Том 4. Классические розы - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 2
Литавры солнца
Стихи 1922–1934 гг.
Литавры солнца
Гремят лучистые литаврыСветила пламенного дня,И, в страхе, прозные центаврыБегут, скрываясь от меня.Я слышу солнечное пенье,Я вижу жизнь со всех сторон —Победоносное лученье!Победоносный перезвон!Кто в солнце музыки не слышит,Тот строф поэта не поймет.И полной грудью тот не дышит,И полным сердцем не живет!Тому, кто уготовил лаврыМне на чело, прияв меня,Гремите, пламные литаврыНочь побеждающего Дня!1923
Балтика
Соловьизы
О, как для соловья тихиДушистые ночные бризы…Я соловей: свои стихиЯ называю соловьизыОвей, весна моя, овейКолоратурные напевы,Что выхрусталит соловейВ честь невозможной в мире девы?Земная страсть, земная грусть,Все то, чем дышит грудь людская,Не вовсе чужды мне, и пустьЯ их пою, их допуская…Но переливных соловьиз —Не в этом основная тема:Она — внеразумный капризИ внерассудная поэма!1923
Убитая яблоня
Один из варваров зарезал яблонюИ, как невинности, цветов лишил…Чем я пленю тебя? чем я тебя пленю,Раз обескровлена система жил?Да, жилы яблони — все ветви дерева!Да, кровь древесная — цветущий сок!О, вера вешняя, ты разуверена,И снегом розовым покрыт песок…Чем восторгну теперь, мой друг, тебя пленя,В саду, куда с собой любить привел,Когда зарублена злодеем яблоня —Жизнь для художника, для зверя — ствол?!.1924
Весна и лето
Сирень, певучая новелла, Сиреневела.И колокольцы белолилий Светло звонили.Не забывали нежно-чутки Вод незабудки.И освещали, точно грозы, Все в росах розы.Несло клубникой из долины: Цвели жасмины.Кружились при ветрах и громах Снега черемух.Как золота под мотыльками, Рожь с васильками!И мотыльков летучий ярус — Как перлопарус.Раззвездился так шустро-прыток Рой маргариток.Зелено-бронзные букашки Вползли в ромашки.Малиловел смешной затейник, Колюн-репейник,Что носит кличку так неплохо Чертополоха.Зеленец леса. Синь озерец. Орел-надгорец.Гремели из полей зеленца Литавры солнца.Алокорончато пестрели В ручьях форели.Гудели, как струна виолы, Мохнатки-пчелы.И бабочки-бирюзобрюшки Вились, где стружки.Звенели, как оркестры струньи, В лесах певуньи.Бросали соловьи-солисты Призывосвисты.Лягушки квакали, расхорясь, Рефрэн: «Amores».Все это жило, расцветало И вдруг не стало.Все вместе называлось это — Весна и лето!1922
Взор неизмеримый
Я топью прохожу необозримой…Но я крылат! и что мне грани гор,Что взор завидел мой неизмеримый, Неизмеримый взор.Но кто же я: зверями зверь гонимыйИль Человек, чьи взоры — глубь озер?Как глубь озер — мой взор неизмеримый, Неизмеримый взор.Порок, пороком непреоборимый,И зверь, и человек, и метеор,И песнь, и мысль, — и взор неизмеримый, Неизмеримый взор!1924 г.
Прелюдия («Очаровательные разочарованья…»)
Очаровательные разочарованьяМне в жизни выпали в безрадостный удел.И если я найти потерю захотел,Ее найдя, терял иметь ее желанье.Так все несозданное страстно ищет формИ воплощающего в жизнь запечатленья.Но только создано, как скуки хлороформВвергает явленное к жизни — в усыпленье.1922 г.
В дубраве
Мира не переделаешь,Благородства в него не вложишь.Черное подло, как белое,Повсюду одно и то же.Все партии отвратительны,Потому что они партийны.Поэтому с людьми мучительно:Их подлость почти стихийна.В деревне ли жить ли, в городе ль,Ах, люди повсюду люди.Уж лучше к простору озер идти:Там все же их меньше будет.Вздохнешь на безлюдьи чуточкуОт вздора, вражды и каверз,Спасительную взяв удочку,К зеленой идя дубраве…1927 г.
Я к морю сбегаю…
Я к морю сбегаю. Назойливо лижетМне ноги волна в пене бело-седой,Собою напомнив, что старость все ближе,Что мир перед новою грозной бедой…Но это там где-то… Сегодня все дивно!Сегодня прекрасны и море, и свет!Сегодня я молод, и сердцу наивноЗеленое выискать в желтой листве!И хочется жить, торопясь и ликуя,Куда-то стремиться, чего-то искать…Кто в сердце вместил свое радость такую,Тому не страшна никакая тоска!Toila
17 окт. 1930 г.
Город
Когда хорошеет урод
Смехач, из цирка клоун рыжий,Смешивший публику до слез,Был безобразней всех в Париже,И каждый жест его — курьез.Но в частной жизни нет унылейИ безотрадней Смехача:Он — циник, девственнее лилий,Он — шут, мрачнее палача.Снедаем скорбью, напоследокСмехач решил пойти к врачу.И тот лечить душевный недугЕго направил… к Смехачу!..В тот день в семье своей впервыеУрод был истинным шутом:Как хохотали все родные,Когда он, затянув жгутомСвою напудренную шеюПовиснул на большом крюкеВ дырявом красном сюртукеИ с криком: «Как я хорошею!..»1923 г.
В девять лет…
М.А.Д.
В девять лет, быв влюбленным, расстаться,Через тридцать пять лет повстречаться, В изумленьи расширить зрачки,Друг на друга смотреть бессловесно,Помнить то, что друг другу известно. А известно-то что? Пустячки!Может быть, оттого и прелестно…Париж
18 февр. 1931 г.
Песня проходимца
На улице карапузикиВыделывают антрашаПод звуки военной музыки,Что очень уж хороша:Такая она веселаяИ громкая — просто страсть!Пойду-ка в окрестные села яПопрыгать вокруг костра.Там с девушкой незнакомоюБездумно любовь крутну,Ненайденную искомуюНайду-ка еще одну.Под карточкой два арбузикаВыделывают антрашаГреми, духовая музыка:Ты очень уж хороша!Двинск
1927
Что значит быть царем…
Когда бы быть царем великого народа,Мне выпало в удел, вошел бы я в века:На слом немедленно могучий флот распродалИ в семьи по домам все распустил войска.Изобретателей удушливого газаНа людных площадях повесил без суда,Партийность воспретил решительно и — разомКазнь смертную отверг. И это навсегда.Недосягаемо возвысил бы искусство,Благоговейную любовь к нему внуша,И в людях ожили бы попранные чувства —Так называемые сердце и душа.Отдав народу все — и деньги, и именья,Всех граждан поровну насущным наделя,Покинул бы престол, в порыве вдохновеньяКорону передав тебе, моя земля!Восторженно клянусь, воистину уверенВ своей единственной и вещей правоте,Что все края земли свои раскрыли б двериМоей — несущей мир и рай земной — мечте.Мне подражали бы все остальные страны,Перековав на плуг орудья злой войны,И переставшие вредить аэропланыБлагую весть с земли домчали б до луны.Благословляемый свободным миром целым,Я сердце ближнего почел бы алтарем.Когда бы быть царем мне выпало уделом,Я показал бы всем, что значит быть царем!1927 г. 20 окт.
Изверги самовлюбленные
Невозможно читать начинающих авторов,Чья бездарность бессмертней талантов иных,У кого и вчера, и сегодня и завтраОдинаково невыразительный стих.И не только читать — принимать невозможно их,Этих извергов самовлюбленных: ониМогут вирши безграмотные и ничтожныеВам читать положительно целые дни.Помню, в молодости принимал я их стаями,Терпеливо выслушивал «опыты» их,И читалось мне, что неудобочитаемо,Где бездарность бессмертней талантов иных…Маляры, офицеры, швейцары, садовники,Столяры и сектанты, медички, дьячкиЛезли все в соловьи, в вожаки и в любовники,В наглой скромности людям втирая очки…В пору, помнится, расположения доброгоОдного «баритона» прослушав всю ночь,Я совсем неожиданно грохнулся в обморокИ, очнувшись, кричал истерически: «Прочь!..»Как они не поймут, что они — обреченныеИ что прока вовеки не будет из них?…Это просто больные иль просто влюбленные,Чья бездарность бессмертней талантов иных!1929 г.
Распутница
Она идет — вы слышите шаги? —Распутница из дальнего Толедо.Ее глаза темны. В них нет ни зги.В ручном мешке — змея, исчадье бреда.Та путница нехороша собой:Суха, желта, румянец нездоровый…И вьется шарф — отчасти голубой,Отчасти ослепительно пунцовый…Ее ненасыщаемая страстьНепривередлива и небрезглива.Над кем она распространяет власть,Тот подчиняется ей торопливо.Кто б ни был ты: почтенный семьянин,Распутник зрелых лет, невинный отрок, —Уж как пути свои ни измени,Найдет, — и тело с нею распростерто…И женщинам, и девушкам не скрытьТел, обреченных в чувственность трибаде:Лесбийской ей захочется игры —Долой напрядывающие пряди!Когда ж она восхочет всей семьи,Томит в объятьях всех поочередноИ, из мешка не выпростав змеи,Изласканных дает ей жалить со дна…Куда ведет тебя, беспутный путь,Весь в стружках гробовых из-под рубанка?К кому из нас ты вздумаешь прильнутьВ своей ужасной нежности, испанка?1927 г.
