Вацлав приехал к Матиушу спозаранку, но дома того не застал — пан Вишнивецкий ещё до рассвета отправился в Краков, чтобы успеть до войны поговорить и примириться с тёткой: та так и не простила ему брак с хлопкой.
— Вы уж простите его, ему совесть не даёт спокойно жить, пока он с ней в ссоре, — ласково сказала Анна, встречавшая Левандовского. — Надеюсь, Вацлав, и я вам подойду в качестве компании, — смущённо улыбнулась. — Раньше вы были не против, — затем кокетливо добавила она, чем ужасно смутила и без того несобранного и слишком уж очарованного Вацлава.
— Я и сейчас так считаю, — выдохнул тот, не в силах прекратить ей любоваться. В который раз он позволял себе эту слабость.
Вацлав ведь давно заметил, что в этой девушке, теперь уже зрелой женщине, всегда была какая-то тайная прелесть, раз за разом притягивающая его внимание.
— И на том спасибо, — Вишнивецкая взяла его за руку, совершенно не обращая внимания на обожающий взгляд. — Идёмте, вы, должно быть, не ели, я велю накрывать стол. Вацлав, вы…
— Ты, — мягко поправил её Левандовский, таким образом разрушая ещё одну границу между ними, возвращая себе прежнее самообладание. — Ты. Мы ведь, считай, родственники. Наверное, можно уже отбросить эти высокопарные обращения, не находишь?
— Я… Я буду только рада, — Анна несколько опешила от его слов, он казался ей каким-то другим, совсем не самоуверенным и открытым, а скорее тоскующим и потерянным. — Вацлав, что с тобой? Ты сегодня сам на свой, знаешь. Обычно я вижу тебя весёлым или хотя бы просто спокойным, но в это утро ты пришёл ко мне с тяжестью на душе. Что тебя тревожит?
— Моё положение, — в его словах звучала недосказанность, но Анна не стала про это расспрашивать, почему-то понимая, что это может плохо кончиться для обоих.
— Ты ведь хотел быть королём, разве нет? Я это сразу поняла, если честно. Да, я не слишком умна, мне не досталось толком этого дара, но, признаться, я видела, как смотрел на трон ты и как делал это Велислав. У него взгляд был затравленный, печальный… Как будто это его крест. А у тебя я заметила совершенно иное: ты жаждал власти, которую отдавал Славеку, — Вишнивецкая говорила спокойно и довольно уверенно, и Левандовскому стало не по себе. Ему даже на мгновение показалось, что Анна говорит не только про власть, но и про что-то ещё, что он никогда не произнесёт даже у себя в мыслях.
— Да, ты права, — несколько нехотя признал он, не слишком любивший, когда обличали его пороки. — Я бы с удовольствием сел на польский престол в обход него, но не мог этого сделать, потому как у меня всё ещё совесть. В отличие от того же Мнишека, например.
— Да я вообще не понимаю, — честно призналась Анна. — Зачем вы все друг друга мучаете? Ты не подумай, я не мню себя равной вам, я хорошо знаю своё место, просто сам посмотри. Вот есть Велислав, который ну совершенно не хочет править, вот есть пан Мнишек, вот есть ты. Уж как-нибудь бы договорились, разве нет?
— Анна, но ведь выбираем не мы, а Сейм, — деликатно заметил Левандовский.
— Ты только не обижайся, — пани Вишнивецкая рассмеялась. — Но я видела этот ваш Сейм, и он… Эти люди повинуются каждому твоему слову, но не потому что ты король, а потому что ты заслужил их уважение. Чем, кстати?
— Кровью, — глухо ответил Вацлав.
***
Анджей Лович не заметил, как началось утро — он простоял у алтаря всю ночь, не в силах произнести и единого слова молитвы. Ему было очень и очень больно и стыдно. Нет, даже не так. Ему было попросту горько. Анджей ценил и любил всех, кого собрал в своём храме, и ему ужасно тяжело оказалось принять то, что он подвёл их и не смог защитить.
