Лил дождь. Да какой там дождь, самый настоящий ливень. Дороги в Грохове размыло, и проехать по ним не представлялось возможным. Больше всех досталось панскому поместью. Если в деревне имелись кое-где мощеные хорошим камнем улицы, а пан предпочитал именно так называть участки между домами, то усадьбе не повезло. Она оказалась отгорожена водой, а разлившаяся река только добавила проблем. Крестьяне искренне жалели господские сады, а слуги в доме и самого господина, потому как он с утра уехал на охоту и до сих пор не возвращался.
Раздался стук копыт. В ворота влетел вымокший до нитки всадник в охотничьем кунтуше. Он резво соскочил с порядком уставшей лошади, кинул поводья старому конюшему и прошел в дом.
— Мопанку, да вы с ума сошли! — Юзефа, пожилая служанка и бывшая кормилица пана, подбежала к вошедшему. — Дождь уже два часа идёт, а вы только сейчас примчались.
— Юзефа, не серчай, — мужчина улыбнулся. — Ты знаешь, что я здоров как бык.
— Доведете вы себя, мопанку, — служанка забрала у него ружье и охотничью сумку. — Быстро греться!
— Добро, только не сердись, я тебя боюсь, — пан звонко расхохотался.
— Баловник! Всё пани Телимене напишу, — беззлобно отозвалась Юзефа.
— Мне двадцать шесть лет. Тётушка уже давно умыла руки, — мужчина широко улыбнулся и взбежал по лестнице, уже оттуда крикнув: — А зайца всё ж пристрелил!
***
Матиуш Камил Вишнивецкий родился на длинном и болезненном рубеже не просто веков, а целых эпох, и представлял из себя человека склада нового и сумасбродного. В борьбе меж старой и новой шляхтой он выбрал вторую и вскорости отошёл от любых славянских корней, предпочтя европейский путь. Так вышло, что вместе с тем, как рос и менялся Матиуш, преобразовывалась и его родина — Речь Посполитая. Улицы Варшавы и Кракова постепенно наполнялись пышными платьями и камзолами, дома из деревянных становились каменными и вычурными, словно на парад, а умы ширились и алкали нового и неизведанного. В тот век родилось много прекрасного и уродливого, и Вишнивецкий нежданно-негаданно, но вполне желанно оказался у руля этих перемен.
В его обществе не встречалось людей старше тридцати, вокруг говорили по-французски, а народные мотивы заменили менуэты, чтобы уж наверняка отделить это образованное, молодое, лощёное дворянство от старого и закостенелого. Слово «шляхта» в этом кругу не употреблялось, заменённое холодным и возвышенным «аристократия». Так теперь обреталась жизнь.
Матиуш был горд и рад слыть человеком образованным и новым. К двадцати пяти годам из множества действительно близких родственников у него осталась только пожилая тётушка, души не чаявшая в своём племяннике. Она не одобряла его поведения и занятий, но прощала совершенно всё, лишь изредка решаясь спорить. «Нет, Матиуш, нельзя так, нельзя от прошлого отказываться, уж коли оно есть», — почти что ласково ворчала она. «Но как же тётушка, если мир меняется? И вскоре не останется ничего старого, даже шведы, что ходили на нас в конце прошлого столетия, решили, что не могут оставить это, как раньше, и пришли ещё раз, в начале нынешнего, стёрли свой былой след, исправились!» — смеялся её Матиуш, приводя ей самые глупые и абсурдные аргументы, впрочем, действовавшие так, как надо.
Не укрылось от молодого князя Вишнивецкого и такое прелюбопытное явление, как масоны. Они, казалось, вели этот мир вперёд, помогая ему становиться лучше и ближе. Именно у них Матиуш тесно познакомился с Просвещением. Это веяние, это мировоззрение с лёгкостью заменило ему христианство, и Вишнивецкий почти сразу уверился в том, что это единственно истинный и верный путь, не приемлющий какого-либо обмана и лицемерия. Ещё более ему понравилось то, что этот путь не говорил жениться и обзаводиться детьми, бесполезно сидеть в салонах и слушать унылые политические речи, а обратиться к облагораживанию всего вокруг и помогать людям.
