Мальчик лет двух или двух с половиной сел в кроватке и любопытно огляделся. Он понятия не имел, который сейчас час, и вообще пока не представлял, как работает та ужасно смешная и громкая штука, по которой взрослые узнают время. Впрочем, нынче это было не слишком важно, у ребёнка имелась совсем иная забота — вылезти из колыбельки и тихонечко уйти, пока няня не видит. Он медленно встал, не слишком уверенно держась за перила, затем осторожно пролез между ними и победно ступил на мягкий ковёр, который мама велела положить ему в комнату ещё с неделю назад. Он был весь пушистый и очень нравился малышу, при других обстоятельствах он бы с удовольствием на нём полежал, играя с мишкой или солдатиками, но не теперь. Теперь надо было выбраться и найти маму с папой. Мальчик проворачивал это уже не раз, при желании он мог хоть каждое утро прибегать к родителям, но быстро понял, что тогда спасительную дверь начнут запирать или, хуже того, расскажут няне, что было совсем ни к чему.
Шаг, ещё шаг, цепкие пальчики схватили ручку двери и осторожно потянули на себя, она с тихим скрипом отворилась, но пани Зося не проснулась, и малыш с довольной улыбкой наконец оказался на свободе. Дальше всё было предельно просто: он на цыпочках прокрался до родительской спальни и протиснулся сквозь небольшую щель, едва задев спиной косяк. Стало довольно ощутимо больно, и мальчик обиженно захныкал, расстроившись такой неудаче.
— Тадеушку, мамино солнышко? — мамин голос его немного успокоил, а когда женщина выскользнула из одеяла и взяла его на руки, то он совершенно затих и теперь занимал себя тем, что перебирал её золотисто-рыжие пряди и беспечно тыкался носом в шею.
— Ануся, душа моя, — со стороны постели раздался приятный мягкий голос отца. — Наш сын опять с боем добрался к нам в гости?
— Да, он такой умница, — Анна с улыбкой поцеловала его в закрытый каштановыми кудряшками лоб. — Тадю, сердечко моё, чего тебе не спится?
— Не знаю, — Тадеуш пожал пухлыми плечами. Ма, к па, — он капризно забарахтался и задёргал ножками.
— Ну конечно, — женщина унесла его в тепло, уложила на мягкие простыни и сама устроилась рядом. — Матиуш, смотри, всё к тебе тянется.
— Папино чудо, — Вишнивецкий обнял ребёнка. — Что надо сказать?
— Доброе утречко, — счастливо произнёс Тадю, целуя его в щёку. — Привет. Как дела? Спасибо. До свидания. Пожалуйста. Можно ли? — он замолчал, раздумывая, что из этого действительно нужно, кроме пожеланий хорошего утра. — А, знаю! — он радостно захлопал в ладоши. — Велислав, ты поросёнок!
— Вацлав погибнет в страшных мучениях, а Потоцкий составит ему компанию, — с елейной улыбкой пообещал любимой жене князь, и та рассмеялась. Тадеуш снова захлопал в ладоши и тоже засмеялся.
— Дядя Велислав тоже смеялся. Поросёнок — это хорошо? Мама смеётся. Хорошо. Папа, почему ты не смеёшься? Тебе нехорошо? — удивлённо спросил он. — Поросёнок — хорошо.
— Бесспорно очень хорошо, но называть других поросятами нельзя, — наставительно сказал Вишнивецкий, взъерошив волосы сына. — Пора бы дяде Вацлаву это запомнить. Хотя он сам порой… — он не договорил, потому что Тадю его перебил, серьёзно произнеся:
— Дядя Вацлав — хорошо, поросёнок — хорошо. Дядя Вацлав — поросёнок?
— Называть других поросятами нехорошо, — повторил князь. — Впрочем, в таком случае я спорить не буду.
— Матиуш Камил Вишнивецкий! — Анна укоризненно посмотрела на обоих. — Чему ты ребёнка учишь?
— Поросёнок — хорошо, называть других — нехорошо, — ответил ей Тадю, будто это было само собой разумеющееся.
