Кшиштоф прищурился, коротко улыбнулся.
— Здравствуй, сын мой, — тихо сказал он. — Что же такого случилось, что ты сам позвал меня? Неужто?..
— Нет, не это. Пусть прошлое останется прошлым — толку-то теперь? — Станислав болезненно усмехнулся. — Там много того, что я бы предпочёл забыть, немало и того, что предпочёл бы просто не вспоминать, словом… Нет, мне нужно настоящее.
— Это первый шаг на пути к величию — отпустить, — Водлевский одобрительно кивнул. — Ну ж, я слушаю, Стась, в конце концов, должен же я для тебя сделать хоть что-нибудь, раз уж ты смирил свою гордыню.
— Гордыню, но не обиду, — весомо ответил тот. — Я слышал, тебе многое известно о сущности вампиров, слышал, что ты многое можешь.
— Допустим, — Водлевский вопросительно-выжидающе вскинул бровь, и вид его сделался совершенно издевательский — так он выглядел на всех портретах, что Мнишек видел в Варшаве, так смотрел на него всякий раз, пока он был при дворе, такое же выражение застыло на его лице, когда Станислав его убил. Это пугало и одновременно раздражало Мнишека — Кшиштоф его всё ещё ни во что не ставил.
Это было очень странное желание — заставить нелюбимого, сломавшего ему жизнь отца гордиться собой. Станислав не понимал, зачем этого хочет, не понимал, откуда это вообще взялось — его не научили рассуждать, как того же Потоцкого, не научили мыслить, как ненавистного Левандовского. Станислав Бонифаций сделал из него хорошего воина — он знал, что это нужнее, что это пригодится. Но теперь времена поменялись, а Мнишек так и остался диковатым и не умеющим красиво говорить солдатом. Впрочем, не это сейчас было важно — он отчаянно хотел разобраться в себе, но никак не мог этого толком сделать. А просить помощи Станислав не привык. Тем более у отца. И никогда бы не попросил, если бы не Рихард — тот был слишком дорог Мнишеку. Для него Станислав готов был поступиться многим, если не всем.
— Мой друг, — начал он деланно безразлично, — оказался в беде.
— Ближе к делу, — Кшиштоф криво улыбнулся. — Это Рихард, не так ли?
— Откуда? — прошипел Станислав, тут же меняясь в лице. — Кто?
— Ты сам открыл мне свои мысли, когда звал, — пожал плечами Водлевский. — Так что не обессудь.
— Ладно, — ругаться и препираться Мнишеку не хотелось. — Ты знаешь, что делать? Ты можешь ему помочь? — он так и не решился сказать «мне».
— Это не так просто, — Кшиштоф помрачнел и посерьёзнел. — Я должен видеть его, чтобы понять, на что я способен в такой ситуации. Признаться, раньше мне приводилось только калечить людей подобным образом, а вовсе не лечить.
— Неужто всё то, что о тебе говорят, правда? — удивился Станислав.
— Что именно? — поинтересовался Водлевский, нахмурившись.
— Что тебе нравилось быть жестоким по отношению к другим, — спокойно ответил Мнишек.
— Если можно, я не стану ничего говорить про это, — покачал головой Кшиштоф. — Так ты доверишь мне этого Рихарда? Не боишься, что и его сломаю? — он спрашивал без тени шутки, серьёзно — вероятно, догадывался, что думает о нём родной сын даже теперь, после стольких объяснений и разговоров.
— Куда там… Он уже сломан, — печально отозвался Станислав, даже не вслушавшись толком — ему и без того было плохо и беспокойно. — Да и ты вряд ли теперь что-то чувствуешь.
— Верно, мёртвым всё равно, — согласно кивнул Водлевский, правда, солгав — с чувствами он расстался ещё тогда, когда отпустил Невену. — Я сделаю то, о чём ты просишь, сын, я попытаюсь его спасти. Но я ничего не могу обещать — я всё-таки не священник и не колдун, — он позволил себе короткую и даже по-своему гадкую усмешку.
— Ты уж постарайся, — Мнишек ухмыльнулся в тон ему. — В конце концов, должен же быть хоть какой-то толк от тебя в моей жизни, верно? — этот вопрос горечью отдался в его душе — он намеренно был грубый и злой, но Станислав хорошо понимал — это удар, нанесённый и себе тоже.
— Верно, — Кшиштоф, казалось, колкости и вовсе не заметил. — В таком случае, я скоро навещу его. Сколько, говоришь, ему осталось? — казалось, они друг друга не дослушивали до конца и лишь поэтому ещё не начали препираться, но что-то Мнишеку подсказывало, что дело не в этом, а в совсем ином — в том, что сейчас они оба друг друга попросту терпят.
