Матиуш медленно опустился на сундук, совершенно не веря тому, что произошло лишь с полчаса назад. Он тяжело вздохнул, спрятал лицо в ладонях, запустил тонкие пальцы в волосы и просто качался из стороны в сторону. Ему было стыдно, страшно и горько.
Он впервые в жизни серьёзно ошибся, он впервые в жизни проиграл, а судьба повернулась к нему спиной. Здесь не ценили ни положение его семьи, ни тёткины деньги, ни природное обаяние. Здесь уважали силу и умение вести войска в бой, умение возвращаться с победой и богатой добычей, умение убивать.
Матиушу ничто из этого знакомо доселе не было.
Он наконец убрал руки, глубоко вздохнул, стараясь сдержать себя. Князю положено быть сильным, бодрым, положено терпеть и воодушевлять солдат своим примером, но никак не плакать в углу, как малый ребёнок, которого побили товарищи.
Матиуш и этого не мог.
Он чувствовал себя жалким, недостойным, слабым. Он чувствовал себя мальчишкой, впервые поехавшим на охоту и упавшим с коня ещё в самом начале пути. Он чувствовал себя… никем. Гонор, самолюбие, самодостаточность — всё куда-то делось, а на их место пришло чувство истинного понимания того, насколько он на самом деле ничтожен.
«Грустите, пан?» — Войцех бесшумно проскользнул в шатёр и принялся деловито раскладывать по местам оружие и оставшиеся с приезда вещи.
— Ну так, слегка, — с трудом ответил Вишнивецкий, тяжело вздыхая. — Просто…
«Не привыкли проигрывать?» — понимающе спросил слуга, доставая бутыль с кровью, затем посмотрел на пана и добавил немного всякой нехитрой снеди — лука, хлеба, сала, словом, хоть сколько-то привычной Матиушу еды.
— Честно говоря, вообще не привык воевать, — признался Вишнивецкий, виновато улыбнувшись. — Я ведь никогда ничем подобным не занимался.
«Это видно, по правде сказать. Вы слишком уж пан. Вот вроде бы ясновельможный гетман Потоцкий вашего склада, ан нет. Как саблю в руки берёт, так совсем другой становится. Так и с воеводами. А вы… Вы для другого рождены были. Вам бы в красивых залах беседы вести да бумаги подписывать, а не здесь в грязи вязнуть, — отозвался Войцех, разливая кровь по кубкам. — Ох, прошу прощения. Вы не возражаете, если я вместе с вами посижу да поем? Я просто привык уже… С прошлым паном. Вот и разлил, как и всегда. Простите».
— Не извиняйся, я не из тех снобов, что не терпят никого ниже себя по статусу. Присоединяйся, да и вместе веселее, прошу. А что случилось с тем, кто тут был до меня? — Матиуш подвинулся к столу.
«Так ведь всем известно, что пан Концепольский погиб, земля ему прахом, — спокойно ответил слуга, надкусывая луковицу. — Черти, даже на похороны не пустили. Я, видите ли, собой не вышел. Кому нужен немой хлоп?»
— Это так… так мерзко, — Вишнивецкий искренне пожалел Войцеха — тот заслужил хотя бы проститься с тем, кого так долго называл своим хозяином. — В голове не укладывается.
«А что делать. Шляхта настолько любит пышность, что заплатит за неё любую цену. Как там говорится? Заложись, но выложись? Очень им подходит. К сожалению», — тот вздрогнул, замолчал, опустив голову.
— Вы правы. Шляхта и впрямь готова порой срыть гору, чтобы пустить достаточно пыли в глаза, — кивнул Матиуш. — А кто конкретно вас не пустил? Быть может, я смогу сделать так, чтобы этот человек получил достойное наказание.
«Да толку от этого… Юзефу Запольскому и не такое сходит с рук, помяните моё слово. Видит Бог, даже если он предаст, всё равно выйдет сухим из воды, — Войцех пожал плечами. — Ну да ладно. Чем больше о плохом говорят, тем больше вокруг этого самого плохого. Полно!»
— И то верно, — Вишнивецкий с подозрением посмотрел на сало, задумчиво отрезал кусочек. — Что мне делать-то? Какой из меня военачальник?
