Анна бездумно улыбалась, ощущая, как мягкая рука Матиуша нежно поглаживает её по обнаженному плечу. Ей было очень и очень хорошо — ей хоть и ненадолго, но позволили отвлечься от повседневных забот. Она чуть потянулась, кладя голову ему на плечо, и тихо порадовалась тому, что сейчас ночь. При свете она бы с ума сошла от смущения и стыда. То, что случилось, для неё было не ново, она и раньше знала, что происходит между мужчиной и женщиной в таком месте и в такое время, но всё равно её тело окутало лёгкое волнение, Анна прислушивалась к себе, пытаясь понять, что изменилось. Матиуша забавляло её поведение, но он молчал, давая девушке привыкнуть и успокоиться. Он знал, что она была девственна до этой ночи, он знал, что она была наивно мила и искренна в своих чувствах, дикая, на фоне прочих его женщин, и неизведанная, она казалась ему удивительно настоящей.
— Ануся, нежная, ну до чего же ты красивая, — он всё же мягко поцеловал её в висок и зарылся носом в шелковистые волосы, не выдержав очарования. Странно, но всё это он произнёс искренне, а не потому что так было надо; эти слова прозвучали вовсе не заученно-фальшиво, вовсе не для того, чтобы как-то завершить эту встречу и отдать должное. — Моя Ануся, — Вишнивецкий видел много женщин, и Анна была приятным и неизведанным разнообразием. Её естественность только придавала ей шарма.
— Пан, я… — девушка вынырнула из своих мыслей и вдруг погрустнела: чудесное небытие спало, а сказка кончилась, даже не начавшись: на что она рассчитывала, ведь она простая служанка, от которой не требовалось ничего, кроме как доставить удовольствие и исчезнуть, ведь только за этим она была нужна, и Анна это прекрасно понимала, знала, что не имеет права вот так разлёживаться и отнимать время у своего господина, впрочем приятного и нежного — он постарался сделать так, чтобы и ей было хорошо. — Мне, верно, идти надо…
— Не надо, — Вишнивецкий ласково провел кончиками пальцев по лицу служанки и ревниво прижал к себе. — Моя Ануся должна быть со мной. Не пущу, — он зарылся носом в её волосы, не позволяя двинуться. Для себя Матиуш уже решил, что она не станет для него девушкой на одну ночь. Отпускать такое было ужасно жаль. Анна была хорошо собой и, кажется, не совсем уж дурна умом, и ему представилось, что он сможет сделать из этой крестьянки что-то стоящее. Матиуш всегда хотел проверить слова просвещенцев сам, но школ для этого было мало, а тут у него появилась возможность лично воспитать из дикаря настоящего человека и представить его обществу, как должное и важное.
Анна снова тепло улыбнулась и доверчиво прижалась к мужчине. Он разом, пусть и ненадолго, убрал все её страхи, оставив с собой, и её сердце радостно забилось. Матиуш нравился ей, он бередил её душу, и девушке очень хотелось любить. Она как-то слышала, что это крайне тёплое и доброе чувство, которое заставляет заботиться о том, на кого направлено обожание, и это её очень привлекало. Анне даже казалось, что она уже влюблена, ведь внутри было так тепло и сладко. Это обволакивало её, сердце, ещё не успокоившееся, билось часто и гулко, и это только убеждало девушку в её предположениях и надеждах. А почему, собственно, не полюбить, если так хорошо? Чего же в этом такого сложного?
— Спокойной ночи, — Вишнивецкий коснулся губами её виска, поплотнее укрыл одеялом, крепко обнимая. — И даже не думай вставать рано, — его мягкий тон убаюкивал уставшую девушку.
— Я постараюсь, — служанка смутилась ещё больше: как бы потом пани Генрике объяснить своё отсутствие, если она никого не слушает, только ругается. Пана просить о защите было неудобно. Анна совсем не хотела прослыть продавшейся и зазнавшейся, но очень боялась гнева ключницы. Она бы ещё думала об этом, рассуждая, как ей поступить, но её ласково сморил мягкий сон без сновидений.
— Ануся, — шепотом повторил Матиуш, закрывая глаза. — Так вот как будут звать это прекрасное творение разума.
