В Брашове очень и очень давно не появлялось столь изящных женщин. Драгош, так и не сумев привести сюда в качестве хозяйки одну такую, оставил всяческие попытки, а служанки, сплошь крепкие и немного грубоватые валашки, утончёнными называться никак не могли. И вот теперь Микулэ смотрел на доамну Анну, хмурился и зачем-то думал о том, как бы сделать простые каменные стены замка хоть сколько-то красивыми. Он никогда не стыдился своего дома, он любил его, но с вынужденным пребыванием здесь княгини Вишнивецкой всё несколько поменялось.
— Вы так смотрите на эту доамну, мой домнуле, словно давно были в неё влюблены и получили, наконец, её согласие стать вашей женой, — с усмешкой заметил Григор. — Помнится, раньше…
— Не будем об этом, — покачал головой Драгош. — Не теперь, прошу.
— Простите меня, — слуга низко поклонился. — Я знаю, что за боль вас гложет, но разве не пришло ей время упокоиться, как когда-то упокоилась та, по ком вы тоскуете? Она бы не хотела, чтобы вы всю жизнь прожили отшельником.
— Я знаю, но моя печаль сильнее меня, — Микулэ опустил голову так, чтобы волосы закрыли его лицо, и Григор не стал отвечать. Он понимал, что это единственный случай, когда его домнуле позволяет скорби побеждать. Слишком уж она была велика, чтобы побороть её.
— Так мне распорядиться, чтобы вашей гостье-то комнаты подготовили? — чуть погодя спросил слуга, когда краткий, почти каждодневный траур был завершён.
— Да какая она мне гостья… — Драгош слабо рассмеялся. — Гость волен в любое время покинуть дом, где он пребывает, а вот доамна Анна — напротив.
— Ну что уж делать, — пожал плечами Григор.
— И то верно. Распорядись, — кивнул Микулэ, а сам вновь повернулся к находящейся в колдовском сне Вишнивецкой.
Она не была первой красавицей или неземным ангелом, она не была идеальной, во всяком случае, по его меркам, но что-то в ней Драгоша трогало и не давало отвести взгляд. Были ли это рыжевато-золотистые волосы, мягкая и чистая кожа, тонкие руки — Микулэ не знал и полагал, что, верно, ничего из этого — он давно разучился смотреть на то, как человек выглядит. Он предпочитал иные достоинства.
Об Анне среди стригоев говорили мало, но всё, что Драгош слышал, ему нравилось: перебежчики-вампиры поминали добрым словом её добродетель. Собратья Микулэ, бывавшие на балах короля Потоцкого, а затем и короля Левандовского в качестве послов, рассказывали, что редко встречали таких честных и чистых женщин. Она их не презирала, не выказывала отвращения, а по-доброму беседовала и для каждого находила нужные слова.
Более ничего Драгошу известно не было, и он хотел это исправить. В конце концов, он понимал, что жить под одной крышей им ещё придётся долго, и не хотел, чтобы Анна чувствовала себя совсем уж узницей.
— Почему? — раздался сзади чей-то голос, похоже, детский. Микулэ отвлёкся от размышлений, обернулся.
— Что ты тут делаешь? — перед ним стоял сын Анны, умильно хлопал ресницами и задумчиво шмыгал носом.
— Я проснулся. Скучно. Пошёл гулять, — терпеливо объяснил ребёнок. — Почему?
— Что почему? — Драгош понятия не имел, как разговаривать с детьми и что с ними вообще делать, а потому решил воспринимать его так, как было принято раньше — в качестве маленького взрослого. Да и мальчик вполне себе оправдывал эту невольно полученную роль — не плакал, не звал мать, лишь сопел, скрестив пухлые ручки, подбирая слова.
— Почему уз… — ребёнок нахмурился, пытаясь вспомнить слово, нечаянно прочтённое в чужих мыслях.
— Потому что я и мои люди взяли тебя и твою маму в плен, — ответил Микулэ всё так же серьёзно. На мгновение ему стало не по себе от этих слов — он помнил, как ему, четырёхлетнему, когда-то таким же тоном сказали, что отец погиб на войне. Драгош тогда ничего не понял, только знал, что папа больше не вернётся, и ему от этого было больно. Он подумал, что зря сказал об этом ещё более маленькому ребёнку, но и врать в такой ситуации не хотелось. Тем более что тот мог с лёгкостью понять, о чём думают окружающие.