— Отче, вы нужны людям, — в дверях стоял Янош и сочувственно глядел на него. — Да, Фабиан учинил большой грех, но что ж теперь делать. Те, кто остался, должны сплотиться. Нельзя сейчас давать волю печали. Грядёт страшная война, а я знаю, что это такое. Сейчас надо уподобиться камню и помочь ближнему.
— Ты прав, Янош, ты бесспорно прав, но моя душа не подчиняется мне, она погрузилась в траур. Дело в том, что не в первый раз я вот так обманут своими собратьями, не в первый раз я остаюсь у разбитого корыта, — Анджей тяжело вздохнул, но всё же поднялся. — Думаю, ты можешь меня понять.
— Да, могу, но я совершенно не знаю вашей истории, а хотел бы, — Лович удивлённо посмотрел на него, неуверенно вслушиваясь в неожиданные слова, но всё же кивнул на скамью у самого алтаря.
— И ведь вроде бы я тут ксёндз, а исповедь принимаешь ты, Янош Вишневский, крылатый гусар, — он усмехнулся. — Что ж, изволь, немногие желали узнать, что меня тяготит. А есть, что. Родился я не слишком давно, пусть это тебя не волнует, дата мало что должна сказать, но так вышло, что во времена Лютера я оказался в Германии, вместе с ним, собственно, и поддержал его идеи. Так мы обратили на себя внимание Рима и Инквизиции. Слава Богу, Мартину повезло больше моего, и он успел сбежать. А я оказался в застенках у доминиканцев, — помолчал с минуту, давая себе возможность успокоиться. — Да, именно так, меня долго пытали, допрашивали. Как-то так вышло, что… о моих деяниях, поистине скромных — в моём приходе я помогал страждущим, устроил им приют в монастыре, подобно этому — прознали вампиры и неотрывно следили за мной, пока мне не подписали смертный приговор. Тогда Штраус отправил своих людей, и они меня обратили. Я до сих пор не понимаю, зачем, почему выбрали именно меня, я ведь знал много славных братьев по вере, гораздо лучше моего, надо сказать. И всё-таки, Максимилиан именно мне подарил вечную жизнь, — Лович замер, раздумывая над тем, что скажет, сам себе кивнул.
— А я ведь не хотел быть вампиром, нет, никогда, ведь, как мне казалось, и, порой, сейчас кажется, это было Божьего замысла. С одной стороны, Господь вроде как и не хотел моей смерти, направив ко мне помощь, но с другой, герр Максимилиан никогда не был им ведом, и я не мог тогда понять, как это расценить. Я долго тяготился этим, тяготился тем, что я теперь чудовище, что я теперь должен пить живую кровь, ведь это грех. Но понемногу моя боль стала утихать, потому как я поклялся себе, что буду помогать заблудшим душам вроде себя самого. Покуда это сдерживает мою горечь, но мне всё равно тяжело, — теперь он уже замолчал окончательно, ожидая отповеди или чего-то ещё, чего-то, что бы дало ему знать, что его услышали, и Янош это понял.
— Вам не позавидуешь, отче, — осторожно начал он. — И мне вас ужасно жаль. Теперь я вдвойне понимаю вашу боль относительно поступка Фабиана, ваше желание всех нас оградить и всем помочь. И я уважаю вас, — это прозвучало так спокойно, что Анджей невольно откинулся на спинку скамьи, а его метания улеглись.
— Спасибо тебе, Янош, — искренне произнёс он. — Правда, спасибо.
***
— А где мой любимый крестник? — Рихард был рад возможности побыть с Тадю и Анной без остальных и получить всё их внимание.
— Десь, — малыш положил деревянную лошадку на пол и встал, сосредоточенно кряхтя, медленно, почти что чинно подошёл к Милинскому.
— Какой же ты хорошенький, — тот взял его на руки и прижал к себе, Тадеуш крепко обнял его за шею и принялся изучать кудри, периодически не слишком осторожно дёргая крёстного за чёрные пряди.
