Станислав сидел на постели, безразлично глядя на постепенно затухающие огни Киева. Ему совершенно не спалось, а поговорить было не с кем — Дарко ещё до рассвета заперся в своих комнатах, и о нём ничего не было слышно, вездесущий Рихард, скорее всего, был где-то в Варшаве, рядом со своей Анной. Мнишек даже завидовал счастью своих вынужденных врагов: у них были семьи и любящие люди. А у него, Стася Вранича — только могила матери в маленькой сербской деревушке.
Мнишек скучал по Невене. Она всю жизнь заботилась о нём, несмотря ни на какие лишения, всегда искала лучшего и очень гордилась, но всё же отказалась принять становление. Она хотела умереть честной христианкой, она хотела умереть, потому что устала от жизни — та принесла ей слишком много боли и горя.
— Стась, милый, Бог зовёт меня к себе… — Невена слабо улыбалась, сжимая руку сына. — Но перед тем, как я умру, я должна тебе сказать кое-что. Я ненавидела твоего отца, я ведь знаю, кто пришёл ко мне в ту ночь, но я ударила его спрятанным ножом. Помню, по его щеке скатилась кровь и упала мне на лицо, я проглотила её, а потом он укусил меня… Я и не знала, что таким образом понесу дитя, но когда я поняла, что это так, то я стала тебя ждать. Ты не должен был отвечать за его дела, нет, никогда. Я всегда любила и люблю тебя, но мне жаль, что ты не сын пана Станислава. Тебя породил… — она закашлялась, содрогнулась на простынях и замерла, чуть улыбаясь, её ладонь упала на одеяло. Невена скончалась. Станислав с глухим воем уткнулся в материнское плечо, бессмысленно обнимая остывающее тело.
Он понимал её выбор и никогда бы не стал оспаривать, но глубоко внутри ему было плохо и очень одиноко. Возможно, именно с матерью в его душе умерли остатки милосердия.
***
Матиуш поправил одеяло, плотнее укрывая Анну и прижимая её к себе. Она заворочалась во сне и обняла его, уткнулась носом в плечо, лишь крепче засыпая. Вишнивецкий ласково улыбнулся, ощущая, как по всему разливается уютное тепло. За эти несколько лет он по-настоящему узнал жену, научился чувствовать и заботиться, научился жить и всякий раз благодарил Высшие силы за то, что они свели его с прекрасной Анусей.
Нынешняя их любовь сильно отличалась от первоначального чувства, родившегося летом сорок пятого. Пропала приторность, пропала мифическая идиллия, но вместо них остались тепло и взаимоуважение, понимание и добрый мир. Матиуш Камил Вишнивецкий мог с уверенностью сказать, что по истине счастлив.
Он снова посмотрел на спящую супругу. Та чему-то улыбалась, и Матиушу хотелось целовать её губы, ощущая, как она отвечает ему и любит в ответ. После всего, что с ними случилось, Вишнивецкий боялся её потерять, он с ужасом вспоминал первые месяцы беременности и свой страх за её жизнь.
Анну только сковал беспокойный сон, и Матиуш осторожно положил на её лоб смоченную в травяном отваре ткань, чтобы хоть немного сбить жар. Его бедная жена мучилась который день, и у Вишнивецкого на душе было горько — он ведь только обрёл её и уже мог потерять в любой момент.
— Матиуш, спустись ненадолго в гостиную, есть кое-что, — раздался в его голове голос Вацлава.
Вишнивецкий с сожалением выпустил руку любимой и покинул комнату.
Когда же он вернулся, то обнаружил, что на кровати сидит Рихард, бледный, как будто мраморная статуя, его тело дрожит, а сам он крепко сжимает пальцы Анны.
— Тише, разбудишь, — он кивнул в сторону ослабленной женщины. — Мне только удалось забрать достаточно её болей, чтобы она смогла хоть сколько-то спокойно уснуть. — Тише.
— Зачем? — Милинский всё время оставался для него непонятным полубезумным созданием Потоцкого, просто человеком, которого пожалели и спасли, человеком, который сторонится других, но никак не больше. И тут он увидел совершенно другую сторону — сострадание.
— Хочу помочь, — коротко отозвался Рихард. — Что в этом такого?
— Она никогда не говорила, что ей больно, сомневаюсь, что она доверилась вам, — скривил губы Вишнивецкий. — Или я неправ?
