— Вы не спали, — заметил Драгош осторожно и тихо, не глядя на Анну. Та встрепенулась, понимая, что вновь задремала, отложила рубашку сына, которую с четверть часа пыталась зашить — Тадю залез в заросли высокой травы и там ползал по кустам, где зацепился плечом за ветку. Мируна, с трудом поймавшая юркого ребёнка, хотела было сама починить вещь, но Анна ей не дала — Вишнивецкой сейчас надо было отвлечься, и забота о сыне в этом очень помогала.
— Ох, — Анна обернулась к Микулэ. — Простите, не ожидала вас увидеть, ведь сейчас день, — она виновато улыбнулась.
— Помнится, ещё несколько дней назад вас это не удивляло, — мягко отвечал Драгош, впрочем, предпочитая стоять в тени высоких деревьев.
— Я думала, в эти окна, — Вишнивецкая указала ладонью на бойницы, — свет проникает едва-едва, разве нет? А вы просто научились его обходить. Если можно так выразиться, конечно, — она окончательно смутилась, решив, что сказала ужасную глупость.
— Вообще-то вы не так уж и не правы — я и в самом деле это умею. Однако причина сейчас кроется в другом, — Микулэ произнёс это как-то неуверенно и пожалел, что не соврал ей — он только сейчас вспомнил, что Фабиан был Анне дорог. Однако даже за несколько веков ему не удалось постичь искусство обмана, и поэтому Драгош был с ней честен. Он считал ложь чем-то низким и недостойным воина, но сейчас смутно чувствовал, что лучше бы и вовсе промолчал — рассказывать обо всём прекрасной гостье не хотелось.
— И в чём же? — тем временем с любопытством спросила Анна, мягко улыбаясь.
— Боюсь, если вы узнаете, то уже не сможете говорить со мной так любезно, — глухо отозвался Драгош, болезненно улыбнувшись.
— Я, возможно, догадываюсь, — Вишнивецкая вздохнула, — но я в состоянии понять, что война есть война, и там всё… — она немного помолчала, подбирая верное слово. — И там всё иначе, — это было вовсе не то, но это не звучало, словно обвинение или укор, и лишь потому Анна отдала предпочтение именно ему.
— Я рад, что вам это известно, — Микулэ вышел наконец из тени, вопросительно посмотрел на скамью, затем на Вишнивецкую, и та кивнула. Тогда Драгош присел, робко взял её тёплую руку в свои, грубые и холодные, ужаснувшись тому, до чего Анна была жива, а он сам мёртв.
— Мне было пророчество в своё время, — тихо начал Микулэ. — Старая цыганка предсказала, что у меня есть неявный враг, которого убить могу только я сам. Ну и меня, конечно, убить может только он. Она не назвала имени, а я не стал спрашивать, но с тех пор носил с собой кинжал, чтобы в случае чего быть готовым… ко всему, — он прикрыл глаза, вспоминая те далёкие времена. — Как-то раз я встретил ту цыганку вновь — её схватили слуги господаря и бросили в темницу, её ждала казнь. Взамен на имя она попросила меня о скорой смерти — она уже была в том возрасте, когда жить днём больше или днём меньше уже бессмысленно, а погибать в огне всё ещё не хочется, — усмехнулся собственной горькой шутке. — Я убил её сразу же, как узнал то, что было нужно. Моего врага звали Фабианом из рода Концепольских.
— Так это вы его убили? — на удивление спокойно спросила Анна, хотя видно было, что она побледнела и взволновалась.
— Я, — коротко ответил Драгош, не став даже объяснять, почему он так поступил — не хотел оправдываться и выглядеть трусом.
— Полагаю, у вас на то были свои причины, — Вишнивецкая потёрла переносицу, отвернулась, видимо, желая скрыть слёзы.
— Безусловно, — одну из причин звали чёрной ревностью, и оттого Микулэ становилось даже стыдно.
— Нам с Матиушем Фабиан был дорог, — произнесла Анна. — Друг семьи, крёстный нашего сына… Мне бы следовало дать вам пощёчину и никогда в жизни больше не здороваться за то, что вы сделали, но я так не могу, — она снова взялась за шитьё. — Мне бы следовало вас обвинить не только в том преступлении, что вы совершили, но и во всех прочих тоже. Но я так не могу, — сделала пару стежков, закрепила нитку, затем оторвала, чтобы заняться слабо держащимися пуговицами. — Мне бы следовало вас ненавидеть.