Сахара антрепризы
Гайдаров, Гзовская, Нелидов(Как хорошо иметь друзей!)В Берлине были в роли гидов(Я в прозе жизни ротозей…)Среди Сахары антрепризыМне импресарио ища,Искусно все мои капризыПрикрыв обширностью плащаДоброжелательства к поэту…И вот нашли мне целых три,Которым, правда, алтариИскусства чужды, но монетуАнтрепренеры свято чли,И живо вечер испеклиНа пламени моих горений,Чтоб эмигрантская толпаВпивала звуковые pas«Мороженого из сирени»,Ландо моторного Зизи,Ленивой Нелли в будуареИ той развратнице в муаре,Какую, как ты ни грузиВ шампанское под ананас,Не пустят все же на Парнас!Но автору за мастерскуюСкульптурность вход всегда открыт,Где Фету Пушкин говорит:— О Северянине тоскую!..1923 г.
У Гзовской
Очей незримые ирисыБлагоуханно-хороши.Ах, нет утонченней актрисыИ артистичнее души!Нередко, невзирая на ночь,Засиживались впятером.— Читайте, милый «Северяныч»,И мы Вам с радостью прочтем, —Твердила ласково и мягкоОна, прищурясь и куря.И пенил душу я в честь Вакха,Живя, сверкая и горя!Красив, как римлянин, ГайдаровВстает и всех лазорит он:Нам звоном бархатных ударовВиолончелит баритон.Ольга Владимировна сценкиРассказывает про детей,Как мальчик плакал из-за пенки,Иль эпизод из жизни швей…Подносит нам «видатель видов»,Ироник с головы до ног,Он, обаятельный Нелидов,Колюче-лавровый венок.Столичный житель, из АзовскаКакой-нибудь провинциал,Пред кем блеснула «пани Гзовска»,Ответно чувствами бряцалС ней, несмотря на тьму и на ночь,Нам было ярко и светло.И был целован «Северяныч»,Как матерью дитя, в чело…1923 г.
Грустная гнусь
Позвал меня один знакомый,Веселой жизни акробат,Рокфором городским влекомый,В берлинское кафэ «Трибад».Был вечер мглистый и дождливый,Блестел и лоснился асфальтС его толпою суетливой.Мы заказали «Ривезальт».Смотря на танцы лесбиянок —Дев в смокингах и пиджачках,На этих гнусных обезьянокС животной похотью в зрачках…И было тошно мне от этойСтоличной мерзости больной,От этой язвы, разодетойВ сукно и нежный шелк цветной.Смотря на этот псевдо-лесбос,На этот цикл карикатур,Подумал я: «Скорее в лес бы,В зеленолиственный ажур!»И церемонно со знакомымПростясь, я вышел на подъезд,Уколот городским изломом,С мечтой: бежать из этих мест.1923 г.
Прогулки в Tiergarten
Мы часто по Unter den LindenХодили в Tiergarten нагой,И если б Рейхстаг не был вправо,Его мы задели б ногой.Не очень-то люб нам парламентЗа то, что в нем партий очаг.А мы беспартийные птицыС природой в нептичьих очах…Не нравится нам и TiergartenОн тощ, как немецкий обед…Но больше всего не по вкусуВ том парке «Аллея Побед».«Аллея Побед» — это значит,Что «эти» напали на «тех»,Что «те» побежденные пали,А «эти» содеяли грех…Мы в поисках вечных природы,Хотя получили ErgarzХодили по Unter den LindenВ Tiergarten в кольце из палацц…1923 г.
Их образ жизни
Чем эти самые живут,Что вот на паре ног проходят?Пьют и едят, едят и пьют —И в этом жизни смысл находят…Надуть, нажиться, обокрасть,Растлить, унизить, сделать больно…Какая ж им иная страсть?Ведь им и этого довольно!И эти-то, на паре ног,Так называемые люди«Живут себе»… И имя БлокДля них, погрязших в мерзком блуде, —Бессмысленный, нелепый слог…1923
Чем больше — тем меньше
Чем больше книг сухих, научных,Тем меньше лирики в сердцах.Чем больше лиц научно-скучных,Тем меньше смеха на устах.Чем больше поездов курьерских,Тем меньше девственных лесов.Чем больше сабель офицерских,Тем меньше борон и плугов.Чем больше фабрик граммофонных,Тем меньше трудных арф в домах.Чем больше трубок телефонных,Тем меньше тонов в голосах.Чем больше объявлений брачных,Тем меньше браков по любви.Чем больше песенок кабачных,Тем меньше трелят соловьи.Чем больше танцев ресторанных,Тем меньше ценящих балет.Чем больше войн и боли в ранах,Тем меньше, меньше в жизни лет!..1923 г.
Уничтожьте партийность!
Партийность — источник всех зол и всех бед:Отбросьте партийность и ждите побед, Побед окрыленного духа.Одна только партия пусть да живет,И будет ей доброе имя: Народ Желанное имя для слуха.Нет партий в природе, и, если кричишь,Что кошка ест птицу, то кошка не чиж: Пусть в птицу вцепляется кошка.Но ты не животное, ты — Человек,Кто б ни был ты — негр, англичанин иль грек — Подумай об этом немножко…Зверей дрессировка культурит. ЛюдейКультурит величье вселенских идей, Религия, музы, наука.Культурит еще человеческий родКрылатое светлое слово: Вперед, Любовь, всепрощенье и мука.Так бросьте партийность — причину вражды,Устройте повсюду селенья-сады, Мечтайте о солнечном чуде.Будь счастлив, живуший в долинах у рек,Будь счастлив, что имя твое: Человек! Что все человечество — Люди!1923
Не говорите о культуре
Пока нужны законы людям, Не говорите о культуре.Пока сосед грозит орудьем, Не говорите о культуре.Пока земля льет кровь людскую, Не говорите о культуре.Пока о братстве я тоскую, Не говорите о культуре.Пока есть «бедный» и «богатый», Не говорите о культуре.Пока дворцы идут на хаты, Не говорите о культуре.Пока возможен в мире голод, Не говорите о культуре.Пока на группы мир расколот, Не говорите о культуре.Пока есть «иудей» и «эллин», Не говорите о культуре.Пока смысл жизни обесцелен, Не говорите о культуре.Пока есть месть, вражда, погромы, Не говорите о культуре.Пока есть арестные домы, Не говорите о культуре.Пока нет равенства и братства, Но есть запрет и есть цензура,Пока возможно святотатство, Культура ваша — не культура!1928 г.
Чем они живут
Они живут политикой, раздорами и войнами,Нарядами и картами, обжорством и питьем,Интригами и сплетнями, заразными и гнойными,Нахальством, злобой, завистью, развратом и нытьем.Поэтов и мыслителей, художников не ведают,Боятся, презирают их и трутнями зовут.Зато потомство делают, трудясь над ним, как следует,И убежденно думают, что с пользою живут!..1928 г.
Жаждущие войн
Культурный зверь на двух ногах —Я утверждаю — жаждет крови:Ему в войне открыты новиРазбогатиться на скорбях…Убив, ограбить мертвеца —Пленяющая ум возможность…Итак, да здравствует безбожностьИ беззастенчивость лица!Растлить девицу на войне —Не преступленье, а геройство.Так зверь, войны постигший свойство,Не просто зверь, а зверь вдвойне.В слюнявой жажде грабежа,От нетерпения дрожа,Двуногий зверь стремится в битву…Прими, о Бог, мою молитву,Святую скорбь мою пойми:Не называй зверей людьми!..1923 г.
Привилегия культуры
Пусть привилегией культурыПребудут впредь все кутежи…Пусть дураки и с ними дурыУтонут в море пьяной лжи.Пусть в диком пьянстве и развратеНайдут себе купельный жбанЦивилизованные ратиЛеса клеймящих горожан.Пусть сохлый, чахлый мозг иссушатВконец в усладах городских,Пусть городом себя задушат —Презренные! Что мне до них!До революции великой,Во время, после и всегда —Они живут толпой безликой,Они живут ордою дикойБез святости и без стыда.Я объявил войну культуре,И городу, и кабаку.Я ухожу в свои лазури,В свою священную тоску.О перевоспитаньи мира,О перелюденьи людейБряцай, бичующая лира!Растрелься, вешний соловей!Я ухожу в Природу удитьИ, удя, мыслить с торжеством,Людей мечтая перелюдить,Земным их сделав божеством!1923 г.
Будь справедлив!
Мир с каждым днем живет убоже,Культура с каждым днем гнилей.К тебе взываю я, о Боже:Своих избранников жалей!Всеудушающие газыЖивому уготовил зверь.Клеймом карающей проказыТы порази его теперь!Пусть уничтожит зверь двуногийСебе подобного, но тех,Кто с ним не на одной дороге,Кто создан для иных утех,Того, Великий Бог, помилуй,В нем зверское очеловечь,И, растворясь в природе милой,Он станет каждый лист беречь.1923 г.
