Том 4. Поэмы 1835-1841 - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 1
Боярин Орша*
Глава I
Then burst her heart in one long shriek,
And to the earth she fell like stone
Or statue from its base o'erthrown.
Byron.[1]Во время оно жил да былВ Москве боярин Михаил,Прозваньем Орша. — Важный санДал Орше Грозный Иоанн;Он дал ему с руки своейКольцо, наследие царей;Он дал ему в веселый мигСоболью шубу с плеч своих;В день воскресения ХристаПоцеловал его в устаИ обещался в тот же деньДать тридцать царских деревеньС тем, чтобы Орша до концаНе отлучался от дворца.Но Орша нравом был угрюм:Он не любил придворный шум,При виде трепетных льстецовЩипал концы седых усов,И раз, опричным огорчен,Так Иоанну молвил он:«Надежа-царь! пусти меняНа родину — я день от дняВсё старе — даже не могуОбиду выместить врагу:Есть много слуг в дворце твоем.Пусти меня! — мой старый домНа берегу Днепра крутомБлиз рубежа Литвы чужойОброс могильною травой;Пробудь я здесь еще хоть год,Он догниет — и упадет;Дай поклониться мне Днепру…Там я родился — там умру!»И он узрел свой старый дом.Покои темные кругомУставил златом и сребром;Икону в ризе дорогойВ алмазах, в жемчуге, с резьбойПовесил в каждом он углу,И запестрелись на полуУзоры шелковых ковров.Но лучше царских всех даровБыл божий дар — младая дочь;Об ней он думал день и ночь,В его глазах она рослаСвежа, невинна, весела,Цветок грядущего святой,Былого памятник живой!Так средь развалин иногдаРастет береза: молода,Мила над плитами гробовИгрою шепчущих листов,И та холодная стенаЕе красой оживлена!..· · ·Туманно в поле и темно,Одно лишь светится окноВ боярском доме — как звездаСквозь тучи смотрит иногда.Тяжелый звякнул уж затвор,Угрюм и пуст широкий двор.Вот, испытав замки дверей,С гремучей связкою ключейК калитке сторож подошелИ взоры на небо возвел:«А завтра быть грозе большой! —Сказал крестясь старик седой, —Смотри-ка, молния вдалиТак и доходит до земли,И белый месяц, как монах,Завернут в черных облаках;И воет ветер будто зверь.Дай кучу злата мне теперь,С конюшни лучшего коняСейчас седлайте для меня,Нет, не отъеду от крыльцаНи для родимого отца!»Так рассуждая сам с собой,Кряхтя, старик пошел домой.Лишь вдалеке едва гремятЕго ключи — вокруг палатВсё снова тихо и темно,Одно лишь светится окно.Всё в доме спит — не спит одинЕго угрюмый властелинВ покое пышном и большомНа ложе бархатном своем.Полусгоревшая свечаПред ним, сверкая и треща,Порой на каждый льет предметКакой-то странный полусвет.Висят над ложем образа;Их ризы блещут, их глазаВдруг оживляются, глядят —Но с чем сравнить подобный взгляд?Он непонятней и страшнейВсех мертвых и живых очей!Томит боярина тоска;Уж поздно. Под окном рекаШумит — и с бурей заодноГремучий дождь стучит в окно.Чернеет тень во всех углах —И — странно — Оршу обнял страх!Бывал он в битвах, хоть и стар,Против поляков и татар,Слыхал он грозный царский глас,Встречал и взор, в недобрый час:Ни разу дух его крутойНе ослабел перед бедой;Но тут, — он свистнул, и взошелЛюбимый раб его, Сокол.И молвил Орша: «Скучно мне,Всё думы черные одне.Садись поближе на скамью,И речью грусть рассей мою…Пожалуй, сказку ты начниПро прежние златые дни,И я, припомнив старину,Под говор слов твоих засну».И на скамью присел СоколИ речь такую он завел:«Жил-был за тридевять земельВ тридцатом княжестве отсельВеликий и премудрый царь.Ни в наше времечко, ни встарьНикто не видывал пышнейЕго палат — и много днейВ весельи жизнь его текла,Покуда дочь не подросла.«Тот царь был слаб и хил и стар,А дочь непрочный ведь товар!