IV Интернационал*
I открытое письмо маяковского ЦК РКП, объясняющее некоторые его, Маяковского, поступки[4]
Были белые булки.Болеезвезд.Маленькие.И то по фунту.А выуходили в подполье,готовясь к голодному бунту.Жили, жря и ржа.Мирв небо отелями вылез,лифт франтих винтил по этажам спокойным.А выв подпольи таились,готовясь к грядущим войнам.В креслах временнезыблемкапитализма зад.Жизньстынет чаем на блюдце.А вы —уже! —смотрели в глазаатакующим дням революций.Вывернувшись с изнанки,выкрасив бороду,гоняли изгнанникиот города к городу.В колизеи душ,в стадионы-го́ловы,еле-еле взнеся их в парижский чердак,собирали в цифры,строили голь вытак —притекшие человечьей кашейс плантаций,с заводов —обратношагали в маршестройных рабочих взводов.Фарами фирмы марксовойавто диалектики врезалось в года́.Будущее рассеивало мрак свой.И когдаОктябрьпришел и за́лил,огневой галоп,казалось,не взнуздает даже дым,выв своижелезорукивзялиреволюции огнедымые бразды.Скакали и прямо,и вбок,и криво.Кронштадтом конь*.На дыбы.Над Невою.Бедой Ярославля горит огнегривый*.Царицын сковал в кольцо огневое.Гора.Махнул через гору —и к новой.Бездна.Взвился над бездной —и к бездне.До крови с-под ногтяв загривок конёвыйвцепившийсямчался и мчался наездник.Восторжен до крика,тревожен до боли,я тожев бешеном темпе галопапо меди слов языком колоколил,ладонями рифм торжествующе хлопал.Доскакиваем.Огонь попритушен.Чадит мещанство.Дымится покамест.Но крепкона загнанной конской тушесидим,в колени зажата боками.Сменили.Битюг трудовой.И не мешкая,мимо развалин,пожарищ мимо мы.Головешку за головешкоюпритушим.иными развеясь дымами.Во тьмебез путипо развалинам лазая,твой конь дрожит,спотыкается тычась твой.Но будет:Шатурское*тысячеглазоепути сияньем прозрит электричество.Пойди,битюгом Россию промеряй-ка!Но будет миг,верую,скоро у наспаровозная встанет Америка.Высверлит пулей поля и горы.Въезжаем в Поволжье,корежит вид его.Костями устелен.Выжжен.Чахл.Но будет часжития сытого,в булках,в калачах.И тут-то вотнад земною точкоюзагнулся огромнейший знак вопроса.В грядущеетыкаюсьпальцем-строчкой,в грядущееглазом образа вросся.Коммуна!Кто будет пить молоко из реки ея?Кто берег-кисель расхлебает опоен?Какие их мысли?Любови какие?Какое чувство?Желанье какое?Сейчас же,вздымая культурнейший вой,патент старье коммуне выдало:«Что будет?Будет спаньем,едойсебя развлекать человечье быдло.Что будет?Асфальтом зальются улицы.Совдепы вычинят в пару лет.И в праздникбудут игратьпролеткультцы*в сквереперед совдепомв крокет.Свистит любой афиши плеть:— Капут Октябрю!Октябрь не выгорел! —Коммунистытолпамилезут млетьв Онегине,в Сильве,в Игоре.К гориллам идете!К духовной дырке!К животному возвращаетесь вспять!От всейвековойизощренной лирикиодно останется:— Мужчина, спать! —В монархию,В коммуну ль мещанина выселим мы.И в городе-саде ваших дачон будетодинаковоработать мысльютолько над счетом кухаркиных сдач.Уже настало.Смотрите —вот она!На месте ваших вчерашних чаянийв кафа́х,нажравшись пироженью рвотной,коммуну славя, расселись мещане.Любовьюкакой обеспечит Собес?!Семашко ль поможет душ калекам?!»Довольно!Мы возьмемся,если безнасоб этом подумать некому.Каждый омолаживайся!Спешиюндушу седую из себя вытрясти.Коммунары!Готовьте новый бунтв грядущейкоммунистической сытости.Во имя этогонаграждайте Академикомили домом —ни таки ни даром —я не стануни замом,ни предом,ни помом,ни даже продкомиссаром.Бегу.Растетза мной,эмигрантом,людей и мест изгонявших черта́.Знаю:придет,взбарабаню,и грянет там…Нынче жсвоей головена чердакзагнанный,грядущие бунты славлю.В марксову диалектикустосильныепоэтические моторы ставлю.Смотрите —ряды грядущих лет текут.Взрывами мысли го́ловы содрогая,артиллерией сердец ухая,встает из временреволюция другая —третья революциядуха.Штык-язык остри и три!Глаза на прицел!На перевес уши!Смотри!Слушай!Чтоб душу врасплох не смяли,чтоб мозг не опрокинули твой —эй-ка! —Смирно!Ряды вздвой,мысль-красногвардейка.Идите всеот Маркса до Ильича вы,все,от кого в века лучи.Вами выученный,миры величавыевижу —любой приходи и учись![1922]
Пятый Интернационал*
8 частей
Часть первая
Приказ № 3
Прочесть по всем эскадрильям футуристов, крепостям классиков, удушливогазным командам символистов, обозам реалистов и кухонным командам имажинистов.
Где еще— разве что в Туле? —позволительно становиться на поэтические ходули?!Провинциям это!..«Ах, как поэтично…как возвышенно…Ах!»Я двадцать лет не ходил в церковь.И впредь бывать не буду ни в каких церквах.Громили Василия Блаженного*.Я не стал теряться.Радостный,вышел на пушечный зов.Мне львычеканивать венчики аллитерацийбогу поэзии с о́бразами образо́в.Поэзия — это сиди и над розой ной…Для меняневыносима мысль,что роза выдумана не мной.Я 28 лет отращиваю мозгне для обнюхивания,а для изобретения роз.Надсо́ны,не в ревностьнад вашим сонмомэтамоясловостройка взвеена.Я стать хочув ряды Эдисонам*,Лениным в ряд,в ряды Эйнштейнам*.Я обкармливал.Я обкармливался деликатесами до́сыта.Ныне —мозг мой чист.Язык мой гол.Я говорю просто —фразами учебника Марго*.Япоэзииодну разрешаю форму:краткость,точность математических формул.К болтовне поэтической я слишком привык, —я еще говорю стихом, а не напрямик.Но еслия говорю:«А!» —это «а»атакующему человечеству труба.Если я говорю:«Б!» —это новая бомба в человеческой борьбе.Я знаю точно — что такое поэзия. Здесь описываются мною интереснейшие события, раскрывшие мне глаза. Моя логика неоспорима. Моя математика непогрешима.
Внимание!Начинаю.Аксиома:Все люди имеют шею.Задача:Как поэту пользоваться ею?Решение:Сущность поэзии в том,чтоб шею сильнее завинтить винтом.Фундамент есть.Начало благополучно.По сравнению с Гершензоном* даже получается научно.Я и начал!С настойчивостью Леонардо да Винчевою*,закручу,раскручуи опять довинчиваю.(Не думаю,но возможно,что этонемногопохоже даже на самоусовершенствование иога*.)Постепенно,практикуясь и тужась,я шею так завинтил,что просто ужас.В том, что я сказал,причина коренится,почему не нужна мне никакая заграница.Ехать в духоте,трястись,не спать,чтоб потом на Париж паршивый пялиться?!Да я его и из Пушкина вижу,как своипять пальцев.Мой способ дешевый и простой:руки в карманы заложил и стой.Вставши,мысленно себя вытягивай за́ уши.Такчерез годямогшею свободно раскручивать на вершок.Прохожие развозмущались.Потом привыкли.Наконец,и смеяться перестали даже —мало ли, мол, какие у футуристов бывают блажи.А с течением временипользоваться даже стали —при указании дороги.«Идите прямо, —тут еще стоят такие большие-большие ноги.Ноги пройдете, и сворачивать пора —направо станция,налево Акулова гора».Этой вот удивительной работой я был занят чрезвычайно долгое время.
Я дней не считал.И считать на что вам!Отмечу лишь:сквозь еловую хвою,года отшумевши с лесом мачтовым,леса перерос и восстал головою.Какой я к этому времени —даже определить не берусь.Человек не человек,а так —людогусь.Как только голова поднялась над лесами, обозреваю окрестность.Такую окрестность и обозреть лестно.Вы бывали в Пушкине (Ярославская ж. д.) так в 1925-30 году? Были болота. Пахалось невесть чем. Крыши — дыры. Народ крошечный. А теперь!
