Не считая боли в лодыжке и дыры в двери, казалось, вчерашней ночной драмы и не происходило. Я провалилась в сон и встала с лучами солнца. Ангус уже проснулся и бродил по дому. Стоило ему услышать, что я зашевелилась, как он заскулил, давая мне знать, что хочет на улицу.
Мы вышли на крыльцо, и я лучше рассмотрела повреждённую дверь, диву даваясь, какого лешего я так крепко спала, пока кто-то вламывался в мой дом. Ангуса, должно быть, усыпили транквилизатором или каким-то иным образом усмирили, потому что он наверняка предупредил бы, что у дома шастают подозрительные личности. Я вспомнила, как он нюхал землю, когда я выпустила его побегать после ужина, и задумалась, а не могли ли во двор подбросить кусок мяса, напичканный снотворным. Всё ещё не оправившись после жизни впроголодь, бедняга сожрал бы всё что угодно, несмотря на странный запах или вкус.
Я проверила двор в поисках улик, но не нашли ничего, кроме отпечатка каблука в грязи, который с таким же успехом могла оставить я сама.
Три белки собирали жёлуди и захватили внимание Ангуса, а я же нашла солнечное место на ступеньках, на которые села понаблюдать за ним. Он выглядел совершенно здоровым, но чем раньше я отвезу его на осмотр к ветеринару и сделаю прививки, тем спокойнее буду себя чувствовать.
В любом случае я уже решила вернуться в Чарльстон. Мама́ плохо себя чувствует, что даже не смогла подойти к телефону последние два раза, когда я звонила, и я начала беспокоиться, что химиотерапия забирает слишком много сил. Тётя Линроз старалась изо всех сил успокоить меня, но я не обрету душевного покоя, пока не увижу всё собственными глазами. Может, я также навещу папа́. С тех пор, как мама́ осталась в Чарльстоне на лечение, я редко с ним виделась. Даже не могу вспомнить последний раз, когда мы разговаривали, хотя в этом нет ничего удивительного. Несмотря на то, что он единственный с кем я могу поговорить о призраках — мы навсегда разделили эту связь — я больше не пыталась восстановить брешь между нами. Наконец-то я приняла тот факт, что по какой-то причине ему нужно держать расстояние.
Я задумчиво оторвала стебель мелиссы, что росла рядом со ступенями, и поднесла фиолетовый цветок к носу. Утро было невероятно мирным, тихая гладь озера отражала лишь солнце, небо и колеблющиеся в воде силуэты сосен. Я встала и прошла по камням к пристани, где склонилась над перилами, чтобы вглядеться в спокойные глубины. Конечно, я ничего не увидела. Вода была слишком мутная. Но не трудно представить развалины «Терновых врат» на дне. В воздухе стоял слабый гул, который я могла бы спутать с эхом колокольчиков. Но стоило прислушаться, как я разобрала нежный плеск воды о деревянные сваи и случайный удар лодки.
Бросив цветок в озеро, я снова поднялась по дорожке во двор, где сидел Ангус, наблюдая за белками. Меня одолело искушение забрать его и немедленно уехать в Чарльстон. Отказаться от реставрации, закрыв глаза на контракт и деловую репутацию. Мне нужно выбираться отсюда. В Эшер Фоллс происходит что-то очень тревожное, и каким-то образом я стала частью этого. Может быть, даже причиной. Я не понимала, почему и как, но не могла не думать, что моя роль предопределена. Беспокойство, которое я испытала вчера вечером на поляне — страх перед судьбой — пробил меня на дрожь.
И всё же... я не уехала. Я сидела под пахнущим лимоном солнцем, словно не знала ни одной тревоги мира, потому что каким-то шестым чувством я знала, что что бы — или кто бы — ни привёл меня сюда, он найдёт способ вернуть меня обратно.
Живые или мёртвые, Эшеры обречены вернуться домой.
Понятия не имею почему именно эти слова прозвучали в моей голове в тот момент. Я попыталась не обращать внимания на внутренний голос, потому что не хотела этим утром зацикливаться на Пелле Эшере. Несмотря на харизму этого человека встреча с ним прошла крайне неприятно. Так необычно осознавать, что наши пути пересеклись столь давно, а я даже не знала об этом. Как странно, что он видел, как я играла на кладбище в детстве, и вспомнил об этом спустя столько лет.
Стоило задуматься о детстве, как пробудились воспоминания, смутные от времени и пространства, но вызванные, несомненно, тревогой по моей матери и странными событиями, которые разворачивались с момента моего прибытия. Среагировав на раздражитель, в мозге снова щёлкнул затвор, и изображение медленно пришло в фокус.