Осенний рейс
1
Мечты о дальнем чуждом юге…Прощай, осенний ряд щетин:Под музыку уходит «Rugen»Из бухты ревельской в Штеттин.Живем мы в опытовом веке,В переоценочном, и вот —Взамен кабин, на zwischen-deck'eДано нам плыть по глади вод…Пусть в первом классе спекулянты,Пусть эмигранты во втором, —Для нас же места нет: талантыПусть в трюме грязном и сыром…На наше счастье лейтенантыПод старость любят строить дом,Меняя шаткую стихиюНа неподвижный материк, —И вот за взятку я проникВ отдельную каюту, ТиюЩебечет, как веселый чижИ кувыркается, как мышь…Она довольна и иронит:«Мы — как банкиры, как дельцы,Почтеннейшие подлецы…Скажи, нас здесь никто не тронет?»Я твердо отвечаю: «Нет»,И мы, смеясь, идем в буфет.Садимся к столику и в картуМы погружаем аппетит.В мечтах скользят сквозь дымку TartuИ Tal1inn с Rakvere. ПетитПод аппетитным прейс-курантомСмущает что-то нас: «В буфетВступая, предъявлять билет».В переговоры с лейтенантомВступаю я опять, и намВ каюту есть дают: скотамИ zwischen-deck'цам к спекулянтамВход воспрещен: ведь люди там,А мы лишь выползки из трюма…На море смотрим мы угрюмо,Сосредоточенно жуем,Вдруг разражаясь иронизойНад веком, денежным подлизой,И символически плюемВ лицо разнузданного века,Оскотившего человека!..2
Октябрьский полдень. Полный штиль.При двадцатиузловом ходеПлывем на белом пароходе.Направо Готланд. Острый шпильНад старой киркой. Крылья мельницИ Висби, Висби вдалеке!..По палубе несется кельнерС бутылкой Rheingold'a в руке.За пароходом вьются чайки,Ловя бросаемый им хлеб,И некоторые всезнайкиУж знают (хоть узнать им где б?),Что «гений Игорь-Северянин,В Штеттин плывущий, нa борту».Все смотрят: где он? Вот крестьянин,Вот финн с сигарою во рту,Вот златозубая банкирша,Что с вершей смешивает виршу,Вот клетчатый и бритый бритт.Где я — никто не говорит,А только ищет. Я же в курткеСвоей рыбачьей, воротникПодняв, стремлю чрез борт окурки,Обдумывая свой дневник.Луч солнца матово-опалов,И дым из труб, что льнет к волне,На фоне солнца, в пеленеИз бронзы. «RЬ gen» без причаловИдет на Сванемюнде. В шестьУтра войдем мы в Одер: естьЕще нам время для прогулокПо палубам. Как дико гулокБасящий «RЬ gen»'a гудок!Лунеет ночь. За дальним ВисбиТемнеет берега клочок:Уж не Миррэлия ль? Ах, в высь быПодняться чайкой — обозретьОкрестности: так грустно ведьБез сказочной страны на свете!..Вот шведы расставляют сети.Повисли шлюпок паруса.Я различаю голоса.Лунеет ночь. И на востокеБроженье света и теней.И ночь почти уж на истеке.Жена устала. Нежно к нейЯ обращаюсь, и в каютуУходим мы, спустя минуту.3
Сырой рассвет. Еще темно.В огнях зеленость, алость, белость.Идем проливом. Моря целостьУже нарушена давно.Гудок. Ход тише. И машиныЗастопорены вдруг. Из мглыПодходит катер. Взор мышиныйИз-под очков во все углы.То докторский осмотр. Все классыПопрошены наверх. Матрос,Сзывавший нас, ушел на нос.И вот пред доктором все расыПродефилировали. ОнИ капитан со всех сторонОсматривают пассажиров,Ища на их пальто чумы,Проказы или тифа… Мы,Себе могилы в мыслях вырыв,Трепещем пред обзором… НоНайти недуги мудреноСквозь платье, и пальто, и брюки…Врач, заложив за спину руки,Решает, морща лоб тупой,Что все здоровы, и толпойРасходимся все по каютам.А врач, свиваясь жутким спрутом,Спускается по трапу вниз,И вот над катером повис.Отходит катер. ЗастучалиМашины. Взвизгнув, якоряВтянулись в гнезда. И в печалиВстает октябрьская заря.А вот и Одэр, тихий, бурый,И топь промозглых берегов…Итак, в страну былых враговПопали мы. Как бриттам буры,Так немцы нам… Мы два часаПлывем по гниловатым волнам,Haiu пароход стремится «полным».Вокруг убогая красаГермании почти несносна.И я, поднявши парусаМиррэльских грез, — пусть переносно! —Плыву в Эстонию свою,Где в еловой прохладе Тойла,И отвратительное пойло —Коньяк немецкий — с грустью пью.Одна из сумрачных махинНа нас ползет, и вдруг нарядноПроходит мимо «Ариадна».Два поворота, и — Штеттин.1928 г.
Стихи о нужде и достатке
Мой юный друг стал к лету ветшеОт нескончаемой Нужды,От расточаемой враждыЛюдской вокруг, и я поэтшеСвоей сказал: «Что ж! якоряПоднимем мы, да за моря!»Нужда осталась позади,И повстречался нам Достаток.Мы прожили с ней дней десяток,И вдруг заекало в груди:Река моя и дом мой — где?Пойдем домой, хотя б к Нужде…Мой дух стал ветше на чужбинеВ Достатке больше, чем в Нужде.Я стосковался по рябинеИ по форелевой воде…Я говорю своей поэтше:«Не быть в Эстонии мне ветше,Чем здесь, в Берлине». И зимойМы поспешили к ней домой.Свершилось чудо: снова юньюЗавесенел усталый дух.И зорче глаз, и чутче слух,И ждет душа весну-чарунью.И как стыдлива здесь Нужда,А там Достаток — без стыда!..1923 г.
Мы вернемся…
Мы вернемся к месту нашей встречи,Где возникли ласковые речи,Где возникли чистые мечты,Я, увидев нашей встречи место,Вспомню дни, когда была невестаТы, моя возлюбленная, ты!Берлин
1922 г.
На зов природы
На зов природы
Ползла, как тяжкая секстина,На Ревель «Wasa» в декабреИз дымно-серого ШтеттинаНа Одере, как на одре…Как тихоходка-канонерка,В час восемь делая узлов,Трусящею рысцой ословПлыла эстонка-иноверка.В сплошной пронзающий туман,Свивавшийся с ночным покровом,Свисток вонзался зычным зовом;Но вот поднялся ураган,И пароход, «подобно щепке»(Простите за стереотип!),Бросался бурей и не гибЛишь оттого, что были крепкиНе пароходные болты,Не корпус, даже не машины,А наши нервы и мечты…Остервенелые дружиныБалтийских волн кидались вспятьРазбитые о дряхлый корпус.То выпрямляясь вся, то сгорбясь,Старушка двигалась опять.Спустя три дня, три темных дня,Мы в Ревель прибыли в Сочельник.Как в наш приморский можжевельник,Тянуло к Праздникам меня!На цикл блистательных победСвоих берлинских не взирая,Я помнил давний свой обет:Когда, в истоме замирая,О лесе загрустит душа,Стремиться в лес: не для гроша,А для души мне жизнь земная…Я все отброшу, отшвырну —Всю выгоду, всю пользу, славу,Когда душа зовет в дубравуИль на озера под луну!Я лирик, а не спекулянт!Я не делец, — дитя большое!И оттого-то мой талантВладеет вашею душою!Я непрактичностью горжусь,Своею «глупостью» житейскойКо всей культуре европейскойНе подхожу и не горжусь.И пусть я варвар, азиат, —Я исто-русский сын природы,И мне закаты и восходы —Дороже городских услад.Изысканного дикаряВо мне душа, и, от культурыВзяв все изыски, я в ажурыЛесов, к подножью алтаряПрироды — Золотого бога —Иду, сияя и горя,И этот путь — моя дорога!..1923 г.
Не по пути
И понял я, вернувшись к морю,Из экс-властительной страны,Что я «культурой» лишь позорюСвои лазоревые сны.Что мне не по пути с «Культурой»,Утонченному дикарю,Что там всегда я буду хмурый,Меж тем как здесь всегда горю.Что механическому богуНе мне стремиться на поклон…Свою тернистую дорогуИ свой колеблющийся тронНе променяю на иные.Благословенны вы, леса,Мне близкие, мои родные,Где муз святые голоса!1928 г.
Новый год
И снова Новый год пред хатой,Где я живу, стряхает снегС усталых ног. Прельшая платойХозяев, просит дать ночлег.Мне истекает тридцать пятый,Ему идет двадцатый век.Но он совсем молодцеватыйИ моложавый человек —Былых столетий соглядатай,Грядущих прорицатель нег,Цивилизации вожатый,Сам некультурный печенег.Его с классической заплатойНа шубе знал еще Олег.Он входит. Пол трещит дощатыйПод ним: ведь шаг его рассекВсе почвы мира. Вид помятыйЕго надежил всех калекИ обездоленных. Под ватойШубенки старой — сердца бег,Бессмертной юностью объятый:Его приемлет дровосек —Ваятеля античных статуй,Виновника зачатья рек…1922 г.
Флаговая гора
С отвесной Флаговой горы, —Где первое свиданье с Тию, —Когда ты подойдешь к обрыву,В часы оранжевой поры,В часы усталые заката,Увидишь море цвета златаИ кедров синие шары.Не говори, — не говориТогда о прозном, о житейском:В лученьи стонущей зари,Как в древнем истинно-еврейскомТворении песен неземныхЦаря-поэта Соломона,Так много отблесков святыхИ дуновений анемона,Волшбы вечеровой игрыИ несозданного созданья, —С отвесной Флаговой горы,Где с Тию первое свиданье!1923 г.