— Я… Я не знаю. Он не сказал, но… Он словно бы чувствовал… Я не знаю, — Станислав низко опустил голову. — Ты сможешь это понять? — он винил себя в том, что не спросил о самом главном, о самом важном — ведь от этого зависела жизнь Рихарда. Теперь приходилось всё больше надеяться на отца.
— Пока не уверен, — Водлевский устало вздохнул, хотя вряд ли призракам такое было нужно. — Но я, как ты выразился, уж постараюсь, — он кивнул в подтверждение своих слов, и это почему-то Станислава успокоило.
— Спасибо, — искренне сказал он. — Правда, спасибо. Я не думал, что ты согласишься.
— Ты мой сын. Даже с учётом того, что ты меня убил, — Кшиштоф пожал плечами, голос его был безразличен. — До свидания, Стась, — и исчез, оставляя его одного.
Мнишек ещё долго не мог прийти в себя после этого разговора. Впервые они общались на равных, впервые не поссорились, пусть и вышло всё не слишком вежливо, впервые Станислав попросил о помощи, пусть и неявно, не для себя, точнее, не совсем для себя, а Водлевский не стал издеваться, а попросту помог. Это было странно, неожиданно, ведь по словам матери эгоистичнее вампира не видел свет, да и сам Станислав считал отца кем-то не тем. Он полагал, что тот жесток, жаден, избалован хорошей жизнью, что ему не знакомо сострадание, но нет. И это Мнишека пугало. Ему казалось, что мир рушится, что устои, на которые он всегда опирался, исчезли, что у него и в самом деле нет прошлого — неужто мать лгала, чтобы действительно обелить себя? Разве она могла так поступить? Станислав отказывался в это верить, но теперь отец доказал свою правоту не только словом и воспоминанием, но и делом.
Тяжело было принять то, от чего Мнишек отказывался долгие годы. Однако идти против фактов он не мог и почему-то впервые не хотел — то ли перестал видеть в этом смысл, то ли что-то внутри сломалось и ожило. Станислав не знал и боялся в этом разбираться. Боялся, что наткнётся на правду ещё более страшную, чем есть сейчас. Он не считал себя готовым. Пока нет.
Но было ли ещё у него время откладывать?
***
Драгош смотрел, как Анна читает, и не мог отвести глаз. Он редко бывал в обществе женщин, тем более живых, и теперь чувствовал себя немного счастливым. Когда-то Микулэ мечтал, что будет наблюдать так за Ружей, за светлой и доброй Ружей, но увы, его желания пали прахом. Как и сама принцесса Вереш.
Теперь у него была Вишнивецкая. Он вовсе её не любил — он её не знал и вряд ли бы успел узнать: Драгош понимал, что ему и целого века не хватит для этого — ведь люди изучают друг друга долго и неспешно. Но ему нравилось с Анной, ему с ней было хорошо и спокойно. Как и с Ружей.
Григор говорил домнуле жениться. Они давно знали друг друга, и обыкновенно Микулэ доверялся совету верного слуги, но сейчас он сомневался. Драгош не мог ту, что любил по сей день, не мог нарушить хрупкий и уютный мир Анны — подходящей, по мнению Григора, женщины. Она была замужем, она любила своего супруга, и Микулэ бы не хватило дерзости предложить ей замену.
Да и было ли это честно? Не по любви, а из желания не быть одиноким. Драгош считал, что нет. Ему привычно было осознание того, что женятся по расчёту или по велению родителей или господаря, и он готов был вступить с Анной в брак — ему были приятно её общество. Но привычно ли это было Вишнивецкой после всего, что она пережила? Ведь бедная княгиня доверила ему своё горе, словно бы Драгош был священником. Мог ли он после этого предать? Нет.
«Если стригои победят, то что я сделаю? — думал он. — Убью её мужа? Прикинусь победителем и попрошу руки? Нет, нет, это жалкие поступки, подлые, недостойные воина. Нельзя неволить такую женщину. Она не заслужила».
Но и отпустить Анну Драгошу было тяжело. Он привязался к ней, привязался к её забавному и милому сыну и не хотел теперь расставаться с ними, когда всё кончится. Это казалось слишком уж страшно. Микулэ боялся, что потеряв Вишнивецкую, он снова станет совсем холоден, совсем мёртв. Ощутить такое вновь было безумно страшно — так он чувствовал себя после смерти Ружи.
Впрочем, каково стало бы жить с осознанием того, что женщину рядом с собой ты к браку принудил ради жалкой прихоти?
— Драгош, вы так смотрите, — меж тем Анна заметила его, подняла глаза, улыбнулся. — Вы что-то хотите спросить?
— Нет, вовсе нет, — смущённо отвечал тот, улыбаясь даже виновато — вероятно, Вишнивецкая и так поняла, зачем он тут сидит, то есть ситуация выходила неловкая. Стыдно было признаться, что ему нравится за ней наблюдать — это значило бы посягательство на её честь, ведь Анна всё ещё оставалась пленницей.
