Дарко Вереш был высокого роста и смотрелся на фоне свиты странно — лишь немногие из них доходили ему до плеч. Он приветливо улыбнулся Мнишеку, протянул загорелую руку.
— Доброго вечера вам, пан Станислав, — он добродушно усмехнулся. — Рад видеть вас вновь. Последний раз мы встречались… двадцать лет назад, полагаю. Немало воды утекло с тех дней, и ваша жизнь не раз успела сделать крутой поворот, верно? Вы хотели быть королём, но наш общий знакомый вам отказал, а вскоре и сам заменил милейшего Потоцкого на троне, и вы хотите теперь забрать то, что, если честно, принадлежит вам по праву.
— Про что вы говорите? — Мнишек нахмурился. — Пан Вереш?
— Это долгая история, её не стоит рассказывать второпях и без бокала хорошей крови, — Дарко махнул кому-то, и тут же им поднесли кресла и наполненные до краёв фужеры. — Что вы знаете о вашем отце?
— Что он насильник и бессердечная тварь, — коротко отозвался Станислав, явно не желая об этом говорить. Внешне он выглядел спокойно, но внутри, в душе разыгралась самая настоящая буря. Вампир ненавидел вспоминать это, ненавидел чувствовать себя бастардом, хотя получил огромное удовольствие, наблюдая за реакцией обескураженного этим же оскорблением Потоцкого на том балу три года назад. Да, Мнишек прекрасно знал своё место, видел презрительные взгляды и хорошо понимал, что никогда не сможет стать достаточно достойным и равным тому же Левандовскому.
— Вы не слышали его имени? — уточнил Дарко. — Ваша мать разве не знала, от кого она зачала дитя? Я в этом сильно сомневаюсь. Невена Вранич была умница, я даже сватался к ней, да только согласия не получил.
— Быть может, вы знаете, кому я обязан своим появлением на свет? — Мнишек скривил губы в холодной безразличной усмешке. — Уж сомневаюсь, свечку вы не держали.
— Бесспорно, но мне сложно не узнать в вас едва заметные черты моего давнего врага, убившего Звонимира и Ружу, растерзавшего их заживо, — Вереш заговорил глухо, ему тяжело было вспоминать о мёртвых детях. — Король польский, Кшиштоф Водлевский, сотворил это с ними и стал твоим родителем. Я знаю, ты убил его, ты достойно отомстил и имеешь полное право наводить свою справедливость дальше, я же к тебе присоединюсь. Я алчу кары не за убийство, но за молчание, за то, что никто тогда не укорил короля, не заставил покаяться в своём преступлении.
— Я понимаю вас, — Станислав ответил не сразу, пытаясь осознать сказанное. Он, конечно, думал о том, что покойный Кшиштоф был его отцом, он вспомнил про эти мысли, когда убивал его, но почему-то именно сейчас взбудораженное сознание подкинуло ему безразличный блуждающий и постепенно тускнеющий взгляд Водлевского, пристально изучающий лицо убийцы.
Он узнал его.
Узнал сына, от которого отказался, сына, что теперь нанёс ему смертельный удар и смотрел, как жизнь покидает его тело.
— А ведь мне предсказывали… — вампир хрипло рассмеялся. — Предсказывали, что это сделаешь именно ты. Как жаль, что я не избавился от тебя наверняка ещё тогда… — он закашлялся собственной кровью, вздрогнул и больше не проронил не слова — он оставил этот свет.
Мнишек ещё немного помолчал, ощущая в душе некоторую горечь и пустоту, хотя на деле ожидал почувствовать удовлетворение от свершённой мести. Он привык ненавидеть и проклинать мучителя своей матери, но ещё совсем ребёнком мечтал, что на самом деле он был к ней добр и всегда жалел, и что он придёт к ним и заберёт из борделя. Но мальчик рос, клиенты Невены становились всё жёстче и гадостней, и Станислав разочаровался в своих мечтах и самом себе. Он стал замкнут, мрачен, безразличен к любой боли и потому не раз спасал несчастную от побоев, закрывая собой. Он разучился верить в хорошее и верить вообще. Так умер милый мальчик Стась и родился озлобленный и нелюдимый юноша Станислав Вранич.
— Я вас сильно огорчил? — Дарко заметил его замешательство и положил на удивление тёплую руку на плечо. — Простите, мне правда жаль.
— Вы не виноваты. Виноват этот… — Станислав почти выплюнул крепкое сербское ругательство. — Я бы никому не пожелал засыпать и слышать, как родной человек кричит, потому что над ним в который раз издеваются. А терпит он это не ради себя. Я, может, и тварь, пан Вереш, да только Левандовские да Потоцкие и понятия не имеют, что такое голодать по несколько дней.