Октябрьский лов
Уже долины побурели,Уже деревья отпестрели,Сон в желтом липовом листке,И вновь веселые форелиКлюют в порожистой реке.Брожу я с удочкой в рукеВдоль симфонической стремнины:Борись со мной, форель, борись!Как серьговидный барбарисСредь лиловатой паутиныНагих ветвей колючих — ал!Проковылял на мостик заяц,И пес, кудлатый пустолаец,С ним встретясь, только зачихал,Не помышляя о погоне, —Русак к нахохленной воронеНа всякий случай прибежалПоближе… Вдалеке в затоне —Крик утки. Дождь заморосил…И трехфунтовые лососки,Хватая выползня, на лескеУпруго бьются. Что есть сил,Струнишь лесу, но вот изгибыИх тел, — и удочка без рыбы…1924 г.
На салазках
А ну-ка, ну-ка на салазкахМахнем вот с той горы крутой,Из кедров заросли густой,Что млеют в предвесенних ласках…Не торопись, дитя, постой, —Садись удобней и покрепче,Я сяду сзади и айда!И лес восторженно зашепчет,Стряхнув с макушек снежный чепчик,Когда натянем поводаСалазок и начнем зигзагиПути проделывать, в овраге,Рискуя разможжить мозги…Ночеет. Холодно. Ни зги.Теперь домой. Там ждет нас ужин,Наливка, фрукты, самовар.Я городов двенадцать дюжинОтдам за этот скромный дар,Преподнесенный мне судьбою:За снежный лес, катанье с гор,За обезлюденный простор,За ужин в хижине с тобоюИ наш немудрый разговор!1923 г.
На дровнях
С крутой горы несутся дровниНа лед морской, — без лошадей, —И налетают на шиповник,На снег развеерив детей…Сплошную массу ягод алых,Морозом хваченных и вялых,На фоне моря и песковПопутно я воспеть готов.И вновь, под крики и визжаньеШалящей шалой детворы.Идет веселое катаньеНа лед морской с крутой горы!1923 г.
Пенье стихов
О вы, поэзовечера,Но не на блещущей эстраде,А на лужайке у костра, —Не денег, а искусства ради, —Признательный, забуду ль вас?Благословен счастливый час,Когда, свернув и спрятав лески,Поужинав своей ухой,Мы возвращаемся домойЧерез лесок, где спят березки,Петь соловьизы, как псалмы,Петь, как умеем только мы:Благоговейно, вдохновенно,Переживая каждый слог…О, жизнь, простая, как цветок,Да будешь ты благословенна!1923 г.
Тюли лучистые
От вьюги снег в полях муаров,Сиренево-голубоват.И рядом грохотных ударовМорской пустой простор объят.Сверкает солнце. Вьюга тюлиЛучисто-снеговые ткет.Снежинки, — золотые пули, —Летят в раскрытый смехом рот…Попали мы на праздник вьюги,Как дети, радые ему.А к ночи в призраковом цугеУвидим самое зиму.(На миг запнулся стиль надежный,Но… не «саму», а «самое»,Согласно этике падежной,Звучащей что-то «не тае»…)1923 г.
Озеро Ульястэ
Озеро Ульястэ(Письмо Б.В. Правдину)
От омнибуса и фиакраЯ возвратился в нашу глушьСвершать в искусстве Via Sacra[1]Для избранных, немногих душ.Мир так жесток, мир так оклавден,Мир — пронероненный злодей,И разве я не прав, о Правдин,Чуждаясь издавна людей?Я, уподобленный монаху,Вхожу в лесной зеленый храм.Не оттого ли альманахуНазванье захотелось ВамДать «Via Sacra», чтоб отметитьМою священную судьбу?…Теперь поговорим о лете.Я летом взять хочу избуВ трех с четвертью верстах от Сондо,На диком озере в лесу,Где можно запросто лисуИ лося встретить. ГоризонтыДля рыбной ловли широкиНа Uljaste: мне старики —Аборигены говорили,Что там встречаются угри,Лещи и окуни по три —И больше! — фунта. Правда, три ли,Увидим сами, но грибовИ янтареющей морошкиСбирал я полные лукошкиВ тени озерных берегов,Быв прошлым летом только на день.Итак, весной, взяв нож свой складень,Удилища, стихи, табак,До поздней осени мы будемС женой, на удивленье людям,Предпочитающим кабак,Ловить лешей. А как мы удим,О6 этом знает каждый: с трехУтра до самого заката,На утлом челноке, у ската,Нос челнока в прибрежный мохУткнув, и, в зеркале озерномОтражены, без лишних слов,На протяжении часов,Забыв о всем культурно-вздорном,С удилищем в руке застыв,За колебаньем поплавковымСледить и трезвым и здоровымУмом постичь, что вот ты живВ бесспорном — солнечном — значеньеПонятья этого. ВлеченьеК природе и слиянье с нейМне лучезарней и ясней,Чем все иные увлеченья.1923 г.
От дэнди к дикарю
Покинь развращенные улицы,Где купля, продажа и сифилис,И, с Божьею помощью, выселясьИз мерзости, в дом мой приди.К пресветлому озеру УльястэС его берегами гористымиИ с западными аметистами,Смолу ощущая в груди.Излечит эстийское озеро,Глубокое озеро Ульястэ,Тебя от столичной сутулости,Твой выпрямив сгорбленный стан.Вздохнешь ты, измученный, грезово,Ты станешь опять человечнее,Мечтательней, мягче, сердечнее,Забыв окаянный шантан.Привыкший к чиновничьей стулости,Гуляющий только аршинами,Считающий крыши вершинамиИ женщинами «этих» дам,К просторному озеру УльястэПриди без цилиндра и смокингаИ в том не усматривай шокинга,Что жив в человеке Адам…Озеро Uljaste
1923 г.
Ульи красоты
В Везенбергском уезде, между станцией Сонда.Между Сондой и Каппель, около полотна,Там, где в западном ветре — попури из Рэймонда,Ульи Ульясте — то есть влага, лес и луна.Ульи Ульясте… Впрочем, что же это такое?И зачем это «что» здесь? почему бы не «кто»?Ах, под именем этим озеро успокоенное,Что луна разодела в золотое манто…На воде мачт не видно, потому что все мачтыЕще в эре беспарусной: на берегахКорабельные сосны, и меж соснами скачутВакхоцветные векши с жемчугами в губах…В златоштильные полдни, если ясени тихиИ в лесу набухают ледовые грибы,Зеркало разбивают, бронзовые лещихи,Окуни надозерят тигровые горбы.За искусственной рыбкой северный аллигатор, —Как назвать я желаю крокодильчатых щук, —Учиняет погоню; вставши к лодке в кильватер,Я его подгадаю и глазами ищу.Как стрекозы, трепещут желто-красные травы,На песке розоватом раззмеились угри,В опрозраченной глуби стадят рыбок оравы —От зари до зари. Ах, от зари до зари!Ненюфары пионят шелко-белые звезды,Над водою морошка наклоняет янтарь,Гоноболь отражает фиолетово гроздья.Храм, и запад закатный — в этом храме алтарь.Озеро Uljaste
1923 г.
Живые монетки
Приколов к блузке звончатый ландыш,Что на грудь аромат свой лиет,Ты со смехом за вандышем вандыш[2]Мне бросаешь с плота в галиот…Я с улыбкой ловлю серебрушки,Как монетки живые, — снеткиИ, любуясь, смотрю на веснушки,На каштановые завитки…Ты, из хитрости, взоров не видя,Продолжаешь метать в галиот,Уподобленная Немезиде,Эти рыбки. А ландыш — лиет…— «Вкусен чай в разрисованной кружкеИ зеленые рыбьи битки!» —Ты кричишь, сыпля мне серебрушки,Как монетки живые, — снетки…Попадает за вандышем вандышМне в глаза, в переносье и в рот…Наконец, невзначай, и свой ландышЦелишь в сердце мое, бросив плот…И летишь, исчезая в оплете,Лукоморьем, срывая цветки,Ах, твои ноготки в позолоте —Эти розовые ноготки!Я догнал бы тебя в галиоте,Но его погружают… снетки!..Озеро Uljaste
1923 г.
Зреющая книга
Взыскатель полного безлюдья,Обрел я озеро в лесу.В храм смоляного изумрудьяСвою любовь перенесу.Ты, Ульястэ, в миниатюреВсю жизнь мне снящийся Байкал:Не те же ль вспыльчивые бури?Не тот же ль вид лесистых скал?На берегах твоих смолистыхИ над прозрачной глубинойРоится столько чувств пречистыхМоей тридцать шестой весной.Баюкающая ли сизость,Оторванность ли от людей,Поющая ли в сердце близостьПодруги найденной моей,Но только в храме смольных иголИ струйчатого ветеркаБайкальчатого озеркаЯ чувствую, как зреет книга.Озеро Uljaste
1923 г.
В зеленом xpame
На берегу прозрачного Ульястэ,Вдалеке от шума и гама,Где взор не оскверняют улицы,Среди леса, как зеленого храма,Я служу тебе, моя Единая,Любви и преданности молебен,И мной, кем спета песнь лебединая,Не утрачен тон, который хвалебен,Мне хочется сказать тебе, моя девочка,Что любовь моя не знает изменений,Что и на заутрени жизни, и на всенощнойЯ люблю тебя, как умеет любить только гений!1923 г.
Полянка шустрой белки
Над озером полянка,Полянка шустрой белки.Там фея и вакханкаЗатеяли горелки.Строга, надземна фея,Вакханка — как чертенок.И ветерок, арфеяНад озером, так звонок.Вокруг полянки — сосны,Под соснами прохлада,А в ней спесиво-косны,Как бы из шоколада,Грибы, что ледовымиЗовутся знатоками,И над полянкой — имяПоэта, точно знамя!..Озеро Uljaste
1923 г.
