— Вы, говорите, крестьянка? — Велислав поднял взгляд от шахматной доски и внимательно посмотрел на Анну, сосредоточенно думавшую над ходом.
— Так, пан Велислав, — та посмотрела на него и рассмеялась. — Я вам это ещё вчера сказала, помните? — она взялась за ферзя, но затем вернула его на место и сделала ход конём. — Вы так задумались над этим?
— Скорее забыл сообщить вам ход своих мыслей, — Потоцкий расхохотался. — Старая привычка, знаешь ли. Вампиры ведь могут читать разум, а я чаще думаю, чем говорю, вот и вышло, что собеседники слышат лишь конец фразы — остальное они обычно в состоянии прочесть. Простите, я редко общаюсь с людьми.
— Да не беда, — Анна пожала плечами. — А могу я вас просить об одной вещи?
— Ну конечно, — Велислав чуть кивнул и выжидающе поглядел на неё. — Вы такая скромная, если честно. Это достойно уважения. Я знаю несколько человек, достигших вашего положения, но они не отличались чем-то подобным. Богатство зачастую портит, но вам оно лишь украсило.
— Благодарю, — улыбнулась Ануся. — Но вы лучше называйте меня на ты, хорошо? А то мне совсем неудобно становится, когда пан гетман и меня на вы, как ясновельможную. Непорядок, мопанку, нехорошо, — она потупила взгляд, чуть покраснела. — Я же не шляхтянка.
— Ты лучше многих из них, — эхом отозвался Потоцкий. — Впрочем, как хочешь, я не желаю ставить тебя в неудобное положение, Анна. Это, по меньшей мере, некрасиво с моей стороны.
— Спасибо вам, — девушка смутилась ещё больше. — Так что вы хотели знать?
— Не подменили ли тебя при рождении, — отшутился Велислав, но глаза у него при этом были серьёзные. — Ты совсем непохожа на тех, кого я знал раньше. Может, люди немного изменились с того момента, как я забросил свои мирские дела? Я ведь почти не слежу ни за своими крестьянами, ни за имением, у меня прекрасный управляющий, он в этом неплохо разбирается. Он уже третий, кто приходит на этот пост, уже семь лет он исправно выполняет свои обязанности, и я могу его только похвалить. Он молодец, этот Рихард Милинский-фон Дорн, я уважаю его. Впрочем, сейчас речь не об этом. Ты уверена в своём происхождении?
— Как Бог свят, — тихо ответила Анна, пытаясь поймать его на удивление спокойный взгляд.
— Видно, он ошибся, — невесело усмехнулся Потоцкий, и на мгновение в его глазах снова промелькнула боль. — Он часто ошибается, — он немного помолчал, не глядя на Анну и так низко опустив лицо, что не слишком короткие чёрные волосы полностью закрывали его. Девушка так и не поняла, плакал ли он или просто смотрел пустым взглядом на скрещённые на коленях бледные руки, но когда он вновь обратился к ней, в зрачках было всё то же величественное спокойствие.
— А знаешь… — вдруг сказал он, слабо и как-то облегчённо улыбаясь. — Какая, к чёрту, разница, кем мы рождены? Ведь всё равно каждый строит свою судьбу сам, если того захочет.
— Да как же? Разве же я что хотела, что-то строила в моих-то обстоятельствах? — удивлённо спросила Анна.
— Ну, как тебе сказать… — Велислав ненадолго задумался, видно, борясь с собой и решаясь, а затем всё же спросил: — Часто ли ты молилась о том, чтобы быть счастливой?
***
Холодало. В первых числах октября дул неприятный ветер, гоняя по полупустым варшавским улицам сухие листья. Матиуш думал провести здесь Рождество, а для этого ему нужно было закончить в Грохове кое-какие дела по части хозяйства. Он долго думал над тем, брать ли ему Анну с собой или оставить на попечение Вацлава и Велислава, но девушка так просилась с ним, чуть ли не плача, что Вишнивецкий уступил ей. В конце концов он и сам плохо представлял, как им быть раздельно друг от друга, уж слишком привязался к ней.
Вацлав почему-то не хотел отпускать девушку и чуть ли не в приказном тоне настаивал на том, чтобы оставить её здесь. Велислав тихо вторил ему, крепко сжимая руку сидящей рядом Анны, и почти по-детски обнимал её, недовольно глядя на Вишнивецкого. Этот спор бы не кончился ничем, кроме ссоры, если бы не сама Анна. Она вдруг резко встала, часто и глубоко дыша, сжала тонкие руки и громко и строго сказала:
— Я сама решу, как мне быть, ясно? Я еду с Матиушем! Потому что… Потому что еду!
Она тоненько всхлипнула, осознав, что сейчас сказала, резко побледнела, сильно переживая и волнуясь, и безвольно упала на руки подхватившему её Матиушу — с бедняжкой случился обморок, ведь она до того ещё никогда в жизни ни с кем не спорила, не отстаивала свою правоту, позволяя решать за себя.
