Сцены из лирической комедии «Медвежья охота»*
Действие первое
Сцена третья
Зимняя картина. Равнина, занесенная снегом, кое-где деревья, пни, кустарник; впереди сплошной лес. По направлению к лесу, без дороги, кто на лыжах, кто на четвереньках, кто барахтаясь по пояс в снегу, тянется вереница загонщиков, человек сто: мужики, отставные солдаты, бабы, девки, мальчики и девочки. Каждый и каждая с дубинкою; у некоторых мужиков ружья. За народом САВЕЛИЙ, окладчик, продавший медведя и распоряжающийся охотою. По дороге, протоптываемой народом, пробираются, часто спотыкаясь, господа охотники. Впереди KНЯЗЬ ВОЕХОТСКИЙ, старик лет 65-ти, сановник, за ним БАРОН ФОН ДЕР ГРЕБЕН, нечто вроде посланника, важная надменная фигура, лет 50. Он изредка переговаривается с Воехотским, но оба они более заняты трудным процессом ходьбы. За ними МИША, плотный, полнолицый господин, лет 45, действительный статский советник, служит; здоров до избытка, шутник и хохотун; рядом с ним ПАЛЬЦОВ, господин лет 50-ти, не служил и не служит. Они горячо разговаривают.
Миша и Пальцов продолжают прежде начатый разговор.
Пальцов
…Что ты ни говори, претит душе моейТот круг, где мы с тобою бродим:Двух-трех порядочных людейНа сотню франтов в нем находим.А что такое русский франт?Всё совершенствуется в свете,А у него единственный талант,Единственный прогресс — в жилете.Вино, рысак, лоретка — тут он весьИ с внутренним и с внешним миром.Его тщеславие вращается доднесьМежду конюшней и трактиром.Программа жалкая его —Не делать ровно ничего,Считая глупостью и ложьюВсё, кроме светской суеты;Гнушаться чернью, быть на «ты»Со всею именитой молодежью;За недостатком гордости в душе,Являть ее в своей осанке;Дрожать для дела на грошеИ тысячи бросать какой-нибудь цыганке;Знать наизусть Елен и Клеопатр,Наехавших из Франции в Россию,Ходить в Михайловский театрИ презирать — Александрию.Французским jeunes premiers в манерах подражать,Искусно на коньках кататься,На скачках призы получатьИ каждый вечер напиватьсяВ трактирах и в других домах,С отличной стороны известных,Или в милютиных рядах,За лавками, в конурах тесных,Где царствует обычай вековойНе мыть полов, салфеток, стклянок,Куда влекут они с собойИ чопорных, брезгливых парижанок,Чтобы в разгаре кутежа,В угоду пристающим спьяна,Есть устрицы с железного ножаИ пить вино из грязного стакана!В одном прогресс являет он —Наш милый франт — что всё мельчает,Лет в двадцать волосы теряет,Тщедушен, ростом умаленИ слабосилием наказан.Стаканом можно каждого споитьИ каждого не трудно удавитьНа узкой ленточке, которой он повязан!Миша
Ты метко франтов очертил.Пальцов
Одно я только позабыл,Коснувшись этой тли снаружи,Что эти полумертвецы,Развратом юности ослабленные души,Невежды, если не глупцы, —Со временем родному краюГотовятся…Миша
Я понимаю.Но не одних же пустомельВстречаем мы и в светском мире:Есть люди — их понятья шире,Доступна им живая цель.Сбери-ка эти единицы,Таланты, знания, умы,С великорусской КостромыДо полурусской Ниццы,Соедини-ка их в одноРазумным, общерусским делом…Пальцов
Соединить их — мудрено!Занесся ты, в порыве смелом,Бог весть куда, любезный друг!Вернись-ка к фактам!Миша
Факты трудны!Не говорю, чтоб были скудны,Но не припомнишь вдруг!Я сам не слишком обольщаюсь,Не ждал я и не жду чудес,Но твердо за одно ручаюсь,Что с мели сдвинул нас прогресс.Вот например: давно не оченьЖизнь на Руси груба былаИ, как под музыку теклаПод град ругательств и пощечин:Тот звук, как древней драме хор,Необходим был жизни нашей.Ну, а теперь — гуманный спор,Игривый спич за полной чашей!Пальцов
Вот чудо!Миша
Чуда, друг мой, нет,Но всё же выигрыш в итоге.Засевши на большой дорогеС дворовой челядью, мой дедБыл, говорят, грозою краю,А я — его любезный внук —Я друг народа, друг наук,Я в комитетах заседаю!Пальцов
Ты шутишь?Миша
Нет, я не шучу!Я с этой резкостью сравненьяОдно тебе сказать хочу:«Держись на русской точке зренья» —И ты утешишься, друг мой!Не слишком длинное пространствоНас разделяет с стариной,Но уж теперь не то дворянство,В литературе дух иной,Администраторы иные…Пальцов
Да! люди тонко развитые!О них судить не нашему уму,Довольно с нас благоговеть, гордиться.Ты эпитафию читал ли одному?По-моему, десяткам пригодится!«Систему полумер приняв за идеал,Ни прогрессист, ни консерватор,Добро ты портил, зла не улучшал,Но честный был администратор…»В администрацию попасть большая честь;Но будь талант — пути открыты,И надобно признаться, всё в ней есть,Есть даже, кажется, спириты!Миша
Давно ли чуждо было намВсё, кроме личного расчета?Теперь к общественным деламЯвилась рьяная забота!Пальцов
(смеется)
С тех пор как родину прогрессПоставил в новые условья,О Русь! вселился новый бесПочти во все твои сословья.То бес общественных забот!Кто им не одержим? Но — чудо! —Не много выиграл народ,И легче нет ему покудаНи от чиновных мудрецов,Ни от фанатиков народных,Ни от начитанных глупцов,Лакеев мыслей благородных!Миша
Ну! зол ты стал, как погляжу!Прослыть стараясь Вельзевулом,Ты и себя ругнул огулом.А я, опять-таки, скажу:Часть общества по мере сил развита,Не сплошь мы пошлости рабы:Есть признаки осмысленного быта,Есть элементы для борьбы.У нас есть крепостник-плантатор,Но есть и честный либерал;Есть заскорузлый консерватор,А рядом — сам ты замечал —Великосветский радикал!Пальцов
Двух слов без горечи не бросит,Без грусти ни на чем не остановит глаз,Он не идет, а, так сказать, проноситСебя, как контрабанду, среди нас.Шалит землевладелец крупный,Морочит модной маской свет,Иль точно тайной недоступнойОн полон — не велик секрет!Миша
И то уж хорошо, что времена пришлиБрать эти — не другие роли…Давно ли мы безгласно шли,Куда погонят нас, давно ли?..Теперь, куда ни посмотри,Зачатки критики, стремленье…Пальцов
(с гневом)
Пожалуйста, не говориПро русское общественное мненье!Его нельзя не презиратьСильней невежества, распутства, тунеядства;На нем предательства печатьИ непонятного злорадства!У русского особый взгляд,Преданьям рабства страшно верен:Всегда побитый виноват,А битым — счет потерян!Как будто с умыслом силкиМы расставляем мысли смелой:Сперва — сторонников полки,Восторг почти России целой,Потом — усталость; наконец,Все настороже, все в тревоге,И покидается боецПочти один на полдороге…Победа! мимо всех преградПрошла и принялась идея.«Ура!» — кричим мы не робея,И тот, кто рад и кто не рад…Зато с каким зловещим тактомМы неудачу сторожим!Заметив облачко над фактом,Как стушеваться мы спешим!Как мы вертим хвостом лукаво,Как мы уходим величавоВ скорлупку пошлости своей!Как негодуем, как клевещем,Как ретроградам рукоплещем,Как выдаем своих друзей!Какие слышатся аккордыВ постыдной оргии тогда!Какие выдвинутся мордыНа первый план! Гроза, беда!Облава — в полном смысле слова!..Свалились в кучу — и готовоХолопской дури торжество,Мычанье, хрюканье, блеяньеИ жеребячье гоготанье —А-ту его! а-ту его!..Не так ли множество идейПогибло несомненно важных,Помяв порядочных людейИ выдвинув вперед продажных?Нам всё равно! Не дорожимМы шагом к прочному успеху.Прогресс?.. его мы не хотим —Нам дай новинку, дай потеху!И вот новинке всякий радДень, два; все полны грез и веры.А завтра с радостью глядят,Как «рановременные» мерыТеряют должные размерыИ с треском катятся назад!..Народ впереди остановился. Остановились и охотники. Савелий, объяснив, что-то князю Воехотскому, причем таинственно указывал по направлению к лесу, подходит к Пальцову и Мише.
Савелий
На нумера извольте становиться.Теперь нельзя куритьИ громко говорить здесь не годится.Миша
Что ж можно? Можно водку пить!Хохочет и, наливая из фляжки, потчует Пальцова и пьет сам.
Савелий, расставив охотников по цепи, в расстоянии шагов пятидесяти друг от друга, разделяет народ на две половины; одна молча и с предосторожностями отправляется по линии круга направо, другая налево.
Сцена четвертая
Барон фон дер Гребен и князь Воехотский.
На 5-ом. Барон сидит на складном стуле; снег около него утоптан, под ногами ковер. Близ него прислонены к дереву три штуцера со взведенными курками. В нескольких шагах от него, сзади, мужик — охотник с рогатиной.
Кн. Воехотский
(подходя к барону с своего, соседнего нумера)
Теперь, барон, вы видели природу,Вы видели народ наш?Барон
И не могНе заключить, что этому народуПути к развитью заградил сам бог.Кн. Воехотский
Да! да! непобедимые условья!Но, к счастию, народ не выше их:Невежество, бесчувственность воловьяПолезны при условиях таких.Барон
Когда природа отвечать не можетПотребностям, которые родитРазвитие, — оно беды умножитИ только даром страсти распалит.Кн. Воехотский
Вы угадали мысль мою: нелепоВ таких условьях просвещать народ.На почве, где с трудом родится репа,С развитием банан не расцветет.Нам не указ Европа: там избытокВо всех дарах, по милости судеб;А здесь один суровый черный хлебДа из него же гибельный напиток!И средства нет прибавить что-нибудь.Болото, мох, песок — куда ни взглянешь!Не проведешь сюда железный путь,К путям железным весь народ не стянешь!А здесь — вот, например, зимой —Какие тут возможны улучшенья?..Хоть лошадям убавьте-ка мученья,Устройте экипаж другой!Здесь мужику, что вышел за ворота,Кровавый труд, кровавая борьба:За крошку хлеба капля пота —Вот в двух словах его судьба!Его сама природа осудилаНа грубый труд, неблагодарный бойИ от отчаянья разумно оградилаНевежества спасительной броней.Его удел — безграмотство, беспутство,Убожество и чувством, и умом,Его узда — налоги, труд, рекрутство,Его утеха — водка с дурманом!Барон
So, so…Сцена пятая
Пальцов и Миша. На № 1-ом. К Пальцову подходит со своего нумера Миша.
Миша
Еще не скоро выйдет зверь…Покаместь приведем-ка в ясностьТо время, как «свобода», «гласность»,Которыми набили мы теперьОскому, как незрелыми плодами,Не слышались и в шутку между нами.Когда считался зверем либерал,Когда слова «общественное благо»И произнесть нужна была отвага,Которою никто не обладал!Когда одни житейские условьяСближали нас, а попросту расчет,И лишь в одном сливались все сословья,Что дружно налегали на народ…Пальцов
Великий век, когда блисталСреди безгласных поколенийАдминистратор-генералИ откупщик — кабачный гений!Миша
Ты, думаю, охоту на двуногихЗастал еще в ребячестве своем.Слыхал ты вопли стариков убогихИ женщин, засекаемых кнутом?Я думаю, ты был не полугодаИ не забыл порядки тех времен,Когда, в ответ стенаниям народа,Мысль русская стонала в полутон?Пальцов
Великий век — великих мер!«Не рассуждать — повиноваться!» —Девиз был общий; сам ГомерНе смел Омиром называться.Миша
Припомни, как в то время золотоеУчили нас? Раздолье-то какое!Сын барина, чиновника, князькаНастолько норовил образоваться,Чтоб на чужие плечи забиратьсяУметь — а там дорога широка!Три фазиса дворянское развитьеПрекрасные являло нам тогда:В дни юности — кутеж и стеклобитье,Наука жизни — в зрелые года(Которую не в школах европейских —Мы черпали в гостиных и лакейских),И, наконец, заветная мечта —Почетные, доходные места…Припомнил ты то время золотое,Которого исчадье мы прямое,Припомнил? — Ну, так полюбуйся им!Как яблоню качает проходящий,Весь занятый минутой настоящей,Желанием одним руководим —Набрать плодов и дале в путь пуститься,Не думая, что много их свалится,Которых он не сможет захватить,Которые напрасно будут гнить, —Так русское общественное древо,Кто только мог, направо и налевоРаскачивал, спеша набить карман,Не думая о том, что будет дале…Мы все тогда жирели, наживали,Все… кроме, разумеется, крестьян…Да в стороне стоял один, печален,Тогдашний чистоплотный либерал;Он рук в грязи житейской не марал,Он для того был слишком идеален,Но он зато не делал ничего…Пальцов
О ком ты говоришь?Миша
В литературеОписан он достаточно: егоПрозвали «лишним». Честный по натуре,Он был аристократ, гуляка и лентяй;Избыточно снабженный всем житейским,Следил он за движеньем европейским…Пальцов
Да это — я!Миша
Как хочешь понимай!Тип был один, оттенков было много.Судили их тогда довольно строго,Но я недавно начал понимать,Что мы добром должны их поминать…Диалектик обаятельный,Честен мыслью, сердцем чист!Помню я твой взор мечтательный,Либерал-идеалист!Созерцающий, читающий,С неотступною хандройПо Европе разъезжающий,Здесь и там — всему чужой.Для действительности скованный,Верхоглядом жил ты, зря,Ты бродил разочарованный,Красоту боготворя;Всё с погибшими созданьямиДа с брошюрами возясь,Наполняя ум свой знаньями,Обходил ты жизни грязь;Грозный деятель в теории,Беспощадный радикал,Ты на улице историиС полицейским избегал;Злых, надменных, угнетающих,Лишь презреньем ты карал,Не спасал ты утопающих,Но и в воду не толкал…Ты, в котором чуть не генияДолго видели друзья,Рыцарь доброго стремленияИ беспутного житья!Хоть реального усилияТы не сделал никогда,Чувству горького бессилияПодчинившись навсегда, —Всё же чту тебя и ныне я,Я люблю припоминатьНа челе твоем унынияБеспредельного печать:Ты стоял перед отчизною,Честен мыслью, сердцем чист,Воплощенной укоризною,Либерал-идеалист!Пальцов
Куда ж девались люди эти?Миша
Бог весть! Я не встречаю их.Их песня спета — что нам в них?Герои слова, а на деле — дети!Да! одного я встретил: глуп, речистИ стар, как возвращенный декабрист.В них вообще теперь не много толку.Мудрейшие достали втихомолкуТакого рода прочные места,Где служба по возможности чиста,И, средние оклады получая,Не принося ни пользы, ни вреда,Живут себе под старость припевая;За то теперь клеймит их иногдаПредателями племя молодое;Но я ему сказал бы: не забудь —Кто выдержал то время роковое,Есть отчего тому и отдохнуть.Бог на помочь! бросайся прямо в пламяИ погибай…Но, кто твое держал когда-то знамя,Тех не пятнай!Не предали они — они усталиСвой крест нести,Покинул их дух Гнева и ПечалиНа полпути…* * *
Еще добром должны мы помянутьТогдашнюю литературу,У ней была задача: как-нибудьНамеком натолкнуть на честный путьК развитию способную натуру…Хорошая задача! Не забыл,Я думаю, ты истинных светил,Отметивших то время роковое:Белинский жил тогда, Грановский, Гоголь жил,Еще найдется славных двое-трое —У них тогда училось всё живое…Белинский был особенно любим…Молясь твоей многострадальной тени,Учитель! перед именем твоимПозволь смиренно преклонить колени!В те дни, как всё коснело на Руси,Дремля и раболепствуя позорно,Твой ум кипел — и новые стезиПрокладывал, работая упорно.Ты не гнушался никаким трудом:«Чернорабочий я — не белоручка!» —Говаривал ты нам — и напроломШел к истине, великий самоучка!Ты нас гуманно мыслить научил,Едва ль не первый вспомнил об народе,Едва ль не первый ты заговорилО равенстве, о братстве, о свободе…Недаром ты, мужая по часам,На взгляд глупцов казался переменчив,Но пред врагом заносчив и упрям,С друзьями был ты кроток и застенчив.Не думал ты, что стоишь ты венца,И разум твой горел не угасая,Самим собой и жизнью до концаСвятое недовольство сохраняя, —То недовольство, при котором нетНи самообольщенья, ни застоя,С которым и на склоне наших летПостыдно мы не убежим из строя, —То недовольство, что душе живойНе даст восстать противу новой силыЗа то, что заслоняет нас собойИ старцам говорит: «Пора в могилы!»* * *
Грановского я тоже близко знал —Я слушал лекции его три года.Великий ум! счастливая природа!Но говорил он лучше, чем писал.Оно и хорошо — писать не время было:Почти что ничего тогда не проходило!Бывали случаи: весь векСчитался умным человек,А в книге глупым очутился:Пропал и ум, и слог, и жар,Как будто с бедным приключилсяАпоплексический удар!Когда же в книгах будем мы блистатьВсей русской мыслью, речью, даром,А не заиками хромыми выступатьС апоплексическим ударом?..* * *
Перед рядами многих поколенийПрошел твой светлый образ; чистых впечатленийИ добрых знаний много сеял ты,Друг Истины, Добра и Красоты!Пытлив ты был: искусство и природа,Наука, жизнь — ты всё познать желал,И в новом творчестве ты силы почерпал,И в гении угасшего народа…И всем делиться с нами ты хотел!Не диво, что тебя мы горячо любили:Терпимость и любовь тобой руководили.Ты настоящее оплакивать умелИ брата узнавать в рабе иноплеменном,От нас веками отдаленном!Готовил родине ты честных сыновей,Провидя луч зари за непроглядной далью.Как ты любил ее! Как ты скорбел о ней!Как рано умер ты, терзаемый печалью!Когда над бедной русскою землейЗаря надежды медленно всходила,Созрел недуг, посеянный тоской,Которая всю жизнь тебя крушила…Да! славной смертью, смертью роковойГрановский умер… кто не издевалсяНад «беспредметною» тоской?Но глупый смех к чему не придирался!«Гражданской скорбью» наши мудрецыПрозвали настроение такое…Над чем смеяться вздумали, глупцы!Опошлить чувство силятся какое!Поверхностной иронии печатьМы очень часто налагаемНа то, что должно уважать,Зато — достойное презренья уважаем!Нам юноша, стремящийся к добру,Смешон восторженностью странной,А зрелый муж, поверженный в хандру,Смешон тоскою постоянной;Не понимаем мы глубоких мук,Которыми болит душа иная,Внимая в жизни вечно ложный звукИ в праздности невольной изнывая;Не понимаем мы — и где же нам понять? —Что белый свет кончается не нами,Что можно личным горем не страдатьИ плакать честными слезами.Что туча каждая, грозящая бедой,Нависшая над жизнию народной,След оставляет роковойВ душе живой и благородной!* * *
Да! были личности!.. Не пропадет народ,Обретший их во времена крутые!Мудреными путями бог ведетТебя, многострадальная Россия!Попробуй усомнись в твоих богатыряхДоисторического века,Когда и в наши дни выносят на плечахВсё поколенье два-три человека!* * *
Как ты меня, однако ж, взволновал!Не шуточное вышло излиянье,Я лучший перл со дна души достал,Чистейшее мое воспоминанье!Мне стало грустно… Надо попадать,По мере сил, опять на тон шутливый…. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .(В лесу раздается сигнальный выстрел и вслед за тем крики, трещотки, хлопушки. Охотники поспешно расходятся на свои нумера и становятся на стороже, со взведенными штуцерами…)
Песня о труде*
Кто хочет сделаться глупцом,Тому мы предлагаем:Пускай пренебрежет трудомИ жить начнет лентяем.Хоть Геркулесом будь рожденИ умственным атлетом,Всё ж будет слаб, как тряпка, онИ жалкий трус при этом.Нет в жизни праздника тому,Кто не трудится в будень.Пока есть лишний мед в дому,Терпим пчелами трутень;Когда ж общественной нуждыПридет крутое время,Лентяй, не годный никуды!Ты всем двойное бремя.Когда придут зараза, мор,Ты первый кайся богу,Запрешь ворота на запор,Но смерть найдет дорогу!..Кому бросаются в глазаВ труде одни мозоли,Тот глуп, не смыслит ни аза!Страдает праздность боле.Когда придет упадок сил,Хандра подступит злая —Верь, ни единый пес не вылТоскливее лентяя!Итак, о славе не мечтайНе будь на деньги падок,Трудись по силам и желай,Чтоб труд был вечно сладок.Чтоб испустить последний вздохНе в праздности — в работе,Как старый пес мой, что издохНад гаршнепом в болоте!..Песня («Отпусти меня, родная…»)*