Ее, как лучший свой алмаз,Он скрыл от молодецких глаз;И на его царевну дочьСмотрел лишь день да темна ночь,И целовать красотку могЛишь перелетный ветерок.«И царь тот раза три на днюХодил смотреть на дочь свою;Но вздумал вдруг он в темну ночьВзглянуть, как спит младая дочь.Свой ключ серебряный он взял,Сапожки шелковые снял,И вот приходит в башню ту,Где скрыл царевну-красоту!..«Вошел — в светлице тишина;Дочь сладко спит, но не одна;Припав на грудь ее главойС ней царский конюх молодой.И прогневился царь тогда,И повелел он без судаИх вместе в бочку засмолитьИ в сине море укатить…»И быстро на устах раба,Как будто тайная борьбаВ то время совершалась в нем,Улыбка вспыхнула — потомОн очи на небо возвел,Вздохнул и смолк. «Ступай, Сокол! —Махнув дрожащею рукой,Сказал боярин, — в час инойРасскажешь сказку до концаПро оскорбленного отца!»И по морщинам старика,Как тени облака, слегкаПромчались тени черных дум,Встревоженный и быстрый умВблизи предвидел много бед.Он жил: он знал людей и свет,Он злом не мог быть удивлен;Добру ж давно не верил он,Не верил, только потому,Что верил некогда всему!И вспыхнул в нем остаток сил,Он с ложа мягкого вскочил,Соболью шубу на плечаНакинул он — в руке свеча,И вот дрожа идет скорейК светлице дочери своей.Ступени лестницы крутойПод тяжкою его стопойСкрыпят — и свечка раза дваИз рук не выпала едва.Он видит, няня в уголкеСидит на старом сундукеИ спит глубоко, и поройВо сне качает головой;На ней, предчувствием объят,На миг он удержал свой взглядИ мимо — но послыша стук,Старуха пробудилась вдруг,Перекрестилась, и потомОпять заснула крепким сном,И, занята своей мечтой,Вновь закачала головой.Стоит боярин у дверейСветлицы дочери своейИ чутким ухом он приникК замку — и думает старик:«Нет! непорочна дочь моя,А ты, Сокол, ты раб, змея,За дерзкий, хитрый свой намекПолучишь гибельный урок!»Но вдруг… о горе, о позор!Он слышит тихий разговор!..1-й голос
О! погоди, Арсений мой!Вчера ты был совсем другой.День без меня — и миг со мной?..2-й голос
Не плачь… утешься! — близок часИ будет мир ничто для нас.В чужой, но близкой сторонеМы будем счастливы одне,И не раба обнимешь тыСреди полночной темноты.С тех пор, ты помнишь, как чернецМеня привез, и твой отецВручил ему свой кошелек,С тех пор задумчив, одинок,Тоской по вольности томим,Но нежным голосом твоимИ блеском ангельских очейПрикован у тюрьмы моей,Придумал я свой край роднойНавек оставить, но с тобой!..И скоро я в лесах чужихНашел товарищей лихих,Бесстрашных, твердых как булат.Людской закон для них не свят,Война их рай, а мир их ад.Я отдал душу им в заклад,Но ты моя — и я богат!..И голоса замолкли вдруг.И слышит Орша тихий звук,Звук поцелуя… и другой…Он вспыхнул, дверь толкнул рукойИ исступленный и немойПредстал пред бледною четой…· · ·Боярин сделал шаг назад,На дочь он кинул злобный взгляд,Глаза их встретились — и вмигМучительный, ужасный крикРаздался, пролетел — и стих.И тот, кто крик сей услыхал,Подумал, верно, иль сказал,Что дважды из груди однойНе вылетает звук такой.И тяжко на цветной ковер,Как труп бездушный с давних пор,Упало что-то. — И на зовБоярина толпа рабов,Во всем послушная орда,Шумя сбежалася тогда,И без усилий, без борьбыСхватили юношу рабы.Нем и недвижим он стоял,Покуда крепко обвивалВсе члены, как змея, канат;В них проникал могильный хладИ сердце громко билось в немТоской, отчаяньем, стыдом.Когда ж безумца увелиИ шум шагов умолк вдали,И с ним остался лишь Сокол,Боярин к двери подошел;В последний раз в нее взглянул,Не вздрогнул, даже не вздохнулИ трижды ключ перевернулВ ее заржавленном замке…Но… ключ дрожал в его руке!Потом он отворил окно:Всё было на небе темно,А под окном меж диких скалДнепр беспокойный бушевал.И в волны ключ от двери тойОн бросил сильною рукой,И тихо ключ тот роковойБыл принят хладною рекой.Тогда, решив свою судьбу,Боярин верному рабуНа волны молча указал,И тот поклоном отвечал…И через час уж в доме томВсё спало снова крепким сном,И только не спал в нем одинЕго угрюмый властелин.Глава II
