— Вы тоже это видите? — Станислав ликовал. Не прошло и недели, как войска стригоев оказались в Праге, предместье польской столицы, как наголо разбили остатки войск вампиров. Да, те сражались храбро, да, не жалели себя, лишь бы спасти свою несчастную родину — Вишнивецкий успел кое-чему научиться и смог какое-то время удерживать призрачное превосходство, но увы. Мнишек благодарил тот день, когда полководец врага выбрал благородство и не стал использовать свои страшные разработки, не прибегнул к помощи настолько тёмных сил, что даже Вереш не поверил, когда узнал. Вампиры были хороши, но у Станислава были шпионы, искусные шпионы — птицы и звери, всегда умевшие оставаться незамеченными. Они о многом рассказали, и услышанное Мнишека пугало. Ведь будь вампиры с таким оружием, то вполне могли бы победить. Но, к его счастью, лощёный князёк прямиком из салонов оказался слишком мягкотел, чтобы что-либо предпринимать. Его люди проиграли.
Войска короля не отказывались сражаться, нет. Но когда погибать стало слишком много — стригои будто озверели, стали бросаться в бой не глядя, убивать не думая — Вишнивецкий принял решение отвести войска и дать Мнишеку подойти к Варшаве. И снова его подвела его гуманность, нежелание рисковать жизнями. Впрочем, какая уже разница? Станислав не хуже его понимал, что вампиров бы просто добили, поголовно перерезали. Варшаву было уже не защитить.
— Красивый город, — тем временем ответил Вереш. Он щурился, устало и странно-счастливо улыбался, словно бы знал что-то, о чём не было известно другим.
— Наш, — Станислав победно ухмыльнулся. В голове промелькнула тщеславная мысль: «Ты можешь гордиться мной, отец. Теперь-то я тебя достоин, теперь-то я не просто бастард, теперь я буду королём». Однако она тут же пропала — история Кшиштофа прочно поселилась в его сознании и отчётливо давала понять — Водлевский им, вероятно, всегда гордился, просто по-своему.
— Ну, ваш, точнее, — Дарко рассмеялся, и это тоже звучало легко, весело, будто у него гора с плеч свалилась. Станислав задумался над этим — вроде как родных у Вереша после всего не осталось, тем более в Польше. Так что же?..
Он вдруг вспомнил, как видел на столе у Книнского принца какие-то письма с инициалами «Э. Б.». Догадка напрашивалась сама собой — Дарко был влюблён или, во всяком случае, очень очарован племянницей господаря Влада. Ну что ж, это уже Станислава не касалось. Главное, чтобы оно ни на что не повлияло.
— Вы отомстите и просто уйдёте? Не попросите земли, деньги, власть, в конце концов? — деланно удивился Мнишек. Догадку не мешало проверить, а заодно понять, чего ожидать от возможного союзника.
— Просто уйду, — покачал головой Вереш. — Разве что… Впрочем, это уже личное, — он отвернулся, чтобы сказать что-то Каславу, и Станислав не стал его дальше выспрашивать — не видел смысла.
— Господин, там парламентёр, — в шатре показался один из стригоев. — Они хотят говорить с вами.
— Пусти, — тут же кивнул Дарко.
Тут же перед ними возник Велислав Потоцкий собственной персоной. Он вежливо, пусть и через силу, улыбнулся, отстегнул саблю и бросил её на пол. Вереш сделал то же со своим мечом, Новак последовал его примеру. Мнишек непонимающе посмотрел на них.
— Древняя традиция. На переговорах нет места оружию, — коротко и спокойно ответил Потоцкий. — Я желаю вам здравствовать, пан Вереш.
— И вам того же, господин Потоцкий, — кивнул Дарко. — Мы готовы вас выслушать, ведь вы пришли сюда за этим.