Отпусти меня, родная,Отпусти не споря!Я не травка полевая,Я взросла у моря.Не рыбацкий парус малый —Корабли мне снятся,Скучно! в этой жизни вялойДни так долго длятся.Здесь, как в клетке, заперта я,Сон кругом глубокий,Отпусти меня, родная,На простор широкий,Где сама ты грудью белойВолны рассекала,Где тебя я гордой, смелой,Счастливой видала.Ты не с песнею победнойК берегу пристала,Но хоть час из жизни беднойТоржество ты знала.Пусть и я сломлюсь от горя,Не жалей ты дочку!Коли вырастет у моря —Не спастись цветочкуВсё равно! Сегодня счастье.Завтра буря грянет,Разыграется ненастье,Ветер с моря встанет,В день один песку нагонитНа прибрежный цветикИ навеки похоронит!..Отпусти, мой светик!..Человек сороковых*
…Пришел я к крайнему пределу…Я добр, я честен; я служитьНе соглашусь дурному делу,За добрым рад не есть, не пить,Но иногда пройти сторонкойВ вопросе грозном и живом,Но понижать мой голос звонкийПеред влиятельным лицом —Увы! вошло в мою натуру!..Не от рожденья я таков,Но я прошел через цензуруНезабываемых годов.На всех, рожденных в двадцать пятомГоду, и около того,Отяготел жестокий фатум:Не выйти нам из-под него.Я не продам за деньги мненья,Без крайней нужды не солгу…Но — гибнуть жертвой убежденьяЯ не могу… я не могу…Перед зеркалом*
Шляпа, перчатки, портфейль,Форменный фрак со звездою,Несколько впалая грудь,Правый висок с сединою.Не до одышки я толст,Не до мизерности тонок,Слог у меня деловой,Голос приятен и звонок…Только прибавить бы лба,Но — никакими судьбами!Волосы глупо торчатТотчас почти над бровями.При несомненном уме,Соображении быстром,Мне далеко не пойти —Быть не могу я министром.Да, представительный лобНеобходим в этом сане,Вот Дикобразов Прокоп…Счастье, подумаешь, дряни!Случай вывозит слепойЭту фигуру медвежью:Лоб у него небольшой,Но дополняется плешью…. . . . . . . . . . . . . . .1867
Суд*
1
«Однажды, зимним вечерком»Я перепуган был звонком,Внезапным, властным… Вот опять!Зачем и кто — как угадать?Как сладить с бедной головой,Когда врывается толпойВ нее тревожных мыслей рой?Вечерний звон! вечерний звон!Как много дум наводит он!За много лет всю жизнь моюПрипомнил я в единый миг,Припомнил каждую статьюИ содержанье двух-трех книг,Мной сочиненных. ВспоминалЯ также то, где я бывал,О чем и с кем вступал я в спор;А звон неумолим и скор,Меж тем на миг не умолкал,Пока я брюки надевал…О невидимая рука!Не обрывай же мне звонка!Тотчас я силы соберу,Зажгу свечу — и отопру.Гляжу — чуть теплится камин.Невинный «Модный магазин»(Издательницы Софьи Мей)И письма — память лучших дней —Жены теперешней моей,Когда, наивна и мила,Она невестою была,И начатый недавно труд,И мемуары — весом в пуд,И приглашенья двух вельмож,В дома которых был я вхож,До прейскуранта крымских вин —Всё быстро бросил я в камин!И если б истребленья духНасытить время я имел,Камин бы долго не потух.Но колокольчик мой звенелЧто миг — настойчивей и злей.Пылай, камин! Гори скорей,Записок толстая тетрадь!Пора мне гостя принимать…Ну, догорела! ВыхожуВ гостиную — и нахожуЖену… О, верная жена!Ни слез, ни жалоб, лишь бледна.Блажен, кому дана судьбойЖена с геройскою душой,Но тот блаженней, у когоНет близких ровно никого…«Не бойся ничего! поверь,Всё пустяки!» — шепчу жене,Но голос изменяет мне.Иду — и отворяю дверь…Одно из славных русских лицСо взором кротким без границ,Полуопущенным к земле,С печатью тайны на челе,Тогда предстал передо мнойАдминистратор молодой.Не только этот грустный взор,Формально всё — до звука шпорТак деликатно было в нем,Что с этим тактом и умомОн даже больше был бы мил,Когда бы меньше был уныл.Кивнув угрюмо головой,Я указал ему на стул,Не сел он; стоя предо мной,Он лист бумаги развернулИ подал мне. Я прочиталИ ожил — духом просиял!Вечерний звон, вечерний звон!Как много дум наводит он!Порой таких ужасных дум,Что и действительность самаНе помрачает так ума,Напротив, возвращает ум!«Судить назначено меняПри публике, при свете дня! —Я крикнул весело жене. —Прочти, мой друг! Поди ко мне!»Жена поспешно подошлаИ извещение прочла:«Понеже в вашей книге естьТакие дерзкие места,Что оскорбилась чья-то честьИ помрачилась красота,То вас за дерзость этих местНачальство отдало под суд,А книгу взяло под арест».И дальше чин и подпись тут.Я сущность передал — но слог…Я слога передать не мог!Когда б я слог такой имел,Когда б владел таким пером,Я не дрожал бы, не бледнелПеред нечаянным звонком…Заметив радость, а не злостьВ лице моем, почтенный гостьЛюбезно на меня взглянул.Вновь указав ему на стул,Я папиросу предложил,Он сел и скромно закурил.Тогда беседа началасьО том, как многое у насНесовершенно; как далекТот вожделенный идеал,Какого всякий бы желалРодному краю: нет дорог,В торговле плутни и застой,С финансами хоть волком вой,Мужик не чувствует добра,Et caetera, et caetera…Уж час в беседе пролетел,А не коснулись между темМы очень многих важных тем,Но тут огарок догорел,Дымясь, — и вдруг расстались мыСреди зловония и тьмы.2
Ну, суд так суд! В судебный залСберется грозный трибунал,Придут враги, придут друзья,Предстану — обвиненный — я,И этот труд, горячий трудАнатомировать начнут!Когда я отроком блуждалПо тихим волжским берегам,«Суд в подземелье» я читал,Жуковского поэму, — там,Что стих, то ужас: темный сводГрозя обрушиться, гнетет;Визжа, заржавленная дверьПоет: «Не вырвешься теперь!»И ряд угрюмых клобуковПри бледном свете ночников,Кивая, вторит ей в ответ:«Преступнику спасенья нет!»Потом, я помню, целый годВо сне я видел этот свод,Монахов, стражей, палачей;И живо так в душе моейТо впечатленье детских дней,Что я и в зрелые годаБоюсь подземного суда.Вот почему я ликовал,Когда известье прочитал,Что гласно буду я судим,Хоть утверждают: гласность — дым.Оно конечно: гласный суд —Всё ж суд. Притом же, говорят,Там тоже спуску не дают;Посмотрим, в чем я виноват.(Сажусь читать, надев халат.)Каких задач, каких трудовДля человеческих головВраждебный рок не задавал?Но, литератор прежних дней!Ты никогда своих статейС подобным чувством не читал,Как я в ту роковую ночь.Скажу вам прямо — скрытность прочь, —Я с точки зрения судьиВсю ночь читал мои статьи.И нечто странное со мнойПроисходило… Боже мой!То, оправданья подобрав,Я говорил себе: я прав!То сам себя воображалТаким злодеем, что дрожалИ в зеркало гляделся я…Занятье скверное, друзья!Примите добрый мой совет,Писатели грядущих лет!Когда постигнет вас беда,Да будет чужд ваш бедный умСудебно-полицейских дум —Оставьте дело до суда!Нет пользы голову трудитьНад тем, что будут говоритьТе, коих дело обвинять,Как наше — книги сочинять.А если нервы не уснутНа милом слове «Гласный суд»,Подлей побольше рому в чайИ безмятежно засыпай!..3
Заснул и я, но тяжек сонТого, кто горем удручен.Во сне я видел, что геройМоей поэмы роковойС полуобритой головой,В одежде арестантских ротВдоль по Владимирке идет.А дева, далеко отстав,По плечам кудри разметав,Бежит за милым, на бегуНыряя по груди в снегу,Бежит, и плачет, и поет…Дитя фантазии моей,Не плачь! До снеговых степей,Я знаю, дело не дойдет.В твоей судьбе средины нет:Или увидишь божий свет,Или — преступной признана —С позором будешь сожжена!Итак, молись, моя краса,Чтобы по милости твоейНе стали наши небесаЕще туманней и темней!Потом другой я видел сон,И был безмерно горек он:Вхожу я в суд — и на скамьяхДрузей, родных встречает взор,Но не участье в их чертах —Негодованье и укор!Они мне взглядом говорят:«С тобой мы незнакомы, брат!»— «Что с вами, милые мои?» —Тогда невольно я спросил;Но только я заговорил,Толпа покинула скамьи,И вдруг остался я один,Как голый пень среди долин,Тогда, отчаяньем объят,Я разревелся пред судомИ повинился даже в том,В чем вовсе не был виноват!..Проснувшись, долго помышлялЯ о моем жестоком сне,Мужаться слово я давал,Но страшно становилось мне:Ну, как и точно разревусь,От убеждений отрекусь?Почем я знаю: хватит силИли не хватит — устоять?..И начал я припоминать,Как развивался я, как жил:Родился я в большом дому,Напоминающем тюрьму,В котором грозный властелинСвободно действовал один,Держа под страхом всю семьюИ челядь жалкую свою;Рассказы няни о чертяхВносили в душу тот же страх;Потом я в корпус поступилИ там под тем же страхом жил.Случайно начал я писать,Тут некий образ посещатьМеня в часы работы стал.С пером, со стклянкою чернилОн над душой моей стоял,Воображенье леденил,У мысли крылья обрывал.Но не довольно был он строг,И я терпел еще за то,Что он подчас мой труд берегИли вычеркивал не то.И так писал я двадцать лет,И вышел я такой поэт,Каким я выйти мог… Да, да!Грозит последняя беда…Пошли вам бог побольше сил!Меня же так он сотворил,Что мимо будки городскойИду с стесненною душой,И, право, я не поручусь,Что пред судом не разревусь…4
Не так счастливец молодойИдет в таинственный покой,Где, нетерпения полна,Младая ждет его жена,С каким я трепетом вступалВ тот роковой, священный зал,Где жизнь, и смерть, и честь людейВ распоряжении судей.Герой — а я теперь герой —Быть должен весь перед тобой,О публика! во всей красе…Итак, любуйся: я плешив,Я бледен, нервен, я чуть жив,И таковы почти мы все.Но ты не думай, что тебяХочу разжалобить: любяСвой труд, я вовсе не ропщу,Я сожалений не ищу;«Коварный рок», «жестокий рок»Не больше был ко мне жесток,Как и к любому бедняку.То правда: рос я не в шелку,Под бурей долго я стоял,Меня тиранила нужда,Гнела любовь, гнела вражда;Мне граф <Орлов> мораль читал,И цензор слог мой исправлял,Но не от этих общих бедЯ слаб и хрупок как скелет.Ты знаешь, я — «любимец муз»,А невозможно рассказать,Во что обходится союзС иною музой; благодатьТому, чья муза не бойка:Горит он редко и слегка.Но горе, ежели онаСлаволюбива и страстна.С железной грудью надо быть,Чтоб этим ласкам отвечать,Объятья эти выносить,Кипеть, гореть — и погасать,И вновь гореть — и снова стыть.Довольно! Разве досказать,Удобный случай благо есть,Что я, когда начну писать,Перестаю и спать, и есть…Не то чтоб ощутил я страх,Когда уселись на местахИ судьи и народ честной,Интересующийся мной,И приготовился читатьТот, чье призванье — обвинять;Но живо вспомнил я тогдаСчастливой юности года,Когда придешь, бывало, в классИ знаешь: сечь начнут сейчас!Толпа затихла, началсяДоклад — и длился два часа…Я в деле собственном моем,Конечно, не судья; но в том,Что обвинитель мой читал,Своей статьи я не узнал.Так пахарь был бы удивлен,Когда бы рожь посеял он,А уродилось бы зерноНи рожь, ни греча, ни пшено —Ячмень колючий, и притомНаполовину с дурманом!О прокурор! ты не статью,Ты душу вывернул мою!Слагая образы мои,Я только голосу любвиИ строгой истины внимал,А ты так ясно доказал,Что я законы нарушал!Но где ж не грозен прокурор?..Смягченный властию судей,Не так был грозен приговор:Без поэтических затей,Не на утесе вековом,Где море пенится кругомИ бьется жадною волнойО стены башни крепостной, —На гаупвахте городской,Под вечным смрадом тютюна,Я месяц высидел сполна…Там было сыро; по угламБелела плесень; по стенамКлопы гуляли; в щели рамДул ветер, порошил снежок.Сиди-посиживай, дружок!Я спать здоров, но сон был плохПо милости проклятых блох.Другая, горшая беда:В мой скромный угол иногдаЯвлялся гость: дебош ночнойСвершив, гвардейский офицер,Любезный, статный, молодойИ либеральный выше мер,День-два беседовал со мной.Уйдет один, другой придетИ те же басенки плетет…Блоха — бессонница — тютюн —Усатый офицер-болтун —Тютюн — бессонница — блоха —Всё это мелочь, чепуха!Но веришь ли, читатель мой!Так иногда с блохами бойБыл тошен; смрадом тютюнаТак жизнь была отравлена,Так больно клоп меня кусалИ так жестоко донималЧто день, то новый либерал,Что я закаялся писать…Бог весть, увидимся ль опять!..Эпилог
Зимой поэт молчал упорно,Зимой писать охоты нет,Но вот дохнула благотворноВесна — не выдержал поэт!Вновь пишет он, призванью верен.Пиши, но будь благонамерен!И не рискуй опять попастьНа гаупвахту или в часть!«Умру я скоро. Жалкое наследство…»*
Посвящается неизвестному другу, приславшему мне стихотворение «Не может быть»
Умру я скоро. Жалкое наследство,О родина! оставлю я тебе.Под гнетом роковым провел я детствоИ молодость — в мучительной борьбе.Недолгая нас буря укрепляет,Хоть ею мы мгновенно смущены,Но долгая — навеки поселяетВ душе привычки робкой тишины.На мне года гнетущих впечатленийОставили неизгладимый след.Как мало знал свободных вдохновений,О родина! печальный твой поэт!Каких преград не встретил мимоходомС своей угрюмой музой на пути?..За каплю крови, общую с народом,И малый труд в заслугу мне сочти!Не торговал я лирой, но, бывало,Когда грозил неумолимый рок,У лиры звук неверный исторгалаМоя рука… Давно я одинок;Вначале шел я с дружною семьею,Но где они, друзья мои, теперь?Одни давно рассталися со мною,Перед другими сам я запер дверь;Те жребием постигнуты жестоким,А те прешли уже земной предел…За то, что я остался одиноким,Что я ни в ком опоры не имел,Что я, друзей теряя с каждым годом,Встречал врагов всё больше на пути —За каплю крови, общую с народом,Прости меня, о родина! прости!Я призван был воспеть твои страданья,Терпеньем изумляющий народ!И бросить хоть единый луч сознаньяНа путь, которым бог тебя ведет,Но, жизнь любя, к ее минутным благамПрикованный привычкой и средой,Я к цели шел колеблющимся шагом,Я для нее не жертвовал собой,И песнь моя бесследно пролетела,И до народа не дошла она,Одна любовь сказаться в ней успелаК тебе, моя родная сторона!За то, что я, черствея с каждым годом,Ее умел в душе моей спасти,За каплю крови, общую с народом,Мои вины, о родина! прости!..<26–27 февраля 1867>
Еще тройка*
1
Ямщик лихой, лихая тройкаИ колокольчик под дугой,И дождь, и грязь, но кони бойкоТелегу мчат. В телеге тойСидит с осанкою победнойЖандарм с усищами в аршин,И рядом с ним какой-то бледныйЛет в девятнадцать господин.Все кони взмылены с натуги,Весь ад осенней русской вьюгиНавстречу; не видать небес,Нигде жилья не попадает,Всё лес кругом, угрюмый лес…Куда же тройка поспешает?Куда Макар телят гоняет.2
Какое ты свершил деянье,Кто ты, преступник молодой?Быть может, ты имел свиданьеВ глухую ночь с чужой женой?Но подстерег супруг ревнивыйИ длань занес — и оскорбил,А ты, безумец горделивый,Его на месте положил?Ответа нет. Бушует вьюга.Завидев кабачок, как друга,Жандарм командует: «Стоять!»Девятый шкалик выпивает…Чу! тройка тронулась опять!Гремит, звенит — и улетаетКуда Макар телят гоняет.3
Иль погубил тебя презренный.Но соблазнительный металл?Дитя корысти современной,Добра чужого ты взалкал,И в доме издавна знакомом,Когда все погрузились в сон,Ты совершил грабеж со взломомИ пойман был и уличен?Ответа нет. Бушует вьюга;Обняв преступника, как друга,Жандарм напившийся храпит;Ямщик то свищет, то зевает,Поет… А тройка всё гремит,Гремит, звенит — и улетаетКуда Макар телят гоняет.4
Иль, может быть, ночным артистомТы не был, друг? и просто мыТеперь столкнулись с нигилистом,Сим кровожадным чадом тьмы?Какое ж адское коварствоТы помышлял осуществить?Разрушить думал государство,Или инспектора побить?Ответа нет. Бушует вьюга,Вся тройка в сторону с испугаШарахнулась. Озлясь, кнутомЯмщик по всем по трем стегает;Телега скрылась за холмом,Мелькнула вновь — и улетаетКуда Макар телят гоняет!..(2 марта 1867)
«Зачем меня на части рвете…»*
Зачем меня на части рвете,Клеймите именем раба?..Я от костей твоих и плоти,Остервенелая толпа!Где логика? Отцы — злодеи,Низкопоклонники, лакеи,А в детях видя подлецов,И негодуют и дивятся,Как будто от таких отцовГерои где-нибудь родятся?Блажен, кто в юности слепойПогорячится и с размахуПоложит голову на плаху…Но кто, пощаженный судьбой,Узнает жизнь, тому дорогиИ к честной смерти не найти.Стоять он будет на путиВ недоумении, в тревогеИ думать: глупо умирать,Чтоб им яснее доказать,Что прочен только путь неправый;Глупей трагедией кровавойБез всякой пользы тешить их!Когда являлся сумасшедший,Навстречу смерти гордо шедший,Что было в помыслах твоих,О публика! одну идеюТвоя вмещала голова:«Посмотрим, как он сломит шею!»Но жизнь не так же дешева!Не оправданий я ищу,Я только суд твой отвергаю.Я жить в позоре не хочу,Но умереть за что — не знаю.(24 июля 1867)
Притча о «киселе»*