Матиуш с удовольствием направил свои силы на помощь собственным крестьянам, ведь его имение и немалые земли рядом были его полноправными владениями. Он построил несколько больниц, школ, велел мостить дороги и отменил телесные наказания. На этом, впрочем, его потуги и кончились. Он уехал в Варшаву, познакомился там с разными интересными и поистине красивыми дамами да так и остался развлекаться, однако порой посещая своих друзей-просвещенцев.
Там же он на одном из званых вечеров познакомился с человеком поистине интересным, но таинственным — графом Вацлавом Левандовским. Они быстро сошлись: Вацлав поощрял его прогрессивность, а Матиуш оказался ему достойным собеседником. Именно благодаря Левандовскому он вновь занялся когда-то заброшенной химией и отвлёкся от сладострастия и пустого веселья, вернулся домой, вновь принялся за дело. Так и протекала теперь его жизнь.
Матиуш наконец оказался в своих комнатах, распечатал долгожданный конверт, пришедший от Вацлава, и довольно утащил его в некое подобие ванной. Он кинул лист на столик, наспех разделся и с превеликим наслаждением опустился в горячую воду.
— Благослови, Господи, тепло! — произнес он, окунаясь в ванну с головой.
— Пан Вишнивецкий, я принесла вам чай. Пани Юзефа распорядилась, — послышался из спальни нежный девичий голос.
— Можешь зайти, — разрешил Камил.
В помещение зашла хрупкая юная девушка, неся в руках увесистый поднос с фарфоровыми чашкой и чайником, выписанными пару месяцев назад прямиком из Китая, не без помощи вездесущего друга. Она аккуратно поставила его на небольшой деревянный столик и заполнила чашку душистым чаем из местных трав.
— Спасибо, — Матиуш чуть пригубил напиток, — и чаи у нас замечательные, — он оглядел служанку и на мгновение задумался. — Как тебя зовут? Я тебя раньше не видел.
— Анна, мопанку, я только несколько дней назад приступила к своим обязанностям, — девушка чуть смутилась от такого внимания к себе.
— Ты грамотная, Анна? — Вишнивецкий с интересом разглядывал новую прислугу.
— Так, пан, — Анна кивнула, смутилась тут же поспешила объяснить: — Не в школе, что вы построили. Меня брат научил, чтобы позабавить.
— Прочитай мне это письмо, — попросил Матиуш, кивнув на конверт. Девушка присела в реверансе и взяла мелко исписанный аккуратным понятным почерком лист. По мере чтения, медленного, но чёткого, Вишнивецкий кивал, что-то прикидывал и задумчиво, почти что оценивающе смотрел на то, как свет канделябров играет в золотисто-рыжих волосах девушки.
— Анна, отнеси письмо обратно в комнату и возвращайся, — в голове Матиуша что-то щелкнуло, на секунду сердце будто забилось чуть быстрее. Новая служанка была слишком уж хороша.
Она положила лист на письменный стол и тут же пришла обратно. Снова присела в реверансе, не поднимая взгляда на господина, и так смятённая его вниманием.
— А теперь иди ко мне, — довольно мурлыкнул Вишнивецкий, таким тоном, чтобы девушке было ясно: отказ не примут.
***
— Мой господин, сегодня Станислав Мнишек-Вранич получил отказ, — Каслав Новак толкнул балконную дверь, оказался рядом с высоким темноволосым мужчиной, неотрывно смотрящим на ночной Загреб. — Они выпустили чёрта из табакерки, ведь Мнишек своего ни за что не упустит.
— У него есть на то весомые причины, — отвечал его собеседник, не поворачивая головы. — Можешь мне поверить.
— Не спорю, но чем это обернётся для нас, господин? — спросил Каслав, опершись на прохладные перила.
— Я пока не могу этого знать, — покачал головой тот.
— Даже не попробуете предположить? — в глазах Новака промелькнули искорки веселья, он прекрасно знал, насколько азартен его повелитель.
— А ты неплохо меня изучил. Что ж, думаю, юный Мнишек обратится за помощью… к нам, — тот слабо рассмеялся.
— Вы сами не хотите вступить в игру, не дожидаясь приглашения? — уточнил Каслав.
— Это было бы невежливо. Книнский принц покуда не станет вмешиваться в этот феодальный спор, там и без меня полно титулов и интриг. Я буду выжидать, ибо терпение всегда должно быть вознаграждено.