— Верно, — Велислав сел на предложенный ему стул, Вереш и Новак устроились на расшитых турецкими узорами коврах, Станислав неприкаянной тенью остался стоять у дальней стены. — Мы хотим знать, что будет с городом, с женщинами и детьми. Я не осведомлён о планах вашего предводителя и не вижу повода ему доверять. Сейму он известен в качестве смутьяна и жестокого убийцы, как, впрочем, и королю. Поэтому мы должны убедиться, что мирному населению ничто не угрожает.
— Я не убиваю женщин и детей, я вообще не собирался их трогать, — грубо ответил Станислав. — За кого вы меня принимаете?
— За того, кем вы являетесь, — Потоцкий неприятно улыбнулся. — Так вы можете ручаться за их безопасность?
— Я поручусь, — быстро ответил Вереш, чтоб предотвратить начинавшуюся свору — он слишком хорошо знал бывшего друга и понимал, что тот может не выдержать и взяться за саблю. А воином Велислав всегда слыл очень и очень хорошим.
— Хорошо, — Потоцкий кивнул. — А теперь, если возможно, огласите свои требования, пан Мнишек. Король и Сейм готовы с вами беседовать, однако для начала мы хотели бы понимать, чего ждать.
— Я всего лишь хочу короноваться и править, — усмехнулся Станислав. — В конце концов, возможность быть выбранным у меня несправедливо отобрали, и поэтому мне пришлось добиваться своего… иными способами.
— Я вас понял, — Велислав не пожелал замечать его наглости. — Ну что ж, в таком случае, король Вацлав, — он сделал ударение на имени, — ожидает вас, пана Вереша и пана Новака у себя. Войска просят остаться за чертой города. В свою очередь, за вашу неприкосновенность ручаюсь я.
— В таком случае, не стоит медлить, — Дарко поднялся. — Я велю седлать коней.
— В таком случае, я через четверть часа жду вас у ворот, — отозвался Потоцкий. Он тоже встал, внимательно посмотрел на Мнишека, презрительно усмехнулся. — Вы ведь знаете, пан Вранич, — фамилия матери была выбрана им намеренно, чтобы унизить, — что у нас шляхетская демократия, и вам так или иначе придётся мириться с Сеймом?
— Моя фамилия — Мнишек, — только и ответил Станислав.
— «Водлевский» вам бы пошло больше, — ухмыльнулся Велислав и исчез.
Дарко проводил его немного печальным взглядом, переглянулся с Каславом, кивнул.
— Терпение, Станислав, только терпение. Вам придётся этому учиться, — тихо произнёс он. — Мы пойдём, надо ещё успеть разъяснить всё людям и раздать указания. Вы тоже готовьтесь.
Мнишек не ответил, лишь повёл головой, давая понять, что услышал. Он снова чувствовал себя незаслуженно униженным, снова понимал, что такого короля никогда не примут. Но отступать уже было слишком поздно.
***
Варшава встречала его неприветливо. Людям, конечно, никакого дела до всего происходящего не было, но вот вампиры… Они отворачивались, перешёптывались, смеялись, словно Станислав въезжал в город не победителем, а пленным. Это напоминало о словах Потоцкого, это напоминало о прочих унижениях, это напоминало о том, кто он на самом деле есть. Бастард, изгой, деревенщина.
Во дворце оказалось не лучше. Слуги шарахались, шляхта не замечала, а Левандовский даже не пожелал его встретить. Он ожидал гостя в тронном зале, вероятно, при полном параде — Мнишек хорошо понимал, что Вацлав захочет напоследок отыграться.
Станислав оказался прав. Левандовский и в самом деле пожелал оставаться королём до самого конца. Древняя корона покоилась на его голове так, словно была выкована для него, мантия укрывала плечи и спускалась к ногам, как на портретах древних владык. Да и сам он больше походил на кого-то из Ягеллонов, нежели на сына торгаша. Мнишек усмехнулся. Они знали, наверняка знали, кто он такой. Не сказать, чтобы Станислав это скрывал, но всё же. Было по-своему неприятно и обидно, даже немного больно. В конце концов, он был ничем не хуже, но увы. Здесь его не уважали.