Жил-был за тридевять земель,В каком-то царстве тридесятом,И просвещенном, и богатом,Вельможа, именем — Кисель.За книгой с детства, кроме скуки,Он ничего не ощущал,Китайской грамотой — науки,Искусство — бреднями считал;Зато в войне, на поле браниПодобных не было ему:Он нес с народов диких даниЦарю — владыке своему.Сломив рога крамоле внешнейПожаром, казнями, мечом,Он действовал еще успешнейВ борьбе со внутренним врагом:Не только чуждые народы,Свои дрожали перед ним!Но изменили старцу годы —Заботы, дальние походы,Военной славы гром и дымИзраненному мужу в тягость:Сложил он бранные дела,И императорская благостьГражданский пост ему дала.Под солнцем севера и юга,Устав от крови и побед,Кисель любил в часы досугаТеатр, особенно балет.Чего же лучше? Свеж он чувством,Он только изнурен войной —Итак, да правит он искусством,Вкушая в старости покой!С обычной стойкостью и рвеньемКисель вступил на новый пост:Присматривал за поведеньем,Гонял говеть актеров в пост.Высокомерным задал гонку,Покорных, тихих отличил,Остриг актеров под гребенку,Актрисам стричься воспретил;Стал роли раздавать по чину,И, как он был благочестив,То женщине играть мужчинуНе дозволял, сообразивЧто это вовсе неприлично:«Еще начать бы дозволять,Чтобы роль женщины публичноМужчина начал исполнять!»Чтобы актеры были гибки,Он их учил маршировать,Чтоб знали роли без ошибки,Затеял экзаменовать;Иной придет поздненько с пира,К нему экзаменатор шасть,Разбудит: «Монолог из ЛираЧитай!..» Досада и напасть!Приехал раз в театр вельможаИ видит: зала вся пуста,Одна директорская ложаЕго особой занята.Еще случилось то же дважды —И понял наш Кисель тогда,Что в публике к театру жаждыНе остается и следа.Сам царь шутя сказал однажды:«Театр не годен никуда!В оркестре врут и врут на сцене,Совсем меня не веселя,С тех пор как дал я МельпоменеИ Терпсихоре — Киселя!»Кисель глубоко огорчился,Удвоил труд — не ел, не спал,Но как начальник ни трудился,Театр ни к черту не годился!Тогда он истину сознал:«Справлялся я с военной бурей,Но мне театр не по плечу,За красоту балетных гурийПродать я совесть не хочу!Мне о душе подумать надо,И так довольно я грешил!»(Кисель побаивался адаИ в рай, конечно, норовил.)Мысль эту изложив круглее,Передает секретарю:Дабы переписал крупнееДля поднесения царю.Заплакал секретарь; печалиНе мог, бедняга, превозмочь!Бежит к кассиру: «Мы пропали!»(Они с кассиром вместе крали),И с ним беседует всю ночь.Наутро в труппе гул раздался,Что депутация нужнаПросить, чтобы Кисель остался,Что уж сбирается она.«Да кто ж идет? с какой же стати? —Кричат строптивые. — ДавноМы жаждем этой благодати!»— «Тссс! тссс!.. упросят всё равно!»И всё пошло путем известным:Начнет дурак или подлец,А вслед за глупым и бесчестнымПойдет и честный наконец.Тот говорит: до пенсионаМне остается семь недель,Тот говорит: во время оноМою сестру крестил Кисель,Тот говорит: жена больная,Тот говорит: семья большая —Так друг по дружке вся артель,Благословив сначала небо,Что он уходит наконец,Пошла с дарами соли-хлебаПросить: «Останься, наш отец!»…Впереди шли вдовицы преклонные,Прослужившие лета законные,Седовласые, еле ползущие,Пенсионом полвека живущие;Дальше причет трагедии: вестники,Щитоносцы, тираны, кудесники,Двадцать шесть благородных отцов,Девять первых любовников;Восемьсот театральных чиновниковПо три в ряд выступали с боковС многочисленным штабом:С сиротами беспечными,С бедняками увечными,Прищемленными трапом.Пели гимн представители пения,Стройно шествовал кордебалет;В белых платьицах, с крыльями генияКорифейки младенческих лет,Довершая эффект депутации,Преклонялись с простертой рукойИ, исполнены женственной грации,В очи старца глядели с мольбой…Кто устоит перед слезамиДетей, теряющих отца?Кисель растрогался мольбами:«Я ваш, о дети! до конца!.Я полагал, что я ненужен,Я мнил, что даже вреден я,Но вами я обезоружен!Идем же, милые друзья,Идем до гробового часуПутем прогресса и добра…»Актеры скорчили гримасу,Но тут же крикнули: ура!«Противустать возможно ядрам,Но вашим просьбам — никогда!»И снова правит он театромИ мечется туда-сюда;То острижет до кожи труппу,То космы разрешит носить.А сам не ест ни щей, ни супу,Не может вин заморских пить.В пиесах, ради высших целей,Вне брака допустил любовьИ капельдинерам с шинелейДоходы предоставил вновь;Смирившись, с автором «Гамлета»Завесть знакомство пожелал,Но бог британского поэтаК нему откушать не прислал.Укоротил балету платья,Мужчиной женщину одел,Но поздние мероприятьяНе помогли — театр пустел!Спились таланты при Ликурге,Им было нечего играть:Ни в комике, ни в драматургеОхоты не было писать;Танцорки как ни горячились,Не получали похвалы,Они не то чтобы ленились,Но вечно были тяжелы.В партере явно негодуют,Свет божий Киселю не мил,Грустит: «Чиновники воруют,И с труппой справиться нет сил!Вчера статуя командораНи с места! Только мелет вздор —Мертвецки пьяного актераВ нее поставил режиссер!Зато случился факт печальныйНазад тому четыре дня:С фронтона крыши театральнойУшло три бронзовых коня!»Кисель до гроба сценой правил,Сгубил театр — хоть закрывай! —Свои седины обесславил,Да не попасть ему и в рай.Искусство в государстве пало,К великой горести царя,И только денег прибывалоУ молодца-секретаря:Изрядный капитал составил,Дом нажил в восемь этажейИ на воротах львов поставил,Сбежавших перелив коней…Мораль: хоть крепостные стеныИ очень трудно разрушать,Однако храмом МельпоменыТрудней без знанья управлять.Есть и другому поученьюТут место: если хочешь в рай,Путеводителем к спасеньюСекретаря не избирай.(21 августа 1865)
Выбор*
Ночка сегодня морозная, ясная.В горе стоит над рекойРусская девица, девица красная,Щупает прорубь ногой.Тонкий ледок под ногою ломается,Вот на него набежала вода;Царь водяной из воды появляется,Шепчет: «Бросайся, бросайся сюда!Любо здесь!» Девица, зову покорная,Вся наклонилась к нему.«Сердце покинет кручинушка черная,Только разок обойму,Прянь!..» И руками к ней длинными тянется…Синие льды затрещали кругом,Дрогнула девица! Ждет — не оглянется —Кто-то шагает, идет прямиком.«Прянь! Будь царицею царства подводного!..»Тут подошел воевода Мороз:«Я тебя, я тебя, вора негодного!Чуть было девку мою не унес!»Белый старик с бородою пушистоюНа воду трижды дохнул,Прорубь подернулась корочкой льдистою,Царь водяной подо льдом потонул.Молвил Мороз: «Не топися, красавица!Слез не осушишь водой,Жадная рыба, речная пиявица,Там твой нарушит покой;Там защекотят тебя водяные,Раки вопьются в высокую грудь,Ноги опутают травы речные.Лучше со мной эту ночку побудь!К утру я горе твое успокою,Сладкие грезы его усыпят,Будешь ты так же пригожа собою,Только красивее дам я наряд:В белом венке голова засияетЗавтра, чуть красное солнце взойдет».Девица берег реки покидает,К темному лесу идет.Села на пень у дороги: ласкаетсяК ней воевода-старик.Дрогнется — зубы колотят — зевается —Вот и закрыла глаза… забывается…Вдруг разбудил ее Лешего крик:«Девонька! встань ты на резвые ноги,Долго Морозко тебя протомит.Спал я и слышал давно: у дорогиКто-то зубами стучит,Жалко мне стало. Иди-ка за мною,Что за охота всю ноченьку ждать!Да и умрешь — тут не будет покою:Станут оттаивать, станут качать!Я заведу тебя в чащу лесную,Где никому до тебя не дойти,Выберем, девонька, сосну любую…»Девица с Лешим решилась идти.Идут. Навстречу медведь попадается,Девица вскрикнула — страх обуял.Хохотом Лешего лес наполняется:«Смерть не страшна, а медведь испугал!Экой лесок, что ни дерево — чудо!Девонька! глянь-ка, какие стволы!Глянь на вершины — с синицу оттудаКажутся спящие летом орлы!Темень тут вечная, тайна великая,Солнце сюда не доносит лучей,Буря взыграет — ревущая, дикая —Лес не подумает кланяться ей!Только вершины поропщут тревожно…Ну, полезай! подсажу осторожно…Люб тебе, девица, лес вековой!С каждого дерева броситься можноВниз головой!»Эй, Иван!*
Тип недавнего прошлого
Вот он весь, как намелеван,Верный твой Иван:Неумыт, угрюм, оплеван,Вечно полупьян;На желудке мало пищи,Чуть живой на взгляд.Не прикрыты, голенищиРыжие торчат;Вечно теплая шапчонкаВся в пуху на нем,Туго стянут сертучонкоУзким ремешком;Из кармана кончик трубкиВиден да кисет.Разве новенькие зубкиВыйдут — старых нет…Род его тысячелетнийНе имел угла —На запятках и в переднейЖизнь веками шла.Ремесла Иван не знает,Делай, что дают:Шьет, кует, варит, строгает,Не потрафил — бьют!«Заживет!» Грубит, ворует,Божится и вретИ за рюмочку целуетРучки у господ.Выпить может сто стаканов —Только подноси…Мало ли таких ИвановНа святой Руси?..«Эй, Иван! иди-ка стряпать!Эй, Иван! чеши собак!»Удалось Ивану сцапатьГде-то четвертак,Поминай теперь как звали!Шапку набекрень —И пропал! Напрасно ждалиВаньку целый день:Гитарист и соблазнительДеревенских дур(Он же тайный похитительИндюков и кур),У корчемника ИгнаткиПриютился плут,Две пригожие солдаткиТак к нему и льнут.«Эй вы, павы, павы, павы!Шевелись живей!»В Ваньке пляшут все суставыС ног и до ушей,Пляшут ноздри, пляшет в ухеБелая серьга.Ванька весел, Ванька в духе —Жизнь недорога!Утром с барином расправа:«Где ты пропадал?»— «Я… нигде-с… ей-богу… право…У ворот стоял!»— «Весь-то день?»… Ответы грубы,Ложь глупа, нагла;Были зубы — били в зубы,Нет — трещит скула.«Виноват!» — порядком струся,Говорит Иван.«Жарь к обеду с кашей гуся,Щи вари, болван!»Ванька снова лямку тянет,А потом опятьЧто-нибудь у дворни стянет…«Неужли плошать?Коли плохо положили,Стало, не запрет!»Господа давно решили,Что души в нем нет.Неизвестно — есть ли, нет ли,Но с ним случай был:Чуть живого сняли с петли,Перед тем грустил.Господам конфузно было:«Что с тобой, Иван?»— «Так, под сердце подступило», —И глядит: не пьян!Говорит: «Вы потерялиВерного слугу,Всё равно — помру с печали,Жить я не могу!А всего бы лучше с глоткиПетли не снимать»…Сам помещик выслал водкиСкуку разогнать.Пил детина ерофеич,Плакал да кричал:«Хоть бы раз Иван МосеичКто меня назвал!»…Как мертвецки накатили,В город тем же днем:«Лишь бы лоб ему забрили —Вешайся потом!»Понадеялись на дружбу,Да не та пора:Сдать беззубого на службуНе пришлось. «Ура!»Ванька снова водворилсяУ своих господИ совсем от рук отбился,Без просыпу пьет.Хоть бы в каторгу урода —Лишь бы с рук долой!К счастью, тут пришла свобода:«С богом, милый мой!»И, затерянный в народе,Вдруг исчез Иван…Как живешь ты на свободе?Где ты?.. Эй, Иван!С работы*
«Здравствуй, хозяюшка! Здравствуйте, детки!Выпить бы. Эки стоят холода!»— «Ин ты забыл, что намедни последкиВыпил с приказчиком?» — «Ну, не беда!И без вина отогреюсь я, грешный,Ты обряди-ка савраску, жена,Поголодал он весною, сердечный,Как подобрались сена.Эк я умаялся!.. Что, обрядила?Дай-ка горяченьких щец».— «Печи я нынче, родной, не топила,Не было, знаешь, дровец!»— «Ну и без щей поснедаю я, грешный.Ты овсеца бы савраске дала, —В лето один он управил, сердечный,Пашни четыре тягла.Трудно и нынче нам с бревнами было,Портится путь… Ин и хлебушка нет?…»— «Вышел родной… У соседей просила,Завтра сулили чем свет!»— «Ну, и без хлеба улягусь я, грешный.Кинь под савраску соломки, жена!В зиму-то вывез он, вывез, сердечный,Триста четыре бревна…»Эпитафия («Зимой играл в картишки…»)*
Зимой играл в картишкиВ уездном городишке,А летом жил на воле,Травил зайчишек грудыИ умер пьяный в полеОт водки и простуды.1868
«Не рыдай так безумно над ним…»*
Не рыдай так безумно над ним,Хорошо умереть молодым!Беспощадная пошлость ни тениПоложить не успела на нем,Становись перед ним на колени,Украшай его кудри венком!Перед ним преклониться не стыдно,Вспомни, сколькие пали в борьбе,Сколько раз уже было тебеЗа великое имя обидно!А теперь его слава прочна:Под холодною крышкою гробаНа нее не наложат пятнаНи ошибка, ни сила, ни злоба…Не хочу я сказать, что твой братНе был гордою волей богат,Но, ты знаешь: кто ближнего любитБольше собственной славы своей,Тот и славу сознательно губит,Если жертва спасает людей.Но у жизни есть мрачные силы —У кого не слабели шагиПеред дверью тюрьмы и могилы?Долговечность и слава — враги.Русский гений издавна венчаетТех, которые мало живут,О которых народ замечает:«У счастливого недруги мрут,У несчастного друг умирает…».(7 августа 1868)
Мать («Она была исполнена печали…»)*
Она была исполнена печали,И между тем, как шумны и резвыТри отрока вокруг нее играли,Ее уста задумчиво шептали:«Несчастные! зачем родились вы?Пойдете вы дорогою прямоюИ вам судьбы своей не избежать!»Не омрачай веселья их тоскою,Не плачь над ними, мученица-мать!Но говори им с молодости ранней:Есть времена, есть целые века,В которые нет ничего желанней,Прекраснее — тернового венка…Дома — лучше!*
В Европе удобно, но родины ласкиНи с чем несравнимы. Вернувшись домой,В телегу спешу пересесть из коляскиИ марш на охоту! Денек не дурной,Под солнцем осенним родная картинаОтвыкшему глазу нова…О матушка Русь! ты приветствуешь сынаТак нежно, что кругом идет голова!Твои мужики на меня выгонялиЗверей из лесов целый день,А ночью возвратный мой путь освещалиПожары твоих деревень.«Душно! Без счастья и воли…»*
Душно! без счастья и волиНочь бесконечно длинна.Буря бы грянула, что ли?Чаша с краями полна!Грязь над пучиною моря,В поле, в лесу засвищи,Чашу народного горяВсю расплещи!..«Наконец не горит уже лес…»*
Наконец не горит уже лес,Снег прикрыл почернелые пенья,Но помещик душой не воскрес,Потеряв половину именья.Приуныл и мужик. «Чем я буду топить?» —Говорит он, лицо свое хмуря.«Ты не будешь топить — будешь пить», —Завывает в ответ ему буря…1870
Притча*
Прислушайте, братцы! Жил царь в старину,Он царствовал бодро и смело.Любя бескорыстно народ и страну,Задумал он славное дело:Он вместе с престолом наследовал храм,Где царства святыни хранились;Но храм был и тесен и ветх; по угламЛетучие мыши гнездились;Сквозь треснувший пол прорастала полынь,В нем многое сгнило, упало,И места для многих народных святыньДавно уже в нем не хватало…И новый создать ему хочется храм,Достойный народа и века,Где б честь воздавалась и мудрым богамИ славным делам человека.И сделался царь молчалив, нелюдим,Надолго отрекся от светаИ начал над планом великим своимРаботать в тиши кабинета.И бог помогал ему — план поражалИзяществом, стройной красою,И царь приближенным его показалИ был возвеличен хвалою.То правда, ввернули в хвалебную речьСидевшие тут староверы,Что можно бы старого часть уберечь,Что слишком широки размеры,Но царь изменить не хотел ничего:«За всё я один отвечаю!..»И только что слухи о плане егоПрошли по обширному краю,На каждую отрасль обширных работНашлися способные людиИ двинулись дружной семьею в походС запасом рабочих орудий.Давно они были согласны вполнеС царем, устроителем края,Что новый палладиум нужен стране,Что старый — руина гнилая.И шли они с гордо поднятым челом,Исполнены честного жара;Их мускулы были развиты трудомИ лица черны от загара.И вера сияла в очах их; горяКо славе отчизны любовью,Они вдохновенному плану царяГотовились жертвовать кровью!Рабочие люди в столицу пришли,Котомки свои развязали,Иные у старого храма легли,Иные присели — и ждали…Но вот уже полдень — а их не зовут!Безропотно ждут они снова,Царь мимо проехал, вельможи идут —А всё им ни слова, ни слова!И вот уже скучно им праздно сидеть,Привыкшим трудиться до поту,И день уже начал приметно темнеть, —Их всё не зовут на работу!Увы! не дождутся они ничего!Пришельцы царю полюбились,Но их испугались вельможи егоИ в ноги царю повалились:«О царь! ты прославишься в поздних веках!За что же ты нас обижаешь?Давно уже преданность в наших сердцахК особе своей ты читаешь.А это пришельцы… Суровость их лицПророчит недоброе что-то,Их надо подальше держать от столиц,У них на уме не работа!Когда ты на площади ехал вчераИ мы за тобой поспешали,Тебе они громко кричали: ура!На нас же сурово взирали.На площади Мира сегодня в ночиОни совещалися шумно…Строение храма ты нам поручи,А им доверять — неразумно!..»Волнуют царя и боязнь и печаль,Он слушает с видом суровым:И старых, испытанных слуг ему жаль,И вера колеблется к новым…И вышел указ… И за дело тогдаВзялись празднолюбцы и воры…А люди, сгоравшие жаждой трудаИ рвеньем, сдвигающим горы,Связали пожитки свои — и пошлиСтыдом неудачи палимы,И скорбь вавилонскую в сердце несли,Ни с чем уходя, пилигримы,И целая треть не вернулась домой:Иные — в пути умирали,Иные бродили по царству с сумойИ смуты в умах поселяли,Иные скитались по чуждым странам,Иные в столице осталисьИ зорко следили, как строился храм, —И втайне царю удивлялись.Строители храма не плану царя,А собственным целям служили,Они пожалели того алтаря,Где жертвы богам приносили,И многое, втайне ликуя, спасли,Задавшись задачею трудной,Они благотворную мысль низвелиДо уровня ветоши скудной.В основе труда подневольного ихЛежала рутина — не гений…Зато было много эффектов пустыхИ бьющих в глаза украшений…Сплотившись в надменный и дружный кружокЛишь тех отличая вниманьем,Кто их заслонить перед троном не могЭнергией, разумом, знаньем,Они не внимали советам благимЛюдей, понимающих дело,Советы обидой казалися им.Царю говорят они смело:О царь, воспрети ты пустым крикунамЯзвить нас насмешливым словом!Зане невозможно судить по частямО целом, еще не готовом!..Указ роковой написали, прочли,И царь утвердил его тут же,Забыв поговорку своей же земли,Что «ум хорошо, а два лучше!».Но смело нарушил жестокий ЗаконОдин гражданин именитый.Служил бескорыстно отечеству онИ был уже старец маститый.Измлада он жизни умел не жалеть,Не знал за собой укоризныИ детям внушал, что честней умереть,Чем видеть бесславье отчизны;По мужеству воин, по жизни монахИ сеятель правды суровой,О «новом вине и о старых мехах»Напомнив библейское слово,Он истину резко раскрыл пред царем,Но слуги царя не дремали,Успев овладеть уже царским умом,Улик они много собрали:Отчизны врагом оказался старик —Чужда ему преданность, вера!И царь, пораженный избытком улик,Казнил старика для примера!И паника страха прошла по стране,Всё головы долу склонило,И строилось зданье в немой тишине,Как будто копалась могила…Леса убирают — убрали… и вот«Готово!» — царю возвещают,И царь по обширному храму идет,Вельможи его провожают…Но то ли пред ним, что когда-то в мечтеОчам его царским являлосьВ такой поражающей ум красоте?Что неба достойным казалось?Над чем, напрягая взыскательный ум,Он плакал, ликуя душою?Нет! Это не плод его царственных дум!..Царь грустно поник головою.Ни в целом, ни в малой отдельной черте,Увы! он не встретил отрады!Но всё ж в несказанной своей добротеСтроителям роздал награды.И тотчас им разойтись приказал,А сам, перед капищем сидя,О плане великом своем тосковал,Его воплощенья не видя…1870–1871
«Сыны „народного бича“…»*
Сыны «народного бича»,С тех пор как мы себя сознали,Жизнь как изгнанники влача,По свету долго мы блуждали;Не раз горючею слезойИ потом оросив дорогу,На рубеже земли роднойМы робко становили ногу;Уж виден был домашний кров,Мы сладкий отдых предвкушали,Но снова нас грехи отцовОт милых мест нещадно гнали,И зарыдав, мы дале шлиВ пыли, в крови; скитались годыИ дань посильную неслиС надеждой на алтарь свободы.И вот настал желанный час,Свободу громко возвестивший,И показалось нам, что с насПроклятье снял народ оживший;И мы на родину пришли,Где был весь род наш ненавидим,Но там всё то же мы нашли —Как прежде, мрак и голод видим.Смутясь, потупили мы взор —«Нет! час не пробил примиренья!»И снова бродим мы с тех порБез родины и без прощенья!..1871
Недавнее время*
А.Н. Еракову
1