Сбор земляники
Мы сбирали с утра землянику,Землянику сбирали с утра.Не устану, не брошу, не кинуНаходить этот сладкий коралл,Потому что он живо напомнил, —Ну скажи, что напомнил он мне?Отдаюсь упоительным волнам,И рассудок от них потемнел…Дай свои земляничные губы:Я водой из ключа вкус их смыл.Сколько ягод скопилось в тот угол, —В тех кустах еще не были мы…Отденело. И солнце — на убыль.День коварно одно раздвоил…Пью твои земляничные губы,Земляничные губы твои!Озеро Uljaste
1924 г.
Рондо
Рондо («Я — как во сне. В стране косноязычной…»)
1
Я — как во сне. В стране косноязычнойВ глухом лесу, в избушке, в тишинеДля всех чужой, далекий, необычный, Я — как во сне.И кажется порой невольно мне,Что умер я, что голос жизни зычныйНе слышен мне в могильной глубине.Я стыну весь в привычке непривычной —Всегда молчать в чужой мне стороне,И, чувствуя, что я для всех отличный, Я — как во сне.2
Проходят дни. В глухом уединенье,Полузабытый, гасну я в тени…И вот, хрипя, как ржавой цепи звенья, Проходят дни.О, дорогая! мы с тобой одни,И в этом тоже скрыто упоенье,Но все-таки трибуну мне верни…Ты слышишь ли в груди моей биенье?И блеск, и шум — художнику сродни…Трибуны нет. И в тяжком раздвоенье Проходят дни.3
На пять-шесть дней, не больше, зачастуюМеня влечет в толпу людских теней,И хочется мне в эту людь густую На пять-шесть дней…Что может быть убоже и бедней,Чем эта людь! О, как я в ней тоскую,И как всегда безлюдье мне родней!Но иногда, когда я холостуюПривычку вспомню: быть среди людей,Я вдруг отчаянно запротестую На пять-шесть дней…4
Дай руку мне: мне как-то странно-вяло…Мне призрачно… Я точно весь в луне…Чтоб грудь моя бодрее задышала, Дай руку мне.О завтрашнем мне странно думать дне,О настоящем думаю я мало…Хоть что-нибудь напомни о весне,Восстанови мотив ее хоралаИ, намекнув, что нам наединеС тобой одной весны недоставало, Дай руку мне.5
Быть может — «да», и также «нет» — быть может,Что нам нужны порою города,Где все нас раздражает и тревожит, — Быть может — да.Конечно, это только иногда,И большей частью город сердце гложет…Там даже рек вода — как не вода…Одна природа нас с тобой обожит —Источник наслажденья и труда.Не правда ли, что город всех убожит? Быть может — да…1924 г.
Рондо о поцелуях
Ее уста сближаются с моимиВ тени от барбарисного кустаИ делают все чувства молодыми Ее уста.И снова жизнь прекрасна и проста,И вновь о солнечном томится КрымеС ума сводящая меня мечта!Обрадованный, повторяю имяБлагоуханное, как красота,И поцелуями томлю своими Ее уста…1924 г.
Рондо рождественского дня
1
Они еще живут, кто вырос на мечтаньях,На старых классиках, прославивших уютУсадеб родовых, — в своих очарованьях Они еще живут…Столетиям вражды не затемнить минутСчастливой юности в классических свиданьях,Когда цветет сирень, и соловьи поют…И пусть народный шквал в оправданных метаньяхНад ними учинил без оправданья суд,И пусть их больше нет, — в моих воспоминаньях Они еще живут.2
Знакомы с детства мне великие созданьяЗемных художников в надземном звездном снеИ вы, гуманные, высокие заданья, Знакомы мне…И таинство лесов, утопленных в луне,И просветленных вод осенних трепетанье,И брат мой соловей, поющий о весне…Знаком и ты, восторг любовного свиданья,И, как финал, всегда печаль наедине…Очаровательные разочарованья Знакомы мне…3
(1905 — 1 февраля — 1925)
В мой юбилей все девушки и дамы,Кем я любим (что может быть светлей!),Подумают: «Наш Игорь, этот самый…» В мой юбилей!На людных улицах, среди аллейБезлиственных, ход повоенной драмыЗабыв на миг, зардеются алей…И посетят с молитвой Божьи храмы,И захотят восторг уснувших днейВложить в приветственные телеграммы В мой юбилей!25 дек. 1924 г.
Триолеты
«Как не любить мне слова истый…»
Как не любить мне слова «истый»,Когда от «истины» оно,Когда в нем смысл таится чистый?Как не любить мне слова «истый»,Хотя бы всяческие «исты»Его и портили давно?О, истинное слово «истый» —От истины самой оно!«Мне снится книга без ошибок…»
Мне снится книга без ошибок —О корректуры идеал!За этот сон сказать спасибо, —Когда поэзы без ошибок,Мне хочется. Как сон мой гибок, —Сон в смокинге, — без одеял:Ведь в нем — и книги без ошибок,И корректуры идеал…«Могло б не быть и альманаха…»
Могло б не быть и альманаха,Когда бы не было имен…Тащи пирата иль монахаДля заполненья альманаха,Где имя есть одно… Без страхаИздатель ловок и умен,Даст денежки для альманаха,Где имя в группе не имен…«Издатель злого современья…»
Издатель злого современья —Невежда, жулик, хам и жох.Шлю мысленно ему ремень я…Издатель злого современьяИскусству предпочел поленьяИ крыльям грез — припрыжку блох…Издатель злого современья —Невежда, жулик, хам и жох.«Казалось бы, во время ваше…»
Казалось бы, во время ваше,Когда все меньше с каждым днемПоэтов с Божеским огнем, —В такое время, время ваше, —Беречь бы редкостные чаши,А критик: «В турий рог согнем!..»И эта гнусь во время ваше,Когда нас меньше с каждым днем…«Так называемый поэтик…»
Так называемый «поэтик» —На шубе гения лишь моль…Любой из Ванек и из Петек —Теперь художник и поэтик.И что ж мы видим? Петьки этиКоронную играют роль,И каждый норовит поэтикИспортить шубу, точно моль.«Как смеет жалкая бездарность…»
Как смеет жалкая бездарностьО даровитости судитьИ брызгать грязью в светозарность?Как смеет жалкая бездарностьВносить в собор свою базарностьИ лик иконный бороздить?Как смеет жалкая бездарностьО даровитости судить?«Какая-то сплошная хлыстань…»
Какая-то сплошная хлыстаньВокруг: везде одни хлысты…Укрой меня от них, о пристань, —Объяла, обуяла хлыстань,Ее назойливая свистань,Ее газетные листы…Вселенная — сплошная хлыстань,Где хлест, хлестанье и хлысты!«Служить двум божествам не может…»
Служить двум божествам не можетЕдиного Искусства жрецИ оттого свой палец гложет,Кто двум богам служить не может,И свой талант нуждой убожит,Не покидая грез дворец,Да, прозе услужать не можетПоэзии единой жрец!«Искусство или повседневность…»
Искусство или повседневность, —Да, что-нибудь одно из двух:Рык прозы или грез напевность,Искусство или повседневность, —Дворцовость чувства или хлевность,Для духа ль плоть, для плоти ль дух…Искусство или повседневность —Решительно одно из двух.«Художник, будь художник только…»
Художник, будь художник только,Не умещай в себе дельца,Не раздробляй себя нисколько.Художник, будь собою только, —Пусть ни одна иная ролькаНе исказит тебе лица.Художник, будь художник только:Не совмещай с собой дельца…«Когда берет художник в долг…»
Когда берет художник в долгУ человека развитого,Тот выполняет лишь свой долг,Художнику давая в долг,Оберегая, чтобы толкНе тронул музника святого,Берущего в несчастье в долгУ человека развитого.«Остерегайся, музарь, брать…»
Остерегайся, музарь, братьПоддержку для себя от хама:Тебя измучит хамья ратьУпреками, что смел ты брать.Хам станет так тебя карать,Что заболеешь ты от срама.Остерегись, художник, братьЧто-либо для себя от хама.«Интеллигентный человек…»
Интеллигентный человекГордится музарю подмогой:Ведь музарь озаряет век.И всякий чуткий человек,Живых оберегатель рек, —Стремится, чтоб своей дорогойТекла река. Тот — человек,Кто горд возможною подмогой.«Теперь, когда телятся луны…»
Теперь, когда «телятся луны»И бык «лунеет» от тоски,Мне хочется порвать все струны, —Теперь, когда «телятся луны»,И трупами смердят лагуны,И вместо гласов — голоски…О век, когда «телятся луны»И бык «лунеет» от тоски!..1923 г.
Послание Борису Правдину о его коте «Бодлэр»
Прекрасно озеро Чудское…
ЯзыковВаш кот Бодлэр мне кажется похожимНа чертика, на мышку и крота.Даст сто очков всем смехотворным рожамСмешная морда Вашего кота.Нет любознательней и нет ручнее,Проказливей и веселей, чем он.Моя жена (целуется он с нею!)Уверена, что он в нее влюблен…О нем мы вспоминаем здесь с тоскоюИ лишь о нем поэтова мечта…О, как прекрасно озеро Чудское,Создавшее подобного кота.Двинск, 1927 г.