The rest thou dost already know,
And all my sins, and half my woe,
But talk no more of penitence…
Byron.[2]Народ кипит в монастыре;У врат святых и на двореРабы боярские стоят.Их копья медные горят,Их шапки длинные кругомОпушены густым бобром;За кушаком блестят у нихНожны кинжалов дорогих.Меж них стремянный молодой,За гриву правою рукойДержа боярского коня,Стоит; по временам звеняСтремена бьются о бока;Истерт ногами седокаВ пыли малиновый чепрак;Весь в мыле серый аргамак,Мотает гривою густой,Бьет землю жилистой ногой,Грызет с досады удила,И пена легкая, бела,Чиста как первый снег в полях,С железа падает на прах.Но вот обедня отошла;Гудят, ревут колокола;Вот слышно пенье — из дверейМелькает длинный ряд свечей;Вослед игумену-отцуМонахи сходят по крыльцуИ прямо в трапезу идут:Там грозный суд, последний судПроизнесет отец святойНад бедной грешной головой!Безмолвна трапеза была.К стене налево два столаИ пышных кресел полукруг,Изделье иноческих рук,Блистали тканью парчевой;В большие окна свет дневной,Врываясь белой полосой,Дробяся в искры по стеклу,Играл на каменном полу.Резьбою мелкою стенаБыла искусно убрана,И на двери в кружках златыхБлистали образа святых.Тяжелый, низкий потолокРасписывал как знал, как могУсердный инок… жалкий труд!Отнявший множество минутУ бога, дум святых и дел:Искусства горестный удел!..На мягких креслах пред столомСидел в бездействии немомБоярин Орша. ИногдаУсы седые, борода,С игривым встретившись лучом,Вдруг отливали серебром,И часто кудри старикаОт дуновенья ветеркаПриподнималися слегка.Движеньем пасмурных очейНередко он искал дверей,И в нетерпении поройОн по столу стучал рукой.В конце противном залы тойОдин, в цепях, к нему спиной,Покрыт одеждою рабаСтоял Арсений у столба.Но в молодом лице егоВы не нашли б ни одногоИз чувств, которых смутный ройКружится, вьется над душойВ час расставания с землей.Хотел ли он перед врагомПредстать с бесчувственным челом,С холодной важностью лица,И мстить хоть этим до конца?Иль он невольно в этот мигГлубокой мыслию постиг,Что он в цепи существ давноЕдва ль не лишнее звено?..Задумчив он смотрел в окноНа голубые небеса;Его манила их краса;И кудри легких облаков,Небес серебряный покров,Неслись свободно, быстро там,Кидая тени по холмам;И он увидел: у окнаЗаботой резвою полнаЛетала ласточка — то вниз,То вверх под каменный карнизКидалась с дивной быстротойИ в щели пряталась сырой;То, взвившись на небо стрелой,Тонула в пламенных лучах…И он вздохнул о прежних днях,Когда он жил, страстям чужой,С природой жизнию одной.Блеснули тусклые глаза,Но этот блеск был — не слеза;Он улыбнулся, но жестокВ его улыбке был упрек!И вдруг раздался звук шагов,Невнятный говор голосов,Скрып отворяемых дверей…Они! — взошли! — толпа людейВ высоких, черных клобукахС свечами длинными в руках.Согбенный тягостью веригПред ними шел слепой старик,Отец игумен. — Сорок летУж он не знал, что божий свет;Но ум его был юн, богат,Как сорок лет тому назад.