Нынче скромен наш клуб именитый,Редки в нем и не громки пиры.Где ты, время ухи знаменитой?Где ты, время безумной игры?Воротили бы, если б могли мы,Но, увы! не воротишься ты!Прежде были легко уловимыХарактерные клуба черты:В молодом поколении — фатство,В стариках, если смею сказать,Застарелой тоски тунеядства,Самодурства и лени печать.А теперь элемент старобарскийВытесняется быстро: в швейцарскойУж лакеи не спят по стенам;Изменились и люди, и нравы,Только старые наши уставыНеизменны, назло временам.Да Крылов роковым переменамНе подвергся (во время оноСтарый дедушка был у нас членом,Бюст его завели мы давно)…Прежде всякая новость отсюдаРазносилась в другие кружки,Мы не знали, что думать, покудаНе заявят тузы-старики,Как смотреть на такое-то дело,На такую-то меру; ключомСамобытная жизнь здесь кипела,Клуб снабжал всю Россию умом…Не у нас ли впервые раздалсяСлух (то было в тридцатых годах),Что в Совете вопрос обсуждался:Есть ли польза в железных путях?«Что ж, признали?» — до новостей лаком,Я спросил у туза-старика.«Остается покрытая лакомРезолюция в тайне пока…»Крепко в душу запавшее словоТакже здесь услыхал я впервой:«Привезли из Москвы Полевого…»Возвращаясь в тот вечер домой,Думал я невеселые думыИ за труд неохотно я сел.Тучи на небе были угрюмы,Ветер что-то насмешливо пел.Напевал он тогда, без сомненья:«Не такие еще поощреньяВстретишь ты на пути роковом».Но не понял я песенки спросту,У Цепного бессмертного мостуМне ее объяснили потом…Получив роковую повестку,Сбрил усы и пошел я туда.Сняв с седой головы своей фескуИ почтительно стоя, тогдаКнязь Орлов прочитал мне бумагу…Я в ответ заикнулся сказать:«Если б даже имел я отвагуСтолько дерзких вещей написать,То цензура…» — «К чему оправданья?Император помиловал вас,Но смотрите!!. Какого вы званья?»— «Дворянин». — «Пробегал я сейчасВашу книгу: свободы крестьянстваВы хотите? На что же тогдаПригодится вам ваше дворянство?..Завираетесь вы, господа!За опасное дело беретесь,Бросьте! бросьте!.. Ну, бог вас прости!Только знайте: еще попадетесь,Я не в силах вас буду спасти…»Помню я Петрашевского дело,Нас оно поразило, как гром,Даже старцы ходили несмело,Говорили негромко о нем.Молодежь оно сильно пугнуло,Поседели иные с тех пор,И декабрьским террором пахнулоНа людей, переживших террор.Вряд ли были тогда демагоги,Но сказать я обязан, что всё жПриговоры казались нам строги,Мы жалели тогда молодежь.А война? До царя не скорееДоходили известья о ней:Где урон отзывался сильнее?Кто победу справлял веселей?Прискакавшего прямо из бояЗдесь не раз мы видали герояВ дни, как буря кипела в Крыму.Помню, как мы внимали ему:Мы к рассказчику густо теснились,И героев войны именаВ нашу память глубоко ложились,Впрочем, нам изменила она!Замечательно странное свойствоВ нас суровый наш климат развил —Забываем явивших геройство,Помним тех, кто себя посрамил:Кто нагрел свои гнусные руки,У солдат убавляя паек,Кто, внимая предсмертные муки,Прятал русскую корпию впрокИ потом продавал англичанам, —Всех и мелких, и крупных воров,Отдыхающих с полным карманом,Не забудем во веки веков!Все, кем славилась наша столица,Здесь бывали; куда ни взгляни —Именитые, важные лица.Здесь, я помню, в парадные дниСтранен был среди знати высокойЧеловек без звезды на груди.Гость-помещик из глуши далекойТолько рот разевай да гляди:Здесь посланники всех государей,Здесь банкиры с тугим кошельком,Цвет и соль министерств, канцелярий,Откупные тузы, — и притомСимметрия рассчитана строго:Много здесь и померкнувших звезд,Говоря прозаичнее: многоГенералов, лишившихся мест…Зажигалися сотнями свечи,Накрывалися пышно столы,Говорились парадные речи…Говорили министры, послы,Наши Фоксы и Роберты ПилиЗдесь за благо отечества пили,Здесь бывали интимны они…Есть и нынче парадные дни,Но пропала их важность и сила.Время нашего клуба прошло,Жизнь теченье свое изменила,Как река изменяет русло…2
Очень жаль, что тогдашних обедовНе могу я достойно воспеть,Тут бы нужен второй Грибоедов…Впрочем, Муза! не будем робеть!Начинаю.(Москва. День субботний.)(Петербург не лишен едоков,Но в Москве грандиозней, животнейЭтот тип.) Среди полных столовВот рядком старики-объедалы:Впятером им четыреста лет,Вид их важен, чины их немалы,Толщиною же равных им нет.Раздражаясь из каждой безделки,Порицают неловкость слуги,И от жадности, вместо тарелки,На салфетку валят пироги;Шевелясь как осенние мухи,Льют, роняют, — беспамятны, глухи;Взор их медлен, бесцветен и туп.Скушав суп, старина засыпаетИ, проснувшись, слугу вопрошает:«Человек! подавал ты мне суп?..»Впрочем, честь их чужда укоризны:Добывали места для родниИ в сенате на пользу отчизныПодавали свой голос они.Жаль, уж их потеряла РоссияИ оплакал москвич от души:Подкосила их «ликантропия»,Их заели подкожные вши…Петербург. Вот питух престарелый,Я так живо припомнил его!Окружен батареею целойРазных вин, он не пьет ничего.Пить любил он; я думаю, мореВыпил в долгую жизнь; но давноПить ему запретили (о горе!..).Старый грешник играет в вино:Наслажденье его роковоеНюхать, чмокать, к свече подноситьИ раз двадцать вино дорогоеИз стакана в стакан перелить.Перельет — и воды подмешает,Поглядит и опять перельет;Кто послушает, как он вздыхает,Тот мучения старца поймет.«Выпить, что ли?» — «Опаснее ядаВам вино!» — закричал ему врач…«Ну, не буду! не буду, палач!»Это сцена из Дантова «Ада»…Рядом юноша стройный, красивый,Схожий в профиль с великим Петром,Наблюдает с усмешкой ленивойЗа соседом своим чудаком.Этот юноша сам возбуждаетМного мыслей: он так еще млад,Что в приемах большим подражает:Приправляет кайеном салат,Портер пьет, объедается мясом;Наливая с эффектом вино,Замечает искусственным басом:«Отчего перегрето оно?»Очень мил этот юноша свежий!Меток на слово, в деле удал,Он уж был на охоте медвежьей,И медведь ему ребра помял,Но Сережа осилил медведя.Кстати тут он узнал и друзей:Убежали и Миша и Федя,Не бежал только егерь — Корней.Это в нем скептицизм породило:«Люди — свиньи!» — Сережа решилИ по-своему метко и милоВсех знакомых своих окрестил.Знаменит этот юноша русский:Отчеканено имя егоНа подарках всей труппы французской!(Говорят, миллион у него.)Признак русской широкой природы —Жажду выдвинуть личность свою —Насыщает он в юные годыУдальством в рукопашном бою,Гомерической, дикой попойкой,Приводящей в смятенье трактир,Да игрой, да отчаянной тройкой.Он своей молодежи кумир,С ним хорошее общество дружно,И он счастлив, доволен собой,Полагая, что больше не нужноНичего человеку. Друг мой!Маловато прочесть два романаДа поэму «Монго» изучить(Эту шалость поэта-улана),Чтоб разумно и доблестно жить!Недостаточно ухарски править,Мчась на бешеной тройке стремглав,Двадцать тысяч на карту поставитьИ глазком не моргнуть, проиграв, —Есть иное величие в мире,И не торный ведет к нему путь,Человеку прекрасней и ширеМожно силы свои развернуть!Если гордость, похвальное свойство,Ты насытишь рутинным путемИ недремлющий дух беспокойстваРазрешится одним кутежом;Если с жизни получишь ты мало —Не судьба тому будет виной:Ты другого не знал идеала,Не провидел ты цели иной!Впрочем, быть генерал-адъютантом,Украшенья носить на груди —С меньшим званием, с меньшим талантомМожно… Светел твой путь впереди!Не одно, целых три состояньяНа своем ты веку проживешь:Как не хватит отцов достоянья,Ты жену с миллионом возьмешь;А потом ты повысишься чином —Подоспеет казенный оклад.По таким-то разумным причинамТвоему я бездействию рад!Жаль одно: на пустые приманки,Милый юноша! ловишься ты,Отвратительны эти цыганки,А друзья твои — точно скоты.Ты, чей образ в порыве желаньяЛовит женщина страстной мечтой,Ищешь ты покупного лобзанья,Ты бежишь за продажной красой!Ты у старцев, чьи икры на вате,У кого разжиженье в крови,Отбиваешь с оркестром кровати!Ты — не знаешь блаженства любви?..Очень милы балетные феи,Но не стоят хороших цветов,Украшать скаковые трофеиГодны только твоих кучеров.Те же деньги и то же здоровьеМог бы ты поумнее убить,Не хочу я впадать в пустословьеИ о честном труде говорить.Не ленив человек современный,Но на что расточается труд?Чем работать для цели презренной,Лучше пусть эти баловни пьют…. . . . . . . . . . . . . . .Знал я юношу: в нем сочеталисьДарованье, ученость и ум,Сочиненья его покупались,А одно даже сделало шум.Но, к несчастию, был он помешанНа комфорте — столичный недуг, —Каждый час его жизни был взвешен,Вечно было ему недосуг:Чтоб приставить кушетку к камину,Чтоб друзей угощать за столом,Он по месяцу сгорбивши спинуИзнывал за постылым трудом.«Знаю сам, — говорил он частенько, —Что на лучшее дело гожусь,Но устроюсь сперва хорошенько,А потом и серьезно займусь».Суетился, спешил, торопился,В день по нескольку лекций читал;Секретарствовал где-то, училсяВ то же время; статейки писал…Так трудясь неразборчиво, жадно,Ничего он не сделал изрядно,Да и сам-то пожить не успел,Не потешил ни бога, ни черта,Не увлекся ничем никогдаИ бессмысленной жертвой комфортаПал — под игом пустого труда!Знал я мужа: командой пожарнойИ больницею он заправлял,К дыму, к пламени в бане угарнойОн нарочно солдат приучал.Вечно ревностный, вечно неспящий,Столько делал фальшивых тревог,Что случится пожар настоящий —Смотришь, лошади, люди без ног!«Смирно! кутай башку в одеяло!» —В лазарете кричат фельдшераНастежь форточки — ждут генерала, —Вся больница в тревоге с утра.Генерал на минуту приедет,Смотришь: к вечеру в этот денекДесять новых горячечных бредит,А иной и умрет под шумок…Знал я старца: в душе его беднойПоселился панический страх,Что погубит нас Запад зловредный.Бледный, худенький, в синих очках,Он недавно еще попадалсяВ книжных лавках, в кофейных домах,На журналы, на книги бросался,С карандашиком вечно в руках:Поясненья, заметки, запросыСоставлял трудолюбец старик,Он на вывески даже доносыСочинял, если не было книг.Все его инстинктивно дичились,Был он грязен, жил в крайней нужде,И зловещие слухи носилисьОб его бескорыстном труде.Взволновали Париж беспокойный,Наступили февральские дни,Сам ты знаешь, читатель достойный,Как у нас отразились они.Подоспело удобное время,И в комиссию мрачный доносНа погибшее блудное племяВ три приема доносчик принес.И вещал он властям предержащим:«Многолетний сей труд рассмотриИ мечом правосудья разящимБуесловия гидру сотри!..»Суд отказом его не обидел,Но старик уже слишком наврал:Демагога в Булгарине видел,Робеспьером Сенковского звал.Возвратили!.. В тоске безысходнойСтарец скорбные очи смежил,И Линяев, сатирик холодный,Эпитафию старцу сложил:«Здесь обрел даровую квартируМуж злокачествен, подл и плешив,И оставил в наследие мируОбразцовых доносов архив».Так погиб бесполезно, бесследноТруд почтенный; не правда ли, жаль?«Иногда и лениться не вредно», —Такова этих притчей мораль…3
Время в клуб воротиться, к обеду…Нет, уж поздно! Обед при конце,Слишком мы протянули беседуО Сереже, лихом молодце.Стариков полусонная стаяС мест своих тяжело поднялась,Животами друг друга толкая,До диванов кой-как доплелась.Закупив дорогие сигары,Неиграющий люд на кружкиРазделился; пошли тары-бары…(Козыряют давно игроки.)Нынче множество тем для витийства,Утром только газеты взгляни —Интересные кражи, убийства,Но газеты молчали в те дни.Никаких «современных вопросов»,Слухов, толков, живых новостей,Исключенье одно: для доносовДопускалось. Доносчик АвдейПредставлялся исчадием адаВ добродушные те времена,Вообще же в стенах ПетроградаПо газетам, была тишина.В остальной необъятной РоссииИ подавно! Своим чередомШли дожди, бунтовали стихии,А народ… мы не знали о нем.Правда, дикие, смутные вестиДолетали до нас иногдаО мужицкой расправе, о мести,Но не верилось как-то тогдаМрачным слухам. Покой нарушалсяТолько голодом, мором, войной,Да случайно впросак попадалсяКолоссальный ворище порой —Тут молва создавала поэмы,Оживало всё общество вдруг…А затем обиходные темыСокращали наш мирный досуг.Две бутылки бордо уничтожа,Не касаясь общественных дел,О борзых, о лоретках СережаГоворить бесподобно умел:Берты, Мины и прочие… дурыВ живописном рассказе егоСоблазнительней самой натурыВыходили. Но лучше всегоОн дразнил петербургских актеровИ жеманных французских актрис.Темой самых живых разговоровБыли скачки, парад, бенефис.В офицерском кругу говорилиО тугом производстве своемИ о том, чьи полки победилиНа маневрах под Красным Селом:«Верно, явится завтра в приказеБлагодарность войскам, господа:Сам фельдмаршал воскликнул в экстазе:„Подавайте Европу сюда!..“»Тут же шли бесконечные спорыО дуэли в таком-то полкуИз-за Клары, Арманс или Лоры,А меж тем где-нибудь в уголкуЗвуки грязно настроенной лирыКостя Бурцев («поэт не для дам»,Он же член «Комитета Земфиры»)Сообщал потихоньку друзьям.Безобидные, мирные темы!Не озлят, не поссорят они…Интересами личными все мыЗанималися больше в те дни.Впрочем, были у нас русофилы(Те, что видели в немцах врагов),Наезжали к нам славянофилы,Светский тип их тогда был таков:В Петербурге шампанское с квасомПопивали из древних ковшей,А в Москве восхваляли с экстазомДопетровский порядок вещей,Но, живя за границей, владелиОчень плохо родным языком,И понятья они не имелиО славянском призваньи своем.Я однажды смеялся до колик,Слыша, как князь говорил:«Я, душа моя, славянофил».— «А религия ваша?» — «Католик».Не задеты ничем за живое,Всякий спор мы бросали легко,Вот за картами, — дело другое! —Волновались мы тут глубоко.Чу! какой-то игрок крутонравный,Проклиная несчастье, гремит.Чу! наш друг, путешественник славный,Монотонно и дерзко ворчит:Дух какой-то враждой непонятнойЗа игрой омрачается в нем;Человек он весьма деликатный,С добрым сердцем, с развитым умом;Несомненным талантом владея,Он прославился книгой своей,Он из Африки негра-лакеяВывез (очень хороший лакей,Впрочем, смысла в подобных затеяхЯ не вижу: по воле судебПетербург недостатка в лакеяхНикогда не имел)… Но свирепОн в игре, как гиена: осадокОт сибирских лихих непогод,От египетских злых лихорадокИ от всяких житейских невзгодОн бросает в лицо партенераТак язвительно, тонко и зло,Что игра прекращается скоро,Как бы жертве его ни везло…Генерал с поврежденной рукоюТакже здесь налицо; до сих порОт него еще дышит войною,Пахнет дымом Федюхиных гор.В нем героя война отличила,Но игрок навсегда пострадал:Пуля пальцы ему откусила…Праздно бродит седой генерал!В тесноте, доходящей до давки,Весь в камнях, подрумянен, завит,Принимающий всякие ставкиЗа столом миллионщик сидит:Тут идут смертоносные схватки.От надменных игорных тузовДо копеечных трех игроков(Называемых: терц от девятки)Все участвуют в этом бою,Горячась и волнуясь немало…(Тут и я, мой читатель, стоюИ пытаю фортуну, бывало…)При счастливой игре не хорош,Жаден, дерзок, богач старичишкаПридирается, спорит за грош,Рад удаче своей, как мальчишка,Но зато при несчастьи он мил!Он, бывало, нас много смешил…При несчастьи вздыхал он нервически,Потирал раскрасневшийся носИ певал про себя иронически:«Веселись, храбрый росс!..»Бой окончен, старик удаляется,Взяв добычи порядочный пук…За три комнаты слышно: стук! стук!То не каменный гость приближается…Стук! стук! стук! — равномерно стучитСловно ступа, нога деревянная:Входит старый седой инвалид,Тоже личность престранная…. . . . . . . . . . . . . . .Муза! ты отступаешь от плана!Общий очерк затеяли мы,Так не тронь же, мой друг, ни Ивана,Ни Луки, ни Фомы, ни Кузьмы!Дорисуй впечатленье — и мирноУдались, не задев единиц!Да, играли и кушали жирно,Много было типических лиц, —Но приспевшие дружно реформыДали обществу новые формы…4
Благодатное время надежд!Да! прошедшим и ты уже стало!К удовольствию диких невежд,Ты обетов своих не сдержало.Но шумя и куда-то спешаИ как будто оковы сбивая,Русь! была ты тогда хороша!(Разуметь надо: Русь городская.)Как невольник, покинув тюрьму,Разгибается, вольно вздыхаетИ, не веря себе самому,Богатырскую мощь ощущает,Ты казалась сильна, молода,К Правде, к Свету, к Свободе стремилась,В прегрешениях тяжких тогда,Как блудница, ты громко винилась,И казалось нам в первые дни:Повториться не могут они…Приводя наше прошлое в ясность,Проклиная бесправье, безгласность,Произвол и господство бича,Далеко мы зашли сгоряча!Между тем, как народ неразвитыйЕл кору и молчал как убитый,Мы сердечно болели о нем,Мы взывали: «Даруйте свободуУгнетенному нами народу,Мы прошедшее сами клянем!Посмотрите на нас: мы обжоры,Мы ходячие трупы, гробы,Казнокрады, народные воры,Угнетатели, трусы, рабы!»Походя на толпу сумасшедших,На самих себя вьющих бичи,Сознаваться в недугах прошедшихБыли мы до того горячи,Что превысили всякую меру…Крылось что-то неладное тут,Но не вдруг потеряли мы веру…Призывая на дело, на труд,Понял горькую истину сразуТолько юноша гений тогда,Произнесший бессмертную фразу:«В настоящее время, когда…»Дело двинулось… волею власти…И тогда-то во всей наготеОбнаружились личные страстиИ послышались речи — не те:«Это яд, уж давно отравлявшийНаше общество, силу забрал!» —Восклицал, словно с неба упавший,Суясь всюду, сморчок генерал(Как цветы, что в ночи распускаются,Эти люди в чинах повышаютсяВ строгой тайне — и в жизни потомС непонятным апломбом являютсяВ роковом ореоле своем).«Со времен Петрашевского строгоЗа развитьем его я следил,Я наметил поборников много,Но… напрасно я труд погубил!Горе! горе! Имею сынишку,Тяжкой службой, бессонным трудомПриобрел я себе деревнишку…Что ж… пойду я теперь нагишом?..Любо вам рисоваться, мальчишки!А со мной-то что сделали вы?..»Если б только такие людишкиПорицали реформу… увы!Радикалы вчерашние тожеВосклицали: «Что будет?.. о боже!..»Уступать не хотели земли…(Впрочем, надо заметить, не много,Разбирая прошедшее строго,Мы бы явных протестов начли:По обычаю мудрых холопов,Мы держали побольше подкоповИли рабски за временем шли…)Некто, слывший по службе за гения,Генерал Фердинанд фон дер Шпехт(Об отводе лесов для сеченияПодававший обширный проект),Нам предсказывал бунты народные(«Что, не прав я?..» — потом он кричал).«Всё они! всё мальчишки негодные!» —Негодующий хор повторял.Та вражда к молодым поколеньямЗдесь начальные корни взяла,Что впоследствии диким явленьемВ нашу жизнь так глубоко вошла.Учрежденным тогда комитетамПотерявшие ум старикиПосылали, сердясь не по летам,Брань такую: «Мальчишки! щенки!..»(Там действительно люди заселиС средним чином, без лент и без звезд,А иные тузы полетелиВ то же время с насиженных мест.)Не щадя даже сына родного,Уничтожить иной был готовЗа усмешку, за резкое словоБезбородых, безусых бойцов;Их ошибки встречались шипеньем,Их несчастье — скаканьем и пеньем:«Ну! теперь-то припрут молодцов!Лезут на стену, корчат Катонов,Посевают идеи Прудонов,А пугни — присмиреет любой,Станет петь превосходство неволи…»Правда, правда! народ молодойБрал подчас непосильные роли.Но молчать бы вам лучше, глупцы,Да решеньем вопроса заняться:Таковы ли бывают отцы,От которых герои родятся?..* * *