Шелковистый хлыстик
Парижские Жоржики
Два Жоржика в ПарижеС припрыжкой кенгуру, —Погуще и пожиже, —Затеяли игру.Один, расставя бюстыПоэтов мировых,Их мажет дегтем густо,Оплевывает их.Другой же тщетно памятьБеспамятную трет,И, говоря меж нами,Напропалую врет.Полны мальчишки рвенья,Достойного похвал,Из вздора нижут звеньяИ издают журнал.«Звено» мальчишек глупо,Как полое звено,Но все ж тарелку супаПриносит им оно.Зане есть зритель, падкийДо мыльных пузырей.Ах, знает мальчик гадкий,У чьих шалит дверей!Ведь в том-то все и дело,Таков уж песни тон:В столице оголтелойЖивет один Антон.Его воззренья крайниНа многие дела,Мальчишек любит втайне,Их прыть ему мила.А так как не без весаСей старый господин,Антону льстит повесаИ друг его — кретин.За это под защитуМальчишек взял Антон,И цыкает сердитоНа несогласных он:Не тронь его мальчишек, —И жидких, и пустых,Отчаянных лгунишек,По-новому простых.Их шалости глубинныИх пошлости тонки.Мальчишки неповинныЗа все свои грешки…«Погуще» и «пожиже»За старца пьют вино.Вот почему в ПарижеИ нижется «Звено».1927
Toila
Шелковистый хлыстик
1
Маленькая беженка(Род не без скуфьи!..)Молвила разнеженно:— Знаете Тэффи?Катеньке со станцииОчень потрафилСей француз из Франции —Господин Тэффи. —…Вот что, семя лузгая, —В-яви, не во сне, —Дама архи-русская(Дура петербургская)Говорила мне.2
Я от здешней скукиДо того дошла,Что, взяв книгу в руки,Всю ее прочла!..Ничего такого…Типов никаких…Как его?… Лескова!Про Карамзиных…(На щеках румянец)Про каких-то пьяниц…3
От визитов ИксаХоть в окошко выкинься —Просит: «Дайте Дикса»…(Это значит — Диккенса!)А «эстет», понятно,Стал каким-то «эстиком»…Икса мне приятно,Стукнув в темя пестиком,Очень аккуратноУложить под крестиком.4
В первые годы беженстваТятенька ее был слесарем,Драматург назывался «пьесарем»…А теперь своеобразное бешенство:Поважнела, обзавелась детекторомИ — наперекор всем грамматикам —«Пьесаря» зовет «драматиком»,А слесаря — архитектором…5
Сижу на подоконникеИ думаю: что такое поклонники?Поклонников-то изобилье,А у поэта — безавтомобилье.Вокруг «восторги телячьи»,А у поэта — бездачье!Паломнические шатанья,А у поэта — бесштанье!И потому хорошо, читатели,Что вы не почитатели,А то было бы вам очень стыдно,А поэту — за вас обидно…1929 г.
Три эпиграммы
Зинаида Гиппиус
Всю жизнь жеманился дух полый,Но ткнул мятеж его ногой, —И тот, кто был всегда двуполой,Стал бабой, да еще Ягой.Марина Цветаева
Она цветет не Божьим даром,Не совокупностью красот.Она цветет почти что даром:Одной фамилией цветет.Борис Пастернак
Когда б споткнулся пастор на ком,И если бы был пастырь наг,Он выглядел бы Пастернаком:Наг и комичен Пастернак.Эпиграмма на одну провинциальную поэтессу
Есть — по теорииНевероятности —И в этой инфузорииПризнаки опрятности.Saarkala
1937 г.
Спутники солнца
Изыски Гоголя
Писать мне мысль пришла такая(Я не сочту ее грехом)Струей столетнего Токая,[3]Иначе — пушкинским стихом,По выраженью НиколаяВасильевича, кто знаком,Не знаю, мало ли вам, много ль,Но кто зовется все же — Гоголь…Любовь веснует у него,Горит лимон в саду пустыни,И в червонеющей долине —Повсюдных знаков торжество.И зимней ночи полусветДневным сменился полумраком…Все это мог сказать поэт,Отмеченный парнасским знаком.А — звукнет крыльев серебро?А — расквадрачен мир на мили?В снег[4] из слоновой кости былиВы вникните, как то остро! —Растенья выточены. В стилеПодобном — Гоголя перо.1925 г.
Джиакомо Пуччини
В диссонах Пуччини броскоЛюбила (финал на откосе!)Певица Флория ТоскаХудожника Кварадосси.В диссонах Пуччини дэнди —Как Скарпиа — равен шельме.…Не Ливия ли Берленди?Не Руффо ли? не Ансельми?В диссонах Пуччини столькоНасыщенности богемы:Ты помнишь Мими и Рудольфа —Героев его поэмы?А сколько в его пучине, —В пучине Мапоп немасснэйной,В пучине диссон Пуччини, —Грации бётерфлейной!..Впивая душой Пуччини,Над безднами вы висели.О, дикая весть о кончине —Нескончаемого — в Брюсселе!..1924 г.
Три периода
Рифм благородных пансионПроституировало время.Жизнь горемычно отгаремя,В непробудимый впали сонВсе эти грезы, грозы, розы…Пусть декламические позыПрияв, на кафедрах чтецыТрясут истлевшие чепцыЗамаринованных красавиц —Всех грез, берез, и гроз, и роз,Пусть болванический мерзавецВ глазах толпы потоки слез«Жестоким» пафосом пробудитИ пусть мерзавца не осудитЛюбитель тошнотворных грез, —Пусть! время есть, — пусть! День настанет,Когда толпа, придя в театр,Считать ихтиозавром станетЧтеца, пришедшего в азартОт этих роз противно-сладких,И, вызывая без концаКривляющегося в припадкахМамонтовидного чтеца,Его приемлет, точно чудо…И в этот день, и в день такойЕй подадут ушат помойФутуристического блуда…А мы, кого во всей странеДва-три, не больше — вечных, истых,Уснем в «божественной весне»И в богохульных футуристах…Но это не последний день —Я знаю, будут дни иные:Мои стихи — мою сирень —Еще вдохнет моя Россия!И если я не доживуДо этих дней, моя держава,Мне на чугунную главуВенок возложит величаво!1924 г.
Поэтам польским
Восторженное настроеньеПоэтов польских молодых(Они мои стихотвореньяЧитают мне на все лады)Напоминает, что сиреньюСнега заменятся и льды!..Ты на отлете, четкий Тувим,Тебе чеканный путь на Рим.Пари, о царственный, париНа родственный тебе Везувий!И ты, в бразильские лианыВрубавшийся Слонимский, тут!Ты созерцал змеиный жгут,Чти звенья как сицилианы.И ты, кто ласковей снежинки,Чей взгляд радушней звука «а»,Как солнце светишься, Вежинский,Пронзающее облака!Три с половиною зимыПрошло со дня последней встречи.Разлукой прерванные речиЛегко возобновляем мы.И Тувим прав, сказав, что легчеВсего вести поэтам речь:В сердцах так много птичек певчих —Стихов о росах на заре.Я руку жму его покрепче,Изнеженную на пере…Варшава
31 янв. 1928 г.
Бриндизи Лео Бельмонту
(Обед в варшавском «Эрмитаже» 6 окт. 1924 г.)
В честь Вас провозглашенье тоста,Поверьте, для меня восторг:Вы — новый Уриэль Акоста!Вы — «ахер», кто шаблон отторг!Воспитаннику Мнемозины,Ее, подругу Аонид,Дочь Эхо, нимфы из долиныПенея, ту, кто озаритЛучом своих созвучий небо,Вы рифму, дочь от бога Феба,Спасали двадцать лет назад,Как даровитый адвокат,От клеветы и от наветовНепоэтических поэтов,[5] —И я отметить это рад…В ту невеселую эпохуВы дали руку «скомороху»На обывательском арго —Поэту русскому большому,[6]Взглянуть Вы смели «по-иному»На все новаторство его…И оттого, — и оттого,Что Вы, прекрасный чужеземец,Россию лучше россиянПознали, Вы клеймились всеми,Непризнанностью осиян…Свершали твердо путь свой скользкийВы вне пространства, вне времен:«Онегин» целиком на польскийНе Вами ли переведен?Пред Вами, витязем в увечьях,Склонялись правды короли:Ведь двадцать жизней человечьихОт виселицы Вы спасли![7]И ныне, путь свой завершая,Не по заслугам Вы в тени:Не слишком ли душа большаяВ такие маленькие дни?…Свой тост за Вас провозглашая,Я говорю: Вы не одни!Не знаю кто еще, но с ВамиЯ вечно впредь наверняка.И пусть забыты Вы пока, —Вас благодатными словамиПочтут грядущие века!1924 г.
На смерть Валерия Брюсова
Как жалки ваши шиканья и свистНад мертвецом, бессмертием согретым:Ведь этот «богохульный коммунист»Был в творчестве божественным поэтом!..Поэт играет мыслью, как дитя, —Ну как в солдатики играют дети…Он зачастую шутит, не шутя,И это так легко понять в поэте…Он умер оттого, что он, поэт,Увидел Музу в проститутском гриме.Он умер оттого, что жизни нет,А лишь марионетковое джимми…Нас, избранных, все меньше с каждым днем:Умолкнул Блок, не слышно Гумилева.Когда ты с ним останешься вдвоем,Прости его, самоубийца Львова…Душа скорбит. Поникла голова.Смотрю в окно: лес желт, поля нагие.Как выглядит без Брюсова Москва?Не так же ли, как без Москвы — Россия?…Yarnve
l6 окт. 1924 г.