Он шел, склонясь на посох свой,И крест держал перед собой;И крест осыпан был кругомАлмазами и жемчугом.И трость игумена былаСлоновой кости, так бела,Что лишь с седой его брадойМогла равняться белизной.Перекрестясь, он важно селИ пленника подвесть велел,И одного из чернецовПозвал по имени: — суровИ холоден был вид лицаТого святого чернеца.Потом игумен, наклонясь,Сказал боярину смеясьДва слова на ухо. В ответНа сей вопрос или советКивнул боярин головой…И вот слепец махнул рукой!И понял данный знак монах,Укор готовый на устахСловами книжными убралИ так преступнику вещал:«Безумный, бренный сын земли!Злой дух и страсти привелиТебя медовою тропойК границе жизни сей земной.Грешил ты много, но из всехГрехов страшней последний грех.Простить не может суд земной,Но в небе есть судья иной:Он милосерд — ему теперьПри нас дела свои поверь!»Арсений
Ты слушать исповедь моюСюда пришел! — благодарю.Не понимаю, что былаУ вас за мысль? — мои делаИ без меня ты должен знать,А душу можно ль рассказать?И если б мог я эту грудьПеред тобою развернуть,Ты верно не прочел бы в ней,Что я бессовестный злодей!Пусть монастырский ваш законРукою бога утвержден,Но в этом сердце есть другойЕму не менее святой:Он оправдал меня — одинОн сердца полный властелин!Когда б сквозь бедный мой нарядНе проникал до сердца яд,Тогда я был бы виноват.Но всех равно влечет судьба:И под одеждою раба,Но полный жизнью молодой,Я человек, как и другой.И ты, и ты, слепой старик,Когда б ее небесный ликТебе явился хоть во сне,Ты позавидовал бы мне;И в исступленьи, может быть,Решился б также согрешить,И клятвы б грозные забыл,И перенесть бы счастлив былЗа слово, ласку или взорМое мученье, мой позор!..Орша
Не поминай теперь об ней;Напрасно!.. у груди моей,Хоть ныне поздно вижу я,Согрелась, выросла змея!..Но ты заплатишь мне теперьЗа хлеб и соль мою, поверь.За сердце ж дочери моейЯ заплачу тебе, злодей,Тебе, найденыш без креста,Презренный раб и сирота!..Арсений
Ты прав… не знаю, где рожден!Кто мой отец, и жив ли он?Не знаю… люди говорят,Что я тобой ребенком взят,И был я отдан с ранних порПод строгий иноков надзор,И вырос в тесных я стенахДушой дитя — судьбой монах!Никто не смел мне здесь сказатьСвященных слов: отец и мать!Конечно, ты хотел, старик,Чтоб я в обители отвыкОт этих сладостных имен?Напрасно: звук их был рожденСо мной. Я видел у другихОтчизну, дом, друзей, родных,А у себя не находилНе только милых душ — могил!Но нынче сам я не хочуПредать их имя палачуИ всё, что славно было б в нем,Облить и кровью и стыдом:Умру, как жил, твоим рабом!..Нет, не грози, отец святой;Чего бояться нам с тобой?Обоих нас могила ждет…Не всё ль равно, что день, что год?Никто уж нам не господин;Ты в рай, я в ад — но путь один!С тех пор, как длится жизнь моя,Два раза был свободен я:Последний ныне. — В первый раз,Когда я жил еще у вас,Среди молитв и пыльных книг.Пришло мне в мысли хоть на мигВзглянуть на пышные поля,Узнать, прекрасна ли земля,Узнать, для воли иль тюрьмыНа этот свет родимся мы!И в час ночной, в ужасный час,Когда гроза пугала вас,Когда столпясь при алтаре,Вы ниц лежали на земле,При блеске молний роковыхЯ убежал из стен святых;Боязнь с одеждой кинул прочь,Благословил и хлад и ночь,Забыл печали бытияИ бурю братом назвал я.Восторгом бешеным объят,С ней унестись я был бы рад,Глазами тучи я следил,Рукою молнию ловил!О старец, что средь этих стенМогли бы дать вы мне взаменТой дружбы краткой, но живойМеж бурным сердцем и грозой?..Игумен