— Добро пожаловать, — тихо произнёс Вацлав. — Не буду лукавить — мы вам не рады. Но мы готовы говорить.
— Вы всё ещё король и всё ещё в своём праве, — повёл плечом Станислав. Он думал, что сорвётся, что разозлится, как и тогда, несколько лет назад, когда ему отказали. Но нет. Мнишек действительно изменился, Мнишек действительно повзрослел. И сейчас он впервые заставил себя действовать умом, а не чувствами. Он выглядел достойно, он не выглядел юнцом. И, кажется, Левандовский это оценил.
— Я смотрю, вы кое-что учли с тех пор, как мы встречались последний раз, — он одобрительно кивнул. — Не думал, что такое может быть. Впрочем, неважно. Садитесь, — кивнул на кресло. — Беседа предстоит долгая.
— Ну что ж, время есть, — Станислав слабо усмехнулся. — И?
— Как вы понимаете, я выбранный король, — мягко начал Вацлав приятным бархатистым голосом. — И я не могу нарушать древних традиций. Время, когда я мог снять с себя полномочия, прошло, — он немного помолчал, давай Станиславу осмыслить услышанное. — Да, вы победили меня в честной войне, но… Тем не менее.
— Мне казалось, что всё ещё существует отречение. Я объявил войну, чтобы взять Варшаву и низвергнуть вас. Я могу прибегнуть к убийству, но я этого не хочу, — вежливо отвечал Мнишек. Он не думал пугать, он желал лишь показать, что готов ко всему, однако теперь предпочитает мир бойне.
— Звучит дерзко, — Левандовский рассмеялся. — Ладно, я понимаю, что уклоняться от прямого разговора — бессмысленно. Ну что ж, даже если я подпишу отречение, то это не будет значить, что следующим королём станете вы.
— Я осведомлён о польских законах, — кивнул Станислав. — Они сложнее сербских, и наше дело может поэтому затянуться.
— Верно. Ведь Сейм, думается, должен выбрать вас. А шляхта к этому не готова, — спокойно, без презрения или издевательства отвечал Вацлав.
— Я понимаю, что я чужак здесь, — кивнул Мнишек. — Но разве нет способа заслужить уважение ясновельможных?
— Есть, конечно. Я мог бы сказать своё слово, например, — Левандовский улыбнулся. Это было то, отчего Станиславу было сложно отказаться. В том вопрос лишь, победит он своё самолюбие или нет. Сейчас Вацлав мог позволить себе подобную сделку. Ту самую, что не состоялась в тот роковой вечер. Он снова предлагал помощь и влияние в обмен на власть. Мнишек, кажется, поумнел и теперь должен был согласиться.
— А что вы за это хотите? — Станислав, конечно, знал ответ, но не спросить не мог.
— Хочу не терять своих позиций, — это был самый вежливый и изысканный из всех способов высказать желание править и дальше, только исподтишка.
— Ну что же, — Мнишек не знал, как ему выкручиваться так, чтобы это не выглядело грубо, — ну что же, это… Я должен спросить знающих людей, — он беспомощно обернулся к Дарко, и тот устало кивнул. — Я понимаю, что нельзя попирать традиции, понимаю, что вы хотите их соблюсти, и сам не хочу ничего нарушать, но это важный шаг, — заговорил быстро, едва ли не путаясь в словах, — но всё же я должен быть уверен, что никто не останется обделённым.
— Дело ваше, — Вацлав вздохнул. Нет, такие чудеса мир преподнести пока не в состоянии. Впрочем, согласия ожидать и не следовало, но предложить… Попытка не пытка, и он своё дело сделал. Раз Мнишек всё ещё не в состоянии осознать, что его ждёт, то на трон ему садиться рано, а в подземельях дворца всегда найдётся лишняя камера. Там-то у него будет время подумать.
