом его, не откроется ль в том, что заметишь,Признака тайной, особенной силы. Я думаю, скороУжин начнет он готовить царю Ритуперну — смотри же,Так устрой, чтоб он ни воды, ни огня для вареньяПищи не мог получить, и заметь потом, что начнет онДелать; и все другое, что в нем покажется чудным,Также мне опиши». Кезина пошла и, исполнивВолю царицы, явилася к ней с своим донесеньем:«Нет! ни прежде видать не случалось, ни после увидетьМне не случится того, что теперь предо мною сбылося:Этот Вагука не просто земной человек; он с богамиВ явном союзе; ничто для него ни низко, ни тесно;К низким дверям подойдет — головы не наклонит, а самиДвери над ним приподымутся; тесное место просторнымВдруг при его приближенье становится. Всяких припасовВместе с посудой царь Бима велел приготовить, чтоб ужинОн для царя Ритуперна сварил; но воды, как тобоюБыло приказано, не дали; он того не заметил,Только взглянул — и водой все сосуды наполнились; такжеОн и огня под дрова попросить не подумал, а толькоВзял соломы — и мигом сама собою соломаВспыхнула. Много другого заметила я: без обжогиГолой рукой разгребал он огонь; вода закипала,Только что к ней он касался. Но чудо последнее болеВсех других изумило меня: засохшую розуОн увидел; в пыли она без листьев лежала;Он ее поднял, взглянул на нее, и явилась живаяРоза в руке у него на месте прежней, поблекшей.После такого неслыханно чудного дела, царица,Я побежала немедля к тебе». Но уже ДамаянтиБоле сомненья иметь не могла: то явные былиЗнаки Наля, то были дары, полученные в самый день бракаИм от богов, и она, уж блаженствуя, видела сердцемНаля желанного там, где еще для очей был Вагука.«Сбегай опять ты к нему, — сказала Кезине царица, —Запах от пищи, им приготовленной, чудно приятен;Хочется знать мне, вкусна ли она? Попроси у ВагукиМяса жаркого кусок». Побежала Кезина к ВагукеСнова и скоро назад возвратилась с дымящимся мясом.Налев знакомый ей вкус Дамаянти узнала, отведавМяса. «Он здесь! он здесь! — в восхищенье она повторялаМысленно. — Боле сомнения нет. Но долго ль он будетСветлый свой образ таить от жаждущих взоров и мучитьБедное сердце мое нестерпимым желаньем свиданья?»Так сокрушаясь, она наконец приказала КезинеВзять детей и вывести их из дворца, чтоб ВагукеИх показать мимоходом. Лишь только Вагука увиделДвух малюток, цветущих детей Дамаянти и Наля,Столь давно потерявших отца, — в нем душа загорелась;Кинулся к ним он навстречу, по имени на́звал обоих,К сердцу прижал, и заплакал, и долго, долго, слезамиИх обливая, от них оторваться не мог, но, опомнясь,Вдруг отскочил и Кезине сказал: «Я также имеюДвух детей малолетных, сына и дочь; совершенноС этими сходны они, и давно я с ними в разлуке.Вот отчего я и был так сильно встревожен их встречей;Но, послушай, люди заметят, что часто ко мне тыХодишь, и будет тебе оттого без вины нареканье;С миром отсюда поди и боле ко мне не являйся».Глава десятая
I
Все, что было ей нужно, узнав, Дамаянти решиласьСделать опыт последний и матери вот что сказала:«Кликни Вагуку к себе; я тайну эту открою;Наль отыскан; он здесь, я знаю, я верю». Царица, согласноС просьбою дочери, кликнуть велела Вагуку, и сколькоВолей, столько неволей царь с трепетанием тайнымСтал наконец пред лицом своей Дамаянти. БезгласенСделался он, увидя ее, прелестную в скорби,Чистого ангела радости в платье печальном вдовицы.Сердцу его несказанный упрек, перед ним ДамаянтиМолча стояла, пронзительный взор на него устремивши.«Дай ответ мне, Вагука, — она напоследок сказала, —Знал ли ты верного мужа, который был бы способенТайно покинуть жену и ее, заснувшую с твердойВерой в защиту его, в лесу беззащитную бросить,Бросить одну, без одежды, без крова, без пищи, дотолеНежно любимую им и ничем, ни делом, ни словом,Ниже каким помышленьем пред ним не виновную? Вот чтоСделал со мною, Вагука, супруг мой Наль Пуньялока.Чем я его оскорбила? Чем могла побудить яСердце его на такое предательство? Он пред богамиВыбран был мной, пред богами я с ним сочеталась, и богиСлышали клятву, им данную мне, в любви неизменной.Как же, Вагука, он мог изменить своей Дамаянти,Радостным сердцем и горе, и бедность, и стыд, и изгнаньеС ним разделившей, той изменить, которой сказал он,Руку ей дав пред святым алтарем: «Тебя я отнынеБуду чтить и любить, защищать и питать, и с тобоюГоре и радость, богатство и бедность и все неизменноВ жизни делить обещаюсь?» Вагука, скажи мне, как мог онТак измениться, так все позабыть?» Сокрушенный и бледный,Слушал в безмолвии Наль укоризны своей Дамаянти.Очи ее, светозарные звезды, были покрытыОблаком скорби, и быстрым ручьем сквозь густые ресницыПадали слезы. Своею виной уничтоженный, тихим,Трепетным голосом Наль отвечал: «Что Нишадское царствоБыло проиграно Налем, не он в том, несчастный, виновен:Злобный Кали обезумил его, и им же, коварноВкравшимся в сердце к нему, очарованный Наль в исступленьеСпящую бросил тебя; когда же в лесу ты — не зная,Кто он, — врага своего прокляла, твои поразилиКлятвы Кали, спокойно владевшего Налевым сердцем; и с тех порАдски страдал он, как в пламени пламень горя, заключенныйВ страждущем Нале, как в мрачной тюрьме. От нечистого духаНаль избавлен, и будет от всякой он клятвы свободен,Если, увидясь с женою, найдет, что ему сохранилаВерность она и любовь. Теперь отвечай, Дамаянти,Что он найдет? Сохранила ль любовь, сохранила ль ты верность?По́ свету ходят гонцы от тебя и отвсюду сзываютНовых к тебе женихов в замену погибшего Наля.Вот что сюда привело и царя Ритуперна, и сам я,Бедный конюший Вагука, его конями был долженПравить, чтоб мог он поспеть на сча́стливый выбор». УслышавЖалобы Наля, смиренно руки сложила и с чистымВзглядом небесного ангела, ангел земной, ДамаянтиТак отвечала: «Тебе ль, мой избранный, тебе ль, предпочтенныйМною богам, меня оскорблять таким подозреньем?Ведай: сама я послала брамина к царю РитупернуС ложною вестью о выборе новом в Видарбе. УзналоСердце мое, что Вагука был ты, и невинный обман мойБыл удачен — ты мне возвращен. И с клятвою правдыЗдесь, государь, прикасаясь к коленам твоим, пред тобоюСердцем спокойным, как будто пред небом самим, говорю я:Верность к тебе и любовь я во всей чистоте сохранила.Ветер свободно играет, носясь по всему поднебесью;Ведает все он; пускай он моим обвинителем будет,Если я что не достойное верной жены сотворила;Солнце в высоком блаженстве сияет, горит над водами,Оком всевидящим ходит оно по всему поднебесью,Пусть же, все видя, оно моим обвинителем будет,Если я что не достойное верной жены сотворила;Месяц, светило покоя, во мраке ночном замечаетТайное все в небесах и тайное все в поднебесье,Пусть же он, тайны все зная, моим обвинителем будет,Если я что не достойное верной жены сотворила.Пусть и небесные силы, хранящие небо и землю,Правду мою подтвердят иль смерть мне пошлют за неправду».Так взывала и небо и землю в свидетели чистойЖизни своей Дамаянти; и вот ей откликнулся с небаВетер и так свой ответ из пространства лазурного свежимСловом провеял: «Как небо мое, чиста Дамаянти,Долгу верна, в любви неизменна, слова ее правда;Верь ей и руку подай, как жене беспорочной; и будутСнова меж вами союз, и покой, и любовь, и согласье».Ветер умолкнул, и райской прохладой отвсюду повеялВоздух весны, и упали цветы дождем благовоннымС неба при звуке воздушных тимпанов. Таким несказанноЧудным свидетельством Наль, исцеленный от всех подозрений,Вспомнил о том, что ему сказал царь-змей на прощанье,В данный им зеркальный щит поглядел, и в минуту явилсяПрежним Налем, и руки простер к своей Дамаянти.С криком пронзительным кинулась в них Дамаянти, и этотМиг единый стократ заплатил им за долгие муки.Голову Наля прижавши к своей целомудренной груди,В сладком забвенье всего, в упоенье любви ДамаянтиДолго безгласна была; она то сквозь слез улыбалась;То трепетала, пронзенная радостью; то от избыткаСчастья глубоко вздыхала. И боги любви опустилиТайную брака завесу на них, сочетавшихся сноваДорого купленным браком. Так наконец отдохнулиВместе они, до блаженства достигнув дорогой печали.Память минувшей разлуки, радость свиданья, живаяПовесть о том, что розно друг с другом они претерпели,Мыслей и чувств поверенье, раздел и слиянье,Все в одном заключилося чувстве: мы вместе; и памятьПрошлых бед настоящею радостью, светом, от тениБолее ярким, печальныя были веселым рассказомСделалась. Так, по долгой в изгнанье тоске, возвратилсяНаль к Дамаянти, как солнце из зимнего, хладного знакаВ знак весны возвращается; так Дамаянти, приникнувК сердцу Наля, опять расцвела, как сияющий вешнимЦветом сад живей расцветает, дождем орошенный.Тут пропели два соловья им песню такую:«Снова Дамаянти с Налем неразлучна;Сердце вновь покойно, горе позабыто,Смолкнули желанья, так ликует в небеНочь, когда ей светит друг, желанный месяц».II
Рано, лишь только что день занялся на востоке, царица —Мать разбудила царя неожиданно-радостной вестью.«Наль возвратился, — Биме сказала она. — ДамаянтиС мужем опять, и снова с ними согласие». БимаПоднял брови, незапною вестью такой изумленный.Тут царица открыла ему, какой ДамаянтиХитростью Наля-царя заманила в Видарбу, какоюВыдумкой царь Ритуперн был обманут. И ей, улыбаясь,Бима ответствовал кротко: «Я вашу женскую хитростьВам прощаю за то, что она удалась». Тут явилсяНаль с Дамаянти и с ними их дети. Приблизился к тестюНаль, Дамаянти приблизилась к матери. Зятя, как сына,Ласково принял царь благодушный Бима и нежнымВзглядом поздравил дочь с возвратившимся счастьем.Скоро потом пришли и братья и подали рукуНалю и братски с сестрой обнялися; потом отовсюдуСтали сходиться сродники, ближние; вот напоследокВся Видарба наполнилась шумом торжественным; домыВ пышные ткани оделись; на кровлях явились знамена;Площади, улицы все закипели народом, и в храмахЖертвы зажглися. И вот наконец до царя РитупернаСлух дошел, что Вагука, конюх его, обратилсяВ Наля, что мужа нашла Дамаянти, что нового делатьВыбора ей не нужно. И царь Ритуперн дружелюбно,К Налю пришедши, сказал: «Поздравляю тебя, благородныйЦарь нишадский, с благой переменой судьбы, с возвращеньемПрежнего вида и боле всего с обретением милой,Верной жены. И если я что неугодное сделал,Наль знаменитый, тебе тогда, как не в образе царскомЖил ты слугой у меня, то в том виноват без вины я;Тайны твоей я не знал и прошу у тебя извиненья». —«Царь Ритуперн, — ответствовал Наль, — оскорбленья и тениЯ не видал от тебя; но когда б и обижен тобоюБыл я, то Налю-царю обид, нанесенных Вагуке —Конюху, брать на себя неприлично. Тебя же давно я,Царь Ритуперн, и чту и люблю как царского брата.Мне благосклонным ты был господином, когда под твоеюКровлею жил я слугою Вагукой, теперь благосклоннымДругом будь мне, царю нишадскому Налю. Ты видишьСам, что Вагуке конюшим твоим уж не быть; без сомненья,Также захочет в прежнюю службу вступить и Варшнея.Но в убытке ты, царь Ритуперн, не останешься; дар мойПравить конями тебе отдаю я рукою и словом,Так же как сам от тебя могущество счета с искусствомВ кости играть получил, и ныне в Айоду ты столь жеБыстро приедешь один, сколь быстро приехал оттудаВместе с Вагукой в Видарбу. А я посмотрю, что удастсяВыиграть мне с искусством, тобою мне данным». Друг другуПодали руку цари на любовь и союз; и в АйодуЦарь Ритуперн возвратился. Наль, горя нетерпеньемВыиграть трон свой, также недолго остался в Видарбе.III
Месяц проживши у тестя, с избранной дружиною храбрыхНаль пошел наконец на свое Нишадское царство;Сам он сидел в колеснице блестящей; могучие кониБешено прыгали, твердой руке его покоряясь;Следом за ним шестнадцать слонов боевых с крепостнымиБашнями, полными ратников, шли; за слонами скакалиКонные, легкий отряд, пятьдесят копьеносцев; за нимиПеших дружина, пятьсот отборных стрелков. Не сражатьсяВел их Наль, а украсить свое вступленье в Нишаду.Так снарядившись, царь на прощанье сказал Дамаянти:«Ты оставайся под кровлей отцовской, покуда не ввел яНового счастья в наш дом и его от врага не очистил,Счастие прежнее в нем истребившего; с миром тогда тыВ нашу столицу с детьми возвратишься, как на небо светлыйДень возвращается, темную ночь прогоняя; живи жеВ радости здесь, ожидая блаженной минуты возвратаВ дом семейный, на новое счастье, на новую славу».Взором одним Дамаянти царю отвечала, но в этомВзоре, полном небесной души, была уж победа.Быстрою бурею Наль полетел, и скоро достиг онВ грозном величии царства, из коего некогда вышелБедным изгнанником. Брату Пушкаре, владевшему нынеБывшим престолом его, он сказал: «Я тебя вызываюК новой игре; я поставлю на кости жену; ты поставишьВсе Нишадское царство — довольно ль с тебя? Но сначалаСделать мне должно с тобой уговор: когда проиграешьТы — то все, чем владеешь, будет моим, и над самойЖизнью твоею буду я властен; когда ж проиграюЯ — то все, чем владею, возьмешь ты, ежели можешь:Знай наперед, что тогда мы с тобою мечом разочтемся.Полно же медлить; тебе по законам игры мне на вызовК новой игре отказать невозможно; и властен теперь тыВыбрать из двух любую игру: в железо иль в кости.Хочешь отведать меча — выходи; я рад поединку;Царство, наследье отцов, должны сохранять мы, покудаНаше оно, когда же его мы утратили — силойДолжны уметь нам его возвратить; так учили нас предки.Час наступил: принимайся, Пушкара, за меч иль за кости;Или тебе живому не быть, иль я ДамаянтиС жизнью тебе уступлю». На этот вызов ПушкараТак отвечал, усмехнувшись: «Готов я еще раз с тобоюВ кости счастья отведать; то будет игра роковая;Горя с тобой в нищете Дамаянти довольно терпела;Власть и богатство со мною разделит она и забудетПрошлое скоро; а я и на троне нишадском всечасноДумал об ней и ждал, что придешь ты; и вот напоследокТы пришел, и будет моей Дамаянти, и болеМне ничего на земле желать не останется». ЭтимДерзким ответом разгневанный, меч свой хулителю в сердцеЧуть не вонзил в запальчивости Наль, но, собой овладевши,Он сказал, трепеща, и кипя, и сверкая: «Безумец,Полно хвастать, играй: проиграешь — заплатишь!» И костиБрошены — все решено: обратно Нишадское царствоС первым ударом выиграл Наль у Пушкары. Со смехомОн, победитель, взглянул на него, побежденного. «Что тыСкажешь теперь? Мое законное царство, которымДумал владеть ты, по-прежнему стало моим и отнынеБудет в крепких руках; теперь меж царем и меж царствомТретий никто не дерзнет протесниться. Мою ж ДамаянтиТы и во сне недостоин увидеть; ты раб мой отныне;Так решила судьба. Но слушай: не властью твоеюНекогда был я низвержен с престола; Кали-искуситель,Враг мой, тебе помогал; ты об этом не знал, безрассудный;Знай же теперь, что отмщать на тебе преступленья чужогоЯ не хочу. Живи, и будь милосердие небаВечно с тобой, и вражды да не будет меж нами, Пушкара,Брат мой; живи, благоденствуя многие, многие годы».Весь уничтоженный благостью брата, пред ним на коленаБросился, плача, Пушкара: «О Наль Пуньялока, да будетМилость богов и всякое благо земное с тобою!В скромном уделе моем я, твой подданный, буду спокойнейЖить, чем на троне твоем, где покой мой основанБыл на ударе неверных костей; и своими отнынеБуду я столь же любим, сколь был ненавидим твоими.Прежде, однако, очищу себя от вины омовеньемВ Гангесе грешного тела; в его благодатные волныБрошу, прокляв их, враждебные кости, которыми злыеВластвуют духи. А ты, сюда возвратив ДамаянтиВ блеске прекрасного солнца, скажи ей, чтоб гневаВ сердце ко мне не питала и, прежнее горе забывши,Вдвое блаженна была очищенным в опыте счастьем».Рустем и Зораб*
Персидская повесть, заимствованная из царственной книги Ирана (Шах-Наме́)
Книга перваяРустем на охоте
I
Из книги царственной ИранаЯ повесть выпишу для васО подвигах Рустема и Зораба.Заря едва на небе занялася,Когда Рустем, Ирана богатырь,Проснулся. Встав с постели, он сказал:«Мы на царя АфразиабаОпять идем войною;Мои сабульские дружиныГотовы; завтра поведуИх в Истахар, где силы все ИранаШах Кейкавус для грозного набегаСоединил. Но чем же я сегодняСебя займу? Моя рука, мой меч,Могучий конь мой ГромБез дела; мне ж безделье нестерпимо».И на охоту собралсяРустем; себя стянул широким кушаком,Колчан с стрелами калены́миЗакинул за спину, взял лук огромный,Кинжал засунул за кушакИ Грома, сильного коня,Из стойла вывел. Конь, наскучивПокоем, бешено от радости заржал;Рустем сел на коня и, не простившись домаНи с кем, ни с матерью, ни с братом,Поехал в путь, оборотивГлаза, как лев, почуявший добычу,В ту сторону, где за горамиЛежал Туран.И, за́ горы перескакав, увиделОн множество гуляющих онагрей;От радости его зарделись щеки;И начал онСтрелами, дротиком, арканомС зверями дикими войну;И, повалив их боле десяти,Сложил из хвороста костер,Зажег его, потом, когдаОн в жаркий уголь превратился,Переломил большую ельИ насадилОгромнейшего из онагрейНа этот вертел,Который был в его рукеКак легкая лоза, и над огнемСтал поворачивать его тихонько,Чтоб мясо жирное со всех сторонРавно обжарилось. Когда же былОнагрь изжарен, на травуУ светлого потока сел РустемИ начал голод утолять,Свою роскошную едуВодой потока запивая.Насытившись, он лег и скоро,При говоре струистых вод,Под ветвями густогоШирокотенного чинараГлубоким сном заснул;А конь его, могучий Гром,Тем временем, гуляяПо бархатному полю,Травой медвяною питался.II
Но вот, покуда спалГлубоким сном Рустем,А Гром по бархатному полюГулял, травой медвяною питаясь, —Увидя, что такой могучий коньНа пажити заповедной ТуранаБез седока по воле бродит,Толпой сбежались турки.Замысля овладеть конем,С арканами к нему ониПодкрались осторожно;Но конь, аркан почуя,Как лев озлилсяИ не заржал, а заревел;И первому, кто руку на негоОсмелился поднять с арканом,Зубами голову от шеи оторвал,А двух других одним ударомКопыта мертвых повалил.Но наконец егоОтвсюду обступили;И метко был аркан ему на шеюИздалека накинут, и егоОпутали, и был он пересилен.Но хищники, страшась, что в их рукахОн не останется, немедленно вогналиЕго в табун туранских кобылиц,И разом был припущен ГромК двенадцати отборным кобылицам;Но лишь одна из нихПлод от него желанный принесла.III
Рустем, проснувшись, тотчас о своемКоне подумал; смотрит, но коняНигде не видит. НикогдаОн от него не убегалВ такую даль. Он свистнул, но на свистМогучий не примчался коньИ не заржал издалека́.Рустем как бешеный вскочил;Весь луг широкий, вдоль и поперек,Весь темный лес, кругом и напролет,Он обежал — напрасно: нет коня.И в горе возопил Рустем:«Мой верный конь, мой славный Гром,Что без тебя начну я делать?Скакать, летать привыкши на тебе,Пойду ль пешком, тащась под грузом лат,Как черепаха? Что же скажут турки,Не на седле, а под седлом меня увидя?Не может быть, чтоб ты, мой Гром, меняПокинул волею; тебя украли.Конечно, хищники здесь целым войскомНапали на тебя; никто одинС тобой не совладел бы. Но не время охать,Рустем; иди пешком, когда умел проспатьКоня». И, конскую с досадой сбруюС доспехами своими на плечаВзваливши, он пошел и скороНапал на свежий след, и этот следЕго привел перед закатом солнцаКо граду Семенгаму,Который вдруг явился вдалекеСреди равнины пышной,Сияющий в лучах зари вечерней.IV
Рустем подумал: «В этом СеменгамеВладычествует царь, попеременно другИль враг Ирана иль Турана;Конечно, он бы и вдалиРустема на коне узнал;Но где мой конь? Я пешийТеперь иду к его столице. Так и быть;Они коня мне волей иль неволейОтыщут и меня почтутРоскошным угощеньем».Так рассуждал с собой он, подходяК стенам высоким Семенгама;А между тем из глаз не выпускалСледов замеченных; но скороОни, к реке приблизившись, пропалиВ густом прибрежном камыше.Тем временем молва достигла до царя,Что в Семенгам великий богатырьРустем идет, что он в лесу царевомОхотничал и что, утративНа их земле коня, идет он пеший.Услыша то, царь повелел,Чтоб гость великий с почестью великойБыл принят. Все его вельможи,И все вожди, и всякий, у когоНа голове был шлем, а сбоку меч,Толпой из Семенгама вышлиВстречать Рустема.И витязь, витязей светило,Был ими окружен,Как солнце пламенным венцомВечерних, им блестящих облаков;С такою свитой в город он вступилИ к царским подошел палатам.V
И царь сошел с крыльца принять Рустема.Он поклонился и сказал:«Откуда ты, могучий богатырь,Без провожатых, пешийПришел к нам? Забавлялся ль ловлейВ моих заповедных лесах?Ночлега ли покойного теперьЗдесь ищешь? Рады мы такому гостю;Весь Семенгам теперь к твоим услугам;Весь мой народ и все мои богатстваТеперь твои; что повелишь,То мы и сделаем». РустемуСмиренная понравилася речь;«Они, — подумал он, —Передо мной робеют».И он сказал: «Украден конь мой ГромТогда, как на твоем лугуЯ спал, охотой утомленный;Но след его привел меня сюда;Он здесь; когда егоОтыщете мне к ночи вы,Я отплачу сторицей за услугу;Когда ж мой конь пропал,Беда и вам и Семенгаму!Мой меч прорубит мнеК нему широкую дорогу».Царь, испугавшись, отвечал:«Не может быть, чтоб на коняРустемова кто здесь арканРазбойничий дерзнул накинуть.Будь терпелив, могучий витязь,Твой Гром найдется; конь РустемовУкрыться от молвы не может.А ты пока будь нашим мирным гостем;Войди в мой дом и ночь за чашейБлагоуханного винаВ веселье с нами проведи.Твой конь здесь будет прежде,Чем свет зари проникнет в пировуюПалату; а теперь пускай онаОдним вином осветится блестящим».VI
Лев мужества, Рустем доволен былЦаря приветственною речью,И гнев заснул в его груди.Он во дворец вступил с лицом веселым,И, посадив его на царском месте,Хозяин-царь не сел с ним рядом;Он стоя потчевал его.Соединясь в блестящий полукруг,Сановники, вожди, придворные вельможиВ почтительном молчанье за царемСтояли, очи устремивНа светлое лицо Рустема;Роскошно-лакомой едоюВ серебряных богатых блюдахБыл стол уставлен;В сосудах золотыхВино сверкало золотое,И были хинские кувшиныПитьем благоуханным полны.При звуках струн, при сладком пеньеМладые девыС очами нежными газелНапитки гостю подносили,И он в вине душистомДуши веселье пил,И было светлого лица его сияньеСияньем радости для всех, пред ним стоявших.За кубком кубок он проворно осушал;Когда ж едою и питьемОн вдоволь насладился,Его в покой, благоухавший мускомИ розовой водой опрысканный, ввели;И на подушках пуховы́х,Под тонкой шелковою тканью,В глубокий сон там погрузилсяРустем, врагов гроза и трепет.VII
Но в тихий полуночный час,При легком шорохе шагов,Послышался речей приятный шорох;По имени Рустема кто-то назвал;Без шума отворилась дверь,И факелов душистыхСияньем спальня озарилась;Рустем открыл глаза:Темина, дочь царя, владыки Семенгама,Блистая золотом и жемчугами,Стояла перед ним,Прекрасная как дева рая;За ней, держа в рукахСветильники, стоялиЕе рабыни молодые;Краса живая легкой ПериС краснеющей стыдливостию девыСливались на ее лице,Где лилий белизнуЖивотворил прекрасный пурпур розы.Но было на ееЗастенчиво потупленные очиОпущено ресниц густое покрывало,И за рубиновым замкомЕе цветущих, свежих устСкрывалась девственная тайна.Рустем вскочил, нежданным изумленныйВиденьем. «Кто ты? — он спросил. —Зачем ко мне пришла ночной порою?» —«Я дочь царя, меня зовут Темина, —Пришелица ночная отвечала. —Легка я на бегу; ни лань, ни антилопа,Ни быстрый ветер горныйМеня догнать не могут;Но догнала меня тоска, мучитель сердца:Она меня во тьме глубокой ночиПеред тебя, мой витязь, привела.Как чудное преданье старины,Всегда, везде, от всех я слышу повестьО храбрости твоей великой;О том, как не страшишься тыНи льва, ни тигра, ни слона,Ни крокодила, как всегоИрана ты надежная твердыня,Как весь Туран дрожит перед тобою,Как на Туранскую ты землюНочной порою выезжаешьНа боевом своем конеИ, обскакав ее и вдоль и поперек,Без страха спишь один и как никтоНе смеет сон глубокий твой нарушить.Такую повесть о тебеВсечасно слыша, я давноТомилася тоской тебя увидеть;Теперь увидела и быть твоей женойГотова, если сам, мой храбрый витязь,Того потребуешь. ДоселеНи тайный месяца, ни яркий солнца лучДо моего не прикасались тела;Здесь в целомудрии, в девичьей простотеЯ расцвела; и только в этот мигСказала первую любви глубокой тайну.Возьми, возьми меня, Рустем;В приданое твердынный этот замокТебе я принесу; а утренним подаркомМоим твой конь, твой Гром могучий будет».Так светлоликая царевна говорила,И витязь слушал со вниманьемИ не сводил с нее очей;Он разумом ее высоким,И голосом, как флейта сладким,И красотой полувоздушнойВо глубине души пленялся.Когда ж царевна замолчала,Он повелел, чтобы немедляОдин из многомудрыхМобедов царскихПошел к царю и от РустемаПотребовал согласия на бракЕго с царевною Теминой.Был изумлен владыка СеменгамаТаким нежданным предложеньемИ голову от радости высокойВысоким кедром поднял;Он не замедлил согласиться;И тут же браком сочеталсяРустем с царевною Теминой;Но брак их совершен был тайно:Страшился царь, чтобы, воюяС Ираном, в злобе на Рустема,Афразиаб не сокрушилЕго столицы Семенгама.VIII
