Станислав сидел над раскинутой на простом столе картой и напряжённо думал, то и дело переставляя условные войска с позиции на позицию, но на деле же всё время возвращался к вещам совсем иным и прошлым, к чувствам и воспоминаниям, спрятанным так глубоко, что их бы не увидели ни бог, ни дьявол.
Ну-ка, а что будет, если пустить в ход твоего щенка?
Этот голос раз за разом возникал в его кошмарах и повторял эти жуткие и грязные слова. Мнишек содрогнулся, сжимая руки в кулаки, перо выпало из его пальцев, а на красивое лицо легла тень.
А это точно парень? Отвечай, подстилка!
Когда-то ещё очень давно он действительно был слишком изящен даже для совсем неокрепшего юноши, слишком красив и, видно, слишком порочно хорош в глазах многих, кто приходил к его бедной матери.
Я заплачу двойную цену, не беспокойся.
Жалкая тварь. Станислав искренне ненавидел того мерзкого мужчину с гадкой похабной улыбкой, навсегда расчертившего его беспробудно тёмную жизнь на «был» и «стал». Был Стаська весёлым и ласковым мальчиком, очень любившим свою маму, а стал злым и мстительным… мужчиной ли?!.. готовым перегрызть за неё горло любому. Вполне буквально, ведь именно в ту ночь он впервые убил и напился чужой крови. Станислав наконец попробовал месть на вкус. Но даже она не помогла ему измениться. Не остаться таким. Навеки заклеймённым.
Мнишек закрыл глаза, тяжело дыша и пытаясь совладать с собой. Ему, взрослому и пожившему мужчине, ему, морою и ненужному сыну, ему, отцеубийце, и не никак не удавалось вновь взять себя обратно в железные тиски, что он создал в ту роковую ночь.
Станислав проклинал короля Кшиштофа за издевательства над матерью, проклинал за то, что тот подарил ей нежеланное дитя, проклинал самого себя за то, что родился, и бедной Невене пришлось продавать себя, чтобы его прокормить.
Станислав себя попросту ненавидел, считая неполноценным, слабым, недостойным.
Он даже умудрился оказаться сиротой при живой матери.
— Стась, мальчик мой, ты меня мамой не зови, лучше по имени теперь, — просила Невена извиняющимся тоном, едва ли не плача. — Я пану Мнишеку сказала, что ты не мой сын, что нашла тебя и воспитала, хорошо? Так хоть у тебя не будет клейма ребёнка падшей женщины, понимаешь? Пусть все думают, что неизвестно чей, может, крестьянин, а, может, принц, какая разница, правда?.. Всяко лучше, чем… — она не выдержала и разрыдалась. — Прости меня, мой маленький, прости, что у тебя из-за меня такая жизнь…
— Ну чего ты. Ты же ни в чём не виновата, — Станислав обнял Невену и осторожно прижал к себе. — Совсем ни в чём, правда. Т-ш-ш…
Мнишек снова вздрогнул и помотал головой, отгоняя воспоминания и вновь пытаясь сделаться безразличным, словно камень или древняя статуя. И только он вернулся к карте, как услышал тихие шаги.
— Станислав, добрый день, — перед ним стоял Дарко Вереш и тепло улыбался, хотя Станислав понимал, каких трудов ему эта приветливость стоила. — Всё в порядке?
— Добрый, да, всё хорошо, — ответил ему Станислав не поднимая головы. — А вы какими судьбами?
***
Дарко смотрел на сына любимой женщины и отчего-то думал, что Станислав очень похож на Звонимира и Ружу и вполне мог бы быть им братом. Нет, он, конечно, не мог сказать, что будь у него возможность, женился бы на Невене и теперь, ведь с некоторых пор его мысли занимала совершенно иная дама, но вот перед Стасем Вереш чувствовал себя в ответе.
— Да так, просто гулял по лагерю, проверял войска, вот, решил зайти к вам, — он присел рядом и бросил заинтересованный взгляд на карты. — Хотите начать бои в Карпатах?
