— Ну-ка, как тебе вот это? — Левандовский почти не глядя ткнул в одну из моделей и обворожительно улыбнулся Анне, примерявшей шляпки. — А? — он поймал её взгляд, в который раз за день без труда прочитывая мысли. Девушка была кладезью как и интересных и довольно умных суждений, так и непонятных, скрытых глубоко внутри страданий. Анна сама себя убеждала в том, что она счастлива, что ей не на что пожаловаться, что Матиуш не должен её любить, а то, что он о ней заботится, и так большая услуга. Она упорно считала себя во всём ему обязанной, упорно думала, что не имеет права просить о большем. Бедная, бедная девочка, почему же этот индюк так и не объяснил ей самого главного? Разве сложно было вложить в этого очаровательного ангела всего одно знание, не обещания и заверения, а знание того, что она не рабыня? Видимо, Матиуш даже не попытался этого сделать. Или пытался, но так, для личного успокоения, не более. Самовлюблённый самодур. И во всех своих бедах виноват только он сам.
— Мосци-пане? О чём вы задумались? — Вацлав вздрогнул и тряхнул головой, отгоняя от себя ворох раздумий. Он посмотрел на Анну. Она широко улыбалась и показывала ему на какую-то безделушку, которая ей очень понравилась.
— О вечности, — она чуть кивнула, поняв его шутку и кокетливо, как первые красавицы Варшавы, опустила взгляд. Левандовский поймал себя на мысли, что родись она знатной дамой, у неё бы не было отбоя от женихов. Такая красивая, умная, такая юная и чистая, она бы сгодилась в жёны самому королю, но до недавнего времени вынуждена была тереть котлы и чистить овощи на кухне. Интересно, а Матиуш запретил ей это, когда их отношения переросли в нечто большее, чем пара ночей? Грех было портить такие руки, как у Анны. Белые, на самом деле белые, очень нежные, с тонкой кожей. Она, кажется, упоминала, что у их семьи было поле. Видимо, отец по тем или иным причинам не подпускал её к работе или нанимал батраков, кто знает. Девушка много умалчивала о прошлом, и тут Вацлав был не волен в нём копаться. Это он считал столь личным и столь же сокровенным, что не решался нарушить её границ.
— Ну так как вам шляпка? — повторила Анна свой вопрос. Мужчина облегчённо выдохнул, улыбка стала шире. Хорошо, что её мысли сейчас занимала такая безделица, как гардероб. Ей ведь тоже нужно развлекаться.
— Тебе явно идёт, панна Анна, — Левандовский кивнул владельцу лавки. Тот поспешил забрать у девушки товар и завернуть его. Она удивлённо захлопала ресницами, благоговейно глядя на Вацлава, покраснела и вдруг замялась, не зная, как его благодарить.
— Выбирай, не стесняйся, — махнул рукой Вацлав, мысленно готовясь к очередному поучительному и абсолютно бездейственному разговору. Матиушу полезно было узнать, что подарок, подачка отличаются от реального выбора. Анна чувствовала себя диковинной зверушкой, игрушкой, раз уж на то пошло, но ведь ей приятнее было самой решить, что ей нужно. Вацлав видел её живость, и ему было жаль, что девушка её подавляла.
— А вот эта? — Левандовский вздохнул, оглядываясь на Анну, и позволил себе с головой окунуться в мир моды на ближайшие пару часов. В любом случае, он уже придумал, как хотя бы попытаться наставить друга на путь истинный.
***
Матиуш встретил их кислой улыбкой и ледяным взглядом. Вацлав быстро догадался, что это значит, а потому всучил покупки Якобу и отослал его с Анной наверх, лёгким движением подталкивая друга в сторону небольшой гостиной. Граф сам начал это, и теперь ему же предстояло разобраться. Оставалось надеяться, что Вишнивецкий не будет сильно упрямиться.
— Что это было? — отстранённо спросил Матиуш, когда они сели в кресла у камина. Его голос был спокоен, даже безразличен, но чёрные глаза метали искры.
— Я просто сводил её на прогулку и немного позаботился о её гардеробе, — пожал плечами Левандовский. — Ты-то этого не делаешь.
— Делаю! — сердито и настойчиво отозвался Матиуш, гневно глядя на друга. — Я ей платья дарю, драгоценности, я занимаюсь ей, в конце-то концов. Что ты врёшь?
— Нет, Матиуш, ты не понимаешь, — Вацлав покачал головой. Глупый и вздорный мальчишка. — Совсем не понимаешь. Ты читал что-то про то, как чувствуют себя рабы? Если не читал, то уж точно слышал, вы ведь наверняка это обсуждаете там у себя.
— Она не раба, — с жаром возразил Вишнивецкий, стараясь не встречаться с Левандовским взглядом. — Я ей говорил об этом. Кажется…
— Так кажется? Или всё-таки говорил? — Левандовский вздохнул и отвернулся к огню. — Так нельзя, Матиуш, она живая, она всё чувствует и понимает. Я имел честь говорить с ней лишь пару часов, но узнал больше, чем ты за много недель. Право, разве ты не понимаешь, лучший из моих друзей? Разве ты не понимаешь, что она страдает каждый миг от того, что чувствует себя многим ниже? Что ты ей обещал? Шляхтянкой сделаешь? Научишь всему? Не спорю, ты прилежно взялся за это, но это лишь видимость, фикция. Она это подспудно знает, просто не показывает виду. Ей не нужны подачки, ей нужно то, как живёшь ты. Это не значит дать ей что-то отдалённо похожее на твоё образование, да так и оставить, да даже Просвещение говорит об ином. Если ты хочешь быть мужчиной, быть спасителем, героем-любовником, то будь им до конца.