— Плен, — повторил мальчик. — Это плохо?
— Для кого как, — отозвался Драгош. Ему даже начинала нравиться это — они говорили почти что на равных, пусть и его собеседник не знал всех нужных слов. Впрочем, Микулэ готов был ему их подсказать в случае необходимости.
— Так, — ребёнок кивнул. — Та… Та-де-уш, — произнёс он по слогам и протянул Драгошу ладошку.
— Драгош, — тот пожал её.
— Так, — видимо, это слово заменяло Тадеушу все те, которыми обычно пользовались люди многим старше его, чтобы завуалировать или украсить очередную ложь или же сделать свою речь хоть сколько-то осмысленной и серьёзной. Ребёнок же их не знал и говорит так, как ему было проще и понятнее, и эта искренность тронула Микулэ.
— Так, — повторил Тадеуш. — Но вы хороший.
— Почему? — удивился Драгош. Его это утверждение, сказанное без всяких сомнений, позабавило.
— Вы не… Так… Вы не кусаешься… Не так. Не кусаетесь, — фраза далась мальчику с трудом, но он мужественно закончил её, всё же найдя ошибку.
— Пока незачем, — честно ответил Микулэ. — И только поэтому?
— Да? — это было сказано полувопросительно, потому что Тадеуш ещё не успел до конца определить для себя границы хорошего и плохого, а о добре и зле и речи быть не могло. Поэтому он измерял всё в тех вещах, которые были ему понятны.
— Допустим, — Драгош с улыбкой кивнул. — Так значит, ты не сердишься?
— Нет, — Тадеуш покачал головой, и его кудри смешно растрепались. — На что? — кажется, он всё-таки не до конца осознавал, что происходит.
— Боюсь, ты это не поймёшь, даже если я объясню, — Микулэ наклонился и погладил его по волосам. — Да и не стоит тебе об этом думать.
— Почему? — удивился мальчик.
— Потому что это слишком плохо для тебя, — вздохнул Драгош. — Пойдём-ка лучше, я отведу тебя в столовую, там покормят.
— А мама? — наконец сдался Тадеуш. Он всё ещё оставался ребёнком, которому было страшно, и теперь это вырывалось наружу. Мальчик вздрогнул, потянулся к спящей матери, шмыгнул носом, но уже как-то грустно.
— Она скоро будет с тобой, — Микулэ увидел, как в дверях возник Григор. Это означало, что комнаты были готовы. — Утром.
— До утра долго, — возразил ребёнок, но беспокойства стало меньше. — Есть, — попросил он. — Пожалуйста.
— Да, конечно, — Драгош знаком велел Григору разместить Анну в покоях, а сам взял Тадеуша за руку и повёл вниз. На душе у Микулэ почему-то было неспокойно — казалось ему, что поступает неправильно, не по чести, что зря согласился на это предприятие. Ненадолго ему почудилось, что в недобрый час они послушали неизвестного предателя короля Вацлава и что всё, что они затеяли, принесёт только убытки. Драгош не знал, отчего ему так кажется, но привычно повторял про себя древнюю мудрость: предавший однажды предаст ещё раз. У таких людей нет ничего святого, и они всегда действуют по обстоятельствам, ради собственной выгоды. Они идут по головам, и неважно, были вчера эти головы головами их лучших друзей или нет.
Микулэ встречал мало польских вампиров, и самым ярким их представителем виделся ему покойный Концепольский, вечно ухаживавший за Ружей. Это всегда вызывало у Драгоша глухую ревность и страшную зависть — Фабиан был красавцем, был умён, был обходителен и тем нравился прекрасной домнишоаре. Мрачный и замкнутый Микулэ, вечно прятавший свой слепой глаз, ему значительно проигрывал. Но он никогда бы не предал Вереша. А вот Концепольский напротив. Драгош твёрдо знал, что как только Ружа отказала гордому Фабиану, тот обо всём рассказал Водлевскому, готовившемуся идти на стригоев войной. А затем Ружу жестоко убили. Микулэ слышал, что ей вырвали сердце, когда она ещё была жива, и это приводило его в страшную ярость — как они могли только коснуться светлой и чистой принцессы Вереш! При одном воспоминании об улыбке Ружи злость тут же проходила и сменялась болью, тоской.