Клубу нашему тоже на долюНеприятностей выпало вволю.Чуть тронулся крестьянский вопросИ порядок нарушился древний,Стали «плохо писать из деревни».«Не сыграть ли в картишки?» — «На что-с? —Отвечал вопрошаемый грубо. —Своротили вы, сударь, с ума!..»Члены мирно дремавшего клубаРазделились; пошла кутерьма:Крепостник, находя незаконной,Откровенно реформу бранил,А в ответ якобинец салонныйГоворил, говорил, говорил…Сам себе с наслажденьем внимая,Формируя парламентский слог,Всем недугам родимого краяПодводил он жестокий итог;Человеком идей прогрессивныхНе без цели стараясь прослыть,Убеждал старикашек наивныхВстрепенуться и Русь полюбить!Всё отдать для отчизны священной,Умереть, если так суждено!..Ты не пой, соловей современный!Эту песню мы знаем давно!Осуждаешь ты старое смело,Недоволен и новым слегка,Ты способен и доброе делоМежду фразами сделать пока;Ты теперь еще шуткою дерзкойИногда подлеца оборвешь,Но получишь ты ключ камергерской —И уста им навеки запрешь!Пуще тех «гуртовых» генералов,Над которыми ныне остришь,Станешь ты нажимать либералов,С ними всякую связь прекратишь, —Этим ты стариков успокоишь,И помогут тебе старики.Ловко ты свое здание строишь,Мастерски расставляешь силки!..Словом, мирные дни миновали,Много выбыло членов тогда,А иные ходить перестали,Остальных разделяла вражда.Хор согласный — стал дик и нестроен,Ни игры, ни богатых пиров!Лишь один оставался спокоен —Это дедушка медный Крылов:Не бездушным глядел истуканом,Он лукавым сатиром глядел,Игрокам, бюрократам, дворянамОн, казалось, насмешливо пел:«Полно вам — благо сами вы целы —О наделах своих толковать,Смерть придет — уравняет наделы!Если вам мудрено уравнять…Полно вам враждовать меж собоюЗа чины, за места, за кресты —Смерть придет и отнимет без боюИ чины, и места, и кресты!..Пусть вас минус в игре не смущает,Игроки! пусть не радует плюс,Смерть придет — все итоги сравняет:Будет, будет у каждого плюс!..»Губернаторы, места лишенные,Земледельцы — дворяне стесненные,Откупные тузы разоренные,Игроки, прогоревшие в прах,Генерал, проигравший сражение,Адмирал, потерпевший крушение, —Находили ли вы утешениеВ этих кратких и мудрых словах?..Послесловие
С плеч упало тяжелое бремя,Написал я четыре главы.«Почему же не новое время,А недавнее выбрали вы? —Замечает читатель, живущийГде-нибудь в захолустной дали. —Сцены, очерки жизни текущейМы бы с большей охотой прочли.Ваши книги расходятся худо!А зачем же вчерашнее блюдо,Вместо свежего, ставить на стол?Чем в прошедшем упорно копаться,Не гораздо ли лучше касатьсяНовых язв, народившихся зол?»Для людей, в захолустьи живущих,Мы действительно странны, смешны,Но, читатель! в вопросах текущихПрава голоса мы лишены,Прикасаться к ним робко, несмело —Значит пуще запутывать их,Шить на мертвых не трудное дело,Нам желательно шить на живых.Устарелое вымерло племя,Вообще устоялись умы,Потому-то недавнее время,Государь мой, и тронули мы(Да и то с подобающим тактом)…Погоди, если мы поживем,Дав назад отодвинуться фактам, —И вперед мы рассказ поведем, —Мы коснемся столичных пожаровИ волнений в среде молодой,Понесенных прогрессом ударовИ печальных потерь… Да и тойЗлополучной поры не забудем,Что прогресс повернула вверх дном,И всегда по возможности будемВерны истине — задним числом…1872
Кузнец*
Памяти Н.А. Милютина
Чуть колыхнулось болото стоячее,Ты ни минуты не спал.Лишь не остыло б железо горячее,Ты без оглядки ковал.В чем погрешу и чего не доделаю,Думал, — исправят потом.Грубо ковал ты, но руку умелуюВидно доныне во всем.С кем ты делился душевною повестью,Тот тебя знает один.Спи безмятежно, с покойною совестью,Честный кузнец-гражданин!Вел ты недаром борьбу многолетнююЗа угнетенный народ:Слышал ты рабскою песню последнюю,Видел свободы восход.Бунт*
…Скачу, как вихорь, из Рязани,Являюсь: бунт во всей красе,Не пожалел я крупной брани —И пали на колени все!Задавши страху дерзновенным,Пошел я храбро по рядамИ в кровь коленопреклоненнымКоленом тыкал по зубам…1867–1873
Стихотворения, посвященные русским детям*
Дядюшка Яков*
Дом — не тележка у дядюшки Якова.Господи боже! чего-то в ней нет!Седенький сам, а лошадка каракова;Вместе обоим сто лет.Ездит старик, продает понемногу,Рады ему, да и он-то того:Выпито вечно и сыт, слава богу.Пусто в деревне, ему ничего,Знает, где люди: и куплю, и менуНа полосах поведет старина;Дай ему свеклы, картофельку, хрену,Он тебе всё, что полюбится, — на!Бог, видно, дал ему добрую душу.Ездит — кричит то и знай:«По грушу! по грушу!Купи, сменяй!»«У дядюшки у ЯковаСбоина маковаБольно лакома —На грош два кома!Девкам утехи —Рожки, орехи!Эй! малолетки!Пряники редки,Всякие штуки:Окуни, щуки,Киты, лошадки!Посмотришь — любы,Раскусишь — сладки,Оближешь губы!..»«Стой, старина!» Старика обступилиПарней, и девок, и детушек тьма.Все наменяли сластей, накупили —То-то была суета, кутерьма!Смех на какого-то Кузю печального:Держит коня перед носом сусального;Конь — загляденье, и лаком кусок…Где тебе вытерпеть? Ешь, паренек!Жалко девочку сиротку Феклушу:Все-то жуют, а ты слюнки глотай…«По грушу! по грушу!Купи, сменяй!»«У дядюшки у ЯковаПро баб товару всякого.Ситцу хорошего —Нарядно, дешево!Эй! молодицы!Красны девицы,Тетушки, сестры!Платочки пестры,Булавки востры,Иглы не ломки,Шнурки, тесемки!Духи, помада,Всё — чего надо!..»Зубы у девок, у баб разгорелись.Лен, и полотна, и пряжу несут.«Стойте, не вдруг! белены вы объелись?Тише! поспеете!..» Так вот и рвут!Зорок торгаш, а то просто беда бы!Затормошили старинушку бабы,Клянчат, ласкаются, только держись:«Цвет ты наш маков,Дядюшка Яков,Не дорожись!»— «Меньше нельзя, разрази мою душу!Хочешь бери, а не хочешь — прощай!»«По грушу! по грушу!Купи, сменяй!»«У дядюшки у ЯковаХватит про всякого.Новы коврижки,Гляди-ко: книжки!Мальчик-сударик,Купи букварик!Отцы почтенны!Книжки неценны;По гривне штука —Деткам наука!Для ребятишек,Тимошек, Гришек,Гаврюшек, Ванек…Букварь не пряник,А почитай-ка,Язык прикусишь…Букварь не сайка,А как раскусишь,Слаще ореха!Пяток — полтина,Глянь — и картина!Ей-ей утеха!Умен с ним будешь,Денег добудешь…По буквари!По буквари!Хватай — бери!Читай — смотри!»И букварей таки много купили —«Будет вам пряников: нате-ка вам!»Пряники, правда, послаще бы были,Да рассудилось уж так старикам.Книжки с картинками, писаны четко —То-то дойти бы, что писано тут!Молча крепилась Феклуша-сиротка,Глядя, как пряники дети жуют,А как увидела в книжках картинки,Так на глазах навернулись слезинки.Сжалился, дал ей букварь старина:«Коли бедна ты, так будь ты умна!»Экой старик! видно добрую душу!Будь же ты счастлив! Торгуй, наживай!«По грушу! по грушу!Купи, сменяй!»Пчелы*
«Натко медку! с караваем покушай,Притчу про пчелок послушай!Нынче не в меру вода разлилась,Думали, просто идет наводнение,Только и сухо, что наше селениеПо огороды, где ульи у нас.Пчелка осталась водой окруженная,Видит и лес, и луга вдалеке,Ну и летит, — ничего налегке,А как назад полетит нагруженная,Сил не хватает у милой. Беда!Пчелами вся запестрела вода,Тонут работницы, тонут сердечные!Горю помочь мы не чаяли, грешные,Не догадаться самим бы вовек!Да нанесло человека хорошего,Под благовещенье помнишь прохожего?Он надоумил, христов человек!Слушай, сынок, как мы пчелок избавили:Я при прохожем тужил-тосковал;„Вы бы им до суши вехи поставили“, —Это он слово сказал!Веришь: чуть первую веху зеленуюНа воду вывезли, стали втыкать,Поняли пчелки сноровку мудреную:Так и валят и валят отдыхать!Как богомолки у церкви на лавочке,Сели — сидят.На бугре-то ни травочки,Ну, а в лесу и в полях благодать:Пчелкам не страшно туда залетать.Всё от единого слова хорошего!Кушай на здравие, будем с медком.Благослови бог прохожего!»Кончил мужик, осенился крестом;Мед с караваем парнишка докушал,Тятину притчу тем часом прослушалИ за прохожего низкий поклонГосподу богу отвесил и он.(15 марта 1867)
Генерал Топтыгин*
Дело под вечер, зимой,И морозец знатный.По дороге столбовойЕдет парень молодой,Мужичок обратный:Не спешит, трусит слегка;Лошади не слабы,Да дорога не гладка —Рытвины, ухабы.Нагоняет ямщичокВожака с медведем:«Посади нас, паренек,Веселей поедем!»— «Что ты? с мишкой?» — «Ничего!Он у нас смиренный,Лишний шкалик за негоПоднесу, почтенный!»— «Ну садитесь!» — ПосадилБородач медведя,Сел и сам — и потрусилПолегоньку Федя…Видит Трифон кабачок,Приглашает Федю.«Подожди ты нас часок!» —Говорит медведю.И пошли. Медведь смирен,Видно, стар годами,Только лапу лижет онДа звенит цепями…Час проходит; нет ребят,То-то выпьют лихо!Но привычные стоятЛошаденки тихо.Свечерело. Дрожь в конях,Стужа злее на ночь;Заворочался в саняхМихайло Иваныч,Кони дернули; стрясласьТут беда большая —Рявкнул мишка! — понесласьТройка как шальная!Колокольчик услыхал,Выбежал Федюха,Да напрасно — не догнал!Экая поруха!Быстро, бешено несласьТройка — и не диво:На ухабе всякий разЗверь рычал ретиво;Только стон кругом стоял:«Очищай дорогу!Сам Топтыгин-генералЕдет на берлогу!»Вздрогнет встречный мужичок,Жутко станет бабе,Как мохнатый седочокРявкнет на ухабе.А коням подавно страх —Не передохнули!Верст пятнадцать на весь махБедные отдули!Прямо к станции летитТройка удалая.Проезжающий сидит,Головой мотая;Ладит вывернуть кольцоВот и стала тройка;Сам смотритель на крыльцоВыбегает бойко;Видит, ноги в сапогахИ медвежья шуба,Не заметил впопыхах,Что с железом губа,Не подумал: где ямщикОт коней гуляет?Видит — барин материк,«Генерал», — смекает.Поспешил фуражку снять:«Здравия желаю!Что угодно приказать,Водки или чаю?..»Хочет барину помочьЮркий старичишка;Тут во всю медвежью мочьЗаревел наш мишка!И смотритель отскочил:«Господи помилуй!Сорок лет я прослужилВерой, правдой, силой;Много видел на трактуГенералов строгих,Нет ребра, зубов во ртуНе хватает многих,А такого не видал,Господи Исусе!Небывалый генерал,Видно, в новом вкусе!..»Прибежали ямщикиПодивились тоже:Видят — дело не с руки,Что-то тут негоже!Собрался честной народ,Всё село в тревоге;«Генерал в санях ревет,Как медведь в берлоге!»Трус бежит, а кто смелей,Те — потехе ради —Жмутся около саней;А смотритель сзади.Струсил, издали кричит:«В избу не хотите ль?»Мишка вновь как зарычит…Убежал смотритель!Оробел и убежал,И со всею свитой…Два часа в санях лежалГенерал сердитый.Прибежали той поройЯмщик и вожатый;Вразумил народ честнойТрифон бородатыйИ Топтыгина прогналИз саней дубиной…А смотритель обругалЯмщика скотиной…Дедушка Мазай и зайцы*
1
В августе, около Малых Вежей,С старым Мазаем я бил дупелей.Как-то особенно тихо вдруг стало,На небе солнце сквозь тучу играло.Тучка была небольшая на нем,А разразилась жестоким дождем!Прямы и светлы, как прутья стальные,В землю вонзались струи дождевыеС силой стремительной… Я и Мазай,Мокрые, скрылись в какой-то сарай.Дети, я вам расскажу про Мазая.Каждое лето домой приезжая,Я по недели гощу у него.Нравится мне деревенька его:Летом ее убирая красиво,Исстари хмель в ней родится на диво,Вся она тонет в зеленых садах;Домики в ней на высоких столбах(Всю эту местность вода понимает,Так что деревня весною всплывает,Словно Венеция). Старый МазайЛюбит до страсти свой низменный край.Вдов он, бездетен, имеет лишь внука,Торной дорогой ходить ему — скука!За сорок верст в Кострому прямикомСбегать лесами ему нипочем:«Лес не дорога: по птице, по зверюВыпалить можно». — «А леший?» — «Не верю!Раз в кураже я их звал-поджидалЦелую ночь, — никого не видал!За день грибов насбираешь корзину,Ешь мимоходом бруснику, малину;Вечером пеночка нежно поет,Словно как в бочку пустую удодУхает; сыч разлетается к ночи,Рожки точены, рисованы очи.Ночью… ну, ночью робел я и сам:Очень уж тихо в лесу по ночам.Тихо как в церкви, когда отслужилиСлужбу и накрепко дверь затворили,Разве какая сосна заскрипит,Словно старуха во сне проворчит…»Дня не проводит Мазай без охоты.Жил бы он славно, не знал бы заботы,Кабы не стали глаза изменять:Начал частенько Мазай пуделять.Впрочем, в отчаянье он не приходит:Выпалит дедушка, — заяц уходит,Дедушка пальцем косому грозит:«Врешь — упадешь!» — добродушно кричит.Знает он много рассказов забавныхПро деревенских охотников славных:Кузя сломал у ружьишка курок,Спичек таскает с собой коробок,Сядет за кустом — тетерю подманит,Спичку к затравке приложит — и грянет!Ходит с ружьишком другой зверолов,Носит с собою горшок угольков.«Что ты таскаешь горшок с угольками?»— «Больно, родимый, я зябок руками;Ежели зайца теперь сослежу,Прежде я сяду, ружье положу,Над уголечками руки погрею,Да уж потом и палю по злодею!»«Вот так охотник!» — Мазай прибавлял.Я, признаюсь, от души хохотал.Впрочем, милей анекдотов крестьянских(Чем они хуже, однако, дворянских?)Я от Мазая рассказы слыхал.Дети, для вас я один записал…2
Старый Мазай разболтался в сарае:В нашем болотистом, низменном краеВпятеро больше бы дичи велось,Кабы сетями ее не ловили,Кабы силками ее не давили;Зайцы вот тоже, — их жалко до слез!Только весенние воды нахлынут,И без того они сотнями гинут, —Нет! еще мало! бегут мужики,Ловят, и топят, и бьют их баграми.Где у них совесть?.. Я раз за дровамиВ лодке поехал — их много с рекиК нам в половодье весной нагоняет, —Еду, ловлю их. Вода прибывает.Вижу один островок небольшой —Зайцы на нем собралися гурьбой.С каждой минутой вода подбираласьК бедным зверькам; уж под ними осталосьМеньше аршина земли в ширину,Меньше сажени в длину.Тут я подъехал: лопочут ушами,Сами ни с места; я взял одного,Прочим скомандовал: прыгайте сами!Прыгнули зайцы мои, — ничего!Только уселась команда косая,Весь островочек пропал под водой.«То-то! — сказал я, — не спорьте со мной!Слушайтесь, зайчики, деда Мазая!»Этак гуторя, плывем в тишине.Столбик не столбик, зайчишко на пне,Лапки скрестивши, стоит, горемыка,Взял и его — тягота невелика!Только что начал работать веслом,Глядь, у куста копошится зайчиха —Еле жива, а толста как купчиха!Я ее, дуру, накрыл зипуном —Сильно дрожала… Не рано уж было.Мимо бревно суковатое плыло,Зайцев с десяток спасалось на нем.«Взял бы я вас — да потопите лодку!»Жаль их, однако, да жаль и находку —Я зацепился багром за сучокИ за собою бревно поволок…Было потехи у баб, ребятишек,Как прокатил я деревней зайчишек:«Глянь-ко: что делает старый Мазай!»Ладно! любуйся, а нам не мешай!Мы за деревней в реке очутились.Тут мои зайчики точно сбесились:Смотрят, на задние лапы встают,Лодку качают, грести не дают:Берег завидели плуты косые,Озимь, и рощу, и кусты густые!..К берегу плотно бревно я пригнал,Лодку причалил — и «с богом!» сказал…И во весь духПошли зайчишки.А я им: «У-х!»Живей, зверишки!Смотри, косой,Теперь спасайся,А чур зимойНе попадайся!Прицелюсь — бух!И ляжешь… Ууу-х!..Мигом команда моя разбежалась,Только на лодке две пары осталось —Сильно измокли, ослабли; в мешокЯ их поклал — и домой приволок,За ночь больные мои отогрелись,Высохли, выспались, плотно наелись;Вынес я их на лужок; из мешкаВытряхнул, ухнул — и дали стречка!Я проводил их всё тем же советом:«Не попадайся зимой!»Я их не бью ни весною, ни летом,Шкура плохая, — линяет косой…Соловьи*
Качая младшего сынка,Крестьянка старшим говорила:«Играйте, детушки, пока!Я сарафан почти дошила;Сейчас буренку обряжу,Коня навяжем травку кушать,И вас в ту рощицу свожу —Пойдем соловушек послушать.Там их, что в кузове груздей, —Да не мешай же мне, проказник! —У нас нет места веселей;Весною, дети, каждый праздникПо вечерам туда идутИ стар и молод. На полянеДевицы красные поют,Гуторят пьяные крестьяне.А в роще, милые мои,Под разговор и смех народаПоют и свищут соловьиЗвончей и слаще хоровода!И хорошо и любо всем…Да только (Клим, не трогай Сашу!)Чуть-чуть соловушки совсемНе разлюбили рощу нашу:Ведь наш-то курский соловейВ цене, — тут много их ловили,Ну, испугалися сетей,Да мимо нас и прокатили!Пришла, рассказывал ваш дед,Весна, а роща как немаяСтоит — гостей залетных нет!Взяла крестьян тоска большая.Уж вот и праздник наступилИ на поляне погуляли,Да праздник им не в праздник был!Крестьяне бороды чесали.И положили меж собой —Умел же бог на ум наставить —На той поляне, в роще тойСетей, силков вовек не ставить.И понемногу соловьиОпять привыкли к роще нашей,И нынче, милые мои,Им места нет любей и краше!Туда с сетями сколько летНикто и близко не подходит,И строго-настрого запретОт деда к внуку переходит.Зато весной весь лес гремит!Что день, то новый хор прибудет…Под песни их деревня спит,Их песня нас поутру будит…Запомнить надобно и вам:Избави бог тут ставить сети!Ведь надо ж бедным соловьямДать где-нибудь и отдых, дети…»Середний сын кота дразнил,Меньшой полз матери на шею,А старший с важностью спросил,Кубарь пуская перед нею:«А есть ли, мама, для людейТакие рощицы на свете?»— «Нет, мест таких… без податейИ без рекрутчины нет, дети.А если б были для людейТакие рощи и полянки,Все на руках своих детейТуда бы отнесли крестьянки…»Накануне светлого праздника*
1
Я ехал к РостовуВысоким холмом,Лесок малорослыйТянулся на нем;Береза, осина,Да ель, да сосна;А слева — долина,Как скатерть ровна.Пестрел деревнями,Дорогами дол,Он всё понижалсяИ к озеру шел,Ни озера, детиЗабыть не могу,Ни церкви на самомЕго берегу:Тут чудо картинуЯ видел тогда!Ее вспоминаюОхотно всегда…2
Начну по порядку:Я ехал весной,В страстную субботу,Пред самой Святой.Домой поспешаяС тяжелых работ,С утра мне встречалсяРабочий народ;Скучая смертельно,Решал я вопрос:Кто плотник, кто слесарь,Маляр, водовоз!Нетрудное дело!Идут кузнецы —Кто их не узнает?Они молодцыИ петь, и ругаться,Да — день не такой!Идет кривоногийГуляка-портной:В одном сертучишке,Фуражка как блин, —Гармония, трубка,Утюг и аршин!Смотрите — красильщик!Узнаешь сейчас:Нос выпачкан охройИ суриком глаз;Он кисти и краскиНесет за плечом,И словно ландкартаПередник на нем.Вот пильщики: сайкуУгрюмо жуютИ словно солдатыВсе в ногу идут,А пилы стальныеУ добрых ребят,Как рыбы живые,На плечах дрожат!Я доброго всем имЖелаю пути;В родные деревниСкорее прийти,Омыть с себя копотьИ пот трудовойИ встретить СвятуюС веселой душой…3
Стемнело. БолтаяС моим ямщиком,Я ехал всё тем жеВысоким холмом,Взглянул на долину,Что к озеру шла,И вижу — долинаМоя ожила:На каждой тропинке,Ведущей к селу,Толпы появились;Вечернюю мглуОгни озарилиКуда-то идетС пучками горящейСоломы народ.Куда? Я подуматьО том не успел,Как колокол громкоОтвет прогудел!У озера яркоГорели костры, —Туда направлялись,Нарядны, пестры,При свете горящейсоломы, — толпы…У божьего храмаСходились тропы, —Народная массаСдвигалась, росла.Чудесная, дети,Картина была!..(20 марта 1873)
1872–1873
Утро*
Ты грустна, ты страдаешь душою:Верю — здесь не страдать мудрено.С окружающей нас нищетоюЗдесь природа сама заодно.Бесконечно унылы и жалкиЭти пастбища, нивы, луга,Эти мокрые, сонные галки,Что сидят на вершине стога;Эта кляча с крестьянином пьяным,Через силу бегущая вскачьВ даль, сокрытую синим туманом,Это мутное небо… Хоть плачь!Но не краше и город богатый:Те же тучи по небу бегут;Жутко нервам — железной лопатойТам теперь мостовую скребут.Начинается всюду работа;Возвестили пожар с каланчи;На позорную площадь кого-тоПовезли — там уж ждут палачи.Проститутка домой на рассветеПоспешает, покинув постель;Офицеры в наемной каретеСкачут за город: будет дуэль.Торгаши просыпаются дружноИ спешат за прилавки засесть:Целый день им обмеривать нужно,Чтобы вечером сытно поесть.Чу! из крепости грянули пушки!Наводненье столице грозит…Кто-то умер: на красной подушкеПервой степени Анна лежит.Дворник вора колотит — попался!Гонят стадо гусей на убой;Где-то в верхнем этаже раздалсяВыстрел — кто-то покончил собой…1873
Детство*
Неоконченные записки
1