Эта фраза поставила точку во всех подобных разговорах, и на следующее утро пан Вишнивецкий и его служанка-фаворитка уехали домой, провожаемые двумя печальными взглядами. Матиуш отстранённо смотрел в окно кареты, думая о чём-то своём и обнимая Анну, она же очень боялась того момента, когда ей предстояло встретиться с подругами и односельчанами — она не знала, как они поведут себя, узнав о её новом положении. Было очень и очень страшно, девушка уже жалела, что решилась ехать, но нельзя же было вечно прятаться в столице, вечно оставаться там и надеяться, что всё пройдёт само собой. Она знала, что трусить и скрываться от друзей плохо, и не могла их предать, отнестись так. Анна совсем не хотела, чтобы девушки думали, что она зазналась.
Их встретили очень тепло, пани Августина долго обнимала и целовала дочь, нахваливая её наряд и украшения, Зоська и Елешка спорили, у кого браслет красивее — Анна привезла им их в подарок. Даже Злата тепло улыбнулась помощнице и низко поклонилась пану, хотя обычно этого не делала.
В доме их привечала уже сама пани Телимена. Она тоже была довольна, что девушке повезло встретиться именно с Левандовским: его она считала человеком мудрым и степенным, верила, что если что, он оградит от ошибок и её племянника, и Анну. Телимена Руцевич всегда относилась к нему с уважением и называла благодетелем. Она искренне надеялась, что не стал думать о семействе Вишнивецких хуже.
— Приехал, — Телимена улыбнулась, крепко обняла его, как мать обнимает вернувшегося с дороги сына. — Как там город? А тебе, Анна понравилось?
— Понравилось, так красиво, — девушка смутилась от того, что на неё обратили внимание. — Пан Левандовский добрый очень.
— Ну и славно, — Руцевич снова обернулась к Матиушу. — Ну, и что ты в итоге надумал?
— Анна больше не крестьянка, — торжествующе отозвался Вишнивецкий. — Я думал над этим всю дорогу и решил, что так и будет.
— Да ты с ума сошёл, ты зачем девочку позоришь… — охнула Телимена. — Да что ж это в итоге получится… Ей титула никто не даст, милый мой, что ж ты её на мучения обрекаешь? Ну спишь ты с ней, ну учишь, ладно, пусть, никто не запрещает, ну родит она тебе детей, пожалуйста, дело твоё, но нельзя же ей быть ни рыбой ни мясом.
— Анна мой друг и… и не только друг. Я сам знаю, как мне быть, да я… да я женюсь на ней, если захочу, ясно? — Матиуш говорил абсолютно спокойно, но в его чёрных глазах плескалась ярость, всё в нём протестовало, отвергало старые порядки. — Я её этим не унижу, наоборот, возвышу. Зачем нужен титул, в чём его польза, если у неё будет то, что я ей дам?
— А в глазах прочих она как была девкой дворовой, так и останется, сколько б мы с тобой о ней не заботились. Хоть женись, хоть что, а всё равно о ней будут как о твоей подстилке говорить, не больше, люди у нас такие. Есть, конечно, подобные тебе, что не чураются этого, но их не так много. Попомни моё слово, не ставь её между небом и землёй, не делай приживалкой, знал бы ты, как тяжко станет ей быть на свете, — печально отозвалась Телимена. — Ты не поймёшь то, о чём я говорю, пока сам не столкнёшься с этим. Матиуш, женщине и так непросто приходится, а женщине свободной, оказавшейся вне трёх сословий, и того хуже. Король Анне титула не даст, оно ему ни к чему, да и мы с тобой не те дворяне, что вечно стоят у политического руля.
— Вы приехали кликушничать? — тихо спросил Вишнивецкий, подходя к ней вплотную и глядя так, как не смотрел никогда. Анна даже испугалась, увидев его таким. — Я повторяю, вы приехали кликушничать или всё-таки быть мне матерью, как вы часто говорили?
— Твоя мать бы сказала то же самое, — глухо ответила Руцевич, садясь обратно в кресло. — Бог с тобой, делай, что хочешь, взрослый уже. Прости меня, Анна, хотела я вас от беды уберечь, да видно, не судьба. Крепись, девочка моя, теперь тебе придётся ой как несладко.
— Вот и славно, я и впрямь делаю, что хочу, и прекратите мне пугать Анну, — Вишнивецкий подошёл к письменному столу, взял в руки перо, обмакнул его в чернила и принялся что-то писать, низко склонившись над бумагой. Когда он наконец выпрямился, его лицо было исполнено решимости и какого странного, жутковатого спокойствия.
— Читай, — он протянул Анне лист, и та взяла его дрожащими руками, села ближе к канделябрам.
— Я, князь Матиуш Камил Вишнивецкий, сим заверяю, что хлопке Анне и её матери, хлопке Августине, дарована свобода. Заверяю также, что впредь они обе на моём иждивении, и даю им право носить наследственную фамилию — Костюшко. Подпись: Матиуш Вишнивецкий, дата: седьмое октября тысяча семьсот сорок пятого года. Печать, — она немного помолчала, осознавая прочитанное. — Мопанку, Господи, благослови вас Бог, мопанку, — Анна упала перед ним на колени, чуть ли не плача от счастья. — Матиуш, вы так добры ко мне, я не знаю, как вас благодарить, Матиуш!..