— Хорошо, — Вишнивецкая пожала плечами, снова опустила взгляд на страницу. Затем всё же отложила книгу, покачала головой.
— Вы не умеете лгать, Драгош, — мягко сказала она, улыбаясь тепло и ласково. — По глазам вижу, что тревожитесь. Может, поделитесь? Вы помогли мне, я тем более буду рада помочь вам.
— Боюсь, я вас оскорблю своей историей, — отозвался Микулэ. — Простите меня за обман, но мне было бы стыдно в таком признаться.
— О чём вы? Насколько мне известно, вы приличный… человек, — Анна так и не поняла, как вернее тут выразиться, поэтому пошла привычным путём. — Прошу, я слушаю.
— Позвольте мне в этот раз не быть откровенным, — Драгош отвернулся, опустил глаза.
— Что ж… Я не буду настаивать, — Вишнивецкая коротко кивнула. — Это ваше право — молчать. Извините, — она снова улыбнулась, и разговор зашёл в тупик. Вероятно, его вообще не следовало начинать — Драгошу не были знакомы слова любви, он не умел юлить и объясняться загадками, а здесь либо так, либо никак. Сказать прямо Микулэ бы себе никогда не позволил. Не хотел обижать или пугать Анну.
— Глупо получилось, — он тряхнул головой, пригладил непослушные волосы. — Вы не сердитесь?
— Нет, — Вишнивецкая поднялась, подошла к нему, протянула руку. — Пойдёмте пройдёмся.
Драгош осторожно взял её под локоть, слабо улыбнулся, повёл по каменистой тропинке вглубь заросшего сада, такого же дикого, как и всё вокруг: горы, замок, сам Микулэ. Какое-то время и Драгош, и Анна молчали, наслаждаясь приятной погодой. Дул лёгкий ветер, солнце не жгло, а лишь заботливо грело, и шелестели по обе стороны высокие деревья.
— Что вы знаете о любви? — вдруг тихо спросил Драгош, сжимая её руку. Он не знал, как сгладить произошедшее, его мучило странное чувство привязанности к Анне, теперь проросшее в его душе ещё больше.
— Я люблю, — отозвалась Анна, слабо пожав плечами — она не понимала, как верно ответить на этот вопрос теперь. В своё время попытка над этим размышлять привела к ссоре, и Вишнивецкая больше не желала подходить к этому с точки зрения холодного ума.
— Так вы его и впрямь любите? — как-то глухо обронил Микулэ. В её странной исповеди он не услышал обратного, он понимал, что княгиня давно простила нерадивого мужа и теперь бесконечно его обожала, как и он её. Но отчего-то в его сердце зародилась слабая надежда, что Анна по какому-то невозможному стечению обстоятельств всё же останется с ним.
— А как иначе? — удивилась Вишнивецкая, впервые за весь разговор посмотрев на него пронзительно, в самые глаза.
— Вы правы, — согласился Драгош. — Иначе вы бы не смогли, — он тут же отвернулся. Продолжать не хотелось — боялся проговориться.
— А отчего вы интересуетесь? — Анна наморщила лоб. — Пытаетесь осмыслить?
— Не знаю. Очень похоже на то, — Микулэ вздохнул. — Меня не учили рассуждать, меня учили убивать не глядя, и я, признаться, не привык думать… о всяком. Даже о Боге.
— Знакомо, — Вишнивецкая печально улыбнулась. — Я тоже была взращена так. Но поверьте, милый Драгош, — она остановилась, — лучше не пытайтесь облечь подобные вещи в мысли, не пытайтесь постигнуть их разумом. Если вам дано любить, любите и не мудрствуйте.
— Я бы и рад, — серьёзно отвечал Драгош, — но так… больнее что ли. Когда взвешиваешь всё, разбираешь, есть надежда, что чувство в итоге окажется ложным, вроде как случайным. Это помогает не совершать ошибок.
— Вы правы, — не стала спорить Анна. — Но всякий ли раз это так?
Драгош не нашёлся, что ей на это сказать.
***
— Вы хотели со мной встретиться? — Штраус едва ли не светился — настолько он был чем-то доволен и горд. — Ну что ж, минутка у меня найдётся, — он деланно нахмурился, достал золотые карманные часы на изящной цепочке, раскрыл. — Да, да.
— А вы торопитесь? — Вацлав кисло улыбнулся — надменность немецкого графа его выводила из себя настолько, что сдерживать себя Левандовский уже не мог. Он и так достаточно волновался обо всём, чтобы терпеть ещё и плохо скрываемое презрительное снисхождение.