Ночь краткая блаженства миновалась;Настало утро. Из объятийМладой супруги вырвался Рустем.Он снял с руки повязку золотуюИ, дав ее Темине,Сказал: «Теперь нам должно разлучиться;Меня в Сабуле ждутГотовые в поход мои дружины;А ты храни мой дар заветный;И если в этот год тебе родится дочь,Укрась ее моей повязкой;И будет ведать целый мир,Что ей отец Рустем.Но если небо даст нам сына,Пусть носит он, как я носил,Мою повязку на руке;Когда ж он возмужает,Пришли его ко мне в Сабулистан;Но ведай наперед, что онНе иначе явиться можетМне на глаза, как уж прославясьВеликим делом богатырства;Его неславного ни знать,Ни видеть не хочу я —Пускай в толпе исчезнет,Покрытый тьмой забвеньяИ непримеченный отцом.Не по его породе знаменитой,Не по моей повязке золотойОн будет мной за сына признан —Нас породнит одна лишь только слава;С ее свидетельством он долженМне от тебя принесть мой дар заветный;Лишь ею он получит правоСказать в глаза мне: я твой сын.Но близко день; прости». И он, к горячей грудиПрижав супругу молодую,Ее с любовью лобызалВ ланиты, очи и устаИ долго от нее не в силахБыл оторваться. ОбливаясьСлезами, от него онаПошла, и для нее, в час брака овдовевшей,Блаженство краткое печалью долгой стало.Тут царь пришел спросить у зятя:Приятно ль он провел ту ночь?И объявил, что Гром отыскан.Обрадован той вестью был Рустем;Он подошел к коню, его погладилИ оседлал; потом из СеменгамаПоехал, светлый, бодрый духом,Сперва в Систан, потом в Сабулистан;И много о своем он думал приключенье,Но дома никому о нем не говорил.Книга втораяЗораб
I
Пора пришла — и у ТеминыРодился сын, прекрасныйКак месяц. Радостно и горестно егоПрижала к сердцу мать и со слезамиИм любовалась: он был вылитый Рустем.Она его Зорабом назвала,Его сама кормила грудью,О нем и день и ночь пеклася.И дивное созданье был Зораб:Он родился с улыбкой на устах;Ни от чего и никогда не плакал; рос так чудно,Что в первый месяц уж казался годовым;Трех лет скакал отважно на коне;Шести лет был могуч, как лев;Когда ж ему двенадцать лет свершилось,Никто не мог с ним сладить; ростом былОн великан, и все блисталоВ нем мужеством и красотою:Глубоко-темные глаза,Румянец пламенный на свежихЩеках, широкие плеча́, крутая грудь,Железно-жилистые рукиИ ноги крепкие, как кедры.Бороться ль кто с ним покушался —Его он вмиг сгибал в дугу;На львиную ль охоту выходил —Со львом он ладил, как с лисицей;Шатал ли дуб иль кедр —В его руках они, как хлыстья, гнулись;Гнался ли за конем — его,Догнав, хватал за гриву,И падал на колена конь:Таков был в отроческих летахЗораб, достойный сын Рустема.II
Однажды к матери приходит отрокИ так ей дерзко говорит:«На сверстников своих гляжу я свысока;Никто из них передо мноюПоднять не смеет головы;Но никому из них досель не мог яОтветствовать, когда он знать хотел,Кто мой отец. Скажи же: кто отец мой?Когда не скажешь, на себяЯ руку наложу,Да и тебе добра не будет».Темина с гордостью и страхом отвечала:«Мой сын, твое рожденьеДоныне было тайной;Теперь узнай: ты сын Рустема;Ты дедов знаменитых внук;И нет земных величий,Которых бы отец твой не затмилСияньем дел своих великих.Возьми теперь повязку эту;Носи ее и береги,Как свет своих очей: ее мне далОтец твой на прощанье.Когда к нему дойдет молва,Что ты достоин быть им признан,Он позовет тебя в ИранИ по своей повязке там узнает.Но ведай наперед, Зораб,Что на глаза ему явитьсяНе иначе ты можешь, как прославясьВеликим делом богатырства;Тебя неславного ни знать,Ни видеть твой отец не хочет;Не по своей породе знаменитой,Не по его повязке золотойТы будешь им за сына признан;Вас породнит одна лишь только слава;С ее свидетельством ты должен от меняПринесть отцу его залог заветныйЛишь ею ты получишь правоСказать в лицо Рустему: «Я твой сын».Гордися ж, друг, своей породой славной,Но до поры храни о ней молчанье».III
На то Зораб ей дал такой ответ:«Кто скроет в небесахСияющее солнце?Кто скроет на землеСвоей породы славу?Зачем о ней так поздно сведал я?До сих пор ежечасноИ встречный мне и поперечный,И старики и молодыеТвердили о Рустеме.Кто исполина одолел?Кто замок разорил волшебный?Кто войско разогнал один?На каждый мне такой вопросВсе тот же был ответ: Рустем.Во мне от изумленьяИ ревности кипело сердце;А он был мой отец, и я о том не ведал.Но знай теперь: из СеменгамаИ из туранских областейХрабрейших вызвать я намерен:И мы пойдем войною на Иран;И битва будет там такая,Что пылью месяц в высотеЗадернется, как темной тучей;С иранского престолаСгоню я шаха КейкавусаИ подарю Иран Рустему;Потом пойду войною на Туран,И будешь ты царицею Турана».Так он сказал и гордо удалился.И никому он своегоРожденья не открыл:Неведомая силаЕму уста сжимала всякий раз,Когда была готоваСлететь с них тайна роковая;Как будто сам отец ему шептал:«Лишь славой ты получишь правоСказать в лицо мне: я твой сын».IV
И скоро, к матери опять пришедшиСказал Зораб: «Я сам готов,Но у меня коня нет боевого;Мне нужен конь, со мною равный силой,Такой, чтоб камни мог одним ударомКопыта в крошки разбивать,Чтоб был могуч, как слон, лего́к, как птица,Чтобы в воде проворной рыбой плавалИ серной прыгал по горам,Чтоб и коня и седокаМог опрокидывать напором крепкой грудиИ чтоб, сидя́ на нем,Я не лицом к лицу,А свысока смотрел в глаза врагу».При этом слове радостная гордостьЗажглася в материнском сердце;Она немедленно велелаПригнать из табунов ТуранаКоней отборнейших, чтоб мог ЗорабНайти желанного меж ними.И было пригнано их много;И всех их на́ поле широкомПеред стенами СеменгамаСвели в один бесчисленный табун;Все были дикие, как вихри.И начал их Зораб перебирать:Он каждого, который меж другимиКазался легче и сильней,К себе притягивал арканомИ на спину ему клал руку — и однимРуки железныя давленьемБыл каждый вмиг к земле притиснут;И в целом табуне ЗорабНи одного не выбрал по желанью.V
Тут подошел к Зорабу старый витязьИ так сказал: «Я дам тебе коня,Какого не бывалоДо сей поры нигде.Он родился от Грома,Коня Рустемова; как буря силен;Как молния летуч;Нет на него ни зноя, ни мороза;Широкий дол, высокий холмОн тенью облака перебегает;Бескрылой птицею по воздуху летит;В стыде павлин сжимает пышный хвост,Когда густую он разбрасывает гриву;Он прыткий лев — когда на круть бежит;Он сильный кит — когда в воде плывет;Ездок, пустив стрелу, своей стрелы скорееНа нем домчится до врага;Его ж бегущего быстрейшейСтрелою не догонит враг;Он чудо-конь; но есть в нем и великийПорок: он в руки не дается.Кому ж его удастся укротить,Тот выезжай на нем хоть на Рустема».Такой находкою нежданнойОбрадован Зораб был несказанно.«Скорей, скорей, — он закричал, — ведитеКо мне коня!» И конь был приведен.Ему Зораб давнул рукою спинуИ грянул в голову егоСвоим тяжелым кулаком —Могучий конь не пошатнулся,Лишь, шею вытянув, сверкнулГлазами, прянул на дыбыИ так заржал,Что с ним окрестность вся заржала.Зораб стал гладить и трепатьЕго, как шелк, блистающую спину —И конь недвижимо стоял,Лишь оком огненным на витязя косился.И на него вскочил Зораб,И конь, легчайшему узды его движеньюПокорный, вихрем полетел;Зораб же на его спине сидел так крепко,Как на коне сидит железномС ним вместе вылитый железный истукан.Конь наконец под сильным седокомУстал; его дымились ноздри,С него катился пенный пот.Тогда Зораб сказал ему, разгладивЕго разбросанную гриву:«Мой добрый конь, теперь нам мир открыт:Теперь не будет стыдноИ на глаза Рустему нам явиться».VI
И стал Зораб к войне с Ираном снаряжаться.Когда ж о том проведали в Туране,Бесчисленно к нему сходиться сталиОхотники; для них его желанье былоКак солнечный восход для темной ночи:Давно Туран не враждовал с Ираном,Давно для всех мученьем был покой,И все кипели жаркой жаждойВойны, победы и добычи;Из пепла вдруг великий вспыхнул пламень.Зораб приходит к деду своемуИ говорит: «Есть люди у меня —Но нет у них оружий;Коня я доброго нашел —Мои же люди все бесконны;Идти в поход готовы мы —Но вьючных нет у нас верблюдов,Чтоб тяжкий груз нести за нами;Хотим мы сытно есть и питьВ досужное от боя время —Но нет у нас запаса пищи;Благоволи твои нам отперетьКонюшни, хлебные анбарыИ оружейную палату, где напрасноСъедает ржа мечи и брони».И деду старому по сердцуБыла такая речь от внука;Охолодевшая в нем кровь разгорячилась,И он сказал с усмешкой про себя:«Необычайный выбрал способОтца отыскивать мой внук!Его он взять намерен с боя».И всем снабдить Зораба царь спешит.Анбары хлебные отворены;Для ратников, верблюдов и конейЗапас пшена, ячменя и овсаОгромный собран; дед не поскупился такжеСвоей серебряной и золотой казноюСо внуком поделиться;И оружейную палату отпер онИ дал на волю брать оттудаМечи, кольчуги, шлемы,Стрелами полные колчаны,Тугие луки, топоры,В серебряной оправе ятаганы,Кривые сабли с золотой насечкой,И палицы с железными шипами,И копья длинные с булатным острием.Сподвижникам раздав доспехи и казну,Зораб сказал: «Вот все, что я теперь имею;Чего ж недостаёт,То мы дополним скороДобычей боевою;Когда возьмем Иран,Я всех вас с ног до головыИранским золотом и серебром осыплю».VII
Турана царь АфразиабУслышал, что с гнезда слетел орленок смелый,Что отроку-богатырю наскучилПокой беспечный детских лет,Что первый пух едва пробилсяНа подбородке у него —А уж ему в пространном мире тесно;Что молоко обсохнуть не успелоНа молодых его губах —А уж на них звучит, как в небе гром,Тревожный крик, зовущий на войну;Что он замыслил КейкавусовТрон опрокинуть и ИранСвоим толпам предать на разграбленье;Что стоило ему ногой лишь в землю топнуть,И из земли вдруг выскочило войско;Что, наконец, молва есть, будто онРустемов сын и будто от коняРустемова и конь его родился.Афразиаб, Турана царь, бровейОт этих слухов не нахмурил;Он долго сам с собою размышлялИ, размышляя, улыбался;И напоследок повелел,Чтоб Баруман, его верховный вождь,К нему явился. БарумануОн так сказал: «Возьми двенадцать тысячОтборных ратников моихИ отведи их в Семенгам к Зорабу.Но слушай (что ж услышишь,То пусть в твоей душе, как мертвый трупВо гробе, тайное лежит),Отдав ему мое письмо,Его уверь, что с ним АфразиабНа жизнь и смерть в союз вступает;Раздуй в нем пламень боя,Чтоб бешено, как лев голодный,Он устремился на Иран;Но берегись — отнюдь не допускайЕго увидеться с Рустемом;Чтобы никто и имени РустемаПри нем не смел произнести.Не знаю я, отец лиЕму Рустем иль нет, но обаОни мне злейшие враги;И их стравить нам должно, как зверей.Легко случиться может,Что грозный, устарелый левПод сильной лапой молодого,Растерзанный, издохнет —Тогда Иран смирится перед намиИ Кейкавус не усидит на троне;Тогда найдем мы средство и ЗорабуЗажать глаза, чтоб пересталОн с жадностью зверинойСмотреть на царские престолы.Известно мне: ему Ирана мало;И на Туран свои острит он когти.И если подлинно он сын Рустема,То пусть волчонок молодойЗаеден будет старым волком;Тогда и старый пропадет,Как пропадает, иссыхаяИ тяжким илом застилаясь,Вода в степном оставленном колодце».Так говорил Афразиаб;Потом он БарумануВручил письмо к Зорабу,Предательской исполненное лестью.Но то письмо не с легким сердцем,А с тяжким горем принял Баруман:Не славы, а бесславья ждалОн от войны, в которой принужденБыл сына храброго на храброго отцаОбманом хитрым наводить,Чтоб разом погубить обоих.VIII
Когда узнал Зораб, что БаруманК нему с письмом, с дарами, с войском,Афразиабом посланный, идет,Немедленно вооружась,К нему он выехал навстречу.Как удивился витязь молодой,Когда такое множество народа,Оружием блестящего, увидел!Как удивился Баруман,Когда предстал глазам его такойКрасавец с ростом великана,С весенней свежестью младенца,С горячим юноши кипеньем,С железной твердостию мужа!Он на него внимательно смотрел:Он изумлен был несказанно,Он чувствовал невольный трепет,В нем громко вопияла жалостьПри виде красоты, столь бодрой и цветущей.И про себя подумал старый витязь:«О ты, прекрасная звезда,Тебе сиять бы в чистом небе,Не заходя, не померкая;Достоин ты, мой светлый воин,Чтоб был орлиный твой полетСоветом мудрости направлен,А не предательством змеиным».И, подошед к Зорабу, он вручилЕму письмо Афразиаба.Прочтя письмо, Зораб поспешно со́бралСвои туранские дружиныИ, Баруману повелевДля отдыха остатьсяДни на два в Семенгаме,Простился с матерью и с дедомИ поскакал, воскликнув громозвучно:«Туран, за мной!» При этом кликеВсе разом всколебалось,Знамена развернулись,Задребезжали трубы,Тимпаны загремели,Заржали грозно кони,Пошли вперед дружины;И быстро полилась войнаС убийством, грабежом, пожаромНа мирные поля Ирана.Книга третьяХеджир и Гурдаферид
I
На самом рубеже ИранаСтояла крепость Белый Замок;Она Иран хранила от набеговСоседнего врага,И ею два повелевалиВождя: один из тех вождейБыл старый Гездехе́м,Правитель опытно-разумный,Другой Хеджир, наездник молодой,Рачитель дела боевого.И с Гездехемом находилась в замкеЕго младая дочь,По имени Гурдаферид,Что значит: витязь без порока;И на такое имяОна имела право:Прекрасная, как девственная пери,Она была сильна, как богатырь;Хеджир напрасноЕй рыцарством понравиться хотел —Она ему ристаньем на коне,И меткою стрельбой из лука,И ловкостью владеть мечомБыла равна; а мужественным деломПротив врага пред нею отличитьсяНе мог он — не было врага.Но вдруг с высокой башни замкаУвидели на крае небосклонаИдущее в густой пыли, как в дымеВеликого пожара,Туранское бесчисленное войско.Затрепетал от радости Хеджир.«Двойная будет мне победа, —Подумал он: — одна — там, в поле, над врагом,Другая — здесь, над девою надменной».И он, надев свои доспехи,Несется быстро на коне,Любовию и мужеством стремимый,На подходящие туранские дружины;И вслед за ним с ограды замкаЗавистливым стремится окомЗвезда красы Гурдаферид.II
И, быстро подскакав к туранскимДружинам, грозно закричалХеджир им: «Кто вы? Кто из васХрабрейший? Пусть отведает со мноюМеча, копья иль булавы;Он будет нынче же с высокойОграды замка моегоСвоей отрубленною головоюНа всех вас ужас наводить».На этот вызов ни один из турковНе отвечал: никто из них не смелНа рубеже Ирана первыйВ сраженье выступить. Увидя,Что все его сподвижники робеют,Зораб, разгневанный, схватилСвой меч и поскакалОдин за всех на смертный поединок.Как тигр из камышей прибрежных,Так из густой толпы своих он прянулИ закричал Хеджиру: «Выходи;Твои слова хвастливые не страшны;Не на лисиц ты выехал, на львов;Знать хочешь: кто мы и зачемПришли в Иран? Узнай же: я Зораб,Сын царской дочери ТеминыИ многославного Рустема;Пришел в Иран знакомиться с отцом;По славе дел Рустем узнает сына.Теперь скажи мне, кто ты сам?Но ведать наперед ты должен,Что в замок свой уж ты не возвратишься:Тебя оплачет скоро мать,Или жена, или невеста».III
«Не хвастай, подождем конца, —Хеджир ответствовал Зорабу. —Мое ты спрашиваешь имя? ЯХеджир; повелеваю Белым Замком,И мне товарищ мудрый Гездехем.А ты смотри, там в высотеДва черных ворона кружатся;Они почуяли добычу,И будет им добыча;Тобой насытив жадный голод,На север полетит один,На полдень полетит другой,На север к твоему отцу,На полдень к матери твоей,И им они за угощеньеПрокаркают свое спасибо;Не догадается отец,А мать начнет рыдать и плакать;А обо мне моя невестаНе будет ни рыдать, ни плакать;На нас теперь с ограды замкаОна глядит; моя победаЕй славой и утехой будет».Так говоря, на Белый ЗамокХеджир Зорабу указал:Звездою утренней прекраснойСияла там Гурдаферид;Хеджир, обманутый любовью,Подумал, что ему онаИздалека приветно улыбалась,И он на миг забыл о поединке.Зораб, красавицу, какой никто подобнойНе видывал, увидя, обомлел,И вся душа в нем закипела;И он подумал: «Если в Белом ЗамкеСокровище такое бережется,То взять его во что бы то ни стало;А ты, жених, простись с своей невестой,Ее теперь ты с жизнью мне уступишь».IV
Опомнясь, друг на друга очиСоперники оборотили,Схватились бешено за копьяИ, расскакавшись, с быстротоюДвух страшных молний полетелиОдин против другого. ОстрыйКонец копья Хеджир направилНа грудь Зораба, чтоб ееНасквозь им проколоть;Но острие переломилось,Ударясь в твердую кольчугу;Зораб не пошатнулся.Тогда, свое копьеТупым концом оборотив,Его он, как рычаг,Между конем и всадником просунул,Им сильно двинул — и Хеджир,Вдруг сорванный с седла, был взброшенНа воздух; грянулся на землю,Как камень, и паденьем былТак сильно оглушен,Что на земле, как мертвый,Лежал недвижимо, утративИз памяти и бой, и замок, и Зораба,И самое Гурдаферид.Зораб скочил с коня и обнажилСвою кривую саблю,Чтоб голову отсечь врагу;Но тот, опомнясь, приподнялсяИ, на́ руку опершись слабо,К сопернику другую протянулИ так сказал:«Будь жалостлив, не убивай;Уж я убит довольноСтыдом, которым ты меняСразил перед стенами замка.Как будет над моим паденьемНадменная торжествовать!Вот смерть моя; тебе не нужноСвоею саблей отсекатьМне голову — ты жизнь мою пресек:Гурдаферид уж боле не моя;Отныне ты мой повелитель».V
Умолкнув, ждал он жизни или смерти.Но билось кроткое в груди Зораба сердце:Молящего о милости врагаОн был не в силах умертвить;И он подумал: «Этот пленникМне пленников других добыть поможет;Он в замок мне отворит вход;Укажет в поле мне Рустема».И он, связав Хеджира,Его с собой повел в туранский стан,Куда в тот самый час вводилСвои дружины Баруман,Поспешно вышедший из Семенгама,Чтоб, волю шаха исполняя,Не выпускать из глаз Зораба.И первой встречей БарумануБыл схваченный Хеджир; при видеОгромности и крепости врагаОбрадован и изумленБыл несказанно старый воин;Но он глаза потупил в землю,Почувствовав и стыд и угрызеньеПри мысли, что назначен былПрекрасной доблести такойПредательством готовить гибель.А между тем при громких кликахВсего собравшегося войска,Которое, увидя, как могучБыл витязь побежденный,С рукоплесканием встречалоПобедоносца молодого,Зораб задумчиво-безмолвныйНа боевом своем коне,Не слыша плесков, ехал шагом.Он думал об отце Рустеме,Он думал о чудесной деве,Он думал сладостно о многом, многом,Чего ему не назначало небо.VI
Турецкий стан был полон ликованья,А в Белом Замке вопли раздавались;Одна Гурдаферид безмолвноСтояла на стене высокой;Она с прискорбием смотрелаНа место, где иранский витязьБыл осрамлен копьем Турана.«О стыд! — воскликнула она. —Хеджир, ты мнил быть твердым мужем —И первый встречный сбил тебя с седла;Конечно, своего копьяНе отточил ты, своемуКоню подпруг не подтянул.Могла довольно бы теперьЯ над тобою посмеяться;Но вытерпеть я не могу,Чтоб враг смеялся над тобою.Не допущу хвалиться турку,Что был им с одного удараНаш первый витязь опрокинут.За женщин он сочтет мужей Ирана —Пускай же в женщине теперь узнает мужа.Я видела отсюда,Как улетел он с места боевого,Победой светел, красотоюСветлее утренней звезды;На замок он пленительным лицомОборотился; на меняОрлиными глазами посмотрел…Хочу я знать, таков ли он вблизи,Каким вдали мне показался».И со стены ГурдаферидСошла поспешным шагомИ выбрала в отцовой оружейнойДоспехи: локоны густыеПокрыла крепким шлемом,Индейское забрало на лицоНадвинула, свой стройный станПеретянула кушаком,И, с головы до ногВооруженная, вскочилаНа легкого коня,И, не простясь с отцом,Из замка в поле поскакала.VII
С копьем в руке наездница младая,Перед туранский стан примчавшись,Воскликнула: «Пришельцы, кто вы?Кто вождь ваш? Я хочу отмститьЗа обесславленного друга;Я в бой зову того, кто в плен увел Хеджира;А если он робеет, пусть выходятДругие за него. Туран, не думай,Что, одолев случайно одного,Уж всех он одолел в Иране.Сюда, обидчик нашей чести!Своею кровью обагрянитьТы должен бледный стыд Хеджира;Я жду тебя». Услышан былВ туранском стане вызов гордый,И кинулись охотники толпоюК коням, но их Зораб предупредил;Он, выскакав вперед, воскликнул:«Не трогайся никто; я начал, я и кончу».И быстро он вперед помчалсяПри кликах громозвучных стана.На выстрел из лука приближасьК противнику, Зораб остановилсяИ взор на крепость устремил:Он уповал, что деву замкаОпять увидит на ограде;Но он ошибся, на оградеЕе уж не было — онаСтояла перед ним,И он того не ведал.Гурдаферид, его вблизи увидя,Подумала: «Мой враг опасен:Он сильного Хеджира одолел».И на своем коне летучемОна кружить проворно начала;Соперника маня и раздражая,Она пред ним, как ласточка, летала,Была и там и тут, и всюду и нигде;А той порою с тетивыЕе тугого лукаСтрела слетала за стрелою,И ими был весь твердый панцирьЗорабов исцарапан,И много их в щите его торчало.С усмешкой он их стряхивал на землю;Но, мнилось, был неистощимКолчан наездницы; как частый дождик,Ее лилися стрелы;И наконец Зораб, терпенье потеряв,Воскликнул: «Скоро ль детскую игрушкуОставишь ты? Пора приняться намЗа мужеское дело.Я вижу, что своим досугомУмели вы воспользоваться, персы;Остро́ свои вы стрелы наточили —Но об туранский крепкий панцирьЛомается их острие.Оставь же, друг, напрасную заботу —Из своего улья довольноТы пчелок выслал на меня,Но меду здесь они не соберут;Убить своей стрелой ты можешьЛесную пташку, много цаплю;Но грифа сильного тебе не застрелить;Итак, уймись и, если тыНе женщина, то подъезжайИ бейся мужески со мною».VIII
При этом вызове через плечоЗакинула свой лук ГурдаферидИ поскакала на ЗорабаС направленным на грудь его копьем;Не девичий удар почувствовал бы витязь,Когда б с конем не отшатнулся, —Копье пронзило воздух.Тогда, свое копье оборотив,Зораб его тупой конец(К которому привинченБыл крепкий крюк железный)За пояс всадницы проворно запустил,И вмиг, как легкий пух.Она слетела бы с седла,Когда бы выхватить свой мечИ им перерубить копьеОдним ударом не успела;И снова на седло упалаОна так плотно, что с негоВзвилась густая пыль: тут понялаГурдаферид, что не по силе ейСоперник, стиснула коленами коняИ поскакала к замку.Зораб за ней; уж был он близко;Уж слышала ГурдаферидВблизи коня железный топот,Уж обдавало ей плечаЕго горячее дыханье;Тут вдруг она оборотиласьИ сбросила с прекрасной головыЖелезный шлем в надежде победить вернееНе силой мужеской меча,А девственным волшебством красоты.И на лицо ее волнамиГустые полилися кудри;Зораб остолбенел, узнав в ней деву замка;И он воскликнул: «Трудно ж будет намОдолевать мужей Ирана,Когда иранские так мужественны девы.Зачем, красавица, ты выехала в поле?Со мною ль биться, за Хеджира льМне отомстить хотела?И что тебя, любовь иль жажда славыИз замка выйти побудило?Прекрасною звездой небесИздалека ты мне явилась —Теперь тебя увидел я вблизиИ знаю, что красаНебесных звезд ничто перед твоею.Но я тебя не выпущу из рук;Ни одному ловцу еще такаяДобыча в сети не давалась;Ты от меня не убежишь».При этом слове бросил онАркан, и вмиг была ГурдаферидОпутана могучей петлей.Увидя, что к спасеньюЕй средства нет, красавица прибеглаК коварству женскому; чтоб самогоПленителя пленить, онаПриподняла свои густые кудриИ месяц светлого лицаОт черной их освободила тучи.Оборотясь с улыбкой на Зораба,Она сказала голосом волшебным:«Ты, витязь смелый, столь же сильныйМежду людьми, как лев между зверями,Не жажда славыИ не любовь к Хеджиру (что ХеджирПеред тобой!) меня из замкаК тебе навстречу привели.Издалека тебя увидяСтоль мужески прекрасным,Хотела я узнать, таков лиТы и вблизи — меня не обманулиМои глаза; но в мысли не входилоМне никогда, чтоб мог в ТуранеТакой, как ты, родиться витязь.Иди же смело на Иран,Ты там пленишьНе дев одних, но и мужей могучих;А если сам, как я, того желаешь,Чтоб был между тобой и мноюСоюз любви, то напередМне возврати мою свободу».IX
Так сладостным напитком льстивой речиКоварная хотела упоитьЗораба. Он, почти уж охмеленный,Спросил: «Но что же будет,Красавица, порукой за тебя,Когда тебе отдам твою свободу?» —«Мое святое словоИ имя чистое мое:Меня зовут Гурдаферид;А мой родитель ГездехемПовелевает Белым Замком;Я обещаюсь, если самТого желаешь ты и еслиСогласен будет Гездехем(А он согласен будет верно),Тебе отдать и замок и себя.Ступай же на́ гору за мною;Ключ от ворот я вынесть не замедлю;Но прежде требую свободы».И с этим словом на ЗорабаОна так нежно, сладко поглядела,Что в этом взгляде мигом на негоС нее перелетела петля.Доверчиво он снял с нее аркан;Она ударила коняИ поскакала к замку;За нею поскакал Зораб.Тем временем, встревоженный, печальный,Стоял в воротах Гездехем;Он в поле с ужасом смотрелИ ждал, какой возьмет конецБезумно-бешеное делоБесстрашной дочери его.Он, раздраженный, осыпалЕе упреками, но в сердцеЕе отважностью гордился.Вдруг шум послышался — он смотритИ видит: скачет к воротамГурдаферид, и вслед за нею,Отстав немного, скачет витязь,Хеджира в поле одолевший.Вмиг полворот он отворил;Она в них молнией вскользнула;Растворы схлопнулись — одинЗораб остался перед замкомВ сиянье вечера багряном.X