— Позвольте мне сообщить о своём решении завтра, — Станислав смутился, вся уверенность разом куда-то пропала — всё же Левандовский здесь был в своей стезе, был всевластным королём и умелым политиком, и Мнишек на его фоне казался зарвавшимся князьком. Это пугало, это давняя ненависть к себе пыталась заставить его отступить и жалко спрятаться где-нибудь в Сербии. Но в этот раз Станислав решил идти до конца.
— Думайте, думайте, — пожал плечами Вацлав. — Я не возражаю. Покуда можете разместиться в отведённых вам покоях — вас проводят туда. Еда, питьё, прочее — всё будет предоставлено, стоит вам только попросить.
— Благодарю, — сдержанно ответил Мнишек. Внутри просыпалась уже знакомая злоба. Задобрить хотят, а потом оставить с носом. Отсылают, чтобы без него говорить обо всём с Верешем. Отсылают, как малого ребёнка. В этом был весь Левандовский. Понял, что его предложение пришлось не по вкусу, и теперь хочет извернуться, найти путь к отступлению и снова обмануть. Впрочем, спорить казалось бесполезным — выглядело бы глупо, по-детски, это вовсе не вязалось с выбранным поведением. Поэтому Станислав предпочёл вежливо кивнуть, подняться и выйти из проклятого зала. К тому же, у него возникли дела поважнее — он вспомнил о несчастном Рихарде. Поэтому Мнишек попросил проводить его к комнатам пана Милинского, что тут же и поспешили сделать.
***
Слуги явно боялись безумца. Они не пытались отговорить Станислава, но и в комнату не пошли, объяснив это тем, что её обитатель несколько не в себе. Мнишек лишь презрительно усмехнулся. Пожив среди стригоев, он научился принимать чужую неполноценность, научился видеть дальше того, что на поверхности. Станислав всё же смог смирить свою гордыню, а вот вампиры… Им не было знакомо сострадание.
Он подошёл к сидящему в углу Милинскому. Тот заметно исхудал, осунулся, ещё больше побледнел, теперь уже напоминая привидение. Станислав постарался вспомнить, что ему говорил отец. Помнится, Кшиштоф сделать ничего не смог, хотя и старался. Он тогда явился к сыну каким-то… виноватым. Мнишек даже удивился — не поверил, что он на такое способен.
— Прости, тут… Тут я не помощник, — Водлевский тяжело вздохнул. — Он и так безумен, а здесь… Здесь что-то ещё. Знаешь, Стась, он как будто прячется. Не я здесь нужен, не я. Здесь нужен тот, кто ему покажется родным.
Станислав не был уверен, что подходит на эту роль. Да, они много беседовали и виделись, но значило ли это для Рихарда то, что Мнишек ему не чужой?
— Рихи, — Станислав наклонился к нему, коснулся плеча. — Рихи, это я. Я пришёл. Я теперь в Варшаве, слышишь?
Милинский молчал, его пустой взгляд был уставлен куда-то в сторону, кажется, в окно, хотя Мнишек сомневался, что Рихард вообще что-либо видит. Это смотрелось жутко.
— Рихи, — Мнишек сел рядом, не решаясь тронуть вновь. — Рихи, пожалуйста, ответь…
Но тишина только больше сгустилась вокруг них, мешаясь с полумраком и страхом. Станиславу казалось, что оно всё обратилось огромной тучей и теперь валилось на них сверху, пытаясь забрать с собой. Рихард, верно, уже был там. Он слишком многое перенёс, слишком многое держал в себе и попросту сломался, сдался, выбрал то, что казалось… спокойнее? Мнишек не знал.