Я увидела себя на полу нашей гостиной, ноги согнуты, руки обёрнуты вокруг колен. Я слушаю через открытое окно маму и тету Линроз на крыльце, убаюканная прелестным ритмом их протяжного говора жителей Низин. Мне тогда было шесть-семь лет, и я ещё не знала о призраках. Но мой мир всегда был охраняем и изолирован, и эти акценты давали мне представление о роскоши и экзотике. Мама́ и тётя были очень красивыми женщинами, источающими женственность давно прошедших дней, которая пахла жимолостью, сандаловым деревом и свежим бельём. Папа́, напротив, пах землёй. Или это была я? К ужасу мама́, у меня часто cкапливалась грязь под ногтями, а в волосах торчал листок, либо ветка. Даже к моему лучшему воскресному платью, казалось, цеплялось нечто могильное.
Я сидела, прижав щёку к коленям, задремав под тёплым ветерком, что шевелил кружевные занавески. Я даже вспомнила непрерывный гул пчелы, угодившей в ловушку защитной сетки, и запах скошенной травы. Типичный летний день, убаюкивающий и гипнотический, пока я не подняла голову от внезапного гнева в голосе тёти. Я никогда не слышала, чтобы она говорила с моей матерью в таком тоне.
— Ты хоть представляешь, чтобы я отдала, чтобы оказаться на твоём месте? У тебя муж и дочь, которые тебя любят. Чего ещё ты хочешь?
— Ты не понимаешь…
— О, я понимаю. Ты всегда представляла себе идеальную жизнь, идеального мужа, идеального ребёнка. И именно этого от тебя все ожидали. Но мечты не сбываются, Этта, а жизнь идёт наперекосяк. Что сделано, то сделано. Ты должна забыть о прошлом.
— Я думала, что смогла, — с сожалением произнесла мама́. — Но затем сорвалась и поехала туда.
Тётя ахнула.
— После стольких лет? Зачем?
— Посетить могилу.
Повисла долгая пауза, во время которой я задержала дыхание. Я плохо понимала разговор, но знала, что они говорят о серьёзных вещах, потому что моя тётя никогда не поднимала голос. Она обожала мама́. Лишь год разделял их по возрасту, но тётя Линроз всегда казалась мне одновременно младше и старше. Младше, потому что она всё ещё обладала кокетством девушки, в то время как мама́ становилась с каждым годом всё более импозантной. Старше, потому что она яростно защищала мама́. Их близость всегда вызывала во мне сильную тоску, потому что они разделили между собой секреты, к которым я никогда не могла быть причастна. Сёстринские секреты.
— И? — тихо спросила Линроз.
Мама́ выдержала паузу.
— Это был очень странный момент.
— Что ты имеешь в виду?
— Я не могу объяснить, не могу передать словами, что почувствовала, проезжая через тот город. — Её голос стал тише. — Словно у этого места съели душу. У людей, домов... даже сам воздух, казалось, осквернили. Я и помыслить не могу, чтобы моя малютка оказалась в таком ужасном месте.
— И не надо. Она здесь, с тобой. Именно там, где ей и место.
— Пока. — В воцарившимся молчании я представила, как мама́ потянулась к горлу и нервно сжала золотой крест, который никогда не снимала. — О, Лин. Я такая слабая. Я никогда не впускала этого ребёнка в своё сердце, потому что боялась, что её заберут.
— Её никто не заберёт. Как они смогут?
— Ты знаешь как.
— Прошло слишком много лет. Она теперь наша, Этта. Просто прими это как благословение и впусти ребёнка в своё сердце, – прошептала Линроз, но я услышала что-то в голосе тёти — явственный страх — и содрогнулась.
Воспоминание скрылось в тенях прошлого, оставив глубокое беспокойство от услышанного. Но действительно ли я это слышала? Может быть, этот разговор не что иное, как сон или ложное воспоминание, порождённое страхами. У меня так много воспоминаний о матери и тёти. В детстве я часами сидела у открытого окна и слушала, когда они беседуют о юных годах и сплетничают на крыльце. Почему память вычеркнула именно этот разговор?
Даже если бы всё имело место быть на самом деле, я бы не смогла вспомнить в таких подробностях. Не через столько лет. Должно быть, я приукрасила впечатление. Кроме того, слишком большая натяжка предполагать, что город, о котором шла речь, — Эшер Фоллс. Что могло привести мою мать сюда? Чью могилу, она считала обязанной посетить? И почему она всегда боялась, что за мной кто-то придёт, если даже женщина, давшая мне жизнь, отказалась от меня?