— Да, пожалуй. Если разобьём часть их армии там, будет просто замечательно. Польские вампиры понятия не имеют, что там, многие и в Татрах-то не были. У нас есть неплохое преимущество, — Мнишек говорил довольно и будто бы расслабленно, но звучала в его голосе какая-то неестественность. — И… — он как-то замялся, явно находясь мыслями где-то далеко, и Дарко его перебил, речь его стала быстрой и взволнованной.
— Пан Станислав, вы мне простите, что я так лезу в вашу жизнь, но если вас что-то тяготит, то вы можете мне открыться, правда. Я вам, конечно, никто, так, соратник в деле, но вы мне не никто… Я любил вашу мать, пусть и не так, как надо, но любил. Я чувствую, что я должен вам как-то помогать, — неуверенно проговорил он, не зная, чего и ожидать в ответ.
— А где вы были, когда её мучили эти твари? Где вы были, когда она продавала себя? Где вы были, чёрт вас дери? — Станислав поднялся, его тон оставался спокойным и даже вежливым, но вот в глазах плескалась ярость. — Я много таких матушкиных женихов видел, особенно после её смерти, все только и считали своим долгом сказать мне, как они все её любили и как им меня жаль, тоже вот пытались предложить помощь, а на деле хотели лишь воспользоваться. Я никому не верю, господин Вереш, и вы не исключение. Я повторяю свой вопрос. Где. Вы. Были?
— Я… Она отказала мне, я не смел ей мешать… Я пытался пойти против польского короля, но кто бы стал меня слушать. А потом… я потерял её след, я думал, что она умерла, я и понятия не имел, что всё вышло так, как вышло, — слабо оправдывался Дарко, уже внутренне смирившись с собственной виной.
— Индюк тоже думал… — зло ответил ему Мнишек. — Вы просто не хотели ничего делать, никто не хотел, потому что так было удобно. Только и всего. Убирайтесь, пока я не перешёл от слов к делу!
— Простите, — Вереш тут же исчез, оставляя Станислава одного.
Тот горько улыбнулся, снял с шеи неприметную цепочку, раскрыл висящий на ней медальон.
— Прости, мам, — прошептал он. — Ты просила меня не отталкивать этого человека, но я терпеть не могу лицемерия.
***
Дарко оперся спиной на холодный ствол и закрыл глаза. Ну вот и всё, он остался совсем один.
Как и сказал когда-то отец.
На душе у Вереша было так тяжело, что впору было идти исповедоваться, на коленях ползти в церковь, но он отрёкся от Господа в тот же миг, что умерли его несчастные дети, а потому податься ему было совершенно некуда и не к кому. Он теперь действительно остался совсем один.
Дарко поднял глаза к нему и мучительно горько улыбнулся, медленно сполз вниз, падая коленями на сухую и жёсткую землю, кое-где усыпанную жухлой листвой.
— Этого ты хотел? — тихо спросил он, прижимая ладони к сердцу. — Я сломан, я сделал своих детей бессмертными, но смерть их всё равно настигла, я любил королеву Аницу, но опоздал всего на несколько минут, и она погибла, я мог бы быть счастлив с Невеной, но она исчезла, я заботился бы о её сыне, но он отверг мои тревоги о себе и отверг по праву, — запнулся ненадолго, не в силах продолжить и признаться в главной своей слабости.
— Я люблю Эржебет, прекрасную графиню, с которой каждой год танцую на балу у князя Влада, но никогда не скажу ей об этом, потому что несу всем моим родным горе и гибель! — с отчаянием выкрикнул Вереш и спрятал лицо в ладонях. Бледные губы слабо шептали:
— Теперь ты простил меня, отец? Теперь ты доволен?..
***
— Какие люди и без охраны, — Фабиан иронически приподнял бровь и ненадолго оторвался от наблюдения за подготовкой войск. — Что вам угодно, пан Штраус?
— Мне угодно видеть, как вы работаете и выполняете наш договор, — Максимилиан пригляделся к его доспехам и покачал головой. — А это вы, стесняюсь спросить, куда вырядились? Лавры полководцев древности покоя не дают?
— Простите? — не понял Концепольский. — Вы о чём?
