Милинский готовился отойти ко сну. Он медленно надел ночную сорочку, недовольно морщась из-за саднящей боли в ушибленном плече, пожалел, что отослал всех слуг в большой дом, и помочь ему теперь никто не может, затем мимолётно посмотрел на себя в зеркало и довольно улыбнулся. Всё-таки он ещё был до невозможности хорош собой и молод, и всё в этой жизни у него было впереди, ведь Рихарду было всего двадцать девять лет. Славная пора! Он надеялся жениться, завести семью и просто радоваться жизни, но кое-что мешало всем этим планам — последнее время ему было уж слишком беспокойно и страшно. Неожиданно беспокойно, надо сказать, тревога накатывала приступами и могла не оставлять всю ночь, отчего Милинский сильно мучился и на утро долго не мог встать и чуть ли не умирал от головной боли над различными документами, но подвести пана Потоцкого и оставить свои дела он не мог, лечение было долгим, а поместье вечно требовало внимания.
Пора было ложиться, часы пробили полночь. Милинский потушил свечу и устроился под тёплым одеялом, закрывая глаза и обнимая прохладную, но очень мягкую подушку. Он уже почти провалился в странную полудрёму, молясь, чтобы вязкий ужас, окутывавший его по ночам, хотя бы сегодня не вернулся, как в дверь постучали. Рихард тихо заругался, но всё же нехотя поднялся и, пробормотав что-то вроде: «Минуту», накинул на плечи халат, пригладил непослушные чёрные кудри. Было прохладно, но времени нормально одеться не было — за дверью, похоже, очень не любили ждать.
— Доброй ночи. Чем могу быть полезен? — вежливо спросил он, выходя из комнаты.
— Доброй. Вы служите пану Потоцкому, верно? — гость не снимал капюшона, говорил низко, с лёгким акцентом, его руки были спрятаны под плащом.
— Верно. А с какой целью вы интересуетесь? Что вам нужно? — тревога накатила вновь, и Милинский беспокойно сжал ручку двери, тяжело и часто дыша. Пришедший пугал его, и это усиливало недуг.
— Он вам доверяет? — грубо и твёрдо продолжал незнакомец, будто не замечая его вопросов. Будто он привык так спрашивать, не обращая внимания ни на что. Будто инквизитор…
— Д-да, — Рихард инстинктивно чуть попятился назад, уже плохо сдерживая себя, ладони вспотели, сердце билось, как бешеное, от сильного необъяснимого страха внутри всё похолодело и сжалось. — Что в-вы хотите? — он заикался, голова кружилась, и язык не слушался его.
— Где он прячет то, что может его убить?! Отвечай! — незнакомец не стал больше церемониться и терпеть, больно втолкнул его обратно и запер комнату, задёрнул шторы, ставя свою свечу на стол и резко вдавливая Милинского в стену. — Где?!
— Я н-не знаю, о чём вы. Я клянусь… Пожалуйста, отпустите, — Рихарду стало тяжело дышать, лёгкие будто налились свинцом, спина неприятно заболела от грубого соприкосновения с твёрдым камнем. — Не надо! — он увидел, как некто с какой-то жутковатой улыбкой занёс над ним блеснувший в свете пламени нож. — Прошу…
— Отвечай, чёрт тебя дери, или ты будешь умирать в мучениях, — с нажимом произнёс гость, прижимая лезвие к его шее. — Ну же! У меня нет времени тут с тобой возиться! Но будь ты еретиком, я бы позабавился… — эти слова он протянул с каким-то извращённым наслаждением.
— Я клянусь вам, я правда не знаю, — Милинский дёрнулся то ли от испуга, то ли от сильной дрожи, приходившей с каждым приступом, и тут же закричал от боли в распоротом предплечье. — Умоляю, я ничего не скажу, я не знаю, чего вы от меня хотите… — он начинал по-настоящему задыхаться, перед глазами плыло, к горлу подступила неприятная тошнота. — Отпустите меня!