На что нам знать твои мечты?Не для того пред нами ты!В другом ты ныне обвинен,И хочет истины закон.Открой же нам друзей своих,Убийц, разбойников ночных,Которых страшные делаСмывает кровь и кроет мгла,С которыми, забывши честь,Ты мнил несчастную увезть.Арсений
Мне их назвать? — Отец святой,Вот что умрет во мне, со мной.О нет, их тайну — не моюЯ неизменно сохраню,Пока земля в урочный час,Как двух друзей, не примет нас.Пытай железом и огнем,Я не признаюся ни в чем;И если хоть минутный крикИзменит мне… тогда, старик,Я вырву слабый мой язык!..Монах
Страшись упорствовать, глупец!К чему? уж близок твой конец,Скорее тайну нам предай.За гробом есть и ад и рай,И вечность в том или в другом!..Арсений
Послушай, я забылся сномВчера в темнице. Слышу вдругЯ приближающийся звук,Знакомый, милый разговор,И будто вижу ясный взор…И, пробудясь во тьме, скорейИщу тех звуков, тех очей…Увы! они в груди моей!Они на сердце, как печать,Чтоб я не смел их забывать,И жгут его, и вновь живят…Они мой рай, они мой ад!Для вспоминания об нихЖизнь — ничего, а вечность — миг!Игумен
Богохулитель, удержись!Пади на землю, плачь, молись,Прими святую в грудь боязнь…Мечтанья злые — божья казнь!Молись ему…Арсений
Напрасный труд!Не говори, что божий судОпределяет мне конец:Всё люди, люди, мой отец!Пускай умру… но смерть мояНе продолжит их бытия,И дни грядущие моиИм не присвоить — и в крови,Неправой казнью пролито́й,В крови безумца молодой,Им разогреть не сужденоСердца, увядшие давно;И гроб без камня и креста,Как жизнь их ни была свята,Не будет слабым их ногамСтупенью новой к небесам;И тень несчастного, поверь,Не отопрет им рая дверь!..Меня могила не страшит:Там, говорят, страданье спитВ холодной, вечной тишине,Но с жизнью жаль расстаться мне!Я молод, молод — знал ли тыЧто значит молодость, мечты?Или не знал? Или забыл,Как ненавидел и любил?Как сердце билося живейПри виде солнца и полейС высокой башни угловой,Где воздух свеж, и где поройВ глубокой трещине стены,Дитя неведомой страны,Прижавшись голубь молодойСидит, испуганный грозой?..Пускай теперь прекрасный светТебе постыл… ты слеп, ты сед,И от желаний ты отвык…Что за нужда? ты жил, старик;Тебе есть в мире что забыть,Ты жил — я также мог бы жить!..Но тут игумен с места встал,Речь нечестивую прервал,И негодуя все вокругНа гордый вид и гордый дух,Столь непреклонный пред судьбой,Шептались грозно меж собой,И слово пытка там и тамВмиг пробежало по устам;Но узник был невозмутим,Бесчувственно внимал он им.Так бурей брошен на песокХудой, увязнувший челнок,Лишенный весел и гребцов,Недвижим ждет напор валов.· · ·· · ·· · ·…Светает. В поле тишина.Густой туман, как пеленаС посеребренною каймой,Клубится над Днепром рекой.И сквозь него высокий бор,Рассыпанный по скату гор,Безмолвно смотрится в реке,Едва чернея вдалеке.И из-за тех густых лесовВыходят стаи облаков,А из-за них, огнем горя,Выходит красная заря.Блестят кресты монастыря;По длинным башням и стенамИ по расписанным вратамПрекрасный, чистый и живой,Как счастье жизни молодой,Играет луч ее златой.Унылый звон колоколовСозвал уж в храм святых отцов;Уж дым кадил между столбовВился струей, и хор звучал…Вдруг в церковь служка прибежал,Отцу игумену шепнулОн что-то скоро — тот вздрогнулИ молвил: «Где же казначей?Поди спроси его скорей,Не затерял ли он ключей!»И казначей из алтаряПришел дрожа и говоря,Что все ключи еще при нем,Что не виновен он ни в чем!Засуетились чернецы,Забегали во все концы,И свод нередко повторялСлова: бежал! кто? как бежал?И в монастырскую тюрьмуПошли один по одному,Загадкой мучаясь простой,Жильцы обители святой!..