— Вы счастливый человек, пан Вишнивецкий, ведь вы почти никогда не страдали. Вам неоткуда уметь чувствовать чужие муки, — терпеливо пояснил Милинский. — Мне же повезло меньше, — он вновь содрогнулся, приняв на себя особенно сильный приступ, затем улёгся рядом с Анной и затих.
— Спасибо, — глухо сказал Матиуш, которому стало стыдно из-за собственной грубости.
Рихард не ответил, лишь плотнее прижался к женщине, махнул рукой в сторону двери, не поднимая взгляда. Вишнивецкий понял его и без слов и вышел. Ему было совестно.
Милинский появился в их семье сам по себе и, на удивление, тут же оказался любим и нужен. После того случая Матиуш стал относиться к нему по-доброму, а Анна и вовсе считала родным. С рождением Тадеуша всё стало только лучше, Рихард быстро вжился в роль няньки и души не чаял в малыше. Им всем вместе было очень и очень хорошо, и Вишнивецкий каждый раз желал, чтобы это не заканчивалось.
***
Дарко смотрел, как солнечные лучи скользят по его коже, не причиняя ни малейшего вреда — кровь вампира исправно действовала уже который год, даря ему сильнейшую защиту. Очень жаль, что клан Ливиану отказался сделать то же с Ружей и Звонимиром. Вереш скучал по детям, в тайне мечтая снова обнять их хоть раз, он никак не мог понять такой жестокости со стороны Раду, ведь у того тоже была дочь, Мария Деспина, прекрасная господарыня Молдовы. Разве Ливиану не понял его, убивавшегося по родным Дарко? Вереш сильно в этом сомневался, но никогда не спрашивал его мотивов. В конце концов, у него осталась месть, а это гораздо лучше, чем могильный камень и поминальная тризна.
Дарко бесцельно брёл по Киеву, оглядываясь на ранних прохожих, глубоко вдыхал утренний воздух. Было немного сыро, над Днепром висел густой туман, кричали в чуть розоватой вышине неизвестные птицы, знаменуя начало нового дня. Верешу было на удивление легко, хотя и совсем недавно он вспоминал ужасные события.
Воздух вокруг был звонкий и чистый-чистый, будто в раю, и Дарко улыбался, радуясь возможности хоть немного отвлечься от тяжёлых мыслей. Он спустился к реке, сел у воды, бесцельно разглядывая заросли камыша и песок, плакучую иву, плещущихся в омуте уток. Как должно быть, им славно: весь день плавать и быть вместе с близкими, ни о чём не печалясь, а не искать себя в непроглядной тьме.
Вереш вздохнул. Себя он потерял очень и очень давно, но это было проще, чем терять дорогих людей. Ружа, Звонимир, в конце концов, Потоцкий, которому после всего Дарко просто стёр память, чтобы тот не мучился, выбирая сторону в случае чего. В итоге, у него не осталось никого, кому бы он мог открыться.
— И ты с ними? — Радован поймал затравленный взгляд отца. Тот зажимал рану на груди, полулёжа на каменном полу собственного дворца. Его меч лежал неподалёку, отброшенный кем-то, рядом распластались зарезанные стражники.
— Отец… Я никогда… — принц вздрогнул, падая на колени и разбивая в ладони. — Нет…
— Мы больше не подчиняемся тебе, Дмитар. Радован, <i>твой сын, взойдёт на трон, — усмехнулся кто-то из заговорщиков.
— Предатели! Проклинаю вас всех! — прохрипел Звонимир, с ненавистью глядя на них. — А тебе… — он с отвращением посмотрел на сына. — А тебе… А тебе, отцеубийца, пусть Бог пошлёт такую пустоту, такое горе, чтобы ничто с этим не сравнилось. Чтобы у тебя не было никого, кому бы ты смог довериться, — он закашлялся, задрожал, и его голова гулко ударилась о плиты.
— Король умер, да здравствует король! — закричали вокруг, славя нового правителя, Радована. Тот же застыл у тела отца, с ужасом осознавая, что тот мёртв. Наспех надетая корона больно давила на виски.</i>
Интересно, будучи на небесах, Дмитар когда-нибудь жалел о том, что проклял сына, пусть тот на самом деле был и невиновен? Дарко часто задавал себе этот вопрос, и за ним всегда следовал ещё один: а есть ли небеса? Или же отец просто канул в никуда, так и не узнав, кто нанёс ему смертоносный удар? Вереш много думал над этим и так и не пришёл к единому ответу. Быть может, его и не имелось вовсе.