— Не врёшь, — эти слова незнакомец чуть ли не выплюнул, они прозвучали злобно и с сожалением. — Жаль, что ты так бесполезен, — он методично наносил раны уже потерявшему сознание Рихарду, голос стал безразличен и звучал даже как-то устало. — Мнишек, конечно, тоже молодец, но хоть дорога за его счёт. Игры им, а мне работа! — он без особого сожаления выпустил почти мёртвое тело, и оно с неприятным стуком упало на деревянный пол, тут же окрасившийся в тёмно-красный, — во имя Господа нашего, — бездумно, скорее из обычая осенил коротким крестным знамением и тихо вышел, затушив свечу. Застучали по дороге конские копыта, кто-то из заспавшихся слуг всё же выглянул посмотреть, кто это был, но ничего не заметил и вернулся обратно. Милинский же медленно и мучительно расставался с собственной жизнью, ощущая внутри только безграничное отчаяние…
***
Велислав почуял неладное ещё с вечера и долго не ложился, расхаживая по комнате и то и дело подходя к окну, глядя на запад — в сторону собственного поместья неподалёку от Варшавы. Он вдруг подумал, что у верного Рихарда что-то могло случиться, всё-таки он тоже был под угрозой из-за всей этой истории. На сердце было неспокойно, как-то неуютно, и Велислав думал, стоит ли навестить собственный дом, просто убедиться, что ему всего лишь кажется, или нет.
Луну вновь закрыло облаками, и Потоцкий тяжело вздохнул, принимая решение. Он накинул на плечи простой камзол, захватил шпагу и тут же исчез, лишь две или три летучие мыши появились в воздухе и сердито запищали, прячась от канделябров.
Велислав же уже шёл по песчаной дорожке к небольшому домику, выстроенному для управляющего, про себя подмечая всё, что видит и чувствует: незапертые ворота, взломанный замок, убитая охрана и резко ударивший в ноздри запах крови. Её было очень много, и самое страшное, что запахов было три, а тел — всего два. Потоцкий не знал, какая кровь у Милинского, но очень боялся, что теперь-то он её ни с чем не перепутает.
Его страхи подтвердились — Рихард нашёлся у себя в комнате мёртвым — его сорочка и халат окрасились в красный, сквозь порванную ткань видны были глубокие раны, на которых ещё не запеклась тёплая молодая кровь. Велислава даже передёрнуло от этого, ему было стыдно, жутко, неприятно, ведь он косвенно был виноват в смерти несчастного. Бедный Милинский мечтал о светлом будущем, счастье, Потоцкий обещал ему, что поможет, но в итоге только подставил под удар.
Как и Фелисию…
Все дорогие ему люди умирали, Велислав ненавидел смерть, ненавидел Бога за то, что он её посылает, но сам он её превзошёл и остался вечен. Вампир часто смотрел на лики святых и жутко скалился-ухмылялся, бормоча: «Кто всё же победил?». Ответом ему всегда было молчание, но не теперь. Теперь костлявая снова победила, во всяком случае, очень захотела это сделать, но Потоцкий не намерен был давать ей подобный шанс. Он с какой-то безумной улыбкой, опустился на колени около Рихарда и прижался губами к его шее, выпивая сладковатую кровь до последней капли, а затем, прокусив своё запястье, прижал его к холодным губам Милинского, шепча слова на странном языке, напоминавшем смесь латыни и иврита. Рихард дёрнулся раз, другой, по его телу пробежала хорошо заметная судорога, и закрытые глаза вдруг широко распахнулись, а сам он резко и глубоко вдохнул, неожиданно садясь на полу. Его раны мгновенно затянулись, оставив на теле едва заметные белёсые шрамы — память о смерти, а кожа заметно побледнела, но изгладилась, цвет глаз сделался холоднее, а туловище будто налилось силой. Рихард Милинский получил становление и воскрес.
— Встань и иди, — усмехнулся Потоцкий, поднимаясь. — Одевайся, нужно многое теперь обсудить.
***
Матиуш завтракал в одиночестве — Анна ещё спала, знатно утомившаяся за прошлый день. Он так и не решился рассказать ей про предложение Влада, но звучало оно по-своему заманчиво. Конечно, Вишнивецкий догадывался, что всё к тому шло, а Вацлав просто раскрыл ему всё чуть раньше времени, и это пугало. Матиуш никогда не хотел становиться чем-то большим, нежели сейчас, и, конечно, вампиром. Он с трудом признал, что эти существа живут среди людей и обычно никого не трогают, но сам становиться таким был точно не готов. В глубине души ему хотелось, чтобы это просто был глупый сон, но умом он понимал, что невозможное в его парадигме вдруг оказалось возможно.