— Может быть, — Максимилиан ухмыльнулся — он был недосягаем для любых выпадов в свою сторону. — Так что вам нужно, Ваше Величество? Помнится, раньше вы моей скромной персоной толком и не интересовались.
— Я о вас наслышан, — отозвался Вацлав, сделав акцент на последнем слове. — И о ваших делах тоже.
— И что же говорят обо мне и моих делах? — Штраус выжидающе посмотрел на него, чуть повернув голову. Он знал, что его затею не оставят без внимания, и теперь желал набить достаточную цену — Максимилиан привык дорого продавать свои даже самые ненужные секреты.
— То, что вы с недавних пор заняты поисками убийцы принца и принцессы Вереш, — произнёс Левандовский уже более осторожно и вежливо — всё-таки ему нужны были сведения, которых, кажется, у Максимилиана имелось немало. Он чувствовал, что после от него чего-то захотят, например, денег — ведь Штраус и так много заплатил за армию и теперь хотел хоть немного возместить себе эту сумму. Вацлав готов был ему помочь хотя бы для того, чтобы поскорее выдворить его из Польши вон.
— Верно, — Штраус коротко кивнул. — У меня есть крайне любопытные сведения.
— Сведения? Я слушаю, — Левандовский указал на кресло рядом. — Прошу.
— Сначала я должен увериться, что это окажется небесполезно и для меня тоже, — Максимилиан по природе своей был торгашом и интриганом, как и польский король, потому говорил прямо — его бы так и так поняли, а тратить время попусту он не привык.
— Сколько вы хотите? — спокойно спросил Вацлав.
— Две тысячи талеров, — Штраус усмехнулся. — Две тысячи талеров, и я забуду об этой истории, а триумф целиком будет вашим. Мне не жалко.
— Признаться, я думал, что выйдет дороже, — рассмеялся Левандовский. — Отчего же так дёшево?
— Дарко был мне наставником и другом. У меня тоже есть совесть, — отозвался Максимилиан. — Так вы согласны?
— Да. Что вы хотите рассказать? — Вацлав кивнул стоящему у окна Владу. Тот обернулся, тоже прислушался.
— Во дворце много слуг, которые всё видят и слышат. А среди них немало тех, кого король Кшиштоф так или иначе обидел. Они с удовольствием вспомнили тот недобрый год, когда Водлевский воевал с Верешем, — начал Штраус. — Говорят, что Кшиштоф вызвал всех трёх воевод на подмогу, но откликнулся только один — Юзеф Запольский. Он же после предательства Концепольского предложил убить детей Книнского принца, чтобы заставить того подчиняться, — ненадолго замолчал, давая осмыслить сказанное. — Не знаю, хотел ли этого Кшиштоф изначально, но он согласился. Юзеф взял с тобой пять или шесть воинов, добрался до церкви и убил Ружу и Звонимира. С той войны вернулся один — боялся, что остальные не выдержат и расскажут об этом страшном преступлении. Кроме самого Запольского, знал ещё и Водлевский, собственно. Я даже думал, что Юзеф его убил. Но нет.
— Отчего же слуги так хорошо осведомлены? — удивился Левандовский, впрочем, довольный услышанным.
— Они были поблизости, чтобы помочь хозяевам. Про них Запольский и думать не стал — кто поверит такому слову? — отозвался Штраус.
— Верно. По польским законам нужно слово шляхтича, чтобы обличить в чём-то другого шляхтича, — кивнул Вацлав. — И что же нам делать?
— Либо уговорить воевод, либо искать дальше, — заметил до того молчавший Влад. — Иного выхода нет.
— Да, — согласился Максимилиан. — Я продолжу искать и, вероятно, поделюсь найденным с вами.
— Благодарю, — Левандовский нашёл силы улыбнуться, затем вдруг задумался, нахмурился.
— Помнится, Водлевский упоминал какого-то, как он пишет, шута, что по ошибке был взят в войско, — задумчиво произнёс он. — Как вы думаете, кто бы это мог быть? Если он сражался, то, наверное, всё-таки шляхтич по рождению — других Кшиштоф не брал.
— Погодите-ка, — Раду, стоявший рядом с братом, вдруг поднял голову, и его лицо просветлело. — Помнится, среди стригоев так называли только одного польского вампира, — он выдержал должную паузу, а затем гордо закончил:
— Феликса Твардовского.
— Якуб, — позвал Вацлав, — вели найти шляхтича Твардовского и привести ко мне.
— Да Бог с вами, — отозвался слуга. — Он слывёт ненормальным.
— Но лишь слывёт. Найди его, прошу, и пусть приходит сюда. Нам нужно поговорить, — Левандовский довольно хлопнул в ладоши. — Конец войны не за горами, — весело сказал он. — И мы ещё сумеем обернуть его в свою пользу!