***
Анна проснулась по привычке — рано, за окном едва занимался рассвет. Ей было очень совестно уходить, ведь князь просил её, но работа не ждала, именно она кормила семью девушки. Анна поморщилась от легкой боли и каких-то непонятных ощущений, видно, появившихся за время, пока она спала, и медленно села на кровати. События прошлой ночи не укладывались в её голове. Она никогда не считала себя красивой или какой-то… привлекательной. Мать, конечно, говорила, что дочь у неё как раз-таки хороша собой, да и Конрад, самый завидный жених на всю деревню, какое-то время обивал её порог, пока отец Анны не умер. Там поле пришлось продать, потому что работать было некому, а Анна пошла в помощницы поварихе в господское поместье. Тут-то Конрад и испарился, и теперь девушка понимала почему — он не хотел себе испорченной, уже тронутой жены, считая себя выше этого, ведь Конрад был сыном богатого мельника, он мог себе позволить жениться на любой девушке, причём многим краше и здоровее Анны. Неясно было, что в ней такое увидел пан, что захотел овладеть ей. Впрочем, кто их, этих панов, разберёт, ведь Анна толком их не знала. Скорее всего, она показалась ему достаточно приятной для того, чтобы провести ночь и удовлетворить свои желания, никак иначе, ведь ни поддержать беседы, ни развлечь господина как-то ещё она не могла. Служанка вздохнула, отгоняя безрадостные раздумья (ей было слишком сложно предполагать, что творилось у Матиуша в голове), и придвинулась к краю кровати, но попытка бегства тут же была пресечена.
— Всё-таки встала, — сзади её обняли знакомые теплые руки и нетерпеливо, твёрдо утянули обратно. — Ануся, не уходи, мне без тебя грустно будет, — Вишнивецкий говорил капризно, словно ребёнок, у которого пытаются отнять любимую игрушку. Возможно, это так и было. Матиуш сызмальства привык, что всё, что вокруг него находится, будь то живой человек или вещь. Тётка из огромной любви к племяннику никогда ему ни в чём не отказывала и потакала всему, то он делал, даже отказ жениться приняла стойко, объяснив это себе тем, что соколик, как она его называла, ещё не нагулялся, не испробовал жизни, да на том и порешили.
— Так разве я… — Анна запнулась, не зная, что ответить ему, спорить открыто она не решалась. — Я ведь простая служанка, что с меня взять, кроме… — она замолчала, постыдившись продолжать, она не умела говорить красиво и верно, а потому боялась вступать в толковую беседу. Однако Матиуш её вполне понял, искушенный кокетливыми дамами и намёками, скрывающимися не просто за словами, но и за малейшими движениями платьев и вееров, намёками, присущими только высшему обществу. Впрочем, здесь они появились не по причине жеманства, а лишь потому, что очаровательная крестьянка устыдилась своих же помыслов.
— Ануся, какая же ты милая и непосредственная, — он тепло улыбнулся и покачал головой, продолжил, словно разъясняя не взрослому человеку, а ребёнку: — Нет, не «кроме». Ну… Понимаешь, девочка моя, ты живая.
— Все люди живые, — служанка наивно улыбнулась в ответ, поудобнее устраиваясь в его объятиях. Ей его слова показались глупыми и слегка лживыми, откуда ему было знать, какая она, после одной ночи? Вот уж неправда какая.
— Не совсем. Есть люди живые, а есть будто и не люди, а статуи. Я в Варшаве много таких видел, — Вишнивецкий взял её руку и нежно поцеловал. — Взять хотя бы панну Елену. Она такая… такая обычная, — он сказал это скучающе и печально, будто это его действительно огорчало, раздражало, не давало жить счастливо, и лицо его стало ещё бледнее. — Понимаешь, я о ней будто бы всё знаю, мне с ней вовсе не интересно, да. А с тобой иначе.
— Льстите вы мне, пан Вишнивецкий, — Анна покраснела и опустила взгляд, она неплохо понимала, что значит «обычная». — Я же крестьянка простая, чего во мне особенного? Столичные, они хоть образованные.
— И тебе образование дать можно. Ты способная, раз читать научилась, — Матиуш снова улыбнулся. — Я научу тебя, Ануся. И писать научу, и по-французски немного. И танцевать, и этикету. Ануся, я тебя освобожу, шляхтянкой сделаю, — с запалом сказал он, горячась и загадывая далеко наперёд, будто чувствуя, что вот он, его шанс, окончательно присоединится к тем, кто двигал Просвещение дальше, кто не боялся трудностей и вводил людей в мир лучший и светлый.
— Я бы хотела вам верить… — девушка печально посмотрела на него и покачала головой, она была для него в диковинку, вот и вся живость, она ведь хорошо понимала, что ни умом, ни обхождением не достигнет его высот. — Мне на кухню надо, а то пани Генрика заругает.
— Давай помогу одеться, — Матиуш мягко коснулся губами ее плеча и накинул рубашку. — Моя милая Ануся — он говорил мягко и сладко, и служанке хотелось доверять его словам.
Когда Анна уже выходила из покоев князя, тот с нажимом, но по-своему ласково сказал ей вслед: — Приходи вечером. Каждый день приходи. Пожалуйста.