— Рихи, — он взял его за руку, сжал ледяную ладонь. — Рихи… — Станислав с болью был знаком не понаслышке, но сейчас что-то изменилось. Что он на самом деле чувствовал? Бессилие и горечь от того, что не может помочь? Страх за единственного родного здесь, в этой неприветливой Польше? Осознание того, что он снова кого-то подвёл? Станислав готов был метаться по комнате, словно загнанный зверь, но боялся отпустить Милинского, боялся, что тогда уж точно потеряет и его тоже.
Он не знал, сколько времени просидел вот так: казалось, что здесь, в этой проклятой комнате всё остановилось, застыло, как лёд зимой. Станислав почему-то вспомнил, как в детстве выходил к Висле, смотрел, как её сковывают морозы, и что-то внутри умирало. Мать как-то рассказала ему, как к одной сербской царевне приплыл по реке на большом красивом корабле её жених и увёз с собой. Стась тогда думал, что и их отец так приплывёт и заберёт далеко-далеко, где никто не сможет обидеть или сделать плохо. Каждую весну, каждое лето, каждую осень он ждал, а с наступлением холодов становился всё злее и недоверчивее. Пока не перестал приходить на реку совсем. Там их, конечно, уже забрал его приёмный отец, добряк Станислав Бонифаций, но это… Это было не то. Точнее, не так.
Скрипнула дверь, и Мнишек вздрогнул, обернулся. В проёме стоял Потоцкий и испуганно рассматривал Рихарда.
— Вы?.. — он удивлённо взглянул на Станислава. — Откуда?..
— Он… Словом, мы однажды встретились и подружились, — Мнишек недовольно скривил губы. Он считал Велислава безразличным и холодным, считал, что тот слишком сильно чтит память своей жены, чтобы вообще жить. И теперь этот жуткий вампир зачем-то пришёл к Рихарду.
— Рихи, боже, — Потоцкий опустился на колени рядом с Милинским, толком не обратив внимания на ответ Станислава. — Рихи, мальчик мой… — повернулся к Мнишеку. — Он… Он мой приёмный сын.
— Я знаю, — коротко кивнул тот.
— Рихи… — Велислав обнял Рихарда. — Станислав, прошу вас, выйдите. Дело не в моём к вам отношении, — он болезненно улыбнулся. — Это просто очень личное. Я знаю, что с ним, и, надеюсь, я смогу ему помочь. Рихи, господи…
— Скажите потом, как он, — тихо попросил Мнишек, поднимаясь. Потоцкий внимательно посмотрел на него и неожиданно кивнул.
Когда они остались одни, Велислав взял со стола скрипку — Рихард любил музыку и выучился на ней играть. Потоцкому тоже было знакомо это искусство. Он взял инструмент, взял смычок, неуверенно коснулся струн. Вскоре страшную давящую тишину нарушила тихая колыбельная — когда маленький Милинский болел, Велислав часто убаюкивал его таким образом, заставляя забыть о жаре и удушливом кашле.
Рихард дёрнулся. Он повернулся к Велиславу, словно бы вслушиваясь, но глаза всё ещё оставались мёртвыми, как у статуй.
Потоцкий замер, но тут же продолжил, боясь, что Милинский вновь отдастся безумию. Ещё несколько минут он играл, не переставая смотреть на Рихарда, а потом вдруг чуть не выронил скрипку.
Рихард выпрямился, моргнул, а затем впервые за пятнадцать лет обратился к Велиславу тихим:
— Отец?
***
— Матиуш пока не приехал? — Вацлав обернулся к Якубу.
— Нет, пан, — слуга покачал головой. — Но как приедет, голову вам оторвёт.
— Поговори мне тут! — зашипел Левандовский. — Без тебя знаю, что виноват.
— Да Бог с вами, обойдётся, — успокоил его Якуб. — Так это, люди-то мои нашли вам пана Феликса, ну, Твардовского. Непросто, конечно — больно хорошо прятался, ну да ничего, всё же привезли.