На лестнице послышались лёгкие шаги, и Матиуш довольно улыбнулся — Анна всё же встала и решила спуститься к нему. Она не могла без него долго спать, капризничала, ворочалась, цеплялась за руки, словно маленький ребёнок, не любивший отпускать мать. Девушка чувствовала, что он не рядом, порой даже хныкала во сне, и Вишнивецкому ничего не оставалось, кроме как вернуться обратно и осторожно обнимать, бормоча что-то ласковое. Он всё больше и больше привязывался к Анне, ему хотелось порой ответить ей той же любовью, с которой жила она, но он не мог этого сделать. Потому что не любил. Матиуш не знал, как ему назвать эти отношения, кроме как постелью, но это было слишком низко и грязно, для такой светлой девушки, как Анна. Он думал поговорить об этом с Вацлавом или, на худой конец, с Велиславом, но сильно боялся осуждения и простого непонимания — ни тот, ни другой не попадали в подобную ситуацию.
— Матиуш, доброго вам утра, оно сегодня такое славное, — Анна совершенно неожиданно обняла его сзади и уткнулась носом в затылок. — Я вас люблю. Очень-очень сильно. Знаете?
— Знаю, — Вишнивецкий поцеловал её запястья и посмотрел вверх. — Садись и поешь, моя радость, ты вчера сильно переволновалась, пан Лович мне рассказал. Ещё похудеешь, заболеешь, нельзя так.
— Вы правы, — Анна устроилась рядом. — Как же сейчас будет вку…
— Добрый-предобрый день, — в столовой неожиданно возник высокий мужчина со спутанными чёрными кудрями и какой-то слегка безумной улыбкой. — А что это вы тут делаете? А-а-а?
— Рихард, сатаны ради, ещё только одиннадцать часов утра, а люди собрались подкрепиться, ты будто вчера родился! — вслед за ним появился Велислав и расстроенно всплеснул руками. — В жизни бы не подумал, что обращение принесёт столько неприятностей.
— У меня в голове какая-то тьма, я даже не знаю, что творю, о чём вы, — вампир дёрнулся, его губы горестно изогнулись, а глаза наполнились болью и печалью. — Что со мной? Кто они, эти голоса в моей голове? — он схватился за виски, зарываясь тонкими пальцами в волосы и зажмуривая свои огромные голубые глаза. — Что они со мной делают? Зачем? Я не хочу! — упал на колени, будто подкошенный, и Потоцкий тут же подбежал к нему, осторожно отнимая руки от лица, пытаясь что-то внушить, но тщетно — несчастному не становилось легче.
— Голоса, голоса, проклятые голоса… — он снова дёрнулся, затем вдруг замер, закрыв глаза, и какое-то время молчал. Велислав поддерживал его за плечи, вглядываясь и следя за дыханием.
— Рихард, ты меня слышишь? — тихо спросил он. — Рихард? Анна, вели принести воды и крови, хорошо?
— Конечно, — девушка вышла и уже через несколько мгновений вернулась, чуть кивнула Потоцкому. Вскоре пришёл и слуга, неся на подносе полный бокал рубинового цвета жидкости. Велислав забрал его и осторожно поднёс к губам Милинского, заставляя того выпить. Вампир поморщился, закашлялся, но, кажется, пришёл в себя. Он сдунул с лица прядь непослушных волос и поднялся, поддерживаемый Потоцким.
— Прошу прощения. Я выбрал неудачный момент для смерти, — он виновато посмотрел на Анну и Матиуша. — Вы же не сердитесь?
— Не сердимся, — Вишнивецкий слабо улыбнулся. — Князь Матиуш Камил Вишнивецкий, рад знакомству, — он встал и протянул ему руку.
— Рихард Милинский-фон Дорн, — вампир чуть поклонился и пожал её. — Тоже рад знакомству. А вы кто, прекрасная пани?
