— Отчего вы не гуляете? Не веселитесь? — Юзеф ворвался в шатёр к Рутковскому, где тот мирно беседовал с Яблоньским. — Ну же, война кончилась, — он явно был пьян, и Марцин поморщился, предпочтя не думать, скольким несчастным Запольский разорвал горло, чтобы развлечься.
— Разве? — Адам нахмурился. Он не слишком понимал, почему Запольский так доволен — по-хорошему, Польша проиграла, и это частично была вина их всех, а потому поведение Юзефа казалось по меньшей мере странным.
— Ну конечно, — с усмешкой ответили ему. — Мнишек с Верешем нынче в Варшаве, король Вацлав проиграл. Король умер, да здравствует король! — Юзеф уселся на сундук, взметнулись полы контуша. — Ну что же вы, друзья? Пейте и ешьте вдоволь, пришла пора.
— Прекрати это, — Рутковский укоризненно посмотрел на него. — Скольких ты убил?
— Человек десять. Не знаю, — беспечно отозвался Запольский. — Да ладно вам, к чёрту серьёзность. Теперь у нас будет новый правитель, получше пана торгаша.
— Мы все недолюбливаем пана Левандовского, но и Мнишек, признаться, не то, что хотелось бы видеть, — возразил Яблоньский. Он не слишком понимал, что происходит. Адам не был осторожен, как тот же Марцин, не привык обращаться к деталям, однако сейчас догадывался — что-то здесь не так. Он хорошо знал Юзефа, а потому удивился такому его поведению. Тот славился своей нетерпимостью ко всем, кто не мог называться шляхтой, а происхождение Станислава явно вызывало сомнения.
— Да бог с ним, с Мнишеком, Сейм его не выберет, — покачал головой Запольский. — Мнишек — это лишь способ, лишь предлог, главное, что короля Вацлава заставят подписать отречение, а там уж… Того гляди, я править стану. Эх, не зря тогда выследил, не зря рассказал, — он путался в словах, терял предложения, и обоим воеводам сначала показалось, что это лишь пьяные речи, но тут вдруг Юзеф замолк, прислушался.
— Я ведь в ту ночь нам с вами славу добыл, — тихо сказал он совершенно серьёзно, даже горделиво. — Помните, когда король пожелал выслать княжескую жену из Варшавы? Пани Анну?
— Помним, — Марцин переглянулся с Адамом, придвинулся ближе к Запольскому, хмурясь. — И что с того? Она ведь была захвачена в плен вместе с сыном. Странно, конечно, что с ней не послали охрану.
— Да кто бы стал её трогать, — покачал головой Юзеф. — Вампирам она не нужна, а стригои слишком честны. Да даже Мнишек об этом не задумывался, — он усмехнулся. — Недальновидный. Молодость, что с неё взять.
— И кто же ему в таком случае подсказал? — спокойно спросил Рутковский, хотя это далось ему с трудом. Он был в шаге от страшной догадки, о том же явно подумал Адам, и теперь они ждали лишь признания. Оба чувствовали себя жутко, очень жутко — ведь тогда они теряли друга, пусть и не самого хорошего, не самого достойного. Вместе воеводы провели много добрых лет, отпускать такое не хотелось.
— Да я и подсказал, — просто, без тени вины в голосе ответил Запольский и странно улыбнулся. — Да я и подсказал, — зачем-то повторил он, вдруг крепко задумавшись. — Достало всё до чёртиков. То король-безумец, то король-торгаш, один воевода подох, как собака, другой проиграл последнее — хотя, конечно, мы тоже хорошо, не смогли его вовремя направить на верный путь, — замолчал, кивнул сам себе. — Устал я, панове, очень устал от всего этого посмешища. С такими правителями Польшу великой не сделаешь, а вот мы с вами… Мы ведь Ягеллоны, уж не посрамим памяти предка.
— Что ты такое говоришь? — испуганно воскликнул Марцин. — Юзеф, неужто ты продал бедную женщину врагу?
— И получил за неё гораздо больше, нежели тридцать серебреников, — отозвался тот. — Ну не надо про Иуду и прочих, не надо. Посмотрите на себя! Во что вы превратились?! — он презрительно фыркнул. — В поборников морали, справедливости, тьфу! Вы вампиры, вы те, что живут вечно и пьют кровь, вы охотники и великие воители! — покачал головой. — А ведёте себя хуже нынешних баб, — ухмыльнулся гадко и зло. — Я поступил так, как мне было выгодно, так, как было выгодно моей стране, и никто не вправе меня за это судить.
— Но ведь ты продал нас! Если бы вампиры не проиграли сами, то стригои бы взялись за пани Анну или, того хуже, за её сына, и что бы было? Королю волей-неволей пришлось бы уступить, — возразил Марцин, поднимаясь. — Юзеф, как ты мог? Бог с ней, с женщиной, допустим, ты никогда не отличался милосердием, — тут он опустил взгляд. — Но ты пошёл на сделку с врагом!