— Господин Дарко? — тот встрепенулся и оглянулся, облегчённо выдохнул. На покатом берегу стоял всего лишь Каслав Новак, один из его приближённых. Дарко нравились ловкие и умные парни, вроде него, а Новак был особенно способен и располагал к доверию.
— Каслав, доброе утро, — Вереш чуть улыбнулся ему уголками губ. — Обычно ни у кого ко мне нет дел в такой час. Что случилось?
— Пан Мнишек хочет увидеть армию и очень на этом настаивает, надо сказать, — Каслав пожал плечами. — До чего суетливый, я никогда таких не видел. Что же его так гложет, раз он так торопится?
— Его гложет чувство пострашнее нетерпения, — ухмыльнулся Дарко, поднимаясь и отбрасывая тяжёлые мысли. — Почему ты выбрал путь стригоя, Каслав? Что тебя заставило это сделать?
— Я ненавидел монастырь, в который меня засунули, хотел сбежать. Как вы понимаете, удачная выдалась возможность, — Новак криво улыбнулся. — А что?
— Да так, просто спросил. Ты, должно быть, счастлив теперь, — Вереш кивнул сам себе. Такие люди, как его помощник, были на вес золота, ведь ими не двигало ничего, кроме трезвого рассудка.
— Очень, господин Дарко, дай вам Дьявол, — Каслав расхохотался. — Ну так мы идём? Ваш гость не слишком любит ждать.
***
Рихи с завистью смотрел, как Тадеуш ползает по полулежащему у камина Вацлаву и пытается устроиться поудобнее, чтобы послушать его истории, а Велислав то и дело ловит ребёнка, помогая забраться обратно. Левандовский, наблюдая за всем этим, лишь посмеивался, Тадю его ужасно забавлял. Но на этом празднике жизни Рихарду места не было.
Милинский обиженно нахмурил брови, отходя от приоткрытой двери, свернул к лестнице, быстро сбежал по ступенькам вниз. Его нигде не ждали, он не знал, куда ему идти теперь, но лишь бы подальше от тех, кому он, в общем-то, был безразличен. Потоцкий давно перестал видеть в нём ребёнка и почти не воспринимал, Левандовскому Рихард был и подавно не нужен, а Анне с мужем и сыном было совсем не до него. Почему-то снова захотелось найти Стася и побыть с ним, он, во всяком случае, умел слушать и говорить, Милинскому было с ним легко.
Он неуверенно позвал, но ему не ответили. Это значило, что Мнишека нет нигде в Польше, а за её границами Рихард предпочитал не появляться по личным причинам.
Он побрёл вверх по улице, не обращая внимания на дождь, его мысли были далеко от Варшавы: Рихи думал о грядущей войне. Его отец, отставной полковник, умер от старой раны, и это навсегда отложилось в голове вампира. Ещё в детстве он отлично знал, что бой — это плохо, ведь именно его последствия отняли у него единственного родного человека. И вот он снова встретился с со своим кошмаром лицом к лицу.
Рихард неплохо понимал Мнишека — он и сам, порой, мечтал отомстить злым тёткам, всем своим обидчикам, безумному инквизитору, но по природе своей мягкий, он всех и всегда прощал, чувствуя себя поэтому слабым. Но с другой стороны, разве это не правильно? Милинский сказал бы, что если месть может причинить боль и невиновным, то лучше не мстить, и он хотел бы донести это и до Стася, чтобы и он мог понять, что хочет сделать, но сомневался, что Мнишек к нему действительно прислушается — слишком много в нём бурлило ненависти и злобы, слишком много в нём было решимости, чтобы отступать.
А Рихард, вообще-то, ненавидел насилие. Он слишком хорошо узнал его в детстве и искренне жалел тех, кому было так же больно, как и ему. Например, Анну. Например, Стася. Рихард остро чувствовал их горе и по возможности забирал, тем самым облегчая им души, да только у него такого доброго спасителя не было.