И пока я была погружена в свои тревоги, Ангус подошёл и улёгся на нижнюю ступеньку. Я опёрлась подбородком на колени и наклонилась почесать его за ушными обрубками, хотя мыслями была всё ещё в том разговоре.
Словно у этого места съели душу. У людей, домов... даже сам воздух казалось осквернили.
Это почти идеальное описание Эшер Фоллс, но я до сих пор не могла поверить, что мама́ говорила об этом городе. Я не могла представить её здесь. В некотором смысле она ведёт ещё более замкнутый образ жизни, чем я. Она ничего не знала о призраках и усмехалась над любым упоминанием паранормальных явлений, особенно над рассказами папа́ о горах.
Солнце согревало плечи, но я всё равно задрожала. Чем дольше я здесь, тем больше убеждаюсь, что меня выбрали не случайно, по телефонной книге или интернету. Мой приезд в Эшер Фоллс — часть грандиозного замысла, который начался ещё в те дни, когда Пелл Эшер смотрел, как я играю среди мёртвых на кладбище «Розовый холм».
Погрузив инструменты в машину, я обошла дом, чтобы позвать Ангуса. В конце причала стояла женщина, бросая что-то в воду, и моё сердце затрепетало, пока я не напомнила себе, что призрак, скорее всего, не появится до заката. Да хоть она стояла спиной ко мне, я узнала тонкий силуэт Тилли Паттершоу.
Ангус всё ещё лежал в тени, наблюдая за белками, и я подумала, как странно, что он не залаял, когда она подошла. Кажется, он совершенно не встревожен её присутствием. Наоборот впал в полудрёму. Я наклонилась похлопать его, прежде чем спустилась по камням и осторожно прокашлялась, чтобы не напугать Тилли. Но она не обратила на меня ни малейшего внимания, даже когда деревянные доски пристани заскрипели под моими ботинками.
— Мисс Паттершоу? — тихо окликнула я, подойдя.
— Меня зовут Тилли, — ответила она не оборачиваясь.
— Доброе утро. Я Амелия.
— Я знаю, кто ты, девочка.
— Как понимаю, Луна рассказала вам, что я останусь здесь ненадолго. Спасибо, что убрали для меня дом и приготовили ужин. И спасибо за помощь прошлой ночью. — Я встала рядом с ней у перил. — Не знаю, как бы я спасла свою собаку, если бы вы не подоспели.
— Я пришла не ради благодарности, — твёрдо сказала она.
— Я и не думала. Тем не менее... я очень благодарна. — Я двинулась к дому. — Прошлой ночью кто-то вырезал дыру в сетке на двери и унёс Ангуса с террасы. Вы никого не заметили в лесу?
— Я никого не видела, кроме тебя, дитя.
Её взгляд упал на меня, и я почувствовала странную дрожь у основания позвоночника. Я не боялась Тилли Паттершоу... совсем нет. Я была искренне рада её видеть. Но в её голосе слышалось нечто потаённое, а тень тьмы в её глазах заставила меня сжать перила, пока не побелели костяшки. Потребовалась вся сила воли, чтобы разжать пальцы.
— Вы заметили ловушки вокруг поляны?
— Не волнуйся об этом. — Она бросила ещё одну горстку хлебных крошек в воду, а затем снова повернулась, внимательно оценивая обстановку. Вопреки утверждению Брин Бёрч, эта женщина, казалось, полностью контролировала свои действия. — Я позаботилась о тех ловушках.
— Рада слышать. — Я хотела расспросить её много больше, чем о происшествии в лесу, но вспомнила предостережение Тейна, что она редко общается с незнакомцами, и я не захотела её спугнуть.
Мы замолчали, и я стала наблюдать, как она кормит рыб. Она была простой женщиной, но я увидела огромную красоту в движении её рук, пусть и скрытых парой хлопковых перчаток. Седые волосы были тщательно собраны в пучок на затылке, суровый стиль для столь измученной заботами женщины, но выбитые ветром локоны из причёски придавали её лицу неожиданную нежность, которая так не сочеталась с резким поведением и уставшими глазами. «Женщина контрастов», — подумала я, и мне это понравилось.
Я сделала небольшое движение, и она подняла глаза, её взгляд обнажил трепет эмоций, прежде чем она быстро вернула внимание к воде.
— Луна сказала, что ваш дом вниз по той тропе, — заметила я. — Близко?
— Достаточно.
— Вы часто приходите сюда покормить рыб?
— Я прихожу на кладбище.
— Кладбище? Вы про... то, что внизу?
Я взглянула в мутные глубины и вздрогнула.
— У вас там родные похоронены? — осторожно поинтересовалась я.