— Видишь, он знает, чему учу, — пожал плечами Матиуш. — Моя взяла.
— Этот твой вампиризм делает тебя поросёнком! — мстительно отозвалась женщина. Тадеуш тут же радостно повторил за матерью в своей обычной манере, и главе семейства пришлось признать себя проигравшим. Начинался новый прекрасный день.
***
Велислав слабо улыбнулся Вацлаву и поспешно встал, протягивая ему ладонь для рукопожатия. Он был бледен, уж точно бледнее обычного, несколько осунулся, а глаза излучали какую-то страшную кричащую пустоту. Он был таким с самой своей коронации и даже когда добровольно покинул престол, не изменился, и это пугало Левандовского. Только рождение Тадеуша слегка расшевелило его, Потоцкий подолгу играл с ним, возился, гулял и зачастую не хотел отпускать, смотря на Анну такими несчастными глазами, что хотелось его пожалеть и тоже взять с собой. Наверное, он в маленьком Тадю видел своих не родившихся сыновей.
— Велислав, ты сегодня живее обычного, — граф похлопал его по плечу. — Что тебя так обрадовало?
Потоцкий взял с небольшого изящного столика лист бумаги и показал другу. Там был нарисован упитанный розовый поросёнок и корявым детским почерком писали, что это хорошо. То есть, конечно, малыш Тадеуш написал это слово, как "харашо", да и поросёнок у него вышел через «а», но Велислава это совсем не смущало. Он благоговейно прижимал к себе творение крестника и едва ли не светился от счастья.
— Я тоже такую получил. Видно, этим утром у них состоялся серьёзный разговор о том, кто, кого и как называет. Выглядит забавно, но на деле, думаю, для юного князя это важно, — Левандовский рассмеялся. — Однако я пришёл говорить не об этом.
— О чём? — Велислав болезненно усмехнулся. — Я думал, обо мне все забыли, как только я передал тебе трон. Ты везуч, Вацлав, ты хитёр и изворотлив, словно змей, о чём тебе теперь со мной говорить? Я не люблю гласности, мне хорошо и тут, в полумраке коридоров и картин, среди неверного света редких свечей и пустых глаз моей жены, которые видятся мне везде, зачем я тебе?
— Ты живёшь меньше моего, но безумие открыло тебе многим больше, чем мне — разум. Мне нужен твой совет, Велислав, мне нужна твоя мудрость, мне нужна… прозорливость. Всё это досталось тебе ужасной ценой, а я пока не готов заплатить свою, — тихо отозвался Левандовский. — Помоги мне.
— О чём ты просишь? — Потоцкий устало прикрыл глаза. — Я постараюсь быть тебе полезным.
— Я знаю, что Станислав теперь уж точно не оставит своих попыток отомстить. Тебя он побаивался, ты всё-таки гетман, в твоих венах течёт кровь Ягеллонов, верно? Я же не столь ясновельможный, чтобы быть королём по праву в его глазах. Я ему не соперник, я оскорбление, брошенное ему, ты это и сам понимаешь. Пойдёт ли он забрать, как ему кажется, своё кровью? — Вацлав говорил гладко, и речь его лилась бы славной песней, если бы не тот, о ком она шла.
— Пойдёт. Мнишек горячий, молодой, даже слишком молодой, он умер в бою, бой дал ему новую жизнь и вечную жажду крови, никто не в силах остановить его, если он захочет устроить смерти пиршество, — Велислав пожал плечами, скривил губы. — Даже ты, Вацлав, сколько бы ты не был силён.
— Где же ему собрать столько тварей? — усмехнулся тот. — Что ты слышал?
— Слышал, что отовсюду на Лысую Гору, что под Киевом, собираются стригои, и в ночь на Купалу они примут решение, — Потоцкий дёрнулся и вдруг забился в судорогах, голубые глаза закатились, а тонкие пальцы буквально впились в руки Вацлава.