В первые годы младенчестваПомню я церковь убогую,Стены ее деревянные,Крышу неровную, серую,Мохом зеленым поросшую.Помню я горе отцовское:Толки его с прихожанами,Что угрожает обрушитьсяСтарое, ветхое здание.Часто они совещалися,Как обновить отслужившуюБедную церковь приходскую;Поговорив, расходилися,Храм окружали подпорками,И продолжалось служение.В ветхую церковь бестрепетноВ праздники шли православные, —Шли старики престарелые,Шли малолетки беспечные,Бабы с грудными младенцами.В ней причащались, венчалися,В ней отпевали покойников…Синее небо виднелосяВ трещины старого купола,Дождь иногда в эти трещиныПадал: по лицам молящихсяИ по иконам угодниковКрупные капли струилися.Ими случайно омытые,Обыкновенно чуть видные,Темные лики святителейВдруг выступали… Боялась я, —Словно в семью нашу мирнуюЛюди вошли незнакомыеС мрачными, строгими лицами…То растворялось нечаянноВетром окошко непрочное,И в заунывно-печальноеПение гимна церковногоЗвонкая песня вторгалася,Полная горя житейского, —Песня сурового пахаря!..Помню я службу последнюю:Гром загремел неожиданно,Всё сотрясенное зданиеДолго дрожало, готовоеРухнуть: лампады горящие,Паникадилы качалися,С звоном упали тяжелыеРизы с иконы Спасителя,И растворилась безвременноДверь алтаря. ПравославныеВ ужасе ниц преклонилися —Божьего ждали решения!..2
Ближе к дороге красивая,Новая церковь кирпичнаяГордо теперь возвышаетсяИ заслоняет развалиныСтарой. Из ветхого зданияВзяли убранство убогое,Вынесли утварь церковную,Но до остатков строенияРуки мирян не коснулися.Словно больной, от которогоВрач отказался, оставленоВремени старое здание.Ласточки там поселилися —То вылетали оттудова,То возвращались стремительно,Громко приветствуя птенчиковЗвонким своим щебетанием…В землю врастая медлительно,Эти остатки убогиеПреобразились в развалиныСтранные, чудно красивые.Дверь завалилась, обрушилсяКупол; оторваны бурею,Ветхие рамы попадали;Травами густо проросшие,В зелени стены терялися,И простирали в раскрытыеОкна — березы соседниеВетви свои многолистые…Их семена, занесенныеВетром на крышу неровную,Дали отростки: любила яЭту березку кудрявую,Что возвышалась там, стройная,С бледно-зелеными листьями,Точно вчера только ставшаяНа ноги резвая девочка,Что уж сегодня вскарабкаласьНа высоту, — и бестрепетноСмотрит оттуда, с смеющимся,Смелым и ласковым личиком…Птицы носились там стаями,Там стрекотали кузнечики,Да деревенские мальчикиИ русокудрые девочкиЖивмя там жили: по тропочкамМежду высокими травамиБегали, звонко аукались,Пели веселые песенки.Так мое детство беспечноеМирно летело… Играла я,Помню, однажды с подругамиИ набежала нечаянноНа полусгнившее дерево.Пылью обдав меня, деревоВдруг подо мною рассыпалось:Я провалилась в развалины,Внутрь запустелого здания,Где не бывала со времениСлужбы последней…ОбъятаяТрепетом, я огляделася:Гнездышек ряд под карнизами,Ласточки смотрят из гнездышек,Словно кивают головками,А по стенам молчаливые,Строгие лица угодников…Перекрестилась невольно я, —Жутко мне было! дрожала я,А уходить не хотелося.Чудилось мне: наполняетсяЦерковь опять прихожанами;Голос отца престарелого,Пение гимнов божественных,Вздохи и шепот молитвенныйСлышались мне, — простояла быДолго я тут неподвижная,Если бы вдруг не услышалаКриков: «Параша! да где же ты?..»Я отозвалась; нахлынулиДети гурьбой, — и наполнилисьЗвуками жизни развалины,Где столько лет уж не слышалисьГолос и шаг человеческий…(19 марта 1873)
Е.О. Лихачевой («Уезжая в страну равноправную…»)*
Уезжая в страну равноправную,Где живут без чиновной амбицииИ почти без надзора полиции, —Там найдете природу вы славную.Там подругу вы по сердцу встретитеИ, как время пройдет, не заметите.А поживши там время недолгое,Вы вернетесь в отчизну прекрасную,Где имеют правительство строгоеИ природу несчастную.Там Швейцарию, верно, вспомянитеИ, как солнышко ярко засветится,Собираться опять туда станете.Дай бог всем нам там весело встретиться.Пусть не кажется в этих стихахСлабоумие вам удивительно,Так как при здешних водахНапряженье ума непользительно.(Середина июня 1873)
1872–1874
Страшный год*
1870
Страшный год! Газетное витийствоИ резня, проклятая резня!Впечатленья крови и убийства,Вы вконец измучили меня!О, любовь! — где все твои усилья?Разум! — где плоды твоих трудов?Жадный пир злодейства и насилья,Торжество картечи и штыков!Этот год готовит и для внуковСемена раздора и войны.В мире нет святых и кротких звуков,Нет любви, свободы, тишины!Где вражда, где трусость роковая,Мстящая — купаются в крови,Стон стоит над миром не смолкая;Только ты, поэзия святая,Ты молчишь, дочь счастья и любви!Голос твой, увы, бессилен ныне!Сгибнет он, ненужный никому,Как цветок, потерянный в пустыне,Как звезда, упавшая во тьму.Прочь, о, прочь! сомненья роковые,Как прийти могли вы на уста?Верю, есть еще сердца живые,Для кого поэзия свята.Но гремел, когда они родились,Тот же гром, ручьями кровь лила;Эти души кроткие смутилисьИ, как птицы в бурю, притаилисьВ ожиданьи света и тепла.(Между 1872 и 1874)
«Смолкли честные, доблестно павшие…»*
Смолкли честные, доблестно павшие,Смолкли их голоса одинокие,За несчастный народ вопиявшие,Но разнузданы страсти жестокие.Вихорь злобы и бешенства носитсяНад тобою, страна безответная.Всё живое, всё доброе косится…Слышно только, о ночь безрассветная!Среди мрака, тобою разлитого,Как враги, торжествуя, скликаются,Как на труп великана убитогоКровожадные птицы слетаются,Ядовитые гады сползаются…1874
Над чем мы смеемся…*
Раз сказал я за пирушкой:«До свидания, друзья!Вечер с матушкой-старушкойПроведу сегодня я:Нездорова — ей не спится,Надо бедную занять…»С той поры, когда случитсяМне с друзьями пировать,Как запас вестей иссякнетИ настанет тишина,Кто-нибудь наверно брякнет:«Человек! давай вина!Выпьем мы еще по чашеИ — туда… живей, холоп!Ну… а ты — иди к мамаше!Ха! ха! ха!..» Хоть пулю в лоб!..Водовоз воды бочонокВ гололедицу тащил;Стар и слаб, как щепка тонок,Бедный выбился из сил.Я усталому салазкиНа бугор помог ввезти.На беду, в своей коляскеМчался Митя по пути —Как всегда, румян и светел,Он рукою мне послалПоцелуй — он всё заметилИ друзьям пересказал.С той поры мне нет проходу:Филантроп да филантроп!«Что, возил сегодня воду?..Ха! ха! ха!..» Хоть пулю в лоб!..Три элегии*
А.Н. Плещееву
1
Ах! что изгнанье, заточенье!Захочет — выручит судьба!Что враг! — возможно примиренье,Возможна равная борьба;Как гнев его ни беспределен,Он промахнется в добрый час…Но той руки удар смертелен,Которая ласкала нас!..Один, один!.. А ту, кем полныМои ревнивые мечты,Умчали роковые волныПустой и милой суеты.В ней сердце жаждет жизни новой,Не сносит горестей оноИ доли трудной и суровойСо мной не делит уж давно…И тайна всё: печаль и мукуОна сокрыла глубоко?Или решилась на разлукуБлагоразумно и легко?Кто скажет мне?.. Молчу, скрываюМою ревнивую печаль,И столько счастья ей желаюЧтоб было прошлого не жаль!Что ж, если сбудется желанье?..О, нет! живет в душе моейНеотразимое сознанье,Что без меня нет счастья ей!Всё, чем мы в жизни дорожили,Что было лучшего у нас, —Мы на один алтарь сложили,И этот пламень не угас!У берегов чужого моря,Вблизи, вдали он ей блеснетВ минуту сиротства и горя,И — верю я — она придет!Придет… и, как всегда, стыдлива,Нетерпелива и горда,Потупит очи молчаливо.Тогда… Что я скажу тогда?..Безумец! для чего тревожишьТы сердце бедное свое?Простить не можешь ты ее —И не любить ее не можешь!..2
Бьется сердце беспокойное,Отуманились глаза.Дуновенье страсти знойноеНалетело, как гроза.Вспоминаю очи ясныеДальней странницы моей,повторяю стансы страстные,Что сложил когда-то ей.Я зову ее, желанную:Улетим с тобою вновьВ ту страну обетованную,Где венчала нас любовь!Розы там цветут душистые,Там лазурней небеса,Соловьи там голосистее,Густолиственней леса…3
Разбиты все привязанности, разумДавно вступил в суровые права,Гляжу на жизнь неверующим глазом…Всё кончено! Седеет голова.Вопрос решен: трудись, пока годишься,И смерти жди! Она недалека…Зачем же ты, о сердце! не миришьсяС своей судьбой?.. О чем твоя тоска?..Непрочно всё, что нами здесь любимо,Что день — сдаем могиле мертвеца,Зачем же ты в душе неистребима,Мечта любви, не знающей конца?..Усни… умри!..П.А. Ефремову («Взглянув чрез много, много лет…»)*
Взглянув чрез много, много летНа неудачный сей портрет,Скажи: изрядный был поэт,Не хуже Фета и Щербины,И вспомни времена «Складчины».(18 марта 1874)
Уныние*
1
Сгорело ты, гнездо моих отцов!Мой сад заглох, мой дом бесследно сгинул,Но я реки любимой не покинул.Вблизи ее песчаных береговЯ и теперь на лето укрываюсьИ, отдохнув, в столицу возвращаюсьС запасом сил и ворохом стихов.Мой черный конь, с Кавказа приведенныйУмен и смел, — как вихорь он летит,Еще отцом к охоте приученный,Как вкопанный при выстреле стоит.Когда Кадо бежит опушкой лесаИ глухаря нечаянно спугнет,На всем скаку остановив Черкеса,Спущу курок — и птица упадет.2
Какой восторг! За перелетной птицейГонюсь с ружьем, а вольный ветер нивСметает сор, навеянный столицей,С души моей. Я духом бодр и жив,Я телом здрав. Я думаю… мечтаю…Не чувствовать над мыслью молоткаЯ не могу, как сильно ни желаю,Но если он приподнят хоть слегка,Но если я о нем позабываюНа полчаса, — и тем я дорожу.Я сам себя, читатель, нахожу,А это всё, что нужно для поэта.Так шли дела; но нынешнее летоНе задалось: не заряжал ружьяИ не писал еще ни строчки я.3
Мне совестно признаться: я томлюсь,Читатель мой, мучительным недугом.Чтоб от него отделаться, делюсьЯ им с тобой: ты быть умеешь другом,Довериться тебе я не боюсь.Недуг не нов (но сила вся в размере),Его зовут уныньем; в старинуЯ храбро с ним выдерживал войну,Иль хоть смягчал трудом по крайней мере,А нынче с ним не оберусь хлопот.Быть может, есть причина в атмосфере,А может быть, мне знать себя дает,Друзья мои, пятидесятый год.4
Да, он настал — и требует отчета!Когда зима нам кудри убелит,Приходит к нам нежданная заботаСвести итог… О юноши! грозитОна и вам, судьба не пощадит:Наступит час рассчитываться строгоЗа каждый шаг, за целой жизни труд,И мстящего, зовущего на судВ душе своей вы ощутите бога.Бог старости — неутолимый бог,(От юности готовьте ваш итог!)5
Приходит он к прожившему полвекаИ говорит: «Оглянемся назад,Поищем дел, достойных человека…»Увы! их нет! одних ошибок ряд!Жестокий бог! он дал двойное зреньеМоим очам; пытливое волненьеРодил в уме, душою овладел.«Я даром жил, забвенье мой удел», —Я говорю, с ним жизнь мою читая.Прости меня, страна моя родная:Бесплоден труд, напрасен голос мой!И вижу я, поверженный в смятенье,В случайности несчастной — преступленье,Предательство в ошибке роковой…6
Измученный, тоскою удрученный,Жестокостью судьбы неблагосклоннойВины мои желаю объяснить,Гоню врага, хочу его забыть,Он тут как тут! В любимый труд, в забаву —Мешает он во всё свою отраву,И снова мы идем рука с рукой.Куда? увы! опять я проверяюВсю жизнь мою — найти итог желаю, —Угодно ли последовать за мной?7
Идем! Пути, утоптанные гладко,Я пренебрег, я шел своим путем,Со стороны блюстителей порядкаЯ, так сказать, был вечно под судом.И рядом с ним — такая есть возможность! —Я знал другой недружелюбный суд,Где трусостью зовется осторожность,Где подлостью умеренность зовут.То юношества суд неумолимый.Меж двух огней я шел неутомимый.Куда пришел? Клянусь, не знаю сам!Решить вопрос предоставляю вам!8
Враги мои решат его согласно,Всех меряя на собственный аршин,В чужой душе они читают ясно,Но мой судья — читатель-гражданин.Лишь в суд его храню слепую веру.Суди же ты, кем взыскан я не в меру!Еще мой труд тобою не забытИ знаешь ты: во мне нет сил героя —Тот не герой, кто лавром не увитИль на щите не вынесен из боя, —Я рядовой (теперь уж инвалид)…9
Суди, решай! А ты, мечта больная,Воспрянь и, мир бесстрашно облетая,Мой ум к труду, к покою возврати!Чтоб отдохнуть душою не свободной,Иду к реке — кормилице народной…С младенчества на этом мне путиЗнакомо всё… Знакомой грусти полныЛенивые, медлительные волны…О чем их грусть?… Бывало, каждый деньЯ здесь бродил в раздумьи молчаливомИ слышал я в их ропоте тоскливомТоску и скорбь спопутных деревень…10
Под берегом, где вечная прохладаОт старых ив, нависших над рекой,Стоит в воде понуренное стадо,Над ним шмелей неутомимый рой.Лишь овцы рвут траву береговую,Как рекруты острижены вплотную.Не весел вид реки и берегов.Свистит кулик, кружится рыболов,Добычу карауля как разбойник;Таинственно снастями шевеля.Проходит барка; виден у руляВысокий крест: на барке есть покойник…11
Чу! конь заржал. Трава кругом на славу,Но лошадям не весело пришлось,И, позабыв зеленую атаву,Под дым костра, спасающий от ос,Сошлись они, поникли головамиИ машут в такт широкими хвостами.Лишь там, вдали, остался серый конь.Он не бежит проворно на огонь,Хоть и над ним кружится рой докучный,Серко стоит понур и недвижим.Несчастный конь, ненатурально тучный!Ты поражен недугом роковым!12
Я подошел: алела бугоркамиПо всей спине, усыпанной шмелями,Густая кровь… струилась из ноздрей…Я наблюдал жестокий пир шмелей,А конь дышал всё реже, всё слабей.Как вкопанный стоял он час — и болеИ вдруг упал. Лежит недвижим в поле…Над трупом солнца раскаленный шарДа степь кругом. Вот с вышины спустилсяСтепной орел; над жертвой покружилсяИ царственно уселся на стожар.В досаде я послал ему удар.Спугнул его, но он вернется к ночиИ выклюет ей острым клювом очи…13
Иду на шелест нивы золотой.Печальные, убогие равнины!Недавние и страшные картины,Стесняя грудь, проходят предо мной.Ужели бог не сжалится над нами,Сожженных нив дождем не оживитИ мельница с недвижными крыламиИ этот год без дела простоит?14
Ужель опять наградой будет плугуГолодный год?… Чу! женщина поет!Как будто в гроб кладет она подругу.Душа болит, уныние растет.Народ! народ! Мне не дано геройстваСлужить тебе, плохой я гражданин,Но жгучее, святое беспокойствоЗа жребий твой донес я до седин!Люблю тебя, пою твои страданья,Но где герой, кто выведет из тьмыТебя на свет?… На смену колебаньяТвоих судеб чего дождемся мы?…15
День свечерел. Томим тоскою вялой,То по лесам, то по лугу брожу.Уныние в душе моей усталой,Уныние — куда ни погляжу.Вот дождь пошел и гром готов уж грянутьКосцы бегут проворно под шатры,А я дождем спасаюсь от хандры,Но, видно, мне и нынче не воспрянуть!Упала ночь, зажглись в лугах костры,Иду домой, тоскуя и волнуясь,Пишу стихи и, недовольный, жгу.Мой стих уныл, как ропот на несчастье,Как плеск волны в осеннее ненастье,На северном пустынном берегу…(5-12 июля 1874)
Путешественник*
В городе волны по улицам бродят,Ловят детей, гувернанток и дам,Люди естественным это находят,Сами они подражают волкам.В городе волки, и волки на даче.А уж какая их тьма на Руси!Скоро уж там не останется клячи…Ехать в деревню… теперь-то? Merci!Прусский барон, опоясавши выюБелым жабо в три вершка ширины,Ездит один, изучая Россию,По захолустьям несчастной страны:«Как у вас хлебушко?» — «Нет ни ковриги!»— «Где у вас скот?» — «От заразы подох!»А заикнулся про школу, про книги —Прочь побежали. «Помилуй нас бог!Книг нам не надо — неси их к жандарму!В прошлом году у прохожих людейМы их купили по гривне за пару,А натерпелись на тыщу рублей!»Думает немец: «Уж я не оглох ли?К школе привешен тяжелый замок,Нивы посохли, коровы подохли,Как эти люди заплатят оброк?»«Что наблюдать? что записывать в книжку?» —В грусти барон сам с собой говорит…Дай ты им гривну да хлеба коврижкуИ наблюдай, немчура, аппетит…(13 июля 1874)
Отъезжающему*
Даже вполголоса мы не певали,Мы горемыки-певцы!Под берегами мы ведра прождали,Словно лентяи-пловцы.Старость подходит — недуги да горе!Жизнь бесполезно прошла.Хоть на прощанье в открытое море,В море царящего злаПрямо и смело направить бы лодку.Сунься-ко!.. Сделаешь шаг,А на втором перервут тебе глотку!Друг моей юности (ныне мой враг)!Я не дивлюсь, что отчизну любезнуюСчел ты за лучшее кинуть.Жить для нее — надо силу железную,Волю железную — сгинуть.(23 июля 1874)
Горе старого Наума*
Волжская быль
1
Науму паточный заводИ дворик постоялыйДают порядочный доход.Наум — неглупый малый:Задаром сняв клочок земли,Крестьянину с охотойВ нужде ссужает он рубли,А тот плати работой —Так обращен нагой пустырьВ картофельное поле…Вблизи — Бабайский монастырь,Село Большие Соли,Недалеко и Кострома.Наум живет — не тужит,И Волга-матушка самаЕго карману служит.Питейный дом его стоитНа самом «перекате»;Как лето Волгу обмелитК пустынной этой хатеТропа знакома бурлакам:Выходит много «чарки»…Здесь ходу нет большим судам;Здесь «паузятся» барки.Купцы бегут: «Помогу дай!»Наум купцов встречает,Мигнет народу: не плошай!И сам не оплошает…Кипит работа до утра:Всё весело, довольно.Итак, нет худа без добра!Подумаешь невольно,Что ты, жалея бедняка,Мелеешь год от года,Благословенная река,Кормилица народа!2
Люблю я краткой той порыСлучайные тревоги,И труд, и песни, и костры.С береговой дорогиЯ вижу сотни рук и лиц,Мелькающих красиво,А паруса, что крылья птиц,Колеблются лениво,А месяц медленно плывет,А Волга чуть лепечет.Чу! резко свистнул пароход;Бежит и искры мечет,Ущелья темных береговСтогласым эхом полны…Не всё же песням бурлаковВнимают эти волны.Я слушал жадно иногдаИ тот напев унылый,Но гул довольного трудаМне слышать слаще было.Увы! я дожил до седин,Но изменился мало.Иных времен, иных картинПровижу я началоВ случайной жизни береговМоей реки любимой:Освобожденный от оков,Народ неутомимыйСозреет, густо заселитПрибрежные пустыни;Наука воды углубит:По гладкой их равнинеСуда-гиганты побегутНесчетною толпою,И будет вечен бодрый трудНад вечною рекою…3
Мечты!.. Я верую в народ,Хоть знаю: эта вераК добру покамест не ведет.Я мог бы для примераНапомнить лица, имена.Но это будет смело,А смелость в наши времена —Рискованное дело!Пока над нами не виситНи тучки, солнце блещет, —Толпа трусливого клеймит,Отважным рукоплещет,Но поднял бурю смелый шаг, —Она же рада шикать,Друзья попрячутся, а врагСпешит беду накликать…О Русь!... . . . . . . . . . . . . . .4
Науму с лишком пятьдесят,А ни детей, ни женки.Наум был сердцем суховат,Любил одни деньжонки.Он говорил: «Жениться — взятьОбузу! А „сударки“Еще тошней: и время трать,И деньги на подарки».Опровергать его речейТогда не приходилось,Хоть, может быть, в груди моейИное сердце билось,Хотя у нас, как лед и зной,Причины были розны:«Над одинокой головойНе так и тучи грозны;Пускай лентяи и рабыИдут путем обычным,Я должен быть своей судьбыЦарем единоличным!»Я думал гордо. Кто не радОставить миру племя?Но я родился невпопад —Лихое было время!Забыло солнышко светить,Погас и месяц ясный,И трудно было отличитьОт ночи день ненастный.Гром непрестанно грохотал,И вихорь был ужасен,И человек под ним стоялИспуган и безгласен.Был краткий миг: заря зажглаРоскошно край лазури,И буря новая пришлаНа смену старой бури.И новым силам новый бойГотовился… Усталый,Поник я буйной головой.Погибли идеалы,Ушло и время… Места нетЖеланному союзу.Умру — и мой исчезнет след!Надежда вся на музу!5