— Встань, ты теперь свободная, — тот мягко поднял её. — Ануся, радость моя, никогда так больше не делай. Я хочу, чтобы ты была счастлива, и это послужит мне лучшей наградой. Моя прелесть.
— Матиуш… — девушка крепко обняла его, уткнувшись носом в шею — Вишнивецкий почувствовал, как прокатилась по нему горячая слеза. — Вы такой хороший.
— Ну тише, т-ш-ш, — Матиуш осторожно обнял её в ответ, краем глаза наблюдая, как Телимена встала и тихонько вышла, сочувственно посмотрев на Анну. — Т-ш-ш, чего ты? Всё же хорошо, Ануся.
— Да ничего, — смущённо шепнула та. — Я теперь самая счастливая, любимый.
***
Потоцкий стоял на тёмной площади, сжимая в тонких пальцах фамильную шпагу. Он оглядывался, выискивая кого-то, расхаживал туда-сюда, недовольно кривил губы в холодной усмешке — он не любил, когда опаздывали. Особенно на такую презабавную в их случае вещь, как дуэль.
Послышались тихие шаги. На противоположном конце возник высокий мужчина, закутанный в чёрный плащ. Он подошёл ближе, чуть кивнул Велиславу и скинул с плеч закрывавшую его ткань, обнажая шпагу очень тонкой, почти ювелирной работы.
— Что ж, пан Мнишек, я ожидал, что вы пришлёте мне подобное приглашение, — мягко произнёс Потоцкий, вытаскивая из ножен свою. — Я бы не хотел принимать корону так, но вы не оставляете мне выбора. Защищайтесь, и пусть бой решит наш спор, — они разошлись, встали друг напротив друга, чуть поклонились, подняв шпаги, и, отдав дань порядкам, одновременно ринулись друг на друга. Первое время Станислав атаковал, стараясь задеть Велислава и тем самым сильно ранить его — клинок был серебряным. Потоцкий с лёгкостью, шутя отбивал его удары, наблюдая за соперником из-под полуприкрытых век, он выжидал, пока тот выбьется из сил. Мнишек был молод, горяч, но пока не вступил в свои полные способности, и это было преимуществом Велислава. Не прошло и нескольких минут, как он сам начал наносить удары, оттесняя противника к постаменту, а затем и пригвождая его к холодному камню.
— Наигрались в рыцаря? — Потоцкий встряхнул Мнишека за плечи и убрал шпагу. — Идите к чёрту. Вы проиграли, кажется, этого достаточно. Идите, не вынуждайте меня пускать вам кровь ещё и этим ужасным оружием.
— Будьте вы прокляты, — глухо отозвался Станислав, отряхивая жилет. — Я всё равно добьюсь своего так или иначе, ручаюсь. Мы ещё посмотрим, кто кого, пан гетман. А покуда… разрешите не кланяться.
— Разрешаю, — презрительно ответил Велислав, выпуская его. — Убирайтесь. Я не желаю больше вас видеть.
— Прощайте, — Мнишек исчез в ночном воздухе, а Потоцкий оправил одежду, пригладил волосы, разметавшиеся во время дуэли, глубоко вдохнул, пристально глядя в небо.
— Как тяжело быть у власти, Фелисия, — тихо прошептал он. — Ты так мне нужна, ты так мне нужна, и твои советы, твоя помощь и поддержка, твоя забота — мне этого очень не хватает. Я отомстил Чаплинскому, я заживо его распял и оставил на корм стервятникам, но разве это могло тебя вернуть, моя Фелисия? Разве могли моя боль и мои проклятия донестись до столь слепого и столь же глухого к моим молитвам Бога? Почему он оставил меня, дорогая? Почему ты меня оставила, обрекла на вечную муку, что за страшная участь, ужасный рок постигли мой дом и мою семью? О Боже, Боже, если ты есть, если ты только там есть, хоть раз, единственный раз услышь меня. Упокой душу моей жены, моей милой Фелисии, и если ты хотя бы немного справедлив к праведникам, к твоим верным детям, то дай рабе твоей, несчастной Анне хоть капельку того, что она заслуживает. Пусть она сегодня улыбнётся во сне, потому что будет счастлива. Уж это-то тебе под силу?
Бог молчал. Лишь блестели в ночной тишине звёзды, ветер гнал облака куда-то на запад, то и дело закрывая ими огромную бледную луну. Велислав смотрел и надеялся, впервые за много лет сжимая руки в молитвенном жесте.
А в Грохове под тёплым одеялом в объятиях Матиуша спала Анна, её губы слегка улыбались, она уже давно не была так расслаблена и спокойна. Сегодня она заснула свободной. И надежда в её нежной душе расцвела, пробудив собой огромную силу — доверие пану Матиушу.