— Но вы так не можете, — закончил за неё Драгош. — Я понимаю, что вы меня осуждаете, я понимаю, за что вы меня осуждаете, — он выдержал некоторую паузу, чтобы собраться с мыслями, — однако я прошу вас о милосердии.
— Я вас не осуждаю, — вдруг тепло ответила ему Вишнивецкая. — Мне больно, мне, может, обидно — я не знаю, как это правильно назвать, но я вас не осуждаю. Мне известна вполне очевидная истина — на войне убивают, — она подняла голову, выпрямилась, окончательно справившись с собой. — И если вы нанесли Фабиану удар в бою, а не исподтишка, не под покровом ночи, как вор, если вы защищались, то мне не в чем вас упрекнуть.
— Это сродни мужеству, — заметил Микулэ уважительно.
— Возможно, — Анна пожала плечами. — В конце концов, я уже много чего пережила, так зачем мне ещё мучиться и мучить вас?
— Пережили? — Драгош нахмурился. — Что с вами случилось?
— Женщине не пристало обсуждать своего супруга с другим мужчиной, — с тихим смехом ответила ему Анна. — Впрочем, мне надо это кому-то рассказать, чтобы навсегда отпустить. Чтобы больше не вспоминать.
— Я готов вас выслушать, — серьёзно произнёс Микулэ. — Если вас это, конечно, не смутит.
— Да нет, иначе бы я не предлагала, — Вишнивецкая слабо улыбнулась. — Я не всегда была так счастлива с Матиушем, и, будь моя воля, я бы никому об этом не поведала так, как поведаю сейчас вам. Однако я безвольна и позволю себе эту слабость.
— Они есть у всех, вам не стоит её так стыдиться, — заметил Драгош. — Продолжайте же.
— Тяжело биться о душу человека, как о каменную стену. Я влюбилась в него сразу, ничего ведь не знала, не видела, а тут пан, красивый, молодой… Что мне было делать? И ведь все мне говорили, чтобы я не велась, чтобы не верила, чтобы не думала даже! А оно вон как вышло, — Анна говорила как-то устало, было видно, что ей непросто. — Но до того я горя хлебнула так, что едва не захлебнулась, уж извините за подобную игру слов.
— Он вас не любил, верно? — Микулэ вспомнил то, что говорил ему Григор. Интересно, он знал или предполагал?
— Верно. Но вы не подумайте, он не бил меня, не насиловал, не обижал, напротив! Конечно, Матиуш заботиться начал с подачи пани Телимены, но, думаю, лишь потому, что не додумался сам. Платья дарил, учил, сажал за один стол с собой, время проводил, словом, пожаловаться мне было не на что, — отвечала Анна. — Однако он меня не любил и не раз говорил об этом. Говорил виновато, с горечью, но говорил, и это делало мне больно. Я часто думала, что так не поступают с теми, кто если не любим, то хоть дорог, я смотрела на его с собой обращение — оно было прежним, как с той, кто всегда будет подневольна по рождению — потому что хлопка, — она невесело усмехнулась, покачала головой. — Даже вольная, им самим и составленная, не сделала меня таковой в его глазах. Это ли не страшно?
— Это жестоко, — упавшим голосом ответил Драгош. Ему были знакомы чувства Анны, он сам когда-то оказался на её месте, а потому вдвойне сожалел о такой её судьбе.
— Возможно, но Матиуш этого не понимал. Он ведь, как я потом выяснила, затеял это всё, чтобы что-то там себе и другим доказать. Это считалось в его кругах верным, современным… Словом, оказалось, что всё вокруг меня было красивым обманом, кроме одного — он действительно не любил меня не со зла. Просто не умел, — продолжала Вишнивецкая. — Что любопытно, в тот же день, когда я узнала обо всём, Матиуш признался мне в своих чувствах. И я ему поверила, — она коротко улыбнулась. — Он рассказал мне о своей лжи, и это, как ни странно, и послужило свидетельством того, что он меня действительно полюбил. Дорогому человеку тяжело врать, очень тяжело, вот и Матиуш не смог. Пусть мы и поссорились тогда, но я всё равно ценю этот его поступок.
— А отчего же вы от него не ушли раньше? — спросил поражённый Микулэ. — Зачем себя обрекли на такое?