Сергею Прокофьеву
Перевести Эредиа сонеты —Заданье конкурса. Недели триСоревновались в Мюнхене поэты.Бальмонт и я приглашены в жюри.Всего же нас, я помню, было троеИ двое вас, воистину живых,Кто этот конкурс, выдумав, устроил,Кто воевал, и Вы — один из них.Кому из вас внимала Карменсита?(У всех своя, и всякий к ней влеком!)Но победил поэта композитор,Причем, оружьем первого — стихом.Я, перечитывая Ваши письмаС десятеричным повсеместно «i»,Куда искусствик столь искусно втиснулМне похвалы, те вспоминаю дни.И говорю, отчасти на Голгофе,Отчасти находясь почти в раю:— Я был бы очень рад, Сергей Прокофьев,В Эстийском с Вами встретиться краю.1927 г.
В блокнот Принцу Лилии
О вы, Принц Лилии, столь белой,Как белы облака в раю,Вы, в северном моем краюОчаровавший изабеллойТоску по южному мою, —Для Вас, от скорби оробелый,Я так раздумчиво пою.Я вижу нынешнее летоВ деревне той, где мать мояДождалась вечного жилья,Где снежной пеленой одетаЕе могила, где земля,Мне чуждая, родною стала,Где мне всегда недоставалоСпокойствия из-за куска,Где униженье и тоска…Но были миги, — правда, миги, —Когда и там я был собой:Средь пасмурности голубойЯ вечные твердить мог книги,Борясь с неласковой судьбой.Моя звезда меня хранила:Удачи тмили всю нужду.Я мог сказать надежно: «Жду»Не как какой-нибудь Данила,А как избранник Божества.За благодатные словаМне были прощены все злые.Да, в ближнего вонзить иглы яНе мог, и, если чрез семь летРасстался с женщиной, с которойЯ счастье кратко знал, нескорыйФинал порукой, что поэтТогда решается расстаться,Когда нельзя уж вместе быть.Ее не может позабытьДуша трагичного паяца:Мне той потери не избыть.Я так любил свою деревню,Где прожил пять форельных летИ где мне жизни больше нет.Я ныне покидаю землю,Где мать погребена моя,И ты, любимая Мария,Утеряна мной навсегда.Мне стоит страшного трудаЗабыть просторы волевые, —Вас, милой Эстии края!Забрызгано людскою грязьюСвященное, — темны пути,Я говорю теперь «прости»Прекраснейшему безобразью…Jarve, 23.XI. 1921 г.
Зинаиде Юрьевской
Она поступила, как Тоска!Что броситься в пропасть ее побудило? Тоска,О чем говорят серебристые пряди вискаУ женщин нестарых, о чем подтверждает прическа,Тоскующая уязвляющею сединой,Такой неуместной и горестно-красноречивой…Была ли несчастной — не знаю. Но только счастливойИсканьем забвенья бросалась с горы ледяной.1925
Страны по Жюль-Верну
Америка (по Жюль-Верну)
Ты, мечта тропическая, радаУстремить туда крылато танцы,Где в рубинной Рио-КолорадоПлещутся порой арауканцы…Где воды рубиннее задоры —Что пред ними Колорадо-Рио? —Пламенят в груди растреадоры,И дрожит в испуге тольдерия…Где мустанг, летя в травезиасы,Зарывает ноги в меданосыИ детей узорной красной расыСбрасывает в шутку в эстеросы…Где под всклики буйного помпероЗлой докас забрасывает лассо,Уре-Ланквем в скорби горько-серо,И шуршат волнистые пампасы.Где плывут, как дымы, жертвы небуСтонно-раскаленной Аргентины,Алые туманы Кобу-Лебу,Застилая пряные картины…Мчитесь, феерические грезы,На далекий запад патагонца,В звонкие окрестности Мендозы,В пламени литаврового солнца!Мчитесь в край, где гулко-ломки Анды,Но на это несмотря, однако,Все ж охотятся отважно грандыНа верблюдов, истых гуанако…Мчитесь в край, где шелковы вагоныИ жестоко-жестки флибустьеры.Мчитесь, грезы, не боясь погони:Вас от прозы скроют Кордильеры.1924 г.
Австралия (по Жюль-Верну)
За рекой высыхает рекаАвстралийского материка,Что края из пучины воздвиг,А затем серединой возник…Там деревья меняют кору,А не листья, а листья ребруСвоему, скрыв поверхность к стволу,Приказали, остря, как пилу,Резать яростный солнечный луч…Там дожди, упадая из туч,Камень вдруг превращают в песок…Стебель трав там нежданно высок,И деревья есть ниже травы…Представляете ли себе вы,Что баран со свиной головой,Что лисицы летят над листвой,На неравных ногах кенгуруСкачут, крысы вьют гнезда?… Я тру,Протираю глаза, точно сон,Отгоняю, мечтой ослеплен.Вижу дальше я в грезах своихПтиц цветистых и звонких, как стих,Принимающих в гнездах других, —Прикрыливших к ним в гости друзей, —Птиц свистящих — подобье бичей,Птиц волшебных цветов и красы,Тихо тикающих, как часы,Птиц, чья песнь точно бой часовой,Птиц, торчащих напев грустный свой…На восходе смеются одни,А другие в закатной тениПлачут жалобно песней своей…Вижу в черных тонах лебедей…Ты законы природы смела,Океания! как ты смела!Изо всех из других только ты —Непоследовательней мечты…Прав ученый-ботаник Гримар:Океания — чара из чар!На законы природы, на светГениальней пародии нет!Демонический вызов мирам!Там пассат дует вдоль берегов,Оттого там сырых нет ветров,И азота нет в воздухе там:Кислородом насыщен он весь…И болезней, которыми здесьМы страдаем, в Австралии нет.Климат мягкий спасает от бед,Жесткость нравов смягчая… И вотЯ пою австралийский народ,Кто не знает, что значит война…— О, престранная в мире страна!..1924 г.
Дорожные импровизации
1
Над Балтикой зеленоводнойЗавила пена серпантин:О, это «Regen» быстроходныйОпять влечет меня в Штеттин!Я в море вслушиваюсь чутко,Безвестности грядущей рад…А рядом, точно незабудкаЛазоревый ласкает взгляд.Знакомец старый — Висби — вправо.Два года были или нет?И вот капризно шлет мне СлаваФатаморгановый привет.Неизмеримый взор подругинВ глаза впивается тепло,И басом уверяет «Regen»,Что впереди у нас светло!Пароход «Regen»
14 авг. 1924 г.
2
Подобна улица долине.В корзине каждой, как в гнезде,Повсюду персики в Берлине,В Берлине персики везде!Витрины все и перекресткиВ вишнево-палевых тонах.Берлин и персик! вы ль не тезки,Ты, нувориш, и ты, монах?…Асфальтом зелень опечалив,Берлин сигарами пропах…А бархат персиковый палев,И персики у всех в устах!И чувства более высоки,И даже дым, сигарный дым,Тех фруктов впитывая соки,Проникся чем-то молодым!Я мог бы сделать много версий,Но ограничусь лишь одной:Благоухает волей персикНад всей неволей площадной!Берлин
23 авг. 1924 г.
3
Еще каких-нибудь пять станций,И, спрятав паспорт, как девиз,Въезжаем в вольный город Данциг,Где нет ни армии, ни виз!Оттуда, меньше получаса,Где палевеет зыбкий пляж,Курорта тонкая гримаса —Костюмированный голяш…Сквозь пыльных листьев блеклый шепотВульгарничает казино —То не твое ли сердце, Цоппот,Копьем наживы пронзено?И топчет милые аллейкиТвои международный пшют.Звучат дождинки, как жалейки,И мокрый франт смешон, как шут…Цоппот
5 сент. 1924 г.
4
Пойдем на улицу Шопена, —О ней я грезил по годам…Заметь: повеяла вервэнаОт мимо проходящих дам…Мы в романтическом романе?Растет иль кажется нам куст?…И наяву ль проходит паниС презрительным рисунком уст?…Благоговейною походкойС тобой идем, как не идем…Мелодий дымка стала четкой,И сквозь нее мы видим дом,Где вспыхнут буквы золотыеНа белом мраморе: «Здесь жил,Кто ноты золотом литыеВ сейф славы Польши положил».Обман мечты! здесь нет Шопена,Как нет его квартиры стен,В которых, — там, у гобелена, —Почудился бы нам Шопен!..Варшава
1924 г.
5
Уже Сентябрь над Новым СветомПозолотил свой синий газ,И фешенебельным каретамОтрадно мчаться всем зараз…Дань отдаем соблазнам стольким,Что вскоре раздадим всю дань…Глаза скользят по встречным полькам,И всюду — шик, куда ни глянь!Они проходят в черных тальмахИ гофрированных боа.Их стройность говорит о пальмахТам где-нибудь на Самоа…Они — как персики с крюшоном:Ледок, и аромат, и сласть.И в языке их притушенномТакая сдержанная страсть…Изысканный шедевр Guerlain'a —Вервэна — в воздухе плыветИ, как поэзия Верлэна,В сердцах растапливает лед.Идем назад по Маршалковской,Что солнышком накалена,Заходим на часок к Липковской:Она два дня уже больна.Мы — в расфуфыренном отэле,Где в коридорах полумгла.Снегурочка лежит в постелиИ лишь полнеет от тепла…Лик героини ОфенбахаНам улыбается в мехах,И я на пуф сажусь с размаха,Стоящий у нее в ногах.И увлечен рассказом близкимО пальмах, море и сельце,Любуюсь зноем австралийскимВ игрушечном ее лице…Варшава
1924 г.
Послания
Солнечной женщине
А.Д.Б.