— Это не он прятался, это его спрятали, — устало ответил Вацлав, припомнив, что случилось с несчастным паном. — Зови.
Твардовский выглядел потрёпанно, но счастливо — он явно был рад выбраться в Варшаву.
— Ваше Величество, моё вам почтение, — он поклонился, улыбнулся, мельком оглядывая кабинет. — Что нынче слышно в столице?
— Слышно, что вы, пан Твардовский, считаетесь сумасшедшим, но на самом-то деле совершенно здоровы и многое замечаете и знаете, — Вацлав решил не церемониться, а сразу переходить к делу. В конце концов, сейчас у него каждая минута была на счету.
— Ну вот, — Феликс тяжело, даже немного обиженно вздохнул — всё говорило о том, что его ждут как важного гостя, а вышло то, что вышло. — Я-то думал, я впервые кому-то пригожусь в качестве учёного, а вы!
— Есть у нас учёный, — буркнул Вацлав, нахмурившись. — И толку?
— Вишнивецкий, между прочим, талантлив. Во всяком случае, в этом, — возразил Твардовский. — Иначе бы я не взялся за ним следить и помогать ему!
— Ладно, не о том речь, — препираться Левандовский особенно не хотел. — Вы лучше расскажите мне о делах более давних.
— О том, как на Луне был? — искренне удивился Феликс.
— В следующий раз. О том, как воевали на стороне короля Кшиштофа, — попросил Вацлав. — Это очень важно, это может спасти Польшу.
— Так я не воевал, я сидел в кустах и объедался яблоками. Я шляхтич, конечно, но сражаться за того короля — это нет, это не то, что должно делать, — просто ответил Твардовский. — А, и про Луну я вам ничего сказать не могу, Ваше Величество. Я там не был, я рядом висел, на небе, — он погрустнел. — Про меня столько слухов распустили, ввек не отмоешься. Так что в следующий раз я вам о чём-нибудь другом лучше поведаю.
— Пожалуйста, — отмахнулся Левандовский. — Но мы не об этом. Вы помните, что на войне, которую развязал Водлевский, убили Ружу и Звонимира, детей Книнского принца?
— Да… — Твардовский нахмурился. — Я это… видел. Когда они ушли, я вылез, пытался помочь, но что там… Я помогал их хоронить.
— Мне жаль, — Вацлав неожиданно проникся уважением к этому странному вампиру. Он и подумать не мог, что Феликсу знакомо сострадание, что ему вообще знакомо что-то человеческое.
— Да ладно, — тот ненадолго отвернулся, затем протёр глаза и снова посмотрел на Левандовского. — Словом, я понимаю, о чём вы хотите спросить. Да, я это видел. И убийц тоже.
— Вы сможете на них указать? — это было его спасение, спасение всей Польши. Теперь слова слуг подтверждались словом шляхтича. А уговорить воевод оказывалось уже не так сложно.
— Могу, правда, в живых остался только один. Но обещайте, что он меня не тронет, — Феликс, кажется, по-настоящему боялся Запольского, и Вацлав это понял. Он рассеянно улыбнулся, кивнул, поспешно сказал:
— Ну что вы, конечно.
Он оглянулся, подошёл ближе к Твардовскому и прошептал:
— Мы выдадим его Верешу, и тот отведёт войска. Он хочет расправиться с теми, кто убил его детей, и я готов в этом помочь. Мнишек останется один.
— Я скажу, — коротко кивнул Феликс, нахмурился. — Да, месть — это… это правильно, — вдруг сказал он, ни к кому не обращаясь. — Да только от неё не легче.