Пришли, глядят: распиленаРешетка узкого окна,Во рву притоптанный песокХранил следы различных ног;Забытый на песке лежалСтальной, зазубренный кинжал,И польский шелковый кушакИзорван, скручен кое-как,К ветвям березы под окномПривязан крепким был узлом.Пошли прилежно по следам:Они вели к Днепру — и тамМогли заметить на мелиРубец отчалившей ладьи.Вблизи на прутьях тростникаЛоскут того же кушакаВисел, в воде одним концом,Колеблем ранним ветерком.«Бежал! — Но кто ж ему помог?Конечно люди, а не бог!..И где же он нашел друзей?Знать, точно он большой злодей!»Так, собираясь, меж собойТвердили иноки порой.Глава III
'Tis he! 'tis he! I know him now;
I know him by his pallid brow…
Byron.[3]Зима! Из глубины снеговВстают чернея пни дерёв,Как призраки, склонясь челомНад замерзающим Днепром.Глядится тусклый день в стеклоПрозрачных льдин — и занеслоОвраги снегом. На зареЛишь заяц крадется к нореИ прыгая назад, вперед,Свой след запутанный кладет;Да иногда, во тьме ночной,Раздастся псов протяжный вой,Когда голодный и худойОбходит волк вокруг гумна.И если в поле тишина,То даже слышны издалиЕго тяжелые шаги,И скрып, и щелканье зубов;И каждый вечер меж кустовСто ярких глаз, как свечи в ряд,Во мраке прыгают, блестят…Но вьюги зимней не страшась,Однажды в ранний утра часБоярин Орша дал приказСобраться челяди своей,Точить ножи, седлать коней;И разнеслась везде молва,Что беспокойная ЛитваС толпою дерзких воеводНа землю русскую идет.От войска русские гонцыВо все помчалися концы,Зовут бояр и их людейНа славный пир — на пир мечей!Садится Орша на коня,Дал знак рукой, гремя, звеня,Средь вопля женщин и детейВсе повскакали на коней,И каждый с знаменьем крестаЗа ним проехал в ворота;Лишь он, безмолвный, не крестясь,Как бусурман, татарский князь,К своим приближась воротам,Возвел глаза — не к небесам;Возвел он их на терем тот,Где прежде жил он без забот,Где нынче ветер лишь живет,И где, качая изредкаДверь без ключа и без замка,Как мать качает колыбель,Поет гульливая метель!..* * *
· · ·· · ·· · ·Умчался дале шумный бой,Оставя след багровый свой…Между поверженных коней,Обломков копий и мечейВ то время всадник разъезжал;Чего-то, мнилось, он искал,То низко голову склоняДо гривы черного коня,То вдруг привстав на стременах…Кто ж он? не русский! и не лях —Хоть платье польское на немПестрело ярко серебром,Хоть сабля польская звеняСтучала по ребрам коня!Чела крутого смуглый цвет,Глаза, в которых мрак и светВ борьбе сменялися не раз,Почти могли б уверить вас,Что в нем кипела кровь татар…Он был не молод — и не стар.Но, рассмотрев его черты,Не чуждые той красотыНевыразимой, но живой,Которой блеск печальный свойМысль неизменная дала,Где всё, что есть добра и злаВ душе, прикованной к земле,Отражено как на стекле,Вздохнувши всякий бы сказал,Что жил он меньше, чем страдал.Среди долины был курган.Корнистый дуб как великанЕго пятою попиралИ горделиво расстилалНад ним по прихоти своейШатер чернеющих ветвей.Тут бой ужасный закипел,Тут и затих. Громада тел,Обезображенных мечом,Пестрела на кургане том,И снег, окрашенный в крови,Кой-где протаял до земли;Кора на дубе вековомБыла изрублена кругом,И кровь на ней видна была,Как будто бы она теклаИз глубины сих новых ран…И всадник взъехал на курган,Потом с коня он соскочилИ так в раздумьи говорил:«Вот место — мертвый иль живойОн здесь… вот дуб — к нему спинойПрижавшись, бешеный старикРубился — видел я хоть миг,Как окружен со всех сторонС пятью рабами бился он,И дорого тебе, Литва,Досталась эта голова!..