В красных,в зеленых крышах сёла!Тракторы!Сухо!Крестьянин веселый!У станции десятки линий.Как только не путаются —не вмещает ум.Станция помножилась на 10 — минимум.«Серьезно» —поздноявляется.Молодость — известное дело — забавляется.Нагибаюсь.Глядя на рельсовый путь,в трубу паровозу б сверху подуть.Дамы мимо.Дым им!Дамы от дыма.За дамами дым.Дамы в пыль!Дамы по луже.Бегут.Расфыркались.Насморк верблюжий.Винти дальше!Пушкино* размельчилось.Исчезло, канув.Шея растягивается— пожарная лестница —головауже́,разве что одному ИвануВеликому*ровесница.Москва.Это, я вам доложу, — зрелище. Дома́. Дома необыкновенных величин и красот.
Помните,дом Нирензее*стоял,над лачугами крышищу взвеивая?Так вот:теперьпод гигантамигрибочкомэта самая крыша Нирензеевая.Улицы циркулем выведены. Электричество ожерельями выложило булыжник. Диадемищами горит в театральных лбах. Горящим адрес-календарем пропечатывают ночь рекламы и вывески. Из каждой трубы — домовьей, пароходной, фабричной — дым. Работа. Это Москва — 940–950 года во всем своем великолепии.
Винти!Водопьяный переулок* разыскиваю пока,Москва стуманилась.Ока змейнула.Отзмеилась Ока.Горизонт бровями лесными хмурится.Еще винчусь.Становища Муромцаиз глаз вон.К трем морямпростородуряющ и прям.Волга,посредине Дон,а направо зигзагища Днепра.До чего ж это замечательно!Глобус — и то хорошо. Рельефная карта — еще лучше. А здесь живая география. Какой-нибудь Терек — жилкой трепещет в дарьяльском виске. Волга игрушечная переливается фольгой. То розовым, то голубым акварелит небо хрусталик Араратика.
Даже размечтался — не выдержал.Воздухголосом прошлоговетрится ба́сов…Кажется,над сечью облачных гульбв усах лучейголовища ТарасовБульб.Еще развинчиваюсь,и ужебежит глазза русские рубежи.Мелькнуливаляющиеся от войны дробилки:Латвии,Литвыи т. п. политические опилки.Гущей тел искалеченных, по копям скрученным,тяжко,хмуро,придавленная версальскими печатями сургучными,Германия отрабатывается на дне Рура.На большой Европейской дороге,разбитую челюстьВерсальским договором перевязав,зубами,нож зажавшими, щерясь,стоит француз-зуав*.Швейцария.Закована в горный панцырь.Италия…Сапожком на втором планце…И уже в тумане:Испания…Испанцы…А потом океан — и никаких испанцев.Заворачиваю шею в полоборотца.За плечом,ледниками ляская —бронзовая Индия.Встает бороться.Лучи натачивает о горы Гималайские.Поворачиваюсь круто.Смотрю очумело.На горизонте Япония,Австралия,Англия…Ну, это уже пошла мелочь.Я человек ужасно любознательный. С детства.Пользуюсь случаем —полюсыполез осмотреть получше.Наклоняюсь настолько низко,что носморозвыдергивает редиской.В белом,снегами светящемся миреКуки*,Пири*.Отвоевывают за шажками шажок, —в пуп земленаугадвоткнуть флажок.Смотрю презрительно,чуть не носом тыкаясь в ледовитые пятна —я вотполюсыдюжинами б моготкрывать и закрывать обратно.Растираю льдышки обмороженных щек.Разгибаюсь.Завинчиваюсь еще.Мира половина —кругленькая такая —подо мной,океанами с полушария стекая.Издалисовершенно вид апельсиний;только тот желтый,а этот синий.Раза два повернул голову полным кругом. Кажется, наиболее интересные вещи осмотрены.
Ну-с,теперь перегнусь.Пожалуйста!Нате!Соединенныештат на штате.Надо мной Вашингтоны,Нью-Йорки.В дыме.В гаме.Надо мной океан.Лежити не может пролиться.И сидят,и ходят,и все вверх ногами.Вверх ногами даже самые высокопоставленные лица.Наглядевшись американских дивѐс,как хороший подъемный мост,снова выпрямляюсь во весьрост.Тут уже начинаются дела так называемые небесные.Звезды огромнеют,потому — ближе.Туманна земля.Только шумами дальними ухо лижет,голоса в единое шумливо смеля.Выше!Тишь.И лишьпросторы,мирам открытые странствовать.Подо мной,надо мнойи насквозь светящее реянье.Вот уж действительночто называется — пространство!Хоть руками щупай в 22 измерения,Нет краев пространству,времени конца нет.Так рисуют футуристы едущее или идущее:неизвестно,что́ вещь,что́ след,сразу видишь вещь из прошедшего в грядущее.Ничего не режут времени ножи.Планеты сшибутся,и видишь —разомразворачивается новая жизньгрядущих планет туманом-газом.Некоторое отступление. —Выпустят из авиашколы летчика.Долго ль по небу гоняет его?И точерез году кареглазого молодчикаглазаначинают просвечивать синевой.Идем дальше.Мое пребывание небом не считано,и яот зорь его,от ветра,от знояокрасился весь небесно-защитно —тело лазоревосинесквозное.Я так натянул мою материю,что ветромсвободнонасквозь свистело, —и ятитанистоборолся с потереюпривычногонашегоплотного тела.Казалось:миг —и постройки массарухнет с ногсо всех двух.Но яоковался мыслей каркасом.Выметаллизировал дух.Нервная система?Черта лешего!Я так разгимнастировал ее,что по субботам,вымыв,в просушку развешивална этой самой системе белье.Мысль —вещественней, чем ножка рояльная.Вынешь мысль из под черепа кровельки,и мысль лежит на ладони,абсолютно реальная,конструкцией из светящейся проволоки.Штопором развинчивается напрягшееся ухо.Могу сверлить имилина бутыль нацелиться слухоми ухом откупоривать бутыли.Винти еще!Тихо до жути.Хоть ухо выколи.Но уши слушали.Уши привыкли.Сперва не разбирал и разницу нот.(Это всего-то отвинтившись версты на́ три!)Разве выделишь,если кто кого ругнетособенно громко по общеизвестной матери.А теперьне то что мухин полет различают уши —слышубиенье пульса на каждой лапке мушьей.Да что муха,пустяк муха.Слышукаким-то телескопическим ухом:мажорномира жерновбасит.Выворачивается из своей оси́.Уже за час различаю —небо в приливе.Наворачивается облачный валун на валун им.Это месяц, значит, звезды вывели самчерез часпройдет новолунием.Каждая небесная силапо-своему голосила.Раз!Раз! —это близко,совсем близковыворачивается Марс.Пачками колецСатурнрасшуршался в балетной суете.Вымахивает за туром тур онсвое мировое фуэтэ*.По эллипсисам,по параболам,по кругамзасвистывают на невероятные лады.Солнце-дирижер,прибрав их к рукам,шипит —шипенье обливаемой сковороды.А по небесному стеклу,будто с чудовищного пера,скриппронизывает оркестр весь.Это,выворачивая чудовищнейшую спираль,солнечная система свистит в Геркулес*.Настоящая какофония!Но вотна этом фоне яжесткие,как пуговки,стал нащупывать какие-то буковки.Воздух слышу, —расходятся волны его,груз фраз на спину взвалив.Перекидываются словомолниевоМоскваи Гудзонов залив.Москва.«Всем! Всем! Всем!Да здравствует коммунистическая партия!Пролетарии всех стран, соединяйтесь!Эй!»Чикаго.«Всем! Всем! Всем!Джимми Долларс предлагает партиюоткормленнейших свиней!»Ловлю долетающее сюда извне.В окружающее вросся.Долетит —и я начинаю звенеть и звенетьантеннами гла́за,глотки,носа.Сегодня я добился своего. Во вселенной совершилось наиневероятнейшее превращение.
Пространств мировых одоления ради,охвата ради веков дистанцийя сделался вродеогромнейшей радиостанции.С течением времени с земли стали замечать мое сооружение. Земля ошеломилась. Пошли целить телескопы. Книга за книгой, за статьей статья. Политехнический музей* взрывался непрекращающимися диспутами. Я хватал на лету радио важнейших мнений. Сводка.