У Гетеборгского каналаЕсть местность «Солнечный залив»,Где зорь полярных перелив.Там женщина, что счастье знала, —Невероятное, как миф, —Утерянное вдруг, — бывала,В слезах печаль свою излив.Там, под опекой мудрых шведов,Растет ее ребенок — сын.Он в жизни у нее одинВосторг. Она, удар изведав,От преждевременных седин,От горя и от мрачных бредовВ нем зрит забвенья альмандин…Быв мужу солнечной женою,Будь сыну солнечная мать!Как жизнь ни стала бы ломатьТебя, пребудь сама собою:Величественной и простою.Мечты с Надземным перевив,Не бойся бедствия сигналаУ Гетеборгского канала —В местечке «Солнечный залив»!..1923 г.
«Паганелю»
А.Н.Ч.
Не знаю — в этой жизни, в той ли,Но мне сдается, были в ТойлеКогда-то Вы, мой рыболов.Сдается это оттого мне,Что нет для ловли мест укромнейИ нет для песен лучших слов.Мы вскоре ждем весну-вакханку.Вы, захватив свою датчанку —Невесту, приезжайте к нам,Свое исполнив обещаньеПослушать наших рек журчанье,Побегать с нами по лесам.Я вспоминаю, как в БерлинеВы тосковали о долине,О людях, о восплесках рек,О говоре священном леса —Я вспоминаю. Ах, профессор,Не из людей Вы человек!..Недаром старого ГеоргаВы друг, исполненный восторга,И Скандинавии певец.Отдайте ж Брандесу приветы —Весь жар от русского поэта —Ловца форелей и сердец!1923 г.
Владимиру Маяковскому
Мой друг, Владимир Маяковский,В былые годы озорник,Дразнить толпу любил чертовски,Показывая ей язык.Ходил в широкой желтой кофте,То надевал вишневый фрак.Казалось, звал: «Окатострофьте,Мещане, свой промозглый мрак!»В громоздкообразные строки, —То в полсажени, то в вершок, —Он щедро вкладывал упрекиТому, кто звал стихи «стишок»…Его раскатный, трибунальный,Толпу клонящий долу басГремел по всей отчизне сальной,Где поп, жандарм и свинопас.В те годы черного режимаМы подняли в искусстве смерч.Володя! Помнишь горы КрымаИ скукой скорченную Керчь?О вспомни, вспомни, колобродяВоспоминаний дальних мгу,В Гурзуф и Ялту, мой Володя,Поездку в снежную пургу.В авто от берегов СалгираС закусками и коньякомИ этот кошелек банкира,Вдруг ставший нашим кошельком!Ты помнишь нашу Валентину,Что чуть не стала лишь моей?!Благодаря тебе, я вынулИз сердца «девушку из фей»…И, наконец, ты помнишь Сонку,Почти мою, совсем твою,Такую шалую девчонку,Такую нежную змею?…О, если ты, Владимир, помнишьВсе эти беглые штрихи,Ты мне побольше, поогромнейШвырни ответные стихи!24 янв. 1923 г.
Кузине Шуре
А.М.К.
Вы пишете, моя кузина,Что Вам попался на глазаРоман «Падучая стремнина»,Где юности моей гроза,Что вы взволнованы романом,Что многие из героиньЗнакомы лично Вам, что страннымВолненьем сверженных святыньОбъяты Вы, что я, Вам чуждыйДо сей поры, стал меньше чужд,Что Вы свои былые нуждыСреди моих — Вам чуждых — нуждВ моем романе отыскали,И что моих запросов рядПодобен Вашим, что едва лиЯ буду сходству, впрочем, рад…Подход к любви, подход к природе,Где глаз не столько, сколько слух,И все другое в этом родеВы говорите в письмах двух…Спасибо, дорогая Шура:Я рад глубокому письму.Изысканна его структураИ я ль изысков не пойму?Все, все, что тонко и глубоко,Моею впитано душой, —Я вижу жизнь неоднобоко.Вы правы: я Вам не чужой!1923 г.
Из «Писем к первой»
Мы пять минут назад пришли из парка.О, если б знала ты, как он красив!Предвешний снег, вчера белевший марко,Сегодня снова чист. ОстановивНачавшееся таянье, ночнаяМетель опять вернула нам зиму.Я не горюю вовсе потому,Что это лишь на день, моя родная:Ведь завтра снова солнце загремитВ свои победоносные литавры,И голову весна украсит в лаврыСеверновешней девушке Лилит…Весь парк в горах. Он кедрово-сосново —Еловый. Много тут и пихт густых.Он каждый день выглядывает новоНа склонах гор отвесных и крутых.Посередине парка вьется тонкоИзвилистая журчная речонка,Где в изобилье черная форель,Которую вылавливаем ловко, —Лишь поднесет к устам своим свирельПленительный на севере апрель —Я и моя подруга-рыболовка,К реке ведет громадной буквой «Эс»Отлогая дубовая аллея,Куда мы любим летом под навесДубов войти, а там, за ней, белеяНа противоположной сторонеРеки, на скалах, в синей тишинеСедых, голубоватых, в виде рамокРастущих, кедров — спит изящный замок,Где сорок пять покоев. Но штандартНад башнею давно уже разорван.Лишь изредка на шпиль присядет ворон —Достойный лихолетья злого бард…А под горой, под тридцатисаженнойСлоистой и цветистой крутизной,Своею сизо-голубой волнойПлеща о берег, солнцем обожженныйВ златоиюльский изумрудный знойУтонченное призрачное мореБалтийское — во всем своем просторе.Есть в парке грот, у замка, над рекой,Где ручеек прозрачный, еле слышноЖурча, течет. А перед входом пышноЦветет шиповник розовой стеной.В саду фруктовом груши и черешни,В оранжерее крупный виноградИ персики. И я, как инок, радБродить средь них в день светозарно-вешний.Под осень ал колючий барбарис,Из узких ягод чьих готовим литрыЛикера, упоительные цитры,И наши знатоки — один, Борис,Нарциссов принц, и Александр, принц лилий,Ему приписывают свойство крылий,С чем даже я, из знатоков знаток,Не стану спорить, пробуя глоток…Итак, для твоего, голубка, взораЯ набросал окрестность замка Орро.От нашей хижины в полуверсте,Он виден из окна моей рабочейЗалитой светом комнаты, где очиФелиссы мне твердят о красоте!1922
Лучезарочка
1
Сирень расцветала белая,Фиолевая сирень.И я, ничего не делая,Пел песни весь Божий день.Тогда только пол-двадцатогоИсполнилось мне едва, —И странно ли, что листваКазалась душе объятоюДыханием Божества?2
На дачи стремились дачники, —Поскрипывали возы.И дети, закрыв задачники,Хранившие след слезы,Ловили сачками бабочекИ в очере козерог,И вечером у дорогПодпрыгивала бодро жаба,Чеканящая свой скок.3
Мы жили у водной мельницыИ старенького дворца.Салопницы и постельницыТам сплетничали у крыльца.Противные вы, сплетницы, —Единственное пятноНа том, что забыть грешно.Пусть вам, забияки-сплетницы,Забвение суждено.4
Была небольшая яхточкаПостроена мужичком,Не яхточка, а барахточка,Любившая плыть вверх дном…Была она лишь двухместная,И, если в ней плыть вдвоем,Остойчива под веслом;Но третьего, — неуместного, —Выкидывала ничком…5
Моя дорогая ЖеничкаПриехала вечеркомИ, наскоро три вареничкаПокушав, полубегомОтправилась прямо на речку,И я поспешил за ней,В бесшумье ночных тенейЛюбимую ЛучезарочкуКатая, прижать тесней.6
. . . . . . . . . .7
Всю ночь мы катались весело,Друг к другу сердца крыля.Подруга моя повесилаШаль мокрую у руля.Ты помнишь? ты не забыла лиТого, что забыть нельзя,И что пронеслось, скользя?Да, полно, все это было ли?Расплылась воды стезя.8
Любимая! самая первая!Дыханье сосновых смол!..Была не всегда жизнь стервою —Твердит мне твое письмо,Летящее в дни июльские,Пятнадцать веков спустя(Не лет, а веков, дитя!)Чтоб дни свои эсто-мулльскиеЯ прожил, о сне грустя…9
Пустяк, ничего не значащий,Значенья полн иногда, —И вот я, бесслезно плачущий,Былые воздвиг года.Лета вы мои весенние, —На яхточке пикники,Шуршащие тростники, —Примите благоговениеДрожащей моей руки.10
Рука, слегка оробелая…Былого святая сень…Сирень расцветала белая,Фиолевая сирень!Как трогательны три вареничка,И яхточка, и вуаль,И мокрая эта шаль,И ты, дорогая Женичка,Чье сердце — моя скрижаль!1922 г.
Апофеоз
Моя литавровая книга —Я вижу — близится к концу.Я отразил культуры иго,Природу подведя к венцу.Сверкают солнечные строфы,Гремят их звонкие лучи.Все ближе крест моей ГолгофыИ все теснее палачи…Но прежде, чем я перестануНа этом свете быть собой,Я славить солнце не устануИ неба купол голубой!Я жажду, чтоб свершали турыСозвездья бурно над землей.Я жажду гибели культурыНенужной, ложной и гнилой!Я жажду вечного зеленца,Струящего свой аромат.Они звенят, литавры солнца!Они звенят! Они звенят!И в этом звоне, в этом громе,И в этой музыке лучейЯ чувствую, как в каждом домеЖивой сверкает горячей!1923 г.
Священная дорога (лат.)
Северное название снетка.
Курсив — выражения Гоголя.
В смысле: «зимой».
С. Андреевский.
К. Бальмонт.
Лео Бельмонт — известный в Польше адвокат, поэт, критик и обшеств‹енный› деятель.