Здесь, сквозь толпу, издалекаЯ видел, как его рукаТри раза с саблей подняласьИ опустилась — каждый раз,Когда она являлась вновь,По ней ручьем бежала кровь…Четвертый взмах я долго ждал!Но с поля он не побежал,Не мог бежать, хотя б желал!..»И вдруг он внемлет слабый стон,Подходит, смотрит: «это он!»Главу, омытую в крови,Боярин приподнял с землиИ слабым голосом сказал:«И я узнал тебя! узнал!Ни время, ни чужой нарядНе изменят зловещий взгляд,И это бледное чело,Где преступление и злоПечать оставили свою.Арсений! — Так, я узнаю,Хотя могилы на краюУлыбку прежнюю твоюИ в ней шипящую змею!Я узнаю и голос твойМеж звуков стороны чужой,Которыми ты, может быть,Его желаешь изменить.Твой умысел постиг я весь,Я знаю, для чего ты здесь.Но верный родине моейНе отверну теперь очей,Хоть ты б желал, изменник-лях,Прочесть в них близкой смерти страх,И сожаленье и печаль…Но знай, что жизни мне не жаль,А жаль лишь то, что час мой бил,Покуда я не отомстил;Что не могу поднять меча,Что на руках моих, с плечаОмытых кровью до локтейЗлодеев родины моей,Ни капли крови нет твоей!..»— «Старик! о прежнем позабудь…Взгляни сюда, на эту грудь,Она не в ранах как твоя,Но в ней живет тоска-змея!Ты отомщен вполне, давно,А кем и как — не всё ль равно?Но лучше мне скажи, молю,Где отыщу я дочь твою?От рук врагов земли твоей,Их поцелуев и мечей,Хоть сам теперь меж ними я,Ее спасти я поклялся!»«Скачи скорей в мой старый дом,Там дочь моя; ни ночь, ни днемНе ест, не спит, всё ждет да ждет,Покуда милый не придет!Спеши… уж близок мой конец,Теперь обиженный отецДля вас лишь страшен как мертвец!»Он дальше говорить хотел,Но вдруг язык оцепенел;Он сделать знак хотел рукой,Но пальцы сжались меж собой.Тень смерти мрачной полосойПромчалась на его челе;Он обернул лицо к земле,Вдруг протянулся, захрипел,И дух от тела отлетел!К нему Арсений подошел,И руки сжатые развел,И поднял голову с земли;Две яркие слезы теклиИз побелевших мутных глаз,Собой лишь светлы, как алмаз.Спокойны были все черты,Исполнены той красоты,Лишенной чувства и ума,Таинственной, как смерть сама.И долго юноша над нимСтоял раскаяньем томим,Невольно мысля о былом,Прощая — не прощен ни в чем!И на груди его потомОн тихо распахнул кафтан:Старинных и последних ранНа ней кровавые следыВились, чернели как бразды.Он руку к сердцу приложил,И трепет замиравших жилЕму неясно возвестил,Что в буйном сердце мертвецаКипели страсти до конца,Что блеск печальный этих глазГораздо прежде их погас!..Уж время шло к закату дня,И сел Арсений на коня,Стальные шпоры он в бокаЕму вонзил — и в два прыжкаОт места битвы роковойОн был далеко. — ПеленойШирокою за ним лугаТянулись: яркие снегаПри свете косвенных лучейСверкали тысячью огней.Пред ним стеной знакомый лесЧернеет на краю небес;Под сень дерев въезжает он:Всё тихо, всюду мертвый сон,Лишь иногда с седого пня,Послыша близкий храп коня,Тяжелый ворон, царь степной,Слетит и сядет на другой,Свой кровожадный чистя клёвО сучья жесткие дерёв;Лишь отдаленный вой волков,Бегущих жадною толпойНа место битвы роковой,Терялся в тишине степей…Сыпучий иней вкруг ветвейБерез и сосен над путемПрозрачным свившихся шатромВисел косматой бахромой;И часто шапкой иль рукойКогда за них он задевал,Прах серебристый осыпалЕго лицо… и быстро онСкакал в раздумье погружен.Измучил непривычный бегЕго коня — в глубокий снегОн вязнет часто… труден путь!Как печь, его дымится грудь,От нетерпенья седокаВ крови и пене все бока.