Те, кто не видят дальше аршина,просто не верят:«Какая такая машина??»Поэты утверждают:«Новый выпуск «истов»,просто направление такоеновое —унанимистов*».Мистики пишут:«Логос*.Это всемогущество. От господа бога-с».П.С. Коган*:«Ну, что вы, право,этопростосимволизируется посмертная слава».Марксисты всесторонне обсудили диво.Решили:«Этоолицетворенная мощь коллектива».А. В. Луначарский:«Это он о космосе!»Я не выдержал, наклонился и гаркнул на всю землю:— Бросьте вы там, которые о космосе!Что космос?Космос далеко-с, мусью-с!То, что я сделал,этои есть называемое «социалистическим поэтом».Выше Эйфелей,выше гор— кепка, старое небо дырь! —стою́,будущих былин Святогорбогатырь.Чтоб поэт перерос веков сроки,чтоб поэтчеловечеством полководить мог,со всей вселенной впитывай сокикорнями вросших в землю ног.Товарищи!У кого лет сто свободных есть,можете повторно мой опыт произвесть.А захотелось на землювниз —возьми и втянись.Практическая польза моего изобретения:при таких условияхдревние грекисвободно разгуливали б в тридцатом веке.Часть вторая
Простите, товарищ Маяковский. Вот вы всё время орете — «социалистическое искусство, социалистическое искусство». А в стихах — «я», «я» и «я». Я радио, я башня, я то, я другое. В чем дело?
Для малограмотных
Пролеткультцы* не говорятни про «я»,ни про личность.«Я»для пролеткультцавсе равно что неприличность.И чтоб психологиябыла«коллективней», чем у футуриста,вместо «я-с-то»говорят«мы-с-то».А по-моему,если говорить мелкие вещи,сколько ни заменяй «Я» — «Мы»,не вылезешь из лирической ямы.А я говорю«Я»,и это «Я»вот,балагуря,прыгая по словам легко,с прошлыхмноговековых высот,озирает высоты грядущих веков.Если мирподо мноймуравейника менее,то куда ж тут, товарищи, различать местоимения?!Теперь сама поэма
Напомню факты. Раскрутив шею, я остановился на каких-то тысячных метрах.
Подо мной земля —капля из-под микроскопа:загогулина и палочка, палочка и загогулина…Европа лежит грудой раскопок,гулом пушек обложенная огульно.Понятно,видишь только самые общие пятна.Вотона,Россия,моя любимая страна.Красная,только что из революции горнила.Рабочейчудовищной силойворочало ее и гранило.Только елеостатки нэпа ржавчиной чернели.А это Польша,из лоскуточков ссучена.Тут тебе сразу вся палитра.Склей такую!Потратила пилсудчина*слюны одной тысячу литров.Чувствуешь —зацепить бы за лоскуточек вам,и этовсёразлезется по швам.Германия —кратера огнедышащий зной.Камня,пепла словесное сеянье.Лава —то застынет соглашательской желтизной,то, красная,дрожит революции землетрясением.Дальше.Мрак.Франция.Сплошной мильерановский фрак*.Черный-черный.Прямо синий.Только сорочка блестит —как блик на маслине.Чем дальше — тем чернее.Чем дальше — тем мрачнее.Чем дальше — тем ночнее.И на горизонте,где Америка,небо кро́я,сплошная чернотища выметалась икрою.Иногда лишьчерноты́ го́рывзрывались звездой света —то из Индии,то из Ангоры*,то из Венгерской республики Советов*.Когда жесворачивался лучей веер,день мерк —какой расфеѐривался фейерверк!Куда ни нагнись ты —огнисто.Даже ночью, даже с неба узнаю РСФСР.Мало-помалу,еле-еле,но вместе с тем неуклонно,неодолимо вместе с темподо мнойразвертываютсяогней параллели —это Россия железнодоро̀жит темь.А там вонв линиях огни поредели,в кучи сбились,горят танго̀во.Это значит —Париж открывает борделиили еще какая из животоварных торговок.Собрать бы молниида отсюдав золотооконныйв этот самыйв Муленв Руж*…Да разве попрешь?Исторические законы!Я марксист,разумеется, не попру ж!Если б вы знали,с какой больюограничиваюсь свидетельской ролью.Потушить антенны глаз. Настроить на 400 000 верст антенны слуха!
Сначала— молодое рвение —радостно принимал малейшее веянье.Ловлю перелеты букв-пуль.Складываю.Расшифровываю,волнуясь и дрожа.И вдруг:«Ллойд-Джордж зовет в Ливерпуль*.На конференцию.Пажа̀-пажа̀*!!»Следующая.Благой мат.Не радио,а Третьяков в своем «Рыде*»:«Чего не едете?Эй, вы,дипломат!Послезавтра.Обязательно!В Мадриде!»До чего мне этот старик осточертел!Тысячное радио.Несколько слов:«Ллойд-Джордж.Болезнь.Надуло лоб.Отставка.Вызвал послов.Конференция!»Конотоп!Черпнешь из другой воздушной волны.Во́лныдругой чепухой полны́.«БерлинуПариж:Гони монету!»«ПарижуБерлин:Монет нету!»«Берлину.У аппарата Фош*.Платите! —а то зазвените».«Парижу.Что ж,заплатим,извините».И это в конце каждого месяца.От этогодаже Аполлон Бельведерский* взбесится.А так какячеловек, а не мрамор,то этоменяизвело прямо.Я вам не в курзале под вечер летний,чтоб слушатьэтирадиосплетни.Завинчусь.Не будет нового покамест —затянусь облаками-с.Очень оригинальное ощущение. Головой провинтил облака и тучи. Земли не видно. Не видишь даже собственные плечи. Только небо. Только облака. Да в облаках моя головища.
Мореет тучами.Облаком за̀стит.И яна этом самомна мо̀регорой-головой плыву головастить —второй какой-то брат черноморий*.Эскадрыверблюдокорабледраконьи.Плывут.Иззолочены солнечным Крезом.И встретясь с фантазией ультра-Маркони*,об лоб разбиваемы облакорезом.Громище.Закатитсяс тучипо скату,над ухомгрохотом расчересчурясь.Втыкаю в уши о̀блака вату,стою в тишине, на молнии щурясь.И дальше летитэта самая Лета*;не злобствуя дни текут и не больствуя,а этодля человекабольшое удовольствие.Стою спокойный. Без единой думы. Тысячесилием воли сдерживаю антенны. Не гудеть!
Лишь на извивах подсознательных,проселков окольней,полумысль о культуре проходящих поколений:раньшеаэрошуршали о го̀лени,а теперьуже шуршат о колени.Такднитекли и текли в покое.Дни дотекли.И однаждырасперегрянуло такое,что язатрясся антенной каждой.Колонны ног,не колонны — стебли.Так эти самые ноги колеблет.В небо,в эту облакову няньку,сквозь земнойнепрекращающийся зуд,все законы природы вывернув наизнанку,в небос земли разразили грозу.Уши —просто рушит.Радиосмерч.«Париж…Согласно ВерсальскомуПуанкаре да Ллойд…»«Вена.Долой!»«Париж.Фош.Врешь, бош.Берегись, унтер…»«Berlin.Runter!»[5]«Вашингтон.Закрыть Европе кредит.Предлагаем должникам торопиться со взносом».«Москва.А ну!Иди!Сунься носом».За радио радио в воздухе пляшет.Воздухв сплошноми грозобуквом ералаше.Что это! Скорее! Скорее! Увидеть. Раскидываю тучи. Ладонь ко лбу. Глаза укрепил над самой землей. Вчера еще закандаленная границами, лежала здесь Россия одиноким красным оазисом. Пол-Европы горит сегодня. Прорывает огонь границы географии России. А с запада на приветствия огненных рук огнеплещет германский пожар. От красного тела России, от красного тела Германии огненными руками отделились колонны пролетариата. И у Данцига —
пальцами армий,пальцами танков,пальцами Фоккеров*одна другой руку жала.И под пальцамибыло чуть-чуть мо́кротам,где пилсудчина коридорами лежала. —Влились. Сплошное огневище подо мной. Сжалось. Напряглось. Разорвалось звездой.
