Даже три недели вместе показались Анне настоящим чудом. Она до сих пор не верила в то, что настолько сумела заинтересовать пана. Конечно, их отношения покуда ограничились только совместными ночами и несколькими вечерами, когда Вишнивецкий продолжал учить её писать, но и только. Анна уже даже начинала потихоньку верить словам Златы, но всё ещё надеялась, что пан всего лишь устал от прочих забот и хочет пока насладиться покоем с ней. Да и к чему, если так подумать, эта вся учёба? Да, ей было интересно узнавать что-то новое, но вот вряд ли бы она смогла это где-то применить, ведь Анне не представлялось возможным хоть когда-нибудь покинуть деревню.
— Доброе утро, — она ответила на мягкий поцелуй и сонно посмотрела на Матиуша. Просыпаться в его постели было всё ещё стыдно, но это по-своему льстило девушке.
— Доброе, моя Ануся, — Вишнивецкий тепло улыбнулся и снова поцеловал девушку. Та довольно зажмурилась, аккуратно, немного нерешительно обнимая его за шею. Это оказалось Матиушу приятно, и он в очередной раз задумался над тем, что совершенно не ошибся в выборе развлечения и компании.
— Вы из-за меня опять рано проснулись, вторую неделю, верно, не высыпаетесь, — служанка покраснела, зарываясь в одеяло, и отвела взгляд. У неё это выходило настолько искренне, что Матиуш невольно заулыбался и ощутил, как у него в груди разливается некая нежность.
— Девять часов утра вполне приемлемое время для подъема, — он улегся рядом, потянулся и крепко прижал Анну к себе, прижал собственнически, как вещь, не как человека, и ему показалось, что девушка поморщилась от боли. — Я отлично выспался. Правда, я и до встречи с тобой пробуждался не так уж поздно, во всяком случае, раньше полудня. Так вот, сейчас девять.
— Девять?.. — Анна, пропустив большую часть его речи мимо ушей, кое-как выбралась из уютных объятий пана и села на постели, испуганно оглядываясь. — Пани Генрика меня теперь со свету сживёт, я опаздываю… До того я никогда не опаздывала, как-то мы с вами успевали, а теперь… Ох, что же будет, я же ей ничего не говорила!
Она потянулась к льняной рубашке, валявшейся под стулом, но слезть с кровати ей не дали. Матиуш с тихим смехом притянул служанку к себе и невесомо поцеловал в плечо.
— Она тебе и слова не скажет, я позабочусь, — руки Вишнивецкого крепко обняли Анну, губы мягко коснулись виска. Он до того и не задумывался, что она не помышляет ни о чём, кроме долга и работы, и даже их отношения скорее всего считает обязанностью, пусть они и приятны ей. Это противоречило его планам, ведь он хотел сделать Анну хоть сколько-то подобной себе. Бесспорно, покуда он ленился, не слишком трудясь над её преобразованием, но разве то, что он так долго уделяет ей своё внимание, не должно было что-то изменить?
— Спасибо, Матиуш, — девушка смущенно улыбнулась и робко погладила его руку.
— Ласковая Ануся, — тот ласково поглядел на служанку и зарылся носом в её волосы. Он заботливо погладил её по плечу, поправил сползшее шёлковое одеяло и снова посмотрел на часы. Вставать решительно не хотелось, но он понимал, что ему пора уже откинуть праздность, тем более что в этот день у него было немало дел.
— Вставать надо, — как-то без особого упорства пробормотала Анна и тут же чуть покраснела, и опустила взгляд, боясь разозлить пана, хотя, сама того не зная, и подтвердила его мысли.
— Ну ладно, — Вишнивецкий сел на кровати и хитро улыбнулся, это её попытка спорить ему понравилась. — Буду сейчас как куколку одевать, — он и не заметил, как легко и просто произнёс слово «куколку». Нет, он не мог считать Анну куклой, она под это не подходила, скорее, это была участь гордячки Елены, но тем не менее, он почему-то назвал её именно так.