Это разрывало изнутри и сводило с ума, но Микулэ сдерживал себя. Он был воин и хотел остаться им до конца.
Драгош перебирал в памяти всех знакомых вампирах, пытаясь угадать, кто оказался предателем. Он вспоминал гостей домнуле Василе — польских воевод. Они Микулэ никогда не нравились, но он молчал, уважая право хозяина дома принимать тех, кого он хочет видеть в своих палатах. Могли ли эти вампиры предать своего короля? Гордые, слишком кичащиеся шляхетством, они не захотели бы подчиниться тому, кто был вовсе не благороден. Потомок русского купца, посланца царя Ивана, в далёком пятнадцатом веке отправившегося в Польшу, он заслужил корону только лишь своими делами. Драгош уважал Левандовского за это, но всё остальное давало повод его презирать.
Впрочем, Микулэ никогда не считал себя достаточно умным, чтобы судить о тех, кто многим хитрее и проворнее его, а потом отбросил эти мысли. Он хорошо понимал, что ничего об этом не узнает наверняка, а думать о безопасности врага ему было без надобности. Безусловно, всё это косвенно касалось домнуле Вереша, но Драгош не привык лезть в чужое дело. Он уверился, что тот сам во всём разберётся. Если надо — позовёт. А до тех пор Микулэ предпочитал оставаться в стороне.
Он верил, что поступает правильно, и это было сильнее любых уговоров и предчувствий.
***
— Г-где я? Где мой сын?! — только что проснувшаяся Анна огляделась, резко села на кровати и судорожно огляделась по сторонам, прижала тонкие руки к груди. — Что происходит? Матиуш! — она дрожала, борясь с чувством невозможной тревоги. Незнакомое место, зашторенные окна, холод — всё это её пугало.
— Никого с таким именем здесь нет, — раздался откуда сбоку тихий приятный, но усталый голос. — А о ребёнке не беспокойтесь, он ушёл гулять с одной из моих служанок с четверть часа назад. Мы познакомились вчера, и Тадеуш оказался приятным собеседником. Он поужинал, затем Мария уложила его, на утро разбудила, накормила завтраком и повела в сад.
— Благодарю, что позаботились о Тадю. Но… Вы так и не ответили на мой первый вопрос, — взволнованно и испуганно произнесла Анна, пытаясь совладать с собой. Она понимала, что крики и слёзы здесь не помогут.
— Вы в Брашове, доамна Вишнивецкая, в моей крепости, если угодно, — поведали ей всё так же спокойно.
— С кем имею удовольствие говорить? — уже более сдержанно спросила та, не поворачивая головы. — Вы мне простите крики, я слишком испугалась.
— Драгош Микулэ, советник домнуле Василе Морару, главы клана Морару, — был ответ. — Рад знакомству.
— Признаться, случись оно при иных обстоятельствах, я бы была рада больше, — Анна тяжело вздохнула. — Мне нужно одеться и привести себя в порядок, а потом мы продолжим разговор. Я не хочу вас смущать и сама быть смущена.
— Как вам будет угодно, — согласился Драгош и быстрым шагом покинул комнату. Тут же вошла худенькая рыжая девчонка, неся в руках платье, вежливо поклонилась, улыбнулась.
— Доброго утра, — осторожно произнесла она. — Я буду выполнять все ваши поручения и прислуживать, доамна.
— Вот как? А откуда же ты знаешь польский? Как я поняла, мы в Валахии, — Анна поднялась и подошла к ней. — Как тебя зовут?
— Мируна, доамна. Я раньше была судомойкой у польского вампира, вот и научилась, — отвечала служанка. — Я сейчас принесу вам платье, воду для умывания, всё сделаю.