— Большая часть моей семьи покоится в Джорджии, — ответила она.
А Фрея?
— Тейн Эшер сказал мне, что тела не перевезли до того, как поднялась вода. Это правда?
— Он верно сказал. Они всё ещё там. Прямо под ногами. Фугеранты, Хибберды и бедные мальчики Молтри. Моя дочка знала каждого из них.
Я удивлённо глянула на неё.
— Вы о чём?
Она заколебалась, но движение её рук остались тверды.
— Она приходила читать надгробия, когда ей становилось одиноко. Она знала все имена наизусть. Они её друзья, говорила она. А кладбище было её убежищем. Её особенным местом.
По спине пробежал холодок.
— У меня тоже было особенное место в детстве. Кладбище «Розовый холм». Это было моё убежище. Моё святилище. Единственное место, где я чувствовала себя по-настоящему в безопасности.
Она кивнула.
— Моей девочки больше нет, но мне думается, что она всё равно приходила бы сюда, если бы могла.
В тот момент я лишилась дара речи. Сердце ускорило пульс, и у меня перехватило дыхание, как я представила, что призрак Фреи парит на этом самом пирсе. Я хотела рассказать Тилли о ней, но прекрасно понимала, что нельзя признавать мёртвых. И также я знала, что весть о неупокоенной душе любимого человека редко приносит утешение. Пусть лучше Тилли думает, что её дочь покоится в мире.
Тем не менее, я не могла не задуматься, а чувствовала ли она присутствие Фреи, знала ли она, что её дочь осталась в этом мире. Поэтому призрак столько яростно приказал мне уехать? Я нарушала её покой... её святилище?
Мне так не показалось. По моим впечатлениям, духи редко цепляются за места. Они цепляются за людей.
Я повернулась к Тилли.
— Так значит, ваша семья из Джорджии?
— Округ Юнион. Я родилась и выросла в тени Кровавой горы.
— Как долго вы здесь живёте?
— С юных лет. В пятнадцать я сбежала из дома и приехала сюда учиться у повитухи. Когда она умерла, она оставила своё место мне, так что я осталась.
— Значит вы провели здесь большую часть своей жизни.
— Думаю так и есть.
— Красивый край.
Она подняла взгляд к горам и задрожала.
— Вы всё ещё практикуете?
— Я оставила практику много лет назад. — Она взглянула на свои руки в перчатках. — Тем лучше. В наши дни здесь рождается так мало детей.
— Видимо, как стали закрываться предприятия, многие покинули город.
Её взгляд вернулся к горам.
— Счастливцы.
— Вы о чём? — Когда она не ответила, я тронула её рукав и почувствовала, что она слегка дрожит. — Почему вы пошли в лес прошлой ночью, Тилли? Откуда вы знали, что мне нужна помощь?
— Услышала.
— Вы услышали вой? — с тревогой спросила я.
— Я услышала вашу собаку и поняла, что она попала в беду.
— Но вы сказали мне выбираться из леса. Вы сказали, что что-то идёт. — Я изучила её лицо. — Что там было прошлой ночью?
Её голос стал твердым как сталь.
— Ты задаёшь слишком много вопросов, девочка.
— Потому что мне нужно знать! Странные вещи происходят с тех пор, как я приехала в город. Что в лесу? Что живёт на этой горе?
Она обернулась с недовольным видом.
— Оно не живёт в лесу или на той горе. Оно нигде не живёт, потому что оно ничто.
Я посмотрела ей в глаза, и у меня волосы встали дыбом.
— Но я чувствую это в ветре. Я слышала вой. Оно здесь. Я знаю, что оно существует. Холодное и злое…
Она схватила моё запястье и сжимала его, пока я не отдёрнула руку.
— Возвращайся домой, девочка. Возвращайся туда, откуда пришла. Лучше не вмешиваться в то, что не понимаешь.
Чуть трясясь, я помассировала больное запястье.
— Я не могу вернуться. Мне нужно завершить здесь работу.
Она нужна мне. Я зарабатываю на жизнь, веду бизнес. На кону моя профессиональная репутация.
— Лучше не будь такой упрямой.
— Я не упрямая, я практичная. Я подписала контракт и не могу просто так уехать. В любом случае... — Я с опаской посмотрела на неё. — Какое это имеет значение? Если это ничто, как оно может причинить мне боль?
Её голос опустился до отчаянного шёпота.
— Ты не понимаешь? Нужно опасаться не того что снаружи. — Она положила перчатку на сердце и наклонилась, я и впервые подумала, что в её глазах может появиться тень безумия. — А того что внутри.