Судьба Наума берегла,По милости господнейЧто год — обширнее дела,А сам сытей, дородней.Он говорил: «Чего ж еще?Хоть плавать я умею,Купаюсь в Волге по плечо,Не лезу я по шею!»Стреляя серых куликовНа отмели песчаной,Заслышу говор бубенцов,И свист, и топот рьяный,На кручу выбегу скорей:Знакомая тележка,Нарядны гривы у коней,У седока — усмешка…Лихая пара! На шлеяхИ бляхи и чешуйки.В личных высоких сапогах,В солидной, синей чуйке,В московском новом картузе,Сам правя пристяжною,Наум катит во всей красе.Увидит — рад душою!Кричит: «Довольно вам палить,Пора чайку покушать!..»Наум любил поговорить,А я любил послушать.Закуску, водку, самоварВносили по порядкуИ Волги драгоценный дар —Янтарную стерлядку.Наум усердно предлагалРябиновку, вишневку.А расходившись, обивал«Смоленую головку».«Ну, как делишки?» — «В барыше», —С улыбкой отвечает.Разговорившись по душе,Подробно исчисляет,Что дало в год ему виноИ сколько от завода.«Накопчено, насолено —Чай, хватит на три года!Всё лето занято трудом,Хлопот по самый ворот.Придет зима — лежу сурком,Не то поеду в город.Начальство — други-кумовья,Стряслась беда — поправят,Работы много — свистну я:Соседи не оставят;Округа вся в горсти моей,Казна — надежней цепи;Уж нет помещичьих крепей,Мои остались крепи.Судью за денежки куплю,Умилостивлю бога…»(Русак природный — во хмелюОн был хвастлив немного)…6
Полвека прожил так НаумИ не тужил нимало,Работал в нем житейский ум,А сердце мирно спало.Встречаясь с ним, я вспоминалНевольно дуб красивыйВ моем саду: там сети ткалПаук трудолюбивый.С утра спускался он не разПо тонкой паутинке,Как по канату водолаз,К какой-нибудь личинке,То комара подстерегалИ жадно влек в объятья.А пообедав, продолжалОбычные занятья.И вывел, точно напоказ,Паук мой паутину.Какая ткань! Какой запасНа черную годину!Там мошек целые стадаНашли себе могилы,Попали бабочки туда —Летуньи пестрокрылы;Его сосед, другой паук,Качался там, замучен.А мой — отъелся вон из рук!Доволен, гладок, тучен.То мирно дремлет в уголку,То мухою закусит…Живется славно пауку:Не тужит и не трусит!С Наумом я давно знаком:Еще как был моложе,Наума с этим паукомЯ сравнивал… И что же?Уж округлился капитал,В купцы бы надо вскоре,А человек затосковал!Пришло к Науму горе…7
Сидел он поздно у ворот,В расчеты погруженный;Последний свистнул пароходНа Волге полусонной,И потянулись на покойИ человек, и птица.Зашли к Науму той поройМолодчик да девица:У Тани русая косаИ голубые очи.У Вани вьются волоса.«Укрой от темной ночи!»— «А самоварчик надо греть?»— «Пожалуй»… Ни минуткиНе могут гости посидеть:У них и смех, и шутки,Задеть друг дружку норовятНогой, рукой, плечами,И так глядят… и так шалят,Чуть отвернись, губами!То вспыхнет личико у ней,То белое, как сливки…Поели гости калачей,Отведали наливки:«Теперь уснем мы до утра,У вас покой, приволье!»— «А кто вы?» — «Братец и сестра,Идем на богомолье».Он думал: «Врет! поди сманилКупеческую дочку!Да что мне? лишь бы заплатил!Пускай ночуют ночку».Он им подушек пару дал:«Уснете на диване».И доброй ночи пожелалИ молодцу и Тане.В своей каморке на часахПоддернул кверху гириИ утонул в пуховиках…Проснулся: бьет четыре,Еще темно; во рту горит.Кваску ему желалось,Да квас-то в горнице стоит,Где парочка осталась.«Жаль не пришло вчера на ум!Да я пройду тихонько,Добуду! (думает Наум)Чай, спят они крепонько,Не скоро их бы разбудилТеперь и конский топот…»Но только дверь приотворил,Услышал тихий шепот:«Покурим, Ваня!» — говоритМолодчику девица.И спичка чиркнула — горит…Увидел он их лица:Красиво Ванино лицо,Красивее у Тани!Рука, согнутая в кольцо,Лежит на шее Вани,Нагая, полная рука!У Тани грудь открыта,Как жар горит одна щека,Косой другая скрыта.Еще он видел на лету,Как встретились их очи,И вновь на юную четуСпустился полог ночи.Назад тихонько он ушел,И с той поры НаумаНе узнают: он вечно зол,Сидит один угрюмо,Или пойдет бродить окрестИ к ночи лишь вернется,Соленых рыжиков не ест,И чай ему не пьется.Забыл наливки настоятьДушистой поленикой.Хозяйство стало упадать —Грозит урон великой!На счетах спутался не раз,Хоть счетчик был отменный…Две пары глаз, блаженных глаз,Горят пред ним бессменно!«Я сладко пил, я сладко ел, —Он думает уныло, —А кто мне в очи так смотрел?…»И всё ему постыло…(7-10 августа 1874)
Элегия*
А.Н. Еракову
Пускай нам говорит изменчивая мода,Что тема старая «страдания народа»И что поэзия забыть ее должна.Не верьте, юноши! не стареет она.О, если бы ее могли состарить годы!Процвел бы божий мир!.. Увы! пока народыВлачатся в нищете, покорствуя бичам,Как тощие стада по скошенным лугам,Оплакивать их рок, служить им будет муза,И в мире нет прочней, прекраснее союза!..Толпе напоминать, что бедствует народВ то время, как она ликует и поет,К народу возбуждать вниманье сильных мира —Чему достойнее служить могла бы лира?…Я лиру посвятил народу своему.Быть может, я умру неведомый ему,Но я ему служил — и сердцем я спокоен…Пускай наносит вред врагу не каждый воин,Но каждый в бой иди! А бой решит судьба…Я видел красный день: в России нет раба!И слезы сладкие я пролил в умиленьи…«Довольно ликовать в наивном увлеченьи, —Шепнула Муза мне. — Пора идти вперед:Народ освобожден, но счастлив ли народ?..»Внимаю ль песни жниц над жатвой золотою,Старик ли медленный шагает за сохою,Бежит ли по лугу, играя и свистя,С отцовским завтраком довольное дитя,Сверкают ли серпы, звенят ли дружно косы —Ответа я ищу на тайные вопросы,Кипящие в уме: «В последние годаСносней ли стала ты, крестьянская страда?И рабству долгому пришедшая на сменуСвобода, наконец, внесла ли переменуВ народные судьбы? в напевы сельских дев?Иль так же горестен нестройный их напев?..»Уж вечер настает. Волнуемый мечтами,По нивам, по лугам, уставленным стогами,Задумчиво брожу в прохладной полутьме,И песнь сама собой слагается в уме,Недавних, тайных дум живое воплощенье:На сельские труды зову благословенье:Народному врагу проклятие сулю,А другу у небес могущества молю,И песнь моя громка!.. Ей вторят долы, нивы,И эхо дальних гор ей шлет свои отзывы,И лес откликнулся… Природа внемлет мне,Но тот, о ком пою в вечерней тишине,Кому посвящены мечтания поэта,Увы! не внемлет он — и не дает ответа…(15–17 августа 1874)
«Хотите знать, что я читал? Есть ода…»*
Хотите знать, что я читал? Есть одаУ Пушкина, названье ей: Свобода.Я рылся раз в заброшенном шкафу…Пророк*
Не говори: «Забыл он осторожность!Он будет сам судьбы своей виной!..»Не хуже нас он видит невозможностьСлужить добру, не жертвуя собой.Но любит он возвышенней и шире,В его душе нет помыслов мирских.«Жить для себя возможно только в мире,Но умереть возможно для других!»Так мыслит он — и смерть ему любезна.Не скажет он, что жизнь ему нужна,Не скажет он, что гибель бесполезна:Его судьба давно ему ясна…Его еще покамест не распяли,Но час придет — он будет на кресте;Его послал бог Гнева и ПечалиРабам земли напомнить о Христе.(Август 1874)
Ночлеги*
1. На постоялом дворе
Вступили кони под навес,Гремя бесчеловечно.Усталый, я с телеги слез,Ночлегу рад сердечно.Спрыгнули псы; задорный лайНаполнил всю деревню;Впустил нас дворник НиколайВ убогую харчевню.Усердно кушая леща,Сидел уж там прохожийВ пальто с господского плеча.«Спознились, сударь, тоже?» —Он, низко кланяясь, сказал.«Да, нынче дни коротки. —Уселся я, а он стоял. —Садитесь! выпьем водки!»Прохожий выпил рюмки двеИ разболтался сразу:«Иду домой… а жил в Москве…До царского указуБыл крепостной: отец и дедПомещикам служили.Мне было двадцать восемь лет,Как волю объявили,Наш барин стал куда как лих,Сердился, придирался.А перед самым сроком стих,С рабами попрощался,Сказал нам: „Вольны вы теперь, —И очи помутились, —Идите с богом!“ Верь, не верь,Мы тоже прослезилисьИ потянулись кто куда…Пришел я в городишко,А там уж целая ордаТаких же — нет местишка!Решился я идти в Москву,В конторе записался,И вышло место к Покрову.Не барин — клад попался!Сначала, правда, злился он.Чем больше угождаю,Тем он грубей: прогонит вон…За что?.. Не понимаю!Да с ним — как я смекнул поздней —Знать надо было штучку:Сплошал — сознайся поскорей,Не лги, не чмокай в ручку!Не то рассердишь: „Ермолай!Опомнись! как не стыдно!Привычки рабства покидай!Мне за тебя обидно!Ты человек! ты гражданин!Знай: сила не в богатстве,Не в том — велик ли, мал ли чин,А в равенстве и братстве!Я раболепства не терплю,Не льсти, не унижайся!Случиться может: сам вспылю —И мне не поддавайся!..“Работы мало, да и тойСам половину правил,Я захворал — всю ночь со мнойСидел — пиявки ставил;За каждый шаг благодарил.С любовью, не со страхомТри года я ему служил —И вдруг пошло всё прахом!Однажды он сердитый стал,Порезался, как брился,Всё не по нем! весь день ворчалИ вдруг совсем озлился.Кастит!.. „Потише, господин!“ —Сказал я, вспыхнув тоже.„Как! что?.. Зазнался, хамов сын!“ —И хлоп меня по роже!По старой памяти я прочь,А он за мной — бедовый!..„Так вот, — продумал я всю ночь, —Каков он — барин новый!Такие речи поведет,Что слушать любо-мило,А кончит тем же, что прибьет!Нет, прежде проще было!“Обидно! Я его считалНе барином, а братом…Настало утро — не позвал.Свернувшись под халатом,Стонал как раненый весь день,Не выпил чашки чаю…А ночью барин словно теньПрокрался к Ермолаю.Вперед уставился лицом:„Ударь меня скорее!Мне легче будет!..“ (МертвецомГлядел он, был белееСвоей рубахи.) „Мы равны,Да я сплошал… я знаю…Как быть? сквитаться мы должны…Ударь!.. Я позволяю.Не так ли, друг? Скорее хлопИ снова правы, святы…“— „Не так! Вы барин — я холоп,Я беден, вы богаты!(Сказал я.) Должен я служить,Пока стает терпенья,И я служить готов… а битьНе буду… с позволенья!..“Он всё свое, а я свое,Спор долго продолжался,Смекнул я: тут мне не житье!И с барином расстался.Иду покамест в Арзамас,Там у меня невеста…Нельзя ли будет через васДостать другое место?..»(1874)
2. На погорелом месте
Славу богу, хоть ночь-то светла!Увлекаться так глупо и стыдно.Мы устали, промокли дотла,А кругом деревеньки не видно.Наконец увидал я бугор,Там угрюмые сосны стояли,И под ними дымился костер,Мы с Трофимом туда побежали.«Горевали, а вот и ночлег!»— «Табор, что ли, цыганский там?» — «Нету!Не видать ни коней, ни телег,Не заметно и красного цвету.У цыганок, куда ни взгляни,Красный цвет — это первое дело!»— «Косари?» — «Кабы были они,Хоть одна бы тут женщина пела».— «Пастухи ли огонь развели?..»Через пни погорелого бораК неширокой реке мы пришлиИ разгадку увидели скоро:Погорельцы разбили тут стан.К нам навстречу ребята бежали:«Не видали вы наших крестьян?Побираться пошли — да пропали!»— «Не видали!..» Весь табор притих…Звучно щиплет траву лошаденка,Бабы нянчат младенцев грудных,Утешают ребят старушонка:«Воля божья! усните скорей!Эту ночь потерпите вы только!Завтра вам накуплю калачей.Вот и деньги… Глядите-ка сколько!»— «Где ты, бабушка, денег взяла?»— «У оконца, на месячном свете,В ночи зимние пряжу пряла…»Побренчали казной ее дети…Старый дед, словно царь Соломон,Роздал им кой-какую одежу.Патриархом библейских временОн глядел, завернувшись в рогожу;Величавая строгость в чертах,Череп голый, нависшие брови,На груди и на голых ногахСлед недавних обжогов и крови.Мой вожатый к нему подлетел:«Здравствуй, дедко!» — «Живите здоровы!»— «Погорели? а хлеб уцелел?Уцелели лошадки, коровы?..»— «Хлебу было сгореть мудрено, —Отвечал патриарх неохотно, —Мы его не имели давно.Спите, детки, окутавшись плотно!А к костру не ложитесь: огоньПодползет — опалит волосенки.Уцелел — из двенадцати — конь,Из семнадцати — три коровенки».— «Нет и ваших дремучих лесов?Век росли, а в неделю пропали!»— «Соблазняли они мужиков,Шутка! сколько у барина крали!»Молча взял он ружье у меня,Осмотрел, осторожно поставил.Я сказал: «Беспощадней огняНет врага — ничего не оставил!»— «Не скажи. Рассудила судьба,Что нельзя же без древа-то в мире,И оставила нам на гробаЭти сосны…» (Их было четыре…)3. У Трофима
Звезды осени мерцаютТускло, месяц без лучей,Кони бережно ступают,Реки налило дождей.Поскорей бы к самовару!Нетерпением томим,Жадно я курю сигаруИ молчу. Молчит Трофим,Он сказал мне: «Месяц в небеСловно сайка на столе» —Значит: думает о хлебе,Я мечтаю о тепле.Едем… едем… Тучи вьютсяИ бегут… Конца им нет!Если разом все прольются —Поминай, как звали свет!Вот и наша деревенька!Встрепенулся спутник мой:«Есть тут валенки, надень-ка!»— «Чаю! рому!.. Всё долой!..»Вот погашена лучина,Ночь, но оба мы не спим.У меня своя причина,Но чего не спит Трофим?«Что ты охаешь, Степаныч?»— «Страшно, барин! мочи нет.Вспомнил то, чего бы на ночьВспоминать совсем не след!И откуда черт приводитЭти мысли? Бороню,Управляющий подходит,Низко голову клоню,Поглядеть в глаза не смею,Да и он-то не глядит —Знай накладывает в шею.Шея, веришь ли? трещит!Только стану забываться,Голос барина: „Трофим!Недоимку!“ КувыркатьсяНачинаю перед ним…»— «Страшно, видно, воротитьсяК недалекой старине?»— «Так ли страшно, что мутитсяВся утробушка во мне!И теперь уйдешь весь в пятки,Как посредник налетит,Да с Трофима взятки гладки:Пошумит — и укатит!И теперь в квашне соломаПеремешана с мукой,Да зато покойно дома,А бывало — волком вой!Дети были малолетки,Я дрожал и за детей,Как цыплят из-под наседкиВырвет — пикнуть не посмей!Как томили! Как пороли!Сыну сказывать начну —Сын не верит. А давно ли?..Дочку барином пугну —Девка прыснет, захохочет:„Шутишь, батька!“ — „Погоди!Если только бог захочет,То ли будет впереди!“»— «Есть у вас в округе школы?»— «Есть». — «Учите-ка детей!Не беда, что люди голы,Лишь бы были поумней.Перестанет есть солому,Трусу праздновать народ…И твой внук отцу родномуНе поверит в свой черед».(18 июля 1874)
На покосе*
Из «Записной книжки»
Сын с отцом косили поле,Дед траву сушил.«Десять лет, как вы на воле,Что же, братцы, хорошо ли?» —Я у них спросил.«Заживили поясницы», —Отвечал отец.«Кабы больше нам землицы, —Молвил молодец, —За царя бы я прилежноГоспода молил».— «Неуежно, да улежно», —Дедушка решил…(5 августа 1874)
Поэту*
Памяти Шиллера
И доблести?.. Век «крови и меча»!На трон земли ты посадил банкира,Провозгласил героем палача…Толпа гласит: «Певцы не нужны веку!»И нет певцов… Замолкло божество…О, кто ж теперь напомнит человекуВысокое призвание его?..Прости слепцам, художник вдохновенный,И возвратись!.. Волшебный факел свой,Погашенный рукою дерзновенной,Вновь засвети над гибнущей толпой!Вооружись небесными громами!Наш падший дух взнеси на высоту,Чтоб человек не мертвыми очамиМог созерцать добро и красоту…Казни корысть, убийство, святотатство!Сорви венцы с предательских голов,Увлекших мир с пути любви и братства,Стяжанного усильями веков,На путь вражды!.. В его дела и чувстваГармонию внести лишь можешь ты.В твоей груди, гонимый жрец искусства,Трон истины, любви и красоты.(6 сентября 1874)
Литературная травля, или «Не в свои сани не садись»*
…О светские забавы!Пришлось вам поклониться,Литературной славыРешился я добиться.Недолго думал думу,Достал два автографаИ вышел не без шумуНа путь библиографа.Шекспировских творенийСоставил полный список,Без важных упущенийИ без больших описок.Всего-то две ошибкиОткрыли журналисты,Как их умы ни гибки,Как перья ни речисты:Какую-то «Заиру»Позднейшего поэтаЯ приписал Шекспиру,Да пропустил «Гамлета»,Посыпались нападки.Я пробовал сначалаСвалить на опечатки,Но вышло толку мало.Тогда я хвать брошюру!И тут остался с носом:На всю литературуСочли ее доносом!Открыли перестрелку,В своих мансардах сидя,Попал я в переделку!Так заяц, пса увидя,Потерянный метнетсяК тому, к другому краюИ разом попадетсяВо всю собачью стаю!..Дней сто не прекращалиЖурнальной адской бани,И даже тех ругали,Кто мало сыпал брани!Увы! в родную сферуС стыдом я возвратился;Испортил я карьеру,А славы не добился!..М.Е. С<алтыко>ву*
О нашей родине унылойВ чужом краю не позабудьИ возвратись, собравшись с силой,На оный путь — журнальный путь…На путь, где шагу мы не ступимБез сделок с совестью своей,Но где мы снисхожденье купимТрудом у мыслящих людей.Трудом и бескорыстной целью…Да! будем лучше рисковать,Чем безопасному бездельюОстаток жизни отдавать.Экспромт на лекции И.И. Кауфмана («В стране, где нет ни злата ни сребра…»)*
В стране, где нет ни злата на сребра,Речь об изъятии бумажекНе может принести добра,Но… жребий слушателей тяжек.О.А. Петрову*
(в день 50-летнего юбилея)
Умиляя сердце человека,Наслажденье чистое даря,Голос твой не умолкал полвека,Славен путь певца-богатыря.Не слабей под игом лет преклонных.Тысячи и тысячи сердец,Любящих, глубоко умиленных,Благодарность шлют тебе, певец!Воплощая русское искусствоВ звуках жизни, правды, красоты,Труд, любовь и творческое чувствоНа алтарь его приносишь ты…1876
Автору «Анны Карениной»*
Толстой, ты доказал с терпеньем и талантом,Что женщине не следует «гулять»Ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом,Когда она жена и мать.Как празднуют трусу*
Время-то есть, да писать нет возможности.Мысль убивающий страх:Не перейти бы границ осторожности —Голову держит в тисках!Утром мы наше село посещали,Где я родился и взрос.Сердце, подвластное старой печали,Сжалось; в уме шевельнулся вопрос:Новое время — свободы, движенья,Земства, железных путей.Что ж я не вижу следов обновленьяВ бедной отчизне моей?Те же напевы, тоску наводящие,С детства знакомые нам,И о терпении новом молящиеТе же попы по церквам.В жизни крестьянина, ныне свободного,Бедность, невежество, мрак.Где же ты, тайна довольства народного?Ворон в ответ мне прокаркал: «Дурак!»Я обругал его грубо невежею.На телеграфную нитьОн пересел. «Не донос ли депешеюХочет в столицу пустить?»Глупая мысль, но я, долго не думая,Метко прицелился. Выстрел гремит:Падает замертво птица угрюмая,Нить телеграфа дрожит…(1870, апрель 1876)
К портрету *** («Твои права на славу очень хрупки…»)*
Твои права на славу очень хрупки,И если вычесть из заслугОшибки юности и поздних лет уступки, —Пиши пропало, милый друг.З<и>не («Ты еще на жизнь имеешь право…»)*
Ты еще на жизнь имеешь право,Быстро я иду к закату дней.Я умру — моя померкнет слава,Не дивись — и не тужи о ней!Знай, дитя: ей долгим, ярким светомНе гореть на имени моем, —Мне борьба мешала быть поэтом,Песни мне мешали быть бойцом.Кто, служа великим целям века,Жизнь свою всецело отдаетНа борьбу за брата-человека,Только тот себя переживет…(18 мая 1876)