— Рихи, это ты зря, он тебе сейчас всю причёску растреплет и больно сделает, ты тоже счастливый обладатель вьющихся волос, как и я, — Анна всплеснула руками и поспешила отцепить излишне любопытного ребёнка. — Тадю, ну нельзя же так делать.
— Рихи нехорошо? — уточнил Тадеуш, надув пухлые щёчки.
Тот неопределённо пожал плечами, и он вновь повернулся к матери, поучительно произнёс:
— Ма, видишь? Ма, к Рихи.
— Ты его избалуешь, да вы все вчетвером его балуете, — Вишнивецкая тяжело вздохнула, возвращая сына обратно. — Вот и что вырастет?
— Поросёнок? — предположил малыш, покуда заинтересованный этим словом.
— Ребёнок умнее, чем все взрослые дяди вокруг него, вместе взятые, — Анна скрестила руки на груди и укоризненно покачала головой. — Ладно, бог с вами. Я велю принести пирога и молока, раз уж такое дело.
— Пирог? — Тадю посмотрел Рихарду прямо в глаза. — Рихи пирог хорошо?
— Очень, — Милинский рассмеялся, поцеловал его в лоб. — А как зовут твою лошадку?
— Лошадку?.. — малыш задумчиво повторил слово. — Лошадку… — он задёргал ножками, и Рихи опустил его обратно на пол. — Лошадку! — Тадю поднял её и протянул крёстному, называя первое пришедшее на ум имя. — Стась Мишка, приятно познакомиться.
— Кажется, кто-то ненароком подслушал разговоры взрослых и неверно понял прозвание одного нашего… знакомого, — Анна заулыбалась. — Кому рассказать, не поверят, ей-богу.
— Знакомого? А в гости? — малыш вернул игрушку на место и с удовольствием взялся за зайца, пытаясь заставить его командовать маленькой деревянной армией.
— Он не может в гости. Он занят, — Рихард переглянулся с Анной, и они тут же увели разговор в другое русло.
Когда Тадеуш окончательно забыл о произошедшем, его мать и крёстный отсели подальше и наконец смогли поговорить о делах серьёзных, но печальных.
— Не представляю, как мы будем воевать. То есть, конечно, представляю, но что ж им, всё тащить в Карпаты? Стригои там знают каждый выступ, каждый камень, каждую трещину, а составить им хоть какую-то конкуренцию может лишь войско братьев Дракула, такие же стригои. Вампиры Концепольского в горах будут, что слепые котята, — Милинский говорил быстро и чётко, в словах сквозила некая обречённость. — И Мнишек, конечно, неплохо изучил ту местность. Он долго скитался по Балканам.
— Откуда тебе всё это известно? — удивилась Анна. — Ты ведь не бываешь в Сейме, только со мной.
— О… — Рихард заулыбался. — У меня появился друг. Мы встретились совершенно случайно, но довольно быстро сошлись, и он мне многое поведал.
— Ой, это же так славно. Как его зовут? — поинтересовалась Вишнивецкая.
— Раду Ливиану, — прозвучал короткий ответ.
***
Раду спешил. Он едва ли не бежал по варшавским улицам, то и дело расталкивая прохожих, бежал сломя голову и не обращая внимания ни на что.
Его брат его позвал.
Они очень давно не разговаривали нормально, они вообще давно не разговаривали, пусть и Ливиану украдкой мечтал об этом. Он никак не мог решиться и пересилить собственную трусость, собственную гордость, он никак не мог до конца простить Влада, хотя он был единственным оставшимся вживых родным человеком.
Он оказался в беде.
Раду почуял это сразу, только заслышав голос в собственной голове, только почувствовав это отчаяние, животный страх, да как угодно. Он чувствовал боль его души и понимал, что совершенно не может не забрать её теперь, после случая в Сейме, после всего, что он вспомнил, после всего, о чём мыслил.
Влад умолял о спасении.
Умолял с таким отчаянием, с такой горечью, с осознанием вины перед младшим братом. Умолял искренне. Умолял впервые в жизни. И Раду бежал, бежал по Старому городу, умоляя жесткие и глухие небеса уберечь Владислава до его прихода.