— Спасибо, — Вишнивецкая слабо улыбнулась и вернулась обратно в постель. Она думала о том, что же всё-таки произошло. Карета остановилась, Рихард вышел посмотреть, что происходит, не вернулся, тогда она сама решилась покинуть экипаж… Анна попыталась припомнить, который сегодня день, но не смогла — что-то ей подсказывало, что спала она дольше, чем одну ночь. Душу бередило беспокойство о сыне — Вишнивецкая не доверяла здесь никому, потому что знакомых ей вокруг не было. Волновало её и то, что Вацлав и прочие, верно, сейчас места себе не находят. А Матиуш… Об этом и думать не хотелось. Он писал ей длинные письма, из строчек которых чувствовалось, как сильно он подавлен, и Анна в эту минуту особенно боялась, что из-за её исчезновения что-то пойдёт не так. Она знала, что польское войско проигрывает, и не хотела стать причиной окончательного поражения. Анна вздрогнула, обняла себя за плечи — ей было тяжело и страшно, она не понимала, что ей делать, но приходилось сдерживаться — она не должна была позволять себе слабости.
Меж тем Мируна принесла ей всё необходимое, и Анна принялась приводить себя в порядок. Это не заняло много времени, и вскоре она спустилась вниз и оказалась в просторной столовой. Комната была достаточно простой: деревянный стол с белой льняной скатертью, кресла, обтянутые старой, уже потрескавшейся кожей, оружие на серых стенах, узкие окна. Но в тоже время это казалось приятным глазу и нравилось Вишнивецкой — она так и не привыкла до конца к той пышности, которой окружил её Матиуш.
— И снова приветствую, — раздался рядом уже знакомый голос. — Надеюсь, вас всё устроило.
— Да, благодарю, — Анна от неожиданности испугалась, беспокойство с новой силой окутало её. Она не знала, насколько хватит её терпения и выдержки, боялась, что расплачется прямо на глазах этого непонятного стригоя.
— Меня зовут Драгош Микулэ, вас же мне представили, — тот тем временем приблизился, поклонился. Анна поймала его выжидающий взгляд, протянула дрожащую руку. Драгош невозмутимо поцеловал её, отпустил, затем отодвинул одно из кресел.
— Прошу, садитесь, вам сейчас принесут пищу, — произнёс он. — Вы не возражаете, если я останусь здесь?
— Пожалуйста, — Вишнивецкая не хотела этого, но вежливость сейчас была превыше всего — она была шляхтянкой. Не по рождению, но по духу.
— Благодарю, — усмехнулся Драгош. — Да вы не бойтесь меня, — попросил он, заметив её робость. — Я не обижу вас и никак не оскорблю, я честный дворянин и воин.
— Я бы хотела вам верить, но, признаться, после всего того, что случилось, это было бы непросто, — осторожно ответила Анна. — Простите.
— Да нет, я бы тоже страшился своего похитителя, — понимающе кивнул Микулэ.
— Вы угадали, — Вишнивецкая покраснела. — Мне, кажется, должно на вас злиться…
— Но вам не позволяет этого сделать природное самообладание, а также доброта ко всем, кто вас окружает, — закончил за неё Драгош. — Вы действительно ведёте себя очень спокойно, я ожидал иного.
— Я думаю, это бы не помогло, а мне не хотелось бы предстать перед вами в подобном свете, — Анна слабо улыбнулась. — И почему же вы меня выкрали?
— Мне было приказано это сделать. Кто-то поведал о вашем путешествии, и Мнишек, наш, скажем так, предводитель, решил, что можно использовать вас и вашего сына в качестве козыря, — пояснил Микулэ. В его голосе не было ни вины, ни радости победителя. Только безразличие.
— Что ж, это было, с одной стороны, умно — за меня дорого дадут, — спокойно признала Анна. — Но с другой, низко впутывать в войну тех, кто от неё всеми силами отгораживается.
— Не спорю, это так и есть, — согласился Драгош. — Именно поэтому я увёз вас оттуда.
— А отчего же не вернули? — спросила Вишнивецкая.
— У меня есть гордость, — серьёзно ответил Микулэ, и Анна понимающе кивнула — её устроил такой ответ, и она за него Драгоша уважала.
— Ну что ж, раз так, то я постараюсь свыкнуться со своей участью, — мягко сказала она. — Я вижу, что вы не хотите причинять мне зла. Значит, мне нечего беспокоиться, верно?