Надрывающиеся вопли:«Караул!Стой!»А эторазливается пятиконечной звездойв пять частей оторопевшего света.Вотодин звездозуб,острый,узкий,врезывается в край земли французской.Чернота старается.Потушить бы,поймать.А у самихв тылуразгорается кайма.Никогда эффектнее не видал ничего я!Кайму протягивает острие лучевое.Не поможет!Бросьте назад дуть.Красное и красное — слилось как ртуть.Сквозь Франциюдальше,безудержный,грозный,вгрызывается зубец краснозвездный.Ору, восторженный:— Не тщитесь!Нынереволюции не залить.Склонись перед нею! —А лучвзбирается на скат Апенниньий.А лучрассвечивается по Пиренею.Сметая норвежских границ следы,по северурвется красная буря.Здесьлуч второй прожигает льды,до полюса снега̀ опурпуря.По̀езда чищелился Сибирью третий лучище.Красный поток егоуже почти докатился до Токио.Четвертого лучища жарвонзил в юго-восток зубец свой длинный,и ужекакой-топоджаренный раджалучомс Гималаевсбит в долины.Будто проверяя— хорошо остра ли я, —в Австралию звезда.Загорелась Австралия.Правее — пятый.Атакует такой же.Играет красным у негров по коже.Прошел по Сахаре,по желтому клину,сияньедо южного полюса кинул.Размахивая громадными руками, то зажигая, то туша глаза, сетью уха вылавливая каждое слово, я весь изработался в неодолимой воле — победить. Я облаками маскировал наши колонны. Маяками глаз указывал места легчайшего штурма. Путаю вражьи радио. Все ливни, все лавы, все молнии мира — охапкою собираю, обрушиваю на черные головы врагов. Мы победим. Мы не хотим, мы не можем не победить. Только Америка осталась. Перегибаюсь. Сею тревогу.
Дрожит Америка:революции демонвступает в Атлантическое лоно…Впрочем,сейчас это не моя тема,это уже описанов интереснейшей поэме «Сто пятьдесят миллионов».Кто прочтет ее, узнает, как победили мы. Отсылаю интересующихся к этой истории. А сам
замер;смотрю,любуюсь,и явижу:вся земная масса,сплошь подмятая под краснозвездные острия,красная,сияет вторым Марсом.Видением лет пролетевших взволнован,уставвосторгаться в победном раже,яголовув небо заправил сноваи сновасталу веков на страже.Я видел революции,видел войны.Мнеи голодный надоел человек.Хоть раз бы увидеть,что вот,спокойный,живет человек меж веселий и нег.Радуюсь просторам,радуюсь тишине,радуюсь облачным нивам.Ротпростор разжиженный пьет.И толькоиногдавычесываю ленивов волоса запутавшеесязвездное репьё.Словностекловремя, —текло, не текло оно,не знаю, —вероятно, текло.И, наконец, через какое-то время —тучи в кло̀чики,в клочочки-клочишки.Исчезло вседо последнегобледногооблачишка.Смотрю на землю, восторженно поулыбливаясь.На всёмвокругни черного очень,ни красного,но и ни белого не было.Земшарсияньем сплошным раззолочен,и небонад шаромраззолотоне́бело.Где раньшерекаводищу гоняла,лила наводнения,буйна,гола́, —теперьгеометрия строгих каналовмрамору в русла спокойно легла.Где пыльвздымалась,ветрами ду́ема,Сахары охрились, жаром леня́, —рослииз земногоиз каждого дюйма,строения и зеленя́.Глаз —восторженный над феерией рей!Реальнейшаяподо мноювон она —жизнь,мечтаемая от дней Фурье*,Роберта Оуэна* и Сен-Симона*.Маяковский!Опять человеком будь!Силой мысли,нервов,жиля,как стоверстную подзорную трубу,тихо шеищу сложил.Небылицей покажется кое-кому.А я,в середине XXI века,на Земле,среди Федерации Коммун —гражданин ЗЕФЕКА.Самое интересное, конечно, начинается отсюда. Едва ли кто-нибудь из вас точно знает события конца XXI века. А я знаю. Именно это и описывается в моей третьей части.
[1922]
Про это*
Про что — про это?
В этой теме, и личной и мелкой,перепетой не раз и не пять,я кружил поэтической белкойи хочу кружиться опять.Эта тема сейчас и молитвой у Буддыи у негра вострит на хозяев нож.Если Марс, и на нем хоть один сердцелюдый,то и он сейчас скрипит про то ж.Эта тема придет, калеку за локтиподтолкнет к бумаге, прикажет: — Скреби! —И калека с бумаги срывается в клёкоте,только строчками в солнце песня рябит.Эта тема придет, позвонѝтся с кухни,повернется, сгинет шапчонкой гриба,и гигант постоит секунду и рухнет,под записочной рябью себя погребя.Эта тема придет, прикажет: — Истина! —Эта тема придет, велит: — Красота! —И пускай перекладиной кисти раскистены —только вальс под нос мурлычешь с креста.Эта тема азбуку тронет разбегом —уж на что б, казалось, книга ясна! —и становится — А — недоступней Казбека.Замутит, оттянет от хлеба и сна.Эта тема придет, вовек не износится,только скажет: — Отныне гляди на меня! —И глядишь на нее, и идешь знаменосцем,красношелкий огонь над землей знаменя.Это хитрая тема! Нырнет под события,в тайниках инстинктов готовясь к прыжку,и как будто ярясь — посмели забыть ее! —затрясет; посыпятся души из шкур.Эта тема ко мне заявилась гневная,приказала: — Подать дней удила! —Посмотрела, скривясь, в мое ежедневноеи грозой раскидала людей и дела.Эта тема пришла, остальные оттерлаи одна безраздельно стала близка.Эта тема ножом подступила к горлу.Молотобоец! От сердца к вискам.Эта тема день истемнила, в теменьколотись — велела — строчками лбов.Имя этой теме:· · · · ·!I
Баллада Редингской тюрьмы*
Стоял — вспоминаю. Был этот блеск. И это тогда называлось Невою.