— А что ты прикажешь делать? Малодушничать, как Вишнивецкий? — Запольский оскалился. — Это негуманно, это плохо, это нечестно, — передразнил он. — Да к чёрту! Лучше договориться с теми, кто на той стороне, чем терпеть нынешний двор.
— Но вампиры — это разумные существа. Мы не стригои, мы не дикие звери! Нам должно приумножать знания, а не разрывать заживо невиновных, — тихо заметил Яблоньский. — Знаешь, Юзеф, я с многим не согласен, я часто принимал твою сторону, но сейчас неправ ты.
— Вы привыкли прятаться, — грубо бросил тот. — Что тогда, что сейчас. А я не побоялся, я выступил против.
— Прикрылся женской юбкой? Ребёнка не испугался? Сумасшедшего? — с яростью в голосе спросил Рутковский. — Юзеф, как же низко ты пал, чтобы творить такое.
— А в мои времена такого не было, — прошипел Запольский. — И мою жену с детками-то тоже не пощадили. И брата убогого не пощадили. И старую мать.
— Но пани Анна в том не виновата, — покачал головой Адам. — И юный князь Тадеуш тоже.
— Все они… Я умолял Водлевского мне помочь, я за ним на коленях ползал, я просил этого проклятого немца, просил Фабиана… Они сказали, что моя семья не достойна. Что я сам могу их обратить, если уж так хочу, — Юзеф забрал у Марцина бокал, залпом осушил его. — Кшиштоф хохотал надо мной, пока я пытался вернуть Зузанну, дочек… Да, им было весело наблюдать, как я мучаюсь. «Вампир — это чудовище без чувств, это тот, у кого нет слабостей», — он едва ли не взвыл — так стало больно от воспоминаний. — Не я такой. Таким меня сделали.
— Зачем ты уподобляешься им, раз так ненавидишь? — с ужасом спросил Марцин.
— Я не могу иначе, — глухо ответил Запольский. — Убивать — это хорошо, это помогает ненадолго забыться. Сами знаете… Вино, табак, женщины — всё попусту. А вот кровь… Да не из бокалов, а из только что вскрытого горла — вот что позволяет хоть немного отвлечься. Не видеть перед собой тех, кого уже нельзя воскресить.
— Ты убил Ружу и Звонимира Верешей, — утвердительно произнёс Яблоньский. — Ты не думал, что чувствовал их отец?
— Какая мне разница? — пожал плечами Юзеф, и глаза у него сделались совершенно пустые. — Какая, к чёрту, разница? Я тоже был отцом, — он опустил голову. — Вот так-то, друзья мои, — мрачно добавил, горько усмехнулся. — Ну что теперь?
Марцин с Адамом переглянулись, но ничего не ответили. Им предстояло принять страшное решение.
***
— Матиуш, здравствуй, я так рад, что ты жи… — Вацлав не договорил — Вишнивецкий неожиданно выхватил саблю и молча приставил лезвие к его горлу.
— Ты клялся. Слышишь, ты клялся, что с ними ничего не случится, — процедил Матиуш, смотря с такой ненавистью, что Левандовский даже испугался.
— Бог с тобой, откуда я могу знать? — хрипло спросил он.
— Ты мог послать с ними охрану. Сам бы поехал. Пусть бы ты там умер — мне плевать, вы мной достаточно вертели, чтобы я понял, чего стою… — Вишнивецкий замолчал, зло сощурившись, затем убрал саблю, отвернулся.
— Прости, — пробормотал чуть погодя.
— Я должен просить прощения, — покачал головой Вацлав, подходя ближе и кладя руку на плечо. — Ты прав.
— Сейчас не время давать волю чувствам, — покачал головой Матиуш. — Да и смысла нет — это никому не поможет. Теперь уже никому, — он горько улыбнулся. — Я слышал, моя семья в Брашове. Что это за место? Чьё оно? Как туда добраться и что сделать?
— Я тебе в этом не советчик, — признался Левандовский. — Нет, я, конечно, знаю о той части Балкан, но лишь по книгам. Быть может, стоит спросить Раду? Думаю, он не откажется.
— Не откажусь, — Ливиану возник, как и всегда — неожиданно и бесшумно. — Извините, не смог удержаться, подслушал, — он обезоруживающе улыбнулся. — В конце концов, нетрудно было догадаться, что вы, домнуле Вишнивецкий, будете злы и потребуете ответа, захотите спасти жену, а вы, домнуле король, ничего не сможете сделать. И вот, я здесь.
— Мне действительно нужна ваша помощь, пан Ливиану, — кивнул Матиуш.