— Берегись не за себя, но за тех, кто тебе дорог, — низким и лающим голосом проговорил он. — Берегись, за всё придётся платить, Вацлав, и за корону ты дорого отдашь, — Велислав снова забился в ужасном приступе, и лишь затем пришёл в себя, испуганно и как-то виновато поглядев на друга.
— Прости, я не могу это удержать, — признался он. — Мне страшно, очень страшно, поверь. Что я тебе предсказал?
— Смерть, — коротко ответил Левандовский, явно что-то скрыв, ведь он неплохо понял суть предсказания.
— И только? — Потоцкий ему не поверил, но особенно допытываться не стал. — Пусть так.
— Хорошо, — Вацлав чуть кивнул и подошёл к окну, где шёл громкий летний дождь, рассматривая чёрные тучи. — Что за ужасная погода! Я так не люблю, когда в Варшаве пасмурно, она тут же мрачнеет и тускнеет. А ведь до чего светлый город!
***
Станислав стоял на парапете старого моста через Вислу, и смотрел, как в тёмную воду то и дело падают тяжёлые прозрачные капли. Он ждал. Два долгих года, с самой коронации Левандовского, инквизитор, который частично поспособствовал решению Потоцкого уйти, не появлялся на горизонте, предпочитая ненавидеть в тишине — он отчего-то пожалел об убийстве Милинского, видно, прочёл о нём что-то такое, что заставило его посочувствовать, ведь близость смерти делает людей такими сентиментальными! Впрочем, теперь это было не так важно — Энрике написал ему, что нужно встретиться, и назначил увидеться именно у этого заброшенного монастыря. Мнишек не видел большой романтики во всяких развалинах, но спорить из-за подобной мелочи не стал.
Гонсалес возник будто бы из тумана, вышел, перешагивая через основание бывшей алтарной стены, оперся на обломанные временем камни, ухмыльнулся.
— Ясновельможный пан? Доброго дня, — он скинул капюшон. — Не ждали? Я последние пару зим носу не казал на ваш порог, что уж. Признаться, я не люблю неудач, хотя, кажется, нашу сделку неудачной назвать нельзя. Где же ваши деньги, что должно были пойти на церковь?
— Ваша часть договора случилась через без малого год. Я готов вас наградить, но на других условиях, — отвечал Мнишек, нагло и вызывающе улыбаясь. — Идёт?
— Пожалуй, — неожиданно не стал спорить Энрике. — Я хочу, чтобы вы обратили меня. Хочу жить вечно.
Станислав застыл, поражённый его просьбой. Он-то считал, что инквизитор захочет мести, денег, протекции, чего угодно, но не этого. Не стать пьющим кровь чудовищем, не бессмертным, не отступником.
— Вы не ослышались, — добавил Гонсалес, заметив его удивление. — Я достаточно пожил, чтобы понять, что Бог глух ко мне. А вот у дьявола есть теперь все шансы мне понравиться.
— Стать вампиром — это не значит выбрать другую сторону, — серьёзно поправил его Мнишек. — Стать вампиром — это лишь выбрать тот или иной путь у указующего камня.
— Мне всё равно, — пожал плечами инквизитор. — Бог ли, дьявол… Я хочу жить вечно, — повторил он. — Вы можете мне это дать?
— Извольте, — Станислав тут же оказался рядом с ним. — Я держу своё слово.
***
Максимилиан фон Штраус поднялся навстречу гостю и вежливо улыбнулся уголками губ. В комнате неярко горели канделябры, блики пламени отражались в стёклах круглых очков графа.
— Что вы узнали, Иоганн? — тихо спросил он, хмуря тонкие брови. — Что донесли ваши люди?
— Станислав Мнишек-Вранич собирает армию, герр Штраус, — отвечал тот.
— Я думал, игра закончилась, когда на трон сел Левандовский, но я ошибся. Она только началась, — Максимилиан усмехнулся. — Благо, я успел выбрать сторону. Это будет большая война, мой друг, большая война. И мы никак не можем её пропустить. Пусть готовят карету и лошадей, я еду в Варшаву.