И ждал Зораб, что дева замкаСвое святое сдержит слово —Напрасно! Вдруг она явилась на оградеИ, наклонясь к нему, сказала так:«Чего ты ждешь, мой храбрый победитель?Уж поздно; возвратись в туранский стан;Сегодня твой набег на Белый ЗамокНе удался — будь терпелив,Удастся завтра. Доброй ночи;Прости». Зораб, прискорбно посмотревНа деву, так ей отвечал:«О ты, красавица Ирана,Как жаль мне, что своим коварствомСвою ты прелесть превзошла;Я не о том тужу, что Белый ЗамокИ с ним прекрасную невесту,В обман поддавшись, выпустил из рук;Тужу о том, что был тобой обманут.А замок твой не выше неба;Но будь и выше неба он —Войду в него; на этоКлюч от ворот не нужен — завтраИ замок и тебя возьму я с бою». —«Не горячись, мой светлый, храбрый витязь, —Гурдаферид сказала усмехаясь, —Тебе ключа я выдать не могла:Его отец из рук не выпускает;Когда же о твоем за тайну сватовствеЕму я объявила,Он отвечал: «Невесты нет в ИранеДля турка». Друг, исполни мой совет,Не медли здесь и возвратись в Туран;Прекраснейшей из всех невест прекрасныхДостоин ты… но возвратись;Царь Кейкавус, услышав о твоемНабеге, вышлет на тебяСвоих вождей — ты их не одолеешь;А если вышлет он Рустема,Тогда… тогда, мой витязь, честь Турана,Твоя погибель неизбежна.О, возвратися, возвратисяВ твоей младой, несокрушенной силе!Ты здесь стоишь на рубеже судьбы;Как будет жаль, когда твой цвет онаБезжалостно сорвет своею бурей!Я буду горько, горько плакать;Я ничего подобного тебеИ более по сердцу моемуНа свете не видалаИ ничего подобного тебеНа свете не увижу».Гурдаферид, умолкнув, погляделаПечальным оком на Зораба;Потом сошла с ограды; а Зораб,Оставшися один перед оградой,Задумчиво глазамиЗа нею следовал; когда ж онаИз глаз его пропала,Коня оборотил и в станПоехал медленно, с нахмуренным лицом,Надвинув бровиНа гневно-огненные очи.XI
Близ замка находились пашни,Сады и огороды, хлебом,Плодами, зеленью и овощамиБогатые: они питали замок.На них Зораб свой гнев оборотил;Подъехав к стану, он воскликнул:«Сюда, мои туранцы: разоритеЗдесь все, огню предайте нивы;Сожгите все деревья;С землей сравняйте огороды;Весь истребите виноград;Чтоб прахом все и дымом разлетелось;Чтоб все затрепетали в замке!С его ограды любитДочь Гездехемова смотреть — пускай жеОна порадуется, видя,Как мы в ее работаем саду;Разройте гряды все, где розыЕе цветут, и все засыпьтеКлючи, которые питаютЕе лугов густую зелень.Когда ж наступит день,И замок мы вверх дном поставим».Так повелел он, и упало,Как с неба град,На всю окрестностьЕго неистовое войско —И стала вмиг пустынею окрестность.Когда же все исчезло, онПоехал в стан обратно;За ним туда все войско возвратилось.XII
Тем временем, как в стане вражьемГроза сбиралась, Гездехем,Беду почуя, написалПисьмо такое Кейкавусу:«Бесчисленной толпоюНахлынули на насСоседственные турки.Их войско нам не страшно;Но страшен молодойИх войска предводитель.Он ростом великан;Когда на боевом онКоне, вооруженныйЖелезной булавою,Сидит в железной силе,Он все земные силыСчитает за ничто.Противника емуНе сыщется в Иране;Один по силе будетЕму Рустем; зовутЕго Зорабом; онРодился в Семенгаме.Хеджир, его увидя,Из замка с ним сразитьсяПустился на коне;Но в замок конь обратноХеджира не принес.Когда бы не успел яМоих ворот проворноЗахлопнуть перед ним,Как вихорь бы влетел онОдин в мой крепкий замок.Уж нашу всю окрестностьОгонь опустошил;Хеджир в плену, и замкуНе устоять; и ныне,Как скоро ночь наступит,Со всей моей дружинойСпасаюсь бегством я.Тебя же, царь, молю:Сбери скорее войско,Чтоб царство защититьМогучею плотинойОт злого наводненья.Всего ж необходимей,Чтоб в войске был Рустем:Лишь сильному РустемуВозможно пересилитьТакого великана».XIII
Письмо с нарочным ГездехемОтправил в ту же ночь к царю;Потом созвал свою дружину;Свою казну, свои богатства со́бралИ тайным подземельным ходом,Который вел далеко в поле,Из замка вышел.Гурдаферид пошла за ним;Но шла она, казалось, поневоле;Была задумчива, как будто ейКакой-то голос тайноШептал: не уходи;Как будто с кем, ей милым,Навек она прощалась.И все ушли… и замок опустел.В тумане занялося утро;Зораб повел свои дружины к замку:И на гору они взбежали с криком;И кинулся как бешеный ЗорабК тяжелым воротам.Он ждал отпора, но отпораНе дождался — все было в замке,Как в гробе, тихо; на стенахНикто не шевелился. В нетерпеньеЗораб схватил огромный каменьИ им ударил в ворота́ —Они свободно растворились:Ушедшие нарочно ихОставили незапертыми.Как молния Зораб их пролетел —Их своды громко повторилиЕго коня гремучий топот;И все умолкло.Сквозь сумрак утренний ЗорабОчами ищетЛюдей — но все пред нимИ пусто и безмолвно;В его груди предчувствием тяжелымСтеснилось сердце;И стены он немые вопрошал:«Куда ушла моя невеста? Буря льЕе отсюда унесла?Сама ль на крыльях улетела?Иль призраком пропала, не оставивСледа? О, где же ты?На миг один былаТы мне виденьем чудным…И нет тебя;И где найти тебя, не знаю».И начал он прилежно замокОбыскивать: как исступленныйОн бегал по стенам,На башни лазил, проникалВ глубокие подвалыИ беспрестанно возвращалсяНа место, где она емуЯвилась накануне,В надежде, что опятьТам с нею встретится; и с высотыНа беспредельную окрестность он смотрелИ звал свою невестуСо всех концов пустого небосклона;И посылал за нею ветер горный,И птиц воздушных,И облака лазоревого неба.А между тем окрест негоВсе падало, все разрушалось;Как коршуны расклевывают труп,Так ратники ЗорабаКрушили замок;Не находя нигдеОжиданных сокровищ,Они за то наказывали стены.Что делалось, Зораб не замечал:Его душа была далёко.XIV
И к витязю, невольнику любви,С упреком строгим обратилсяСуровый пестун Баруман:«Для ярких глаз и для густых кудрейТы целый свет и долг свой забываешь.Не таковы бывают те, которымПри них и долго после нихВ награду дел великихОтечество и все народыДань славы и любви приносят.Самих себя они не отдаютМгновению ничтожному на жертву;Не отдают безумно и беспечноВо власть любви они ума и сердца.И им случается пойматьСвоею сетью легкую газелу,Но с нею в сеть самих себяНе путают ребячески они;Орел, влюбленный в солнце,Как соловей, по розе не вздыхает.Теперь твоя добыча трон Ирана;Возьми его — тогда венец любвиНаградою получишь от победы.Не обнажив меча, такую крепостьТы захватил — но цель твоя еще далёко;На нас свои все силы вышлетЦарь Кейкавус, тогда…Но выслушай, Зораб, совет,Внушенный опытностью трезвой:Дождися здесь врагов; с твердыннойВершины этой всем ИраномТы будешь властвовать; с нееГубящие набеги можешьПовсюду посылать и здесьМогучее их войско встретишь,Могучий сам, — не разоряй жеБезумно замка; нет, его, напротив, в честьКрасавицы, в нем жившей, укрепи;Но в честь ее и духом укрепися.Когда тебе звездамиНазначено Иран завоевать —С ним и она твоею будет.Пускай перед тобой Ирана первый витязьСлетит с коня — тогда ты смело можешьПотребовать, чтоб выкупом свободыЕго была Гурдаферид».От этих слов Зораб очнулся;Они, как солнца луч, пронзилиТуман его души;И он воскликнул: «Так!Передо мной Ирана первый витязьСлетит с коня, и за его свободуЗаплатит мне Гурдаферид».Тут на грабителей он крикнул;И во мгновенье грозным крикомБыл усмирен неистовый грабеж;И стал, как гроб, спокоен Белый Замок.Книга четвертаяРустем и Кейкавус. Ссора, примирение, поход
I
Когда письмо от ГездехемаГонец поспешный КейкавусуВ его столице ИстахареВручил и сделалось известноЦарю, какая собираласьГроза на области Ирана, —Он ужаснулся и немедляСозвал верховный свой совет.И собралися к КейкавусуЕго вельможи: Ферабор(Сын царский и наследник трона),Гудерс, Кешвад, Шехе́дем, Тус, Рохам,Гургин, Милат, Фергас, Бехрем и Геф.И, Гездехемово письмо прочтя им, царьСказал: «Зораб мне этот страшен;Он овладел без боя Белым Замком,Твердейшею защитой наших граней;Там двух вождей надежных мы имели —Но старый убежал,А молодой врагу отдался в руки:Гудерс, не можешь похвалиться тыСвоим Хеджиром; у тебяТак много сыновей — зачем жеИз них мы выбрали такого,Который был не в силах одолетьТуранского молокососа?Но, правда, пишет Гездехем,Что этого молокососаОдин Рустем лишь одолеет;Скажите ж, верные вельможи,Что делать нам? Послать ли за Рустемом?»И в голос все воскликнули: «Послать!»И было решено, чтоб царьПисьмо к Рустему написалИ чтоб с письмом без замедленьяБыл Геф, Рустемов зять, отправлен.II
И Кейкавус письмо такоеК Рустему написал:«Ирана щит, Сабула обладатель,Великий царский пехлеван,На нас гроза с Турана поднялася;Врагами схвачен Белый Замок;Их вождь, по имени Зораб,Летами юноша, а силойПожар, землетрясенье, гром,От семенгамских происходит,В народе говорят, царей.И пишет вождь наш Гездехем,Что этого богатыряНе одолеть нам, что одинЛишь ты с ним силою сравнишься.Я свой совет верховный собрал,И все советники моиСо мной согласны, что тебяНам должно вызвать из Сабула,Что лишь твоя рука от царстваТакую гибель отразит.Итак, зову тебя, Рустем,Венец, убранство, щит царя,Спасительная пристань царства,Твердыня трона, войска слава,Ирана жизнь, Турана смерть;Спеши, спеши; когда получишьМое письмо, сидишь ли — встань,Стоишь ли — не садись;Идешь ли в замок — не входи;Но в тот же миг вели податьДоспехи, бросься на коня,И пусть с тобою конь твой славный,Твой Гром, летит небесным громом,И ты, Ирана гром защитный,Будь громом бедствия Турану».III
Царь Кейкавус, окончивИ запечатав пестрым воскомСвое письмо, послал с ним Гефа;И Геф, как и́з лука стрела,Помчался; день и ночь скакал он;Забыв о пище и ночлеге,Не думая о том, куда велаДорога, под гору иль в гору,И было ль вёдро иль ненастье;И бодрый конь его не уставал,Как будто чуял он,Куда, к кому и с чемСпешит седок неутомимый.Гонца увидя вдалеке,Рустем послал к нему навстречуЗевара, брата своего,И был обрадован, когдаЗевар к нему явился с Гефом.«Зачем ты, зять мой дорогой, —Спросил Рустем, — пожаловал в Сабул?Что мне привез? Письмо от Кейкавуса?Подай». И, прочитав письмо,Рустем задумался; он долго, долгоСидел в молчанье грустном,Потупив голову и неподвижноГлаза уперши в землю.И так с собой он говорил:«Я думаю о днях прошедших;Все бывшее давно воспоминаю;Как настоящее, опятьОно передо мною нынеСвершается… Невероятно,Чтоб этот чудный воин былМой сын; и если подлинно имеюЯ в Семенгаме сына, онЕще теперь дитя, еще егоИгрушки забавляют.Конечно, быть орлом орленку суждено;Но мой орленок испытатьЕще не мог своих орлиных крыльев,Еще теперь сидит он на гнездеИ ждет своей поры;Когда ж его пора наступит,Взлетит он высоко́,Второго в нем РустемаУвидит свет. Так, если вправдуРодился сын Темине от Рустема,То скоро громкая о немПо всей земле молва раздастся,И он придет по праву славыСказать мне: «Я твой сын». И не врагомОн встретится со мною в поле,А жданным гостем постучится в двериОтцовского жилища; и емуОтворятся они гостеприимно;И будет праздновать отец,Созвавши сродников, друзей и ближних,Свое свиданье с милым сыном;И в нем моя помолодеет старость».IV
Так рассуждал с собою грозный воин,И мысли черные теснилиЕго взволнованную душу;Но что ее волненья былоПричиной — он того не ведал.Вдруг он очнулся и гонцу,Который, вовсе им забытый,В молчанье ждал его ответа,Сказал: «Спешить нам нужды нет;Ты нынче гость мой; преждеС тобой мы здесь, как должно, попируем;Потом и в путь. Еще большой беды яВ случившемся для них не вижу;Что страшно им, то мне смешно;И оттого, что старый сумасброд,Испуганный турецким смельчаком,Без боя сдал наш замок порубежный,Им чудится, что врагУже стоит перед столицей,И должен я, встревоженный их бредом,Скакать к ним голову сломя.Пусть подождет премудрый Кейкавус;Мне нынче нет охоты воевать:Нежданный гость пожаловал ко мне;Хочу его я на простореПовеселить, и сам повеселитьсяС ним заодно. Забудем, милый зять,За пенной чашею на времяВоенные тревоги; расскажиПоболе мне теперьО дочери и внучатах моихИ жизни дерево зеленое со мнойПолей вином животворящим.А ты, Зевар, пойди и учредиСкорее пир богатый;Земное все уходит легкой тенью —Хочу с тобой и с нашим ГефомУпиться сладостным виномДо полного забвеньяО скоротечности земного счастья».V
Так старый воин говорил;На языке его был пир веселый;А на душе лежал тяжелый каменьПредчувствия, похожего на робость.Зевар пошел готовить пир;А Геф пошел за тестемВ его великолепный замок;И заикнуться не посмел онО строгом повеленье шаха:Он знал, как было плохоЛомать копье с упрямым стариком,И думал: «Сам, как знаешь, послеТы разочтешься с Кейкавусом;С тобою пировать я рад;Твоим вином мой запыленныйЯзык я промочу, а завтраКоням мы прыти придадим,И быстрота нам возвратитЧасы, потерянные ленью».Весь день роскошный длился пирВ богато убранных палатах;Как розы, пламенно сияяНа темной зелени кустов,Благоуханно угощаютЗвонко поющих соловьев,Так и хозяина и гостяМладые девы сладкопеньемИ сладкой пищей угощали;Враги, война и КейкавусЗабыты были в шуме пира;Одни лишь пламенные щеки,Одни лишь свежие устаЯвлялись их очам, и не потокиЛиющейся в сраженье крови,А пурпур благовонныйВина сверкал пред ними в драгоценных,Лилейною рукой младыхНевольниц подносимых чашах.В веселье шумном день и вечер,Вином запитые, исчезли;Заискрилась звездами ночиГлубокая пучина неба,Заискрились кипучей пенойВина последнего фиалы;И наконец могучий хмельНа мягком ложе сладкой силеСна миротворного их предал.VI
И рано на другое утроЯвился Геф, готовый в путь.Но в путь еще Рустем не собирался.«На что спешить, — сказал он, — добрый гость;И этот день с тобою мы,Откинув всякую заботу,В веселье проведем.Кто знает, близко ль, далеко́ лиБеда и где ее мы встретим?Пока под кровлей мы домашней —Не станем помышлятьО буре, воющей кругом.Быть может, что уж в этом доме болеМы никогда так веселы не будем;Сдается мне, что здесь в последний разМоих родных и милых ближнихЯ угощаю. Подойдите ж,Мой брат Зевар и зять мой Геф, ко мне;Ты, Геф, садися с правой,А ты, Зевар, садися с левойМоей руки; и помогите пить мнеДушеусладное вино.Мне в эту ночь все снилосьО сыне, снилось, будто сынНашелся у меня; и это мнеНапомнило, что о Зорабе яТебя еще не расспросил подробно;Садися ж, Геф, и расскажиЗа чашею винаМне сказку о Зорабе».Он сел; по правую с ним рукуСел Геф, по левую Зевар;Вино запенилося в кубках,И пир с музы́кой, пеньем, пляской,Как накануне, закипел.Под шум его задумчиво РустемРассказы слушал о ЗорабеИ думы черные своиВином огнистым запивал.Так день прошел, и вечер миновался,И наступила ночь, и хмель могучийОпять их предал тихой властиМиротворительного сна.VII
Наутро так же рано,Готовый в путь, пришелК Рустему Геф; но, видя, что РустемПо-прежнему не торопился в путь,Ему сказал он: «Выслушай без гневаМеня, отец; не раздражай царя;Ты ведаешь, как бешено он вспыльчив;Ты ведаешь, в каком он страхеС тех пор, как враг ворвался в наши грани:Не ест, не пьет, не спит, не видит и не слышитНаш Кейкавус; ему вездеМерещится Зораб. Поедем,Рустем; позволь мне Грома оседлать;Твоим упорным замедленьемЖестоко будет шах прогневан». —«Не бойся, Геф, — ответствовал Рустем, —Никто мне в свете не указчик;И твердо знает Кейкавус,Что царствует в Иране онПо милости Рустема;Он знает, что моя рукаВсегда его вытаскивать умелаИз ям, в которые своей виноюОн безрассудно попадал.Но я согласен; нам пораОтправиться в дорогу;Вели мне Грома оседлать,И едем». Так сказав, РустемВином наполнил кубок,Окинул мрачными глазамиПалату пировуюИ всех своих домашних,Вино все разом выпилИ, кубок вдребезги разбив,Велел трубить поход.На громкий зов Рустемовой трубыВмиг собрались Рустемовы дружины.Окинув их железный строй глазами,Рустем подумал: «С нимиНа целый свет могу войною выйти».И, за себя Зевару поручивНачальство над сабульской ратью,Он сел на ГромаИ поскакал впередСам-друг с отважным Гефом.И трубы загремели,Знамена развернулись,Заржали грозно кони,Пошли вперед дружины.VIII
Когда молва достигла в ИстахарО приближении Рустема,Все первые вельможи: Ферабор,Гудерс, Кешвад, Шехе́дем, Тус, Рохам,Гераз, Гургин, Милат, Ферхаб, Бехрем —На день пути к нему навстречу вышли.Сын шахов Ферабор и вождь верховный ТусСошли с коней, его увидя;Сошел с коня, увидя их, Рустем;И сделали приветствие друг другу.Блестящей их толпою окруженный,Рустем в столицу въехал,И с торжеством его ввели ониВ палату, где великий царьИх ждал, сидя на троне.Но было сумрачно и гневноЕго лицо; не отвечав ни словаНа поздравительные кликиСвоих вельмож, он грозно закричал,Оборотясь на Гефа и Рустема:«Кто ты, Рустем,Чтоб с дерзостью такоюТоптать ногамиСвятые царские слова?Когда б в моей руке был меч,К моим ногам бы во мгновеньеТвоя упала голова.Ты, вождь мой Тус, закуй их в цепи,И чтоб теперь же тесть и зятьНа виселице обаПеред народом заплясали».Так в исступленье гневаКричал на троне Кейкавус;И все кругом его вельможиВ оцепенении стояли.Когда ж увидел шах,Что повеленье медлилЕго исполнить Тус,Он крикнул с трона, как орелКричит с высокого утеса:«Предатель сам, кто руку наложитьНа дерзкого предателя не смеет!Бери их, Тус, я повторяю;И с ними с глаз моих долой;Чтоб мигом не было их духу!И чтоб никто не смел мне прекословить!»IX
Так он вопил; и было горько ТусуЕго исполнить повеленье;Он за руку Рустема взял,Чтоб из очей озлобленного шахаЕго увесть и дать свободуУтихнуть бешенству царя, —При этом виде все вельможиЗатрепетали. Но Рустем,Не замечая ничего,Смотрел горящими глазами,Как лев, увидевший змею,На шаха; он, казалось, вдругСтал целой головою выше,Стал вдвое шире грудью и плечами;И он сказал: «А ты кто, чтоб меняТак дерзостно позорить?Ты шах, но шах по милости моей.Грози же петлею не мне,А своему Зорабу. Разве яТвой подданный? Я царства пехлеван;Я князь Сабулистана вольный;Иль ты не знаешь, что, когдаЯ топаю ногою — подо мнойДрожит земля; когда мой скачет конь —От топота его шумит все небоИ, быстроте его чудяся,Поток бежать перестает?Иль ты забыл, что я Рустем,Что мой престол — седло, что шлем — моя корона?И кто же ты, чтоб петлей мне грозить?И кто твой Тус, чтоб руку на РустемаПоднять в повиновеньеБезумной ярости твоей?»При этом слове он так сильноУдарил Туса по руке,Что тот упал на землю, оглушенный.Через лежачего РустемПерешагнул, толпу раздвинулИ вышел с Гефом из палаты.И все вельможи, КейкавусаОставив одного на троне,Пошли поспешно за Рустемом.Они его нашли перед крыльцомСидящего на Громе. Он с седлаИм закричал: «Простите все; прости,Иран. В Сабул я возвращаюсь;В Сабуле я такой же царь,Как здесь, в Иране, Кейкавус.Теперь как знаете с Тураном самиВедите свой расчет; СабулЯ отстою. А если здесь с царем ИранаСлучится то же, что с Хеджиром,И если царский Истахар,Как Белый Замок, будет схваченВрагами, в том не обвиняйтеРустема. Горе, горе царству,Когда царем владеет нетерпеньеИ необузданная ярость!»Сказав, он крикнул — Гром помчался;Рустем исчез как привиденье.Недалеко отъехав по дорогеВ Сабул, остановился онВ гостинице, чтоб на покое тамДождаться братаС дружинами Сабулистана.X
Из глаз Рустема потеряв,Вельможи — без него, как стадоБез пастуха, оставшись — обратилисьК Гудерсу и ему сказали:«Теперь лишь ты один, Гудерс,Помочь в беде великой можешь;Твои советы любит шах;Пойди к нему и в волныЕго погибельного гневаПролей твоих советовМирительное масло.А ты скачи за тестем, Геф,И догони его, пока СабулаОн не достиг». И Геф пустился в путь.Гудерс пошел к царю.Его увидел он, уединенноСидящего на троне;Он был угрюм, но тих; он былПодобен туче громовой,Готовой, отблистав и отгремев,Дождем свежительным пролиться.И так ему дерзнул сказать Гудерс:«Могучий повелитель,Царь — голова, а царство — тело;Но в голове для тела должен бытьСоветником рассудок; у кого жеСоветник свой молчит,Тот слушайся чужогоИ не стыдись исправить зло,Поспешно сделанное в гневе;Из уст неосторожно бросилТы оскорбительное слово —Пошли за ним мирительное вслед;Обиду ты нанес строптивой речьюТому, кого щадить велит рассудок, —И ею был не он один обижен:Ты пристыдил нас всех его стыдом;Рустема в петлю! А РустемТебя на трон отцовский посадил,И он же тронаТвердейшая опора;Что ж будет нам, когда Рустема в петлю?И что же с царством будет без Рустема?Теперь изломан меч Ирана,Иссохла мужества рука,Плотины нет на вражье наводненье.Все наши витязи известны Гездехему —А что нам пишет Гездехем? —Что ни один из нас против ЗорабаНе устоит, что на негоОдна гроза — Рустем. Но где жеТеперь Рустем? За промедленьеДвух дней тобой он изгнан навсегда.Меня к тебе твои вельможиИ с ними сын твой ФераборПрислали умолять, чтоб тыБлаговолил с Рустемом примириться.Никто, ни Ферабор, твой сын, —Сколь он ни силен, ни отважен, —Ни бодрый твой военачальник Тус,Ни я с осьмидесятью сыновьямиТебя не защитим. Один РустемТвоя надежная защита».Сказавши так, Гудерс умолкнул.XI
И к сердцу принял КейкавусОт сердца сказанное слово;Он отвечал: «Пословица святуюНам правду говорит, что стариковСовета полные уста —Вернейшие хранители царей.Я сам теперь раскаиваюсь горько,Что оскорбительное словоВ кипенье гнева произнес.Ступайте ж все к Рустему и зовитеЕго обратно в ИстахарНа мир и доброе согласьеС своим царем». — «Хвала царю!» — воскликнулГудерс. И возвратитьсяОн поспешил к вельможам, ожидавшимЕго с великим нетерпеньем.Царево сердце ненадежно(Так рассуждали меж собоюОни в неведенье, смирится ль шах иль нет);Одно и то же слово можетВ нем гнев и милость возбудить.Подобно маслу наше слово;Царево ж сердце то огонь,То море бурное — огнюДает двойную силу масло,А море бурное оно покоит.Так царские вельможи говорили;Но мрачные печалью лица ихВдруг стали радостию светлы,Когда принес им весть благуюГудерс. «Теперь Иран спасен! —Они воскликнули. — ПоедемСкорей все вместе за Рустемом;Его догнать нам должно прежде,Чем он достигнет до Сабула».XII
И все они отправилися в путь;И ехали весь день, всю ночь;И той гостиницы достигли,Где выбрал свой ночлег Рустем,Где Геф его нагнал и гдеОн на покое ждал ЗевараС дружинами Сабулистана,Решась упорно, вопрекиВсем убежденьям Гефа,Не возвращаться в Истахар.Но вместо брата он увиделПеред собой вельмож Ирана.Они к нему смиренно подошли;Почтительно он встал, чтоб их принять.И, выступя вперед, сказал ему Гудерс:«Рустем, мы присланы от шахаТебя просить, Ирана пехлеван,Чтоб ты с ним примирился.О том же просим мыИ именем всего Ирана, просимЗа наших юношей, в боюСебя еще не испытавших;За наших опытных мужей,С тобой ходивших на врагаЗа славою, победой и добычей;За наших хилых стариков;За наших жен, детей и внучат;За весь народ, за весь Иран;Ты их твердыня, их надежда;Не отдавай же царства в жертвуСвирепому Турану за одноТебя обидевшее слово.Ты ведаешь, как опрометчив,Как безрассудно гневен шах:На слово он ругательное скор,Но так же скор и на признаньеСвоей вины; с раскаянием онСвою тебе протягивает руку;Не отвергай ее, Рустем.Тебя ужалившее словоНе ядом напоенный меч,А легкий звук — забудь, Рустем,О легкой, несмертельной ранеИ возвратися в Истахар,Где ждет тебя нетерпеливоС удвоенным благоволеньем шах».XIII
Рустем ответствовал угрюмо:«Скажите шаху Кейкавусу,Что мне ни виселиц его,Ни царских милостей не нужно.В Сабул я еду; там я царь,Такой же царь, как он в Иране.Мне надоело воевать;Довольно я игралСвоею жизнью и чужоюНа службе шаха — он меняИ наградил по милости своей.Спасибо. Мы с ним кончили расчет.К тому же в этот раз мне былоНевесело с Сабулом расставаться;Мой Гром на самом рубежеИрана спотыкнулся; я впервыеПочувствовал, что шлем и панцирьМне тяжелы, — когда ж обратноПоехал я, мой конь запрыгалИ радостно заржал. Простите ж, добрыйВам путь, но я вам не попутчик». —«Рустем, — сказал Гудерс, — не может быть,Чтоб это был последний твой ответ.Тебя твой царь обидел, правда;Но руку он на примиренье сам,Признав себя виновным, подает —Чего ж еще желаешь боле?И что подумает Иран,Такой ответ услышав?Не скажут ли: Рустем,Состарившийся лев, бежитОт львенка молодого;Рустем Зораба испугался;Орел наш крылья опустил;Не смеет он лететь на высоту:Там носится другой орел,Его моложе и отважней;Вот отчего ему так былоНевесело с Сабулом расставаться;Вот отчего и Гром на рубежеИрана спотыкнулся и впервыеРустему шлем и панцирь сталиТак тяжелы. Потерпишь ли, Рустем,Чтоб про тебя молва такаяВдруг по всему Ирану разнесласяИ чтоб она постыдным о тебеПреданьем перешла к потомкам?»Рустем, сверкнув глазами тигра,Воскликнул: «Геф, подай мне Грома».И, слова не сказав Гудерсу,Он на кипучего коняВскочил и поскакал путем обратным;И все за ним воследТолпою шумною помчались.XIV