— А может, я сама? — девушка совсем смутилась.
— Нет, — покачал головой Матиуш, поглаживая её плечи, настойчиво повторил: — Мою Анусю я буду одевать.
***
— И последний штрих, — он закрепил в её золотисто-рыжих волосах серебряную заколку. — Нравится?
— Матиуш, я… вы… это же… — Анна удивленно и благоговейно касалась подарка. — Спасибо вам.
Она прильнула к мужчине и несмело обняла. Матиуш мягко прижал её к себе и поцеловал в затылок.
— Ануся, ты красавица, — шепнул он.
***
Анна напевала что-то себе под нос, ополаскивая тарелки в большом глиняном чане, и думала о том, как они с Матиушем проведут вечер. Она представляла, как зайдёт к нему, как он встанет из-за стола и обнимет её, как поцелует и возьмет на руки. От этого на душе становилось как-то нежнее и теплее. Девушка бессмысленно улыбалась, вспоминая, как его руки гладили её тело перед тем, как накинуть рубашку, как аккуратно зашнуровывали корсет и причесывали. Матиуш был такой заботливый. Такой добрый. Анне не хотелось уходить от него каждое утро и чувствовать, как тепло от его руки медленно покидает её.
— Мой Матиуш, — произнесла она, будто пробуя обращение на вкус. Ей определенно нравилось, но было ужасно стыдно, ведь она не считала себя достойной называть его по имени. Она не считала себя достойной мечтать о том, что это действительно когда-нибудь будет так, и они будут вместе счастливы. Ей вдруг даже захотелось, чтобы вездесущая Злата её осадила, чтобы потом не было больно.
— Да какой он твой… — на Анну не мигая смотрела та, о ком она только что подумала. — Слышала, он в Варшаву собирается.
— И что с того? У Ма… пана дела, наверное. Как разберется со всем, вернется, — рассудила девушка, хотя сама мало верила в то, что говорит, припоминая некую Елену, о которой слышала от Матиуша.
— Ну да, дела. Небось к какой-нибудь ясновельможной поедет, — Судовская покачала головой. — А ты дура. Но подарки принимай, принимай. Они пригодятся, продашь потом.
— Да что вы такое говорите? — к горлу девушки подкатился тугой комок, на глазах выступили слезы. — Матиуш… Он вряд ли может меня обмануть, — она не верила в свои слова, разум говорил верить Злате, но сердце просило об ином.
— Он тобой пользуется, — женщина тяжело и устало вздохнула. — Ты не сходи с ума. Был у нас когда-то пан, дядя нашему, наверное. Ох я его и любила, знала бы ты, как. И сама ему приглянулась, он месяца два или три со мной веселился. Подруги меня тоже отговаривали, тоже поучали, наставляли, дай им Бог, ведь никто тогда не отвернулся от меня. А потом я понесла. Старший мой ребёночек от него, он по крови паныч, да только мать у него не та. Вот и осталась одна, благо, нашёлся хороший человек, что понял и защитил. Послушай, знаю ведь, о чём говорю…
— Хотела бы я вам верить, — покладисто начала Анна. — Правда, вы мудрые вещи говорите, а я дура, что начала с вами спорить ещё тогда, но видите, как оно вышло-то? Мы уже две недели вместе с паном, он добр со мной, ласков. Может, и не все обещания выполнил, но кое-что уже есть, и мне стыдно не доверять ему, словно он ко мне со всей душой, а я его обманываю. Я пойду и спрошу его про Варшаву, это вы верно сказали, быть может, он мне объяснит, — он понимала, что Матиуш не должен ей отчитываться, но в ту минуту её душа возжелала больше, чем было ей положено, и Анна утвердилась в своём намерении узнать о делах пана.