— А куда мне было идти? К Вацлаву? К Велиславу? К Рихарду? Может, к Штраусу или к Анджею? Или хуже, к Владу? — Анна покачала головой. — Мужчины, уж простите мне подобную вольность, все меж собой похожи. Конечно, все они готовы были мне помочь, я не умаляю их доброты, но в каком бы я оказалась положении? Приживалки, бедной родственницы или вынужденной жены? — она прищурилась, откинулась на спинку скамьи. — С Матиушем я бы была не очень счастлива, но разве это кого-то бы беспокоило? Ведь его же не видно. То, что происходит в семье, там и остаётся, подобное считается чем-то… чем-то в порядке вещей. И я бы это перенесла легче, чем прочее, полагаю.
— И потому вы остались, — понимающе кивнул Драгош.
— И не только потому. Я ведь продолжала его любить, — заметила Вишнивецкая. — Несмотря ни на что. Это сложно, но со временем привыкаешь и принимаешь человека таким, какой он есть. Помнится, хуже всего было, когда Матиуш предложил мне выйти за него замуж, добавив, что не любит меня, а поступает так потому, что он порядочный человек.
— И вы согласились? — искренне удивился Микулэ. — Разве это не унижение?
— Я привычная, — Анна болезненно скривила губы.
— Мне жаль, — участливо сказал Драгош, хотя подспудно понимал, что сочувствие ей не требуется. — Мне правда жаль, ведь вы этого не заслужили, — он сжал её руку.
— На всё воля Божья, — Вишнивецкая повела плечами. — С тех пор многое изменилось, и я стала счастлива. Матиуш очень славный муж, очень добрый, заботливый, ласковый. Мне не на что сетовать, а это дорогого стоит.
— Я рад, что у вас всё разрешилось подобным образом, — Микулэ попытался улыбнуться тепло, но у него не получилось. То, что вышло, было похоже на оскал, и он побоялся, что напугает этим Анну. Однако она, похоже, не обратила на это никакого внимания.
— Да я и сама рада. Всё-таки, Драгош, приятно в итоге оказаться в чём-нибудь правой, — Вишнивецкая поднялась, увлекая его за собой. — Пойдёмте, поможете мне поймать сына. Он заигрался и не хочет отправляться спать, хотя ему уже давно пора. Думаю, вас-то он послушает.
— Это отчего же? — удивился тот.
— Вы очень похожи на древних воинов, про которых я ему читаю сказки, — со смехом пояснила Анна. — Сами догадаетесь, правда?
— Вот уж не мечтал, — понимающе кивнул Микулэ, тоже развеселившись. — И кто я, по его мнению?
— Полагаю, король Ягайло, не меньше, — ответила Вишнивецкая.
— Спасибо, что не Вацлав, — весело отозвался Драгош.
***
Матиуш ответил не сразу, лишь смотрел куда-то в собственные переплетённые пальцы и пытался осознать услышанное. Внутри постепенно разгорался гнев — как посмели, как не уследили, как не уберегли? Уезжая из Варшавы, он заклинал друзей позаботиться о жене, заклинал защищать её и что в итоге получил? Видимо, следовало отказаться от предложения командовать, остаться дома, а эти все пусть бы разбирались, как хотели. Матиуш стал задумывать о том, что не всё так гладко, когда погиб Фабиан, и теперь, после увиденного здесь, на войне, после похищения Анны, окончательно уверился в том, что Вацлав крупно просчитался.
Он не мог поверить, что жена и сын оказались пленниками где-то в румынских горах, он не мог поверить в собственное бессилие перед этим — никто бы не дал вести ему армию туда, а не сражаться здесь. Это давило, это мучило, и Вишнивецкий едва сдерживался, чтобы не начать метаться по шатру, не бежать к Велиславу и на коленях умолять помочь. Войцех же, наблюдавший за этим, тихонько вышел — видно, что-то задумал.
Матиуш же судорожно думал, что ему теперь делать. Он, конечно, мог писать Вацлаву и прочим, мог пойти на переговоры, чтобы ему вернули его семью, но прекрасно понимал: первое бессмысленно, а за второе его убьют на месте. От этого хотелось выть — настолько Матиушу было страшно за Анну и Тадю. Он не знал толком, кто такой Драгош Микулэ, он вообще был не слишком хорошо осведомлён о том, кто такие стригои на деле, и ужасно боялся, что его жена и сын просто не доживут до встречи. Вампиры говорили, что их собратья дикие, безумные, что звери, и не могут сдержать жажду крови. Матиуш молил все известные силы, чтобы Анна не оказалась следующей их жертвой. О судьбе Тадю даже думать было тяжело — гибель сына была одним из самых жутких кошмаров.