С Рустемом примирившись,На пир веселый КейкавусСозвал своих вельмож. И длилсяИх пир до самой поздней ночи.А той порой, когда в царевыхПалатах праздновали гости,Веселая МолваПо городу гуляла,Во все входила домы,Неспящим улыбалась,Заснувших пробуждала,Разглаживала всемПриятной вестью лица.Вдруг ей попался кто-тоНавстречу, столь же грустныйИ мрачный, сколь онаБыла в своем полетеСветла и весела.И, громко засмеявшись,Летунья у негоСпросила: «Кто ты, плакса?» —«Меня, — он отвечал ей, —Зовут Печальным Слухом;Я по всему разнес Ирану,Что шах поссорился с РустемомИ что Рустем оставил Истахар;И всех мои тревожат вести». —«Зажми же рот, — сказалаВеселая Молва, —С Рустемом примирилсяТвой гневный Кейкавус;Они теперь пируютИ ссору запиваютВином благоуханным».Печальный Слух с сомненьем покачалСвоей косматой головою;За это рассердиласьВеселая Молва,И началася драка.Печальный Слух был неуклюж,Веселая МолваБыла легка, проворна;И мигом был Печальный Слух,Прибитый, и́з города выгнан;И снова начала онаПо улицам летать,И где ни пролетала,Воздушную летуньюСтарик и молодой,Здоровый и недужный,И бедный и богатый —Ласкали, миловали;Кому ж на сон грядущийУслышать удавалосьЕе живое слово,Тот сладко засыпал,Обвеянный толпоюВеселых сновидений.XV
Когда на следующий деньЯвилось солнце и, раздернувВостока занавес пурпурный,Среди лазоревого небаСвое воздвигло золотоеВсеосеняющее знамя,Когда на пажитях землиПод песню жаворонков звонкихСтада пространно зашумели, —Труба военная столицу огласила,И весь народ на площадь ИстахараШумящею толпою побежал:Там, разделяся на дружины,Шло войско мимо Кейкавуса;И перед каждою дружинойБыл вождь ее; а позадиВсей рати, отделясь от прочих,Великий царства пехлеван,На грозном Громе ехалРустем один. Не вел дружины он;Но в нем одном была душаВсего бесчисленного войска.Его сабульскою дружинойВоеначальствовал Зевар;А главным воеводой ратиБыл Тус, испытанный боями.Когда же царь все войско осмотрел —Знамена заиграли,Тимпаны загремели,Задребезжали трубы,Заржали грозно кони,Пошли вперед дружины.И, разлиясь широким наводненьем,Шло войско к рубежам Ирана;Под ним земля стонала и тряслася;От топа конского дрожали горы;От кликов тучи расшибались;Стотысячно лик солнца отражалсяНа панцирях, на конских сбруях;Как на пригорках в бурюВолнуются вершины сосен,Так волновались перья и султаныНа шишаках и на тюрбанах;И там земля, как пестрый луг, сияла,Где войско шло; но где оно прошло,Там все являлось голой степью,Там были все ключи иссушеныИ в пыль растоптаны все нивы.И скоро войско на границеИрана стан свой утвердилоВ виду горы, на высоте которой,Окрестности владыка, Белый ЗамокСтоял, как туча громовая,И в глубине той тучи громовойТаился молния Зораб.Книга пятаяПир в Белом Замке
I
Зораб обрадован был вестьюО приближенье к замку персов;Ему наскучило давноСидеть без дела за стенамиИ ждать прибытия гостей…Вот наконец пожаловали гости.И было все готово к их приему:И замок, снова укрепленный,И рать, и мужество Зораба.И вместе с БаруманомЗораб, взошед на башню,Окинул, как орел,Очами всю окрестность —Очам его открылосьИдущее вдали,Дружина за дружиной,Бесчисленное войско.Как смелый радуется ястреб,Увидя стадо голубей,В котором он любогоИз множества в добычу выбрать может,Так храброго ЗорабаОбрадовала силаИдущего против него врага.Но Баруман от страха побледнел;И, страх его заметя,Зораб сказал с улыбкой:«Не бойся, наведиНа щеки прежний их румянец.Смотри, какой огромный ряд дружин!Как он оружием сверкает!Как много их сюда пришло,Чтоб здесь мне дать победы славу!И слава та навек моею будет!Но если б я и гибель встретилВ борьбе с такой великой силой —Все будет мне хвалою от людей,Что я дерзнул надеяться победы.Против утеса одногоИх море целое стеклося;При имени моем затрепеталВ своей столице Кейкавус;Все витязи Ирана,Которых мужество и силуПовсюду славят в громких песнях,Сошлися здесь против Зораба.Скажи, о Баруман,Не видишь ли в толпеТам витязя такого,С которым было б славноИ радостно сразиться,Который лишь на сильныхИ славных подымаетПрославленный свой меч,Которому в бою не уступитьВеликой честью озарило бМои младые годы?Скажи, о Баруман,Не видишь ли в толпеТам витязя такого?»Так спрашивал Зораб;Но он не смелПо имени того назвать,От чьей руки так скороЕму судьба назначила погибнуть.II
И Баруман ответствовал Зорабу:«Там много витязей, с которыми сразитьсяТебе великой было б славой;Но знать хочу, о ком ты мыслишь сам?О! благородно пламенеет,Как факел, ночи озаритель,Твоей души отважность молодая!Но берегись, чтоб не упалТвой факел в воду, — в хладной влагеОн заклокочет, зашипитИ, задымяся, вдруг погаснет;Не ведай страха, но врагаНе презирай: непостоянно счастье;За ним твой конь летит, как на крылах,Но миг один — во рву и конь и всадник.Был мир, война спала —Ее теперь ты разбудил;Но знаешь ли, какую схватитОна добычу жадными когтями?Не удивляйся ж, примечая,Что я дрожу, — не за себя дрожу я,Дрожу за всех, чей будет вынут жребий,И за тебя — судьбина прихотлива,Она всегда бросается на лучших.Иди же в бой, Зораб,Не опрометчивым ребенком,А твердо-осторожным мужем.Благодари Афразиаба,Что сильною тебя снабдил он ратью;Стой с нею здесь, прикрытый крепким за́мком,Упершися в него ее крылом, —И враг тебя не одолеет; если жЗахочешь славы — пусть тобойНа поединок вызван будетТот витязь, кем стоит ИранИ кто, сраженный, увлечетВ свое падение всю силуИ все величие Ирана».Так говорил Зорабу,Мешая мед советаС отравою измены,Коварный Баруман;Но не посмел и он назватьПо имени Рустема; он бледнелПри этом имени — измена,Как тайная змея,Его сосала сердце.Без подозренья, без тревоги,Полюбовавшись на блестящий,Равнину всю покрывший стан,Зораб пошел с подзорной башниИ пир велел роскошный приготовить,Чтоб весело, при звуке флейт и арф,При звоне кубков, при шипеньеЗлато-пурпурного вина,Отпраздновать с друзьямиВрагов желанное явленье.III
Тем временем в широкий станИранское сдвигалось войско;Сперва казалось, что коням,Слонам, верблюдам будет тесноВсе беспредельное пространство;Но наконец — когда разроссяОгромный лес шатров, и протянулисьРядами улицы, и на широкихМеж ними площадяхЖивая разлилась торговля —В спокойное пришел устройствоКипевший бурно беспорядок.Когда ж на западное небоСклонилось солнце и зашлоЗа край земли — утихло все,И каждый ратник под своимЗаснул шатром, и в высотеОдин раскинулся над всемиШатер небес, звездами ночиУсыпанный необозримо.И в этот час, пришедши к шаху,Ему сказал Рустем:«Я не могу без дела оставаться;Хочу идти к Зорабу в гости;Хочу увидеть, кто навелНа вас такой незапный ужас;Хочу взглянуть в лицо богатыря,Перед которым весь ИранТак задрожал; хочу своимиГлазами видеть, стоило ль трудаСедлать мне Грома, надеватьСвой старый шлем, и будет ли какаяМне честь его убить моей рукою.Туран я часто посещал;Я знаю их язык и их обычай:Турецкое надевши платье,Прокрасться я намерен в Белый ЗамокИ все там осмотреть. Я у тебя,Державный шах, пришел проситьНа то соизволенья». КейкавусС улыбкой отвечал: «Рустем,Ты и в турецком платье будешьКрасой и славою Ирана.Рука всей рати в день сраженья,Ты хочешь быть и зорким окомЕе во тьме ночной. Иди,И будь тебе проводником всевышний».IV
Одевшись турком, осторожноОтправился в свой путь Рустем.Хотя в шатре он все свои доспехи,Свой панцирь, шлем и даже меч покинул —Но безоружен не остался:Его рука была, как булаваЖелезная, крепка. Во мраке ночиОн к Белому подходит Замку —Там были слышны крики пированья;И близ ворот незатворенныхНа страже не стоял никто. Как лев голодный,В тот час, когда, забывЗаграду затворить, беспечно пастухиШумят на празднике ночном,Врывается в средину стадаИ из него сильнейшего быкаУносит, — рев услыша, пастухиБегут за хищником; но онС добычею, погони не страшася,Медлительно идет в свой страшный лог,А пастухи назад приходят в горе,И вовсе их ночной расстроен праздник, —Так в замок грозный лев РустемПрокрался пир расстроить турков.Там двор широкий весь был озаренОгнями; он шумелОт говора пирующих, от звонаВином кипящих чаш,От пенья, от бряцанья струн,От бешено-веселой пляски:Врагов явленье праздновал Зораб,И все с ним праздновало войско.И, притаяся в темномУглу, на все смотрелИ видел все из темнотыНикем не видимый Рустем.V
На пиршестве беспечноПри факелах зажженныхЗораб сидел с гостями;На нем не шлем железный,А праздничный из свежихЦветов сиял венок,И он, сам яркий блеск,Был ярким окруженБлистаньем, был прекрасен,Как цвет благоуханныйНадежды, и в егоГруди кипела младость;И голову младуюОн бодро подымалИ, обегая окомВоспламененным праздник,С весельем горделивымСчитал с ним пировавшихСподвижников. И, видяЕго перед собоюПрекрасного так чудно,Они позабывалиВино, и клики ихДо неба возносилиЕго хвалу и славу.А той порой из небаС благоволеньем звездыСмотрели на него,И на небе о нем,Земной звезде прекрасной,Назначенной так скороВ своей красе угаснуть,Печалилися звезды.Тогда одна из нихСвоим сестрам небесным,Печальная, сказала:«Как жаль, что этот цветТак скоро, скоро долженУвянуть! На землеПрекрасного являлосьНам много… и очей мыОтвесть не успевали,Как уж с земли оноСкрывалось, — но доселеЕще нам не случилосьТам видеть ничегоПрекрасней и мгновеннейТой прелести, какаяТак сладко в этот мигСобой нас утешаетИ так своею быстройКончиною печалит.О, как он мил! Как весел!Пошлем в сиянье нашихОчей, им веселимых,Видение туда,Где мать о нем тоскует,Куда уже к ней онНе возвратится вечно;Пускай его онаХоть раз еще увидитЖивым, цветущим, полнымОтваги и надежды…Его, быть может, завтраПридет схватить судьбина».VI
Так говорили звезды небаО милой праздника звезде.И вот они паров и блеска —В пространстве воздуха разлитыхМеж небом и землею — взялиИ свили сон…И этот сон подобенБыл разноцветному ковру,Блестящему шелками,Какой жених издалекаНевесте милой посылает;На нем она в земле своейВсе видит, что в земле далекойЕе возлюбленного очиВстречают: горы снеговые,И многоводные потоки,И чудных птиц на неизвестныхДеревьях. И когдаНа тот ковер невестаГлядит — ей мнится, что самаОна с ним странствует, что близ нееОн, возвратяся, отдыхает.Такую ткань виденийИз блеска и паровСоткали звезды в высоте;И дали воздуху ониЕе нести и с нею тихоЛететь в Туран,Чтоб спящей матери лицоОна неслышимо покрыла;И воздух полетел;И матери привиделся прекрасный,Как утро светлый сон;И в этом сне увидела онаСидящего на пиршестве ночномЗа полным кубком сына;Его горели щеки,Его уста цвели,Его сверкали очи,Он полон был отваги;И таяло от радости в ней сердце;Казалось ей, что онВ немногие разлуки дниИз отрока созрелМогущественным мужем;И вкруг него, казалось, многоЗнакомых ей и незнакомыхСидело витязей. Но в стороне,Она увидела, стоял РустемОдин; и, притаясь, из темнотыСмотрел на праздник он сурово;Ей стало чудно и прискорбно,Что к сыну выйти не хотелОтец на свет; но горе скороПровеяло, как легкий воздух;Ей стало весело, что к сынуОтец так близко и что он,Свою узнав повязку,Из мрака выйдет и емуС любовию протянет руку.VII
Тем временем, как матери душаБыла таким прекрасным сновиденьемЛелеема, ЗорабС гостями праздновал беспечно;И пили все кипучее вино.И два из них сидели рядом,Один по правую, другойПо левую с ним руку:Был слева Баруман,К нему не из любви, не для храненьяПриставленный Афразиабом;А справа Синд; егоПослала вслед за сыном мать,Чтоб, с глаз Зораба не спуская,Он был ему в чужой землеХранителем и верным другом.Он был из рода семенгамскихЦарей, был крепок силой, ростомВысок; был чуток слухомИ так очами зорок,Что ночью видеть мог как днем;И это побудило матьЕму надзор за сыном вверить,Дабы, когда им встретится Рустем,Он мог немедляЕго Зорабу указать(Остались в памяти у СиндаЧерты Рустема с той поры,Когда царем он в СеменгамеБыл так роскошно угощенИ браком сочеталсяС царевною Теминой).И Синд на празднике ЗорабаСидел, вино из кубка пилИ молча думал: «ЗавтраЕму я укажу Рустема».VIII
Но рысьими глазами СиндУвидел вдруг, что кто-то в темнотеСтоял и прятался. Он всталИ к месту темному пошелПоспешным шагом, чтоб своимиЕго глазами осмотреть.Он там увидел великана,Огромного как слон;Не помнилось ему, чтоб кто подобныйЕго глазам когда встречался;Таким он видел одного Рустема;Но этот был в турецком платье,Хотя и замечалВ нем Синд как будто что чужое.«Кто ты? — воскликнул Синд. — ЗачемЗдесь спрятался и выступить на светНе хочешь? Покажи свое лицоИ дай ответ». Но не́ далЕму Рустем ответа.Тогда могучею рукоюЕго за платье Синд схватил,Чтоб вытянуть на свет из темноты;Но булаву руки тяжелойРустем взмахнулИ грянул Синда кулакомПо голове — и Синд упал,Не крикнув, мертвый. Той поройЗораб, приметив, что ушедшийНе возвращался долго Синд,Послал проведать, где он;И посланный, его увидяБездыханно лежащего, обратноКак исступленный прибежал,Крича: «Убили Синда! СиндУбит!» Затрепетав, ЗорабВскочил; вскочили с ним все гостиИ с факелами побежалиТолпою к месту роковому.Там на земле недвижим Синд лежал;Он был убит — но кем?Никто того не ведал.IX
«О горе! — возопил Зораб. —В заграду волк ворвалсяИ лучшего зарезал в стадеОвна; а пастухиС собаками дремали.Скорее все в погоню за убийцей!..»Но некого уж было догонять,Исчез ночной убийца. Возвратясь,Зораб печально сел за стол;Кругом его печально сели гости;И он сказал: «Не радует меняТеперь мое на этом пире место;Направо от меня моимБлижайшим другом занятоеВдруг стало пусто. Был мне данОн милой матерью моею:И мог один в Иране указать мнеРустема; он один из насЕго видал. Кто мне теперьЕго укажет?» То услыша, покраснелСидевший слева — покраснелПредатель Баруман,Не из любви, не для храненьяПриставленный к нему Афразиабом;Как Синд, ЗорабуОн мог бы указать Рустема;Но было то ему запрещено,И рабски он служил измене.Зораб, подняв высокоВином наполненную чашу,Воскликнул: «Пью последний кубок пира;Он не вином, а клятвою кровавойНаполнен, клятвою отмститьУбийце Синда. Кто б он ни был, яЕго найду, и будет от меняЕму убийство за убийство.Когда ж моей я клятвы не исполню,Пускай в отраву обратитсяИ в жилах кровь мою сожжетВино в последней этой чаше,Мной осушаемой до дна».С такою клятвой мщенья(Против кого? о том не ведал он)Зораб вино из кубка выпилИ вдребезги расшиб, ударив оземь, кубок.Потом все гости встали с мест,Чтоб Синда в землю опустить;И светлый пир стал мрачным погребеньем.X
Тем временем Рустем достигнул станаВ том месте, где стоял на страже Геф.При виде турка Геф его окликнул,И вся его дружина стала в строй;Рустем, узнав по клику зятя,Ему знакомый подал голос;И Геф, его впустив в заграду стана,Спросил с великим изумленьем:«Где был ты, старый богатырь?Зачем один в такую пору бродишь?С духами ль темными ночнуюБеседу ты завел? в союз ли с нимиВступил, чтоб чародействомСебе придать перед сраженьем силы?Мы знаем, с демонами тьмыДавно ты водишься; и, верно,От них ты занял черное искусствоБыть невредимым, что теперьТак беззаботно, безоружный,Один, переодетый турком, ходишьНочной порой между шатров Ирана».Рустем сказал: «Не в этом дело;Я был в гостях, я навестил Зораба;Издалека его увидел яИ буду рад, когда вблизи увижу.Но мне, лазутчику, другой лазутчикНежданный помешал; насильноМеня хотел он вытащить на свет;Я в темноте ударом кулакаЕго убил — себе иначеПомочь не мог я, — но о немНепостижимо грустно мне, и я готовПочти заплакать. Геф, найди скорееПерсидский для меня убор;Замаранное кровью это платьеНесносно мне; да и собаки здесьСо всех сторон сбегутся с лаемНа турка, вкруг шатров персидскихХодящего ночным дозором».Вздохнув глубоко, снял с себяРустем турецкую одежду.Какой-то жалобный в нем голосПротив ночного дела вопиял;Невольно он жалел о Синде;Как будто чувствовал, что в нем убилСвое спасенье от чего-то,Неизбежимого теперь.И не пошел он к шаху с донесеньем;К себе в шатер он возвратился,И лег, и тяжко спал всю ночь.Книга шестаяЗораб и Хеджир
I
Когда взошла заря на небо,Зораб взошел на башню замка;С ее площадки мог он весьИранский стан как на ладони видеть.И он велел позвать Хеджира.Он думал: «Синда нет; ХеджирРустема, верно, знает; мнеЕго укажет он». ХеджирОкованный был приведен. ОковыС него своей рукою сняв, ЗорабСказал: «Хеджир, железа пленаЯ золотом свободы заменю,Когда ты мне по правде дашь ответНа все, о чем тебя расспрашивать я стану;Будь откровенен; с чистым,А не с подмешанным виномПодай теперь свою мне чашу». —«Я не солгу, — ответствовал Хеджир, —Готов я на твои вопросыВсе объявить, что самомуИзвестно мне». — «Богатые шатрыЯ в стане вижу, — продолжал Зораб. —Какому витязю, скажи мне, каждыйИз тех шатров принадлежит?Когда о том по истине мне скажешь,Тебя осыплю золотом и честью;Когда же нет, не усидитТвоя на шее голова». —«Чего же медлишь? — возразилХеджир. — Расспрашивай, я будуПо правде отвечать; лжецомЯ не бывал, а смерти не страшуся».II
И начал спрашивать Зораб:«Там, в середине самой стана,Я вижу золотой шатер;И от него идут во все концыДороги; и по тем дорогамОдни к шатру медлительно подходят,Как будто с робким ожиданьем;Другие весело отходят от шатра,Как бы с исполненной надеждой.И весь он от подошвыДо маковки сияет,Как солнце, золотом; у входаЛежат, как две ручныеСобаки, лев и тигр; а на вершинеСидит орел; и держит онВ когтях распущенное знамяС изображеньем солнца.Такой шатер не витязю простомуПринадлежит; скажи мне, чей он?» ГордоПоднявши голову, сказал Хеджир:«В нем шах Ирана обитает.Перед его престолом день и ночьДружина верная стоитТелохранителей. И никакойНе страшен враг великому царю». —«Налево, — продолжал Зораб, —Разбит серебряный шатер;Он к золотому обращенСвоим открытым входом;У входа барс и леопард;А наверху я вижу грифа:Широко веющее знамяС изображением луныВ когтях серебряных он держит». —«Там обитает, — отвечалХеджир, — сын шаха Ферабор, ближайшийК престолу и к цареву сердцу».На то Зораб сказал: «Им честь и слава!Когда одна душа в отце и в сыне,Они всю землю завоюют».III
И продолжал расспрашивать Зораб:«Направо там от золотогоШатра стоит, я вижу, черный;Он окружен бесчисленною стражей;И беспрестанно скачутК нему и от него гонцы.У входа слон, покрытый пышнымКовром, и на его спинеОгромные тимпаны войска;А на верху шатра сияетДракон; в его разинутую пастьВодружено распущенное знамя;Оно усыпано звездамиИ расстилается, как небо,Широко вея, над шатрами.Кому такая почесть?Кто разделяет власть с державным шахом?» —«Его военачальник Тус, —Ответствовал Хеджир: — он сродник шаха,И право он имеет родовоеВ сраженье место заступать царя;На зов его сошлося это войско,Грозящее погибелью тебе.А над шатром воздвигнутое знамяЕсть наша царская хоругвь.Его воздвиг великий Феридун,Убив Согака, на плечахНосившего живых, приросших к ним драконов;К святой хоругви этойПрикована победа:Она в союзника отважность проливает,Бледнеет враг, ее увидя».Зораб при этом слове улыбнулсяИ продолжал: «А этот пурпуровыйШатер кому принадлежит?И кто седой, могучий воин,Перед его сидящий входом?Толпою ратников он окружен;Одни из них уж в летах зрелых,Другие молоды, и всеК нему лицом обращеныИ перед ним стоят благоговейно,Как сыновья перед отцом?» Из сердцаХеджирова, как острыйКинжал, в нем глубоко сидевший,Исторгся вздох, когда он отвечалЗорабу: «Это старецГудерс; он мудр и кроток речью,Мечом пронзителен и крепок,Он сильный царь в своей семьеИ может царство защититьОдин, собрав своих домашних;С семидесятью девятьюОн сыновьями в войско шахаПришел против тебя… а яОсьмидесятый; и меняВ строю их нет». — «Зачем дался ты в плен? —Сказал Зораб. — Открой мне правдуИ нынче ж будешь вместе с ними».IV
«Но чей, скажи, зеленый тот шатер,Который, как дремучим лесомПокрытая гора, меж невысокихХолмов стоящая, над всемиШатрами поднялся? И так же тверд он,Как та гора: на ней растущий лесДрожит, шатаем бурей,Она ж не двигается, и шаткий лесЗа корни, в грудь ее вонзившиеся, держит.Конечно, тот шатер великийСильнейшему в иранском войскеПринадлежит? Перед шатромСидит, я вижу, воин; близ негоСтоит, я вижу, конь;Тот воин великан;Тот конь чудовище; и воинСидит не на высоком месте,А всех, кругом стоящих,Он перевысил головой;Все на него почтительно глядят;А он глядит с любовью на коня,Товарища испытанного в битвах;Копытом конь нетерпеливымРазбрасывает землю, а когдаК нему протягивает рукуЕго могучий господин —Он чутко уши подымаетИ фыркает; когда жеЕго волнистую он треплет гриву —Конь бесится, кругомСтоящие приходят в ужас,А господину весело и любо.К его бедру привешен меч,Прислонена к его коленуДубина; их никто другой не сможетПоднять; когда дубиной онНад головою конской машетИль из ножон до половиныВыхватывает меч —Конь прыгает, послыша свист дубины,И громко ржет, увидя блеск меча.Мне никогда такой седок,Мне никогда подобный коньНе попадался — конь, которыйОдним таким лишь седокомОбуздан может быть; седок,Которого такому лишь конюПоднять и вынесть можно. Верно,О седоке и о конеИ стар и мал в Иране знает.Скажи, Хеджир, их имена».Он замолчал, как будто убежденный,Что эти имена: Рустем и Гром;Но он услышать ихХотел из уст Хеджира.V
Хеджир задумался; ему пришло на память,Что, с ним вступая в бой, ЗорабСвоим отцом назвал Рустема;И про себя Хеджир подумал:«Когда тебе Рустем отец,Не мною с ним ты будешь познакомлен;Его узнав, с ним в бой ты не пойдешь;Тебя узнав, не булавуЖелезную он на врага подымет,А нежною прижмет рукоюК отеческому сердцу сына.Нет! От Рустемовой рукиТебя спасать я не намерен».Так рассуждал с самим собой Хеджир.«Что ж ты умолк? — спросил его Зораб. —О чем бормочешь сам с собою?Со мною говори». — «Я думаю, — сказалХеджир, — и не могу придумать,Кто этот чудный витязь.Его мне знаки неизвестны;Конечно, он в отсутствие моеВ столицу шаха прибыл:К нам слух дошел, что сильный богатырьИз Индии далекойЦарем на помощь вызван, —Быть может, это он.И подлинно, в нем что-то есть чужое». —«Но как зовут его?» — спросил Зораб.«Не знаю», — отвечал Хеджир.«Не может быть! ты должен знать;Скажи, я требую». — «Не знаю», —Твердил Хеджир упорно.И в тяжком был Зораб недоуменье;Рустемовы все признаки он видел,Ему и сердце говорило,Что был в глазах его Рустем, —Но имени желанного не мог онНи просьбой, ни угрозой вырватьИз непреклонного Хеджира.И снова стал расспрашивать егоЗораб: «Кому принадлежитТот светло-розовый шатер?»«Его назвать могу я, — отвечалХеджир: — могучему Гуразу».«А этот желтый чей?» — «Гургинов».«А этот голубой?» — «В нем Геф живет,Рустемов зять». При этом на ХеджираЗораб разгневанные очиОборотил: «Теперь мне явно,Что ты бесстыдный лжец; мне всехНазвал ты, об одном РустемеНи слова. А Рустем — душа Ирана,И без него сражений не бывает.Между шатров там нет ни одного,Принадлежащего Рустему; где жеРустем? Его с намереньем скрываешьТы от меня. Но чудный воин тотПеред шатром зеленым — он, конечно,Рустем. Скажи, Хеджир; скажи, что это он!Все признаки Рустемовы я вижу;Недостает мне только убежденья;Но я из всех, кого там видел,Желал бы, чтоб Рустемом былОдин лишь этот. О! скажи,Скажи, Хеджир, что это он! и тыНемедля в стан к отцу и братьям будешьОтпущен с честью и дарами». —«Зачем, — спросил Хеджир, —Ты так, Зораб, нетерпеливоУзнать Рустема хочешь? Мой совет:Не выходи против него. ТебеПеред Рустемовой ужасной силойНе устоять; когда РустемНа Громе в поле выезжает,И лев и крокодил приходят в трепет;Он взглядом посылает смерть;Его дыханье — буря; он, как прутья,Ломает крепкие деревья;И кто б его противник ни был,Хотя б он тверже был кремнистойГоры, его Рустем растопчет,Как слон траву сухую, в пыль.Но, к счастью своему, грозыТы избежал: Рустема в войске нет;С царем поссорясь, онВ Сабулистан свой возвратилсяИ там, о битвах позабыв,В роскошном розовом садуПирует весело с гостямиИ ждет спокойно за вином,Чем кончится набег на нас Турана».Так говорил Хеджир Зорабу:Его хотел он обмануть,Придумавши вражду царя с Рустемом;Но вместо лжи сказал случайно правду.VI