***
Анна бежала по коридорам, надеясь успеть до отъезда пана, бежала, подхватив юбки и почти не глядя перед собой, её причёска сбилась, а щёки покраснели, и со стороны, верно, думалось ей, она выглядела неприлично и неправильно, снова в душе начал просыпаться уже соединившийся с ней навсегда стыд. Анна вдруг почувствовала, что, возможно, смотрится сейчас грешно, но поразмыслить толком не успела, попавшись на глаза пану.
— Моя нежная девочка, что случилось? — её неожиданно поймали в теплые родные объятия и прижали к себе, и голос звучал с участием и сочувствием.
— Вы уезжаете? — выпалила девушка, ненароком обнимая его в ответ.
— В Варшаву на пару дней. Я должен кое-что обсудить с Вацлавом, моим другом, — Вишнивецкий мягко поцеловал её. — У меня есть дела, которые бывают у всех людей моего круга, только и всего, — не сказать, что он хотел ей обо всём поведать, но решил, что теперь ей это не повредит, тем более при нынешних обстоятельствах Анна вполне имела на это право. — Я буду тебе верен, — осторожно добавил он, понимая основное её сомнение. Он действительно не собирался её обманывать.
— С… Спасибо, Матиуш, — девушка доверчиво улыбнулась. — Я буду ждать вас, я вам верю, — она не знала толком, для кого это сказала и сказала ли правду. Но Матиуш, кажется удовлетворился её ответом, а это было самым важным.
***
Вацлав отвлёкся от письма и поднял глаза на вошедшего. Перед ним стоял Велислав, он был бледнее обычного, выглядел очень взволнованным. Левандовский кивнул ему на кресло напротив и выжидающе замер. Потоцкий сел, расправил камзол, часто заговорил: — Ты на самом деле пригласил его лишь затем, чтобы показательно отказать? Вацлав, какое ребячество! Зачем ты это сделал, он ведь может мстить, этот Мнишек, он совсем безумен, разве ты не знаешь? Я примчался из Пруссии, как только смог, и что я слышу?!
— Знаю, — Вацлав беспечно пожал плечами. — Но суть была не в этом, если честно. Как там в Пруссии?
— Не переводи тему. Так в чём же? — Велислав постарался успокоиться, что у него с лёгкостью вышло, и тяжело вздохнул. — Что это был за театр имени одного актёра?
— Ты в самом деле повёлся? — граф расхохотался, и его острые клыки блеснули в свете каминного пламени. — Это был, своего рода, последний шанс, дорогой друг.
— Прости? — Потоцкий нахмурился, и его лицо медленно вытянулось, он закатил глаза. — Вацлав, ради сатаны…
— Я просто хотел увидеть его реакцию. Если бы он повёл себя иначе, если бы сдержал себя, то я бы отдал корону ему, он талантлив и умён, но только выдержки ему и не хватало, чтобы быть Польше хорошим правителем. Увы, увы, но именно его вспыльчивость всё решила. Как, впрочем, и я, — Левандовский пожал плечами. — Скажешь, что я неправ?
— Скажу, что ты авантюрист, — Велислав прикрыл глаза. — Вот как у тебя только совести хватает?
— У меня её нет, — Вацлав фыркнул. — Забыл?
— У меня достаточно хорошая память, можешь не беспокоиться. Да только дело не в этом. Дело в том, что ты в который раз самовольничаешь, не поговорив ни с Сеймом, ни с нашими иностранными друзьями. Штраус бы сказал, что это глупо. Влад… — он тут же перебил друга, снова рассмеялся.
— Пусть говорят, что хотят, это не их страна, а наша, не забывай, дорогой друг, — твёрдо сказал Левандовский. — Да и вряд ли они будут спорить.
— Но кое-кто уже сделает свои выводы, — беспокойно заметил Потоцкий, глядя в огонь. Руки его дрожали, а брови были нахмурены. Гетмана мучили мрачные мысли.