— Влад! — он по наитию отыскал нужный дом и почти что влетел в широкий полутёмный холл, где во мраке прорисовывались на картинах черты неизвестных людей и тени великих свершений. — Влад!
— Домнуле князь у себя в кабинете, заперся там с каким-то гостем и всё не выходит, — подсказал перепуганный слуга, шарахаясь в сторону.
Ливиану быстро поднялся по лестнице, прислушиваясь к слабому зову брата. Он выломал проклятую дверь одним ударом и наугад метнул заранее припрятанный кинжал в склонившегося над сидящим Дракулой человека.
— Влад!.. — он презрительно оттолкнул от себя умирающего и заглянул брату в глаза, в миг забыв все обиды и ссоры. — Влад, ты меня слышишь?
— Раду, — Владислав будто вынырнул из глубокого забытья и обхватил его за плечи. — Раду, я думал… я думал, ты даже не услышишь… Спасибо.
— Что здесь произошло? — Ливиану решил оставить все разговоры об их непростых родственных отношениях на потом. — Кто это?
— Обыкновенный наёмник, присланный Корвином, — устало ответил Дракула, без особого интереса глянув на убитого. — Этот попытался применить ко мне что-то, что ненадолго лишило меня воли. Сомневаюсь, что он нашёл то, что сможет меня уничтожить, но вот кое-какие его вещи могли нанести мне серьёзный вред. Впрочем, теперь подобная опасность отступила.
— Корвин? — Раду встрепенулся, услышав знакомое прозвище. — Разве он не растерял своё влияние? Мне казалось, более жалкого человека ещё не видели.
— Ну не знаю. Суть в том, что он снова попытался перейти мне дорогу. Не знаю, к чему это: с Верешем они не дружат, с Мнишеком тоже, а вести свою игру он попросту не может. Не имеет к тому средств, — Влад снова бросил взгляд на плащ незнакомца. — Или мы имеем дело с кем-то, кто очень хочет, чтобы мы думали, что это Матьяш. Скажи мне, кому так выгодно перессорить нас с ним сейчас?
— Не стригоям, они поступают иначе, — покачал головой Ливиану. — Это может быть третья сторона, да только какая.
— Пока не знаю. Остановимся на Корвине, это ближе всего к правде. В конце концов, я не знаю всех, с кем договаривался Мнишек лично, без участия того же Дарко. А он на много пойдёт. Месть — страшная сила, ибо она разрушительна и беспощадна, она погребает под собой как виновных, так и невиновных и не приносит облегчения, сколько бы её не поили чужой кровью, — Владислав говорил тихо, смотря в никуда, его пальцы переплелись и подпирали подбородок.
— Ты прав, — Раду пододвинул себе стул и нерешительно сел рядом, посмотрел на брата. — Влад…
— Что? — Дракула повернулся к нему.
— Влад, я… — Ливиану с трудом пересилил себя. — Влад, давай… в общем, плохой мир лучше хорошей ссоры, правда ведь?
Дракула поначалу не ответил, раздумывая над его словами, что-то вспоминая, хмуря брови.
— Да можно сразу нормальный заключить, — как-то неуверенно сказал он чуть погодя. — Как думаешь?
— Всегда с тобой, — Раду сжал его руку.
— И я с тобой, — Владислав чуть кивнул. — Мы много ссорились, много чего не поняли, но теперь уже поздно это вспоминать, наверное. Ты так и останешься при своём, а я — при своём, и глупо нам будет об этом спорить, ведь ничего уже нельзя изменить. Я виноват перед тобой и я признаю свою вину, и сколько бы я не был горд, я готов идти на мировую и забыть прошлые обиды.
— И я, Влад. Я прощаю тебя и сам прошу прощения. Я не обещаю, что не буду жить, как мне вздумается, и от тебя того не прошу, но я хочу, чтобы ты знал. Я рядом, — Ливиану говорил спокойно, в его голосе не было и тени чувств, но Владислав знал, что это не так.
— Хорошо, — согласился он, — брат.