— Ну что же, вам повезло. Брашов разделён между мной и кланом Морару на две равные части. Я обитаю в замке, домнуле Микулэ же предпочитает старую крепость. Она в горах, она окружена лесами, и войска туда вести бесполезно — будет ещё одна бойня, — Раду замолчал, давая Вишнивецкому время, чтобы тот осмыслил услышанное. — Так вот, — продолжил он, — где не пройдёт дружина, пройдут послы. Мы договоримся. Микулэ смелый и умный стригой, но ему незнакома хитрость. В отличие от меня.
— И что вы предлагаете? — Вишнивецкий обречённо усмехнулся. — Явиться туда и просто побеседовать? Я видел стригоев, они упёртые, они всегда добиваются своего и при своём же остаются… Если этот… захочет, он не отдаст Анну.
— Я, смею напомнить, тоже происхожу из того племени, — успокоил его Ливиану, продолжая улыбаться. — Я сумею устроить всё так, как нам надо, — добавил он. — Можете мне поверить, ещё никого не подводил.
— А?.. — Матиуш не решился озвучить вопрос до конца, но Ливиану его и так понял.
— Не подвожу, если не хочу подвести, — пояснил он. — Владу на такое раньше не везло по разным причинам. То оказывался не в том месте и не в то время, то был со мной ссоре, то… впрочем, и этого достаточно.
— В таком случае, мы можем отправиться туда уже завтра? — взволнованно попросил Матиуш, выжидающе глядя на Раду. — Я… Я слишком беспокоюсь, — нехотя признался он.
— Сможем, — кивнул Ливиану. — Мне не хуже вашего знакомы любовь и тоска по родным, — он на мгновение печально улыбнулся. — Я возьму с собой двух-трёх верных мне людей, Влад тоже будет с нами. Вместе мы справимся.
— А если?.. — Вишнивецкий болезненно нахмурился. — Я всё ещё боюсь, что он не захочет вернуть мне законную жену и сына.
— Вернёт, куда денется, — мрачно отозвался Раду, отвернувшись. Вацлав поймал его взгляд и коротко кивнул. Они, конечно, догадывались, что чувствовал Драгош, но на войне, как на войне, и иначе поступать было нельзя.
— Я надеюсь, — просто, искренне ответил Матиуш, не заметив этого немого разговора. Холодной усмешки возникшего так же из ниоткуда Владислава он, конечно, тоже не увидел.
***
— Нет.
Анна вздохнула с облегчением, рассеянно улыбнулась. Не любит, не станет мучиться, не попытается её удержать. Это удивительно грело душу, и Вишнивецкая даже позволила себе рассмеяться, словно произошедшее было лишь неудачной шуткой. Но Драгош молчал, лишь внимательно смотрел на неё, и печаль в его глазах становилась только страшнее.
— Я вас обидела? — испугалась Анна. — Драгош, ну что вы?
— Неважно, — мотнул головой тот, спрятал лицо в руках. — Ох, лучше бы я молчал… Как и тогда. Простите меня, умоляю, простите, я вас смутил и оскорбил, а вы ведь такая добрая и уважаемая женщина… Простите.
— Драгош, что с вами? — Вишнивецкая робко положила руку ему на плечо, тут же этого устыдившись — такое ей было не позволено, Микулэ и сам сказал, почему. Однако Анна слишком хотела его утешить и поддержать: ей казалось, что она тут виновата, и хотела исправить случившееся.
— Знаете, я до безумия любил Ружу Вереш, — хрипло ответил Драгош. — Но я так ничего ей и не сказал. И правильно. Теперь вижу, что правильно.
— Мне жаль, если вас задела, — торопливо заговорила Анна. — Просто… Не привыкла я такое слушать. Понимаете, я ведь ваша пленница, вы вольны со мной сделать всё, что душа пожелает, и мне очень страшно. Я не сомневаюсь, что вы славный человек, я вам сама это сказала, но, Боже мой, тут любой порядочной женщине должно забеспокоиться, — она остановилась, чтобы перевести дыхание, успокоить дрожащий голос, часто заморгала.
— Я понимаю, — устало кивает Микулэ. — Понимаю, вы… вы слишком хорошо воспитаны, чтобы позволить себе что-то большее, чем просто семья. Доамна Анна, вы ведь даже обожать себя не даёте, не даёте любоваться и восхищаться, предостерегая всякого, кто попробует, — он болезненно рассмеялся.
— Я иначе не умею, — покачала головой Вишнивецкая. — В конце концов, я не картина и не статуя, чтобы на меня глазеть, — она опустила голову, испугавшись собственной дерзости.
— На произведения искусства не глазеют, — искренне возразил Драгош. — На них благоговейно смотрят.
— А что вы видели? — спросила Анна, не совсем понимая, что он хочет сказать.