«А с паном Велиславом вам никак не договориться? Он больше вашего понимает», — ответил слуга.
— Пан Велислав, он… Не сказать, что мы большие друзья. Я уверен, он не может меня простить за то, как я обращался с Анной до своей, если так можно выразиться, смерти. И теперь вот отыгрывается. В целом, я не в обиде, я это заслужил. Достаточно и того, что Анна меня простила и любит больше прежнего, — Матиуш горько улыбнулся. — Не думал, что когда-нибудь мне придётся расплатиться за мою заносчивость, но тем не менее.
«Пану Велиславу стоит понимать, что мы тут не в игрушки играем. Ну да ладно, не страшно. Я кой-чего знаю, да и пан Марцин тоже. Он неплохой, из всех троих воевод самый честный и человечный. Он вам подскажет, что лучше, как Бог свят», — посоветовал слуга, чуть повеселев. Ему было приятно, что у него спросили совета.
— Я, признаться, пока их побаиваюсь, люди, мягко сказать, дикие. Но да, пан Рутковский показался мне спокойным и рассудительным по сравнению с его товарищами. Думаю, я могу постараться договориться с ним, — согласился Вишнивецкий. — Спасибо, Войцех, ты мне действительно очень помог. Я тут себя чувствую совсем не на месте и только благодаря тебе могу хоть как-то не сдаваться. Не прошусь обратно, как мальчишка. За женскую юбку.
«Да вы бы и не просились. Просто потеряли бы себя, — пояснил Войцех. — Вы ешьте, ешьте, сало-то хорошее».
— Если захочешь, то после войны можешь остаться со мной. У меня никогда не было столь верных людей, а они на вес золота, сам знаешь. Да и я многим тебе обязан и попросту не могу оставить тебя здесь, с этими… Даже не знаю, как сказать, — вдруг предложил Матиуш, отставляя бокал.
«Если даст Бог, то я с вами хоть в огонь, хоть в воду, — улыбнулся слуга. — Вы славный пан, да и мне тут делать нечего».
— Ну вот и договорились, — Вишнивецкий решительно встал. — Я к Рутковскому. Договариваться.
***
— Ты опоздал, — бросил Мнишек вместо приветствия. Драгош наглость стерпел и лишь нехотя поклонился.
— Мне не велели вмешиваться в первую же битву. Я и так уже повоевал, пусть и не по своей воле, — заметил он, присаживаясь подле Станислава.
— Я, кажется, не разрешал садиться, — грубо сказал тот.
Микулэ ухмыльнулся и поднялся, скрестил руки на груди. Ему было не привыкать, но если господарям и фанариоту это было дозволено по статусу, то вот Мнишек на подобное никакого права не имел.
— Так вот, впредь я жду более верной службы. Твой господин я, и слушаться тебе велено тоже меня, — продолжал Станислав, недовольно скривив губы. Как же надоело, что все здесь относятся к нему с таким пренебрежением! Он снова почувствовал себя изгоем, снова почувствовал себя бастардом и сыном приживалки богатого магната.
— Мой домнуле — это Петру Морару, и на войне я лишь по просьбе домнуле Вереша, — прошипел Драгош, которого положение почти что раба действительно задело. — Я просто попрошу об этом не забывать.
— Дерзишь, — Мнишеку становилось очень тяжело сдерживаться. — На первый раз я тебя прощаю, но вот потом я такого не потерплю.
— Я не привык, чтобы со мной разговаривали, как с цараном, — Драгош знал, что даже если Станислав захочет, то ничего сделать не сможет — навлечёт на себя гнев всех румынских стригоев. — Я крайне редко обращаюсь к происхождению собеседника, но вы, сын проститутки, вряд ли имеете право указывать мне, как жить! Во всяком случае, в таком тоне.
— С предателем? — не остался в долгу Станислав. Он был неплохо осведомлён о прошлом этого хитрого и действительно ценного полководца.
— Я никого не предавал, — Микулэ это толком не задело — он уже давно свыкся со своими воспоминаниями и избавился от большинства слабостей. — Я дворянин, пусть и лишённый земель и титула. А у вас есть и то, и то, но досталось оно вам вовсе не по праву. А я пойду, пожалуй, я возвращаюсь обратно на границы, в Брашов. Буду защищать владения моего клана. При всём уважении к домнуле Верешу вам я служить не готов.