Маяковский, «Человек».(13 лет работы, т. 2, стр. 77)О балладе и о балладах
Немолод очень лад баллад,но если слова боляти слова говорят про то, что болят,молодеет и лад баллад.Лубянский проезд*. Водопьяный*. Видвот. Вот фон.В постели она. Она лежит.Он. На столе телефон.«Он» и «она» баллада моя.Не страшно нов я.Страшно то, ч то «он» — это яи то, что «она» — моя.При чем тюрьма? Рождество. Кутерьма.Без решеток окошки домика!Это вас не касается. Говорю — тюрьма.Стол. На столе соломинка.По кабелю пущен номер
Тронул еле — волдырь на теле.Трубку из рук вон.Из фабричной марки —две стрелки яркиеомолниили телефон*.Соседняя комната. Из соседней сонно:— Когда это? Откуда это живой поросенок? —Звонок от ожогов уже визжит,добела раскален аппарат.Больна она! Она лежит!Беги! Скорей! Пора!Мясом дымясь, сжимаю жжение.Моментально молния телом забегала.Стиснул миллион вольт напряжения.Ткнулся губой в телефонное пекло.Дыры сверля в доме,взмыв Мясницкую* пашней,рвя кабель, номерпулей летел барышне.Смотрел осовело барышнин глаз —под праздник работай за двух.Красная лампа опять зажглась.Позвонила! Огонь потух.И вдруг как по лампам пошло́ куролесить,вся сеть телефонная рвется на нити.— 67–10!*Соедините! —В проулок! Скорей! Водопьяному в тишь!Ух! А то с электричеством станется —под Рождество на воздух взлетишьсо всей со своей телефонной станцией.Жил на Мясницкой один старожил.Сто лет после этого жил —про это лишь — сто лет! —говаривал детям дед.— Было — суббота… под воскресенье…Окорочок… Хочу, чтоб дешево…Как вдарит кто-то!.. Землетрясенье…Ноге горячо… Ходун — подошва!.. —Не верилось детям, чтоб так-то да там-то.Землетрясенье? Зимой? У почтамта*?!Телефон бросается на всех
Протиснувшись чудом сквозь тоненький шнур,раструба трубки разинув оправу,погромом звонков громя тишину,разверг телефон дребезжащую лаву.Это визжащее, звенящее этопальнуло в стены, старалось взорвать их.Звоночинки тыщей от стен рикошетомпод стулья закатывались и под кровати.Об пол с потолка звоно́чище хлопал.И снова, звенящий мячище точно,взлетал к потолку, ударившись о́б пол,и сыпало вниз дребезгою звоночной.Стекло за стеклом, вьюшку за вьюшкойтянуло звенеть телефонному в тон.Тряся ручоночкой дом-погремушку,тонул в разливе звонков телефон.Секундантша
От сна чуть видно — точка глазиголит щеки жаркие.Ленясь, кухарка поднялась,идет, кряхтя и харкая.Моченым яблоком она.Морщинят мысли лоб ее.— Кого? Владим Владимыч?! А! —Пошла, туфлёю шлепая.Идет. Отмеряет шаги секундантом.Шаги отдаляются… Слышатся еле…Весь мир остальной отодвинут куда-то,лишь трубкой в меня неизвестное целит.Просветление мира
Застыли докладчики всех заседаний,не могут закончить начатый жест.Как были, рот разинув, сюда онисмотрят на Рождество из Рождеств.Им видима жизнь от дрязг и до дрязг.Дом их — единая будняя тина.Будто в себя, в меня смотрясь,ждали смертельной любви поединок.Окаменели сиренные рокоты.Колес и шагов суматоха не вертит.Лишь поле дуэли да время-докторс бескрайним бинтом исцеляющей смерти.Москва — за Москвой поля примолкли.Моря — за морями горы стройны.Вселенная вся как будто в бинокле,в огромном бинокле (с другой стороны).Горизонт распрямился ровно-ровно.Тесьма. Натянут бичевкой тугой.Край один — я в моей комнате,ты в своей комнате — край другой.А между — такая, какая не снится,какая-то гордая белой обновой,через вселенную легла Мясницкаяминиатюрой кости слоновой.Ясность. Прозрачнейшей ясностью пытка.В Мясницкой деталью искуснейшей выточкикабель тонюсенький — ну, просто нитка!И всё вот на этой вот держится ниточке.Дуэль
Раз! Трубку наводят. Надеждубрось. Два! Как разостановилась, не дрогнув, междумоих мольбой обволокнутых глаз.Хочется крикнуть медлительной бабе:— Чего задаетесь? Стоите Дантесом*.Скорей, скорей просверлите сквозь кабельпулей любого яда и веса. —Страшнее пуль — оттуда сюда вот,кухаркой оброненное между зевот,проглоченным кроликом в брюхе удавапо кабелю, вижу, слово ползет.Страшнее слов — из древнейшей древности,где самку клыком добывали люди еще,ползло из шнура — скребущейся ревностивремен троглодитских тогдашнее чудище.А может быть… Наверное, может!Никто в телефон не лез и не лезет,нет никакой троглодичьей рожи.Сам в телефоне. Зеркалюсь в железе.Возьми и пиши ему ВЦИК циркуляры!Пойди — эту правильность с Эрфуртской* сверь!Сквозь первое горе бессмысленный, ярый,мозг поборов, проскребается зверь.Что может сделаться с человеком!
Красивый вид. Товарищи! Взвесьте!В Париж гастролировать едущий летом,поэт, почтенный сотрудник «Известий»,царапает стул когтём из штиблета.Вчера человек — единым махомклыками свой размедведил вид я!Косматый. Шерстью свисает рубаха.Тоже туда ж!? В телефоны бабахать!?К своим пошел! В моря ледовитые!Размедвеженье
Медведем, когда он смертельно сердится,на телефон грудь на врага тяну.А сердцеглубже уходит в рогатину!Течет. Ручьища красной меди.Рычанье и кровь. Лакай, темнота!Не знаю, плачут ли, нет медведи,но если плачут, то именно так.То именно так: без сочувственной фальшискулят, заливаясь ущельной длиной.И именно так их медвежий Бальшин*,скуленьем разбужен, ворчит за стеной.Вот так медведи именно могут:недвижно, задравши морду, как те,повыть, извыться и лечь в берлогу,царапая логово в двадцать когтей.Сорвался лист. Обвал. Беспокоит.Винтовки-шишки не грохнули б враз.Ему лишь взмедведиться может такоесквозь слезы и шерсть, бахромящую глаз.Протекающая комната
Кровать. Железки. Барахло одеяло.Лежит в железках. Тихо. Вяло.Трепет пришел. Пошел по железкам.Простынь постельная треплется плеском.Вода лизнула холодом ногу.Откуда вода? Почему много?Сам наплакал. Плакса. Слякоть.Неправда — столько нельзя наплакать.Чёртова ванна! Вода за диваном.Под столом, за шкафом вода.С дивана, сдвинут воды задеваньем,в окно проплыл чемодан.Камин… Окурок… Сам кинул.Пойти потушить. Петушится. Страх.Куда? К какому такому камину?Верста. За верстою берег в кострах.Размыло всё, даже запах капустныйс кухни всегдашний, приторно сладкий.Река. Вдали берега. Как пусто!Как ветер воет вдогонку с Ладоги!Река. Большая река. Холодина.Рябит река. Я в середине.Белым медведем взлез на льдину,плыву на своей подушке-льдине.Бегут берега, за видом вид.Подо мной подушки лед.С Ладоги дует. Вода бежит.Летит подушка-плот.Плыву. Лихорадюсь на льдине-подушке.Одно ощущенье водой не вымыто:я должен не то под кроватные дужки,не то под мостом проплыть под каким-то.Были вот так же: ветер да я.Эта река!.. Не эта. Иная.Нет, не иная! Было — стоял.Было — блестело. Теперь вспоминаю.Мысль растет. Не справлюсь я с нею.Назад! Вода не выпустит плот.Видней и видней… Ясней и яснее…Теперь неизбежно… Он будет! Он вот!!!Человек из-за 7-ми лет
Волны устои стальные моют.Недвижный, страшный, упершись в бокастолицы, в отчаяньи созданной мною,стоит на своих стоэтажных быках.Небо воздушными скрепами вышил.Из вод феерией стали восстал.Глаза подымаю выше, выше…Вон! Вон — опершись о перила моста̀…Прости, Нева! Не прощает, гонит.Сжалься! Не сжалился бешеный бег.Он! Он — у небес в воспаленном фоне,прикрученный мною, стоит человек.Стоит. Разметал изросшие волосы.Я уши лаплю. Напрасные мнешь!Я слышу мой, мой собственный голос.Мне лапы дырявит голоса нож.Мой собственный голос — он молит, он просится:— Владимир! Остановись! Не покинь!Зачем ты тогда не позволил мне броситься!С размаху сердце разбить о быки?Семь лет я стою. Я смотрю в эти воды,к перилам прикручен канатами строк.Семь лет с меня глаз эти воды не сводят.Когда ж, когда ж избавления срок?Ты, может, к ихней примазался касте?Целуешь? Ешь? Отпускаешь брюшко?Сам в ихний быт, в их семейное счастьенаме́реваешься пролезть петушком?!Не думай! — Рука наклоняется вниз его.Грозится сухой в подмостную кручу.— Не думай бежать! Это я вызвал.Найду. Загоню. Доконаю. Замучу!Там, в городе, праздник. Я слышу гром его.Так что ж! Скажи, чтоб явились они.Постановленье неси исполкомово.Му̀ку мою конфискуй, отмени.Пока по этой по Невской по глубиспаситель-любовь не придет ко мне,скитайся ж и ты, и тебя не полюбят.Греби! Тони меж домовьих камней! —Спасите!