***
Дарко тенью скользнул на балкон, где сидела Эржебет. Он долго этого ждал, он всё то время, пока они договаривались с Владом и его братом, мыслями был с Батори. Конечно, Вереш, старый политик, понимал, как всё происходящее важно, но он слишком долго терпел, слишком долго притворялся камнем, да так, что почти стал им. Теперь Дарко впервые за долгое время хотел жить. Да и он хорошо понимал — Дракула с ним беседует для порядка, для отвода глаз, всё упирается только в Мнишека. Вереш был уверен — ещё немного, и Станислава запрячут в подземелья, станут судить, а потом казнят или навеки оставят гнить в тюрьме. Дарко видел много правителей и прекрасно понимал, как кончаются войны. Левандовский своего в жизни не уступит, а Сейм его поддержит, и останется Мнишек, как и был — без всего. Если останется, конечно. Но это уже Вереша не касалось. Он выполнил свою часть сделки, а Станислав и сам просил его не лезть. Дарко для себя решил, что интриг ему хватило с головой, и теперь мечтал об отдыхе. И об Эржебет рядом с собой.
— Дарко? — Батори поднялась ему навстречу, подбежала, неожиданно обняла и лишь потом вспомнила о приличиях, отпрянула, опустила голову. — Простите, урам Вереш, я…
— Дарко, — тот опустился перед на колени, прижал руки к губам, не веря своему счастью. — Мы ведь ещё в письме договорились, — поднялся, искренне улыбнулся.
Этих посланий было бесчисленное множество, и они обменивались ими едва ли не каждый день, они говорили обо всём и ни о чём, они рассказывали друг другу о том, что видели.
«Я не спала всю ночь — небо было слишком красивое. Но звёзды здесь кажутся другими. Не как в Венгрии.»
«Мы которую неделю воюем, и для меня небо всякий раз одно и то же. Оно неприветливое, мрачное, оно вечно закрыто тучами.»
«Это невыносимо. Слишком холодно, слишком промозгло, слишком серо. Мне казалось, вампиры не чувствуют ничего, но это не так.»
«Чувствуют, ещё как. Это сродни проклятию. Невыносимо желанному проклятию. Ведь если вампир любит, он чувствует себя живым. А если мучается, то вынужден вечно умирать.»
«Как вы резко заговорили о любви. Я ведь имела в виду простое осязание… Что вы скрываете, Ваше Высочество?»
«Думаю, вы и сами догадались.»
— Дарко, — послушно повторила Эржебет. — Дарко, — снова обняла. — Простите… Простите, но я не могу больше. Я измучилась, я боялась, я волновалась, я… Хорошо, что вы здесь.
— Эржебет, — Вереш прижал её к себе так крепко, как только мог. — Эржебет, как же я скучал… Бала-то не было.
— Так разве он не через пару дней? — Батори смотрела ему в глаза и доверчиво улыбалась. — Хотя, конечно, вряд ли кто-то нам это позволит.
— Нет никого, кто бы смог нам указывать, — вдруг возразил Дарко. — Никого, слышите? Мы… Мы свободные… — он замялся, смутился. — В конце-то концов!
— Свободные, — согласилась Эржебет, хитро посмотрела на него из-под полуприкрытых ресниц, затем опустила взгляд. — Но ведь сейчас война.
— К чёрту войну, — Вереш усмехнулся — он слишком желал встречи, чтобы теперь от чего-либо отказываться. — Вы потанцуете со мной?
— Как я могу отказать Вашему Высочеству, — Батори присела перед ним в реверансе.
— Хорошо. Вы только не делайте так больше. Это мне следует вам кланяться, — отвечал Дарко, взяв её за руки. — Потому как… Если я принц, то вы должны быть королевой.
— А если вы король? — лукаво спросила Эржебет.
— Императрица, — отозвался Вереш с обожанием и, предупреждая её следующий вопрос, добавил:
— Богиня.
***
Драгош осторожно укрыл плечи Анны шалью и сел рядом, взял за руку, виновато и смущённо улыбаясь.
— Как вы? — тихо спросил он.
— Всё хорошо, — Вишнивецкая посмотрела на него, покраснела. — Ну что вы так на меня смотрите? Ей-богу, грешно.