Мнишек не успел ничего ответить, как Драгош исчез, а на его месте возник Кшиштоф, укоризненно качая головой.
— Нет, сын мой, такими людьми не разбрасываются, — мягко заметил он.
— Что ты тут делаешь? — Станислав был уже достаточно зол, и появившийся откуда ни возьмись Водлевский его вовсе не радовал.
— Всего лишь указываю на твои ошибки. Уж если ты захотел стать королём, то изволь соответствовать. Я знавал Драгоша Микулэ, и ему нет равных ни в бою, ни в управлении. Так что зря ты так с ним, очень зря, — невозмутимо продолжал Кшиштоф.
— Я не готов терпеть тех, кто мне не подчиняется, — фыркнул Мнишек.
— И что же ты будешь делать, когда станешь королём? Рубить головы? Сажать на колы? Вешать? Станислав, умение договариваться очень дорогого стоит и для человека твоего положения является просто необходимым условием выживания, — Водлевский сел на стул, на котором ещё несколько минут назад сидел Драгош.
— О, что я слышу! Вереш до сих пор не может простить тебе смерть детей, — напомнил Станислав, криво улыбаясь.
— Увы и ах, — Кшиштоф безразлично пожал плечами. — Вереш тоже не обладает этим ценным качеством. Поэтому-то всё и сложилось столь печально. Не повторяй его ошибок.
— Хотел бы я тебе верить, — Станислав устало вздохнул. У него было сил спорить или ругаться с Водлевским.
— Так что ты там всё порывался рассказать? — без особого интереса спросил он. — Может, хоть после этого глаза мозолить не будешь. Не хочу каждый раз слушать нравоучения.
— Я бы хотел, чтобы твоё желание узнать о прошлом выразилось иначе, но что есть, то есть. Смотри же, — Кшиштоф коснулся его руки, погружая в воспоминания.
Невена стояла по середине комнаты и презрительно смотрела на коленопреклонённого Водлевского.
— Ты чудовище, — тихо повторила она. — Ты обманул меня.
— Я думал, ты знала, — Кшиштоф сжимал её руки, то и дело целуя. — Клянусь, я бы никогда…
— Как я могу верить тому, кто отдал меня на поругание, до того поклявшись, что любит? Ты в своём уме, король? — Невена дрожала, едва ли не плакала.
— Невена, разве всё то, что случилось потом, не убедило тебя в моём раскаянии? В моей искренности. Я задаривал тебя драгоценностями, я окружил тебя заботой, я ухаживал за тобой, я тебе короновал! Что мне ещё сделать, чтобы ты поверила в мою любовь? Что мне ещё сделать, чтобы ты оставила этого ребёнка? — Водлевский вновь поцеловал её запястье и тут же получил сильную пощёчину, отвернулся, кусая губы.
— Ты солгал, хотя обещал этого не делать, — Вранич гордо подняла подбородок, вырвала свои руки из его цепких пальцев. — Оставь свою корону себе. И драгоценности, и заботу, мне этого не надо! Я уйду, ведь дал слово меня отпустить, если я того захочу. Хоть это-то выполнишь?
— Да, — дрогнувшим голосом ответил Кшиштоф. — Я поклялся на крови.
— Славно. В таком случае, прощай. Я не хочу видеть ни тебя, ни твоё отродье. Я помню, что Дарко Вереш как-то предлагал мне стать его женой. Я дам ему согласие на брак, — Невена повернулась к нему спиной, подошла к столу.
— Ты ему уже не нужна. Неделей ранее он повстречал на балу у Цепеша его племянницу, ты теперь никому не нужна, — прошипел уязвлённый Водлевский, всё ещё не поднимаясь с колен. — Останься со мной, прошу, — тут же добавил он, понимая, как сильно ошибся, рассказав об Эржебет.
— Никогда и ни за что. Особенно теперь, — выдохнула Невена. — Я сама со всем справлюсь и выйду замуж за того, за кого захочу, я буду счастлива, вот увидишь. Вы все увидите! — она почти что по-детски топнула ногой, даже голос сделался какой-то капризный. — Я больше не твоя кукла, Кшиштоф.