— Я знаю, что такое голод, — стригой нехорошо прищурился. — Но я бы и подавно не стал так говорить и поступать.
— Вашу мать насиловали у вас на глазах? Вас насиловали, пан Вереш? Смешивали с грязью? Напоминали, что вы бастард? — горько и пугающе ухмыльнулся Мнишек. — Не судите о том, чего не знаете, ей богу. Мне знакома ваша жизнь, и пожаловаться вы не могли. Ваш отец вас любил. Дмитар Звонимир, верно? И сына назвали в честь деда? Скольких проклял король, когда умирал от предательски нанесённой раны?
— Достаточно, — Дарко пересилил себя и вежливо улыбнулся, хотя в его глазах и плескалась ярость. — К делу. Я отдаю вам армию, а вы мне право убить тех, кто мне нужен. Но ваши победа или поражение от меня не зависят. Идёт?
— Конечно, — Мнишек улыбнулся. — Я рад столь удачному заключению договора, пан Вереш. За наш успех, — он поднял бокал.
— За наш успех, — бодро усмехнулся Вереш. Глаза у него были печальные.
***
Милинский устроил голову у Анны на коленях и затих, с упоением глядя ей в глаза. Он не знал, зачем она ему, не знал, что его тянет, но зачастую не мог отойти ни на шаг. Вишнивецкая чувствовала его привязанность и отвечала тем же, создавая вокруг него плотную завесу тепла и заботы, защищая от различных нападок. Став княгиней Вишнивецкой, она тут же оказалась уважаемой и могущественной женщиной, которой кланялись и льстили. Анну это тяготило, она не представляла себя в роли вершительницы судеб. женщине хотелось простого семейного счастья и интересной жизни, Матиуш с ней соглашался, и вскоре они вообще перестали посещать светское общество людей, отдав предпочтения вампирам.
В Грохов супруги так и не вернулись. Конечно, Вацлав потом лично разодрал самых ярых поборников ксёндзовой справедливости и самого ксёндза, а остальным просто внушил, что ничего такого не было, а пан просто уезжал на воды, но Матиуш уже не смог находиться там, где его убили. Анна поддержала его решение, Зоську и Злату взяли они взяли прислуживать в Варшаву, а Текля вышла замуж за старшего брата Анны, Людвика, и забрала Августину с собой. Так все и устроились.
И только Рихард казался наиболее неприкаянным и одиноким. Если Вацлав и Велислав были заняты маленьким Тадеушем и, пожалуй, по его мнению, были лучшими крёстными отцами, то Милинскому внимания малыша почти не перепадало, и Анна отдавала ему своё.
— Рихи, солнышко, — она погладила его по мягким волосам. — Какой же ты хороший. И взрослый вроде бы, а совсем как ребёночек.
— Бываю местами, — пожал плечами Милинский и завозился, устраиваясь поудобнее. — У меня толком не было детства, Анна. Понимаешь ли, с мамой я жил лет до двух, наверное, ну, во всяком случае, я помню её настолько плохо, что всё указывает на то. А потом отец забрал меня в Германию. Он любил меня, но ничего подобного себе не позволял. Когда же он умер, уж точно стало некогда и некому, — он заметно погрустнел и ткнулся носом ей в ладонь. — Только ты меня теперь принимаешь и поддерживаешь.
— Ты же такой ласковый, такой милый. Очень сложно не обнять, — женщина тепло улыбнулась ему. — Почему бы тебе не завести семью, Рихард? Состояние у тебя есть, разве не найдётся в мире такой панны, что будет мила тебе и согласится стать твоей?
— О, пан Велислав, я-то думал вы в Кракове! — бессовестно, но совершенно не обидно съязвил Рихи. — Он мне твердит тоже самое, а Матиуш с Вацлавом поддакивают. Это безумно милая забота, но, боюсь, не по мне.
— Ну почему же? — удивилась Анна, внимательно посмотрев на него. — Не вижу причин.
— Потому что я не хочу, — коротко отозвался Милинский, явно не желая больше продолжать эту тему. — Почему ты всё же, по большей части, обращаешься со мной, как с ребёнком? Как я уже сказал, со мной действительно это бывает не так уж часто, — вдруг спросил он. — Я знаю, что тебя что-то тяготит, но не могу понять, что. Анна?