«Ты надо мной ругаешься, — воскликнулС негодованием Зораб. —Молчи, презреннейший из всехГудерсовых осьмидесяти сыновей!Поверю ли, чтоб пехлеван Ирана,Чтобы Рустем, властитель боя,От боя убежав, ленивоПод кровлею домашней пировал?Тогда б и женщины и детиЕго достойно осмеяли.Поссориться он мог, конечно, с шахом,Когда, забывшись, шах его,Завоевавшего ему отцовскийПрестол, чем оскорбил; но КейкавусЕще не потерял рассудка;И если подлинно он в ссоре был с Рустемом,То уж они, наверно, примирились:Кто заменит Рустема Кейкавусу?Что значит туча громоваяБез молнии и грома? Без РустемаЧто ваше войско, что и весьИран ваш значит? Говори жНемедля, кто Рустем? Иль вмиг твояПерелетит через ограду замкаК шатрам иранским голова».Хеджир от злости побледнел.«Ты из меня, — подумал про себя он, —Насилием не вырвешь слова,Которого сказать я не хочу.Не страшны мне твои угрозы;Меня убьешь ты — от тогоНе потемнеет день и в кровьВода не превратится;Гудерсу только из своихОсьмидесяти сыновейПридется вычесть одного;Зато с семидесятью девятьюОн выйдет мстителем кровавымПротив Хеджирова убийцы».И он сказал: «Зачем, Зораб,Ты так беснуешься напрасно?Меня убить грозишься ты —Убей, ты властен; имя ж,Которое так жадно хочешь слышать,Останется во мне, как запертоеВ могиле; я не вымолвлю его,Хотя б и знал стократно, кто и гдеРустем. Убей меня — пусть кровью заплачуЗа стыд, что был ничтожнейшим из всехГудерсовых осьмидесяти сыновей».Так он сказал. Зораб в кипенье гневаСхватил свой меч, чтоб грудь пронзить Хеджиру;Но он одумался и только по щекеЕго с такой ударил силой,Что он без чувств упал на землю.«Когда никто, — воскликнул он, —Не хочет мне Рустема указать,Мой меч к нему прочистит мне дорогу».VII
Зораб сбежал, пылая гневом, с башни,Вооружился, на коня,Крылатого дракона, прянулИ поскакал, как буря, к стану.Он страшен был — кругом егоКлубился, выбитый конемИз недр земли, кипучий вихорь пыли;И в этой черной тучеКак молния броня его сверкала,И громом в ней тяжелым раздавалосьКоня топочущего ржанье.И прямо на шатры ИранаЛетела туча громовая;И все покинувшие стан,Чтоб подышать свободно в поле,В испуге бросились назад,Спеша укрыться за окопом.Так на лугу, заграду табунаПокинув, скачут жеребята;Но вдруг, бегущего увидя льва,Пугаются его косматой гривыИ шумно ломятся в заграду;Так, ужасом объятые, к шатрамВсе кинулись, увидевши Зораба.Но, мелкого врага не замечая,Он вихрем мчался к валу стана,Чтоб, на него взлетев с конем,Храбрейшего из витязей ИранаНа смертный вызвать поединок;И с высоты окопа закричалЗораб таким гремящим кликом,Что от него и мертвый бы в могилеПеревернулся: «Шах великолепный,Ты чудной пышностью блистаешьЗа крепкою оградой стана;Но покажись, каков ты в чистом поле.Зачем с своим могучим войскомТы спрятался там от меня,Как за плетнем от волкаС овцами прячется пастух?С моим копьем против тебяЯ выезжаю; в Белом ЗамкеБыл умерщвлен разбойнически Синд;Я за вином кровавую дал клятвуРазбойнику за друга отомститьИ в ясный день убить убийцу,Столь храброго лишь темной ночью.Когда его ты знаешь, повели,Чтоб шел со мной сразиться;Когда ж тебе неведом он, то вышлиИного — лучшего в смертельном деле боя.Но если из твоей заградыНикто против меня не выйдет, сам яВ твой стан проникну и к шатру,Где ты таишься недоступно,Себе мечом прочищу доступ.Не устрашат меня твои два стража,Твой лев и тигр; до солнца твоегоМое копье крылатое допрянет;И выронит орел твой из когтейИрана царственное знамя;Я на тебя шатер твой повалю,И ты от сна беспечного проснешься».VIII
При этом клике шах в испугеВскочил. «Бегите за Рустемом! —Он закричал. — Как этот зверь проведал,Что в золотом шатре я пребываю?Скорей, скорей позвать Рустема!»Рустем сидел перед шатром зеленым,Когда гонец пред ним явилсяИ, задыхаясь, возопил:«Зораб ворвался в стан; на царскийШатер напасть грозится он;Спеши, Рустем; на помощь царь зовет».Рустем, не покидая места,Сказал: «Служить накладно Кейкавусу;Покоя нет ни днем, ни ночью;Я прошлую провел в работе ночь,Теперь хочу день целый отдыхать».Но вот второй гонец примчалсяЗа первым, третий за вторым, четвертыйЗа третьим; быстро,Как за стрелою и́з лука стрела,Они летели друг за другом,И каждый повторял: «Рустем!Зораб ворваться хочет в стан;Беги скорей к царю на помощь».Увидя общую тревогу,Рустем сказал: «Да разве небоУпало? Все дрожат перед одним!От одного такой пожар всемирный!»Но вдруг пред ним явилисьВельможи, посланные шахом,Верховный воевода ТусИ сам царев наследник Ферабор;И все его доспехи принеслиОни с собой. В молчании угрюмомОн дал им волю; Тус наделТяжелый панцирь на него,Гургин поножья; шлемБыл подан Ферабором;Гураз принес колчан и лук;С копьем, мечом и булавой пришлиТри сына старого Гудерса;И, наконец, с могучим Громом,Совсем оседланным, явился зятьРустемов Геф. Увидя,Как бешено, почуя бой, кипелИ прядал Гром, его товарищ верный,Рустем воспламенился;На Грома он вскочилИ, грозно крикнув, поскакал…И все очами вслед за нимВ глубоком страхе устремились.Книга седьмаяРустем и Зораб. Первый бой
I
Он поскакал туда, где богатырь,С ним однокровный, ждал, где сын его роднойСтоял, против отца вооруженный.Завидевши один другого, обаЗаржали громко пламенные кони,Рустемов Гром и конь Зорабов,Сын Грома, — тот, отца принесшийНа убиенье сына; этот,Принесший сына, чтоб погибРукой отца: но как родныеОни приветственным друг друга ржаньемОкликнули… о горе! неразумнымЗверям был внятен голос крови,А в глубину души отца и сынаОн не проник — так бедный человекВ безумии страстей своих и зверяСлепорожденного слепей бывает, —Для витязей то родственное ржаньеПризывом было в бой свирепый,И в них зажглось удвоенное пламя.Остановясь один против другого,Отец и сын издалека друг другаСмертельным оком молча озирали.А той порой две рати с двух сторон,Свидетелями поединка,В порядке вышли боевом;Ведомые могучим Тусом,Полки блестящие ИранаПостроились перед шатрами;А Баруман туранские дружиныПо склону вытянул горы,Одним крылом их к замку прислонивши.И тихим рати строемОдна против другой стояли,Как две на двух концах противных небаСтоят грозой чернеющие тучи;Желанье боя только в двухИзбранных витязях горело;А вкруг их все молчало, роковогоСобытия со страхом ожидая.II
И начали богатыри съезжаться,И сблизились, и видели друг другаУже в лицо. Зораб,К отцу влекомый тайной силой,С весельем руки потирая,Воскликнул: «Здравствуй, старый богатырь,Какому я подобного и сонныйНе видывал! моя завидна участь:Я ле́тами еще полуребенок,А мне с таким обдержанным в бою,Железным воином досталосьВпервые силу испытать.Велик твой рост, плечами ты широк;Но много взяли сил твоихИ годы и сраженья;С моею молодостью крепкой,Седой боец, твоя не сладит старость».На щеки розовые сынаВзглянув, Рустем сказал: «Не горячись,Прекрасный огненный младенец;Земля тверда, хотя и холодна;А воздух тепел, но уступчив.Я на своем веку немалоПолей сраженья перешелИ многим войскам, гордым силой,Помог в сырую землю лечь;Их много спит, в ее глубоком лонеМоей рукою погребенных;Ты скоро сам то испытаешь,Когда тебя с другими положу я,Убитого, во глубь земли холодной.Когда же, паче ожиданья,Моей руки ты избежишь,То уж тебе никто — ни человек,Ни крокодил, ни лев не будут страшны.Но слушай, милое дитя,Мне жаль тебя, мне жаль такуюМладую душу из такогоПрекрасного исторгнуть тела;Ты с турком, пальма красоты,Не сходен; я подобного тебеНе знаю и в самом Иране;Мне жаль тебя». Такую речьПриветно-нежную услышав,Зораб почувствовал, что в немВся внутренность затрепетала.И он сказал: «О бодрый старец мой,Я об одном спрошу тебя смиренно:Ответствуй мне по правде: кто ты?У наших праотцев благойОбычай был себя перед сраженьемИменовать… какой-то голосМне тайно говорит, что тыРустем, зеленого шатраВладетель». Так сказал Зораб…И так над ними близко,Неузнанное, пролетелоМгновение, которым гибельМогла б в спасенье обратитьсяИ злоба в нежную любовь…Но темный дух нашел тут на Рустема;Он отвечал: «Я не Рустем;И знать тебе нет нужды о Рустеме.Я подданный, а он державный князь;Тебе ж не с ним считаться, а со мною;Я у тебя в долгу: вчера я, ведай,Во время пира в Белом ЗамкеНочное совершил убийство».III
При этом слове гневом вспыхнул,Как туча молнией, Зораб,И разом оба поскакали,Зораб направо от Рустема,Рустем направо от Зораба;И, отскакав во весь опорНа выстрел и́з лука, оборотилиКоней; и быстро полетелиДруг против друга две грозы.И начался меж сыном и отцомУпорный бой. Сперва на всем скакуОни пустили копья —Со свистом пронизалиОни щиты, подставленные им,И, пролетев сквозь них, воткнулись в землю.Тут обнаженными мечамиОни разить друг друга принялися —Мечи, скрестяся на ударе,Переломились разом оба;Они, мечей обломки бросив,Железные схватили булавы.Чего копье не тронуло, то мечРассек; чего не тронул меч,То раздробила булава —Так бились витязи, упорствомИ силою один другого стоя;И оба тягостно стонали;На шлемах блеска не осталось,Все перья с гребней облетели,И ни одно кольцо на их кольчугахНе уцелело; все избитыИх были члены; пот ручьямиБежал с их жарких лиц;Под ними кони их дымились.Так на небе две тучи громовые,Сшибаяся, блистают и гремятИ молнии на молнии бросают;Они друг друга истребитьНе могут, но под их войноюЗемля приходит в трепет,Их град тяжелый губит жатву,И вся под ними сторонаСтановится пустынна, как великимСражением растоптанная нива;Когда ж их силы истощатся,Они расходятся и грозноИздалека друг на́ друга сверкаютИ глухо, ропотно гремят.Так витязи, истратив силы,На время бой упорный прекратили.IV
Отец и сын избиты были оба.Сошед с коней, они им дали волюВздохнуть; а сами разошлисяИ издали дивилися друг другу.Так говорил с самим собой Зораб:«Не может быть, чтоб этот зверь,Столь яростно меня терзавший,Был мой отец; хотя и вижу в немВсе признаки, описанные мне,Но о такой неимоверной злостиМне мать не говорила; в нейЛюбовь к нему родиться не могла бы,Когда б ее очам явился онС таким лицом чудовищного тигра.Но он и сам назвал себяУбийцей Синда… нет! он не Рустем;Я клятвы долг святой исполнюИ отомщу убийством за убийство».В то время и Рустем с собоюТак рассуждал: «Не от простойОн матери; она, конечно,Не человеческой, а великанскойПороды: в возрасте егоПодобной силы не имел я.Рустем, Рустем, остерегись;Сбери всю крепость, старый богатырь;Два войска смотрят на тебя,Беда и стыд, когда с тобоюТурчонок безбородый сладитИ, возвратяся в Семенгам,Расскажет сыну твоемуО поношении отца его, Рустема».Так, отдыхая, размышлялиОтец и сын. Тем временем их кони,Усталые от жаркой схватки,Но пощаженные в бою,Проветрились, остыли, освежилисьИ приготовилися сноваСвоих могучих седоковНести на смертный поединок.V
Еще усталые, чтоб силы обновить,Они за луки и за стрелыСхватилися. Две первые стрелыНа воздухе слетелись остриямиИ, обессиленные, палиНа землю; вслед за ними частымДождем другие зашумели;Так вихрем сыплются сухиеС деревьев листья при осеннемСвистящем ветре; такКругом ульев, когда согреет ихЛучом весенним солнце,Сверкают и жужжат, рояся, пчелы.И непрестанно в их рукахСгибалися и разгибались луки,Визжали резко тетивы;И с них стрела слетала за стрелою;И вслед за каждой из очейВзор смертоносный вырывался.Но то была лишь шутка боевая:От панцирей отпрыгивали стрелы,Их острие ломалося об шлемы,В щиты вонзаяся, на нихОни густой щетиною торчали;Так солнца острые лучи,Гранит могучий осыпая,Ему пронзить не могут твердой грудиИ лишь ее поверхность разжигают.Истратив стрелы, наконецПротивники свои пустыеКолчаны бросили и на конейВскочили оба, чтоб начатьВойну губительную снова.VI
Слетевшись на конях, ониВцепились крепкими рукамиДруг другу в кушаки. РустемСидел на Громе как железный;Что он ни схватывал рукою,Сжималось в ней, как мягкий воск;Но он, схватив Зораба за кушак,Был изумлен его сопротивленьем:Как не колеблется утес,Обвитый кольцами удава,Так был Зораб неколебим,Обхваченный Рустемовой рукою.Но и Зораб напрасно мышцыНапряг, чтоб пошатнуть Рустема:Как не колеблется земля,Обвитая струей воздушной,Так был Рустем неколебим,Обхваченный Зорабовой рукою.И вдруг, кушак отцов покинув,Как бешеный, Зораб впился рукамиВ его серебряные кудри,Рассыпанные по плечам,В сраженье выпав из-под шлема;Он мнил, что вдруг сорвет его с седла;Но он на нем, как вылитый из меди,Не покачнувшись, усидел;Один лишь клок серебряных сединВ своих руках Зораб увидел;Он задрожал при этом виде.«Ты, богатырь неодолимыйПод сединами старика! —Воскликнул он. — Зачем, зачемС моею молодостью сильнойСвою выводишь старость в бой?О! сердце у меня в груди поворотилось,Когда в моей руке осталисьТвои седые волоса!Мне показалось, что обиделБогопреступною рукоюЯ голову отца святую!О! для чего же мы друг другаДолжны так яростно губить?Ужель других здесь не найдетсяПротивников, чтоб успокоитьВ нас жажду огненную боя?»Так воин молодой сказал;А старый мрачно и безмолвноОтворотил грозящее лицо.VII
И вдруг, как волк, врывающийся в стадоОвец, он кинулся с мечомНа рать туранскую. ЗорабПри этом виде повернулКоня и яростный, как тигр,Из тростника в табун конейОдним влетающий прыжком,Явился меж дружин Ирана;И начал меч его сверкать,Как молния, направо и налево;И люди вкруг меча валились,Кто безголовый, кто пронзенныйНасквозь, кто пополамПересеченный. Той поройРустем, уже достигший строяДружин туранских, вдруг остановилсяИ, обратив глаза на рать Ирана,Увидел, что́ в ее рядахРасстроенных происходило;Подумал он о бешенстве Зораба,Подумал он о страхе КейкавусаИ быстро, не взглянув на турков,К своим на помощь поскакал.Он там в толпе густой увидел,Как рассыпал рубины кровиНа яркий поля изумрудСвоим мечом Зораб. И он воскликнул:«Остановись! зачем на слабыхТак бешено ты нападаешь?Чем провинилися они перед тобою,Что вдруг на них ты кинулся, нежданный,Как зверь голодный на добычу?»Зораб, его увидя, изумился.«А ты, мой старый богатырь, —Воскликнул он, — за что на бедных турковТак яростно ударил? Чем ониТебя обидели? Но вижу,Что снова ты в сраженье вызватьМеня желаешь — я готов».На то Рустем ответствовал: «Уж деньСменила ночь; она покоюПринадлежит, а не сраженью.Послушаемся ночи; завтра,Лишь на востоке солнце, витязь неба,Свой меч подымет золотой и землюИм облеснет, мы бой возобновим;Будь здесь, а я здесь буду:Мы, пешие, борьбоюИ боем рукопашным делоНачатое окончим; оба войскаСражения свидетелями будут;Увидим мы, которое из двухБогатыря оплачет своего».VIII
Они расстались; сумрачен был вечер,И темное тревожилося небо:Оно как будто в погребальныйПокров заране облекалось.Но весело Зораб вводилСвои дружины в Белый Замок.Он на пути спросил у Барумана:«Что этот лев, который так измялМои бока тяжелой лапой,Наделал здесь своим набегом? Много льПогибло от него народа?» —«Ты повелел, чтоб войско было тихо, —Так Баруман ответствовал, — и войскоСтояло строем неподвижным,Готовое к сраженью; вдругМы видим, кто-то чудный, грозный,Неведомый, как будто из землиРодившийся, незапноУдарил в самую срединуИспуганной таким явленьем рати;Все приготовились к отпору;Но он, как будто устрашенный,Коня поворотил, назадПомчался вихрем и пропал,Как привиденье». Громко засмеявшись,Сказал Зораб: «Итак, он толькоВас навестил по милости своей;Напрасно ж он коня тревожил.А я тем временем мой мечПолакомил иранской кровью;Нас темнота ночная развела;Но завтра на рассветеОпять начнется бой наш; завтраУвидим мы, который устоитИз нас двоих, который ляжет мертвый.И обе рати станут в строй,Чтоб быть свидетелями битвы.Придется ль вам меня похоронитьИль встретить с ликованьем — этоНам скажет завтрашнее утро;А нынче нам приличней, все забывТревоги, влить вином душистым силуВ усталые от боя членыИ освежить язык, сожженный зноем.Скорей, премудрый Баруман,Вели нам пир обильный приготовить».IX
Тем временем, достигнув стана,Рустем в шатре царяС ним и с его вождямиЗа освежительным виномО жарком бое вспоминал.Была там речь лишь только о Зорабе.«Зачем ему, — спросил Рустема царь, —Ты волю дал напасть на наше войско?Когда бы к нам на помощьТы вовремя не подоспел,Беда великая могла бы нас постигнуть.Но что же сам, скажи, о нем ты мыслишь?»И, зависти не ведая, РустемСказал: «Такого богатырства,Такого льва в таком младенцеЕще я в жизни не встречал;Он бог войны, не человек,И не уступит мне ни в силе, ни в искусстве;А свежей младостью своейМою он старость превосходит.Мне предстоит с ним завтра тяжкий бой.Я испытал сперва мое копье,Потом мой меч, потом и булаву —Все отразил он; напоследок, вспомнив,Что в старину я многих силачейОдной рукою схватывал с седла,Ему в кушак я руку запустилИ силой всей его рванул, но онНе пошатнулся. Нас теперьНочная тьма с ним разлучила —Не знаю, мной остался ль он доволен?А я доволен через меру им.Когда же завтра мы сойдемся,Я постою за честь ИранаИ за свою, до сих пор без пятнаМне сохранившуюся славу.Как ныне, завтра оба войскаСвидетелями боя станут в строй;И в этот час уж будет завтра всемИзвестно, кто из нас двоихЛежит убитый, кто живой остался;Теперь же здесь, покуда мы ещеВсе налицо, озолотимБеспечным пированьемКанун спокойный рокового,Быть может бедственного дня.Державный шах, благоволиНас угостить твоим вином душистым».X
Так говорил Рустем; и речь егоЗадумчивость мгновенную на сердцеС ним пировавших навела.Но снова с блеском зашипелоВино; за славу и победуРустема сдвинулися чаши,И наконец по долгом пированьеВсе по шатрам на сон и на покойПолухмельные разошлися.В зеленый свой шатер вошедши,Рустем Зевару так сказал:«Зевар, мой брат, ты видел ныне,Каков был этот бой; что будет завтра,О том из нас не ведает никто.Я завтра рано выйду к делу,А ты, мой брат, меня предавВо власть всевышнему, останься здесьИ стражем будь моей сабульской рати.Когда из рук судьбы мне выпадет победа,Не стану я на месте крови медлить,И ты меня в шатре увидишь скоро.Но если мне иное сужденоОт неба, не скорби, не покушайсяОтмщать врагу, но рать мою немедляВеди в Сабул; дорогой же и домаВсем говори: ему был рок погибнутьОт юноши. А матери скажи:«Не сокрушай себя; достигла тыДо старости глубокой; на твоихГлазах состарился и он;И ты его пережила;Живи же долго, но о немНе сетуй; он великих делДовольно совершил; немало имИстреблено чудовищ, великанов;Немало крепких за́мков онРазрушил и сравнял с землею;Немало войск пред ним погибло —Теперь настал черед и для него.К железным смерти воротамКонь жизни рано или поздноСо всадником своим — кто б ни был он,Могучий, слабый, храбрый, робкий, —Примчится; каждому из насВ те ворота в свой час придется стукнуть,И каждому отворятся они;На увольненье здесь от смертиОн записи от неба не имел;На вечное подданство ейМы все укреплены судьбою».Так матери ты нашей скажешь. А теперьНалей вина последнюю мне чашуНа сон грядущий, брат Зевар,И спи спокойно; остальноеЗвездам на волю отдадим».Рустем умолкнул, поданное выпилВино, разделся, легИ в сон глубокий погрузился.Книга осьмаяРустем и Зораб. Второй бой
I
Когда павлин денницы распустилШироко хвост свой разноцветныйИ голову под черное крылоУгрюмый ворон ночи спрятал,Рустем проснулся, опоясалГубительный свой мечИ, боем дышащий, вскочилНа огнедышащего Грома;И бурею на избранное место онПомчался. Как звезда, пророкВеликих бедствий, пламенным хвостомНа небесах блистает ночью темной,Так бедоносно шлем косматыйБлистал на голове Рустема;Прибыв на место, с изумленьемОн озирался, но ЗорабаТам не было: Зораб, в то времяКак гибельный его отецЖдал в поле, утренним вином,При звуке лютнь, беспечно утешался.И так сказал он Баруману:«Со мною этот старый левИ крепостию мышц, и ростом,И храбростию равен;Когда смотрю на грудь его, на рукиИ на плеча́, мне кажется, что вижуЯ в зеркале себя; невольноПриходит в мысли мне, что самТаким я буду, если звездыМне столько ж лет отчислят в жизни.Взглянув ему в геройское лицо,Я чувствую какую-то тревогу,Мне стыдно, я краснею, в грудь моюВтесняется глубокоНеодолимая тоска.О Баруман, уж не Рустем ли он? СкажиМне правду; Баруман, спасиМеня; не дай мне быть отцеубийцейНа ужас всей земле. Что, возвратись,Скажу я матери? Скажу ли,Что руки я свои умылВ крови отца? Все знаки, еюМне данные, согласны с тем, что видятМои глаза, недостаетЛишь одного мне убежденья. Если онРустем, то я еще ему в глазаСказать не смею: я твой сын!То им самим запрещено;Лишь слава даст на то мне право.Когда же не Рустем он… О! какаяБыла б мне честь явиться пред отцом,Богатыря такого одолевши!Кто разрешит мое недоуменье?Когда вчера так зверскиСо мной он бился, мысль, что онОтец мой, показалась мнеМечтой несбыточной; но в эту ночьЯ видел сон… я видел, что лежуВ его объятиях, так нежно,Так весело, с такой любовью детской…Нет! Не могу и не хочу с ним биться».II
Покорствуя тому, что повелелАфразиаб, коварный БаруманОтветствовал: «Ты видел сон,Проснулся — вот и все. Ужель, поверяМечте, начатого так славноНе довершить? Ты слово далИ должен выручить его — иль вечнымСтыдом себя покроешь. В полеТебя он ждет и, верно, торжествуя,Уж думает: «Передо мной робеетМой недозрелый богатырь».Так и Иран с ним вместе скажет;То повторится и в Туране.Тогда с каким покажешься лицомТы на глаза Рустему? Не забудь,Что на тебе лежит святая клятваОтмстить за Синда; сам же он сказалТебе, что Синд убит его рукою.А для чего свое таит он имя,Не знаю; мой совет: не любопытствуйИ ты о том узнать; убей и уничтожьЕго, пока он сам тебя убитьИ уничтожить не успел, —Тогда избегнешь посрамленья,Заслужишь честь и клятвы не нарушишь».Так искуситель говорил;Его слова звучали глухо;Он поглядеть в лицо не смел ЗорабуИ бледен был как полотно;Но все сомненья он разрушилВ душе Зораба. Мщеньем закипев,Поспешно витязь молодойВооружился, на коняЛихого прянулИ полетел на битву роковую.III
Когда сошлись соперники на месте,Назначенном для поединка,Две рати с двух сторонСвидетелями бояВ порядке вышли боевом:Ведомые могучим Тусом,Блестящие полки ИранаПостроились перед шатрами;А Баруман туранские дружиныПо склону вытянул горы,Одним крылом их к замку прислонивши.К сопернику приблизившись, ЗорабЕго спросил, приветно улыбнувшись:«Покойно ль спал ты эту ночьИ весело ль проснулся? Рано, раноТы поднялся, мой старец многосильный:Прекрасен этот день — таков ли будетПрекрасен вечер, мы не знаем.Но посмотри, как утро молодоеВершины гор озолотило;Цветы все утренним виномНапоены, и утренняя свежестьНа паству манит пастухов;Невидимо под ветвями деревИ видимо в лазури небаПоют проснувшиеся птицы;Ручьи, сияя, льются;На солнце блещут берега;Трава росой сверкает…Приличен ли такой всемирный праздникКровавому убийству? День такойНе лучше ль милой жизниЕще нам уступить? Послушай, друг,Сойди с дракона своегоНа этот свежий дерн; заклю́чимВ виду обеих наших ратейЗдесь перемирие, забудемНа этот день и мщение и злобу:Пусть будет поле кровиДля нас палатой пировою.Я знак подам — и перед намиВино заблещет в кубках,И пир устроится роскошный,И звонко заиграют струны,И дружно мы отпразднуем с тобоюДень возрождения прекрасной,Всеоживляющей весны;Железный шлем ты снимешь с головы,А я венком живых цветов украшуТвои мне милые седины;И, сидя за вином, мы будемБеседовать радушно о войне,О бранных подвигах, и всем, что знаю,Я поделюсь с тобой от сердца;А ты свою откроешь мне породуИ славное свое мне скажешь имя —О! не упорствуй, друг; скажи,Скажи его — мы не должныТак чужды быть друг другу; насС тобой вчера побратовала битва».IV
Так с откровенностью младенцаРустему говорил Зораб —Ему во грудь из вод, из глубиныНебес, из зелени полейПроникнул тайный голосПрироды; на щеках егоГорело жаркое желанье;Так раскрывается младаяРаспуколька от теплого весныДыхания; но если на нееДохнет морозом бурный север,Она сжимается и увядает;Так от морозных слов РустемаУвяла вдруг в душе ЗорабаЕдва зацветшая надежда.«Дитя мое, — сказал Рустем, — не для тогоСюда пришли мы, чтоб, роскошноНа луговом ковре покоясь,Беседовать; на смертный бойПришли мы. Если тыЕще годами отрок,То я уж не дитя. Ты видишь,Что для борьбы кушак стянул я туго;И здесь давно я жду, чтоб боевуюС тобой начать работу, чтоб нарватьС тобой тех роз, какие только в нашемСаду родятся. Свежесть утраДля ратного благоприятна дела;Она моим состарившимся членамЖивую крепость придает.Итак, пока не наступилПалящий зной, начнемСвой мужественный спор. Я не слыхал,Чтоб для одних рассказов о бояхСоперники на месте боя,Вооруженные, сходились;Я бьюся делом, не словами.По имени ж себя не прежде назову,Как положив тебя в крови на землю:Тогда узнаешь, чья рука тебя убила».V