Стой, подушка! Напрасное тщенье.Лапой гребу — плохое весло.Мост сжимается. Невским течениемменя несло, несло и несло.Уже я далёко. Я, может быть, за́ день.За де́нь от тени моей с моста.Но гром его голоса гонится сзади.В погоне угроз паруса распластал.— Забыть задумал невский блеск?!Ее заменишь?! Некем!По гроб запомни переплеск,плескавший в «Человеке». —Начал кричать. Разве это осилите?!Буря басит — не осилить вовек.Спасите! Спасите! Спасите! Спасите!Там на мосту на Неве человек!II
Ночь под Рождество
Фантастическая реальность
Бегут берега — за видом вид.Подо мной — подушка-лед.Ветром ладожским гребень завит.Летит льдышка-плот.Спасите! — сигналю ракетой слов.Падаю, качкой добитый.Речка кончилась — море росло.Океан — большой до обиды.Спасите! Спасите!.. Сто раз подрядреву батареей пушечной.Внизу подо мной растет квадрат,остров растет подушечный.Замирает, замирает, замирает гул.Глуше, глуше, глуше…Никаких морей. Я — на снегу.Кругом — вёрсты суши.Суша — слово. Снегами мокра.Подкинут метельной банде я.Что за земля? Какой это край?Грен — лап — люб-ландия?Боль были
Из облака вызрела лунная дынка,стену̀ постепенно в тени оттеня.Парк Петровский*. Бегу. Ходынка*за мной. Впереди Тверской простыня*.А-у-у-у! К Садовой* аж выкинул «у»!Оглоблей или машиной,но только мордой аршин в снегу.Пулей слова матершины.«От нэпа ослеп?!Для чего глаза впря̀жены?!Эй, ты! Мать твою разнэп!Ряженый!»Ах! Да ведья медведь.Недоразуменье! Надо — прохожим,что я не медведь, только вышел похожим.Спаситель
Вон от заставы идет человечек.За шагом шаг вырастает короткий.Луна голову вправила в венчик.Я уговорю, чтоб сейчас же, чтоб в лодке.Это — спаситель! Вид Иисуса.Спокойный и добрый, венчанный в луне.Он ближе. Лицо молодое безусо.Совсем не Исус. Нежней. Юней.Он ближе стал, он стал комсомольцем.Без шапки и шубы. Обмотки и френч.То сложит руки, будто молится.То машет, будто на митинге речь.Вата снег. Мальчишка шел по вате.Вата в золоте — чего уж пошловатей?!Но такая грусть, что стой и грустью ранься!Расплывайся в процыганенном романсе.Романс
Мальчик шел, в закат глаза уставя.Был закат непревзойдимо желт.Даже снег желтел к Тверской заставе.Ничего не видя, мальчик шел.Шел,вдругвстал.В шелкруксталь.С час закат смотрел, глаза уставя,за мальчишкой легшую кайму.Снег хрустя разламывал суставы.Для чего? Зачем? Кому?Был вором-ветром мальчишка обыскан.Попала ветру мальчишки записка.Стал ветер Петровскому парку звонить:— Прощайте… Кончаю… Прошу не винить…Ничего не поделаешь
До чего жна меня похож!Ужас. Но надо ж! Дернулся к луже.Залитую курточку стягивать стал.Ну что ж, товарищ! Тому еще хуже —семь лет он вот в это же смотрит с моста.Напялил еле — другого калибра.Никак не намылишься — зубы стучат.Шерстищу с лапищ и с мордищи выбрил.Гляделся в льдину… бритвой луча…Почти, почти такой же самый.Бегу. Мозги шевелят адресами.Во-первых, на Пресню*, туда, по задворкам.Тянет инстинктом семейная норка.За мной всероссийские, теряясь точкой,сын за сыном, дочка за дочкой.Всехные родители
— Володя! На Рождество!Вот радость! Радость-то во!.. —Прихожая тьма. Электричество комната.Сразу — наискось лица родни.— Володя! Господи! Что это? В чем это?Ты в красном весь. Покажи воротник!— Не важно, мама, дома вымою.Теперь у меня раздолье — вода.Не в этом дело. Родные! Любимые!Ведь вы меня любите? Любите? Да?Так слушайте ж! Тетя! Сестры! Мама!Туши́те елку! Заприте дом!Я вас поведу… вы пойдете… Мы прямо…сейчас же… все возьмем и пойдем.Не бойтесь — это совсем недалёко —600 с небольшим этих крохотных верст*.Мы будем там во мгновение ока.Он ждет. Мы вылезем прямо на мост.— Володя, родной, успокойся! — Но я имна этот семейственный писк голосков:— Так что ж?! Любовь заменяете чаем?Любовь заменяете штопкой носков?Путешествие с мамой
Не вы — не мама Альсандра Альсеевна*.Вселенная вся семьею засеяна.Смотрите, мачт корабельных щетина —в Германию врезался Одера клин.Слезайте, мама, уже мы в Штеттине.Сейчас, мама, несемся в Берлин.Сейчас летите, мотором урча, вы:Париж, Америка, Бруклинский мост,Сахара, и здесь с негритоской курчавойлакает семейкой чай негритос.Сомнете периной и волю и камень.Коммуна — и то завернется комом.Столетия жили своими домкамии нынче зажили своим домкомом!Октябрь прогремел, карающий, судный.Вы под его огнепёрым крыломрасставились, разложили посудины.Паучьих волос не расчешешь колом.Исчезни, дом, родимое место!Прощайте! — Отбросил ступѐней последок.— Какое тому поможет семейство?!Любовь цыплячья! Любвишка наседок!Пресненские миражи
Бегу и вижу — всем в видукудринскими вышками*себе навстречу сам идус подарками подмышками.Мачт крестами на буре распластан,корабль кидает балласт за балластом.Будь проклята, опустошенная легкость!Домами оскалила ска̀лы далекость.Ни люда, ни заставы нет.Горят снега, и го̀ло.И только из-за ставенекв огне иголки елок.Ногам вперекор, тормозами на быстрыевставали стены, окнами выстроясь.По стеклам тени фигурками тиравертелись в окне, зазывали в квартиры.С Невы не сводит глаз, продрог,стоит и ждет — помогут.За первый встречный за порогзакидываю ногу.В передней пьяный проветривал бредни.Стрезвел и дернул стремглав из передней.Зал заливался минуты две:— Медведь, медведь, медведь, медв-е-е-е-е… —Муж Феклы Давидовны со мной и со всеми знакомыми
Потом, извертясь вопросительным знаком,хозяин полглаза просунул: — Однако!Маяковский! Хорош медведь! —Пошел хозяин любезностями медоветь:— Пожалуйста! Прошу-с. Ничего — я боком.Нечаянная радость*-с, как сказано у Блока.Жена — Фекла Двидна.Дочка,точь-в-точь в меня, видно —семнадцать с половиной годочков.А это… Вы, кажется, знакомы?! —Со страха к мышам ушедшие в норы,из-под кровати полезли партнеры.Усища — к стеклам ламповым пыльники —из-под столов пошли собутыльники.Ползут с-под шкафа чтецы, почитатели.Весь безлицый парад подсчитать ли?Идут и идут процессией мирной.Блестят из бород паутиной квартирной.Все так и стоит столетья, как было.Не бьют — и не тронулась быта кобыла.Лишь вместо хранителей ду́хов и фейангел-хранитель* — жилец в галифе.Но самое страшное: по росту, по кожеодеждой, сама походка моя! —в одном узнал — близнецами похожи —себя самого — сам я.С матрацев, вздымая постельные тряпки,клопы, приветствуя, подняли лапки.Весь самовар рассиялся в лучики —хочет обнять в самоварные ручки.В точках от мух веночки с обоеввенчают голову сами собою.Взыграли туш ангелочки-горнисты,пророзовев из иконного глянца.Исус, приподняв венок тернистый,любезно кланяется.Маркс, впряженный в алую рамку,и то тащил обывательства лямку.Запели птицы на каждой на жердочке,герани в ноздри лезут из кадочек.Как были сидя сняты на корточках,радушно бабушки лезут из карточек.Раскланялись все, осклабились враз;кто басом фразу, кто в дискант дьячком.— С праздничком! С праздничком! С праздничком! С праздничком! С праз —нич — ком! —Хозяин то тронет стул, то дунет,сам со скатерти крошки вымел.— Да я не знал!.. Да я б накануне…Да, я думаю, занят… Дом… Со своими…Бессмысленные просьбы