— У меня был младший брат, он бы был очень похож на тебя, если бы стал взрослым. Но он не стал, он умер от какой-то болезни, когда ему было семь лет. Я постоянно вижу в тебе его. Да и… ты ведь нуждаешься в этом, легко заметить. Бедный Рихи, тебе ведь больно быть взрослым со мной, я это вижу, — отозвалась Вишнивецкая. — Знаешь, вот после нашего знакомства ты стал вовсе другой, такой тихий и смирный, хотя в тебе пышет невозможная сила. Почему ты никогда не сходишь с ума рядом со мной?
— Я не хочу, чтобы ты видела, насколько я бываю ужасен, — пожал плечами Рихард. — Безумие — это страшный дар, но мне он нравится. В том вопрос, что других это может пугать, а ты достойна волнений меньше прочих. Я не знаю, друзья ли мы, Анна, но ты дорога мне. Это сложно объяснить, я даже не буду пробовать, но я не могу быть не с тобой, — он коснулся её ладони.
— Я понимаю, — женщина сжала его протянутую руку. — И я буду с тобой. Мой милый младший брат, я ни от кого не получила столько поддержки, сколько от тебя, во время беременности.
— Знаешь, а я всегда хотел иметь сестру, — заметил Милинский. — Как радостно, что она у меня наконец есть.
***
Потоцкий недвижимо сидел в кресле, безразлично глядя в огонь. Штраус не нарушал воцарившейся тишины, пытаясь прочитать его мысли, но Велислав закрылся от всего мира и вряд ли горел желанием поговорить.
— Мопанку? — верный Михал заглянул в кабинет и осторожно приблизился к господину. — Мопанку, да что же с вами снова?
— А? Что? — гетман встрепенулся и огляделся, удивлённо вскинул брови. — О, Максимилиан, — он быстро перешёл на немецкий. — Я и не видел, что ты пришёл, прости, что заставил ждать. Можешь идти, Михал, спасибо. Не знаю, как ты чувствуешь, что со мной что-то не в порядке, но спасибо, ты помог мне, — добавил Велислав по-польски, обращаясь к слуге. Тот с поклоном вышел, и Штраус наконец обратился к другу:
— Слышал, трон под Вацлавом шатается. Даже очень шатается, я бы сказал. Дарко Вереш вместе с Мнишеком ведёт на нас армию. И если с первым с лёгкостью можно поговорить и обменяться заложниками, что называется, то Станислав пойдёт до конца.
— Ты безусловно прав, — Потоцкий говорил тихо, безразлично, но Максимилиан хорошо знал, что на самом деле он испытывает. — Знаешь, я до сих пор думаю, что ещё тогда нужно было отдать трон ему, ведь это так просто. Мне никогда не была нужна корона, но люди поверили в меня и попросили о помощи, я не смог отказать. Когда я снял с себя полномочия, то думал, что он утихомирится, но нет! Всё стало только хуже, и мне ужасно жаль, что нити судьбы сплелись именно так.
— Ты далёк от остального мира, Велислав, ужасно далёк, но почему-то он вечно заставляет тебя страдать. Быть может, Вацлаву и не стоило звать тебя, но кто уж теперь узнает… — Штраус тяжело вздохнул, откидываясь на спинку кресла и беря со столика бокал.
— Он говорил мне, что не мог стать королём, не испросив меня. Он считает, что не столь хорош, сколько мог бы быть я, даже такому гордецу, как Вацлав Левандовский, знакома хоть какая-то скромность и известны чувство такта и собственного достоинства, — Потоцкий вспоминал с трудом, его голос звучал будто из-под толщи воды. — Впрочем, чего теперь гадать, Максимилиан, сделанного не воротишь, а у нас сейчас хватает того, что нужно обсудить. Я знавал Вереша… — он немного помолчал, размышляя над тем, что скажет, затем продолжил:
— Дарко Вереш встретился мне впервые в Лейпциге, я тогда только получил становление и только и делал, что напивался до чёртиков, заливал своё горе, в общем. Вампиры, как ты понимаешь, имеют свойство пьянеть и при этом не болеть следующим утром. Дарко каким-то образом оказался в том же кабаке, что и я, распознал и по-отечески проговорил со мной до первых петухов. Удивительно, но то, что он выслушал мою исповедь и дал свою отповедь, исцелило меня, и я вернулся домой, занялся чем-то более достойным моего положения. Мы больше не виделись, но та беседа навсегда осталась в моей памяти. Дарко не злой, но честный, он потерял всех близких и хочет получить своё. Его можно понять.