Зораб, воспламененный гневом,Воскликнул: «Будь по-твоему, упрямыйСтарик! своей судьбы никтоНе избежит; и мы увидим скоро,Кто здесь кого принесть ей в жертву должен».На землю спрянул он с коня,И громко зазвучалоЕго оружие. РустемСошел поспешно с Грома; тяжкийЗвук от меча его раздался,И из ножон до половиныОн выпрыгнул. В молчанье обаК бежавшему вблизи потокуОни пошли с конями. У водыРосло там дерево; к немуОни коней ретивых привязали;И там Рустемов ГромОставлен был с конем Зораба.Приветливо они друг другаОбфыркали и, ознакомясь,Между собой немую завелиБеседу; как друзья давнишние, ониПодножную траву щипали вместе,И головы протягивали дружноК ручью за свежею водою,И шеями друг друга обнимали,Как будто угадав,Какое близкое родство меж ними было.А между тем отец и сынНа место боя грозно шли,Друг другу смерть в душе готовя.VI
Они плотней стянули кушакиИ рукава до самых плечМогучих засучили;Ужасно их наморщилися лицаИ загорелися глаза,И, разом бросясь друг на друга,Как разозлившиеся тигры,Они руками обхватились:Два тела вдруг слились в одно,Вокруг которого четыреЖелезные руки, как змеи,В него вдавясь, переплетались.Как будто сплавленные крепко,Они друг друга, грудь на грудь,Теснили, перли, гнули, жали —Напрасно; камень и железоМогли бы руки их расплюснуть,Но пошатнуть не мог ни сынаОтец, ни сын отца; дыханьеСпиралось в их груди; глаза их, кровьюНалитые, как уголья горели;Их ноги были врыты в землю —Но ни один не мог другогоНи потрясти, ни наклонить,Ни приподнять, ни сдвинуть с места;Напрасны были их порывы,Напрасны были их напоры,Напрасно было их боренье,Их трепетанье, их кипенье —Неодолим, неколебимОстался каждый. Наконец,Отбросив тщетную борьбу,Они решились испытать,Кому кого удастсяПоднять с земли и опрокинуть.И, разорвавшись, разом отскочилиОтец и сын и, разом сноваСбежавшися, как крючья рукиЗа кушаки засунули друг другу.И вдруг Рустем тряхнул ЗорабаТак сильно, что с землиВзорвал его на воздух; как свинец,Всей тяжестью Зораб на грудь отцаОбрушился и повалилЕго на землю под себя.Не зная сам, как мог он очутитьсяНа нем, его к земле он придавилКоленом, выхватил кинжалИ был готов пронзить им грудьПод ним лежавшего Рустема.VII
Рустем, увидя над собоюЖелезо, возопил: «Остановись,Что хочешь делать? Если тыПородой знаменит, не осрамляйНи самого себя, ни предковПостыдным делом: меж суровыхРодяся турков, ты не знаешьОбычаев Ирана — знай же,Что здесь никто, кому в борьбеСоперника удастся одолеть,Его не умерщвляет, но емуДает с собою испытатьВ другой раз силу; если ж и тогдаОн победит, то властен онИ умертвить врага и дать ему пощаду.Таков святой иранский наш обычай;И стыд тому, кем будет он нарушен!»Так говорил Рустем, прибегнув(Чтоб от себя погибель отвратить)К обману. «Я, — ответствовал Зораб, —Не слыхивал, чтоб где такой обычайВодился; но скажи мне, соблюдал лиЕго Рустем?» На это возразилРустем: «Какое дело намДо твоего Рустема? Если жТы хочешь знать, то и РустемОбычаю Ирана был покорен».При этом слове опустилЗораб кинжал и руку подалЛежачему, чтоб он с земли поднялся.Легко поверил он: простому сердцуКоварство было незнакомо;Незлобный, как младенец, был онВеликодушен, как герой;А темная рука судьбыЕго к погибели стремила неизбежно.Обманом спасшийся РустемНегодовал, что для спасеньяБыл принужден обман употребить;Поднявшися с земли, он отряхнулсяИ против воли покраснел,Взглянув на сына; а ЗорабЕму сказал с усмешкой: «Отдохни,Мой старый богатырь; я скороОпять здесь буду, и тогда,Как следует, начатое мы кончим».Сев на коня, он поскакалВ ту сторону, где по гореТуранское стояло строем войско;Вдруг перед ним вскочила антилопа, —И весело за нею он погнался,Забыв о близком часе роковом.Книга девятаяРустем и Зораб. Третий бой
I
Рустем, избавясь от беды,Один остался; несколько мгновенийОн был объят глубокой думой; вдруг —Как будто что напомнилось ему —Пошел поспешным шагомК потоку, где его могучий ГромПод деревом привязанный стоял.Была недалеко оттудаУтесистая дебрь. И много летПрошло с тех пор, как в этой дебриИмел Рустем свиданье с горным духом.В то время был он одаренТакою непомерной силой,Что не врагам одним, и самомуЕму она была во вред:Его земля не выносила;Когда он шел по каменному кряжу,Как на песке, глубокие следыОт ног его на камнях оставались.Так некогда с тяжелою добычей,Отнятою у турков, онВо мраке ночи пробиралсяС трудом великим тою дебрью;При каждом шаге увязалиЕго по щиколотку ноги в землю;Они ее, как плуг железный, рыли.Вдруг близ него во тьме раздалсяОсиплый хохот. «Кто хохочет?» — гневноСпросил Рустем. Глухой ответ был: «Я!»«А ты кто?» — «Горный дух». — «Чему смеешься?»«Смеюсь тому, что ты, силач,С своей не можешь сладить силой;Она чрезмерна для тебя.Отдай на сохраненье мнеЕе излишек; если —Когда от лет твои расслабнут члены —Она тебе понадобится снова,Приди сюда и кликни — я откликнусь,И от меня ее сполна опятьПолучишь ты беспрекословно».И духу горному РустемНа сбереженье отдалИзлишек силы. И теперь,Когда от лет его расслабли члены,Пришел он в дебрь, у духа взятьОбратно вверенный залог;Он чувствовал, что силой половиннойЕму не одолеть Зораба.И в ярости с собой он говорил:«Он жить не должен; им в видуИрана был я опозорен;Он смел коленом стать на грудьУпавшего к ногам его Рустема;И им к постыдному обмануРустем, дотоле беспорочный,Был приневолен, чтоб спастиСвою обруганную жизнь.Не потерплю, не потерплю,Чтоб на одной земле со мноюХоть миг один мог продышатьСоздатель моего позора».II
Так думал он, вступая в глубинуУтесистой, пустынной дебри.Там на престоле скал мохнатыхСидел могучий дух. И он увидел,Что кто-то мрачный, озираясьПо сторонам, ущельем шел;И понял дух, что путникИскал свиданья с ним; густою мглойБыла его покрыта голова,Как шлемом; он дохнул, и мглаСлетела с головы; и духСтал видим, хмурый и туманный;И он спросил: «К кому пришел ты?» —«К тебе, — ответствовал Рустем. —Я узнаю тебя; ты все таков же,Каким давно на этом местеСо мною встретился впервые;Не устарел, не поседел; а тыМеня узнал ли?» Темный духОтветствовал: «С трудом; ты сталИ стар и сед. Скажи ж, зачем тебяТвои хилеющие ногиВ мою пустыню принесли?»Рустем сказал: «Отдай обратноМою мне силу. Я донынеДоволен был одним ее участком;Теперь она нужна мне вся.Отдай мне, дух, ее излишек,Оставленный тебе на сохраненье».Дух отвечал: «Рустем, навекиТеряет силу человек,Когда она его сама с годамиМедлительно, неудержимоИ невозвратно покидает;Но ты свою мне силуВо цвете лет по доброй волеНа сбереженье отдал сам —И мной тебе она сбережена;В груди гранита моегоЦелее, чем в твоей груди,Неизмененная, онаЛежит. Но для чего, Рустем,На плечи дряхлые своиТакой великий груз ты хочешьТак поздно возложить? Остерегись,Седой боец; ты на себяКладешь беду. Твое желаньеИсполнить я не отрекуся,И если ты решился твердоВзять от меня залог свой роковой,Возьми, но знай: возьмешь не на благое,А на губительное дело.Еще не поздно; мой советСпасителен; прими его, Рустем:Оставь свою в покое силу;Ты славных дел немало совершил —Доволен будь; страшуся я,Что на себя своим последним деломТы бедствие великое накличешьИ сам своею силойСвою погубишь силу».III
Тем временем Зораб, с охотыНа место боя возвратясь,В недоумении стоял и озирался —Рустема не было. И он не знал,Дождаться ли его иль удалиться.А с неба день уж начиналСходить, и тени становилисьДлиннее. Но… Зорабов час ударил:Зораб остался; он подумал:«Соперник мой меняЗдесь долго утром ждал —Я вечером его дождаться должен.А вечер вышел не таков,Каким его нам утро обещало,И солнце село, в небесахЗарю кровавую оставя.Но где же он?..» И в этот мигНа зареве заката отразился,Как темный метеор, огромный стан Рустема;Зораб невольно содрогнулся.Как будто чародейной силойПреображенный, чудноБлистающий, помолоделый,Представился очам его Рустем.Он на него глядел в недоуменьеИ, не посмев спросить, где он так долгоПромедлил, шепотом сказал: «Должны лиМы продолжать? До наступленья ночиУспеем ли?..» — «Успеем», — перебилЕго слова Рустем сурово.И вышли — яростный отецНа сына с силою двойноюИ на отца оторопелый сынС полуразрушенною силой.Восходит день, когда нисходит ночь,Восходит ночь, когда нисходит день, —Так и теперь настал черед Рустему.Вечерней мглою затянувшись,День удалившийся простерПолутуманное мерцаньеНад местом бедствия и крови;Два воинства стояли тамБезмолвными свидетелями боя.Но как он был? И что свершилось?Того ничье не зрело око…Они сошлись — и вмиг всему конец;Рустем рванул — Зораб упал к его ногам;Рустем давнул — и в грудь ЗорабаГлубоко врезался кинжал.IV
Зораб, смертельно пораженный,Сказал: «О ты, неверный обольститель!Такая ль от тебя наградаЗа то, что был ты мною пощажен?Ты небылицей о Рустеме,Ты именем Рустема жизнь мою,Как вор ночной, украл. Но будьТы птицей в воздухе иль рыбою в воде,Не избежишь, хотя и в гробеЛежать я буду, мщенья от Рустема,Когда раздастся всюду слух(А он раздастся скоро),Что здесь предательски зарезанТобою сын Рустема и Темины».От этих слов затрепеталРустем, как будто вдруг ударом громаПронзенный, с головы до ног.«Что говоришь ты, сын беды? —Воскликнул он. — Скорее отвечай:Кто твой отец?» — «Я сын Рустема и Темины, —С блеснувшей гордостью на бледномЛице сказал Зораб. —Отец мой страж Ирана многославный;А мать моя краса и слава Семенгама.И ею был сюда я посланОтыскивать отца, столь много летС ней разлученного. Чтоб могМеня Рустем признать за сына,Я должен был ему повязку, на прощаньеИм данную Темине, показать;И чтоб сберечь ее верней,Не на руке, а на грудиВсегда носил я ту повязку;Открой мне грудь — увидишь сам».Так говорил он; от страданьяДуша рвалася из Рустема.Дрожа как лист, одежду он раскрыл…И там (увидел он) сидел,Как жаба черная на белых розах,В груди кинжал, до рукоятиВ нее вонзенный, как в ножны.Его Рустем из раны вынул;И быстро побежала с жизньюСтруя горячей крови;И ярким пурпуром ееРустемова повязка облилася.Он побледнел, ее увидя,И глухо прошептал,Как будто задушенный:«Зораб, ты сын мой… я Рустем!»V
И долго, ужасом окамененный,Смотрел он мутными глазамиНа сына. Вдруг он дико застонал…Так стонет тигр: в кусты залегши,Яримый жаждой крови, ждет он,Чтоб мимо бык из стада пробежал.Его когтям в добычу.И вдруг его единственный тигренок,Им в логе брошенный, шумяВ кустах, бежит: и на него,Слепой от голода, отец в остервененьеБросается, его когтямиНа части рвет и вдруг,Узнавши, кто так жалкоТрепещется под лапами его,Пускает стон, какого никогдаНе издавал дотоле, стонРазорванного сердцем тигра, —Таков был страшный стон Рустема;Так застонав, со всех он ног,Как будто вдруг убитый наповал,На сына грянулся. Всю память потеряв,Впервые сердцем сокрушенный,Недвижимым, окостенелымЛежал он мертвецом. Его холоднойРукою стиснутый, смертельно бледный,Смертельно раненный, лежал с ним рядом сын;Еще его лилася кровь,Еще приподымало грудь емуДыхание; он чувствовал, он видел;Он радовался, умирая,Что близко был отец,Его отец, его убийца,Которого так жадно он желал,Так силился найти и наконец так страшноНашел… И он теперь (как наканунеЕму привиделось во сне)В его объятиях лежал с любовью детской.VI
Тем временем, не видя ничего,В вечернем мраке оба войскаСтояли молча. Вдруг от места боевогоДошел до них протяжный стон;И все опять утихло;И каждый угадал,Что там беда великая свершилась.Но долго заглянуть тудаНе смел никто; когда же наконецНашлись отважные и подойтиДерзнули к месту роковому,Они сперва там встретили коней,Под деревом стоявших праздно.Увидя, что престол Рустемов — ГромБыл пуст, они пришли в великий ужасИ опрометью в станВсе бросились, крича: «РустемУбит! на Громе нет Рустема!»Тогда нашел на войско трепет;Как море в бурю, тяжко, глубокоОно заволновалось; страшныйМятеж в нем загремел;И шумною волноюОно все хлынуло вперед.Но прежде чем оно прийти успело к месту,Достиг туда его далекий шум;И им Рустем близ сынаОт сна смертельного к смертельному страданьюБыл пробужден; и тяжкоОн застонал — но тихим словом сынЕго смирил. Последнее дыханье,Последний свет души своей он со́брал,И на его бледнеющих устахЧуть слышною музы́кой зазвучалаПрискорбно-сладостная речь;И тихо речь лилась,Как теплая, слабеющая кровь,Все медленней бежавшая из груди.VII
«Отец, пока еще во мнеЕсть жизнь, пока еще оттудаНикто не подошел — к моим словамСклони твой слух. О! лучшее из них,Мое сладчайшее, мной в первый разПроизносимое на свете слово:Отец! произношуВ последний жизни час; им горечь смертиУслаждена; за гордое желаньеПо славе подвигов достойнымРустемовым назваться сыномИ за надежду некогда с ним вместеНад всею властвовать землею,Которой сам теперь я стал подвластен,Недорого я заплатил. О чем же,Рустем, крушишься? О! не плачь!Не ты, не ты меня убил;В утробе матери на тоЯ был звездами предназначен;На то и Синд напрасно еюБыл послан, чтоб отца мне указать;На то и ты был должен Синда ночьюУбить, чтоб уж никто не могНас вовремя друг с другом познакомить.Когда молва о гибели моейДо милой матери достигнет,Заплачет жалобно о сынеБез жалоб на отца она.Ты ей пошли мои доспехиИ возврати повязку роковую,Напрасно данную тобою ей,А ею мне; позволь, чтоб БаруманНазад отвел мои дружины с миром,Они сюда пришли за мноюИ без меня в сраженье не пойдут;Не мсти Хеджиру за упорство,С каким он, вопрекиМоим всем просьбам и угрозам,Тебя назвать отрекся… Ах! о томЯ умолял напрасно и тебя;Пускай вполне останутся ГудерсуЕго все восемьдесят сыновей,Тогда как твой единственный лежатьЗдесь будет мертвый; пусть владеетХеджир и Белым Замком;Пускай и дева красоты,Представшая очам моим как сон,Гурдаферид себя отдаст Хеджиру,Но слово данное исполнит:Оплакать мой безвременный конец.Мое же тело повелиОтнесть в Сабул и положитьТуда, где все положеныМои прославленные предки;А здесь пускай раскинут надо мноюРустемов царственный шатер.Так навсегда с землею я прощаюсь…Пришел как молния; ушел как ветер…А ты, Рустем, в последний раз теперьНа отходящее дитя свое взгляниИ прежде, чем оно утратит силу слышать,Промолви вслух: Зораб, ты сын Рустема».VIII
Так, умирая, говорилПрекрасный юноша. Рустем молчал;Напрасно силился устаОн растворить, они загвожденыЖелезной судорогой были.И молча он смотрел, как тихо гаслаВдруг догоревшая лампада.Так на последнюю струюЗари вечерней смотрит путник;Когда ж и след ее на небесахИсчезнет, одинок в пустыне темнотыОн остается, и емуУж никакое на путиНе руководствует сиянье —Так для Рустема жизни светС душой Зораба гас навеки.Тем временем и гром и шумДружин бегущих приближался;Рустем в расстройстве скорбиНеистово от сына поднялсяИ к войску выступил навстречу,Окровавленный, весь в пыли,С могильной бледностью лица,Обезображенного горем.Его никто в Иране столь ужаснымНе видывал… но громозвучным крикомПо войску радость пробежала,Когда пред ним Рустем, живой, явился.Такой подъемлет крик дружина,Увидя над собой внезапноСвою хоругвь, спасенную из рукЕе схватившего врага:Она изорвана в лохмотье,Но спасена. Так все заликовалоРустема встретившее войско.И, став пред ним, растерзанный печалью,Томимый гордостью, волнуемый стыдом,Рустем сказал: «Сюда, вожди Ирана,Сюда, вельможи Кейкавуса!Смотрите все, какую службуРустем Ирану отслужил;Вот он лежит, вам грозный богатырь;Моей рукой разрушен страх Ирана.Я много бо́ев совершил,Я бился днем, я бился ночью,Но никогда еще я не принесТакой, как ныне, жертвы славе:Смотри, Иран! Рустем своей рукоюЗдесь за тебя убил родного сына».Так говорил Рустем, и голосЕго не трепетал; и были сухиЕго глаза; и был он страшно тих.Тогда они увидели в кровиПростертого героя молодого;Еще за час цветущий, как весна,Прекрасный, как живая роза,И полный силы, как орел, —Теперь он перед их очамиЛежал безгласный, недвижимый,Покрытый бледностию смерти.Рустем взглянул ему в лицо…«Еще он жив! — воскликнул он. —Скорей гонца отправьте к шахуМолить, чтоб мне прислал немедляТри капли чудного бальзама,Все исцеляющего раны,Который он всегда с собой имеет…Три капли, чтоб спасти Зораба,Чтоб милый сын мне жив остался».IX
На крыльях к шаху прилетелГонец и так сказал: «РустемУбил Зораба, но ЗорабРустемов сын; о нем отецРыдает горько, и его печальюВсе пораженные рыдают; имиК тебе я прислан, шах державный,Молить, чтоб ты благоволил немедляТри капли дать бальзама,Который при себеВсегда имеешь;Три капли, чтоб спасти Зораба,Чтоб жив Рустему сын остался».Но шах ответствовал на это,Не торопясь: «Благодаренье богу!Рустем спасен, а враг лежит убитый;Ему покойно; я тревожитьЕго не стану: всем моим бальзамомПожертвовать готов я для Рустема;Но капли дать не соглашусь для турка.Ирану и одной уж силыРустемовой довольно через меру;Когда же с ним такой могучийСоединится сын, их обои́хНе выдержать Ирану.Но если так Рустем желает,Чтоб я в беде ему помог,Пускай свою отложит гордость,И сам сюда придет,И просит милости у шаха на коленях».Гонец, увидя, сколь упоренБыл царь, не стал терять без пользы словИ поспешил с его ответомК Рустему. При таком жестокомОтказе вся пришла в волненьеДуша Рустемова; борьбаМеж скорбию и гордостию в нейТакая началась, что парОт головы богатыря поднялся;Он судорожно трепетал;Не мог пойти, не мог остаться;Но наконец перед судьбоюСмиренно голову склонилИ в землю пасть за сына перед шахомПошел… но десяти шагов переступитьОн не успел, как уж егоНастигла весть: все кончилось; ЗорабуТеперь ничто не нужно, кроме гроба.Книга десятаяРустем
I
Рустем пришел обратно; той поройОни уж мертвого покрыли.Была кругом тройная ночь:На небесах, в душе отцаИ в скинии пустой,Где так недавноДуша Зорабова сияла.Подняв в молчании покров,При слабом звезд сияньеОтец увиделУмершего лицо:Оно от темноты,Как бледный призрак, отделялосьСвоею смертной белизной;И холод ужаса в него проник;Покров на мертвого опять он наложилИ шепотом, как будто разбудитьЗаснувшего остерегаясь,Сказал: «Я часто смертиГлядел в глаза, и никогдаМне не было пред нею страшно,И никогда она не представляласьМне столь прекрасною, как здесь,На этом образе прекрасном…Но я теперь дрожу. О горе! гореТебе, Рустем! Всей славою своеюНе выкупишь ты этой милой жизниУ смерти, ею завладевшей.Что подвиги твои теперь?Все прежние последний опозорил.О милый сын мой, сын моей души!Такую ль встречу твой отецТебе был должен приготовить?Тебя с младенчества прельщалПогибельный, неверный призрак;Рустемовы делаВ твою гремели душу;Они к отцу тебя стремили;Твоею гордостью, надеждой,И радостью, и жизнью былоУпасть на грудь отца… ты на нее упал,Но об нее расшибся; ты насильноВ мои объятия ворвался —И был в них задушен.Тебе я, как врагу, дивился,Завидовал… слепой безумец!Обманом я разжалобил твоюБесхитростно-доверчивую душу,Чтоб у тебя украсть из рукОстаток дряхлой жизни,Мне самому теперь презренной,И чтоб потом разбойнически младостьТвою убить в союзе с темной силой.И наконец я за тебя, мой сын,Пошел на стыд и униженье,Пошел упасть к ногам надменным шаха,Но тем от рук железных смертиТебя не спас я… О! пусть будет этот стыдМирительной уплатою за все,Что сотворил тебе в обидуОтец твой… так решили звезды;Я возмечтал до неба вознестися —И было мне, в урок смиренья, небомНиспослано сыноубийство».II
Так сетовал Рустем во тьме ночной,И все вожди и все вельможи,С ним вместе сетуя, сиделиКругом его, забывши о вечернейТрапезе. Их РустемНе замечал; он мертвыми очамиНа сына мертвого гляделИ, роковую стиснувВ руках повязку, такЕй говорил: «Ты, золотая,Холодная, коварная змея!Ты сокровенностью своею,Как жалом смерти ядовитым,И сыну грудь пронзилаИ грудь отцу разорвала.О! если бы для нашего спасеньяТы вовремя сама разорваласяИ выпала передо мноюИз-под одежды роковой!Зачем, зачем так осторожноТебя таил он на груди?Зачем и ты сама емуТак крепко обнимала грудь?Увы! зачем и я с такоюНеумолимостью отвергнулЕго горячие молитвы?Зачем я так безжалостно покинулМою жену и вести никакойНи о себе ей не давал,Ни от нее иметь не мыслил?О! для чего она самаС такой упорностью таилаРожденье сына от меня?А ты, мой конь, мой верный Гром!Ты первая всему причина:Зачем меня ты спящего оставил,И в руки туркам отдался,И тем дорогу указал мнеК погибельному Семенгаму?Когда б туда я не входил —Я никому не даровал бы,Ни у кого б не отнял жизни.Ах! конь мой, конь мой, в черный деньМеня понес ты на охоту —В добычу нам досталася Беда.Теперь твоя окончилася служба;Отныне ты меня не понесешьНи на веселую охоту полевую,Ни на кровавую охоту боевую».III
Так сетовал во тьме ночной Рустем.Настало утро. Сам тогдаЯвился шах. РустемуХотел сказать он слово утешенья,Чтоб свой отказ жестокий оправдать;Но было холодней морозаЕго бесчувственное слово.«Зачем, — он говорил, — ты здесь,Ирана пехлеван великий,Лежишь в пыли и сокрушеньюТакому душу предаешь?Мы никакою нашей силой —Хотя б могли с подошвы гору сдвинутьИли шатер небесный повалитьНа землю — не воротимНи одного ушедшего с земли.За нашей жизнью — дичью легконогой —Гоняется охотник смерть;Проворна жизнь, но смерть проворней;Она ее догонит наконец:Последний час всегда врасплох нас ловит.Я сам издалека́ дивилсяЕго великой силе,Его плечам широким,Его могучим членамИ исполинской красоте;И думал я: не уроженецТурана этот богатырь;В нем кровь царей. Но мог ли кто из насПодумать и во сне,Чтоб был он сын Рустема,Судьбой назначенный погибнутьВ Иране от руки отца?Теперь ему не нужен болеМой жизненный бальзам; но дорогимиЯ ароматами покроюЕго безжизненное тело;Великолепным погребеньемЕго почту и в нем тебя, великийИрана пехлеван; и будет в ИстахареНадгробный памятник емуИз золота и мрамора воздвигнут.Теперь мне дай лицо его увидеть».IV
Так говоря, он подошел,Чтоб мертвому лицо открыть, но тяжкойРукой прижал к лицу покров Рустем;И, головы не подымая, шахуСказал он: «Видеть КейкавусРустемова не будет сына. Удались,Державный царь; окончен пир, гостямЗдесь места боле нет; а сына сам яПохороню. Туранское же войскоПускай назад пойдет свободно:Его душа исчезла. ТакжеИ ты, могучий Кейкавус,Не медли здесь; иди в свой ИстахарИ расскажи, когда там будешь,Какую легкую победуЗдесь одержал и как разбито былоЗдесь войско целое, когда убил я сына.Идите все; меня здесь одногоС моим оставьте сокрушеньем».Он замолчал и от покроваРуки не отнял, головы не поднялИ не взглянул на шаха; на землеБлиз сына он лежал, не отводяОт мертвого очей. ОборотясьК вельможам и вождям, сказалИм Кейкавус: «Его желаньеИсполнить мы должны; прискорбно видеть,Как сетует Ирана пехлеван, —Но мы ему помочь не в силах; он желаетОстаться здесь один; пойдем». И шахПошел; и все пошли за ним,Храня молчание; и в полеРустем один остался с мертвым сыном.И вскоре все пришло в движенье войско;Шатры попадали, и стан исчез —Как будто мир какой великийРазрушился. И все заколебалось;Знамена развернулись,Заржали звучно кони,Задребезжали трубы,Тимпаны загремели,В обратный путь пошли дружины.V
С земли поднявшися от сына,Рустем увидел вдалекеЛишь только пыль, подъемлемую войскомНа крае небосклона; поле,Где был разбит иранский стан,Уж было пусто, одинокоСреди его стоял зеленыйШатер; а в стороне шатры Сабула,Где полководствовал Зевар.Рустем, к себе призвавши брата,Ему сказал: «Теперь всему конец.Иди, Зевар, и от меняТурану мир с Ираном объяви.Хеджиру возврати свободуИ власть ему вручи над Белым Замком,Примолвив: «От ЗорабаВ награду за твою правдивость».Потом ты скажешь Баруману:«Зораб тебя за добрые советыИ за любовь к царю АфразиабуОтсюда с миром отпускает».И сам его до рубежей ТуранаС отборною сабульскою дружинойПотом ты проводи; когда ж проводишь,В соседний город СеменгамПоди и дочери царяТемине эту золотуюОтдай повязку; но смотри,Чтоб кровь с нее не стерлась:То матери единственный остатокОт сына. Также ей отдайИ все Зорабовы доспехи —Пускай они печаль ее насытят;А ты, увидя, как онаБез утоленья будет плакать,И рваться в судорожном горе,И сына тщетно призывать, —Скажи в отраду ей, какимМеня ты здесь оставил…Ты день пробудешь в Семенгаме;Потом сюда о ней живую вестьМне принесешь. Иди ж немедля;Я день и ночь тебя здесь буду ждать.Когда же возвратишься,Свое сокровище тебе я вверю,И ты его в СабулистанОтсюда с честью понесешь,Рустемовым сопутствуемый войском».VI