Мои свои?! Д-а-а-а — это особы.Их ведьма разве сыщет на венике!Мои свои с Енисея да с Обиидут сейчас, следят четвереньки.Какой мой дом?!Сейчас с него.Подушкой-льдомплыл Невой —мой доммеж дамбстал льдом,и там…Я брал слова то самые вкрадчивые,то страшно рыча, то вызвоня лирово.От выгод — на вечную славу сворачивал,молил, грозил, просил, агитировал.— Ведь это для всех… для самих… для вас же…Ну, скажем, «Мистерия*» — ведь не для себя ж?!Поэт там и прочее… Ведь каждому важен…Не только себе ж — ведь не личная блажь…Я, скажем, медведь, выражаясь грубо…Но можно стихи… Ведь сдирают шкуру?!Подкладку из рифм поставишь — и шуба!..Потом у камина… там кофе… курят…Дело пустяшно: ну, минут на десять…Но нужно сейчас, пока не поздно…Похлопать может… Сказать — надейся!..Но чтоб теперь же… чтоб это серьезно… —Слушали, улыбаясь, именитого скомороха.Катали по̀ столу хлебные мякиши.Слова об лоб и в тарелку — горохом.Один расчувствовался, вином размягший:— Поооостой… поооостой…Очень даже и просто.Я пойду!.. Говорят, он ждет… на мосту…Я знаю… Это на углу Кузнецкого мо́ста.Пустите! Нукося! —По углам — зуд: — Наззз-ю-зззюкался!Будет ныть!Поесть, попить,попить, поесть —и за 66!Теорию к лешему!Нэп — практика.Налей, нарежь ему.Футурист, налягте-ка! —Ничуть не смущаясь челюстей целостью,пошли греметь о челюсть челюстью.Шли из артезианских прорвмеж рюмкой слова поэтических споров.В матрац, поздоровавшись, влезли клопы.На вещи насела столетняя пыль.А тот стоит — в перила вбит.Он ждет, он верит: скоро!Я снова лбом, я снова в бытвбиваюсь слов напором.Опять атакую и вкривь и вкось.Но странно: слова проходят насквозь.Необычайное
Стихает бас в комариные трельки.Подбитые воздухом, стихли тарелки.Обои, стены блёкли… блёкли…Тонули в серых тонах офортовых.Со стенки на город разросшийся Бёклин*Москвой расставил «Остров мертвых».Давным-давно. Подавно —теперь. И нету проще!Вон в лодке, скутан саваном,недвижный перевозчик*.Не то моря, не то поля —их шорох тишью стерт весь.А за морями — тополявозносят в небо мертвость.Что ж — ступлю! И сразу тополисорвались с мест, пошли, затопали.Тополи стали спокойствия мерами,ночей сторожами, милиционерами.Расчетверившись, белый Харонстал колоннадой почтамтских колонн.Деваться некуда
Так с топором влезают в сон,обметят спящелобых —и сразу исчезает всё,и видишь только обух.Так барабаны улиц в сонвойдут, и сразу вспомнится,что вот тоска и угол вон,за ним она — виновница.Прикрывши окна ладонью угла,стекло за стеклом вытягивал с краю.Вся жизнь на карты окон легла.Очко стекла — и я проиграю.Арап — миражей шулер — по окнамразметил нагло веселия крап.Колода стекла торжеством яркоогнимсияет нагло у ночи из лап.Как было раньше — вырасти б,стихом в окно влететь.Нет, никни к сте́нной сырости.И стих и дни не те.Морозят камни. Дрожь могил.И редко ходят веники.Плевками, снявши башмаки,вступаю на ступеньки.Не молкнет в сердце боль никак,кует к звену звено.Вот так, убив, Раскольников*пришел звенеть в звонок.Гостьё идет по лестнице…Ступеньки бросил — стенкою.Стараюсь в стенку вплесниться,и слышу — струны тенькают.Быть может, села вот так невзначай она.Лишь для гостей, для широких масс.А пальцы сами в пределе отчаяньяведут бесшабашье, над горем глумясь.Друзья
А во́роны гости?! Дверье крылораз сто по бокам коридора исхлопано.Горлань горланья, оранья орло́ко мне доплеталось пьяное до́пьяна.Полосащели.Голоса́еле:«Аннушка* —ну и румянушка!»Пироги… Печка…Шубу… Помогает… С плечика…Сглушило слова уанстепным* темпом,и снова слова сквозь темп уанстепа:«Что это вы так развеселились?Разве?!» Сли́лись…Опять полоса осветила фразу.Слова непонятны — особенно сразу.Слова так (не то чтоб со зла):«Один тут сломал ногу,так вот веселимся, чем бог послал,танцуем себе понемногу».Да,их голоса́. Знакомые выкрики.Застыл в узнаваньи, расплющился, нем,фразы крою́ по выкриков выкройке.Да — это они — они обо мне.Шелест. Листают, наверное, ноты.«Ногу, говорите? Вот смешно-то!»И снова в тостах стаканы исчоканы,и сыплют стеклянные искры из щек они.И снова пьяное: «Ну и интересно!Так, говорите, пополам и треснул?»«Должен огорчить вас, как ни грустно,не треснул, говорят, а только хрустнул».И снова хлопанье двери и карканье,и снова танцы, полами исшарканные.И снова стен раскаленные степипод ухом звенят и вздыхают в тустепе*.Только б не ты
Стою у стенки. Я не я.Пусть бредом жизнь смололась.Но только б, только б не еяневыносимый голос!Я день, я год обыденщине пре́дал,я сам задыхался от этого бреда.Онжизнь дымком квартирошным выел.Звал: решись с этажей в мостовые!Я бегал от зова разинутых окон,любя убегал. Пускай однобоко,пусть лишь стихом, лишь шагами ночными —строчишь, и становятся души строчными,и любишь стихом, а в прозе немею.Ну вот, не могу сказать, не умею.Но где, любимая, где, моя милая,где — в песне! — любви моей изменил я?Здесь каждый звук, чтоб признаться, чтоб кликнуть.А только из песни — ни слова не выкинуть.Вбегу на трель, на гаммы.В упор глазами в цель!Гордясь двумя ногами,Ни с места! — крикну. — Цел! —Скажу: — Смотри, даже здесь, дорогая,стихами громя обыденщины жуть,имя любимое оберегая,тебя в проклятьях моих обхожу.Приди, разотзовись на стих.Я, всех оббегав, — тут.Теперь лишь ты могла б спасти.Вставай! Бежим к мосту! —Быком на бойне под ударбашку мою нагнул.Сборю себя, пойду туда.Секунда — и шагну.Шагание стиха
Последняя самая эта секунда,секунда эта стала началом,началом невероятного гуда.Весь север гудел. Гудения мало.По дрожи воздушной, по колебаньюдогадываюсь — оно над Любанью*.По холоду, по хлопанью дверьюдогадываюсь — оно над Тверью*.По шуму — настежь окна раскинул —догадываюсь — кинулся к Клину*.Теперь грозой Разумовское* за́лил.На Николаевском* теперь на вокзале.Всего дыхание одно,а под ногой ступенипошли, поплыли ходуном,вздымаясь в невской пене.Ужас дошел. В мозгу уже весь.Натягивая нервов строй,разгуживаясь всё и разгуживаясь,взорвался, пригвоздил: — Стой!Я пришел из-за семи лет,из-за верст шести ста*,пришел приказать: Нет!Пришел повелеть: Оставь!Оставь! Не надо ни слова, ни просьбы.Что толку — тебе одному удалось бы?!Жду, чтоб землей обезлюбленной вместе,чтоб всей мировой человечьей гущей.Семь лет стою, буду и двестистоять пригвожденный, этого ждущий.У лет на мосту на презренье, на сме́х,земной любви искупителем значась,должен стоять, стою за всех,за всех расплачу́сь, за всех распла́чусь. —Ротонда
Стены в тустепе ломались на́ три,на четверть тона ломались, на сто́…Я, стариком, на каком-то Монмартрелезу — стотысячный случай — на стол.Давно посетителям осточертело.Знают заранее всё, как по нотам:буду звать (новое дело!)куда-то идти, спасать кого-то.В извинение пьяной нагрузкихозяин гостям объясняет: — Русский! —Женщины — мяса и тряпок вяза́нки —смеются, стащить стараются за́ ноги:«Не пойдем. Дудки!Мы — проститутки».Быть Сены полосе б Невой!Грядущих лет брызго́йхожу по мгле по Се́новойвсей нынчести изгой.Саже́нный, обсмеянный, са́женный, битый,в бульварах ору через каски военщины:— Под красное знамя! Шагайте! По быту!Сквозь мозг мужчины! Сквозь сердце женщины! —Сегодня гнали в особенном раже.Ну и жара же!Полусмерть
Надо немного обветрить лоб.Пойду, пойду, куда ни вело б.Внизу свистят сержанты-трельщики.Тело с панели уносят метельщики.Рассвет. Подымаюсь сенскою сенью,синематографской серой тенью.Вот — гимназистом смотрел их с парты —мелькают сбоку Франции карты.Воспоминаний последним токомтащился прощаться к странам Востока.Случайная станция