— Невена, не испытывай моего терпения, — тот вскинул голову и посмотрел ей в глаза, а затем встал и вышел из комнаты.
— Изволь, — фыркнула ему вслед Вранич, ещё несколько минут рылась в шкатулках, затем позвала служанку, чтобы та помогла ей переодеться. Через четверть часа она уехала.
В ту ночь король Водлевский сжёг все её вещи, все портреты, всё то, что напоминало ему о гордой дворянке из Сербии. О том, что нашёлся кто-то, кто задел его самолюбие, его гордость.
О том, что у него всё-таки была душа.
— Поверить не могу, — Станислав выглядел совсем потерянным, он явно не ожидал ничего из увиденного. — Нет, нет, ты просто подменил правду ложью, такому сильному вампиру это вовсе не сложно провернуть. Пусть и на том свете. Мама не могла так. Она меня всегда любила!
— Не кричи, на неё похож становишься, — Кшиштоф поморщился. — Твоя мать не святая, а это говорит тебе человек, который её действительно любил и любит по-своему по сей день.
— Но как она могла на такое пойти? Нет, быть не может, — возразил Мнишек, поднимаясь и начиная ходить туда-сюда по шатру. — Одно там не обман — ты действительно лжёшь.
— Нет, — устало ответил Водлевский. — Я клянусь, что нет, Невена действительно ушла от меня сама, а потом отказалась принять помощь. Гордыня не дала ей этого сделать. Страшный грех, очень страшный. Он сломал тебе жизнь.
— Жизнь мне сломал ты, — Станислав резко обернулся и со злостью посмотрел на него. — Ты и никто другой.
— Да ты сам видел, что случилось! — возразил Кшиштоф. — Стась, сатаны ради, побудь хоть раз мужчиной, а не мальчишкой, и посмотри истине в глаза. Невена, безусловно, ни раз и ни два пожалела о своём решении, но вновь её гонор не дал ей вернуться. Она оклеветала меня, лишь бы чувствовать себя не самой плохой матерью. И только.
— А ты сейчас врёшь, чтобы чувствовать себя не самым плохим отцом? — парировал Мнишек. — Не лучший способ оправдаться.
— Пока ты не научишься слышать других и думать своей головой, ты ничего не добьёшься, кроме горы трупов и рек крови, Станислав, — тихо ответил Водлевский.
— Кто бы говорил! — мстительно отозвался тот, но его уже не слышали — Кшиштоф исчез, даже не попрощавшись.
Мнишек упал на кровать и слабо ударил кулаком по одеялу, кривя губы. Остатки пьянящего чувства триумфа окончательно исчезли, а на их место пришла застарелая неуверенность. Кто он? Чего он достоин теперь? Как могла бы сложиться его жизнь, будь всё иначе? Сложилась ли бы вообще? Эти вопросы терзали Станислава с новой силой, и он медленно проваливался в пучину того же отчаяния, что и много лет назад, в ту самую ночь, когда сущность мороя впервые дала о себе знать.
Зачем тогда, в войне с русским царём, он выбрал жизнь, а не смерть от ран?
Зачем он вообще есть?
Мнишек попросту не знал, кому верить. Он очень любил мать и не готов был усомниться в её словах, но то, что показал ему Кшиштоф, заставило его задуматься. Разве можно подменить столько и так? Да и зачем тратить столько сил, чтобы что-то доказать ненужному сыну, который, ко всему прочему, ещё и отцеубийца? Станислав не осмелился бы утверждать, что всё подстроено настолько хорошо, нет.
Тогда что же это?
Неужто правда, которой он порой так боялся?
Станислав хорошо понимал, что независимую сторону ему в этой давней ссоре уже никогда не найти, да и искать он, по чести сказать, боялся — он не хотел разрушать то немногое, что было в прошлом дорого.
Правда режет острее всего, и даже морой — венец творения — не останется невредим, а нанесённая рана не затянется мгновенно и долго ещё будет напоминать о себе.
Так действительно нужно знать то, как всё было на самом деле?