— Бесспорно, но не нам судить о его мотивах. Я никогда не общался с ним, его среди нас знают в живую лишь единицы, — Штраус выразился пространно, но на деле сильно покривил душой. Он-то Вереша успел изучить превосходно.
Дарко родился немногим раньше его, и их интересы и понятия вполне совпадали, на удивление красивый и крайне мудрый стригой, он быстро приковал внимание тогда ещё юного Максимилиана к себе. Он не был заносчив, не подшучивал, не обижал, лишь мягко указывал на ошибки новообращённого вампира. Штраус проникся к нему огромным уважением и неотрывно находился рядом, считая Вереша за своего наставника. В сущности, он радовался этому, он вообще был крайне терпелив и заботлив, и Максимилиан многими своими хитростями был обязан именно Верешу. Казалось бы, их дружба могла бы быть вечной, они с лёгкостью общались друг с другом, но через пару сотен лет их разделила политика, как это часто бывает среди бессмертных существ. И тем не менее, Штраус мог с уверенностью утверждать, что знает его как свои пять пальцев.
— Единицы? — Велислав усмехнулся, будто понял, что Максимилиан скрыл от него правду, но ничего про это не сказал. — Верно. Думаю, нам стоит спросить Влада, уж он-то должен был хоть сколько-то общаться с ним, в конце концов, Балканы — это его земля. Как считаешь?
— Считаю, что у него свои планы на эту войну. Бесспорно, мы можем попытаться разговорить его, но если бы он хотел, то примчался бы уже сейчас, — Штраус пожал плечами. — Посмотрим, во что это всё выльется. Думаю, Вереш не посмеет отправить войска к нам, не сообщив об этом многоуважаемому князю. Ну или графу, если угодно, суть одна.
— Вы рисуете мне пана Дарко уж слишком вежливым и тактичным человеком. С чего такая благосклонность? — удивился гетман, насмешливо глядя на собеседника. — Неужто симпатизируете?
— А если и так? — подчёркнуто вежливо уточнил Максимилиан, слегка оскалившись.
***
Дарко Вереш сидел в полумраке собственный покоев и смотрел, как небо медленно светлеет. Ночь подходила к концу, и ему было даже немного грустно отпускать её. Дарко любил это время суток, оно скрывало его единственное уродство — ужасные шрамы на всю спину. Дарко ненавидел их, ненавидел вампиров за то, что они часто судили по внешности, ненавидел самого себя, за то, что не смог уберечь детей: в проклятую ночь Яна Купалы Вереш встречался с самыми страшными своими воспоминаниями. Перед ним вставала смерть отца, собственное отражение, окровавленная Ружа, разорванный Звонимир, насмешки и издевательства, завоёванная хорватская земля… Дарко схватился за голову, путаясь в коротких чёрных волосах, едва сдержался, чтобы не разрыдаться.
Они вытащили меч из его рассечённой груди.
Дарко понятия не имел, зачем это сделали те, кто относил себя к его противникам. Клан Ливиану, никогда не понимавший мягкой политики клана Вереш, прислал к нему своих людей, когда все его верные слуги оказались перебиты.
Они три дня и три ночи читали над ним Чёрную Книгу, призывая в помощники Лилит.</i>
Вереш неплохо представлял, чего стоит отдать такую силу, чтобы оживить другого, знал, что три могущественных стригоя сделали это, несмотря ни на что, и ни разу не попросили платы за свою действительно неоценимую помощь.
Они дали ему кровь вампира.</i>
Они наполнили его тело иной жизнью, принеся в жертву ослабленного врага. Дарко Вереш выжил и обрел новую, ещё более приятную оболочку, хотя среди сородичей и без того считался красавцем.
— Мы сделали исключение для вас, господин Вереш, но о ваших детях и речи быть не может. Клан Ливиану посчитал вас достаточно полезным и достойным помощи, учтите это. Мы позаботимся о том, чтобы господица Ружа и господин Звонимир были похоронены с честью, но не более.
Дарко невообразимо тосковал по своим воспитанникам, брату и сестре сиротам, которых он нашёл у крепостной стены в Загребе. Он обратил их, умирающих от голода, обучил всему, что знал сам, он заботился о них и любил сильнее, чем любил бы родной отец. Он дал им всё, а близнецы дали ему счастье и всегда относились с почтением и теплом.
Он всегда боялся потерять их — самое дорогое, что у него было. И потерял.
— Будь ты проклят, Кшиштоф Водлевский, — прошептал он в предрассветной тишине, до боли сжав в руках старый надтреснутый крестик.
Ружа всю свою жизнь верила в Бога.
Дарко проклинал его за предательство.