С разлету рванулся — и стал, и на́ мель.Лохмотья мои зацепились штанами.Ощупал — скользко, луковка точно.Большое очень. Испозолочено.Под луковкой колоколов завыванье.Вечер зубцы стенные выкаймил.На Иване яВеликом.Вышки кремлевские пиками.Московские окна видятся еле.Весело. Елками зарождествели.В ущелья кремлёвы волна ударяла:то песня, то звона рождественский вал.С семи холмов, низвергаясь Дарьялом,бросала Тереком праздник Москва.Вздымается волос. Лягушкою тужусь.Боюсь — оступлюсь на одну только пядь,и этот старый рождественский ужасменя по Мясницкой закружит опять.Повторение пройденного
Руки крестом, крестом на вершине,ловлю равновесие, страшно машу.Густеет ночь, не вижу в аршине.Луна. Подо мною льдистый Машук.Никак не справлюсь с моим равновесием,как будто с Вербы* — руками картонными.Заметят. Отсюда виден весь я.Смотрите — Кавказ кишит Пинкертонами*.Заметили. Всем сообщили сигналом.Любимых, друзей человечьи лентысо всей вселенной сигналом согнало.Спешат рассчитаться, идут дуэлянты.Щетинясь, щерясь еще и еще там…Плюют на ладони. Ладонями сочными,руками, ветром, нещадно, без счетав мочалку щеку истрепали пощечинами.Пассажи — перчаточных лавок початки,дамы, духи развевая паточные,снимали, в лицо швыряли перчатки,швырялись в лицо магазины перчаточные.Газеты, журналы, зря не глазейте!На помощь летящим в морду вещамругней за газетиной взвейся газетина.Слухом в ухо! Хватай, клевеща!И так я калека в любовном боленьи.Для ваших оставьте помоев ушат.Я вам не мешаю. К чему оскорбленья!Я только стих, я только душа.А снизу: — Нет! Ты враг наш столетний.Один уж такой попался* — гусар!Понюхай порох, свинец пистолетный.Рубаху враспашку! Не празднуй труса́! —Последняя смерть
Хлеще ливня, грома бодрей,Бровь к брови, ровненько,со всех винтовок, со всех батарей,с каждого маузера и браунинга,с сотни шагов, с десяти, с двух,в упор — за зарядом заряд.Станут, чтоб перевесть дух,и снова свинцом сорят.Конец ему! В сердце свинец!Чтоб не было даже дрожи!В конце концов — всему конец.Дрожи конец тоже.То, что осталось
Окончилась бойня. Веселье клокочет.Смакуя детали, разлезлись шажком.Лишь на Кремле поэтовы клочьясияли по ветру красным флажком.Да небо попрежнему лирикой зве́здится.Глядит в удивленьи небесная звездь —затрубадури́ла Большая Медведица*.Зачем? В королевы поэтов пролезть?Большая, неси по векам-Араратамсквозь небо потопа ковчегом-ковшом!С борта звездолётом медведьинским братомгорланю стихи мирозданию в шум.Скоро! Скоро! Скоро!В пространство! Пристальней!Солнце блестит горы.Дни улыбаются с пристани.Прошение на имя…
Прошу вас, товарищ химик, заполните сами!
Пристает ковчег. Сюда лучами!Прѝстань. Эй! Кидай канат ко мне!И сейчас же ощутил плечамитяжесть подоконничьих камней.Солнце ночь потопа высушило жаром.У окна в жару встречаю день я.Только с глобуса — гора Килиманджаро*.Только с карты африканской — Кения*.Голой головою глобус.Я над глобусом от горя горблюсь.Мир хотел бы в этой груде го́рянастоящие облапить груди-горы.Чтобы с полюсов по всем жильямлаву раскатил, горящ и каменист,так хотел бы разрыдаться я,медведь-коммунист.Столбовой отец мой дворянин,кожа на моих руках тонка.Может, я стихами выхлебаю дни,и не увидав токарного станка.Но дыханием моим, сердцебиеньем, голосом,каждым острием издыбленного в ужас волоса,дырами ноздрей, гвоздями глаз,зубом, исскрежещенным в звериный лязг,ёжью кожи, гнева брови сборами,триллионом пор, дословно — всеми по̀рамив осень, в зиму, в весну, в лето,в день, в сонне приемлю, ненавижу это всё.Всё, что в нас ушедшим рабьим вбито,всё, что мелочи́нным роемоседало и осело бытомдаже в нашем краснофлагом строе.Я не доставлю радостивидеть, что сам от заряда стих.За мной не скоро потянетеоб упокой его душу таланте.Меня из-за угла ножом можно.Дантесам в мой не целить лоб.Четырежды состарюсь — четырежды омоложенный,до гроба добраться чтоб.Где б ни умер, умру поя.В какой трущобе ни лягу,знаю — достоин лежать яс легшими под красным флагом.Но за что ни лечь — смерть есть смерть.Страшно — не любить, ужас — не сметь.За всех — пуля, за всех — нож.А мне когда? А мне-то что ж?В детстве, может, на самом дне,десять найду сносных дней.А то, что другим?! Для меня б этого!Этого нет. Видите — нет его!Верить бы в загробь! Легко прогулку пробную.Стоит только руку протянуть —пуля мигом в жизнь загробнуюначерти́т гремящий путь.Что мне делать, если я вовсю,всей сердечной мерою,в жизнь сию,сеймир верил, верую.Вера
Пусть во что хотите жданья удлинятся —вижу ясно, ясно до галлюцинаций.До того, что кажется — вот только с этой рифмой развяжись,и вбежишь по строчке в изумительную жизнь.Мне ли спрашивать — да эта ли? Да та ли?!Вижу, вижу ясно, до деталей.Воздух в воздух, будто камень в камень,недоступная для тленов и крошений,рассиявшись, высится векамимастерская человечьих воскрешений.Вот он, большелобый тихий химик,перед опытом наморщил лоб.Книга — «Вся земля», — выискивает имя.Век двадцатый. Воскресить кого б?— Маяковский вот… Поищем ярче лица —недостаточно поэт красив. —Крикну я вот с этой, с нынешней страницы:— Не листай страницы! Воскреси!Надежда
Сердце мне вложи! Крови́щу — до последних жил.В череп мысль вдолби!Я свое, земное, не дожѝл,на земле свое не долюбил.Был я сажень ростом. А на что мне сажень?Для таких работ годна и тля.Перышком скрипел я, в комнатенку всажен,вплющился очками в комнатный футляр.Что хотите, буду делать даром —чистить, мыть, стеречь, мотаться, месть.Я могу служить у вас хотя б швейцаром.Швейцары у вас есть?Был я весел — толк веселым есть ли,если горе наше непролазно?Нынче обнажают зубы если,только, чтоб хватить, чтоб лязгнуть.Мало ль что бывает — тяжесть или горе…Позовите! Пригодится шутка дурья.Я шарадами гипербол, аллегорийбуду развлекать, стихами балагуря.Я любил… Не стоит в старом рыться.Больно? Пусть… Живешь и болью дорожась.Я зверье еще люблю — у вас зверинцыесть? Пустите к зверю в сторожа.Я люблю зверье. Увидишь собачонку —тут у булочной одна — сплошная плешь, —из себя и то готов достать печенку.Мне не жалко, дорогая, ешь!Любовь
Может, может быть, когда-нибудь дорожкой зоологических аллейи она — она зверей любила — тоже ступит в сад,улыбаясь, вот такая, как на карточке в столе.Она красивая — ее, наверно, воскресят.Ваш тридцатый век обгонит стаисердце раздиравших мелочей.Нынче недолюбленное наверстаемзвездностью бесчисленных ночей.Воскреси хотя б за то, что я поэтомждал тебя, откинул будничную чушь!Воскреси меня хотя б за это!Воскреси — свое дожить хочу!Чтоб не было любви — служанкизамужеств, похоти, хлебов.Постели прокляв, встав с лежанки,чтоб всей вселенной шла любовь.Чтоб день, который горем старящ,не христарадничать, моля.Чтоб вся на первый крик: — Товарищ! —оборачивалась земля.Чтоб жить не в жертву дома дырам.Чтоб мог в родне отныне статьотец по крайней мере миром,землей по крайней мере — мать.[1923]
Дальнейшие части показывают безотносительность моего Интернационала немецкому. Второй год делаю эту вещь. Выделывая дальнейшее, должно быть, буду не раз перерабатывать и «открытое». (Прим. автора.)
«Берлин. Долой!» (нем.)