— О ваших латах, — Штраус неприятно улыбнулся, поднял голову, оглядывая серое небо и тяжёлые тучи, обещающие дождь. — Они даже не блестят за неимением источника света. Право, Фабиан, вам не к лицу дешёвая фальшь. Кому это нужно? Кому нужно, чтобы вы красовались в этом ужасном панцире? Все и так осведомлены о ваших… вкусах.
— Позвольте, пан Штраус, я вас остановлю, — Фабиан тяжело вздохнул, но сдержал злобу. — Вы никогда не держали в руках шпаги, не вам судить о делах военных. И уж тем более о том, как я выгляжу.
— Вы зря так разбрасываетесь словами, — усмехнулся Максимилиан. — Я предлагаю вам поединок, чтобы вы смогли убедиться в том, что я говорю не без оснований.
— О, как пожелаете, до выступления ещё несколько часов, — Концепольский пожал плечами, уже предвкушая лёгкую победу над надоедливым и заносчивым врагом. Ему не слишком нравился этот немецкий гордец, не имевший никакого права так высоко задирать нос.
— Прошу, — тот почти что лениво скинул камзол и жилет, оставшись лишь в рубашке и кюлотах, кивнул сидевшему неподалёку Гансу, и он тут же поднёс господину его оружие.
— До первой царапины? — Фабиан освободился от доспехов.
— Положим, — Максимилиан обнажил лезвие. — В бой.
Даже в этом он был удивительно хитёр, и как Фабиан ни старался, не мог предугадать следующий шаг противника. Максимилиан уворачивался, проскальзывал под самой рукой, с лёгкостью отражая любые удары и плавно оттесняя его к тёмным деревьям. Концепольский даже не заметил, как он перешёл в более агрессивную атаку, такой ловкий и пронырливый, такой удивительно сильный при всей хрупкости фигуры, Штраус в итоге пригвоздил его к влажному стволу, и острие шпаги легко скользнуло по немного обнажённой незастёгнутым воротом груди.
— Кажется, я выиграл, — он убрал оружие и бросил его обратно Гансу, оделся и снова стал всё так же непоколебимо спокоен, лишь насмешливая улыбка не сползала с его бескровных губ.
— Чтоб вас, — прошипел Фабиан, не в силах простить Максимилиану подобное унижение. — Уж если вы так искусны, то почему избегаете боя? — попытался он уколоть его самолюбие как можно больнее.
— Не вижу смысла лезть в пекло без весомой на то причины, — коротко пожал плечами Штраус, без особого интереса наблюдая за войсками. — Надеюсь, при встрече с противником вы не станете просто так лезть на рожон и тратить наши силы попусту, — он презрительно посмотрел на доспех. — И ради бога, не позорьтесь. За сим разрешите откланяться, я ещё должен поведать нашим многоуважаемым, но ленивым друзьям о том, как проходят последние приготовления.
— До свидания, — прошипел Фабиан, искренне надеясь, что больше с ним не встретится. Максимилиан внимательно посмотрел на Концепольского, покачал головой и тихо отозвался:
— Прощайте.
***
Эржебет сидела в плетёном кресле на небольшой крытой веранде и читала книгу, без особого интереса перелистывая страницы. Её мысли сейчас были далеко — она ждала приезда одного безумно дорогого ей человека. Батори жалела, что поначалу велела ему оставаться в Венгрии и теперь боялась, что он мог попасть в беду, столкнувшись со стригоями или кем-либо другим опасным и готовым мстить ей лично и лагерю короля Вацлава в целом.
— Мама! — Эржебет тут же захлопнула книгу и поймала в объятия черноволосого изящного юношу, крепко прижала к себе.
— Андраш, мальчик мой, ну наконец-то, — шептала она, уткнувшись носом в затылок сына. — Я так скучала, я так волновалась, что с тобой может что-то случиться, ты ведь даже слуг с собой в поездку не взял. Вот что ты за создание такое, маму беспокоиться заставляешь?
— Мама может не беспокоиться, мама вампир и вполне может себе это позволить. Я уже взрослый и вполне могу за себя постоять, честное слово, — отозвался Андраш, отстраняясь и окидывая мать внимательным взглядом. — Ты осунулась, забываешь спать и пить кровь вовремя, — констатировал он. — Мама, что происходит?