В его голосе не было толком ни тепла, ни любви, ни капли чувств, что порой зарождаются между двумя людьми и навек их связывают, уж скорее они звучали не правдиво и слишком слащаво, будто имели под собой двойное дно, но Анна этого вовсе не заметила, чересчур очарованная князем.
Она обернулась и смущённо, с какой-то затаённой надеждой и нежностью пробормотала, легко забывая случившийся разговор: — Я обязательно приду, пан Вишнивецкий. Обязательно.
***
Станислав со злостью кинул очередной бокал в стену и едва ли не взвыл от отчаяния.
Ему в который раз не везло.
Конечно, он и раньше отменно понимал, что Вацлав Левандовский сделает всё, лишь бы не дать ему править, ведь Вацлав явно кое-что знал, а потому боялся увидеть на троне короля, так похожего на предыдущего. Но чтобы вот так унизить… О, если Влад Дракула, с которым у Станислава были свои счёты, был королём этих театрализованных представлений на публику, то Вацлав — наследным принцем.
Мнишек раздражённо сел на подоконник, задумался. Зачем же всё-таки Левандовский вызвал его?
Унизить?
Лишний раз напомнить его место?
Нет, Вацлав таким не занимался бы, ему из без того было достаточно нескучно, значит, что-то иное. Но только что? Станислав совершенно этого не знал. Но зато он знал кое-что другое.
Если ему не удастся вырвать корону из рук Потоцкого, второго кандидата, своими силами, то он прибегнет к помощи другого наследного принца, пусть и опального. В конце концов, он будет только рад посодействовать, ведь Мнишек с удовольствием выдаст ему на расправу тех, кто причинил ему боль.
Книнский стригой вряд ли откажется от такого предложения.
***
В Брашове веяло прохладой, и Раду Ливиану в очередной раз обрадовался, что выбрал для проживания именно этот город. Он переехал сюда не так давно, и старый дворец только закончили приводить в порядок, он вновь заблистал былой красой, что не могло не радовать его, любителя всего изящного и приятного глазу. Это было место, которое Раду теперь с удовольствием мог бы назвать домом.
Впрочем, сейчас ему было совсем не до любования, ведь в мире политики и лжи, уже давно застоявшемся и затхлом, всё вдруг всколыхнулось и ожило: Ливиану верные люди донесли, что в Польше уже заочно выбран новый король, а отвергнутый претендент не смирился со своей участью.
И теперь Раду ждал гостей: сначала из Загреба, затем, быть может, из Варшавы. Все сейчас захотят с ним договориться, чтобы в случае чего иметь того, кто прикроет им спину. Но Раду умён и хитёр, Раду потрепали предательство и война, он не будет действовать наобум, он станет выжидать.
Раду прекрасно знал себе цену.
И она было дюже высока.
Раздались тихие шаги, и Ливиану обернулся. Вот и первый гость.
— Домнуле Новак, добро пожаловать, — он вежливо улыбнулся и кивнул на пару кресел у белеющих в ночной тьме перил. — Я полагаю, ваше дело не терпит отлагательств, раз вы прибыли так быстро.
— Вы правы, — тот улыбнулся в ответ. — Должно быть, вы слышали о том, что случилось в Варшаве вчера.
— Ну конечно, — Раду усмехнулся. Книнский принц был явно обеспокоен тем, что творилось так далеко от его владений, раз отправил за вестями не кого-то, а своего самого ближайшего помощника. — И что с того?
— Дело, вы сами понимаете, непростое и опасное, — осторожно начал Новак, и Ливиану в очередной раз восхитился его спокойствию и такту, что определённо делало ему честь как дипломату и политику.
— Безусловно, — согласился он. — И вновь я задаю вам тот же вопрос, домнуле Каслав.
— Мой господин покуда предлагает вам объединить силы стригоев и выступать совместно, если выпадет случай, — пояснил тот. — Мы знаем, что ваш брат на той стороне и просим не давать воли чувствам.
— Мне нет никакого дела до того, чем и как занят Влад, можете не беспокоится, — холодно отозвался Раду. — Я принимаю предложение вашего господина и прошу его впредь считать наши кланы единой силой. Я отправлю послов к домнуле Чеботари и домнуле Морару, но их согласие гарантировать не могу, во всяком случае, пока. Быть может, я сам лично навещу их, чтобы переговоры прошли так, как надо.
— Моего господина более чем устроит такой ответ, — Каслав чуть склонил голову в знак уважения. — Вы не так давно стали главой клана, но уже делаете ощутимые успехи в управлении.
— Благодарю, — ответил Ливиану. — Позвольте заметить вам то же.