— Я вижу, вы расстроены, — в шатре возник Марцин, вежливо улыбнулся. Войцех, следовавший за ним, юркнул в свой угол и затих, слушая, что будет дальше.
— Мне принесли достаточно печальные вести, — едва сдерживаясь, чтобы не поддаться панике, отвечал Матиуш, благодарно глянув в сторону слуги. Тот понимал своего пана без слов и тут же придумал, как дальше быть.
— Я слушаю, — Рутковский, кажется, и в самом деле хотел ему помочь — тут же сил, маска вежливость сменилась настоящим беспокойством, в глазах промелькнуло что-то, похожее на понимание.
— Мои жена и сын в плену, — глухо ответил Вишнивецкий, сам не веря тому, что сказал. — Войцех сказал, они в Брашове.
— Так вот о чём говорили птицы, — понимающе кивнул Марцин и, поймав удивлённый взгляд Матиуша, улыбнулся. — Я тоже беседую с ними иногда — так сказать, чудесная особенность, которая передалась мне от моего отца-обращающего. Впрочем, речь сейчас не об этом, — его лицо вновь сделалось серьёзным. — Вы, верно, хотите прямо сейчас сорваться и вести армию в горы, лишь бы спасти их?
— Каюсь, — Матиуш виновато склонил голову, понимая, что выглядит, как ребёнок, что всегда идёт на поводу у чувств, но, с другой стороны, разве кто-то на его месте поступил бы иначе?
— Мне это знакомо, — задумчиво произнёс Рутковский. — И я догадываюсь о том, что вы сейчас чувствуете. Но я прошу, сначала подумайте, а потом делайте.
— Это непросто, — Вишнивецкий посмотрел на него затравленно, вздрогнул. — Это совсем непросто. Пан Рутковский, я ведь… Я ведь столько раз упускал возможность заботиться об Анне, защищать её. Но теперь, когда она в такой опасности, что и подумать страшно, что она там одна, одна с ребёнком! Я запутался, я не представляю, как мне ей помочь, — он закрыл лицо ладонями, но Марцин осторожно взял его за запястье, заставляя положить руки обратно на стол.
— Вы ведь уже неплохо справились с войском, обрели некоторый авторитет, оставили ваши детские замашки там, в Варшаве, так зачем же вновь становиться избалованным панычем и устраивать сцены? — строго, но тем не менее вежливо спросил он. — Анне и Тадю вы этим не поможете. Так будьте же благоразумны.
— Простите, — Вишнивецкий глубоко вздохнул. — Я…
— Вы ещё слишком человек, — Марцин сочувственно похлопал его по плечу, болезненно улыбнулся. — Я когда-то тоже таким был. Надо сказать, это сослужило мне дурную службу. Если вы приняли удел вампира, то лучше бы вам привыкнуть, что тут нет места ничему живому. Во всяком случае, не в нынешние времена.
— Но я не хочу потерять себя, — возразил Матиуш, припомнив слова Войцеха.
— Поэтому я прошу вас спрятать всё то, что вам дорого, как можно дальше, — пояснил Рутковский. — Ведь ценную вещь вы кладёте на дно сундука, а не сверху, верно?
— Да, — согласился Вишнивецкий. — Так что делать?
— Вы ведь завоевали доверие шляхты, Матиуш, — Марцин хитро улыбнулся. — Так ведите её в бой, что же вы? Они вас теперь послушают и станут сражаться… лучше. Это, возможно, не долговременные меры, но для начала сойдёт. Я, признаться, со стригоями никогда не враждовал, скорее напротив, — он усмехнулся. — Самое время попробовать, не находите? Вот и узнаем, что будет. Не сказать, что я в вас верю, будем честными, но попытаться стоит.
— Я и сам в себя не верю, — признался тот. — Но ради Анны, ради сына. Я готов пойти до конца.
— А что вы сделаете для этого? — вкрадчиво спросил Рутковский.
— Что угодно, — уверенно ответил Матиуш.
— Только не забывайтесь. Падать обычно очень больно, — тихо сказал Марцин, а затем поднялся. — Что ж, время не ждёт, нам пора. Извольте командовать, войско готово.