Немедленно Зевар пустился в путь.Тогда сказал оставшимся Рустем:«Принесть сюда зеленый мой шатер!От места, на котором мноюБыл сын убит, я не пойду.Но он живой хотел, чтобы над нимСтоял шатер отца — пускай над ним и мертвымСтоит он». И шатер воздвигсяНад юношей, спокойно погруженнымВ непробудимый смерти сон.Его отец на пурпурный ковер,Меж ароматов благовонных,Своими положил руками,Накрыл парчой, потом всегоЦветами свежими осыпал —Так, окруженный прелестями жизни,Он там лежал, объятый хладной смертью.Потом Рустемом похоронныйБыл учрежден обряд:Соединив перед шатромВсю рать Сабулистана,Он повелел, чтоб каждый день она —И поутру, когда всходило солнце,И ввечеру, когда садилось солнце, —Торжественно, в порядке боевом,Знамена распустив,При звуке труб, с тимпанным громом,В сияющих доспехах проходилаПеред шатром; и были гривыКоней обстрижены; тимпаныИ трубы траурною тканьюОбвиты, луков тетивыОслаблены, и копья остриямиВниз опрокинуты. РустемНе ехал впереди; над сыномСидел он, скорбию согбенный,И с мертвым, как с живым,Беседу безответно вел.Он утром говорил:«Зораб, мой сын,Звучит труба… ты спишь».А вечером он говорил:«Зораб, мой сын,Уж землю солнце покидает;И ты покинешь скоро землю».Так девять суток он провелБез сна, без пищи,Неутешимой преданный печали.VII
В одни из этих суток — был уж близкоРассвет зари — как неподвижныйЖелезный истукан, сиделРустем во глубине шатраНад сыном, сонный и несонный; полыШатра широко былиРаздернуты; холодным полусветомЕдва начавшегося утраЧуть озаренное пустое небоМеж ними было видно… вдругНа этой бледной пустотеЯвился белый образ; от нееОн отделился и бесшумно,Как будто веющий, проникВ шатер… то был прекрасный образ девы.Увидя мертвого, онаУ ног его простерлася на землюИ не вставала долго,И слышалось в молчанье ночиЕе рыдание, как лепет тихийРучья. С земли поднявшись,Она приблизилася к телуИ, сняв с лица покров,Смотрела долгоНа бледное лицо,Которым (безответноНа все земное) обладала смерть:Зажаты были очи, немыУста, и холодно, как мрамор,Чело. Она его в чело, уста и очиПоцеловала, на голову свежийВенок из роз и лавров положила,Потом, лицо опять одевПокровом, тихо удалиласьИ в воздухе ночном,Как будто с ним слиянная, пропала.И стало пустоОпять в шатре, лишь на востокеБагряней сделалося небо,И одиноко там горелаДенницы тихая звезда.Рустем не знал, что виделось ему;В бессонном забытьи сидел онИ думал смутно: это сон.Когда ж при восхожденье солнцаОн снял с умершего покров,Чтоб утренний привет свойЕму сказать, — на голове егоУвидел он венок из роз и лавров.VIII
В десятый день из СеменгамаЗевар с дружиной возвратился.Вступив в шатер, увидел он,Что там сидел над мертвым сыномРустем, приникнув головоюК его холодному челу, —И волосы его седыеЛежали в диком беспорядкеНа бледных мертвого щеках.При входе брата приподнялОн голову. ЗеварНа тело молча положилОкровавленную повязку.При этом виде содрогнувшись,Рустем спросил: «Зачем, мой брат Зевар,Принес назад мою повязку?»Зевар ответствовал: «Там никомуОна уж боле не нужна». ПонявЗначенье этих слов, в молчаньеПрижал опять лицо свое РустемК челу Зораба. И никтоНе смел его ужасного покояНарушить. На другое утро,Когда, с зарей поднявшись,Все войско стало в строй, Рустем,Всю ночь без сна проведшиНад сыном, так сказал Зевару:«Зевар, мой брат, теперь шатер зеленыйНад головой моею опрокиньтеИ от меня возьмите прочь Зораба;Но прежде привести сюдаЕго коня». Когда же коньБыл приведен, — как будто от недугаШатаясь, сокрушенный, бледный,Он вышел из шатра…И он заплакал взрыд,Когда коня без седокаПеред собой увидел. ПолыШатра отдернув,На господина мертвого конюОн указал. В шатер взглянувши быстро,Могучий конь оторопел,Его поникла голова,И до земли упала грива.Обеими рукамиОбнявши голову его, РустемЕе поцеловал, потомКоню, сложив с него узду,Сказал: «Отныне никомуТы не служи, Зорабов конь;Ты волен». Понял конь разумныйЕго слова: он жалобно и грозноЗаржал, ужасно прянулВбок от шатра, и вихрем побежал,И скрылся — и его с тех порНикто нигде не встретил.Рустем, оборотяся к брату,Ему сказал: «Тебе, мой брат Зевар,И войску моему я сынаПередаю; в СабулистанНесите сына моего;Там на кладбище царском,Где я охотно лег бы, если б могТем пробудить его от смерти,Пусть будет с предками своимиОн в землю положен.А нашей матери, так частоЖелавшей внуков от Рустема,Скажи, Зевар, что я прислал ей внука,Что в красоте души и тела,В отважности и в силе богатырскойЕму подобного земляС созданья не видала;Что был бы он во всем по сердцу ей,Когда б в нем только одногоПорока не было — кинжала,Ему во грудь вонзенного отцом.Идите. Я останусь здесь —Зачем останусь? Что со мною будет?О том узнать никто не любопытствуй.Поклон прощальный от меняОтдайте царству и народу.Тебе, Зевар, я поручаюМое исполнить завещанье; сам жеВ Сабул я не пойду: я не могу увидетьНи матери, ни сродников, ни ближних; здесь,В пустыне, самого себяХочу размыкать я и зме́я —Грызущее мне душу горе —Убить. То будет мой последний,Мой самый трудный подвиг: змейСвиреп, он дышит пламенем и ядом.Идите ж; добрый путь вам, будьтеВсе счастливы и не крушитесь,Что, вслед за мной сюда пришедши,Назад пойдете без меня,Так должно быть. Простите;Когда же о РустемеТам станут говорить и спросят:Куда пошел Рустем?Ответствуйте: не знаем».Илиада*
Песнь первая
Гнев нам, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,Гибельный гнев, приключивший ахеянам много великихБедствий и воинов многих бесстрашные души низведшийВ область Аида, их трупы оставя на пищу окружнымПтицам и псам. — Так свершалася воля Крониона Зевса —С тех пор, как сильной враждою разрознены были владыки,Пастырь народов Атрид и герой Ахиллес богоравный. Кто из бессмертных зажег в их груди толь свирепую злобу?Феб, сын Латоны и Зевса. Атридом прогневанный, язвуОн ниспослал на ахейскую рать, и бесчисленно гиблиЛюди, понеже был жрец Аполлонов Хрисес недостойноСыном Атрея обижен. Чтоб выручить дочь из неволи,С выкупом старец богатым пришел к кораблям крепкозданным,Жреческий жезл золотой Аполлоновым лавром обвивши.Всех обходил он ахеян, склоняя сердца их на жалость;Паче ж других убеждал двух Атридов, вождей над вождями: «Вы, Атриды, и вы, броненосцы ахеяне, силаВечных богов олимпийских да вам ниспровергнуть поможетГород Приамов и путь вам успешный устроит в отчизну;Вы же отдайте мне дочь, за нее многоценный принявшиВыкуп и сына Зевесова чтя, стрелоносного Феба». Так он молил: восклицаньем всеобщим решили ахейцыПросьбу исполнить жреца и принять предложенный им выкуп.Но Агамемнону, сыну Атрея, то было противно;Старца моленье отверг он и так раздраженный примолвил: «Если, докучный старик, от моих кораблей крепкозданныхТы не уйдешь во мгновенье иль снова дерзнешь подойти к ним,Жезл твой и лавр Аполлонов тебя от беды не избавят.Дочь же твоя из неволи не выйдет; до старости позднейВ доме моем, в отдаленном Аргосе, с домашними розно,Будет работать она и моею наложницей будет;Но удались и меня не гневи: иль домой ты отсюдаЦел не пойдешь». Так сказал он; испуганный жрец удалился.Берегом моря широкошумящего молча пошел он;Стал вдалеке от судов, сокрушенный, и начал молитьсяФебу царю, светлокудрой Латоной рожденному богу: «Бог, облетающий с луком серебряным Хрису и КиллыСветлый предел, Тенедоса владыка, Сминтей всемогущий,Если тебе я когда угодил, изукрасив священныйХрам твой и жирные коз и быков пред тобою сожегшиБедра, мое благосклонно услышь и исполни моленье:Слезы мои отомсти на данаях твоими стрелами». Так говорил он, моляся, и был Аполлоном услышан.Гневный поспешно сошел Аполлон с высоты олимпийской,Тул затворенный и лук за спиною неся; и ужасноСтрелы гремели, стуча о плеча раздраженного богаВ грозном его приближенье; как черная ночь подходил он.Сев на виду кораблей, он пустил неизбежные стрелы;Страшно серебряный лук зазвучал, разогнувшись. СначалаВ мулов и вольнобродящих собак он стрелял, напоследокГорькие стрелы свои обращать и на ратных данаевНачал: всечасно бесчисленны трупов костры пламенели.Девять уж дней облетала погибель весь стан, на десятыйСозвал Пелид Ахиллес на собранье все войско ахеян.Мысли его обратила на то светлорукая Ира:В страхе богиня была, погибающих видя аргивян.Все собралися они, и собрание сделалось полным;Первый, поднявшись, так им сказал Ахиллес быстроногий: «Видно, Атрид, нам придется опять, избраздивши все море,В домы свои возвратиться, ежели только удастсяСмерти кому избежать; нас война и чума совокупноГубят: спросить надлежит нам пророка, жреца иль какогоСнов изъяснителя — сны равномерно приходят от Зевса —Пусть истолкует он, чем Аполлон так ужасно прогневан?Был ли обет не исполнен? принесть ли ему экатомбуМедлим? иль жертвенный запах отборных козлов и барановДолжен его усладить, чтоб от нас отклонилась зараза?» Кончив, он сел. И тогда поднялся птицеведатель зоркий,Старец Кальхас Фесторид, из вещателей самый премудрый:Ведал он все настоящее; ведал, что было, что будет;Дар звездознанья прияв от бессмертного сына Латоны,Он управлял и судами данаев, плывущими в Трою.Мыслей благих преисполненный, так он сказал Ахиллесу: «Ведать желаешь, Пелид, многославный любимец Зевеса,Чем раздражен далекопоражающий Феб Олимпиец:Истину всю вам открою; но ты, Ахиллес, поклянисяМне, что и словом и делом меня защитишь, поеликуДумаю я, что моим оскорбится пророческим словомМуж, обладатель Аргоса и всех повелитель ахеян.Сильного страшно царя человеку простому прогневать:Если сперва и воздержит он гнев свой, то памятным сердцемБудет досадовать тайно, покуда себя не насытитМщеньем. Размысли же, можешь ли ты даровать мне защиту?» Вещему старцу ответствовал так Ахиллес быстроногий:«Смело открой нам — тебе откровенную волю бессмертных;Я ж Аполлоном, любимцем Зевеса (ему же, Кальхас, тыМолишься, волю богов возвещая данаям), клянусяЗдесь, что, покуда живу и сиянием дня утешаюсь,Руку поднять на тебя не дерзнет ни один из данаевБлиз кораблей крепкозданных; хотя бы и сам Агамемнон,Между ахейцами первым слывущий, был назван тобою». Тут, ободренный, сказал Ахиллесу Кальхас прорицатель:«Бог раздражен не забвеньем обета, не ждет экатомбы;Он за жреца, Агамемноном здесь оскорбленного, гневен;Гневен за то, что не выдали дочери старцу, что выкуп отвергнут;Вот что на нас навлекло все беды и еще навлечет ихМного. И Феб далекопоражающих рук не опуститПрежде, покуда, отцу светлоокую деву без всякойПлаты, без выкупа выдав, святой не пошлем экатомбыВ Хрису: иначе ничто не смирит раздраженного Феба». Так говорил он; и быстро поднялся пространнодержавныйПастырь народов Атрид, повелитель царей Агамемнон,Гневом проникнутый; сердце его преисполнено былоЧерною злобой, и очи как яркое пламя горели.Грозно взглянув на Кальхаса, воскликнул Атрид Агамемнон: «О зловещатель! ты доброго мне никогда не пророчил:Сердце твое лишь напасти предсказывать любит; ни разуСловом и делом благим от тебя я порадован не был.Ныне в собранье ахейских вождей утверждать ты дерзаешь,Будто за то нас казнит Аполлон стрелоносец, что мноюБыл от отца Хрисеиды, невольницы пленной, не принятВыкуп; но я несказанно желаю прекрасную девуВ дом свой у весть: мне она и самой Клитемнестры супругиСтала милее, понеже ее превосходит высокимСтаном, лица красотой, и умом, и искусством в работе.Но и ее уступить я согласен, когда уж так должно, —Лучше, конечно, мне видеть спасенье, чем гибель народа.Только от вас за убыток я должен иметь воздаянье.Мне ль одному без возмездия быть? Неприлично, то все выВидите сами, чтоб дар мой почетный был мною утрачен». Тут, возражая, сказал Ахиллес богоравный Атриду:«Ты, многосильный Атрид, ненасытный копитель корыстей,Как же ты требовать можешь подарка себе от данаев?Разве имеют в запасе какое богатство данаи?Наши добычи из всех городов мы давно разделили;Должно ли все разделенное вновь собирать, чтоб делитьсяСнова? Отдай ты теперь Хрисеиду, покорствуя богу;Втрое и вчетверо будет тебе воздаянье, когда намГрад Илион крепкостенный Кронион разрушить позволит». Царь Агамемнон, ответствуя, так возразил Ахиллесу:«Сколь ты ни силен, Пелид богоравный, но мыслишь напрасноСердце мое обольстить; вам меня провести не удастся.Или ты думаешь, сам награжденный богато, что будуЯ терпеливо сидеть без награды, твоей покорившисьВоле? Пускай за утрату мою отдадут мне данаиТо, что по мысли моей и достоинства равного будет.Иначе, если откажут данаи, своею рукоюЯ иль твое, иль Аяксово, или на часть ОдиссеюДанное взять к вам приду, не заботясь о вашей досаде.Но об этом и после есть время подумать, теперь жеЧерный корабль на священное море немедленно спустим,Выберем сильных гребцов и, корабль нагрузив экатомбой,В нем Хрисеиду, прекрасную, светлокудрявую деву,С миром отпустим к отцу, — корабля ж предводителем будетИдоменей, иль Аякс, иль герой Одиссей богоравный,Или ты сам, Ахиллес, меж ахеян ужаснейший, богаЗлых посылателя стрел поспеши усмирить экатомбой». Мрачно взглянув на Атрида, сказал Ахиллес быстроногий:«Ты, облеченный в бесстыдство, копитель богатств ненасытный,Кто из ахеян исполнить твое повеленье захочет,Если пошлешь иль в сраженье, иль в трудный поход за добычей?Я же сюда с кораблями пришел не троян копьеносныхВ битве губить: мне от них никакой не бывало обиды;Не были ими ни кони мои, ни быки своевольноСхвачены, также они и полей многоплодно-обильнойФтии моей не топтали: покрытые тенистым лесомГоры и море пространно-шумящее нас разлучают.Здесь для тебя мы, чтоб ты веселился, бесстыдный, чтоб братуЧесть возвратил и чтоб Трою, собачьи глаза, ниспровергнул,Мстя за свое оскорбленье: но ты и не мыслишь об этом;Ныне ж и взять у меня мой участок добычи грозишься,Стоивший мне несказанных трудов, мне ахейцами данный.Здесь не бывало таких, как твои, мне участков, когда намГород какой многолюдный троянский разрушить случалось.Бремя тревог утомительно шумного боя лежалоВсе на плечах у меня, при разделе ж богатой добычиЛучшая часть доставалась тебе, и, довольствуясь малым,Я к кораблям возвращался, трудом боевым изнуренный.Нет, мне пора возвратиться в мою плодоносную Фтию;Время домой отвести корабли крутоносые. Ты жеЗдесь, оскорбивши меня, ни добыч, ни богатства не скопишь». Пастырь народов Атрид, возражая, сказал Ахиллесу:«Хочешь бежать ты — беги! Умолять, уж конечно, не будуЯ, чтоб остался ты здесь для меня; здесь найдется довольноБодрых вождей для добытия славы; за нас и Кронион.Ты из питомцев Зевеса царей для меня ненавистнейВсех; ты всегдашний заводчик раздоров, смятений и брани.Правда, ты силен; но сила даруется нам без заслугиНебом. Веди же в отчизну свои корабли и дружины,Властвуй спокойно своей плодоносною Фтией; ты здесь мнеВовсе не нужен; о гневе твоем не забочусь; напротив,Слушай: когда уж берет у меня Аполлон Хрисеиду,В собственном я корабле и с своими людьми не замедлюДеву послать; но зато из шатра твоего Брисеиду,Дар твой почетный, своею рукою исторгну, чтоб знал ты,Сколь я сильнее тебя, чтобы вперед и другие страшилисьДерзостно мне возражать и со мною надменно равняться». Так он сказал. Закипело в косматой груди АхиллесаСердце; меж двух волновался он, сильно озлобленный, мыслей:Острый ли меч от бедра отхватив, сквозь данаев прорватьсяПрямо к Атриду и разом его умертвить; иль кипучийГнев успокоить и руку свою воздержать от убийства.Тою порой как рассудком и сердцем он так колебался,Выхватив меч из ножон в половину великий, слетелаС неба Афина Паллада — ее светлорукая Ира,Сердцем обоих любя, за обоих тревожась, послала;Став позади Ахиллеса, его за густые схватилаКудри богиня, ему лишь открывшись, незримая прочим.Очи назад обратил, изумясь, Ахиллес; он АфинуРазом узнал, устрашенный ее пламенеющим оком.К ней обратился лицом он и бросил крылатое слово: «Дочь потрясателя грозной эгиды, зачем ты, богиня,Здесь? Любоваться ль пришла самовластным нахальством Атрида?Я же тебе говорю, и тому неминуемо сбыться:Жизнию он за свою безрассудную гордость заплатит». Так отвечала Афина богиня лазурные очи:«Гнев успокоить твой, если покорен мне будешь, сошла яС неба — меня светлорукая Ира, тебя и АтридаСердцем любя, за обоих вас сердцем тревожась, послала.Вдвинь же убийственный меч свой в ножны и спокойся; словамиМожешь с ним ратовать сколько душа пожелает. Тебе жеЯ предскажу, и мое предсказанье исполнится верно:Некогда втрое богатою платой твое оскорбленьеГордый загладит; теперь усмирися и будь нам покорен». Так, отвечая богине, сказал Ахиллес быстроногий:«Слово, богиня, уважить твое, без сомнения, должно,Сколь бы ни злилась душа; то будет, конечно, полезней:Смертный, покорный богам, завсегда и богами внимаем». Тут, к рукояти серебряной крепкую руку притиснув,Меч свой великий в ножны он, покорствуя слову богини,Вдвинул. Она же на светлый Олимп улетела, в жилищеЗевса-эгидодержавца, в собрание прочих бессмертных. Снова Пелид обратился с ругательной речью к Атриду.Так он ему говорил, преисполненный яростным гневом:«Пьяница, сердце оленье, собачьи глаза, никогда ты,В панцирь облекшися, воинства в бой не водил, ни однажды,С первыми вместе вождями в засаду засев, не решилсяВыждать врага — ты в сраженье лишь смерть неизбежную видел.Легче, конечно, бродя по широкому стану ахеян,Силой добычи у тех отымать, кто тебе прекословит;Царь-душегубец, ты, видно, не смелых людей повелитель;Иначе, думаю, ныне в последний бы раз так обидноЗдесь говорил. Но послушай меня: я священным клянусяЭтим жезлом, и столь верно, как то, что ни листьев, ни ветвейОн уж не пустит, покинув, отрубленный, гору, и вечноЗелен не будет — теперь от коры и листов он очищенОстрою медью; его скиптроносцы, владыки ахеян,Правды блюстители, держат в руках, на земле сохраняяЗевсов порядок. И ныне моей он великою клятвойБудет. Наступит пора; Ахиллеса ахеяне станутВсе призывать. И не будешь ты им, сколь ни сетуй, защитойПротив людей истребителя Гектора, их беспощадноВ бое толпами губящего; сердце свое лишь измучишь,Поздно раскаясь, что лучшего между ахеян обидел». Так он сказал и, свой жезл, золотыми гвоздями обитый,Бросив на землю, нахмуренный сел. АгамемнонГневно словами его оскорблять продолжал. Тут поднялсяЗвонкоголосный, приветноречивый витязь пилийскийНестор, которого речи лилися как мед благовонныйС сладостных уст; два колена людей говорящих, с ним вместеЖившие, кончили жизнь и исчезли; во граде священномПилосе царствовал он уж над третьим людей поколеньем.Мыслей благих преисполненный, так он сказал пред собраньем: «Горе нам! злая печаль всю Ахейскую землю обымет,Будут Приам, и Приамовы все сыновья, и троянеВ сердце своем ликовать несказанно, когда к ним достигнетСлух о раздоре, смутившем вождей знаменитейших наших,Первых меж нами и мудрым советом и мужеством в битве.Дайте, о дайте мне вас образумить! меня вы моложеОба; и с лучшими, нежели вы, современно на светеЖил, и знавался, и не был от них за ничто принимаем.Я уж не вижу теперь, не увижу и после, подобныхСлавным любимцам богов Пирифою, Дриасу, Кенею,Или Эксадию, или владыке людей Полифему,Или Тезею, Эгееву богоподобному сыну:Силою с ними, конечно, никто на земле не равнялся;Сами сильнейшие, в бой и сильнейших они вызывали;Страшных кентавров они на горах истребили. В то времяЯ их товарищем был, к ним пришед из далекого градаПилоса, призванный ими самими, и подвигов много,Ратуя вместе, тогда мы свершили; никто б из живущихНыне людей земнородных не в силах был с ними бороться.Но и они мой ценили совет, моему покорялисьСлову. И вы покоритесь ему. Нам покорность полезна.Пленницы ты у него не бери, Агамемнон, — ты властенВзять, но ее получил он от рати ахейской в почетныйДар; а тебе, благородный Пелид, неприлично так споритьДерзко с царем — ни один на земле из царей скиптроносных,Зевсом прославленных, не был подобною честью украшен.Если, рожденный богиней, ты в дар получил при рожденьеБолее мужества, выше он властью, он царь над царями.Ты же, Атрид, успокойся и к просьбе моей благосклонноСлух преклони, не враждуй с Ахиллесом: ахеянам твердойОн обороною служит в пылу истребительной брани». Нестору так, возражая, ответствовал царь Агамемнон:«Старец! ты правду сказал, и разумен совет твой; но этотГордый всегда перед всеми себя одного выставляет,Всеми господствует, всем управляет как царь самовластный,Хочет для всех быть законом, который никем здесь не признан.Если искусно владеть он копьем научён от бессмертных,Вправе ль за то раздражать здесь людей оскорбительным словом?» Речь перебивши его, отвечал Ахиллес богоравный:«Жалким, достойным презрения трусом пусть буду я признан,Если во всем, что замыслишь ты, буду тебе покоряться.Властвуй другими и все им предписывай, я жеВласти твоей признавать не хочу и тебе не поддамся.Слушай, однако, и в сердце свое запиши, что услышишь.Против тебя и других за невольницу рук подымать яВовсе не думаю: данное вами возьмите обратно;Но до того, что мое на моих кораблях крепкозданных,Я ни тебе, ни твоим не дозволю дотронуться. Если жХочешь, отведай — тогда все ахейцы увидят, как чернойКровью твоею мое боевое копье обольется». Тут, разъяренные оба, ругательный бой прекративши,Встали и собранных всех к кораблям распустили ахеян.К черным своим кораблям Ахиллес возвратился с Патроклом,Сыном Менетия, с ним и другие друзья мирмидоны. Тою порою корабль на соленую влагу, избравшиДвадцать гребцов, повелел Агамемнон спустить с экатомбой,Фебу назначенной; сам Хрисеиду прекрасно-младуюВзвел на корабль и его Одиссею премудрому вверил.Все собрались мореходцы и в путь устремилися влажный.Тут повелел очищаться ахеянам царь Агамемнон;Разом омывшись, они все нечистое бросили в море.После ж, дабы усмирить Аполлона, сожгли экатомбуКоз и быков на брегу неприятно бесплодной пучины.С облаком дыма взошло к небесам благовоние жертвы. Так очищалася рать. Той порою Атрид Агамемнон,Все, чем грозил Ахиллесу, спеша совершить, ЭврибатаВместе с Талфибием, царских глашатаев, при́звал.Были проворные слуги они; им сказал Агамемнон:«Оба идите в шатер Ахиллеса, Пелеева сына;За руку взяв Брисеиду, ко мне возвратитесь с прекраснойДевой; а если ее не захочет он выдать, за неюСам я с другими приду, и тогда огорченье сильнееБудет ему». Так сказав, их послал он с грозящим к ПелидуСловом. Пошед неохотно ко брегу бесплодного моря,Скоро они к кораблям и шатрам мирмидонским достигли.Близ корабля и шатра своего Ахиллес богоравныйМрачный сидел; и не радостно было ему их явленье.Полные страха, глашатаи в смутном молчаньеОба стояли, к нему обратить не дерзая вопроса.Он же, их робким смятеньем растроганный, кротко сказал им: «Милости просим, глашатаи, воли людей и бессмертныхВестники; смело приближьтесь; виновны не вы — Агамемнон,Взять у меня Брисеиду сюда вас приславший, виновен.Друг, благородный Патрокл, приведи Брисеиду и выдайИм; пусть за ними последует! Я же в свидетели нынеВас пред судом и блаженных богов и людей земнородных,Также равно и пред ним, необузданным, здесь призываю:Если случится, что снова в беде я ахеянам будуНужен… Безумный! он сам на себя и других накликаетЗлую беду, ни назад, ни вперед не глядя и ахеян,Бьющихся близ кораблей крепкозданных, защиты лишая». Так говорил он. Патрокл благородный, покорству другу,Вывел Брисееву дочь из шатра и глашатаям выдалМилую деву. И с нею к ахейским шатрам возвратилисьОба. За ними ж она с отвращеньем пошла. И, заплакав,Сел Ахиллес одиноко, вдали от друзей, на пустынномБереге моря седого. Смотря на свинцовые волны,Руки он поднял и, милую мать призывая, воскликнул: «Милая мать, на недолгую жизнь я рожден был тобою.Славу за то даровать обещал мне высокогремящийЗевс Олимпиец. Но что ж даровал он? какая мне слава?Царь Агамемнон, владыка народов, меня обесчестил,Взял достоянье мое и теперь им бесстыдно владеет». Так говорил он в слезах, и услышала жалобы сынаМать в глубине неиспытанной моря, в жилище Нерея.Легким туманом с пучины седой поднялася богиня;К сыну, лиющему горькие слезы, приближась, с ним рядомСела она и сказала ему, потрепавши рукоюЩеки: «О чем же ты плачешь, дитя? что твою сокрушаетДушу? Скажи, не скрывайся, со мной поделися печалью». Так ей, вздохнув глубоко, отвечал Ахиллес быстроногий:«Ведаешь все ты сама; мне не нужно рассказывать. В Фивы,Град Этеонов священный, ходили мы сильной дружиной;Град истребив, мы сюда воротились с великой добычей;Все разделили как следует между собою ахейцы;Сыну Атрееву даром почетным была Хрисеида,Дочь молодая Хрисеса, жреца Аполлонова. ТяжкимГорем крушимый, чтоб выручить милую дочь из неволи,С выкупом старец богатым пришел к кораблям крепкозданным,Жреческий жезл золотой Аполлоновым лавром обвивши;Всех обходил он ахеян, склоняя сердца их на жалость;Паче ж других убеждал двух Атридов, вождей над вождями.Всех он молил; восклицаньем всеобщим решили ахейцыПросьбу исполнить жреца и принять предложенный им выкуп.Но Агамемнону, сыну Атрея, то было противно;Старца моленье отверг он, жестокое слово примолвив.