— Я нагрешил так, что вечно буду гореть в аду, если случится умереть, — мрачно отозвался Микулэ, горько усмехнувшись. — Простите, — он отвернулся.
— Вы не обижайтесь, — ласково попросила Анна. — Я просто замужем, и… Я не хотела вас задеть, — она сжала его ладонь. В свете закатного солнца её волосы казались ярче, и Драгош вновь невольно залюбовался ей.
— Всё в порядке, — отозвался он. — Нет, правда, вы… Это я должен извиняться.
— Оставим формальности, — Вишнивецкая устало поморщилась, поймала его благодарный взгляд, улыбнулась. — Вы мне лучше расскажите, что там, в большом мире? Я уже давно ваша… гостья, писем не получаю, ничего не знаю. Что там?
— Да, — Тадеуш, игравший неподалёку, оставил лошадь, подбежал к Драгошу, с кряхтением забрался к нему на колени, обнял. — Драгош, что?
— Стригои уже в Варшаве, — нехотя ответил тот. — Вы простите, доамна Анна, но уж как есть.
— Бросьте, — отмахнулась та. — Я же понимаю, что это война, что тут совсем другие игры. И вы, Драгош, ни в чём не виноваты.
— Я убил Фабиана. Будь он каштеляном краковским, то, возможно, победа бы осталась за королём Левандовским, — тихо отозвался Микулэ.
— Не ворошите прошлое, — попросила Вишнивецкая, тут же погрустнев, затем всё же ободряюще посмотрела на него и мягко сказала:
— Но ведь это значит, что мы скоро перестанем вас обременять своим присутствием, верно? Отдохнёте от нас наконец.
— Да. Ты хороший, но папа там, — Тадеуш удобнее устроился у Микулэ на коленях. — Мама скучает. И я.
— Мне не в тягость. Наоборот, — губы Драгоша дрогнули, а взгляд потускнел. — Я тут совсем один, я тут отшельник. С вашим приездом, пусть и вынужденным, это место ожило. В стенах этой мрачной крепости впервые зазвучал детский смех! Анна, милая Анна, вы делали меня счастливым.
— Мама, я пойду, — Тадеуш, кажется, понял, что тут разговор не для его ушей, слез и вернулся к лошади, принялся двигать её туда-сюда.
— Драгош, да что же вы? — Вишнивецкая наклонилась к нему. — Драгош…
— Анна, я с вами чувствую себя живым, — прошептал Микулэ. — Анна, да как же я без вас… Прошу вас, задержитесь хоть немного. Пусть они там всё решат и обговорят, а вы потом поедете туда. Спокойно, без страха, без опаски. Пожалуйста, — он поднёс её запястье к губам и поцеловал. — Я слишком привык к вам, простите.
— Я ведь пока здесь, — ласково успокоила его та. — Кто знает, сколько это всё продлится. Может, и перезимуем у вас.
— Буду рад, — Драгош улыбнулся. — Вы мне как семья.
— Бог с вами, мы друг друга знаем совсем недолго. Несколько недель всего. Какая же я вам семья? — смутилась Вишнивецкая.
— Всё равно, — покачал головой Микулэ. — Вы не возражаете?
— Если вам хочется, то пожалуйста, — Анна усмехнулась, поправила юбку. Драгош не так давно надарил ей всякого и радовался, как ребёнок, когда она надевала что-то из этого. Вот и сегодня Вишнивецкая выбрала одно из тех платьев. Оно было красное, богато расшитое золотом, украшенное парчой и Анне неимоверно шло. Это заставляло Драгоша улыбаться.
— Спасибо, — он едва заметно кивнул. — Мне Тадек как сын, правда. А вы…
— Я вам как жена, не так ли? чужая жена, — вдруг с горькой улыбкой спросила Анна и прищурилась. — Вы меня любите, пан Микулэ?