«Скоро стану добычею тленья…»*
Скоро стану добычею тленья.Тяжело умирать, хорошо умереть;Ничьего не прошу сожаленья,Да и некому будет жалеть.Я дворянскому нашему родуБлеска лирой своей не стяжал;Я настолько же чуждым народуУмираю, как жить начинал:.Узы дружбы, союзов сердечных —Всё порвалось: мне с детства судьбаПосылала врагов долговечных,А друзей уносила борьба.Песни вещие их не допеты,Пали жертвою злобы, изменВ цвете лет; на меня их портретыУкоризненно смотрят со стен.«Угомонись, моя муза задорная…»*
Угомонись, моя муза задорная,Сил нет работать тебе.Родина милая, Русь святая, просторнаяВновь заплатила судьбе…Похорони меня с честью, разбитогоНедугом тяжким и злым.Моего века, тревожно прожитого,Словом не вспомни лихим.Верь, что во мне необъятно-безмернаяКрылась к народу любовьИ что застынет во мне теперь верная,Чистая, русская кровь.Много, я знаю, найдется радетелей,Все обо мне прокричат,Жаль только, мало таких благодетелей,Что погрустят да смолчат.Много истратят задора горячегоВсе над могилой моей.Родина милая, сына лежачегоБлагослови, а не бей!... . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . .Как человека забудь меня — частного,Но как поэта — суди…И не боюсь я суда того строгогоЧист пред тобою я, мать.В том лишь виновен, что многого, многогоЗдесь мне не дали сказать…(сентябрь 1876)
З<и>не («Двести уж дней…»)*
Двести уж дней,Двести ночейМуки мои продолжаются;Ночью и днемВ сердце твоемСтоны мои отзываются,Двести уж дней,Двести ночей!Темные зимние дни,Ясные зимние ночи…Зина! закрой утомленные очи!Зина! усни!(4 декабря 1876, ночь)
Сеятелям*
Сеятель званья на ниву народную!Почву ты, что ли, находишь бесплодную,Худы ль твои семена?Робок ли сердцем ты? слаб ли ты силами?Труд награждается всходами хилыми,Доброго мало зерна!Где же вы, умелые, с бодрыми лицами,Где же вы, с полными жита кошницами?Труд засевающих робко, крупицами,Двиньте вперед!Сейте разумное, доброе, вечное,Сейте! Спасибо вам скажет сердечноеРусский народ…(Декабрь 1876)
Молебен*
Холодно, голодно в нашем селении.Утро печальное — сырость, туман,Колокол глухо гудит в отдалении,В церковь зовет прихожан.Что-то суровое, строгое, властноеСлышится в звоне глухом,В церкви провел я то утро ненастное —И не забуду о нем.Всё население, старо и молодо,С плачем поклоны кладет,О прекращении лютого голодаМолится жарко народ.Редко я в нем настроение строжеИ сокрушенней видал!«Милуй народ и друзей его, боже! —Сам я невольно шептал. —Внемли моление наше сердечноеО послуживших ему,Об осужденных в изгнание вечное,О заточенных в тюрьму,О претерпевших борьбу многолетнююИ устоявших в борьбе,Слышавших рабскую песню последнюю,Молимся, боже, тебе».Декабрь 1876
Друзьям*
Я примирился с судьбой неизбежною,Нет ни охоты, ни силы терпетьНевыносимую муку кромешную!Жадно желаю скорей умереть.Вам же — не праздно, друзья благородные,Жить и в такую могилу сойти,Чтобы широкие лапти народныеК ней проторили пути…(Декабрь 1876)
Музе*
О муза! наша песня спета.Приди, закрой глаза поэтаНа вечный сон небытия,Сестра народа — и моя!Вступление к песням 1876-77 годов*
Нет! не поможет мне аптека,Ни мудрость опытных врачей:Зачем же мучить человека?О небо! смерть пошли скорей!Друзья притворно безмятежны,Угрюм мой верный черный пес,Глаза жены сурово нежны:Сейчас я пытку перенесПока недуг молчит, не гложет,Я тешусь странную мечтой,Что потолок спуститься можетНа грудь могильную плитой.Легко бы с жизнью я расстался,Без долгих мук… Прости, покой!Как ураган недуг примчался:Не ложе — иглы подо мной.Борюсь с мучительным недугом,Борюсь — до скрежета зубов…О муза! ты была мне другом,Приди на мой последний зов!Уж я знавал такие грозы;Ты силу чудную дала,В колючий терн вплетая розы,Ты пытку вынесть помогла.Могучей силой вдохновеньяСтраданья тела победи,Любви, негодованья, мщеньяЗажги огонь в моей груди!Крылатых грез толпой воздушнойВоображенье населиИ от моей могилы душнойНадгробный камень отвали!Г-ну («Человек лишь в одиночку…»)*
Человек лишь в одиночкуЗол — ошибки не простит,Мир — «не всяко лыко в строчку»Спокон веку говорит.Не умрет в тебе отвагаС ложью, злобой бой вести…Лишь умышленного шагаПо неправому путиБойся!.. Гордо поднятаяВдруг поникнет голова,Станет речь твоя прямаяБоязлива и мертва.Сгибнут смелость и решительность,Овладеет сердцем мнительностьИ покинет, наконец,Даже вера в снисходительностьЧеловеческих сердец!..(декабрь 1876)
«Не за Якова Ростовцева…»*
Не за Якова РостовцеваТы молись, не за Милютина,. . . . . .ты молисьО всех в казематах сгноенных,О солдатах, в полках засеченных,О повешенных ты помолись.(конец декабря 1876)
«Ни стыда, ни состраданья…»*
Ни стыда, ни состраданья,Кудри в мелких завитках,Стан, волнующийся гибко,И на чувственных губахСладострастная улыбка.1881–1877
Т<ургене>ву*
Мы вышли вместе… НаобумЯ шел во мраке ночи,А ты… уж светел был твой ум,И зорки были очи.Ты знал, что ночь, глухая ночьВсю нашу жизнь продлится,И не ушел ты с поля прочь,И стал ты честно биться.В великом сердце ты носилВеликую заботу,Ты как поденщик выходилДо солнца на работу.Во лжи дремать ты не давал,Клеймя и проклиная,И маску дерзостно срывалС глупца и негодяя.И что же? луч едва блеснулСомнительного света,Молва гласит, что ты задулСвой факел… ждешь рассвета.Наивно стал ты охранятьСпокойствие невежды —И начал сам в душе питатьКакие-то надежды.На пылкость юношей ворча,Ты глохнешь год от годаИ к свисту буйного бичаИ к ропоту народа.Щадишь ты важного глупца,Безвредного ласкаешьИ на идущих до концаПоходы замышляешь.Кому назначено орломПарить над русским миром,Быть русских юношей вождемИ русских дев кумиром,Кто не робел в огонь идтиЗа страждущего брата,Тому с тернистого путиПокамест нет возврата.Непримиримый враг цепейИ верный друг народа,До дна святую чашу пей,На дне ее — свобода!1877
Сказка о добром царе, злом воеводе и бедном крестьянине*
Царь Аарон был ласков до народа,Да при нем был лютый воевода.Никого к царю не допускал,Мужиков порол и обирал;Добыл рубль — неси ему полтину,Сыпь в его амбары половинуИзо ржи, пшеницы, конопли;Мужики ходили наги, босы,Ни мольбы народа, ни доносыДо царя достигнуть не могли:У ворот, как пес, с нагайкой, лежа,Охранял покой его вельможаИ, за ветром, стона не слыхал.Мужики ругались втихомолку,Да в ругне заглазной мало толку.Сила в том, что те же мужикиПалачу снискали колпаки.Про терпенье русского народаСам шутил однажды воевода:«В мире нет упрямей мужика.Так лежит под розгами безгласно,Что засечь разбойника опасно,В меру дать — задача нелегка».Но гремит подчас и не из тучи, —Пареньку, обутому в онучи,Раз господь сокровище послал:Про свою кручину напеваяИ за плугом медленно шагая,Что-то вдруг Ерема увидал.Поднимает — камень самоцветный!!Оробел крестьянин безответный,Не пропасть бы, думает, вконец, —И бежит с находкой во дворец.«Ты куда? — встречает воевода. —Вон! Не то нагайкой запорю!»— «Дело есть особенного рода,Я несу подарочек царю,Допусти!» Показывает камень:Словно солнца утреннего пламень,Блеск его играет и слепит.«Так и быть! — вельможа говорит. —Перейдешь ты трудную преграду,Только чур: монаршую наградуРаздели со мною пополам».— «Вот те крест! Хоть всю тебе отдам!»Камень был действительно отменный:За такой подарок драгоценныйСтавит царь Ереме полведраИ дарит бочонок серебра.Повалился в ноги мужичонко.«Не возьму, царь-батюшка, бочонка,Мужику богачество не прок!»— «Так чего ж ты хочешь, мужичок?»— «Знаешь сам, мужицкая награда —Плеть да кнут, и мне другой не надо.Прикажи мне сотню палок дать,За тебя молиться буду вечно!»Возжалев крестьянина сердечно,«Получи!» — изволил царь сказать.Мужика стегают полегоньку,А мужик считает потихоньку:«Раз, два, три», — боится недонять.Как полста ему влепили в спину,«Стой теперь! — Ерема закричал. —Из награды царской половинуВоеводе я пообещал!»Расспросив крестьянина подробно,Царь сказал, сверкнув очами злобно:«Наконец попался старый вор!»И велел исполнить уговор.Воеводу тут же разложилиИ полсотни счетом отпустили,Да таких, что полгода, почесть,Воеводе трудно было сесть.(между декабрем 1876 и 15 января 1877)
Отрывок («…Я сбросила мертвящие оковы…»)*
…Я сбросила мертвящие оковыДрузей, семьи, родного очага,Ушла туда, где чтут пути Христовы,Где стерегут оплошного врага.В бездействии застала я дружины;Окончив день, беспечно шли ко снуИ женщины, и дети, и мужчины,Лишь меж собой вожди вели войну…Слова… слова… красивые рассказыО подвигах… но где же их дела?Иль нет людей, идущих дальше фразы?А я сюда всю душу принесла!..Старость*
Просит отдыха слабое тело,Душу тайная жажда томит.Горько ты, стариковское дело!Жизнь смеется, — в глаза говорит:Не лелей никаких упований,Перед разумом сердце смири,В созерцаньи народных страданийИ в сознанье бессилья — умри…Приговор*
«…Вы в своей душе благословеннойПарии — не знает вас народ,Светский круг, бездушный и надменный,Вас презреньем хладным обдает.И звучит бесцельно ваша лира,Вы певцами темной стороны —На любовь, на уваженье мираНе стяжавшей права — рождены!..»Камень в сердце русское бросая,Так о нас весь Запад говорит.Заступись, страна моя родная!Дай отпор!.. Но родина молчит…Ночь с 7 на 8 января 1877
«Дни идут… всё так же воздух душен…»*
Дни идут… всё так же воздух душен,Дряхлый мир — на роковом пути…Человек — до ужаса бездушен,Слабому спасенья не найти!Но… молчи, во гневе справедливом!Ни людей, ни века не кляни:Волю дав лирическим порывам,Изойдешь слезами в наши дни…Ночь с 8 на 9 января 1877
«Есть и Руси чем гордиться…»*
Есть и Руси чем гордиться,С нею не шути,Только славным поклониться —Далеко идти!Вестминстерское аббатствоРодины твоей —Край подземного богатстваСнеговых степей…«Зазевайся, впрочем, шляпу…»*
Зазевайся, впрочем, шляпуСдернуть — царь-отецОтошлет и по этапу —Чур: в один конец!(27 января 1877)
Посвящение («Вам, мой труд ценившим и любившим…»)*
Вам, мой дар ценившим и любившим,Вам, ко мне участье заявившимВ черный год, простертый надо мной,Посвящаю труд последний мой!Я примеру русского народаВерен: «В горе жить —Некручинну быть» —И, больной работая полгода,Я трудом смягчаю мой недуг:Ты не будешь строг, читатель-друг!1 февраля 1877
Горящие письма*
Они горят!.. Их не напишешь вновь,Хоть написать, смеясь, ты обещала…Уж не горит ли с ними и любовь,Которая их сердцу диктовала?Их ложью жизнь еще не назвала,Ни правды их еще не доказала…Но та рука со злобой их сожгла,Которая с любовью их писала!Свободно ты решала выбор свой,И не как раб упал я на колени;Но ты идешь по лестнице крутойИ дерзко жжешь пройденные ступени!..Безумный шаг!.. быть может, роковой…. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .З<и>не («Пододвинь перо, бумагу, книги!..»)*
Пододвинь перо, бумагу, книги!Милый друг! Легенду я слыхал:Пали с плеч подвижника вериги,И подвижник мертвый пал!Помогай же мне трудиться, Зина!Труд всегда меня животворил.Вот еще красивая картина —Запиши, пока я не забыл!Да не плачь украдкой! Верь надежде,Смейся, пой, как пела ты весной,Повторяй друзьям моим, как прежде,Каждый стих, записанный тобой.Говори, что ты довольна другом:В торжестве одержанных победНад своим мучителем недугомПозабыл о смерти твой поэт!(13 февраля 1877)
Поэту («Любовь и труд — под грудами развалин!..»)*
Любовь и труд — под грудами развалин!Куда ни глянь — предательство, вражда,А ты стоишь — бездействен и печаленИ медленно сгораешь от стыда.И небу шлешь укор за дар счастливый:Зачем тебя венчало им оно,Когда душе мечтательно-пугливойРешимости бороться не дано?..(Февраль 1877)
Баюшки-баю*
Непобедимое страданье,Неумолимая тоска…Влечет, как жертву на закланье,Недуга черная рука.Где ты, о муза! Пой, как прежде!«Нет больше песен, мрак в очах;Сказать: умрем! конец надежде!Я прибрела на костылях!»Костыль ли, заступ ли могильныйСтучит… смолкает… и затих…И нет ее, моей всесильной,И изменил поэту стих.Но перед ночью непробуднойЯ не один… Чу! голос чудный!То голос матери родной:«Пора с полуденного зноя!Пора, пора под сень покоя;Усни, усни, касатик мой!Прийми трудов венец желанный,Уж ты не раб — ты царь венчанный;Ничто не властно над тобой!Не страшен гроб, я с ним знакома;Не бойся молнии и грома,Не бойся цепи и бича,Не бойся яда и меча,Ни беззаконья, ни закона,Ни урагана, ни грозыНи человеческого стона,Ни человеческой слезы.Усни, страдалец терпеливый!Свободной, гордой и счастливойУвидишь родину свою,Баю-баю-баю-баю!Еще вчера людская злобаТебе обиду нанесла;Всему конец, не бойся гроба!Не будешь знать ты больше зла!Не бойся клеветы, родимый,Ты заплатил ей дань живой,Не бойся стужи нестерпимой:Я схороню тебя весной.Не бойся горького забвенья:Уж я держу в руке моейВенец любви, венец прощенья,Дар кроткой родины твоей…Уступит свету мрак упрямый,Услышишь песенку своюНад Волгой, над Окой, над Камой,Баю-баю-баю-баю!..»(3 марта 1877)
Из поэмы «Без роду, без племени» («Имени и роду…»)*
Имени и родуБогу не скажу.Надо — воеводуСловом ублажу.«Кто ты?» — «Я-то? Житель!»Опустил кулак:«Кто ты?» — «Сочинитель!Подлинно что так».Меткое, как пуля,Слово под конец:«Кто ты?» — «Бородуля!», —Прыснул! «Молодец!»Я — давай бог ноги…«С богом! Ничего!Наберем в острогеПомнящих родство».Третий год на воле,Третий год в пути.Сбился в снежном поле —Некуда идти!Ночи дольше-дольше,Незаметно дней!Снегу больше-больше,Не видать людей,Степью рыщут волки,С голоду легки,Стонут, как на ВолгеЛетом бурлаки.Весна 1877
«Черный день! Как нищий просит хлеба…»*
Черный день! Как нищий просит хлеба,Смерти, смерти я прошу у неба,Я прошу ее у докторов,У друзей, врагов и цензоров,Я взываю к русскому народу:Коли можешь, выручай!Окуни меня в живую воду,Или мертвой в меру дай.(23 марта 1877)
«Он не был злобен и коварен…»*
Он не был злобен и коварен,Но был мучительно ревнив,Но был в любви неблагодаренИ к дружбе нерадив.14 июня 1877
Ты не забыта…*
«Я была еще вчера полезнаБлижнему — теперь уж не могу!Смерть одна желанна и любезна —Пулю я недаром берегу…»Вот и всё, что ты нам завещала,Да еще узнали мы потом,Что давно ты бедным отдавала,Что добыть умела ты трудом.Поп труслив — боится, не хоронит;Убедить его мы не могли.Мы в овраг, где горько ветер стонет,На руках покойницу несли.Схоронив, мы камень обтесали,Утвердили прямо на гробуИ на камне четко написалиЖизнь и смерть, и всю твою судьбу.И твои останки людям милы,И укор, и поученье в них…Нужны нам великие могилы,Если нет величия в живых…(5 ноября 1877)
Осень*
Прежде — праздник деревенский,Нынче — осень голодна;Нет конца печали женской,Не до пива и вина.С воскресенья почтой бредитПравославный наш народ,По субботам в город едет,Ходит, просит, узнает:Кто убит, кто ранен летом,Кто пропал, кого нашли?По каким-то лазаретамУцелевших развезли?Так ли жутко! Свод небесныйТемен в полдень, как в ночи;Не сидится в хате тесной,Не лежится на печи.Сыт, согрелся, слава богу,Только спать бы! Нет, не спишь,Так и тянет на дорогу,Ни за что не улежишь.И бойка ж у нас дорога!Так увечных возят много,Что за ними на бугре,Как проносятся вагоны,Человеческие стоныЯсно слышны на заре.(7 ноября 1877)
Муж и жена*
«Глашенька! Пустошь Ивашево —Треть состояния нашего,Не продавай ее, ангельчик мой!Выдай обратно задаток…»Слезы, нервический хохот, припадок:«Я задолжала — и срок за спиной…»— «Глаша, не плачь! я — хозяин плохой,Делай что хочешь со мной.Сердце мое, исходящее кровью,Всевыносящей любовьюПолно, друг мой!»«Глаша! волнует и мучитЧувство ревнивое душу мою.Этот учитель, что Петеньку учит…»— «Так! муженька узнаю!О, если б ты знал, как зол ты и гадок».Слезы, нервический хохот, припадок…«Знаю, прости! Я ревнивец большой!Делай что хочешь со мной.Сердце мое, исходящее кровью,Всевыносящей любовьюПолно, друг мой!»«Глаша! как часто ты нынче гуляешь;Ты хоть сегодня останься со мной.Много скопилось работы — ты знаешь,Чтоб одолеть ее, нужен покой!»Слезы, нервический хохот, припадок…«Глаша, иди! я — безумец, я гадок,Я — эгоист бессердечный и злой,Делай что хочешь со мной.Сердце мое, исходящее кровью,Всевыносящей любовьюПолно, друг мой!»(9 ноября 1877)
Сон*
Мне снилось: на утесе стоя,Я в море броситься хотел,Вдруг ангел света и покояМне песню чудную запел:«Дождись весны! Приду я рано,Скажу: будь снова человек!Сниму с главы покров туманаИ сон с отяжелелых век;И музе возвращу я голос,И вновь блаженные часыТы обретешь, сбирая колосС своей несжатой полосы».(12 ноября 1877)
«Так запой, о поэт! Чтобы всем матерям…»*
Так запой, о поэт! Чтобы всем матерямНа Руси на святой, по глухим деревням,Было слышно, что враг сокрушен, полонен,А твой сын — невредим, и победа за ним,«Не велит унывать, посылает поклон».28 ноября 1877
«Великое чувство! У каждых дверей…»*
Великое чувство! У каждых дверей,В какой стороне ни заедем,Мы слышим, как дети зовут матерей,Далеких, но рвущихся к детям.Великое чувство! Его до концаМы живо в душе сохраняем, —Мы любим сестру, и жену, и отца,Но в муках мы мать вспоминаем!(конец 1877)
Подражание Шиллеру*
1. Сущность
Если в душе твоей ясныТипы добра и любви,В мире все темы прекрасны,Музу смелее зови.Муза тебя посетила:Смутно блуждает твой взор!В первом наитии сила!Брось начатой разговор.2. Форма
Форме дай щедрую даньВременем: важен в поэмеСтиль, отвечающий теме.Стих, как монету, чеканьСтрого, отчетливо, честно,Правилу следуй упорно:Чтобы словам было тесно,Мыслям — просторно.(конец 1877)
«Скоро — приметы мои хороши…»*
Скоро — приметы мои хороши! —Скоро покину обитель печали:Вечные спутники русской души —Ненависть, страх — замолчали.Букинист и библиограф*
Отрывок (из «Записной книжки»)
Букинист
А вот еще изданье. СтрастьКак грязно! Впрочем, ваша власть —Взять иль не взять. Мне всё равно,Найти купца немудрено.Одно заметил я давно,Что, как зазубрина на плуге,На книге каждое пятно —Немой свидетель о заслуге.Библиограф
Ай, Гумбольдт! сказано умно.Букинист
А публика небось не ценит!Она тогда свой суд изменит,Когда поймет, что из огняПопало ей через меняДве-три хороших книги в руки!Библиограф
Цена?... . . . . . . . . . . . . . .Конец декабря 1877
«Устал я, устал я… мне время уснуть…»*
Устал я, устал я… мне время уснуть,О Русь! ты несчастна… я знаю…Но всё ж, озирая мой пройденный путь,Я к лучшему шаг замечаю.«О муза! я у двери гроба!..»*
О муза! я у двери гроба!Пускай я много виноват,Пусть увеличит во сто кратМои вины людская злоба —Не плачь! завиден жребий наш,Не наругаются над нами:Меж мной и честными сердцамиПорваться долго ты не дашьЖивому, кровному союзу!Не русский — взглянет без любвиНа эту бледную, в крови,Кнутом иссеченную музу…(декабрь 1877)