Жрец удалился разгневанный; Феб, издалека разящий,Жалобный голос им многолюбимого старца услышал;Злую стрелу истребленья послал он, и начали гибнутьЛюди; и, смерть разнося по широкому стану ахеян,Фебовы стрелы ужасно летали. Тогда прорицатель,Ведатель воли далекогрозящего бога, открыл намГнева причину; и первый подал совет примиритьсяС Фебом. Атрид раздражился; стремительно встав, он грозил мнеЯростным словом: и ныне его совершилась угроза.В Хрису на быстром везут корабле Хрисеиду, младуюДеву, ахейцы с дарами царю Аполлону. И былиПрисланы два уж глашатая в царский шатер мой АтридомВзять Брисеиду, за подвиги данную мне от ахеян.Если ты можешь, вступися за честь оскорбленного сына,Милая мать; полети на Олимп к Громовержцу, и еслиСловом иль делом когда угодила ему, помолисяНыне за сына. Не раз от тебя я в Пелеевом домеСлышал, как Зевс чернооблачный некогда был лишь тобою,Прочим богам вопреки, от беды и позора избавлен:Против него сговорясь, олимпийцы Афина Паллада,Ира и бог Посидон замышляли связать Громоносца;В помощь к нему ты, богиня, пришла, и от срама избавленБыл он тобой; на Олимп привела ты сторукого — звалиБоги его Бриареем, он слыл у людей Эгеоном.Грозный титан, и отца своего превзошедший великойСилою, рядом с Кронионом сел он, огромный и гордый;Им устрашенные, боги связать не посмели Зевеса.Ныне и ты близ Крониона сядь и, рукою коленоТронув его, помолись за меня, чтобы послал он троянамПомощь, чтоб к морю они оттеснили ахеян, чтоб, гибельВидя, ахейцы своим похвалились царем, чтоб и сам он,Гордый, пространнодержавный владыка людей АгамемнонГорько постигнул, что лучшего между ахеян обидел». Сыну Фетида в слезах, сокрушенная, так отвечала:«Горе! дитя, для чего я тебя родила и вскормила!Здесь, близ твоих кораблей, не крушась и не плача, сидеть быДолжен ты был, на земле обреченный так мало, так малоЖить. Но безвременно здесь умереть, в сокрушенье истративЖизнь — для того ли тебя мне родить повелела судьбина?С этою жалобой к молниелюбцу Зевесу отсюдаЯ подымусь на Олимп снегоносный. Меня он услышит.Ты же вблизи кораблей крепкозданных спокойно, питаяГнев на Атрида, сиди и в сраженье отнюдь не мешайся.Зевс на поток Океан к эфиопам вчера беспорочнымВместе со всеми богами на праздник пошел; он оттудаПрежде двенадцати дней возвратиться не может.В дом меднокованный к Зевсу тогда я приду и, коленаТронув его, помолюсь о тебе, и молитвы, конечно,Он не отринет». С сим словом исчезла богиня, оставяГневного сына в тоске по красноопоясанной деве, насильно,Сердцу ее вопреки, от него уведенной к Атриду. В Хрису тем временем плыл Одиссей с экатомбой; когда жеБыстрый корабль их в глубокую пристань проникнул, свернулиВсе паруса и уклали на палубе их мореходцы,Мачту потом опустили в хранилище крепким канатом,Быстро на веслах корабль довели до притонного места,Якорный бросили камень, канатом корабль прикрепилиК берегу, сами сошли на волной орошаемый берег.С ними была снесена и великая Фебова жертва;С ними сошла с корабля и сопутница их Хрисеида.Деву немедля приведши во храм, Одиссей многоумныйСам ее отдал руками отцу и сказал, отдавая:«Прислан к тебе, о Хрисес, я Атридом, владыкой народов,Дочь возвратить и принесть экатомбу священную ФебуВ дар за ахеян, чтоб гнев укротился великого бога,Им приключившего тьмы сокрушающих сердце напастей». Так говоря, Хрисеиду он отдал; с веселием принялСтарец любезную дочь. По порядку потом экатомбойФебов высокий алтарь окружили ахейцы, омылиРуки и горсти наполнили жертвенным чистым ячменем;Стал посреди их Хрисес и, молясь Аполлону, воскликнул: «Бог, облетающий с луком серебряным Хрису и КиллыСветлый предел, Тенедоса владыка, Сминтей всемогущий,Ты благосклонно услышал мою и исполнил молитву,Честь мне воздав ниспосланием бед на ахеян:Выслушай вновь и исполни молитву мою благосклонно —Гнев свой великий смири и беды отврати от ахеян!» Так говорил он моляся и был Аполлоном услышан.Те ж приготовленным в жертву скотам, их ячменем осыпав,Шеи загнули назад, всех зарезали, сняли с них кожу,Тучные бедра отсекли, кругом обложили их жиром,Жир же кровавого мяса кусками покрыли; все вместеСтарец зажег на костре и вином оросил искрометным;Те ж приступили, подставив ухваты с пятью остриями;Бедра сожегши и сладкой утробы вкусив, остальноеВсе раздробили на части; на вертелы вздев осторожно,Начали жарить; дожаривши, с вертелов сняли и, делоКончив, обильно-богатый устроили пир; началосяТут пированье, и все насладилися пищей; когда жеБыл удовольствован голод их сладостно-вкусною пищей,Юноши, чашу до края наполнив вином благовонным,В кубках его разнесли, по обычаю справа начавши.Целый день славив мирительным пением Феба, ахейцыГромко хвалебный пеан воспевали ему; совокупноПели они стрелоносного бога; им благосклонно внимал он.Солнце тем временем село, и тьма наступила ночная;Все улеглися на бреге они у причал корабельных.Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос;Плыть собралися они к отдаленному стану ахеян.Ветер попутный им дал Аполлон, и они, совокупноМачту подняв и блестящие все паруса распустивши,Поплыли; парус середний надулся, пурпурные волныШумно под килем потекшего в них корабля закипели;Он же бежал по волнам, разгребая себе в них дорогу. К брегу пристав и достигнув широкого стана ахеян,Быстрый корабль свой они на песчаную сушу встянули;Там на подпорах высоких его утвердили и самиВсе разошлись, кто в шатер, кто на черный корабль крутобокий. Близко своих кораблей крепкозданных сидел, продолжаяГнев свой питать, Ахиллес богоравный крылатые ноги;Он никогда не являлся уже на совете вождей многославных,Он не участвовал в битвах; в бездействии милое сердцеОн изнурял, по тревогах и ужасах брани тоскуя. Тою порою с двенадцатым небо украсившим утромВечноживущие боги на светлый Олимп возвратилисьВсе, Предводимые Зевсом. Фетида, желание сынаПомня, из моря глубокого с первым сиянием утраВышла; взлетев на высокое небо Олимпа, богиняЗевса нашла там; один, от богов отделяся, всю землюВидя, на высшей главе многоглавого был он Олимпа.Сев близ него, окружила колено священное богаЛевой рукою Фетида, а правой его подбородокГладя, Крониону туч собирателю нежно сказала: «Если, отец, я тебе меж богами когда угодилаСловом иль делом, мое благосклонно исполни моленье:Сына утешь моего, осужденного рано покинутьЖизнь; обесчестил его повелитель царей Агамемнон,Дерзко похитивши данный ему от ахеян подарок.Ты же отмсти за него, миродержец, всесильный Кронион!Пусть побеждают ахеян трояне, пока воздаяньяПолного сын за обиду свою от царя не получит». Так говорила она, и не вдруг отвечал Громовержец;Долго сидел он в молчанье; Фетида ж, к объятому преждеЕю колену прижавшися крепче, вторично сказала:«Прямо ответствуй, Зевес; никого ты страшиться не можешь;Иль согласися, тогда утверди головы мановеньем обет свой;Иль откажи, чтоб узнала я, сколь пред тобою ничтожна». Тяжко вздохнув, воздымающий тучи Зевес отвечал ей:«Трудное дело ты мне предлагаешь; меж Ирой и мноюСсора опять загорится; ругательным словом рассердитИра меня; перед всеми бессмертными вечно со мноюВздорит она, утверждая, что я за троян заступаюсь.Ты же отсюда уйди, чтоб тебя не приметила Ира.Способ найду я тебе угодить; на меня положися;Слово свое головы мановеньем[2]Знаменье это для всех олимпийцев есть знак величайшийВласти моей: неизменно мое, непреложно и твердоСлово, когда подтверждаю его головы мановеньем». Кончил и черногустыми бровями повел Громовержец;Благоуханные кудри волос потряслись на бессмертномБога челе: содрогнулись кругом все вершины Олимпа. Тайную кончив беседу, они разлучились; с ОлимпаВ бездну соленую быстрым полетом слетела Фетида;Зевс возвратился к себе, поднялися почтительно богиС тронов своих перед вечным отцом; ни единыйСидя его не отважился выждать, но, встав, все навстречуВышли к нему. На высоком престоле он сел. От очей жеИры не скрылось, что с ним приходила беседовать тайноДочь среброногая старца морского Нерея Фетида;К Зевсу немедленно грубое слово она обратила: «Кто из богов, лицемер, там шептался так скрытно с тобою?Вечно ты любишь, я знаю, себя от меня отклонивши,В тайне с другими советы держать, и ни разу еще тыМне наперед не сказал откровенно о том, что замыслил». Ире ответствовал так повелитель бессмертных и смертных:«Ира, не мни, чтоб мои все советы постигнуть возможноБыло тебе; и супруга верховного бога не в силахВынести их. Что тебе сообщить я признаю приличным,Прежде тебя не услышат о том ни бессмертный, ни смертный;Если же что от богов утаить я намерен, не смей тыСпрашивать дерзко о том и моей не разведывай тайны». Ира-богиня воловьи глаза отвечала Зевесу:«Странное слово сказал ты, ужасный Зевес; никогда яДелать вопросы и в тайны твои проникать не дерзала.Все, как хотел, ты задумывал, все исполнял без помехи.Но я тревожуся, мысля теперь, что тебя обольстилаДочь среброногая старца морского Нерея Фетида,Утром с тобой здесь сидя и колена твои обнимая:Ей головы мановеньем, конечно, ты дал обещаньеЧесть Ахиллесу воздать погублением многих ахеян». Ире ответствовал так воздымающий тучи Кронион:«Вечно, безумная, ты примечать и подсматривать любишь!Труд бесполезный! ничто не удастся тебе! от себя лишьТолько меня отдалишь; то стократно прискорбнее будет!Быть ли, не быть ли тому, что тебя устрашает, на этоВоля моя. Замолчи же и мне не дерзай прекословить.Иди тебе не поможет никто из богов олимпийских,Если я, встав, подыму на тебя неизбежную руку». Так отвечал он. Богиня воловьи глаза ужаснулась;Было прискорбно то собранным в доме Зевеса бессмертным.Начал тогда многославный художник Ифест, чтоб утешитьМать светлорукую, так говорить, обратясь к ней и к Зевсу: «Горько и всем нам, богам, на Олимпе живущим, несносноБудет, когда вы так ссориться здесь за людей земнородныхСтанете, всех возмущая бессмертных; испорчен веселыйБудет наш пир; и чем дале, тем хуже. К тебе наперед я,Милая мать, обращаюсь, хотя и сама ты разумна:Зевсу-отцу уступи, чтоб не гневался боле отец наш,Сильный Зевес, и чтоб весело мы пировать продолжали:Он громовержец, он царь на Олимпе, он, если захочет,С наших престолов нас всех опрокинет; он бог над богами.Словом приветным порадуй его и к нему приласкайся;Снова он милостив будет ко всем нам, богам олимпийским». Так он сказал и, поспешно приблизившись, кубок двудонныйПодал божественной матери в руки, примолвив: «Терпенье,Милая мать; покорися, хотя то тебе и прискорбно;Здесь ненавистных побоев твоих мне своими глазамиВидеть не дай: за тебя заступиться не в силах я буду,Как бы того ни хотел; одолеть Олимпийца не можно.Было уж раз, что, когда за тебя я поспорил, меня он,За ногу взявши, с Олимпа швырнул, и летел я оттудаЦелый, кувыркаясь, день и тогда лишь, как стало садитьсяСолнце, совсем бездыханный ударился оземь в Лемносе;Дружески был я синтейцами добрыми поднят полмертвый». Так говорил хромоногий Ифест[3]Ира с улыбкой взяла от него поднесенный ей кубок.Стал он потом подносить по обычаю, справа начавши,Сладостный нектар, его из глубокой черпая кратеры;Подняли смех несказанный блаженные боги Олимпа,Видя, как с кубком Ифест, суетясь, ковылял по чертогу.Вечные боги весь день, до склонения солнца на запад,Шумно пируя, себя услаждали роскошною пищей,Дивными звуками цитры, игравшей в руках Аполлона,Также и муз очередным, сердца проницающим пеньем.Но когда уклонилось на запад блестящее солнце,Боги, предаться желая покойному сну, разошлисяВсе по домам. Им построены были те домыДивно искусной рукой хромоногого бога Ифеста.Также и молний метатель могучий Кронион в чертоге,Где отдыхал он обычно, блаженному сну предаваясь,Лег и заснул; с ним на ложе легла златотронная Ира.Песнь вторая
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Были вождями дружин беотийских Леит, Пенелеос,Аркесилай, Профоэнор и Клоний; их рать составлялиЖители тучных Гирийских лугов, каменистой Авлиды,Схойния, Скола, лесисто-глубоких долин Этеонских,Феспии, Греи, широкопространных полей Микалесса,Светлых окрестностей Гармы, Эгифры, Илесия, Илы,Жители града Петеона, жители стен Элеона,Копы, Эвтресы, Окалии, жившие в зданьях красивыхГрада Медеона, в Тизбе, стадам голубиным привольной,Вкруг Коронеи, на пышно-зеленых лугах Галиарта,Жители града Платеи, полей обработанных Глиса,Фив крепкостенных, прекрасными зданьями славного града,Града Онхеста, где лес посвящен Посидону заветный,Арны, златым виноградом богатой, лугов благовонныхНисы, Мидеи и стен Анфедона, на крайних лежащего гранях;С ними пришло пятьдесят кораблей крепкозданных, и в каждомБыло сто двадцать отборных бойцов молодых беотийских. Но аспледонян и всех, Орхомен населявших Минейский,Были вождями Ареевы дети, Иалмен с Аскалафом, —Их родила Астиоха, Акторова дочь; потаенноВ верхнем покое царева жилища стыдливая дева,Свидясь с Ареем могучим, упала в объятия бога, —Тридцать они кораблей привели к берегам Илиона. Были вождями дружины фокеян Эпистроф и Схедий,Их же отцом знаменитый был Ифит, потомок Навбола;Жители стен Кипариссы, утесов Пифона суровых,Жители града прекрасного Криссы, богатых полей Панопея,Давлии, Анемореи, соседней с Гиамполем, такжеПахари тучных полей, вкруг Кефиссы священной лежащих,С ними и жители близкой к истокам Кефиссы Лилеи,Сорок судов темноносых оснастив, пришли за вождями.В строй меднолатых фокеян поставив, вожди их дружинуЛевым крылом к беотийскому ближнему строю примкнули. Был полководцем локриян Аякс Оилей быстроногий;Ростом своим Теламонову сыну, другому Аяксу,Он уступал, но хотя невелик и холстинною тонкойБроней покрыт был, могучим метаньем копья побеждал онМежду ахейцами всех; населяли ж локрияне градыКинос, плодами обильную Авгию, Бессу, ФронийскийЛуг, орошенный Боагрием, Тарфу, Опунт, Каллиарий;Сорок привел он с собой кораблей из Локриды, лежащейПротив святых берегов окруженной волнами Эвбеи. Но боелюбных абантов, эвбейский народ, населявшийХалкис, Эретрию, область вина Гистиэю, приморскийГород Коринф, на горе неприступно построенный Дион,Стены Кариста и роскошью нив окруженную Стиру,Вел Эльпенор, многославный потомок Арея; рожден былОн Халкодонтом, Эвбеи царем; и с веселием в битвуШли с ним абанты его, заплетенные густо на тылеКосы носившие, ясенных копий метатели, бронейМедь на груди у врага пробивать приобыкшие ими.Сорок пришло кораблей крепкозданных с эвбейской дружиной. Строем к эвбейской дружине примкнули афиняне; градомИх и всей областью властвовал прежде питомец ПалладыЦарь Эрехтей, дароносной Землею рожденный; ПалладойБыл он воспитан во храме великом, где жертвой обильнойАгнцев и тучных быков утешали ей сердце младыеДевы и юноши, празднуя кругосвершение года.Ратью Афин Менестей полководствовал, сын Петеона,С ним же из всех на земле обитающих в трудном искусствеКонных и пеших устраивать в битву никто не равнялся,Кроме великого Нестора — старше, однако, его былНестор годами. Привел пятьдесят кораблей он с собою. Сын Теламонов Аякс от брегов Саламины двенадцатьЧерных привел кораблей: он придвинул их к строю афинян. Жителей Аргоса, башневенчанного града Тиринфа,Асины, скрытой в глубоком заливе морском Гермионы,Винобогатых холмов Эпидавра, Эйоны, Трезены,Юношей Масия, жителей волнообъятой ЭгиныБыл полководцем герой Диомед, вызыватель в сраженье;Вождь их второй был Сфенел, многославного сын Капанея;Третий же вождь Эвриал, богоравный герой, МекистеевСын, Талаона державного внук; но главою над нимиБыл Диомед, вызыватель в сраженье; пришел от АргосаОн к берегам Илиона с осьмьюдесятью кораблями. Жители древней Микены, домов велелепием славной,Арефиреи прекрасной, Коринфа богатого, светлыхЗданий Клеонии, жители града Орнеи, старинныхСтен Сикиона, Адрасту подвластного в прежнее время,Жившие в древних стенах Гипересии, в граде Пеллене,В Эгии, в крепко-нагорных стенах Гоноэссы твердыннойПахари тучных приморских полей, достигавших до самойГелики, — вслед за царем Агамемноном, сыном Атрея,Сто кораблей привели; полководец избраннейших, сам онШел перед ними, сияющий медной бронею, прекрасный,Гордый; величие прочих вождей затмевал он, понежеБыл их глава и сильнейшей дружиной начальствовал в войске. Жители скрытого между холмов Лакедемона, Спарты,Феры, Мессаны, где много слетается стад голубиных,Пахари тучных полей, окружающих грады Брисею,Авгию, Амиклы, жители Гелоса, близкого к морю,Лааса, светлых равнин, орошенных Этилосом, былиБратом царя предводимы, отважным в боях Менелаем;Вывел на смотр шестьдесят кораблей он; но строем отдельнымРатных поставил и их, на себя одного уповая,В бой возбуждал: пламенело его нетерпением сердце —Мщенье свершить за позор, приключенный обидой Елены. К ним примкнули пилияне, жители тучных аренскихПажитей, Фрия, где был перевоз чрез Алфей, Кипариссы,Эпии крепкой, Птелеона, Гелоса, Амфигенеи,Также и града Дориона, где Фамириса фракийцаВстретили музы и в нем уничтожили дар песнопенья:Он из Эхалии шел; посетивши там Эврита, хвасталОн перед ним, что победу одержит, хотя бы и самиМузы, Зевеса-эгидоносителя дочери, споритьС ним в песнопении стали; и в гневе его ослепилиМузы, и дар пробуждать сладкопенье в струнах он утратил.Был полководцем дружины пилиян[4]Нестор; он в Трою привел девяносто судов крепкозданных. Люди Аркадии — храбрый народ — на покате КилленыЖившие (там, где находятся Эпитов памятник древний),Жители паств Орхомена, лугов, окружающих Фенос,Рипы, Стратии, напору всех ветров открытой Эниспы,Злачнополянной Тегеи, пределов Стимфала, Паррасии, тучнойЖатвой обильных полей Мантинеи, прекрасного града, —Агапенора, Анкеева сына, вождем признавали:В Трою привел шестьдесят кораблей он, и много аркадскихВоинов храбрых пришло с ним в его кораблях крепкозданных.Сам Агамемнон, владыка народов, его кораблями<Теми> снабдил для отплытия в темное море, понеже[5]Было аркадянам вовсе неведомо дело морское. Живших в Элиде священной, в Бупрасии, в крае, которыйГрады Мирсин пограничный, Гирмину, Алисий до самыхСкал Оленийских в пределах своих заключает, четыреХрабрых вождя предводили — у каждого девять летучих,Полных эпейцами, было в строю кораблей: Амфимаху,Сыну Ктеата, одна из дружин покорялась; другаяФалпию, сыну Эвритоса Акториада; вождем былТретьей эпейской дружины Диор, Амаринков отважныйСын, а четвертой начальствовал вождь Поликсен богоравный,Сын Агасфена-властителя, внук знаменитый Авгея. Мужи Дулихия, люди святых островов Эхинадских,Жившие на море шумном соседственно с брегом Элиды,Власть признавали Мегеса, подобного силой Арею;Был он Филея, коней обуздателя, сыном, Филея,Ссорой с отцом принужденного скрыться на остров Дулихий;Сорок Мегес кораблей быстроходных привел к Илиону. Царь Одиссей предводителем был кефалонян могучих,Живших в Итаке суровой, на шумно-лесистых вершинахНерита, вдоль берегов Крокилеи, меж скал Эгилипы;Жители Сама, полей хлебодарных Закинфа и твердойБлизко лежащей Эпирской земли матерой, равномерноВсе Одиссею, как Зевс многомудрому, были подвластны.В Трою с собой он двенадцать привел кораблей красногрудых. Сын Андремонов Фоант полководствовал ратью этолян,Живших в стенах Плеурона, в Халкиде приморской, в Олене,В горном краю Каледонском, в окрестностях града Пилены;Войско ж этолян избрало Фоанта вождем, поеликуБыл Оиней уж в Аиде, и не было боле на светеХрабрых его сыновей, и давно Мелеагр светлокудрыйВ область сведен был подземную; сорок пришло кораблей с ним. С Идоменеем пришли копьеносные критяне; жилиВ Гноссе они, в окруженной <стенами> твердой Гортине,[6]В Ликте, в Милете, окрест белостенного града Ликаста,В Фесте, в Ритионе, множеством жителей шумно-кипящем,Также и в прочих краях многолюдных стоградного Крита.Идоменей, копьевержец могучий, был главным вождем их;С ним Мерион, истребителю ратей Арею подобный;Вместе они обладали осьмьюдесятью кораблями. Силы Иракла великого сын Тлеполем из РодосаДевять привел кораблей с необузданно храброй дружиной.Люди его населяли три города: в твердом КамиреЖили одни, в светлостенном Ялиссе другие и в ЛиндеТретьи; их вождь Тлеполем, копьеборством герой знаменитый,Был Астиохой Ираклу рожден; Астиоху ж похитилСильный Иракл с берегов Селлеэнта, потока Эфиры,Там, где он многих питомцев Зевесовых грады разрушил.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .[7]Старца седого, питомца Ареева. В страхе, что будетМесть за убийство ему от сынов и от внуков Иракла,Он поспешил корабли изготовить и с верной дружинойХрабрых товарищей в темно-пустынное море пустился;Много тревог испытавши, достигли они до Родоса,Где и осталися жить, разделившися на три колена,Свыше хранимые Зевсом, владыкой бессмертных и смертных;Пролил на них изобилие щедрой рукою Кронион. Прибыло три корабля легкокрылых из Симы с Ниреем,Сыном Харопа-царя и Аглаи, с Ниреем, которыйВсех затмевал красотою своею данаев, пришедшихВ Трою; с одним лишь не мог беспорочным Пелидом равняться;Был он не мужествен; войско его малочисленно было. Жителей волнообъятого Нисира, Каса, Крапафа,Коса (где град свой имел Эврипил), островов КалиднийскихБыли вождями Фидипп и Антифос, два брата; отец ихБыл знаменитый Фессал Ираклид, повелитель народов;Тридцать они кораблей привели к берегам Илиона. Те же, которыми был обитаем Аргос Пеласгийский,Жители Алоса, града Алопы, Трахин многолюдных,Фтии, Эллады, прекрасноцветущими девами славной(Имя же общее им мирмидоны, эллены, ахейцы), —С ними привел пятьдесят кораблей Ахиллес богоравный.Но в то время они не готовились к бою, в то времяНекому было вести их могучего строя в сраженье:Праздно сидел посреди кораблей Ахиллес быстроногий,Злясь за свою Брисеиду, прекраснокудрую деву,Взятую некогда в плен им с трудом несказанным в Лирнесе:Он ниспровергнул тогда и Лирнес и высокие Фивы,После того как Минет и Эпистроф, метатели копий,Дети царя Селепида Эвена, сраженные в бое им, пали.Праздно он гневный сидел… но воздвигнуться должен был скоро. Жителей тучной Филаки, лугов цветоносных Пираса,Агнцам привольной Итоны (Деметре любезного края),Морем омытой Антроны, травяных равнин ПтелеонскихПротесилай многославный вождем был, покуда сияньемДня веселился; но был он землей уж покрыт, и в ФилакеТяжко о нем тосковала вдова, раздирая ланиты.Дом недостроенным свой он оставил: из всех он ахеянПервый убит был дарданцем, ступя на Троянскую землюПервый. Был избран другой вождь; но войско о прежнем скорбело;Вождь же избранный был храбрый Подаркес, питомец Ареев,Сын обладателя стад Ификлая, Филакова сына,Протесилаев родной, но гораздо родившийся позжеБрат: был и старше годами и силою крепчеПротесилай богоравный, Арею подобный. ИмелоВойско вождя, но крушилось оно, поминая о мертвом.Сорок в Дарданию прибыло с ним кораблей чернобоких. Живших близ вод Бебенского озера, в Фере и Бебах,Жителей пышного града Иолка и светлой ГлафирыВождь знаменитый Эвмел предводил, сын Адметов, Алкестой,Самой прекрасной из всех дочерей Пелиаса, рожденный;Было одиннадцать с ним кораблей у брегов Илиона. Живших в Метоне, окрест Таумакии, между суровыхСкал Олизона, среди цветоносных лугов МелибеиБыл предводителем дивный стрелок Филоктет.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Наль и Дамаянти есть эпизод огромной Индейской поэмы Магабараты. Этот отрывок, сам по себе составляющий полное целое, два раза переведен на немецкий язык; один перевод, Боппов, ближе к оригиналу; другой, Рюккертов, имеет более поэтического достоинства. Я держался последнего. Не зная подлинника, я не мог иметь намерения познакомить с ним русских читателей; я просто хотел рассказать им по-русски ту повесть, которая пленила меня в рассказе Рюккерта, хотел сам насладиться трудом поэтическим, стараясь найти в языке моем выражения для той девственной, первообразной красоты, которою полна Индейская повесть о Нале и Дамаянти.Вот что говорит А. В. Шлегель об этом отрывке: «По моему мнению, эта поэма не уступает никакой из древних и новых в красоте поэтической, в увлекательности страстей, в возвышенной нежности чувств и мыслей. Прелесть ее доступна всякому читателю, молодому и старику, знатоку искусства и необразованному, руководствующемуся одним естественным чувством. Повесть о Нале и Дамаянти есть самая любимая из народных повестей в Индии, где верность и героическое самоотвержение Дамаянти так же известны всем и каждому, как у нас постоянство Пенелопы».
Стих не окончен (ред.).
Стих не окончен (ред.).
Стих не окончен (ред.).
Стих не отделан (ред.).
Стих не отделан (ред.).
Два стиха отсутствуют; см. примечания (ред.).