— Иконы в церкви, — просто ответил Микулэ, печально улыбаясь. — Больше ничего, увы. Но я помню, что они были достаточно красивы, чтобы меня восхитить. Во всяком случае, тогда.
— Не богохульствуйте, какая же я икона? — испугалась Вишнивецкая. — Право, не говорите этого, — она взволнованно перекрестилась. — И прошу вас, не надо так больше… смотреть. Вы вот удивляетесь, что я сержусь, а мне, может, обидно, может, я боюсь, что окажусь потом виноватой. Очернённой.
— Так я на вас не смотрю, — оскорблённо и немного зло ответил Драгош. — Я бы не решился. Не посмел, — он отвернулся. — Я могу быть стригоем, могу быть чудовищем и убийцей, но мне знакомы приличия!
— Простите, — Анна вздохнула, поднялась. — Знаете, я лучше пойду. Не в добрый час, ох, не в добрый час, — она всхлипнула, ускорила шаг, едва ли не перешла на бег и через несколько минут скрылась в замке.
— Ма? — Тадеуш удивлённо поднял голову.
— Видно, ей захотелось побыть одной, — мрачно отозвался Микулэ, но остался на месте — Мируна была занята расстроенной доамной, а за ребёнком всё равно требовалось приглядывать.
Драгош не знал, чем он мог оскорбить Анну, да и понять толком не пытался. Всё равно война кончится, они расстанутся и вряд ли когда-либо увидятся. Может, так будет легче переживать утрату?
— Вы и про домнишоару Ружу так думали, домнуле, — раздался над ухом тихий голос Григора.
***
Рихард держал в руках скрипку и сосредоточенно рассматривал её, краем глаза следя за сидящим напротив Велиславом.
— Давненько я не играл, если честно, — признался он. — И… не слышал твоей игры.
— Ты был ребёнком, ты плохо спал… Надо было как-то успокаивать и убаюкивать, что уж, — отозвался Потоцкий со слабой улыбкой. — Рихард… Рихи, я рад, что ты вернулся к нам сюда. Я испугался, когда узнал, что с тобой.
— Спасибо, что вытащил, — Милинскому было не до вежливости, не до манер, он называл приёмного отца просто — на «ты», без титулов. — Там очень страшно, очень пусто и одиноко. Конечно, ни о чём не думаешь, пока пребываешь в безумии, но… в редкие минуты просветления это очень больно, это ужасно. Не хочу возвращаться, — вздрогнул, поёжился. — Не хочу остаться там навсегда.
— Я буду рядом, я помогу тебе, — Велислав мягко посмотрел на него. — Рихи, ты мой сын, ты моя единственная семья, — на мгновение в его взгляде промелькнула печаль. — Я не готов терять и тебя тоже.
— Отец, — губы Милинского дрогнули, он робко улыбнулся.
— Что? — тихо спросил Потоцкий. Рихард в ответ лишь покачал головой.
— Мне было видение, — вдруг серьёзно заговорил он, хмурясь. — Нет, они приходили и раньше, просто… Просто тогда я не всегда мог сказать, случится ли что-то наверняка или нет. Хотя последний раз оказался прав, — горько вздохнул. — Но там мне открылось страшное, — замолчал, не в силах продолжать.
— Я перед войной предсказал Левандовскому смерть. Не его, чужую, — припомнил Велислав. — Я в таком, к сожалению, не ошибаюсь.
— Смерть? Да, пожалуй, смерть, да… Я видел мёртвое тело и хорошо понимал — покойный мне знаком. Это уже не в первый раз, и оно меня пугает. Кто бы это мог быть? — Милинский отложил скрипку, обнял колени. — Я боюсь.
Он снова вздрогнул, прислушиваясь — заскрипела дверь. В проходе показался Станислав, прищурился, затем вдруг кивнул сам себе.
— Простите, — пробормотал он и тут же вышел.
— Стась, — Рихард потянулся в его сторону, затем вновь спокойно сел. — А что?..
— Видимо, хотел узнать, как ты, — отозвался Потоцкий.
— А почему не остался? — удивился Милинский.
— Кажется, почувствовал себя лишним, — как-то виновато ответил Велислав. — Мы враги, конечно, но мне его жаль. Тяжело быть совсем одним, это… это ведь значит, что надо держать всё в себе. И себя тоже. Знаешь, у нас есть Анджей, которому можно исповедаться, а у Станислава… у нет никого. Наверное, это ужасно больно.
— Ты прав, — Рихард уже и думать забыл о предсказании. — Я пойду, догоню его, — он поднялся. — Нам надо поговорить.
— Хорошо, — не стал спорить Потоцкий. Всё равно уже всё было решено, какая, в самом деле, разница? Он дождался, пока Милинский окажется в коридоре, а затем коротко перекрестился.
— Господи, я очень хотел бы не ведать, кто умрёт, — тихо прошептал он. — Уж на это-то ты способен?