— Ты думаешь? — на лице Матиуша на мгновение промелькнула заинтересованность, но тут же пропала. — Нет, Вацлав, она бы мне сказала, у нас доверительные отношения. Она зовёт меня по имени, ест со мной за одним столом, спальня у нас одна, да мы живём, как муж с женой.
— Не венчаны, не пара, не любишь, — парировал тот. — Конечно, она тебе не скажет. Девочка не дура, у неё есть голова на плечах, поверь мне. Она хорошо знает, где её место, очень хорошо знает, что бывает с теми, кто жалуется. Она не то что боится укусить руку, которая её кормит, она даже к ней приласкаться боится. Да, она доверяет тебе свои желания, чувства, но не более. Она не доверит тебе боль, не доверит истинный страх, не доверит душу, пока не поймёт, что может доверять. Что ты ей ответишь. Попробуй обойтись с ней по-человечески, Анна не игрушка.
— Вацлав, я не знаю, верить тебе или нет, но, быть может, ты в чём-то и прав, — нехотя согласился Вишнивецкий. — Я попробую с ней поговорить. Спокойно поговорить. Прямо сейчас.
Он поднялся, вскоре по лестнице прошелестели его лёгкие шаги. Матиуш внутренне боялся, волновался, не зная, как повести разговор так, чтобы не обидеть девушку. В конце концов, ревность, внезапно появившаяся в его душе, была тут ни к чему. Да и откуда она?.. Сплошная чертовщина. Он поклялся себе не чувствовать, но это всё больше и больше набирало обороты, грозя прорвать любую защиту. Неужто ему пора признаться себе в том, что Анна ему всё-таки дороже, чем он думает?
Князь неуверенно коснулся пальцами позолоченной ручки и толкнул дверь. Пора было расставить хоть какие-то точки над «и».
***
Раду закрыл глаза и откинулся на прохладные подушки дивана, наслаждаясь ночным воздухом. Политика вечно не давала главе клана Ливиану покоя, и теперь им ценилось каждое мгновение отдыха. Едва он взял власть и навёл порядок среди своих людей, польским вампирам вздумалось выбирать короля, и его несносный, вечно желающий быть в гуще событий брат решил, что ему непременно нужно быть там. Раду, пусть и пообещал себе больше не связываться с ним, всё равно не мог не обращать на него внимания: да, между ним и Владом были разногласия, но всё-таки Ливиану позволял себе беспокоиться.
Имелась у него и другая причина — Книнский принц. Многим было известно, что опальный Мнишек, до того, как появиться в Польше, долгое время скитался по Балканам и обратил на себя внимание многих кланов. В том числе и клана Его Высочества. Раду прекрасно понимал, что он может пустить это на самотёк, не может дать волю слиянию двух поистине смертоносных и могущественных сил, а потому вынужден был следить за тем, что творилось в Речи Посполитой, и то и дело через Новака договариваться с его скрытным и хитрым господином.
Он нехотя сел и мельком просмотрел распечатанные недавно письма. И клан Морару, и клан Чеботари дали своё согласие на объединение, и теперь стригои, в случае чего, готовы были выступить единой силой. Ливиану был вовсе не уверен, что опасность действительно есть, он полагал, что Потоцкий, если и будет коронован, то продержится на троне недолго и покинет его по своей воле: несчастные, вроде него, никогда не выдержали бы того, что должны выдерживать носящие этот статус. Быть королём — это вечно находиться на виду у всех, знать, что подданные слышат каждое твоё слово и ждут малейшего промаха, чтобы зашептаться, заспорить, заговорить о том, кто на самом деле достоин трона. Быть королём — это быть гранитной статуей, недвижимой внешне, но живой и думающей внутренне. Быть королём — это никогда не терять лица. Быть королём — это не иметь ни единой слабости.
У Велислава бы в жизни не хватило на это сил, сколько бы он не пытался. Его супруга, пусть и покойная, всегда оставалась в игре и служила неплохим рычагом в правильных руках. Раду знал вовсе не много людей, способных им воспользоваться, но даже они уже были весомой угрозой благополучию Речи Посполитой. И Потоцкий это понимал не хуже него.
Ливиану была неплохо знакома причина, по которой королём становился Велислав: он, во-первых, мыслил многим разумнее Мнишека, а во-вторых, по меньшей мере казался родовитее Вацлава. Бесспорно, вопрос надо было ставить иначе. Не «Велислав или Станислав», а «Вацлав или Станислав». В идеале это должно было быть «Вацлав и Станислав», но это представлялось совершенно невозможным: Мнишек не терпел ничьих указаний.
Глупая игра. Ничто не мешало выдвинуть Левандовскому свою кандидатуру, шляхта бы с удовольствием её поддержала, несмотря на происхождение, пусть бы это и окончательно озлобила Станислава. Но Вацлав зачем-то брал себе отсрочку — год, и его мотивов Раду покуда понять не мог. Впрочем, двенадцать месяцев это не так много, а там тайна вскроется. И вот тогда он уже будет действовать по ситуации. Так хорошо, так правильно.
Раду прекрасно умел просчитывать все ходы, но очень давно разучился загадывать наперёд и верить, что так и будет.