— Анна Костюшко, — девушка смущённо покраснела, и Рихард поцеловал её пальцы, хитро поглядывая на неё. Что-то было в его зрачках такое, что заставило Анну ужаснуться и едва не отпрянуть, но она сдержала себя, продолжая, как заворожённая, всматриваться дальше, и только теперь заметила страдание и горечь. Это было страшно, но очень хотелось пожалеть Милинского и как-то помочь ему, ведь он не был виноват в том, что кто-то захотел его убить.
— Идём, расскажешь, что случилось, ты так и не поведал об этом с ночи, — Велислав потянул его за собой, а в столовую заглянул Вацлав, приветливо помахал друзьям и выжидающе посмотрел на Потоцкого.
— Сейчас вместе и расспросим, — ответил ему тот. — Приятного аппетита, Анна, Матиуш. Простите ещё раз.
***
— Рихард, что ты помнишь? — Велислав кивнул ему на стул напротив, а сам встал у окна. Вацлав незаметной тенью застыл у двери в кабинет, прикрыв глаза. У него были догадки о личности нападавшего, но сначала он хотел услышать, что скажет Милинский.
— Помню… — фон Дорн замер. — Помню? Да, кажется, он так и не снял капюшона. И так задавал вопросы… Так строго. И совсем не слышал моих, да. И бил без промаха, твёрдо и сильно, будто не раз так делал. Голос у него был с таким акцентом… не знаю, как описать, но он точно не поляк. И… И это всё, пожалуй, — он замолчал, затем сполз со стула и сел на тёмном ковре, подтянув колени к животу и ставя на них подбородок.
— Рихард? — Потоцкий подошёл к нему и тронул за плечо. — Всё в порядке?
— Да, не трогай меня, — Милинский закрыл глаза. — Уходите, я хочу побыть один.
— Хорошо, хорошо, — Велислав чуть кивнул Вацлаву, и оба они вышли, оставляя его.
Рихард вздрогнул, повёл плечами, будто от сквозняка, но теперь он не чувствовал ни холода, ни жара, во всяком случае, это не причиняло ему неудобств. Всё, что было присуще смертным, оставило его, но на душе было тяжело и тоскливо. Его мучило это, душило, мешало жить, и Милинский очень хотел спрятаться или провалиться сквозь землю, да что угодно, лишь бы отделить себя от этого отчаяния.
Он хорошо помнил смерть.
Он хорошо помнил, как нож вспарывал его кожу и проходил вглубь, разрезая мышцы, сосуды, быть может, органы. Он хорошо помнил собственный ужас, мольбы о пощаде, желание жить и рыдания, помнил, как задыхался, как осознавал, что умирает один, совершенно никому не нужный и не оставивший следа в истории, он помнил всё так отчётливо, будто кто-то в его голове повторял эти страшные минуты вновь и вновь.
Рихард очень хотел сойти с ума и забыть это.
Рихард вообще много чего хотел, но теперь понятия не имел, как ему жить, ведь он и не думал становиться вампиром, даже не мечтал, хотя Потоцкий предлагал ему подобное. Что же теперь было делать? Денег у него было немного, никакого наследства он получить не смог — злобные сёстры отца не стали терпеть незаконнорожденного и выбросили Рихарда, десятилетнего ребёнка, на улицу без гроша в кармане, им было совершенно всё равно, как он закончит свою жизнь. Семьи у Милинского тоже не случилось — он просто не успел повстречать кого-то, кого бы на самом деле полюбил, а Потоцкого никогда семьёй не считал, потому как не думал, что достоин так называть одного из богатейших и славнейших гетманов Речи Посполитой. Да, Велислав, взяв его под крыло десять лет назад, заботился о нём так, как заботится родной отец о юном сыне, да, он дал ему должность управляющего и возможность закончить образование, но Рихард уже вряд ли смог бы видеть в нём нечто большее, нежели благодетеля и просто очень хорошего и доброго человека. У него оставалась лишь престарелая мать, отец часто говорил о ней, и Милинский надеялся когда-нибудь найти её. Ещё человеком он украдкой молился о ей здоровье и долгой жизни и очень горевал, что совсем не помнит.
Впрочем, поздно было о чём-то сожалеть. Всё было уже сделано, и Рихарду ничего не оставалось, кроме как смириться. Он поднялся, отряхнул одежду, пригладил непослушные волосы и хищно оскалился. В конце концов, он жив. А остальное уже неважно.