— Простите, но, верно, гулять под дождём — это не лучшая затея, — Милинский встрепенулся, выныривая из собственных мыслей, оглянулся на голос. Перед ним стоял высокий черноволосый стригой с изящными, почти женскими чертами лица, его карие глаза светились сочувствием.
— Мне не страшна простуда, — Рихард отметил для себя, что этот особенно красив, только чрезмерная бледность и косой шрам на тонкой руке всё портят. — Да и прочие болезни.
— Должно быть, вы вампир. Я Раду, Раду Ливиану, вы могли видеть меня в Сейме, — новый знакомый протянул ему ладонь. — Я вас, правда, не заметил, простите.
— Я не бываю в Сейме, мне скучно слушать о политике, — Милинский пожал плечами и легко сжал его пальцы. — Рихард Милинский-фон Дорн.
— Отчего же вы предпочитаете гулять в такую погоду? — Рихард продолжил идти, и Раду поравнялся с ним, стараясь не отставать. — Что-то случилось?
— Пожалуй, — Милинский ответил уклончиво, не желая навязываться, но поймал заинтересованный взгляд Ливиану и всё же продолжил:
— Вы когда-нибудь чувствовали себя забытым? Не одиноким, не лишним, совсем нет, а именно забытым.
— Да… — звонкий и довольно громкий, особенно для стригоя, голос зазвучал глухо и как-то горько. — Я очень и очень давно чувствую забытым. С детства, наверное. Уже почти свыкся, толком и не больно, но порой такая обида находит, что хоть беги. Ужасно звучит, да? Но вчера я понял, что это ещё ничего, не так страшно. Страшно вдруг на мгновение поверить, что это не так, а потом тут же убедиться, что это пустая надежда.
— О… — Рихард содрогнулся, наскоро прочитывая душу Ливиану. — Сколько же в вас страданий, боже… Им так много лет, что я теряюсь в попытках посчитать их точный возраст. Что же с вами произошло? Откройтесь мне.
— А вы уверены, что хотите это услышать? Вы и сами, — Раду повёл кистью, будто касаясь чего-то, — не так уж счастливы. Я бы сказал, совсем несчастливы, потому что не просто забираете чужие печали, но и копите свои. Разве вам не нужна сейчас поддержка?
— Я не знаю, — Милинский очень хотел сказать «да», но не решался, будто бы стыдясь. — Я настолько привык помогать другим, что перестал думать о самом себе.
— Так давайте я за вас подумаю, — Ливиану тепло улыбнулся и коснулся его лба, ласково глядя. Пара слов, и Рихарду показалось, что вокруг всё стало светлее, а внутри появилась необычная лёгкость.
— Должно же и вам когда-нибудь повести, — Раду рассмеялся. — Идёмте, я знаю тут одно отличное местечко с превосходной кухней. Нам стоит о многом поговорить.
***
Фабиан Концепольский обернулся на шорох и на всякий случай выпустил клыки. В мире людей опасности для него никто и никогда не представлял, разве что скрываться порой надоедало, но не больше. Мир вампиров же являлся огромной угрозой его благополучию. Фабиан сторонился сородичей, предпочитая жить и поступать, как вздумается, но теперь избегать их становилось всё сложнее, и он готовился принять это, попытаться начать общение с ними.
— Я очень рад, что вы пришли, — голос Штрауса разрешал вязкую тишину заброшенного замка. — То, что я хочу вам предложить, выгодно нам обоим, а значит, точно свершится.
— Я слушаю, — Фабиан напрягся, но его лицо выражало лишь вежливость и лёгкую заинтересованность.
— Грядёт большая война с стригоями, — по губам Концепольского скользнула улыбка — войну он любил чуть ли не больше всего на свете. — У ясновельможной шляхты и короля нет армии. Но она есть у вас. Я хочу купить силы ваших солдат и направить их против армии Мнишека.
— Извольте, это можно устроить, — Фабиан едва кивнул. — А что я получу взамен?
— Пиршество и власть над многотысячными легионами. Деньги, — Максимилиан прекрасно знал, что тот уже не откажется.
— Я согласен, — не раздумывая ответил Концепольский. — Но с небольшим условием.
Штраус выжидающе приподнял брови, серые глаза под стёклами очков сверкнули.
Концепольский плотоядно усмехнулся, кладя руку на эфес старинного меча, неторопливо, но с удовольствием продолжил:
— Дарко Вереш станет моей добычей.