— Всё в порядке, родной, — Батори слабо улыбнулась. — А тебе бы стоило перестать жить только умом, дать хоть немного воли чувствам.
— Я бы может и дал, но это сгубило слишком многих. Отца в том числе, — её сын нахмурился. — А ты не переводи тему и не ври мне, я же вижу, что не в порядке. Что тут у вас вообще творится? Я ни слова не понял из твоего письма, ты что, мысли на бумагу перекладывать разучилась?
— Андраш, прошу тебя, — Эржебет устало закрыла глаза. — Не будь дядей Владом, он то же самое мне твердит. Вы сговорились?
— Нет, просто мыслим одинаково верно, — тот тяжело вздохнул. — Мы идём возвращать тебя к жизни, иначе совсем загнёшься. Говорил ведь, не езжай в Польшу. Уж лучше бы ты урама Вереша отправилась от войны отговаривать, он бы тебя послушал.
— Глупости, с чего ты вообще взял, что он меня хоть как-то воспримет? — фыркнула Батори. — Нет, мама у тебя не всесильная.
— О, любопытно. Про то, почему должна ехать именно ты, спрашивать не стала. Это определённо многое значит, — невозмутимо заметил Андраш. — Признаетесь, матушка, или повремените до конца политических игр?
— И снова глупости, в чём мне признаваться? Мне пан Вереш абсолютно безразличен, — покачала головой Эржебет. — Идём в дом, поешь с дороги.
— И вновь переводишь тему. Ах да, ты про папины измены говорила так же, а потом плакалась служанкам, я помню, — Андраш протянул матери руку. — Рассказать ничего не хочешь?
***
— Пани Анна, а к вам гость, — Анна нахмурилась и обернулась к Рихи, беспечно возившемуся с Тадю.
— Дай угадаю, это к тебе, — произнесла она, поднимаясь. — Ко мне вроде как никто не должен прийти.
— Я бы не был так уверен, — задумчиво отозвался Рихи. — Тадю, солнышко, иди-ка на ручки, мы идём встречать друзей.
— Дру… зя… — по слогам повторил малыш. — Хорошо, — он с готовностью вцепился в крёстного и уткнулся носом ему в шею. — Дём.
В огромной прихожей стояли двое: ещё не успевший снять плащ осунувшийся Влад и какой-то взволнованный Раду, крепко сжимающий руку брата. Они оба выглядели так, будто столкнулись с чем-то очень страшным и опасным.
— Что произошло? — Вишнивецкая всплеснула руками и тут же принялась распоряжаться, чтобы принесли кровь и накрывали обед. — Владислав, Раду, неужто война дошла уже до Варшавы?
— Нет, вовсе нет, это так, наши старые ссоры с давними врагами, — покачал головой Влад. — Я так думаю, король Корвин решил выслужиться перед Мнишеком или Верешем и вот, подослал убийц. Мне. Я думал застать Матиуша дома, чтобы обсудить это с ним, но, кажется, прогадал. Полагаю, я несколько не вовремя.
— Брат позвал меня, я поспешил ему помочь, — тихо добавил Раду, пряча глаза. — Ну, я-то, наверное, совсем не вовремя, я тут никто…
— Неправда, как же может быть не вовремя? — Анна укоризненно посмотрела на него. — В этом доме рады всем. И не наговаривайте вы на себя, вы же брат Влада. А значит и наш родственник тоже.
— Спасибо вам, доамна Вишнивецкая, вы невероятно добры к всеобщему изгою, — как-то печально усмехнулся Ливиану, целуя ей руку.
— Мы с мужем и друзьями не считаем стригоев хуже, — мягко отозвалась та. — Человек изнутри может быть или не быть лихим независимо от своей сущности, и глупо винить в пороках родство и принадлежность. Мы куём свои души сами, без участия кого-либо ещё.
— Вы до ужаса мудрая женщина, — Дракула посмотрел на неё с уважением. — Тем временем, у нас есть дело: Штраус сообщает, что войска Фабиана вскоре выступят, а мы так и не решили, кто останется защищать Варшаву, а кто отправится следом. Я чувствую, что очень скоро армия лишится своего генерала, — мрачно и даже как-то горько добавил он.