Но близко, близко… вот и домНа берегу Днепра крутомПред ним встает из-за горы;Заборы, избы и дворыПриветливо между собойТеснятся пестрою толпой,Лишь дом боярский между нихКак призрак, сумрачен и тих!..Он въехал на широкий двор.Всё пусто… будто глад иль морНедавно пировали в нем.Он слез с коня, идет пешком…Толпа играющих детей,Испуганных огнем очей,Одеждой чуждой пришлецаИ бледностью его лица,Его встречает у крыльца,И с криком убегает прочь…Он входит в дом — в покоях ночь,Закрыты ставни, пол скрыпит,Пустая утварь дребезжитНа старых полках; лишь поройШирокой, белой полосойРисуясь на печи большой,Проходит в трещину ставнейХолодный свет дневных лучей!И лестницу Арсений зритСквозь сумрак; он бежит, летитНаверх по шатким ступеням.Вот свет блеснул его очам,Пред ним замерзшее окно:Оно давно растворено,Сугробом собрался большимСнег, не растаявший под ним.Увы! знакомые места!Налево дверь — но заперта.Как кровью, ржавчиной покрытБольшой замок на ней висит,И, вынув нож из кушака,Он всунул в скважину замка,И, затрещав, распался тот…И тихо дверь толкнув вперед,Он входит робкою стопойВ светлицу девы молодой.Он руку с трепетом простер,Он ищет взором милый взор,И слабый шепчет он привет:На взгляд и речь ответа нет!Однако смято ложе сна,Как будто бы на нем онаТому назад лишь день, лишь часГлаву покоила не раз,Младенческий вкушая сон.Но, приближаясь, видит онНа тонких белых кружевахЧернеющий слоями прах,И ткани паутин седыхВкруг занавесок парчевых.Тогда в окно светлицы тойУпал заката луч златой,Играя на ковер цветной;Арсений голову склонил…Но вдруг затрясся, отскочил,И вскрикнул, будто на змеюПоставил он пяту свою…Увы! теперь он был бы рад,Когда б быстрей, чем мысль иль взгляд,В него проник смертельный яд!..Громаду белую костейИ желтый череп без очейС улыбкой вечной и немой,Вот что узрел он пред собой.Густая, длинная коса,Плеч беломраморных краса,Рассыпавшись к сухим костямКой-где прилипнула… и там,Где сердце чистое такойЛюбовью билось огневой,Давно без пищи уж бродилКровавый червь — жилец могил!· · ·«Так вот всё то, что я любил!Холодный и бездушный прах,Горевший на моих устах,Теперь без чувства, без любвиСожмут объятия земли.Душа прекрасная ее,Приняв другое бытие,Теперь парит в стране святой,И как укор передо мнойЕе минутной жизни след!Она погибла в цвете летСредь тайных мук, иль без тревог,Когда и как, то знает бог.Он был отец — но был мой враг:Тому свидетель этот прах,Лишенный сени гробовой,На свете признанный лишь мной!«Да, я преступник, я злодей —Но казнь равна ль вине моей?Ни на земле, ни в свете томНам не сойтись одним путем…Разлуки первый грозный часСтал веком, вечностью для нас;О, если б рай передо мнойОткрыт был властью неземной,Клянусь, я прежде, чем вступил,У врат священных бы спросил,Найду ли там среди святыхПогибший рай надежд моих.Творец! отдай ты мне назадЕе улыбку, нежный взгляд,Отдай мне свежие устаИ голос сладкий как мечта,Один лишь слабый звук отдай…Что без нее земля и рай?Одни лишь звучные слова,Блестящий храм — без божества!..«Теперь осталось мне одно:Иду! — куда? не всё ль равно,Та иль другая сторона?Здесь прах ее, но не она!Иду отсюда навсегдаБез дум, без цели и труда,Один с тоской во тьме ночной,И вьюга след завеет мой!»
Тогда сердце ее разорвалось в одном протяжном крике,И на землю она упала как камень,Или статуя, сброшенная с своего пьедестала.Байрон. (Англ.). — Ред.
Остальное тебе уже известно,И все мои грехи, и половина моей скорби,Но не говори более о покаянии…Байрон. (Англ.). — Ред.
Это он, это он! Я узнаю его теперь;Я узнаю его по бледному челу…Байрон. (Англ.). — Ред.