— Я рад, что вы это поняли, — Микулэ улыбнулся ей. — Я прошу прощения за все причинённые неудобства и обещаю их окупить.
— Я вам верю, — кивнула Анна. — Я бы хотела увидеть сына. Вы можете позвать его сюда?
Микулэ встал, чуть поклонился ей и вышел, оставляя одну. Вишнивецкая с тяжёлым вздохом перекрестилась, пытаясь немного унять вновь подступивший страх, печально посмотрела на зарешеченные окна. Драгош, кажется, пытался сделать всё, чтобы она не чувствовала себя узницей, но осознание того, что она в плену, давило и мучило. Анна не волновалась за себя — за других, боялась за мужа и тосковала по нему. Она не хотела, чтобы ради неё Вацлав отказался от короны в пользу Мнишека. Да, Вишнивецкая сердилась на него, но понимала, что это пройдёт, а вот несчастья Польши под рукой Станислава — напротив, и это её пугало больше прочего.
«Пан Микулэ — человек чести, — подумала она. — А ну как я попрошу его, чтобы он никогда не использовал меня в качестве рычага для Вацлава». Мысль, конечно, тут же показалась ей уж слишком безнадёжной, но иного выхода пока не предвиделось. Разумеется, любая бы на её месте попыталась бежать, но Анну удерживал разум: она была с ребёнком, без денег, без вещей, без всего, что могло понадобиться для возвращения домой. Поэтому она решила ждать и стараться не печалиться. В конце концов, даже здесь наверняка можно было найти солнце и дом Божий, в конце концов, с ней рядом был её сын, в конце концов, Драгош оказался не злодеем из сказок, что она слышала от матушки, а доблестным воином. Это виделось Анне достаточным для начала.
«Я шляхтянка и на том стою, — сказала себе Вишнивецкая. — А там Господь выведет».
И это вдруг утешило её, придало сил, крест на шее согревал и давал надежду. Анна верила, что всё устроится, и эта вера позволила ей отбросить всяческие метания. Пришедший Тадю только способствовал этому, и Вишнивецкая тут же занялась им, усадила рядом, велела принести ещё одну тарелку.
— Мне за ней следить? — тихо спросил Григор у стоящего в дверях Драгоша. — Ещё сбежать попытается.
— Не попытается. У неё тоже есть гордость, а этим славятся не многие с той стороны, — ответил Драгош, пристально глядя на Анну, возящуюся с сыном.
— А у них этого нет? — удивился слуга.
— Нет. Они все исполнены гордыни, а она представляет из себя нечто совершенно иное и пагубное, — отозвался Микулэ. — Я не хочу, чтобы доамна в чём-либо нуждалась. Все её приказы выполнять, не пугать, не трогать. Передай это всем.
— Конечно, домнуле, — Григор поклонился. — Всё исполню. А вы присмотритесь к ней, раз так, может, будет вам добрая жена, а? Если её вскорости не выкупят, то можно крест ставить — никому не нужна, значит. Что зазря ей пропадать?
— Глупостей не говори, — осадил его Драгош. — Я выше и глумиться над её горем не стану.
— Боюсь, большее её горе осталось там, — слуга указал рукой туда, где, по его мнению, располагалась Варшава. — Кто отправит женщину с мальцом-то да без охраны в такую даль?
— С ней был какой-то мужчина, — припомнил Микулэ.
— Слыхал я от ваших воинов, а те — от вампиров беглых, что он блаженный, — поведал Григор. — Какая там защита…
— Они или бесчестны, или глупы, — заключил Драгош.
— Или и то, и другое, — фыркнул слуга. — Помяните моё слово и сделайте так, как я советую. И вам покой, и ей счастье.
— С этим? — Микулэ указал на собственный слепой глаз. — Или с этим? — провёл пальцами по шрамам. — Увы, даже самая добрая из всех отказалась от меня. А тут и подавно.
— А вы предлагали? — серьёзно спросил Григор.
Драгош так и не ответил, лишь развернулся и быстрым шагом пошёл к Анне. Его впервые за долгое время задели за то немногое живое, что в нём осталось.